Бабушку на школьный вход выделила охранная организация, выигравшая торги по всей области, поэтому какие тут еще могут быть вопросы? А то, что она в камуфляже, наоборот, хорошо. В самом деле, разве плохо, что бабушка находится в форме? Тараканы. Тараканы, конечно, бегают и разносят заразу, но не у меня в учреждении. Снять мяч с крыши не имею права, потому что по закону выходить на крышу школы могут только работники специализированных организаций, прошедшие специальное обучение, с использованием страховочного снаряжения». Ну скажите, разве мог нормальный директор, переживающий из-за отсутствия ложечки, которому осталось несколько лет до пенсии, написать такое? А ведь не только написал, но и подтвердил все написанное при непосредственной встрече с начальством. Уж каких только административных методов там к нему не применяли: испепеляли взглядом, стирали в порошок, орали, возвышаясь сверху, стращали увольнением и разного рода ответственностью, вплоть до уголовной, под конец даже пробовали разговаривать по-человечески – ничего не помогало. Шаров забаррикадировался правовыми нормами, уперся на своем и, вперив взгляд в пол, заявлял, что ничего противозаконного не делал, делать не собирается, поэтому все обойдется. Вот какое серьезное воздействие оказал на него мяч! В конце концов, устав от бесплодности своих атак, руководство образованием отпустило строптивого директора с напутствием, что хорошо бы, действительно, чтобы все обошлось, а иначе ему несдобровать. Хотя на самом деле решило потихоньку подыскивать ему замену. Следующая ночь для Шарова была полна нездоровья, о чем свидетельствовали темные круги под глазами и блестящий воспаленный взгляд. О нехороших предчувствиях директора даже говорить не стоит, потому что какие уж тут предчувствия, когда есть ясное понимание, что дело так не оставят, пока все по тебе не пройдутся. И действительно, часов в десять утра в кабинет к Шарову забежала испуганная завхозиха сообщить, что по задворкам школьной территории разгуливает человек в зеленом кителе и что-то там фотографирует. Ну, вот тут уже соврал, скажет житель столичного региона. Школы у нас окружены такими заборами, что и мышь не проскочит, не то что незнакомый человек. На это возражу: нельзя судить о всей стране по меркам Садового кольца. Вот и в тринадцатой школе, у Шарова, ограда тоже была, но поставили ее еще в эпоху развитого социализма, когда общество двигалось к светлому беззаборному будущему, поэтому перешагнуть через нее любому постороннему субъекту во все исторические эпохи не составляло труда. К тому же и эти социалистические звенья несознательные граждане микрорайона время от времени выламывали по ночам на металлолом. Приходилось заделывать дыры арматурой, чтобы отчитаться в отсутствии свободного доступа на территорию образовательного учреждения, которая на самом деле представляла собой проходной двор и полигон для выгула собак. Когда Шаров с завхозихой и Упоровым выскочили на улицу, пожарный инспектор уже отснял доказательную базу и даже рад был пообщаться с виновными в совершении административного правонарушения. Тем более что факт, как говорится, был представлен во всей своей красе. Стройные ряды мешков мусора, собранного на субботнике, ждали своей обещанной через две недели машины. Да ладно бы только пожароопасный материал в мешках. К нему еще относятся снисходительно. Возможно, в полиэтилене он меньше подвержен воспламенению. А то ведь по причине нехватки мешков дети еще сложили две кучки просто так, без всякой защитной оболочки. – Вот из-за подобного разгильдяйства и горит страна, – мрачно проговорил инспектор в рыжие усы. – Так ведь подготовили к вывозу. У администрации одна машина на весь город, а в багажник моей легковушки триста мешков точно не влезет, – возражал директор. – Тем не менее за противопожарное состояние своей территории отвечает само юридическое лицо. У каждого учреждения возникают проблемы, но я так понимаю, что руководителя для того и ставят на должность, чтобы он успешно решал их, а не ссылался на трудности. Возникла пауза, заполняемая пыхтеньем зама по безопасности, который неизвестно откуда взявшейся лопатой разбрасывал кучи упомянутого выше неупакованного мусора. – В таком случае, – сверкнул глазами Шаров, – мы сейчас