Юрий Баранов
Медвежий след
Светлой памяти моего друга Валерия Михайловича Артамохина
Снег шел вторые сутки, не переставая. Я встал, подошел к окну и долго смотрел на заснеженные сосны, на безлистые кусты сирени, ставши сугробами, из которых с разных сторон торчали ветви. Снег шел так густо, что соседние дачи не просматривались.
В доме хорошо и уютно пахло печкой, березовыми дровами. Мой рыжий сеттер лежал рядом и дремал, изредка открывая глаза и проверяя, здесь ли хозяин. Все было так, как я хотел. Как давно я мечтал о том, чтобы спрятаться на даче от всех своих обязательств и обязанностей. Спрятаться и писать. Написать историю о том, как в 1992 году после развала Советского Союза была проведена операция по спасению для России самолетов дальней авиации. Думаю, что эта история типична для нашей армии и авиации тех лет. Как всегда, в единый узел сплелись вера и безверие, честь и предательство, любовь и верность. Почти детектив, с погоней, стрельбой и прочими атрибутами боевика. Ценой этой истории стали 18 самолетов ТУ-95мс, которые по НАТОвской терминологии назывались «Медведями».
***
Полковника Артамохина все знали как зануду и педанта. Все у него было точно выверено и рассчитано. За глаза его называли Золотой череп, и вовсе не за блестящую лысину, а за умение в любой ситуации быстро находить единственно верное решение. А, может быть, еще и потому, что он всегда отлично учился. Школу закончил с медалью, летное училище – с медалью и даже академию – с медалью.
Он был из той чрезвычайно редко встречаемой категории летчиков, которые обладают не только феноменальной интуицией, но и отменными инженерными знаниями. Летчики частенько шутят, что в дипломах их специальность звучит, как летчик минус инженер. Артамохин был, несомненно, летчиком плюс инженером.
– Во всем должен быть штурманский расчет, и знать в авиации нужно все, до последней заклепки, – любил говорить он, щурясь и не выпуская из зубов несколько раз пережатую «Беломорину».
Курил Валерий Михайлович, казалось, двадцать пять часов в сутки. Как он выносил многочасовые полеты без курева, оставалось загадкой. Хотя разгадка была проста. Самой главной двигательной пружиной в жизни любого летчика была любовь. Любовь к облакам и полетам. Ради возможности летать каждый из нас был готов на многое.
В феврале 1992 года полковника Артамохина вызвал командующий тридцатой воздушной армией. Состоялся разговор, результатом которого и стала эта история.
Командующий сказал:
– Ни для кого не секрет, что предательство командира Узинской дивизии генерала Башкирова, который присягнул на верность Украине, лишило Россию двадцати ТУ-95мс и восемнадцати ТУ-160. Не мне, Валерий Михайлович, объяснять тебе, что воспользоваться дальними ракетоносцами Украина не сумеет. Этим кораблям и развернуться в воздушном пространстве Украины негде. Либо по указке американцев самолеты будут уничтожены, либо станут предметом торга с Россией. Пока в Казахстане не прочухали, тебе предстоит сделать все, чтобы спасти для России как можно больше ТУ-95мс. Ты командовал полком в Семипалатинске. Местные условия знаешь. Тебе и карты в руки.
Необходимо заметить, что на вооружении дальней авиации находились ТУ-95к и ТУ-95мс. Были эти самолеты внешне близнецами, но ТУ-95мс имел совершенно новую начинку, позволяющую значительно увеличить его боевые возможности. Семипалатинский двадцать третий полк в конце восьмидесятых переучился и вполне освоил ТУ-95мс.
Артамохин выкурил любимую «Беломорину», попил чайку и предложил командующему план простой и ясный, как огурец в рассоле.
Поскольку боевую подготовку в полках дальней авиации, базирующихся на территории суверенного Казахстана, еще никто не отменял, то каждый день необходимо поднимать в воздух пару ТУ-95к с аэродрома Украинка Амурской области, а с аэродрома Чаган под Семипалатинском – пару ТУ-95мс, и направлять их навстречу друг другу. В воздухе экипажи меняются позывными, далее семипалатинские корабли садятся в Украинке, а самолеты с Украинки садятся на аэродроме Чаган. Подмену могут увидеть только посвященные лица.
Что и говорить товарищ, план был хорош. Но он не учитывал наличия патриотически настроенных прапорщиков-казахов в составе двадцать третьего полка. Правда, денежное содержание эти патриоты пока вполне исправно получали в рублях. Но это уже детали. Прапорщик Тайсенов, обнаруживший очень подозрительную замену одних самолетов другими, в свободное от службы время отправился в город Семипалатинск и сообщил кому следует о странных перелетах.
Но пока борец за национальную независимость Казахстана прапорщик Тайсенов думал, пока он собирался, пока казахская Фемида чесала репу, удалось увести и посадить на аэродром Украинка пятнадцать ТУ-95мс.
Когда казахские приватизаторы наконец проснулись, в гарнизон Чаган приехал какой-то чин из прокуратуры и привез постановление о возбуждении уголовного дела против командира воинской части полковника Пыльнева. Был прокурорский чин широк лицом и фигурой, глядел из-под очков в тонкой золотой оправе важно и значительно. Но отобедать в летной столовой не отказался. Угостили его на славу. С любопытством оглядываясь по сторонам и даже трогая отделанные полированным деревом панели командирского зала в столовой, прокурор часть своей важности утратил и уехал вполне довольный приемом и заверениями, что недоразумение будет улажено.
Через день пришел запрет поднимать в воздух боевые корабли. В случае нарушения этого запрета предполагалось нарушителей уничтожать в воздухе силами ПВО независимого Казахстана (хотя перелеты транспортных летательных аппаратов не возбранялись).
***
Я отложил рукопись и решил сделать перерыв. Пока чайник на плите, закипая, уютно урчал, подошел к книжной полке и наугад вытащил книгу. Это оказалась монография «Иконы России». Произвольно открыл и стал читать.
