ДРУЖБА НЕ ЗНАЕТ СЧЕТА
«Дружба не знает счёта, как и любовь» – эта сентенция хорошо известна философам и мудрецам. А вот в жизни бывает по-разному. Хотя мне жаловаться грешно. Моя школьная подруга Любовь Антоновна Хованская, архитектор и просто талантливый человек во всём и всегда, протянула мне руку помощи, когда в борьбе за жизнь сына мы победили и пришла пора возвращаться в социум. Дело в том, что его величество Случай помог: фронтовик, прозаик, литературный консультант правления СП Дугинец Андрей Максимович гостил в семье моей подруги и, узнав о моей истории, решил вмешаться, помочь мне, дочери фронтовика. Притом что, порекомендовал он меня заочно: увидел первый раз уже в правлении. Задумывалась работа для меня, как временная. А вышло так, что почти всю жизнь я проработала в приёмной комиссии. Но это другая история. А в нашей речь пойдёт о дружбе Эдуарда Анашкина и Валентина Распутина. Длина их дружбы – тоже вся жизнь.
Они первый раз встретились на известном Читинском семинаре молодых писателей. Валентин Распутин был официальным участником, Анашкин – гостем. Но так же, как и все, Эдуард Константинович сидел на семинарах, знакомился, участвовал в обсуждениях, потом переписывался долгие годы с некоторыми семинаристами. Публикации серьёзные только намечались. На этом семинаре Распутин пообещал Эдуарду Анашкину подарить свою первую книгу. Переезд Анашкина из Читы в Самару, в глубинку, жизненные обстоятельства развели семинаристов на долгие годы… И вот Случай. Эдуард Анашкин вступает в Союз писателей, начинает бывать в правлении. Меня и его «сдруживают» поездки к иконе Божией Матери «Всецарица» в Старо-Алексеевский монастырь, совместные кофейные церемонии. К тому же мой покойный муж был в ту пору редактором журнала «Россия молодая» и частенько печатал одарённого Анашкина. Так вот, узнав, что я время от времени по приёмным делам общаюсь с уже ставшим очень известным, а потому и малодоступным Распутиным, Эдуард Константинович попросил телефон своего давнишнего товарища. По моему мобильному телефону они сразу и договорились встретиться у метро «Кропоткинская». Анашкин, правда, по-дружески мне признался, что боится, вдруг изменились оба (он и Распутин) и не узнают друг друга. Я пообещала проводить его на встречу. Самое трогательное, что Валентин Распутин с такой же просьбой обратился ко мне. Просто я не стала Анашкину об этом рассказывать. У меня по сей день стоит эта картина перед глазами – прислонившийся к какой-то афише задумчивый Валентин Распутин… Я подтолкнула Анашкина к Валентину Григорьевичу и увидела, что два семинариста мгновенно узнали друг друга. Обнялись. Начали что-то записывать, меняться адресами. А я стала спускаться в метро и последнее, что увидела, как они озираются, ищут меня, а потом идут к храму.