все, что собрали, обратно по территории раскидаем. – Это уже ваше дело, – спокойно ответил инспектор. – Лишь одно скажу: на момент проверки факт имел место, поэтому штраф все равно получите, причем в двойном размере, так как в регионе объявлен особый противопожарный режим. Кроме вопиющей захламленности территории представитель пожарного надзора нашел и другие свидетельства разгильдяйства. В рекреации второго этажа один из огнетушителей был без стопорного кольца. «Видимо, дети баловались», – пожимал плечами Упоров, но от его пожиманий легче никому не стало. Также ограждение крыши требовало покраски. И, наконец, самое болезненное: в лаборантской у химички государственный служащий обнаружил... что бы вы думали? Конечно! Включенный в розетку чайник! Разумеется, имелось и более серьезное нарушение: эвакуационный выход не соответствовал новой редакции пожарных правил и требовал перестройки, однако чайник все же был неприятнее. Шаров понимал, что именно этим электроприбором его и будут прилюдно мордовать на совещании директоров. Собственно, на том и закончилась проверка, которая неожиданно дала еще печальный побочный эффект. А именно: пристыженная пожарным химичка наконец написала заявление об увольнении и сказала, что ноги ее больше в этом дурдоме не будет. Не успел инспектор спуститься с крыльца, как позвонила Локтева, требуя отчета о результатах его визита. Выслушав рассказ Шарова, она резюмировала со злобой: – Доигрались, Егор Семенович. Говорила я вам, что надо просить родительницу отозвать ее кляузу. На это Шаров резонно заметил, что жалоба сама по себе, а результаты проверки сами по себе и, по его мнению, одно к другому отношения не имеет. – Надо же, какое глубокомысленное мнение! – съязвила чиновница. – Пора бы уж понимать, что в нашей системе все взаимосвязано. А в это время завхозиха, приняв от страха слова директора за чистую монету, взяла с урока физкультуры ребят и раскидала весь мусор ровным слоем по территории, вернув ей тот облик, который она имела до субботника. Наутро Шаров имел вид человека, которому всю ночь снились кошмары. Остатки волос, обрамлявшие лысину, взбились клочьями, в лице присутствовала нездоровая одутловатость. Он прибыл на работу довольно рано, при этом, как рассказывал дворник, не зашел сразу в школу, а долго стоял на футбольном поле, смотрел на мяч и бормотал себе под нос непонятные мантры. Потом, погрозив кулаком кому-то невидимому на крыше, расхохотался и крикнул: «Смейся, паяц!» – после чего быстрым шагом направился в сторону крыльца. Дворник, будучи человеком суеверным, решил, что директор увидел наверху один из тех фантомов, которые часто и ему самому являлись в состоянии недоперепития. Поэтому он с опаской осмотрел крышу, но ничего необычного поначалу на ней не заметил. И вот тут, дорогой читатель, напрямую проявилась зловещая натура засевшего на крыше трансцендентного предмета, о которой Шаров, видимо, раньше всех догадался. По словам дворника, в какой-то момент швы на освещенном утренними лучами мяче растеклись, затем снова проявились и собрались в оскалившуюся злобной ухмылкой демоническую физиономию. Дворник в испуге стал озираться по сторонам, надеясь зацепиться взглядом за обычного живого человека, но вместо этого увидел за спиной двух женщин, выражение лица которых, как ему в первую секунду пригрезилось, было под стать мячу. Хотя через мгновение он понял, что улыбки их были вовсе не потусторонние, а просто недобрые, однако он все равно ни на минуту не усомнился, что именно мяч притянул этих дам к школе. Косвенным подтверждением его мысли является такой нюанс: чаще всего проверяющие десантируются на объект не раньше десяти часов утра, данная же комиссия появилась в тринадцатой школе около восьми. К тому же, как только они взошли на крыльцо, неизвестно откуда взялся сильный ветер и небо заволокло низкими тучами. Одна из женщин, похожая на курицу-мать, изготовившуюся клюнуть нелюбимого цыпленка, была некая Птицына, специалист санитарного надзора. Весь ее вид свидетельствовал о том, что она, посвятив лучшие годы жизни контролю, теперь, на старости лет, искренне ненавидит и свою работу, и всех проверяемых. Тем более что никогда ей не доводилось испытывать и сотой доли того уважения, которое в изобилии