Николай Никитин
«Покоритель Сибири» в последнее время часто становится поводом для полемических баталий в медиапространстве – то при обсуждении сценария художественного фильма о Ермаке (1991), то в связи со сносом памятника Ермаку в Павлодарской области «братского» Казахстана (1992), то из-за попытки установить аналогичный монумент в Тюмени (2003, 2016). А в 2020 году вокруг личности Ермака закипели нешуточные страсти, вызванные сразу двумя обстоятельствами. Первым стало намерение предпринимателя, мецената и книгоиздателя, председателя президиума общественного благотворительного фонда «Возрождение Тобольска»
А. Г. Елфимова установить в парке, созданном им в Тобольске на месте заброшенной свалки, поклонный крест, посвященный Ермаку и его дружине. А второй повод для «дискуссий» был создан требованием группы активистов внести Ермака в шорт-лист с именами знаменитостей, достойных быть увековеченными в названии нового тобольского аэропорта.
Эти инициативы натолкнулись прежде всего на протесты неких представителей «сибирско-татарской общественности», которые в письмах, направляемых в разные инстанции, обвинили сторонников сохранения благодарной памяти о Ермаке в «великодержавном шовинизме», «принижении иных национальностей», «разжигании межнациональной розни» и тому подобных прегрешениях. «Протестные заявления» татарских активистов в свою очередь вызвали в их адрес контробвинения (в попытках «развалить Россию», «подорвать российскую государственность» и так далее), и в итоге ситуация, сложившаяся вокруг имени Ермака, уже стала наводить сторонних наблюдателей на мысль, что и до нас, похоже, докатилась модная нынче война с памятниками. И поскольку обе стороны в разгоревшейся полемике обращались к «фактам истории», нужно и профессиональным историкам высказать свои соображения о предмете периодически возникающих вокруг личности Ермака споров.
Прежде всего необходимо констатировать, что при изложении и характеристике событий, связанных с «покорением Сибири», неверные мнения высказывают как почитатели, так и хулители Ермака. Однако если у первых ошибки не носят принципиального характера и обусловлены главным образом скудостью и сложностью источников, с разных позиций освещающих «сибирское взятье», то вторые демонстрируют либо полное незнание, либо абсолютное непонимание, либо крайне тенденциозную трактовку относящихся к нему фактов.
В обобщенном виде доводы противников «возвеличивания» Ермака сводятся главным образом к тому, что Ермак – «неоднозначный исторический персонаж» и «криминальная личность», «разбойник», «кровопийца», «завоеватель». Он «пришел с войной» в Сибирь и «истребил мирное население Сибирского ханства». «Не татары пришли с войной на русских, – подчеркивается в одном из заявлений, – а Ермак пришел с войной». И значит, памятники «надо ставить тем, кто героически защищал свое Отечество, а не тем, кто нападал на чужое государство». И вообще, недопустимо постоянно напоминать татарам, что их «завоевали»...
Авторы подобных заявлений начисто игнорируют (либо просто не знают) предысторию похода Ермака в Сибирь, имеют весьма смутные представления о событиях, происходивших на территории бывшего Сибирского ханства как накануне, так и после ее включения в состав России. А при их оценке грубо нарушают главное, чем должен руководствоваться любой исследователь прошлого, –
принципы историзма, суть которых выразил еще
Н. М. Карамзин: «Мы должны судить о героях истории по обычаям и нравам их времени».
Последнее время приходится все чаще напоминать пишущей братии, что у каждой эпохи своя мораль, своя этика, нередко сильно отличающаяся от позднейших представлений о том, что «хорошо» или «плохо», что допустимо или неприемлемо во взаимоотношениях между людьми, народами и государствами. В частности, в Средние века сам по себе вооруженный захват чужих земель вовсе не считался чем-то предосудительным. Наоборот, такими приобретениями гордились, воспринимая их как проявление воли Всевышнего. И если они не встречали возражений со стороны других претендентов, то рассматривались всеми как законное право победителя. Именно так, кстати, отреагировали на извещение Москвы о завоевании Сибирского ханства европейские державы. А германский император Рудольф в грамоте, отправленной в 1600 году русскому царю, даже поздравил его с этой победой.
Но даже отказавшись от принципов историзма и подходя к обстоятельствам «сибирского взятья» с позиций современной морали и этики, аргументацию противников увековечивания памяти Ермака придется признать несостоятельной. Напомню, что еще в 1555 году прибывшие в Москву послы правителя Сибирского юрта Едигера передали Ивану Грозному просьбу их государя о покровительстве. После долгих переговоров этот вопрос был для них решен положительно, и в 1557 году к титулу русского царя прибавился еще один – «всея Сибирския земли повелитель» (после чего, по представлениям той эпохи, территория Сибирского ханства уже могла на законных основаниях считаться присоединенной к Московскому государству, но раз уж мы отказываемся от принципов историзма, то абстрагируемся и от этой формальности). Однако в 1563 году при поддержке Бухары и ногайцев Сибирский юрт захватили братья Ахмад-Гирей и Кучум, при этом правившие им вассалы Москвы Едигер и его брат Бекбулат были убиты, а внешнеполитический курс их государства резко поменялся, особенно после того, как Кучум в 1569 году стал единоличным правителем ханства. Первое время он еще сохранял вассальные отношения с Москвой, но, узнав о ее сожжении при очередном крымском набеге (в 1571 году), разорвал их и активизировал антирусскую политику, после чего стал фигурировать в русских документах как «изменник».