ЗАЩИТА НА СЕКРЕТАРИАТЕ
Теперь уже за чайным столиком в 14-й комнате (тогдашнее расположение приёмной комиссии) Валентин Распутин частенько вёл беседы с Эдуардом Анашкиным. Он опекал своего товарища поначалу, написал Эдуарду Константиновичу предисловие к книге «Запрягу судьбу я в санки». Стал приглашать на Иркутский праздник Русской духовности и культуры «Сияние России». Не только опекал, но и гордился тем, что в гору пошёл литературоведческий талант его друга из семинарской юности. Всем рассказывал о библиотеке, которую Эдуард Анашкин создал на общественных началах в селе Майское для односельчан. Дарил в неё лучшие свои книги. Распутин ввёл Эдуарда Константиновича в свой круг единомышленников – познакомил-подружил с Владимиром Крупиным, Станиславом Куняевым, Николаем Ивановым, Семёном Шуртаковым, Валерием и Мариной Ганичевыми, Игорем Яниным, Геннадием Ивановым, Николаем Дорошенко, Сергеем Котькало…
Распутин с Анашкиным почти каждый день перезванивались, навёрстывая упущенное для общения время. Когда Валентина Григорьевича бестактно хвалили за помощь земляку-сибиряку, тот спокойно и с достоинством отвечал:
– Один мой знакомый детский писатель любит декламировать: «Дружба не знает счёта…»
Мне было лестно, что меня цитировал большой писатель, но я ни в каком страшном сне не могла себе представить, что и мне уготовано испытание, став свидетелем которого, Распутин не промолчит, заступится. А дело было так…
На одном из секретариатов мне поручили вести протокол, так как заведующая протокольным отделом отпросилась к врачу. Секретариат был расширенным, много известных писателей на нём присутствовало, в том числе и из других городов. Планировали, в частности, и некоторые спорные приёмные дела рассмотреть. Но вдруг сразу после открытия слово взяла тогдашний пресс-секретарь Л., человек сколь одарённый, столь и, скажу мягко, напористый. Про таких говорят: «по головам идёт» к цели. Она и политикой активно занималась (и успешно занимается!) Л. торжественно изрекла, что создается то ли комитет, то ли отдел патриотической направленности и нужен толковый технический исполнитель – на месяц, в крайнем случае, на два под её руководство. Я эти сентенции добросовестно записывала до тех пор, пока не прозвучала моя фамилия. Л. предложила Валерию Ганичеву командировать меня на месяц под её руководство! Это тем более удивительно, что с женской частью коллектива Л. в основном не здоровалась, а если и общалась, то использовала исключительно крепкие выражения!
– А что, приёмная комиссия закрывается? – собрав всё мужество, вопросила я.
Не буду повторять ушат воплей, вылитых на мою уже не девичью голову в ответ на вполне резонный вопрос. Но это только укрепило меня в решении отстаивать своё право на выбор.
– Давайте рассудим! Союзу это надо? – осторожно изрёк дипломат Ганичев.
Валерий Рогов, секретарь правления, замечательный прозаик и член приёмной комиссии, встал и голосом опытного журналиста-международника заметил:
– А почему в таком тоне предлагается передавать сотрудника в другое учреждение, даже не поговорив с ним предварительно?! У нас что, крепостное право?
Свою долю ярости от разъярённой дамы Л. получил и Рогов. Стало тихо, мне показалось, что всем было неловко. О своих эмоциях умолчу. Не о них сейчас речь. И вот тут встал Валентин Распутин. А он уже был не тем молодым журналистом-писателем, с которым я познакомилась на заре своей «карьеры». Он и в Общественном Совете при президенте поработал и, обладая несомненным авторитетом у писателей, стал инициатором внеочередного съезда, на котором и был избран председателем Ганичев, а сам он – сопредседателем. Валентин Григорьевич и меня, когда-то начинающую писательницу, со временем вступившую в Союз, на совещаниях стал величать по имени-отчеству, да собственно, я и видела в те годы Распутина очень редко, так как его уровень стал недосягаемым для многих, а уж тем более для меня.
– А почему такой сыр-бор на ровном месте? Приёмная комиссия работает слаженно. А что за новый подкомитет, так это сначала надо разобраться, прежде чем дрова ломать, а тем более кадровыми сотрудниками раскидываться, – спокойно, медленно выговаривая каждое слово, Валентин Распутин потушил так и не начавшуюся дискуссию.
Возмущённая (и, наверное, расстроенная) Л. выскочила из кабинета, вытирая злые слёзы. Я не могла выскочить и успокоиться за дверью, так как писала протокол, но помню комок в горле до сих пор… В этой суете я даже не сообразила, как подойти к Распутину и выразить свою благодарность за защиту, ведь после секретариата он был окружён друзьями, коллегами, секретарями. А потом вспомнила, как он цитировал: «дружба не знает счёта…», и успокоилась. Ну, думаю, будет ещё время.
… Если о чём я сегодня и жалею, так это о том добром, благодарном, невысказанном – друзьям и современникам, по воле Спасителя оказавшимся со мною рядом в трудные минуты.