Об иконе Божьей Матери «Смоленская» («Одигитрии»)
Смоленская икона Богоматери – Одигитрия, как говорит предание, написана святым Евангелистом Лукою и прославилась в Греции множеством чудес. Доска, на которой она написана, очень тяжела и так изменилась от времени, что трудно определить, из какого она дерева. На одной стороне изображена Богоматерь по пояс, правая Ее рука лежит на груди, а левою она поддерживает Богомладенца Иисуса, в левой руке держащего книжный свиток, а правою благословляющего.
В 1239 году татары, разоряя Россию, напали отдельным отрядом на Смоленскую землю. Жители, чувствуя себя не в силах отразить грозного врага, обратились с теплою молитвою к Богоматери, и святая Заступница услышала их молитвы. Татары остановились в Долгомостье в 24 верстах от Смоленска, решив вдруг напасть на город. В это время в дружине смоленского князя был очень благочестивый славянин по имени Меркурий, его Пресвятая Богородица избрала для спасения города.
С радостными слезами, помолясь пред образом Богоматери и призывая Ее на помощь, Меркурий без страха пошел на врагов в средину стана и убил их великана, на силу которого они надеялись. Окруженный врагами, Меркурий с необыкновенною силою отразил все их нападения с помощью молниеносных воинов и Светлой Жены, лик которой наводил страх на врагов. Перебив множество татар, утомленный Меркурий лег отдохнуть.
Татарин, найдя его спящим, отрубил ему голову. Но Господь не хотел оставить тело мученика на поругание. Меркурий сам, как живой, внес свою голову в город. Его тело с честию погребли в соборной церкви.
Церковь причла его к лику святых, и в память одержанной им с помощью Богоматери победы в Смоленске 24-го ноября совершается всенощное бдение и благодарственный молебен пред чудотворною иконою Богоматери. Железные шишак и туфли, бывшие на Меркурии в день битвы, хранятся в Смоленском Богоявленском соборе.
В 1812 году во время нашествия Наполеона, когда наши войска 5 августа оставляли Смоленск, Смоленская икона, стоявшая в церкви над вратами, была взята артиллерийскою ротою под командованием полковника Глухова при полках 3-й пехотной дивизии, которая сохранила ее при себе до очищения России от неприятеля. Пред нею служили благодарственные молебны; пред нею главнокомандующий войском со слезами молил Богоматерь о помощи и спасении России от страшного врага; накануне знаменитой Бородинской битвы для укрепления воинов ее носили по всему лагерю. Через три месяца, когда неприятели были изгнаны, святую икону возвратили в Смоленск и поставили на прежнем месте.
Я настолько увлекся историей Одигитрии, что забыл о чае и читал, пока мой пес, разбуженный свистом чайника, не подошел ко мне и не ткнулся холодным носом в ладонь.
– Привет, Дик, – сказал я, – Значит, будем пить чай.
За окном быстро смеркалось. Светлая полоска неба на горизонте становилась все тоньше и очень скоро исчезла вовсе. После чая мы с Диком вышли на улицу, и, пока он носился по сугробам, размахивая рыжими ушами, я смотрел в морозное небо, усыпанное крупными звездами. Эх! Красота! Кто-то сейчас держит теплый штурвал, вглядываясь в эту звездную бездну, а под крылом проплывает земля, похожая на громадное спящее животное, поросшее шерстью-тайгой с редкими островками огней городов. И нет конца и края этому небу и этой жизни, которая продолжается, если не в телесном виде, то в памяти потомков наших. Пока помнят нас и дела наши, дотоле мы и живем.
История Одигитрии так заинтересовала меня, что когда я, устав описывать историю крылатых «Медведей», задремал, мне снились то артиллеристы полковника Глухова, то полковник Артамохин. Сны путались. Я видел то горящий Смоленск 1812 года, то аэродром Чаган 1992 года. Наконец оба сна странным образом слились в один. И я увидел, как полковник Глухов с лицом Валерия Михайловича, откашливаясь от дорожной пыли, рассказывает командиру второй батарейной роты полковнику Карпову:
– Ты, Василий Константинович, не торопи меня. Вели самовар поставить. Я ведь только-только с докладу. Святыню нашу Смоленскую икону Божьей Матери сдал. Теперь и передохнуть могу. Я ведь более всего чего боялся? Боялся хотя бы одно орудие потерять. Ты ведь, душа моя, обстоятельства мои знаешь. От прежней должности я отстранен был их сиятельством графом Кутайсовым. И поделом мне. Недоглядел я. Беспорядки в бригаде моей были. Роту мне в командование дали. За то Бога и их сиятельство век благодарить буду.
Спрашиваешь, как все было? Да так и было, как положено нам государем и долгом воинским. Пятого августа, ты помнишь, дали мы сражение за Смоленск. Позиция наша оказалась такова, что вся крепость Смоленска располагалась от нас по правую руку. Поутру, около шести часов, показалась французская кавалерия. Орудия наши из-за кустарника были едва видны. Когда стали наступать французские колонны, мы открыли огонь и производили пальбу без торопливости. Тут я в первый раз увидел, как ядра наши убивают людей. Страшное это дело, братец ты мой. Потом французы подступили к нам на 200 саженей ближе, и мы стали стрелять картечью и много урону нанесли неприятелю. Но и по нам палили. Поручику Пузыревскому оторвало ногу ядром в самом паху. Низших чинов убили восемь. Одно орудие разбили. Тут, братец ты мой, поступил приказ нам ретироваться. Перед новой позицией увидели мы много раненых. Услыхали, что французы атаковали роту полковника Кандыбы и отбили семь пушек. Насилу он от них ушел. А после мы и его встретили. Он нес на плече свой мундир, и у него была изрублена в нескольких местах голова.