Стремясь распространить свое влияние на народы не только Уральского, но и Поволжского регионов, сибирский хан стал переподчинять себе находившееся в российском подданстве мансийское население, подстрекал к антирусскому бунту марийцев, а в 1573 году бросил открытый вызов Москве: по его приказу был убит вместе со своей татарской свитой направлявшийся к казахскому хану Хакк-Назару царский посол Третьяк Чебуков. На уральские владения Московского государства начались регулярные вооруженные нападения со стороны Сибирского ханства, его вассалов и союзников. С 1572 по 1582 год было совершено не менее пяти опустошительных рейдов по русской территории, которые возглавляли то мансийские князья (Бегбелей, Кихек), то родичи самого Кучума (племянник Маметкул, сын Алей). Они «предавали огню и мечу» русские и мансийские поселения по Чусовой, Сылве, Косьве, Каме. От этих набегов в первую очередь страдали владения купцов и солепромышленников Строгановых, жаловавшихся царю, что «сибирцы» у них угоняют скот, выжигают деревни, убивают и захватывают в полон людей, «и промыслы у них в слободах отняли, и соли варити не дадут». Но кучумляне разоряли и другие земли русского Приуралья, осаждали даже Чердынь – главный город Пермского края, а Соликамск сожгли, вырезав почти всех жителей.
Ну и как должна была реагировать на такие эксцессы русская сторона? Строгановы отреагировали вполне адекватно – пригласили для защиты своих владений волжских казаков во главе с Ермаком. А тот, понимая, что «лучшая оборона – наступление», предпринял поход в Сибирь. Все это – к рассуждениям о том, кто на кого «пришел с войной» и кто первым «напал на чужое государство»...
Типичным искажением характера и хода «сибирского взятья» являются также его уподобления «избиению беззащитных туземцев», ибо татары не могли-де оказать Ермаку серьезного сопротивления из-за отсутствия у них огнестрельного оружия. «Силы были неравные, – излагает свое видение этих событий некто М. Х. Халитов. – Профессиональные убийцы, вооруженные огнестрельным оружием, расстреливали наших предков, как диких животных, в крови потопили их сопротивление. Привычные убивать всякого, кто попадется, к убийствам «туземцев»... относились как к тренировкам по мишеням».
Трудно представить себе более далекую от исторических реалий картину. Татарские воины (как и другие кочевники Евразии) являлись очень сильным противником. С «огненным боем» они были знакомы давно, и гром выстрелов вовсе не приводил их в ужас. Кучумляне, как правило, имели добротное холодное оружие и доспехи, а конструкция татарских луков к тому времени была доведена до такого совершенства, что позволяла успешно конкурировать с казачьими пищалями вплоть до XVIII века, практически не уступая им в дальности стрельбы, но превосходя в надежности и скорострельности. Единственное преимущество казачьих ружей над луками заключалось в том, что пуля, в отличие от стрелы, пробивала любой доспех, но это обстоятельство позволяло казакам лишь поддерживать своеобразное равновесие сил в сражениях с численно многократно превосходящим противником, которое, впрочем, сводилось на нет во время рукопашных схваток, тоже отмечаемых сибирскими летописями.
Главная причина побед Ермака заключалась, конечно же, не в пресловутом «превосходстве ружья над луком», а в полководческом таланте атамана, высоком боевом духе, мужестве и воинском умении его казаков, а также в самой тактике их продвижения вглубь Сибирского ханства. На своих стругах они были недоступны татарской коннице, и Кучуму, не имевшему речного флота, было сложно что-либо противопоставить казачьей «судовой войне» (как и правителям кочевых «орд» по другую сторону Урала, жаловавшихся, что «казаки приходят на них водяным путем... а на воде над ними промыслу никоторого не умеют учинить»).
Не подкрепляется фактами и причисление атамана Ермака к «криминальным личностям», ибо пока не найдено ни одного документально обоснованного подтверждения популярной версии о его непосредственном участии в грабежах и разбоях (с чем согласился даже немецкий историк Дитмар Дальман – при всем его, мягко говоря, критическом отношении к «покорителю Сибири»). Между вольным казаком и разбойником XVI века действительно порой трудно провести четкую грань, но только не в случае с Ермаком. Есть, правда, сведения, что незадолго до похода в Сибирь он отогнал у ногайцев табун лошадей, однако угон скота у соседей – обычное дело для обитателей степи, своеобразный «спорт»; у него и название есть – «баранта» (или «барымта»). Вместе с тем давно известно заслуживающее доверия сообщение о службе Ермака в царской армии на фронтах Ливонской войны. Конечно, далеко не у всех соратников Ермака была чистая биография: среди них встречались даже лица, приговоренные (за грабежи) к смертной казни. Но, судя по летописному сообщению, в Ермаковом войске была установлена строжайшая дисциплина, и потому все своеволия и конфликты в нем должны были сводиться к минимуму.