доставалось ее спутнице Голицыной – совсем еще молодой девице с лисьим взглядом. Девица была даже симпатична, но разве внешние данные девушки могли бы вызвать то особое чувство боязливого благоговения, какое возбуждал отлично сидящий на ней синий мундир? Почему они пришли вдвоем? Да потому что, как известно, совместная работа взаимодополняемых специалистов дает наилучший результат. Если, допустим, работник прокуратуры чего-то недоглядит, то сотрудник санитарного ведомства подскажет. Или наоборот: может, представитель Роспотребнадзора на что-то захочет закрыть глаза – тогда надзорный орган его поправит. И хотя по приходе в школу Птицына с Голицыной вначале разбежались по разным направлениям, они все равно чувствовали, что достигли такого единения в своем созидательном порыве, какое и имел в виду поэт, говоря: «Я буду солнце лить свое, а ты – свое, стихами». Правда, в данном случае не совсем стихами, а скорее предписаниями, представлениями, требованиями, протоколами, но сути дела это не меняет. Разумеется, женщина в мундире перво-наперво озаботилась защитой личности несовершеннолетнего. Несмотря на свой высокий статус, она отнеслась к Вове совсем по-матерински и долго беседовала с ним в присутствии директора. При этом много раз спрашивала удивленного подростка под разными углами: не случалось ли с ним в стенах школы каких-нибудь пустячных недоразумений, ну, например, не хватали ли его за руку или за воротник, не грубили ли ему, а может быть, говорили с ним громко или смотрели косо. Однако Вова, будучи простым как три копейки, отвечал, что ничего подобного не было и вообще Егор Семенович с физруком – нормальные мужики, поэтому пусть работают. Правда, когда Шаров ненадолго выскочил из кабинета, заботливая женщина сделала еще одну попытку, предложив, пока никто не слышит и некого опасаться, рассказать все без утайки. Но Вова высказался в том духе, что у него от дирика секретов нет и рассказывать ему больше нечего. У внимательного читателя может возникнуть резонный вопрос: а куда, собственно, выскочил директор, когда его прямая обязанность – присутствовать при такой «просто беседе» компетентных органов с ребенком? В данном месте необходимо дать небольшое пояснение. Дело в том, что излагаемая здесь история развивалась не в пустом пространстве. Школа-то ведь работала! И выполняла свою идущую из глубины веков функцию – учила детей. А значит, ее руководитель был в обычном нескончаемом водовороте событий. Это ведь для сотрудника надзорного органа контрольное мероприятие является оплачиваемой трудовой деятельностью, а для директора, у которого вся жизнь в цейтноте, любая проверка есть всего лишь приносящее глубокое удовлетворение хобби. Вот и в день визита прекрасных дам Птицыной с Голицыной на почте школы скопилось шестьсот новых писем, и еще по ватсапу – да, да, не удивляйтесь, у нас теперь в основном по нему и руководят! – так вот, по этому самому ватсапу пришло еще шестьдесят шесть сообщений, требующих ответа. Среди них выделялось одно с пометкой «срочно» и тремя восклицательными знаками. В нем от школ требовалось сдать в течение часа некий статистический отчет, на тридцать страниц, а для этого проанализировать при помощи особых формул динамику запрашиваемых показателей за последние пять лет. Однако Шаров выскочил по более простой причине: в подвале лопнула труба, при этом завхозиха была занята сопровождением Роспотребнадзора, а Упоров за своими законами совсем забыл, какой в случае аварии нужно поворачивать вентиль. Когда директор, перекрыв воду, вернулся в кабинет, он застал там весьма смущенного представителя власти и Кота с задранной на босой ноге штаниной. Дело в том, что минуту назад на вопрос, не болит ли у него палец после физкультуры, Вова предпочел ответить действием, то есть разулся и продемонстрировал свою пышущую здоровьем, неделю не мытую стопу. Но это были еще цветочки по сравнению с тем фортелем, который выкинул окутанный заботой ребенок чуть позже. Вконец устав от бесплодного, по его мнению, разговора, он неожиданно выпалил: – Товарищ прокурор, я желаю заявить ходатайство! – И, не дав никому опомниться, продолжил: – Прикажите директору выпустить меня на крышу. Я вам этот мяч, из-за которого весь сыр-бор, в пять минут сниму! «Ну что поделаешь