В тот день французы показывали чудеса храбрости, но и получали от нас сильный отпор. Их артиллерия наносила городу ужасный вред гранатами и брандскугелями. Конная артиллерия, подъезжая во весь опор, делала несколько поспешных выстрелов, поджигая в городе дома, и быстро отступала. В городе почти не осталось не сгоревших домов. И тут я заметил, что горит Богоявленский Собор, и в его ограде появились французские пехотинцы. Меня как ударило. Икона Смоленской Богоматери сгореть может. Тут я, несмотря на сильный огонь, приказал первому и второму орудиям развернуться и дать залп картечью, отгоняя неприятеля, а фейерверкерам второго и третьего орудия – следовать за мной. Обмотав лица тряпками, вбежали мы в Собор. Там все уже горело. Насилу успели мы с великими предосторожностями вынести икону Заступницы нашей, как купол Собора рухнул. Теперь была у нас забота не только соединиться с нашей дивизией, но и спасти Одигитрию.
Когда мы вышли из горящего города, оказалось, что еще одно орудие разбито. Итого осталось шестнадцать орудий. Приказал я свернуть в лес, полагая, что имея на сохранении икону святую, не следует нам ретироваться со всем войском. Вдруг французы дорогу перекроют? И пошли мы, брат, то проселками, то звериными тропами. Дабы не вводить никого в искушение богатым убранством иконы, жемчугами и золотом, закутал я ее, матушку, в свою рубаху и положил в зарядный ящик орудия, при котором неотступно находился.
Поспел самовар? Наливай, наливай, брат. Страдал я не сколько от голода, сколько от недостатка хорошего чаю. Травку-то мы заваривали. Корочку иногда в кипяток бросали, для вкусу. Только это не чай. Не чай, братец ты мой.
На второй день пути показал мне фейерверкер Васильев следы медвежьи. Это, говорит, хозяин впереди нас идет. Неведомо только, оберегает или напасть хочет. А к вечеру Михайло Потапыч навстречу вышел. Лошади храпеть стали, не слушаются. Глядим, а он на тропе стоит, голову наклонил и на нас исподлобья смотрит. Я уж думал, стрелять придется. А фейерверкер Васильев вперед вышел и говорит: «Иди-ко ты, дедушко, своей дорогою. У нас свои дела, а у тебя свои. Вот тебе похлебка из кровохлебки, а нам одолень-трава» – и бросил в медведя пучок травы какой-то. Медведь поглядел на нас, рыкнул коротко. Да не зло, а вроде сказал: «Не боись, ребята», и ушел.
Вот так и шли мы без провианту. Хоронились в лесу, как могли. Шли, пока не подошли поближе к Бородино. Тут уж понял я, что войск наших собирается много. Вышли мы из лесу, разыскали нашу дивизию, и доложился их высокоблагородию генерал-лейтенанту Коновницину.
Налей-ка, братец, еще чайку. Хорош у тебя чай...
Тут я проснулся. Солнце уже было высоко. Снег сверкал. Дик прыгал и все пытался схватить меня за руку и вытащить из постели.
После прогулки и завтрака я развернул рукопись и, прежде чем вернуться к своим крылатым медведям, подумал: «Эх, жаль, что, проснувшись, сразу не записал сон. Горящий Смоленск... Икона... А сейчас уже поздно. Зыбкие картины размылись».
***
Когда парами, когда четверками «Медведи» ТУ-95мс уходили из Семипалатинска. К началу марта в полку осталось только три самолета последней модификации. Но полеты боевых самолетов были уже запрещены, и нужно было искать другое решение вопроса.
Дело осложнялось еще и возбуждением уголовного дела против командира части полковника Пыльнева. Такие же дела могли быть заведены и против других летчиков, участников перегонки самолетов. В это время в жилой зоне гарнизона стали появляться группы местных молодых людей, которые вели себя агрессивно, всячески задирали летчиков и техников, провоцируя драки.
Полковник Артамохин прилетел на аэродром Чаган второго марта. Вместе с ним на транспортном АН-12 прибыли три экипажа с Украинки, которым и предстояло завершить историю.
Сразу же после посадки подошла кучевка, как говорят в авиации. Началась метель. Снег шел всю ночь. Всю ночь работали аэродромные службы по очистке взлетно-посадочной полосы от снега. Все это было привычно. Аэродром должен быть в боеготовности в любую погоду.
На рассвете Артамохин поднял двадцать третий полк по тревоге. Он сидел на командно-диспетчерском пункте, в просторечье именуемом «вышкой», и принимал доклады от командиров экипажей о готовности авиатехники, когда дежурный, округлив в дурашливом испуге глаза, подал ему трубку и сказал: «Вас, из министерства обороны Казахстана». Голос в трубке строго спросил: «Что у Вас там за балаган творится?» И хотя Валерий Михайлович узнал говорившего, уточнил: «С кем имею честь?»
– Полковник Байжигитов, министерство обороны Казахстана.
– Полковник Артамохин, начальник отдела боевой подготовки тридцатой воздушной армии. Провожу плановую проверку боевой готовности частей гарнизона. А что это ты, Кадыржан Исмаилович, еще не генерал?
Полковника Байжигитова хорошо знали и помнили в гарнизоне Белая, где он после окончания Военно-политической академии имени Ленина дослужился от замполита полка до начальника политотдела дивизии. Внешне он, на мой взгляд, даже не походил на казаха. Острое лицо, ниточки усов, хищный нос и легкая, сухощавая фигура. Был он штурманом и, несмотря на то, что еще до академии сдал на первый класс, летал в составе экипажей ТУ-22 только на месте второго штурмана, вернее, штурмана-оператора. Широкую известность в народных массах он приобрел благодаря необыкновенной способности выдавать словесные шедевры, которые вполне могли украсить книгу любого юмориста. Так, например, на вопрос одного из слушателей лекции на политзанятиях: «Что такое союзная республика?», Кадыржан мгновенно ответил: «Это что-то вроде резервации». А на митинге, посвященном началу учебного года в Вооруженных Силах, он произнес фразу, которую до сих пор повторяют остряки на всех аэродромах дальней авиации: «Пусть Рейган знает – мы выполним любой приказ любого правительства!»
Оставалось только тихо радоваться, что такая одиозная фигура делает карьеру в армии Казахстана.