Потому-то известное по летописям поведение Ермака на территории Сибирского ханства совершенно не соответствует расхожим понятиям о «злодее-кровопийце», коим стремятся его представить иные татарские активисты. Разумеется, XVI век – время суровое, и казаки вели себя за Уралом в соответствии с нравами и обычаями своего времени. Но при этом в жестокости они вовсе не превосходили татар, совершавших набеги на русские земли. Ну, а сам Ермак проявил себя в ходе сибирской кампании и как выдающийся военачальник, и как человек с государственным мышлением, не раз демонстрировавший незаурядный дипломатический талант, благородство и гуманное отношение к побежденным. Он быстро нашел себе союзников не только среди недовольного Кучумом ханты-мансийского населения, но и среди татар, освободил от уплаты ясака впавшее в нищету племя туралинцев, принял с честью плененного «царевича» Маметкула, несмотря на то что тот погубил немало русских людей по обе стороны Уральских гор, отказался принять в дар от одного из татарских князцов его дочь и запретил казакам прикасаться к ней. Да и смерть Ермака связана с приведшим его в ловушку порывом освободить бухарских купцов, якобы задержанных Кучумом на Вагае. Заслуживает внимания и тот факт, что в XVII веке сами же татары фактически обожествили «покорителя Сибири»: по их преданию, от тайной могилы Ермака исходил только им видимый свет и земля с нее имела целебные свойства. А в тяжбу за обладание снятым с тела Ермака панцирем, хранившимся более 70 лет в роду одного из татарских мурз, вынуждена была вмешаться царская администрация. Озвучиваемые ныне представления сибирских татар о Ермаке – это уже продукт новейшего времени...
Глубоко неправы обличители Ермака и когда пишут, что он «покорял татар». Не сибирских татар он покорял, а Сибирское ханство, и это две большие разницы. В ипостаси такого же «покорителя» за два десятка лет до того выступал и Кучум. Ведь он, в отличие от казненных им представителей местной династии (Едигера и Бекбулата), этническим татарином не был. Кучум был Чингисидом (одним из потомков Чингисхана) и воцарился на сибирском престоле благодаря иностранной поддержке, придя в Сибирь из Бухары. Так что и Ермак, и Кучум – оба «завоеватели», оба для сибирских татар чужаки, но разница между этими «покорителями» принципиальна. Ермак «напал» на Сибирское ханство, чтобы пресечь набеги на русские земли с его территории, подчинив ее Московскому государству. Кучума же никакие набеги «сибирцев» на Бухару не беспокоили (ввиду их отсутствия), и он захватил Сибирский юрт лишь для того, чтобы сделать его своим владением и всемерно расширять во всех направлениях, включая западное. А методы правления Кучума своим ханством наглядно демонстрируют картинки из Ремезовской летописи (относящиеся к «статьям» 26 и 28). На них показана расправа «сибирского царя» над «абызами» и «волхвами», предсказавшими ему военное поражение. Особенно впечатляют изображения голых людей, привязанных за ноги или за руки к хвостам мчащихся по лугу лошадей...
Тем не менее получается, что для русских Ермак – герой, для татар – злодей. То есть усилиями некоторых представителей татарской общественности у нас складывается очередная ситуация, когда историческая память одного народа вступает в противоречие с исторической памятью другого народа. Как разрешать подобные дилеммы? Задача не из простых. Во-первых, надо выяснять, мнение какой из сторон соответствует историческим реалиям. В нашем случае совершенно ясно, что позиция лиц, обвиняющих Ермака во всевозможных злодеяниях, находится в вопиющем противоречии с историческими фактами и уже потому не может быть принята ни в каком виде. А во-вторых, все неоднозначно трактуемые события необходимо рассматривать в исторической перспективе, с учетом нынешнего знания об их послед-
ствиях, то есть с точки зрения исторического прогресса. Это не всегда легко сделать прежде всего потому, что само понятие прогресса многими считается условным и что далеко не все из уходящего шло во вред и не все из привнесенного идет на пользу человечеству. Однако улучшение или ухудшение качества жизни является все же универсальным критерием в оценках итогов затрагивавших социум событий, как и выводы о том, способствовали они поступательному развитию общества или толкали его назад. Как же оценивать с таких позиций поход Ермака, нанесшего смертельный удар Сибирскому ханству и тем самым положившего начало присоединению зауральских территорий к России?
Как мы выяснили, «Кучумово царство» не было государством татар, и нетрудно представить перспективы их дальнейшего пребывания в составе этого государства в случае сохранения им независимости. При самом благоприятном раскладе их ждала бы участь жителей слабого подобия хорошо известных нам Хивинского или Кокандского ханств, которые, наживаясь на работорговле и контроле за торговыми путями, даже в конце XIX века являли собой редкий заповедник экономической, социальной, культурной и политической отсталости. А Россия, раздвинувшая благодаря походу Ермака свои пределы до Тихого океана, к тому времени стала одной из мировых держав, достигла грандиозных успехов в развитии экономики и культуры как в центре страны, так и на ее окраинах. Даже Фридрих Энгельс при всей его неприязни к России был вынужден признать, что она играет прогрессивную, цивилизаторскую роль по отношению к Востоку, особо выделив бассейны Черного и Каспийского морей, башкир и татар.