МАМИН ОБРАЗОК
Мама умерла вслед за папой, но перед смертью была некоторое время прикована к постели. Почти перед самой смертью она разделила библиотеку, которую собирала всю жизнь, между нами, своими детьми, а мне вручила образок Иверской иконы Божией Матери с напутствием никогда с ним не расставаться. Долгие месяцы я этот образок с помощью друзей и мастеров реставрировала. Чинился серебряный оклад, заменялся бархат, всё это тянулось довольно долго, а потом, вспомнив наказ покойной мамы, я стала носить образок с собой в сумочке. Иногда в трудные минуты доставала образок, прикладывалась к нему и просила о помощи, потом, бережно поместив его в бархатный крохотный футляр и зажав в руку, брала на ответственные мероприятия. Это была моя тайна-тайна. В один из дней мы в правленческом коридоре пересеклись с Валентином Распутиным. Он выглядел огорчённым: после нападения нелюдей и серьёзной травмы у него случались сильные головные боли. Я не знала, как помочь, и довольно глупо пошутила:
– Надо с кастетом по тёмным улицам ходить.
– Да уж… – вздохнул Распутин, – вот еду сегодня на консультацию к светилу. Как всё пройдёт?! – и из вежливости добавил: – Лёгкая рука, а у тебя не кастет ли сейчас зажат в ладошке?
Я раскрыла ладонь и показала мамин образок. И в порыве сострадания предложила Валентину Григорьевичу взять его с собой на консультацию, для поддержки. Распутин вынул образок иконы Иверской Божией Матери из мягкого бархатного футляра, благоговейно приложился к нему и попросил разрешения подержать его в руках до отъезда. Я разрешила и заверила, что всё теперь точно устроится. Через минут пятнадцать, уезжая к «светилу», Распутин подтвердил, что голова стала болеть меньше, и наказал мне мамино сокровище из рук не выпускать и обязательно об Иверской иконе Божией Матери, о мамином образке, написать, а также обо всех чудесных случаях, с ним связанных. Я пообещала да так и не написала…
Пользуясь случаем «памятных рассказов» о Валентине Григорьевиче, я начала это делать сегодня…
«Дружба не знает счёта, как и любовь» – эта сентенция хорошо известна философам и мудрецам. А вот в жизни бывает по-разному. Хотя мне жаловаться грешно. Моя школьная подруга Любовь Антоновна Хованская, архитектор и просто талантливый человек во всём и всегда, протянула мне руку помощи, когда в борьбе за жизнь сына мы победили и пришла пора возвращаться в социум. Дело в том, что его величество Случай помог: фронтовик, прозаик, литературный консультант правления СП Дугинец Андрей Максимович гостил в семье моей подруги и, узнав о моей истории, решил вмешаться, помочь мне, дочери фронтовика. Притом что, порекомендовал он меня заочно: увидел первый раз уже в правлении. Задумывалась работа для меня, как временная. А вышло так, что почти всю жизнь я проработала в приёмной комиссии. Но это другая история. А в нашей речь пойдёт о дружбе Эдуарда Анашкина и Валентина Распутина. Длина их дружбы – тоже вся жизнь.
Они первый раз встретились на известном Читинском семинаре молодых писателей. Валентин Распутин был официальным участником, Анашкин – гостем. Но так же, как и все, Эдуард Константинович сидел на семинарах, знакомился, участвовал в обсуждениях, потом переписывался долгие годы с некоторыми семинаристами. Публикации серьёзные только намечались. На этом семинаре Распутин пообещал Эдуарду Анашкину подарить свою первую книгу. Переезд Анашкина из Читы в Самару, в глубинку, жизненные обстоятельства развели семинаристов на долгие годы… И вот Случай. Эдуард Анашкин вступает в Союз писателей, начинает бывать в правлении. Меня и его «сдруживают» поездки к иконе Божией Матери «Всецарица» в Старо-Алексеевский монастырь, совместные кофейные церемонии. К тому же мой покойный муж был в ту пору редактором журнала «Россия молодая» и частенько печатал одарённого Анашкина. Так вот, узнав, что я время от времени по приёмным делам общаюсь с уже ставшим очень известным, а потому и малодоступным Распутиным, Эдуард Константинович попросил телефон своего давнишнего товарища. По моему мобильному телефону они сразу и договорились встретиться у метро «Кропоткинская». Анашкин, правда, по-дружески мне признался, что боится, вдруг изменились оба (он и Распутин) и не узнают друг друга. Я пообещала проводить его на встречу. Самое трогательное, что Валентин Распутин с такой же просьбой обратился ко мне. Просто я не стала Анашкину об этом рассказывать. У меня по сей день стоит эта картина перед глазами – прислонившийся к какой-то афише задумчивый Валентин Распутин… Я подтолкнула Анашкина к Валентину Григорьевичу и увидела, что два семинариста мгновенно узнали друг друга. Обнялись. Начали что-то записывать, меняться адресами. А я стала спускаться в метро и последнее, что увидела, как они озираются, ищут меня, а потом идут к храму.