– Ты все шутишь, Михалыч! – кричал Кадыржан в телефонную трубку. – А я не шучу. Смотри там, не вздумай «Медведей» в воздух поднять. Если взлетят, мы вынуждены будем поднять силы ПВО и сбивать вас.
– А кого поднимать станешь, Кадыржан Исмаилыч? У вас сколько боеготовых самолетов? Один или два?
– Ты не шути так, Валерий Михалыч. Я ведь рассердиться могу.
На этом разговор закончился.
Сердиться Кадыржан умел. Глаза наливались кровью, ноздри хищно раздувались, он разражался потоком весьма путаных философских сентенций, среди которых ясно и чисто звучала только одна фраза: «Ты что думаешь, Аллаха за бороду схватил?!» Но на решительные действия Байжигитов был вполне способен, это следовало учитывать.
Ветер стал стихать, но видимость по-прежнему была почти нулевая.
«Что делать? – думал Артамохин, – нижний край облачности – пятьдесят метров. Видимость пятьсот-шестьсот метров. Экипажи на этом типе самолетов почти не летали, а тут такая карусель. Но, поскольку ситуация накаляется, нужно взлетать и уносить отсюда и лапы, и хвост».
Решено! Летим!
Далее все пошло по заранее обговоренному сценарию.
Когда экипажи заняли свои места в самолетах, Артамохин послал в эфир фразу: «Я – двести восемьдесят пятый, проверка связи, четыре, три, два, один. Отсчет». Это была команда на запуск. Все три корабля запустили двигатели и стали подруливать к полосе. После осмотра кораблей техник из стартового наряда показал направление движения, и самолеты вышли на исполнительный старт. Как обычно, была прочитана «предполетная молитва», так всегда называли карту проверки бортового оборудования. Артамохин шел замыкающим, чтобы проконтролировать взлет неопытных командиров.
– Экипаж, приготовиться к взлету. Винты на упор. Бортинженеру вывести двигатели на взлетный режим.
Затем инженер доложил о проверке работ двигателя и топливной автоматики.
– Экипаж, взлетаю. Правак, убери ноги с тормозов, бортинженер – держи газ.
Это была обычная, рутинная работа, такая привычная, что не оставалось места раздумьям и сомнениям. И вот уже многотонная махина крылатого корабля тронулась с места и начала разбег, а штурман начал отсчет скорости.
Я знаю, как было тяжело летчикам выдержать направление взлета в условиях плохой видимости. Снежные заряды шли один за другим с короткими промежутками. В эти паузы Артамохин успевал ориентироваться по двум-трем огням у полосы.
Валерий Михайлович услышал голос штурмана: «Скорость – сто пятьдесят километров в час... Сто семьдесят... Сто девяносто...»
Стук колес о бетонные плиты взлетной полосы превратился в вибрацию. «Двести...»
«Нормальный отрыв от земли должен быть на скорости двести восемьдесят, а мы попробуем оторвать «Медведя» чуть раньше», – успел подумать Артамохин.
В это время командир огневых установок закричал: «Командир, они сошли с ума! Стреляют!»
Позже он рассказывал, что перед самым отрывом к полосе выскочили машины с людьми в форме, и блеснули огоньки выстрелов. Оказалось, что это казахский ОМОН получил приказ предотвратить несанкционированный взлет.
– Двести двадцать... Двести шестьдесят... Двести семьдесят... Подъем переднего колеса... Отрыв...
Самолет нехотя вздыбился, и через мгновение вибрация прекратилась. «Медведи» уходили в небо. И уже ничто и никто не мог остановить их. На высоте сто метров они перестроились и след в след пошли домой – в Россию.
А на земле милиционеры разматывали колючку по взлетно-посадочной полосе для предотвращения взлета оставшихся стареньких ТУ-95к.
На этом можно поставить точку. Но всякая история имеет свой довесок, который может превратить трагедию в фарс, и наоборот, фарс – в трагедию.
Накануне на аэродром Чаган сел самолет АН-24, летающая лаборатория. Экипаж этого корабля должен был провести проверку радиосредств аэродрома и уйти домой в Иркутск. Командир, капитан Шеремет, приказал экипажу хорошенько отдохнуть и подготовить лабораторию к работе. Конечно же, они ничего не знали о баталиях, развернувшихся вокруг «Медведей».
Приехав на аэродром, они с удивлением увидели, что все оцеплено милицией, а на взлетно-посадочной полосе лежат колючки.
– Ну и дела, ети его бабушку, – сказал Шеремет и сдвинул шапку на затылок.
– А ну, за мной, ребята, – и он повел экипаж к одному ему известной дыре в ограждении аэродрома у дальней стоянки, где и стоял их самолет. Потом они ползли по заснеженному аэродрому, проваливаясь в проталины, и когда подползли к самолету, то были похожи на мокрых и злых чертей. Казахские милиционеры не сразу заметили запуск двигателей, а когда заметили, то попытались перегородить взлетно-посадочную полосу машинами.
– Ха! – сказал Шеремет, – они еще не знают, как мы летать умеем. – И взлетел прямо с рулежки поперек аэродрома.
История со стрельбой повторилась. Шеремет, круто заложив вираж с набором высоты, слишком круто для транспортника, запел: «Но было поздно, забор уплыл, качаясь на волнах...»
Вот и вся история. А самолеты, доставшиеся суверенному Казахстану, были пущены под нож и стали просто металлоломом.
***
Полковник Глухов участвовал в Бородинском сражении, был тяжело ранен. Долго лечился, но выжил. За участие в битве под Бородино получил от Государя Императора Александра I пять рублей ассигнациями, чем всю жизнь гордился. За спасение иконы Смоленской Божьей Матери был удостоен рукопожатия генерал-лейтенанта Коновницына, командира третьей пехотной дивизии, в состав которой и входила его батарейная рота.
***
Полковник Артамохин Валерий Михайлович в 1998 году был уволен из армии по выслуге лет и по возрасту. А в 2005 году на торжествах по случаю 90-летия дальней авиации услышал в праздничном докладе командующего благодарность тем, кто сберег самолеты для России, кто вывел их из Семипалатинска. Имена при этом не назывались.