Некоторые представители татарской общественности давно настаивают на том, что жизнь сибирских татар в России была крайне тяжелой и едва не привела к полному вымиранию этого народа. А одна из современных сибирско-татарских активисток, решительный противник установки каких-либо памятников Ермаку Луиза Шамсутдинова в одном из интервью заявила следующее: «После присоединения Сибирского государства к Руси сибирские татары пережили настоящую трагедию, насилие, крещение. Шло уничтожение коренного народа – сибирских татар, шло обрусение».
Но это уже полный абсурд. На демографическую ситуацию Сибири, конечно, влияли разные факторы, в том числе крайне неблагоприятные: войны, эпидемии, неурожаи и падежи скота, «испромышление» охотничьих угодий; не прекращались и ассимиляционно-миграционные процессы. Тем не менее численность сибирских татар при всех колебаниях неуклонно росла, и если на рубеже XVI и XVII веков она составляла примерно 15–20 тысяч человек, то в 1897 году – почти 57 тысяч, в 1939 году – около 80 тысяч, а по переписи 2010 года – 190 тысяч (всего же татар в Западной Сибири – с теми, кто переселился туда из европейской части страны, – более полумиллиона).
Как заметил доктор исторических наук, директор Института российской истории РАН Ю. А. Петров, «Ермак следовал принципам религиозной и национальной терпимости, благодаря реализации которых Россия стала многонациональным и многоконфессиональным государством, где сохраняются самобытные этносы со своей уникальной культурой». И положение сибирских татар в государстве Российском служит тому наглядной иллюстрацией.
В конце XVI и XVII веке судьба «сбитого с куреня» Кучума не слишком печалила его бывших подданных: они, видимо, хорошо помнили, каким образом он воцарился на сибирском престоле, и после постройки за Уралом первых русских городов стали охотно пополнять их гарнизоны, присягая на верность русскому «белому царю». И это тогда не считалось чем-то недостойным: к тому времени множество татар – касимовских, казанских и других – уже находилось на русской службе, и их переход на нее целиком укладывался в феодальный менталитет, подразумевающий, что воины служат не столько «стране» или «народу», сколько государю – сюзерену, которому присягнули. А смена сюзерена в феодальном обществе была делом обычным.
При некоторых сибирских гарнизонах (тобольском, тюменском, томском, тарском, красноярском) появилась даже особая категория ратных людей – «юртовские служилые татары». Они сохраняли мусульманскую веру и родовые земельные владения, размеры которых позволяли обеспечить безбедное существование не только своим хозяевам и их семьям, но и их многочисленным «захребетникам». При этом рубежи государства Российского служилые татары защищали порой более ревностно, чем русские казаки и стрельцы, упрекая их в недостаточном радении великому государю. Показательно, что в сибирской столице – Тобольске – служилыми татарами «ведал» соратник Ермака Черкас Александров, и в 1598 году они с ним участвовали в походе, закончившемся окончательным разгромом Кучума на Оби возле Ирменского бора. А во время Смуты начала XVII века татары находились в числе сибирских служилых людей, влившихся во Второе ополчение (Минина и Пожарского): их привел в Ярославль касимовский «царевич» Араслан (между прочим, внук хана Кучума). Конечно, далеко не все татары «Кучумова царства» готовы были сразу же сменить сюзерена и присягнуть русскому царю, но даже те из них, кто ушел в степи с уцелевшими сыновьями сибирского хана, совершая оттуда набеги на российские владения, в конце концов поняли бесперспективность и ненужность борьбы с Россией и стали переходить в ее подданство.
Сибирские татары, не занятые военной службой, в массе своей тоже отнюдь не бедствовали и в обеспечении землей, как правило, находились в более выгодном положении, чем русские поселенцы, вынужденные вплоть до 1930-х годов арендовать у татарских соседей покосы и пастбища или пользоваться этими угодьями «по упросу» и какому-нибудь «полюбовному договору». О широком распространении такой практики я впервые узнал еще будучи студентом, в 1968 году, когда в этнографической экспедиции расспрашивал о прежней жизни стариков из деревень на берегах Тобола. А доктор исторических наук А. Л. Вычугжанин недавно нашел в газете «Тифлисский листок» от 10 октября 1917 года любопытную заметку следующего содержания: «Среди татар Тобольской губернии в последнее время появилось крайне опасное течение под флагом «Давай царя». Движение растет, захватывая все больше и больше татарских селений. Татары Тобольской губ. в большинстве являются крупными земельными собственниками, за которыми земельные угодья закреплены жалованными царскими грамотами. Татары боятся, что новый строй отнимет у них земли...»