ЗАЩИТА НА СЕКРЕТАРИАТЕ
Теперь уже за чайным столиком в 14-й комнате (тогдашнее расположение приёмной комиссии) Валентин Распутин частенько вёл беседы с Эдуардом Анашкиным. Он опекал своего товарища поначалу, написал Эдуарду Константиновичу предисловие к книге «Запрягу судьбу я в санки». Стал приглашать на Иркутский праздник Русской духовности и культуры «Сияние России». Не только опекал, но и гордился тем, что в гору пошёл литературоведческий талант его друга из семинарской юности. Всем рассказывал о библиотеке, которую Эдуард Анашкин создал на общественных началах в селе Майское для односельчан. Дарил в неё лучшие свои книги. Распутин ввёл Эдуарда Константиновича в свой круг единомышленников – познакомил-подружил с Владимиром Крупиным, Станиславом Куняевым, Николаем Ивановым, Семёном Шуртаковым, Валерием и Мариной Ганичевыми, Игорем Яниным, Геннадием Ивановым, Николаем Дорошенко, Сергеем Котькало…
Распутин с Анашкиным почти каждый день перезванивались, навёрстывая упущенное для общения время. Когда Валентина Григорьевича бестактно хвалили за помощь земляку-сибиряку, тот спокойно и с достоинством отвечал:
– Один мой знакомый детский писатель любит декламировать: «Дружба не знает счёта…»
Мне было лестно, что меня цитировал большой писатель, но я ни в каком страшном сне не могла себе представить, что и мне уготовано испытание, став свидетелем которого, Распутин не промолчит, заступится. А дело было так…
На одном из секретариатов мне поручили вести протокол, так как заведующая протокольным отделом отпросилась к врачу. Секретариат был расширенным, много известных писателей на нём присутствовало, в том числе и из других городов. Планировали, в частности, и некоторые спорные приёмные дела рассмотреть. Но вдруг сразу после открытия слово взяла тогдашний пресс-секретарь Л., человек сколь одарённый, столь и, скажу мягко, напористый. Про таких говорят: «по головам идёт» к цели. Она и политикой активно занималась (и успешно занимается!) Л. торжественно изрекла, что создается то ли комитет, то ли отдел патриотической направленности и нужен толковый технический исполнитель – на месяц, в крайнем случае, на два под её руководство. Я эти сентенции добросовестно записывала до тех пор, пока не прозвучала моя фамилия. Л. предложила Валерию Ганичеву командировать меня на месяц под её руководство! Это тем более удивительно, что с женской частью коллектива Л. в основном не здоровалась, а если и общалась, то использовала исключительно крепкие выражения!
– А что, приёмная комиссия закрывается? – собрав всё мужество, вопросила я.
Не буду повторять ушат воплей, вылитых на мою уже не девичью голову в ответ на вполне резонный вопрос. Но это только укрепило меня в решении отстаивать своё право на выбор.
– Давайте рассудим! Союзу это надо? – осторожно изрёк дипломат Ганичев.
Валерий Рогов, секретарь правления, замечательный прозаик и член приёмной комиссии, встал и голосом опытного журналиста-международника заметил:
– А почему в таком тоне предлагается передавать сотрудника в другое учреждение, даже не поговорив с ним предварительно?! У нас что, крепостное право?