с таким непонятливым учеником? Так и всю проверку можно в фарс превратить», – негодовала внутри Голицына. К тому же Деев принес книгу инструктажей по технике безопасности на уроках физкультуры, где имелись подписи всех детей. В том числе и напротив фамилии Кот красовались его разлапистые каракули. Сам мяч также не мог вызвать сомнений в безопасности для детей. Судя по чеку, он покупался не в какой-нибудь там лавочке, а в крупнейшей торговой сети, поэтому здесь вопрос тоже закрывался. Оставалась только бабка в форме и поборы. Однако и с бабкой было непросто. Она сразу предоставила столько лицензий, сертификатов и удостоверений, что иной спецназовец мог бы позавидовать. Вдобавок женщина в мундире точно знала, что начальник ЧОПа, в котором за гроши работают такие квалифицированные охранницы, близкий друг городского прокурора. Использовать бабку как источник дополнительной информации тоже не представлялось возможным, потому что слышала она плохо, а понимала услышанное еще хуже. И все же одно нарушение написать было можно. – А почему у вас сотрудник охраны сидит на входе? – спросила Голицына директора как можно строже. – Так где же ему еще быть? – искренне удивился Шаров. – На специально оборудованном посту, внутри которого он способен выдерживать натиск вооруженных бандитов до приезда специальных подразделений. И вы, как директор, обязаны это знать! Шаров молчал. Надо так надо. Можно бабку и в пластиковую будку посадить, чтобы повысить безопасность школы. Тем более что ей все равно, где сидеть. Что же происходило в данное время на другой линии фронта? Здесь не было даже пассивного сопротивления и потому вовсю протекала экзекуция. Санитарная инспекторша, прогуливаясь с сумочкой по зданию, до того заклевала бедную завхозиху, что та пошла красными пятнами. Проверяющая проводила белой тряпочкой по подоконникам и, подняв ее над головой на всеобщее обозрение, кричала: – А дома у вас такая же чистота? Или только на работе можно грязь разводить? Также, увидев перегоревшую лампу в светильнике, шипела: – Ну, разумеется, лампочку-то заменить нам некогда. Мы же занятые! Или: – В этой школе генеральная уборка вообще когда-нибудь проводилась? Похоже, вам уже вовек не отмыться. Зайдя в спортзал, она долго озиралась по сторонам и в итоге спросила: – С какой частотой здесь моются стены? – Так кому же их мыть? – робко возразила проверяемая. – Высота спортзала – семь метров. Внизу, конечно, протираем. – По закону, влажная уборка во всех помещениях образовательного учреждения должна проводиться регулярно. Значит, директор должен требовать, чтобы ему предоставляли техничек, имеющих допуск к работе на высоте. Как ни странно, завхозиха после этих слов даже немного успокоилась. В самом деле, разве можно всерьез испытывать чувство вины, когда слышишь такое? Тем более что на деньги, выделенные муниципалитетом, с трудом нашлись три пенсионерки, которые, собственно, и драили всю школу. Были и другие похожие выпады, однако читатель, думаю, и сам легко может себе представить, на какое интеллигентное поведение способны некоторые получившие власть тетки. Отметим только, что больше всего Птицыну тянуло в туалеты. Видимо, она считала, что если театр начинается с вешалки, то школа – непременно со смывного бачка. И если глаза почему-то называют зеркалом души, то водяное зеркало в отхожем месте представляет собой чуть ли не лицо образовательного учреждения. В общем, пройдя методично, где только можно пройти, ткнув сопровождающую, куда только можно ткнуть, инспектор Роспотребнадзора приблизился к главной цели своего похода, то есть к столовой. Здесь она повела себя странно. Сделала несколько несущественных замечаний работникам пищеблока и заняла позицию за столом в коридорчике возле продуктового склада. При этом потребовала принести себе на проверку кучу всяких документов, но толком их не смотрела, а просто сидела и выжидала чего-то, бросая временами косой взгляд на не отходящих от нее ни на шаг завхозихи с шеф-поваром. Наконец, убив около часа времени, она со вздохом поднялась и направилась в кабинет директора, так как Голицына ей напомнила по телефону, что впереди сегодня еще два мероприятия. Разумеется, настроение у комиссии под конец проверки было под стать погоде за окном. Огромные, казавшиеся