Ну, а чтобы понять беспочвенность обвинений российских властей в «насильственной христианизации» сибирских татар, достаточно ознакомиться со списком населенных мест Тобольской губернии по сведениям 1868–1869 годов. Там при большей части татарских деревень тот же А. Л. Вычугжанин обнаружил указание на наличие мечетей.
А. Г. Елфимова установить в парке, созданном им в Тобольске на месте заброшенной свалки, поклонный крест, посвященный Ермаку и его дружине. А второй повод для «дискуссий» был создан требованием группы активистов внести Ермака в шорт-лист с именами знаменитостей, достойных быть увековеченными в названии нового тобольского аэропорта.
Эти инициативы натолкнулись прежде всего на протесты неких представителей «сибирско-татарской общественности», которые в письмах, направляемых в разные инстанции, обвинили сторонников сохранения благодарной памяти о Ермаке в «великодержавном шовинизме», «принижении иных национальностей», «разжигании межнациональной розни» и тому подобных прегрешениях. «Протестные заявления» татарских активистов в свою очередь вызвали в их адрес контробвинения (в попытках «развалить Россию», «подорвать российскую государственность» и так далее), и в итоге ситуация, сложившаяся вокруг имени Ермака, уже стала наводить сторонних наблюдателей на мысль, что и до нас, похоже, докатилась модная нынче война с памятниками. И поскольку обе стороны в разгоревшейся полемике обращались к «фактам истории», нужно и профессиональным историкам высказать свои соображения о предмете периодически возникающих вокруг личности Ермака споров.
Прежде всего необходимо констатировать, что при изложении и характеристике событий, связанных с «покорением Сибири», неверные мнения высказывают как почитатели, так и хулители Ермака. Однако если у первых ошибки не носят принципиального характера и обусловлены главным образом скудостью и сложностью источников, с разных позиций освещающих «сибирское взятье», то вторые демонстрируют либо полное незнание, либо абсолютное непонимание, либо крайне тенденциозную трактовку относящихся к нему фактов.
В обобщенном виде доводы противников «возвеличивания» Ермака сводятся главным образом к тому, что Ермак – «неоднозначный исторический персонаж» и «криминальная личность», «разбойник», «кровопийца», «завоеватель». Он «пришел с войной» в Сибирь и «истребил мирное население Сибирского ханства». «Не татары пришли с войной на русских, – подчеркивается в одном из заявлений, – а Ермак пришел с войной». И значит, памятники «надо ставить тем, кто героически защищал свое Отечество, а не тем, кто нападал на чужое государство». И вообще, недопустимо постоянно напоминать татарам, что их «завоевали»...
Авторы подобных заявлений начисто игнорируют (либо просто не знают) предысторию похода Ермака в Сибирь, имеют весьма смутные представления о событиях, происходивших на территории бывшего Сибирского ханства как накануне, так и после ее включения в состав России. А при их оценке грубо нарушают главное, чем должен руководствоваться любой исследователь прошлого, –
принципы историзма, суть которых выразил еще
Н. М. Карамзин: «Мы должны судить о героях истории по обычаям и нравам их времени».
Последнее время приходится все чаще напоминать пишущей братии, что у каждой эпохи своя мораль, своя этика, нередко сильно отличающаяся от позднейших представлений о том, что «хорошо» или «плохо», что допустимо или неприемлемо во взаимоотношениях между людьми, народами и государствами. В частности, в Средние века сам по себе вооруженный захват чужих земель вовсе не считался чем-то предосудительным. Наоборот, такими приобретениями гордились, воспринимая их как проявление воли Всевышнего. И если они не встречали возражений со стороны других претендентов, то рассматривались всеми как законное право победителя. Именно так, кстати, отреагировали на извещение Москвы о завоевании Сибирского ханства европейские державы. А германский император Рудольф в грамоте, отправленной в 1600 году русскому царю, даже поздравил его с этой победой.
Но даже отказавшись от принципов историзма и подходя к обстоятельствам «сибирского взятья» с позиций современной морали и этики, аргументацию противников увековечивания памяти Ермака придется признать несостоятельной. Напомню, что еще в 1555 году прибывшие в Москву послы правителя Сибирского юрта Едигера передали Ивану Грозному просьбу их государя о покровительстве. После долгих переговоров этот вопрос был для них решен положительно, и в 1557 году к титулу русского царя прибавился еще один – «всея Сибирския земли повелитель» (после чего, по представлениям той эпохи, территория Сибирского ханства уже могла на законных основаниях считаться присоединенной к Московскому государству, но раз уж мы отказываемся от принципов историзма, то абстрагируемся и от этой формальности). Однако в 1563 году при поддержке Бухары и ногайцев Сибирский юрт захватили братья Ахмад-Гирей и Кучум, при этом правившие им вассалы Москвы Едигер и его брат Бекбулат были убиты, а внешнеполитический курс их государства резко поменялся, особенно после того, как Кучум в 1569 году стал единоличным правителем ханства. Первое время он еще сохранял вассальные отношения с Москвой, но, узнав о ее сожжении при очередном крымском набеге (в 1571 году), разорвал их и активизировал антирусскую политику, после чего стал фигурировать в русских документах как «изменник».
