Николай КАЛАШНИКОВ
О клубе любителей фантастики «Контакт»
Новокузнецкий городской клуб любителей фантастики «Контакт» начал свою работу в 1978 году. 27 апреля было проведено первое заседание, и именно этот день считается днём рождения клуба. Организаторами клуба были Б.М. Гилев (наш первый президент) и С.А. Плеханова (тогда – ответственный секретарь городского общества книголюбов). С мая 1987 года стал президентом Н.Н.Калашников.
Итак, наш клуб работает уже 47-й год.
Условно можно выделить три крупных периода истории нашего клуба: читательский, ролевой и писательский. Хотя можно обозначить начало этих периодов, но вряд ли можно говорить о завершении.
Секция любителей фантастики, на которой проходит обсуждение произведений и творчества писателей, тем и проблем литературы – становой хребет «Контакта». Впрочем, только чтением контактовцы не ограничивались. Шло и исследование фантастики. С конца восьмидесятых до начала девяностых проходили ежегодные конференции по проблемам фантастики. На них было прочитано более пятидесяти докладов. Наталья Прилуцкая выступала на научных конференциях с докладами по творчеству Толкина, в том числе с двумя – на Толкиновской конференции, посвящённой 50-летию «Властелина колец», в Англии. Выступал с докладами на научных конференциях Сергей Тараканов. На трёх Всесоюзных (позже – Всероссийских) конференциях по творчеству А. и Б. Стругацких выступал Николай Калашников. Учась на филфаке в Петербурге, Дмитрий Старков (ныне – прекрасный переводчик произведений писателей-фантастов на русский язык) писал курсовую и дипломную работы по проблемам фантастики. В клубном издательстве они изданы книжечками. Олег Нестеренко защитил кандидатскую диссертацию об англоязычных переводах XIX–XXI веков поэмы Гоголя «Мёртвые души».
Ролевой период начался с первых Хоббитских игрищ 1990 года. Ролевая игра – это возможность в реальности (пусть и игровой) прожить другую жизнь, жизнь персонажа книги. Пожалуй, все девяностые на каждом занятии (о каком бы авторе или о какой проблеме фантастики мы ни начинали говорить) к концу выяснялось, что мы обсуждаем или спорим по проблемам «Властелина колец». Ролевиков в клубе было процентов 95, если не больше, а вот любящих Толкина – все 100.
А писательский период условно начался с 1995 года, когда мы начали собственное творчество выделять в отдельную секцию. Хотя и стихи, и прозу у нас писали с самого начала. А первая клубная страничка в газете у нас появилась в 1983 году.
Сейчас «Контакт» – писательский клуб. Наша литературная студия – «Секция собственного творчества КЛФ «Контакт». Разумеется, творчество наших авторов разное – и по объёму, и по качеству. От четверостишия в клубном листке до пятнадцати книг в московских издательствах и более десятка книжек в клубном издательстве нашего писательского флагмана Натальи Колесовой, члена Союза российских писателей. Последние её книги в Москве выходили в собственной серии «Грани миров Натальи Колесовой».
С 1997 года работает клубное издательство (с 2013 года – издательство «Ник без Compani»). Первые несколько книг выпускались с помощью библиотеки им. Гоголя, все остальные – Николаем Калашниковым. Всего клубом издано более 190 книг.
В клубе – восемь членов Союза российских писателей и один член Союза писателей России. Клуб «Контакт» является молодёжной площадкой Союза российских писателей. Свой новый, 47-й сезон клуб открыл презентацией книг Олега Сафонова «Фантом» и Семёна Агеева «Железные сны», изданных в Кемерове.
Впрочем, не одними книгами жив «Контакт». Секция «Имагенон», работающая в клубе под руководством писателя, поэта, художника Валерия Колотвина, начала свой очередной сезон открытием в библиотеке им. Гоголя выставки работ члена клуба, художника Оксаны Мельниковой.
Предлагаем подборку наших авторов, участвовавших в конкурсах мини-рассказов «Интерпресскона». Санкт-Петербургский «Интерпресскон» – старейший (после «Аэлиты») конвент по фантастике в России. На нём вручалась самая престижная премия по фантастике – «Бронзовая улитка» (личная премия Б.Н. Стругацкого). С 1993 года на конвенте вручается премия «Интерпресскон» по нескольким номинациям фантастики: крупная форма (роман), средняя форма (повесть), малая форма (рассказ), критика, публицистика и другие. С 1997 года по предложению писателя Святослава Логинова появилась ещё одна номинация «Интерпресскона» – сверхкороткий рассказ (мини-рассказ, микрорассказ). В этом конкурсе постоянно принимают участие такие известные писатели, как Евгений Лукин, Святослав Логинов, Г.Л.Олди, Сергей Лукьяненко и другие. Уже в 1997 году участником конкурса микрорассказов стал контактовец Александр Головков с рассказом «Монолог Харона с Цербером на поводке». С 1997 года по 2017 год в этом конкурсе приняло участие двадцать новокузнецких авторов, из них большинство – контактовцы. Главное достижение новокузнечан в этом конкурсе – второе место рассказа Натальи Колесовой «Моя жена – чужая» в 2017 году.