Снег шел вторые сутки, не переставая. Я встал, подошел к окну и долго смотрел на заснеженные сосны, на безлистые кусты сирени, ставши сугробами, из которых с разных сторон торчали ветви. Снег шел так густо, что соседние дачи не просматривались.
В доме хорошо и уютно пахло печкой, березовыми дровами. Мой рыжий сеттер лежал рядом и дремал, изредка открывая глаза и проверяя, здесь ли хозяин. Все было так, как я хотел. Как давно я мечтал о том, чтобы спрятаться на даче от всех своих обязательств и обязанностей. Спрятаться и писать. Написать историю о том, как в 1992 году после развала Советского Союза была проведена операция по спасению для России самолетов дальней авиации. Думаю, что эта история типична для нашей армии и авиации тех лет. Как всегда, в единый узел сплелись вера и безверие, честь и предательство, любовь и верность. Почти детектив, с погоней, стрельбой и прочими атрибутами боевика. Ценой этой истории стали 18 самолетов ТУ-95мс, которые по НАТОвской терминологии назывались «Медведями».
***
Полковника Артамохина все знали как зануду и педанта. Все у него было точно выверено и рассчитано. За глаза его называли Золотой череп, и вовсе не за блестящую лысину, а за умение в любой ситуации быстро находить единственно верное решение. А, может быть, еще и потому, что он всегда отлично учился. Школу закончил с медалью, летное училище – с медалью и даже академию – с медалью.
Он был из той чрезвычайно редко встречаемой категории летчиков, которые обладают не только феноменальной интуицией, но и отменными инженерными знаниями. Летчики частенько шутят, что в дипломах их специальность звучит, как летчик минус инженер. Артамохин был, несомненно, летчиком плюс инженером.
– Во всем должен быть штурманский расчет, и знать в авиации нужно все, до последней заклепки, – любил говорить он, щурясь и не выпуская из зубов несколько раз пережатую «Беломорину».
Курил Валерий Михайлович, казалось, двадцать пять часов в сутки. Как он выносил многочасовые полеты без курева, оставалось загадкой. Хотя разгадка была проста. Самой главной двигательной пружиной в жизни любого летчика была любовь. Любовь к облакам и полетам. Ради возможности летать каждый из нас был готов на многое.
В феврале 1992 года полковника Артамохина вызвал командующий тридцатой воздушной армией. Состоялся разговор, результатом которого и стала эта история.
Командующий сказал:
– Ни для кого не секрет, что предательство командира Узинской дивизии генерала Башкирова, который присягнул на верность Украине, лишило Россию двадцати ТУ-95мс и восемнадцати ТУ-160. Не мне, Валерий Михайлович, объяснять тебе, что воспользоваться дальними ракетоносцами Украина не сумеет. Этим кораблям и развернуться в воздушном пространстве Украины негде. Либо по указке американцев самолеты будут уничтожены, либо станут предметом торга с Россией. Пока в Казахстане не прочухали, тебе предстоит сделать все, чтобы спасти для России как можно больше ТУ-95мс. Ты командовал полком в Семипалатинске. Местные условия знаешь. Тебе и карты в руки.
Необходимо заметить, что на вооружении дальней авиации находились ТУ-95к и ТУ-95мс. Были эти самолеты внешне близнецами, но ТУ-95мс имел совершенно новую начинку, позволяющую значительно увеличить его боевые возможности. Семипалатинский двадцать третий полк в конце восьмидесятых переучился и вполне освоил ТУ-95мс.
Артамохин выкурил любимую «Беломорину», попил чайку и предложил командующему план простой и ясный, как огурец в рассоле.
Поскольку боевую подготовку в полках дальней авиации, базирующихся на территории суверенного Казахстана, еще никто не отменял, то каждый день необходимо поднимать в воздух пару ТУ-95к с аэродрома Украинка Амурской области, а с аэродрома Чаган под Семипалатинском – пару ТУ-95мс, и направлять их навстречу друг другу. В воздухе экипажи меняются позывными, далее семипалатинские корабли садятся в Украинке, а самолеты с Украинки садятся на аэродроме Чаган. Подмену могут увидеть только посвященные лица.
Что и говорить товарищ, план был хорош. Но он не учитывал наличия патриотически настроенных прапорщиков-казахов в составе двадцать третьего полка. Правда, денежное содержание эти патриоты пока вполне исправно получали в рублях. Но это уже детали. Прапорщик Тайсенов, обнаруживший очень подозрительную замену одних самолетов другими, в свободное от службы время отправился в город Семипалатинск и сообщил кому следует о странных перелетах.
Но пока борец за национальную независимость Казахстана прапорщик Тайсенов думал, пока он собирался, пока казахская Фемида чесала репу, удалось увести и посадить на аэродром Украинка пятнадцать ТУ-95мс.
Когда казахские приватизаторы наконец проснулись, в гарнизон Чаган приехал какой-то чин из прокуратуры и привез постановление о возбуждении уголовного дела против командира воинской части полковника Пыльнева. Был прокурорский чин широк лицом и фигурой, глядел из-под очков в тонкой золотой оправе важно и значительно. Но отобедать в летной столовой не отказался. Угостили его на славу. С любопытством оглядываясь по сторонам и даже трогая отделанные полированным деревом панели командирского зала в столовой, прокурор часть своей важности утратил и уехал вполне довольный приемом и заверениями, что недоразумение будет улажено.
Через день пришел запрет поднимать в воздух боевые корабли. В случае нарушения этого запрета предполагалось нарушителей уничтожать в воздухе силами ПВО независимого Казахстана (хотя перелеты транспортных летательных аппаратов не возбранялись).
***
Я отложил рукопись и решил сделать перерыв. Пока чайник на плите, закипая, уютно урчал, подошел к книжной полке и наугад вытащил книгу. Это оказалась монография «Иконы России». Произвольно открыл и стал читать.