Стремясь распространить свое влияние на народы не только Уральского, но и Поволжского регионов, сибирский хан стал переподчинять себе находившееся в российском подданстве мансийское население, подстрекал к антирусскому бунту марийцев, а в 1573 году бросил открытый вызов Москве: по его приказу был убит вместе со своей татарской свитой направлявшийся к казахскому хану Хакк-Назару царский посол Третьяк Чебуков. На уральские владения Московского государства начались регулярные вооруженные нападения со стороны Сибирского ханства, его вассалов и союзников. С 1572 по 1582 год было совершено не менее пяти опустошительных рейдов по русской территории, которые возглавляли то мансийские князья (Бегбелей, Кихек), то родичи самого Кучума (племянник Маметкул, сын Алей). Они «предавали огню и мечу» русские и мансийские поселения по Чусовой, Сылве, Косьве, Каме. От этих набегов в первую очередь страдали владения купцов и солепромышленников Строгановых, жаловавшихся царю, что «сибирцы» у них угоняют скот, выжигают деревни, убивают и захватывают в полон людей, «и промыслы у них в слободах отняли, и соли варити не дадут». Но кучумляне разоряли и другие земли русского Приуралья, осаждали даже Чердынь – главный город Пермского края, а Соликамск сожгли, вырезав почти всех жителей.
Ну и как должна была реагировать на такие эксцессы русская сторона? Строгановы отреагировали вполне адекватно – пригласили для защиты своих владений волжских казаков во главе с Ермаком. А тот, понимая, что «лучшая оборона – наступление», предпринял поход в Сибирь. Все это – к рассуждениям о том, кто на кого «пришел с войной» и кто первым «напал на чужое государство»...
Типичным искажением характера и хода «сибирского взятья» являются также его уподобления «избиению беззащитных туземцев», ибо татары не могли-де оказать Ермаку серьезного сопротивления из-за отсутствия у них огнестрельного оружия. «Силы были неравные, – излагает свое видение этих событий некто М. Х. Халитов. – Профессиональные убийцы, вооруженные огнестрельным оружием, расстреливали наших предков, как диких животных, в крови потопили их сопротивление. Привычные убивать всякого, кто попадется, к убийствам «туземцев»... относились как к тренировкам по мишеням».
Трудно представить себе более далекую от исторических реалий картину. Татарские воины (как и другие кочевники Евразии) являлись очень сильным противником. С «огненным боем» они были знакомы давно, и гром выстрелов вовсе не приводил их в ужас. Кучумляне, как правило, имели добротное холодное оружие и доспехи, а конструкция татарских луков к тому времени была доведена до такого совершенства, что позволяла успешно конкурировать с казачьими пищалями вплоть до XVIII века, практически не уступая им в дальности стрельбы, но превосходя в надежности и скорострельности. Единственное преимущество казачьих ружей над луками заключалось в том, что пуля, в отличие от стрелы, пробивала любой доспех, но это обстоятельство позволяло казакам лишь поддерживать своеобразное равновесие сил в сражениях с численно многократно превосходящим противником, которое, впрочем, сводилось на нет во время рукопашных схваток, тоже отмечаемых сибирскими летописями.
Главная причина побед Ермака заключалась, конечно же, не в пресловутом «превосходстве ружья над луком», а в полководческом таланте атамана, высоком боевом духе, мужестве и воинском умении его казаков, а также в самой тактике их продвижения вглубь Сибирского ханства. На своих стругах они были недоступны татарской коннице, и Кучуму, не имевшему речного флота, было сложно что-либо противопоставить казачьей «судовой войне» (как и правителям кочевых «орд» по другую сторону Урала, жаловавшихся, что «казаки приходят на них водяным путем... а на воде над ними промыслу никоторого не умеют учинить»).
* * *
Не подкрепляется фактами и причисление атамана Ермака к «криминальным личностям», ибо пока не найдено ни одного документально обоснованного подтверждения популярной версии о его непосредственном участии в грабежах и разбоях (с чем согласился даже немецкий историк Дитмар Дальман – при всем его, мягко говоря, критическом отношении к «покорителю Сибири»). Между вольным казаком и разбойником XVI века действительно порой трудно провести четкую грань, но только не в случае с Ермаком. Есть, правда, сведения, что незадолго до похода в Сибирь он отогнал у ногайцев табун лошадей, однако угон скота у соседей – обычное дело для обитателей степи, своеобразный «спорт»; у него и название есть – «баранта» (или «барымта»). Вместе с тем давно известно заслуживающее доверия сообщение о службе Ермака в царской армии на фронтах Ливонской войны. Конечно, далеко не у всех соратников Ермака была чистая биография: среди них встречались даже лица, приговоренные (за грабежи) к смертной казни. Но, судя по летописному сообщению, в Ермаковом войске была установлена строжайшая дисциплина, и потому все своеволия и конфликты в нем должны были сводиться к минимуму.