страшными тучи с самого утра силились разразиться сокрушительным ливнем, но какой-то искры, какого-то последнего потрясения им не хватало. Даже временами в разрывах пробивалось солнце, заставляя некоторых легкомысленных прохожих надеяться: «Может, рассосется?» Действительно, разве могла Голицына обвинить директора в поборах, когда у него все договоры пожертвования в порядке? Правда, возникал резонный вопрос, почему все жертвуют одинаковую сумму, однако такая история имела место быть во всех без исключения образовательных учреждениях. К тому же, как заявлял Шаров, родитель ведь мог никакой материальной помощи и не оказывать. Вот, например, та же Валентина Ивановна Кот подобными вещами никогда не занималась. Птицына хоть и говорила, что такой грязи, как в тринадцатой, она за всю жизнь не видела, однако же это были только ничем не подтвержденные слова, а школа на самом деле ничем не отличалась от тысяч других таких же школ. Определенно, выходила совсем неправдоподобная глупость: ни один изложенный в жалобе факт не подтвердился. Значит, придется давать именно такой ответ, и обиженная мамашка непременно напишет в вышестоящую инстанцию. Что касается Шарова, то он, как опытный директор, по всей видимости, еще до описываемого визита просчитал свой незатейливый конец. После бумаг, которые накатают на него эти милые женщины, к нему направят финансовых ревизоров, а те кавалерийскими наскоками не занимаются. Засядут на месяц и непременно найдут недостачу какого-нибудь гвоздя. Это и будет его последний гвоздь, потому что до конца ревизии ему дожить нереально. Он также понимал, что сам изначально пошел по этому пути, влекомый неведомой силой. Полетел, так сказать, мотыльком в огонь. Однако и Шаров, конечно, почувствовал, что происходит нечто необычное и судьба начинает поворачиваться к нему лицом. Отдавая должное директору, следует заметить, что в голове у старого трудяги, выросшего в нашей системе образования, в данный момент вполне могли появиться совсем необычные, даже, можно сказать, крамольные мысли. «Вот я, – должен был рассуждать он, – всего-то и сделал, что не побоялся поступить по закону, не спасовал перед неправдой, отбросил малодушные сомнения и оказался прав перед лицом вышестоящих. Значит, на самом деле в правде – сила! И если все, ну хотя бы большинство, станут поступать, как того требуют закон и совесть, то очень скоро наша жизнь станет совсем другой – понятной и счастливой». Может быть, многоуважаемый читатель скажет, что я фантазирую и приписываю директору свои собственные рассуждения? Спешу объяснить. Дело в том, что Шаров, будучи человеком прошлого века, имел архаичную привычку фиксировать на бумаге достойные внимания мысли. Так вот, эту книжечку, исчирканную нервной рукой, обнаружили впоследствии у него на рабочем столе, и, соответственно, его внутренний настрой в последние дни перед загадочным происшествием стал известен некоторым людям. То есть Шаров, можно сказать, на самом деле был в одном шаге от того, чтобы подняться на новый, несравненно более высокий уровень духовного бытия. И он, несомненно, осилил бы этот шаг, однако в дело опять вмешалась метафизика. В тот самый натянутый момент, когда комиссии оставалось только попрощаться, над кабинетом неожиданно что-то зашумело, заколотило, как будто с неба на крышу падал град величиной с куриное яйцо. Директор с Голицыной невольно устремились к окну, однако никакого дождя, а тем более града, не было, и вообще в мгновение ока все стихло. Вдруг в наступившей тишине они услышали за спиной непонятный щелчок, а затем полный радости крик Птицыной: – Таракан! Действительно, прямо по директорскому столу полз жирный усатый разносчик заразы. Откуда он взялся? Ведь в тринадцатой школе их отродясь не бывало. Несомненно, все объясняется влиянием подлого мяча. Не мог же сотрудник санитарного надзора его с собой из дома в сумочке принести. Проверяющие, отбросив всякую сдержанность, радовались рыжему усачу, словно выиграли миллион на тараканьих бегах. Осыпали его вспышками фотоаппаратов, приговаривая: «Ну вот, правда – она всегда вылезет! Да о чем тут вообще можно говорить, когда по столу у руководителя школы тараканы бегают!» Они бы, наверное, и сами сфотографировались с вызвавшим такой восторг