Об иконе Божьей Матери «Смоленская» («Одигитрии»)
Смоленская икона Богоматери – Одигитрия, как говорит предание, написана святым Евангелистом Лукою и прославилась в Греции множеством чудес. Доска, на которой она написана, очень тяжела и так изменилась от времени, что трудно определить, из какого она дерева. На одной стороне изображена Богоматерь по пояс, правая Ее рука лежит на груди, а левою она поддерживает Богомладенца Иисуса, в левой руке держащего книжный свиток, а правою благословляющего.
В 1239 году татары, разоряя Россию, напали отдельным отрядом на Смоленскую землю. Жители, чувствуя себя не в силах отразить грозного врага, обратились с теплою молитвою к Богоматери, и святая Заступница услышала их молитвы. Татары остановились в Долгомостье в 24 верстах от Смоленска, решив вдруг напасть на город. В это время в дружине смоленского князя был очень благочестивый славянин по имени Меркурий, его Пресвятая Богородица избрала для спасения города.
С радостными слезами, помолясь пред образом Богоматери и призывая Ее на помощь, Меркурий без страха пошел на врагов в средину стана и убил их великана, на силу которого они надеялись. Окруженный врагами, Меркурий с необыкновенною силою отразил все их нападения с помощью молниеносных воинов и Светлой Жены, лик которой наводил страх на врагов. Перебив множество татар, утомленный Меркурий лег отдохнуть.
Татарин, найдя его спящим, отрубил ему голову. Но Господь не хотел оставить тело мученика на поругание. Меркурий сам, как живой, внес свою голову в город. Его тело с честию погребли в соборной церкви.
Церковь причла его к лику святых, и в память одержанной им с помощью Богоматери победы в Смоленске 24-го ноября совершается всенощное бдение и благодарственный молебен пред чудотворною иконою Богоматери. Железные шишак и туфли, бывшие на Меркурии в день битвы, хранятся в Смоленском Богоявленском соборе.
В 1812 году во время нашествия Наполеона, когда наши войска 5 августа оставляли Смоленск, Смоленская икона, стоявшая в церкви над вратами, была взята артиллерийскою ротою под командованием полковника Глухова при полках 3-й пехотной дивизии, которая сохранила ее при себе до очищения России от неприятеля. Пред нею служили благодарственные молебны; пред нею главнокомандующий войском со слезами молил Богоматерь о помощи и спасении России от страшного врага; накануне знаменитой Бородинской битвы для укрепления воинов ее носили по всему лагерю. Через три месяца, когда неприятели были изгнаны, святую икону возвратили в Смоленск и поставили на прежнем месте.
Я настолько увлекся историей Одигитрии, что забыл о чае и читал, пока мой пес, разбуженный свистом чайника, не подошел ко мне и не ткнулся холодным носом в ладонь.
– Привет, Дик, – сказал я, – Значит, будем пить чай.
За окном быстро смеркалось. Светлая полоска неба на горизонте становилась все тоньше и очень скоро исчезла вовсе. После чая мы с Диком вышли на улицу, и, пока он носился по сугробам, размахивая рыжими ушами, я смотрел в морозное небо, усыпанное крупными звездами. Эх! Красота! Кто-то сейчас держит теплый штурвал, вглядываясь в эту звездную бездну, а под крылом проплывает земля, похожая на громадное спящее животное, поросшее шерстью-тайгой с редкими островками огней городов. И нет конца и края этому небу и этой жизни, которая продолжается, если не в телесном виде, то в памяти потомков наших. Пока помнят нас и дела наши, дотоле мы и живем.
История Одигитрии так заинтересовала меня, что когда я, устав описывать историю крылатых «Медведей», задремал, мне снились то артиллеристы полковника Глухова, то полковник Артамохин. Сны путались. Я видел то горящий Смоленск 1812 года, то аэродром Чаган 1992 года. Наконец оба сна странным образом слились в один. И я увидел, как полковник Глухов с лицом Валерия Михайловича, откашливаясь от дорожной пыли, рассказывает командиру второй батарейной роты полковнику Карпову:
– Ты, Василий Константинович, не торопи меня. Вели самовар поставить. Я ведь только-только с докладу. Святыню нашу Смоленскую икону Божьей Матери сдал. Теперь и передохнуть могу. Я ведь более всего чего боялся? Боялся хотя бы одно орудие потерять. Ты ведь, душа моя, обстоятельства мои знаешь. От прежней должности я отстранен был их сиятельством графом Кутайсовым. И поделом мне. Недоглядел я. Беспорядки в бригаде моей были. Роту мне в командование дали. За то Бога и их сиятельство век благодарить буду.
Спрашиваешь, как все было? Да так и было, как положено нам государем и долгом воинским. Пятого августа, ты помнишь, дали мы сражение за Смоленск. Позиция наша оказалась такова, что вся крепость Смоленска располагалась от нас по правую руку. Поутру, около шести часов, показалась французская кавалерия. Орудия наши из-за кустарника были едва видны. Когда стали наступать французские колонны, мы открыли огонь и производили пальбу без торопливости. Тут я в первый раз увидел, как ядра наши убивают людей. Страшное это дело, братец ты мой. Потом французы подступили к нам на 200 саженей ближе, и мы стали стрелять картечью и много урону нанесли неприятелю. Но и по нам палили. Поручику Пузыревскому оторвало ногу ядром в самом паху. Низших чинов убили восемь. Одно орудие разбили. Тут, братец ты мой, поступил приказ нам ретироваться. Перед новой позицией увидели мы много раненых. Услыхали, что французы атаковали роту полковника Кандыбы и отбили семь пушек. Насилу он от них ушел. А после мы и его встретили. Он нес на плече свой мундир, и у него была изрублена в нескольких местах голова.