Потому-то известное по летописям поведение Ермака на территории Сибирского ханства совершенно не соответствует расхожим понятиям о «злодее-кровопийце», коим стремятся его представить иные татарские активисты. Разумеется, XVI век – время суровое, и казаки вели себя за Уралом в соответствии с нравами и обычаями своего времени. Но при этом в жестокости они вовсе не превосходили татар, совершавших набеги на русские земли. Ну, а сам Ермак проявил себя в ходе сибирской кампании и как выдающийся военачальник, и как человек с государственным мышлением, не раз демонстрировавший незаурядный дипломатический талант, благородство и гуманное отношение к побежденным. Он быстро нашел себе союзников не только среди недовольного Кучумом ханты-мансийского населения, но и среди татар, освободил от уплаты ясака впавшее в нищету племя туралинцев, принял с честью плененного «царевича» Маметкула, несмотря на то что тот погубил немало русских людей по обе стороны Уральских гор, отказался принять в дар от одного из татарских князцов его дочь и запретил казакам прикасаться к ней. Да и смерть Ермака связана с приведшим его в ловушку порывом освободить бухарских купцов, якобы задержанных Кучумом на Вагае. Заслуживает внимания и тот факт, что в XVII веке сами же татары фактически обожествили «покорителя Сибири»: по их преданию, от тайной могилы Ермака исходил только им видимый свет и земля с нее имела целебные свойства. А в тяжбу за обладание снятым с тела Ермака панцирем, хранившимся более 70 лет в роду одного из татарских мурз, вынуждена была вмешаться царская администрация. Озвучиваемые ныне представления сибирских татар о Ермаке – это уже продукт новейшего времени...
Глубоко неправы обличители Ермака и когда пишут, что он «покорял татар». Не сибирских татар он покорял, а Сибирское ханство, и это две большие разницы. В ипостаси такого же «покорителя» за два десятка лет до того выступал и Кучум. Ведь он, в отличие от казненных им представителей местной династии (Едигера и Бекбулата), этническим татарином не был. Кучум был Чингисидом (одним из потомков Чингисхана) и воцарился на сибирском престоле благодаря иностранной поддержке, придя в Сибирь из Бухары. Так что и Ермак, и Кучум – оба «завоеватели», оба для сибирских татар чужаки, но разница между этими «покорителями» принципиальна. Ермак «напал» на Сибирское ханство, чтобы пресечь набеги на русские земли с его территории, подчинив ее Московскому государству. Кучума же никакие набеги «сибирцев» на Бухару не беспокоили (ввиду их отсутствия), и он захватил Сибирский юрт лишь для того, чтобы сделать его своим владением и всемерно расширять во всех направлениях, включая западное. А методы правления Кучума своим ханством наглядно демонстрируют картинки из Ремезовской летописи (относящиеся к «статьям» 26 и 28). На них показана расправа «сибирского царя» над «абызами» и «волхвами», предсказавшими ему военное поражение. Особенно впечатляют изображения голых людей, привязанных за ноги или за руки к хвостам мчащихся по лугу лошадей...
* * *
Тем не менее получается, что для русских Ермак – герой, для татар – злодей. То есть усилиями некоторых представителей татарской общественности у нас складывается очередная ситуация, когда историческая память одного народа вступает в противоречие с исторической памятью другого народа. Как разрешать подобные дилеммы? Задача не из простых. Во-первых, надо выяснять, мнение какой из сторон соответствует историческим реалиям. В нашем случае совершенно ясно, что позиция лиц, обвиняющих Ермака во всевозможных злодеяниях, находится в вопиющем противоречии с историческими фактами и уже потому не может быть принята ни в каком виде. А во-вторых, все неоднозначно трактуемые события необходимо рассматривать в исторической перспективе, с учетом нынешнего знания об их послед-
ствиях, то есть с точки зрения исторического прогресса. Это не всегда легко сделать прежде всего потому, что само понятие прогресса многими считается условным и что далеко не все из уходящего шло во вред и не все из привнесенного идет на пользу человечеству. Однако улучшение или ухудшение качества жизни является все же универсальным критерием в оценках итогов затрагивавших социум событий, как и выводы о том, способствовали они поступательному развитию общества или толкали его назад. Как же оценивать с таких позиций поход Ермака, нанесшего смертельный удар Сибирскому ханству и тем самым положившего начало присоединению зауральских территорий к России?
Как мы выяснили, «Кучумово царство» не было государством татар, и нетрудно представить перспективы их дальнейшего пребывания в составе этого государства в случае сохранения им независимости. При самом благоприятном раскладе их ждала бы участь жителей слабого подобия хорошо известных нам Хивинского или Кокандского ханств, которые, наживаясь на работорговле и контроле за торговыми путями, даже в конце XIX века являли собой редкий заповедник экономической, социальной, культурной и политической отсталости. А Россия, раздвинувшая благодаря походу Ермака свои пределы до Тихого океана, к тому времени стала одной из мировых держав, достигла грандиозных успехов в развитии экономики и культуры как в центре страны, так и на ее окраинах. Даже Фридрих Энгельс при всей его неприязни к России был вынужден признать, что она играет прогрессивную, цивилизаторскую роль по отношению к Востоку, особо выделив бассейны Черного и Каспийского морей, башкир и татар.