насекомым, но внезапно директор задышал, схватился за воротник и стал сползать в кресло. Раздался гром. Хлынул так долго собиравшийся ливень. Инфаркта, однако, у Шарова не оказалось, а давлением, грозящим разорвать манжету тонометра, у нас в образовании никого не удивишь. Директор сам понимал, что нехорошо отлеживаться, прикрываясь гипертоническим кризом, когда через две недели окончание учебного года. А потому, получив в больнице утреннюю порцию уколов, он еще до обеда появился на рабочем месте. Проверок в этот день не было. Хотя предыдущим вечером звонил, чтобы согласовать время своего прихода, ветеринарный контроль, но, узнав, что директора увезли на скорой, решил повременить с визитом. И телефон Шарова молчал как рыба, потому что у нас не любят тревожить человека в реанимации. Только во второй половине дня ему позвонил старый друг, директор другой школы, чтобы справиться о здоровье. После недолгого разговора он, прощаясь, сказал: «Да не бери ты в голову, Егор. Скинь свой дурацкий мяч, а в отчете напиши, что ветром сдуло. Всего и делов-то. У нас вон всю зиму сосульки сами тают даже в тридцатиградусный мороз. Вообще, мне кажется, самое страшное в твоей истории позади. Сейчас, после неотложки, тебя никто не тронет, а там, глядишь, и забудут». Казалось бы, действительно, живи да радуйся, однако радоваться-то Шаров как раз не мог и даже, наоборот, впал в совершенную меланхолию. Он ничего не делал, только в раздумье ходил по кабинету, напевая давнишнюю, непонятную песенку: «В бананово-лимонном Сингапуре...» Временами останавливался возле раскрытого окна и долго смотрел вниз на увеличивающиеся от непрерывного дождя лужи. На вопросы заходивших к нему сотрудников отвечал неопределенно, что-то вроде: «Да-да, конечно, я решу... потом, а сейчас мне некогда». Даже сообщение о том, что Кот швыряет камни на школьном дворе, оставило его равнодушным. Он только философски заметил: «Время разбрасывать камни, время собирать...» Впрочем, секретарша быстро стала заворачивать всех визитеров со словами: «Разве у вас горит? Приходите завтра. Неужели так трудно понять, что человек не в себе?» Таким образом, его совершенно оставили в покое. То есть оказали ему медвежью услугу. У нас ведь как? Живет себе человек в своем привычном мире, бегает по своим незатейливым маршрутам, ни о чем таком не думает. Увидит, что цены в магазине выросли, вздохнет, выругается в адрес неопределенного круга лиц и поспешит дальше. А стоит тому же человеку остановиться и по-настоящему задуматься, он непременно впадет в тоску, отдалится от общества, станет подумывать, не уйти ли ему в монастырь, и вообще с ним начнут твориться нехорошие вещи. Вот и Шаров весь рабочий день что-то себе накручивал, а под занавес выскочил в приемную и, приблизив к секретарше горящие глаза, произнес взволнованным голосом, как будто сделал великое открытие: «Знаешь, почему Сингапур шагнул от бананов к небоскребам? Потому что они там с помощью законов сами себе мячи не забивают! Все дело в элементарной логике. Нельзя выиграть, если играешь против самого себя. Значит, правда совсем простая: даже исполняя закон, нужно прежде всего держаться здравого смысла! А потому следует пойти и выдернуть корень зла, несмотря ни на какие запреты». Сказав это, он вдруг распрямился, посветлел и даже помолодел, словно и в самом деле на него снизошла благодать. Затем директор поднялся на чердак, вылез в слуховое окошко, прошел от него немного вправо, потом немного вниз по совсем неопасному уклону, поскользнулся, слетел с крыши и разбился. Он свалился как раз в то место, которое было по инструкции огорожено Упоровым красной ленточкой на случай падения мяча. Так что при его приземлении никто не пострадал. Вот так бесславно закончил свой путь вечный трудяга, избегавший всякого рода интриг. Предоставляю дорогому читателю самому решать: поднялся он на более высокую ступеньку бытия или же просто, пойдя по скользкой дорожке, свернул себе шею. А что же мяч? Самое удивительное, что следственные органы ни внизу, ни на крыше никакого мяча не обнаружили. Даже выемки, где он мог бы застрять, не наблюдалось. Сплошная гладкая поверхность. Что дало повод некоторым скептикам еще долго вопрошать в сомнении: «Да был ли мячик, может, мячика-то и не было?»