В тот день французы показывали чудеса храбрости, но и получали от нас сильный отпор. Их артиллерия наносила городу ужасный вред гранатами и брандскугелями. Конная артиллерия, подъезжая во весь опор, делала несколько поспешных выстрелов, поджигая в городе дома, и быстро отступала. В городе почти не осталось не сгоревших домов. И тут я заметил, что горит Богоявленский Собор, и в его ограде появились французские пехотинцы. Меня как ударило. Икона Смоленской Богоматери сгореть может. Тут я, несмотря на сильный огонь, приказал первому и второму орудиям развернуться и дать залп картечью, отгоняя неприятеля, а фейерверкерам второго и третьего орудия – следовать за мной. Обмотав лица тряпками, вбежали мы в Собор. Там все уже горело. Насилу успели мы с великими предосторожностями вынести икону Заступницы нашей, как купол Собора рухнул. Теперь была у нас забота не только соединиться с нашей дивизией, но и спасти Одигитрию.
Когда мы вышли из горящего города, оказалось, что еще одно орудие разбито. Итого осталось шестнадцать орудий. Приказал я свернуть в лес, полагая, что имея на сохранении икону святую, не следует нам ретироваться со всем войском. Вдруг французы дорогу перекроют? И пошли мы, брат, то проселками, то звериными тропами. Дабы не вводить никого в искушение богатым убранством иконы, жемчугами и золотом, закутал я ее, матушку, в свою рубаху и положил в зарядный ящик орудия, при котором неотступно находился.
Поспел самовар? Наливай, наливай, брат. Страдал я не сколько от голода, сколько от недостатка хорошего чаю. Травку-то мы заваривали. Корочку иногда в кипяток бросали, для вкусу. Только это не чай. Не чай, братец ты мой.
На второй день пути показал мне фейерверкер Васильев следы медвежьи. Это, говорит, хозяин впереди нас идет. Неведомо только, оберегает или напасть хочет. А к вечеру Михайло Потапыч навстречу вышел. Лошади храпеть стали, не слушаются. Глядим, а он на тропе стоит, голову наклонил и на нас исподлобья смотрит. Я уж думал, стрелять придется. А фейерверкер Васильев вперед вышел и говорит: «Иди-ко ты, дедушко, своей дорогою. У нас свои дела, а у тебя свои. Вот тебе похлебка из кровохлебки, а нам одолень-трава» – и бросил в медведя пучок травы какой-то. Медведь поглядел на нас, рыкнул коротко. Да не зло, а вроде сказал: «Не боись, ребята», и ушел.
Вот так и шли мы без провианту. Хоронились в лесу, как могли. Шли, пока не подошли поближе к Бородино. Тут уж понял я, что войск наших собирается много. Вышли мы из лесу, разыскали нашу дивизию, и доложился их высокоблагородию генерал-лейтенанту Коновницину.
Налей-ка, братец, еще чайку. Хорош у тебя чай...
Тут я проснулся. Солнце уже было высоко. Снег сверкал. Дик прыгал и все пытался схватить меня за руку и вытащить из постели.
После прогулки и завтрака я развернул рукопись и, прежде чем вернуться к своим крылатым медведям, подумал: «Эх, жаль, что, проснувшись, сразу не записал сон. Горящий Смоленск... Икона... А сейчас уже поздно. Зыбкие картины размылись».
***
Когда парами, когда четверками «Медведи» ТУ-95мс уходили из Семипалатинска. К началу марта в полку осталось только три самолета последней модификации. Но полеты боевых самолетов были уже запрещены, и нужно было искать другое решение вопроса.
Дело осложнялось еще и возбуждением уголовного дела против командира части полковника Пыльнева. Такие же дела могли быть заведены и против других летчиков, участников перегонки самолетов. В это время в жилой зоне гарнизона стали появляться группы местных молодых людей, которые вели себя агрессивно, всячески задирали летчиков и техников, провоцируя драки.
Полковник Артамохин прилетел на аэродром Чаган второго марта. Вместе с ним на транспортном АН-12 прибыли три экипажа с Украинки, которым и предстояло завершить историю.
Сразу же после посадки подошла кучевка, как говорят в авиации. Началась метель. Снег шел всю ночь. Всю ночь работали аэродромные службы по очистке взлетно-посадочной полосы от снега. Все это было привычно. Аэродром должен быть в боеготовности в любую погоду.
На рассвете Артамохин поднял двадцать третий полк по тревоге. Он сидел на командно-диспетчерском пункте, в просторечье именуемом «вышкой», и принимал доклады от командиров экипажей о готовности авиатехники, когда дежурный, округлив в дурашливом испуге глаза, подал ему трубку и сказал: «Вас, из министерства обороны Казахстана». Голос в трубке строго спросил: «Что у Вас там за балаган творится?» И хотя Валерий Михайлович узнал говорившего, уточнил: «С кем имею честь?»
– Полковник Байжигитов, министерство обороны Казахстана.
– Полковник Артамохин, начальник отдела боевой подготовки тридцатой воздушной армии. Провожу плановую проверку боевой готовности частей гарнизона. А что это ты, Кадыржан Исмаилович, еще не генерал?
Полковника Байжигитова хорошо знали и помнили в гарнизоне Белая, где он после окончания Военно-политической академии имени Ленина дослужился от замполита полка до начальника политотдела дивизии. Внешне он, на мой взгляд, даже не походил на казаха. Острое лицо, ниточки усов, хищный нос и легкая, сухощавая фигура. Был он штурманом и, несмотря на то, что еще до академии сдал на первый класс, летал в составе экипажей ТУ-22 только на месте второго штурмана, вернее, штурмана-оператора. Широкую известность в народных массах он приобрел благодаря необыкновенной способности выдавать словесные шедевры, которые вполне могли украсить книгу любого юмориста. Так, например, на вопрос одного из слушателей лекции на политзанятиях: «Что такое союзная республика?», Кадыржан мгновенно ответил: «Это что-то вроде резервации». А на митинге, посвященном началу учебного года в Вооруженных Силах, он произнес фразу, которую до сих пор повторяют остряки на всех аэродромах дальней авиации: «Пусть Рейган знает – мы выполним любой приказ любого правительства!»
Оставалось только тихо радоваться, что такая одиозная фигура делает карьеру в армии Казахстана.
– Ты все шутишь, Михалыч! – кричал Кадыржан в телефонную трубку. – А я не шучу. Смотри там, не вздумай «Медведей» в воздух поднять. Если взлетят, мы вынуждены будем поднять силы ПВО и сбивать вас.