Некоторые представители татарской общественности давно настаивают на том, что жизнь сибирских татар в России была крайне тяжелой и едва не привела к полному вымиранию этого народа. А одна из современных сибирско-татарских активисток, решительный противник установки каких-либо памятников Ермаку Луиза Шамсутдинова в одном из интервью заявила следующее: «После присоединения Сибирского государства к Руси сибирские татары пережили настоящую трагедию, насилие, крещение. Шло уничтожение коренного народа – сибирских татар, шло обрусение».
Но это уже полный абсурд. На демографическую ситуацию Сибири, конечно, влияли разные факторы, в том числе крайне неблагоприятные: войны, эпидемии, неурожаи и падежи скота, «испромышление» охотничьих угодий; не прекращались и ассимиляционно-миграционные процессы. Тем не менее численность сибирских татар при всех колебаниях неуклонно росла, и если на рубеже XVI и XVII веков она составляла примерно 15–20 тысяч человек, то в 1897 году – почти 57 тысяч, в 1939 году – около 80 тысяч, а по переписи 2010 года – 190 тысяч (всего же татар в Западной Сибири – с теми, кто переселился туда из европейской части страны, – более полумиллиона).
* * *
Как заметил доктор исторических наук, директор Института российской истории РАН Ю. А. Петров, «Ермак следовал принципам религиозной и национальной терпимости, благодаря реализации которых Россия стала многонациональным и многоконфессиональным государством, где сохраняются самобытные этносы со своей уникальной культурой». И положение сибирских татар в государстве Российском служит тому наглядной иллюстрацией.
В конце XVI и XVII веке судьба «сбитого с куреня» Кучума не слишком печалила его бывших подданных: они, видимо, хорошо помнили, каким образом он воцарился на сибирском престоле, и после постройки за Уралом первых русских городов стали охотно пополнять их гарнизоны, присягая на верность русскому «белому царю». И это тогда не считалось чем-то недостойным: к тому времени множество татар – касимовских, казанских и других – уже находилось на русской службе, и их переход на нее целиком укладывался в феодальный менталитет, подразумевающий, что воины служат не столько «стране» или «народу», сколько государю – сюзерену, которому присягнули. А смена сюзерена в феодальном обществе была делом обычным.
При некоторых сибирских гарнизонах (тобольском, тюменском, томском, тарском, красноярском) появилась даже особая категория ратных людей – «юртовские служилые татары». Они сохраняли мусульманскую веру и родовые земельные владения, размеры которых позволяли обеспечить безбедное существование не только своим хозяевам и их семьям, но и их многочисленным «захребетникам». При этом рубежи государства Российского служилые татары защищали порой более ревностно, чем русские казаки и стрельцы, упрекая их в недостаточном радении великому государю. Показательно, что в сибирской столице – Тобольске – служилыми татарами «ведал» соратник Ермака Черкас Александров, и в 1598 году они с ним участвовали в походе, закончившемся окончательным разгромом Кучума на Оби возле Ирменского бора. А во время Смуты начала XVII века татары находились в числе сибирских служилых людей, влившихся во Второе ополчение (Минина и Пожарского): их привел в Ярославль касимовский «царевич» Араслан (между прочим, внук хана Кучума). Конечно, далеко не все татары «Кучумова царства» готовы были сразу же сменить сюзерена и присягнуть русскому царю, но даже те из них, кто ушел в степи с уцелевшими сыновьями сибирского хана, совершая оттуда набеги на российские владения, в конце концов поняли бесперспективность и ненужность борьбы с Россией и стали переходить в ее подданство.
Сибирские татары, не занятые военной службой, в массе своей тоже отнюдь не бедствовали и в обеспечении землей, как правило, находились в более выгодном положении, чем русские поселенцы, вынужденные вплоть до 1930-х годов арендовать у татарских соседей покосы и пастбища или пользоваться этими угодьями «по упросу» и какому-нибудь «полюбовному договору». О широком распространении такой практики я впервые узнал еще будучи студентом, в 1968 году, когда в этнографической экспедиции расспрашивал о прежней жизни стариков из деревень на берегах Тобола. А доктор исторических наук А. Л. Вычугжанин недавно нашел в газете «Тифлисский листок» от 10 октября 1917 года любопытную заметку следующего содержания: «Среди татар Тобольской губернии в последнее время появилось крайне опасное течение под флагом «Давай царя». Движение растет, захватывая все больше и больше татарских селений. Татары Тобольской губ. в большинстве являются крупными земельными собственниками, за которыми земельные угодья закреплены жалованными царскими грамотами. Татары боятся, что новый строй отнимет у них земли...»
Ну, а чтобы понять беспочвенность обвинений российских властей в «насильственной христианизации» сибирских татар, достаточно ознакомиться со списком населенных мест Тобольской губернии по сведениям 1868–1869 годов. Там при большей части татарских деревень тот же А. Л. Вычугжанин обнаружил указание на наличие мечетей.
| Далее