Свою долю ярости от разъярённой дамы Л. получил и Рогов. Стало тихо, мне показалось, что всем было неловко. О своих эмоциях умолчу. Не о них сейчас речь. И вот тут встал Валентин Распутин. А он уже был не тем молодым журналистом-писателем, с которым я познакомилась на заре своей «карьеры». Он и в Общественном Совете при президенте поработал и, обладая несомненным авторитетом у писателей, стал инициатором внеочередного съезда, на котором и был избран председателем Ганичев, а сам он – сопредседателем. Валентин Григорьевич и меня, когда-то начинающую писательницу, со временем вступившую в Союз, на совещаниях стал величать по имени-отчеству, да собственно, я и видела в те годы Распутина очень редко, так как его уровень стал недосягаемым для многих, а уж тем более для меня.
– А почему такой сыр-бор на ровном месте? Приёмная комиссия работает слаженно. А что за новый подкомитет, так это сначала надо разобраться, прежде чем дрова ломать, а тем более кадровыми сотрудниками раскидываться, – спокойно, медленно выговаривая каждое слово, Валентин Распутин потушил так и не начавшуюся дискуссию.
Возмущённая (и, наверное, расстроенная) Л. выскочила из кабинета, вытирая злые слёзы. Я не могла выскочить и успокоиться за дверью, так как писала протокол, но помню комок в горле до сих пор… В этой суете я даже не сообразила, как подойти к Распутину и выразить свою благодарность за защиту, ведь после секретариата он был окружён друзьями, коллегами, секретарями. А потом вспомнила, как он цитировал: «дружба не знает счёта…», и успокоилась. Ну, думаю, будет ещё время.
… Если о чём я сегодня и жалею, так это о том добром, благодарном, невысказанном – друзьям и современникам, по воле Спасителя оказавшимся со мною рядом в трудные минуты.
МАМИН ОБРАЗОК
Мама умерла вслед за папой, но перед смертью была некоторое время прикована к постели. Почти перед самой смертью она разделила библиотеку, которую собирала всю жизнь, между нами, своими детьми, а мне вручила образок Иверской иконы Божией Матери с напутствием никогда с ним не расставаться. Долгие месяцы я этот образок с помощью друзей и мастеров реставрировала. Чинился серебряный оклад, заменялся бархат, всё это тянулось довольно долго, а потом, вспомнив наказ покойной мамы, я стала носить образок с собой в сумочке. Иногда в трудные минуты доставала образок, прикладывалась к нему и просила о помощи, потом, бережно поместив его в бархатный крохотный футляр и зажав в руку, брала на ответственные мероприятия. Это была моя тайна-тайна. В один из дней мы в правленческом коридоре пересеклись с Валентином Распутиным. Он выглядел огорчённым: после нападения нелюдей и серьёзной травмы у него случались сильные головные боли. Я не знала, как помочь, и довольно глупо пошутила:
– Надо с кастетом по тёмным улицам ходить.
– Да уж… – вздохнул Распутин, – вот еду сегодня на консультацию к светилу. Как всё пройдёт?! – и из вежливости добавил: – Лёгкая рука, а у тебя не кастет ли сейчас зажат в ладошке?
Я раскрыла ладонь и показала мамин образок. И в порыве сострадания предложила Валентину Григорьевичу взять его с собой на консультацию, для поддержки. Распутин вынул образок иконы Иверской Божией Матери из мягкого бархатного футляра, благоговейно приложился к нему и попросил разрешения подержать его в руках до отъезда. Я разрешила и заверила, что всё теперь точно устроится. Через минут пятнадцать, уезжая к «светилу», Распутин подтвердил, что голова стала болеть меньше, и наказал мне мамино сокровище из рук не выпускать и обязательно об Иверской иконе Божией Матери, о мамином образке, написать, а также обо всех чудесных случаях, с ним связанных. Я пообещала да так и не написала…
Пользуясь случаем «памятных рассказов» о Валентине Григорьевиче, я начала это делать сегодня…
Назад |