– А кого поднимать станешь, Кадыржан Исмаилыч? У вас сколько боеготовых самолетов? Один или два?
– Ты не шути так, Валерий Михалыч. Я ведь рассердиться могу.
На этом разговор закончился.
Сердиться Кадыржан умел. Глаза наливались кровью, ноздри хищно раздувались, он разражался потоком весьма путаных философских сентенций, среди которых ясно и чисто звучала только одна фраза: «Ты что думаешь, Аллаха за бороду схватил?!» Но на решительные действия Байжигитов был вполне способен, это следовало учитывать.
Ветер стал стихать, но видимость по-прежнему была почти нулевая.
«Что делать? – думал Артамохин, – нижний край облачности – пятьдесят метров. Видимость пятьсот-шестьсот метров. Экипажи на этом типе самолетов почти не летали, а тут такая карусель. Но, поскольку ситуация накаляется, нужно взлетать и уносить отсюда и лапы, и хвост».
Решено! Летим!
Далее все пошло по заранее обговоренному сценарию.
Когда экипажи заняли свои места в самолетах, Артамохин послал в эфир фразу: «Я – двести восемьдесят пятый, проверка связи, четыре, три, два, один. Отсчет». Это была команда на запуск. Все три корабля запустили двигатели и стали подруливать к полосе. После осмотра кораблей техник из стартового наряда показал направление движения, и самолеты вышли на исполнительный старт. Как обычно, была прочитана «предполетная молитва», так всегда называли карту проверки бортового оборудования. Артамохин шел замыкающим, чтобы проконтролировать взлет неопытных командиров.
– Экипаж, приготовиться к взлету. Винты на упор. Бортинженеру вывести двигатели на взлетный режим.
Затем инженер доложил о проверке работ двигателя и топливной автоматики.
– Экипаж, взлетаю. Правак, убери ноги с тормозов, бортинженер – держи газ.
Это была обычная, рутинная работа, такая привычная, что не оставалось места раздумьям и сомнениям. И вот уже многотонная махина крылатого корабля тронулась с места и начала разбег, а штурман начал отсчет скорости.
Я знаю, как было тяжело летчикам выдержать направление взлета в условиях плохой видимости. Снежные заряды шли один за другим с короткими промежутками. В эти паузы Артамохин успевал ориентироваться по двум-трем огням у полосы.
Валерий Михайлович услышал голос штурмана: «Скорость – сто пятьдесят километров в час... Сто семьдесят... Сто девяносто...»
Стук колес о бетонные плиты взлетной полосы превратился в вибрацию. «Двести...»
«Нормальный отрыв от земли должен быть на скорости двести восемьдесят, а мы попробуем оторвать «Медведя» чуть раньше», – успел подумать Артамохин.
В это время командир огневых установок закричал: «Командир, они сошли с ума! Стреляют!»
Позже он рассказывал, что перед самым отрывом к полосе выскочили машины с людьми в форме, и блеснули огоньки выстрелов. Оказалось, что это казахский ОМОН получил приказ предотвратить несанкционированный взлет.
– Двести двадцать... Двести шестьдесят... Двести семьдесят... Подъем переднего колеса... Отрыв...
Самолет нехотя вздыбился, и через мгновение вибрация прекратилась. «Медведи» уходили в небо. И уже ничто и никто не мог остановить их. На высоте сто метров они перестроились и след в след пошли домой – в Россию.
А на земле милиционеры разматывали колючку по взлетно-посадочной полосе для предотвращения взлета оставшихся стареньких ТУ-95к.
На этом можно поставить точку. Но всякая история имеет свой довесок, который может превратить трагедию в фарс, и наоборот, фарс – в трагедию.
Накануне на аэродром Чаган сел самолет АН-24, летающая лаборатория. Экипаж этого корабля должен был провести проверку радиосредств аэродрома и уйти домой в Иркутск. Командир, капитан Шеремет, приказал экипажу хорошенько отдохнуть и подготовить лабораторию к работе. Конечно же, они ничего не знали о баталиях, развернувшихся вокруг «Медведей».
Приехав на аэродром, они с удивлением увидели, что все оцеплено милицией, а на взлетно-посадочной полосе лежат колючки.
– Ну и дела, ети его бабушку, – сказал Шеремет и сдвинул шапку на затылок.
– А ну, за мной, ребята, – и он повел экипаж к одному ему известной дыре в ограждении аэродрома у дальней стоянки, где и стоял их самолет. Потом они ползли по заснеженному аэродрому, проваливаясь в проталины, и когда подползли к самолету, то были похожи на мокрых и злых чертей. Казахские милиционеры не сразу заметили запуск двигателей, а когда заметили, то попытались перегородить взлетно-посадочную полосу машинами.
– Ха! – сказал Шеремет, – они еще не знают, как мы летать умеем. – И взлетел прямо с рулежки поперек аэродрома.
История со стрельбой повторилась. Шеремет, круто заложив вираж с набором высоты, слишком круто для транспортника, запел: «Но было поздно, забор уплыл, качаясь на волнах...»
Вот и вся история. А самолеты, доставшиеся суверенному Казахстану, были пущены под нож и стали просто металлоломом.
***
Полковник Глухов участвовал в Бородинском сражении, был тяжело ранен. Долго лечился, но выжил. За участие в битве под Бородино получил от Государя Императора Александра I пять рублей ассигнациями, чем всю жизнь гордился. За спасение иконы Смоленской Божьей Матери был удостоен рукопожатия генерал-лейтенанта Коновницына, командира третьей пехотной дивизии, в состав которой и входила его батарейная рота.
***
Полковник Артамохин Валерий Михайлович в 1998 году был уволен из армии по выслуге лет и по возрасту. А в 2005 году на торжествах по случаю 90-летия дальней авиации услышал в праздничном докладе командующего благодарность тем, кто сберег самолеты для России, кто вывел их из Семипалатинска. Имена при этом не назывались.
| Далее