Ольга БЕЛОУСОВА
Нежность
Что проще? – вопрос, мне его не постигнуть,
Самой умереть или видеть, как гибнут?
С. Сурганова
Серое небо, серые тучи, чёрное солнце. Тысячи веков ожидания – и ничего не меняется. Как всегда.
Я наклонилась к кошке. Она умирала. Тяжело умирала, внутри всё переломано, а в глазах – слёзы. Я провела ладонью по напряжённому уставшему тельцу. Пальцы обожгло, не сильно, а так… словно неосторожно коснулась горячего утюга. Кошка благодарно вздохнула и расслабилась. Умерла.
В руках осталась чужая боль. Чужая – это значит, что не мешает, не тянет, только напоминает о свершившемся.
Я шагала под серым небом, зная, что на самом деле оно сейчас голубое. Под серым солнцем, чувствуя его жёлтые лучи на своей коже. Подражая людям, я вдыхала тёплый серый воздух и искала глазами тех, кому ещё должна помочь…
Чужая смерть, как чужая боль – не тянет… беспокоит немного – никто, мол, не вечен, но не тянет…
У пса были впалые бока и страшные злые глаза. Он ненавидел воду. И запахи, и звуки… И тех людей, что проходили мимо, он тоже ненавидел… Он, конечно, не думал о смерти.
Я подошла ближе.
С серого языка свесилась капелька белой бешеной пены. Мягко упала на чёрную землю, впиталась в неё, будто спряталась.
Я присела на корточки рядом с псом, осторожно погладила взлохмаченную голову. Пёс заскулил, тихо, жалобно… Я не была человеком, и он доверил мне своё горе…
Я погладила его ещё раз. Тепло длинной голодной дворовой жизни впиталось в пальцы, растеклось по телу тоской и медленным неверием в наконец-то наступившее счастье. Пёс лёг на серую землю и заснул. Тем сном, о котором сложили столько песен…
Я знаю, ТАМ он будет сначала много пить… Пусть. ТАМ вкусная вода. И он никогда больше не испытает жажды.
Я снова шагала под серым небом и чёрным солнцем. Мир столь ярок, а я вижу лишь оттенки чёрного и белого. Мир богат на радость, а мне достаётся только боль. И ладно бы – своя, так нет же – чужая…
Подушечки пальцев чуть-чуть покалывало. Я адвинула капюшон пониже на глаза, улыбнулась… Нет, на самом деле, это хорошо. Хорошо, что боль – чужая…
Я опустилась на чёрную тёплую землю. По парку шли люди и тени. Среди множества теней узнала одну знакомую, помахала ей рукой. Тень улыбнулась, но подходить не стала. Она уже нашла того, кто должен умереть сегодня, и, видимо, была занята его судьбой. Что ж, ладно. Им, теням, гораздо сложнее. Люди плохо умирают, без надежды и без покоя, и почти всегда – насовсем. И эта окончательность остаётся здесь, с тенями и чёрным солнцем. И однажды наступает предел для тени, и она уходит вместе с человеком. Так же, как и он, без надежды и покоя. Навсегда.
Поэтому – теням труднее. Они, каждая из них, даже самая молодая и зелёная, знают, что где-то когда-то появится ТОТ, последний, и всё закончится. А с миром жаль расставаться. Пусть даже в этом мире ты видишь только все оттенки чёрного и белого. Тени знают, но всё равно продолжают ходить среди людей и выбирать…
За моей спиной, по ту сторону толстого дерева, что-то пронзительно пискнуло. Я обернулась. Котёнок. Маленький, серый, по-настоящему серый котёнок.
Я чуть пожала плечами.
Котёнок пискнул ещё раз. Не от боли. Я бы почувствовала её и забрала, как забирала у других. Нет, не от боли. От одиночества. Котёнок был один и боялся. И он видел меня и пищал, и просил, чтобы я увела его ТУДА, туда, где он не будет один…
Да. ТАМ вкусная вода и нет одиночества… И если ты хочешь… ты ведь сам решил… слышишь, серый?
Сам.
Я протянула руку, привычно готовясь к мгновенной боли-ожогу. Котёнок благодарно пискнул, поднялся на тоненькие лапки, засеменил ко мне…
Я сжала кулак. Я не смогла.
Не смогла.
Котёнок забрался мне под плащ, ткнулся холодным мокрым носом в босую ступню. Он просил покоя.
А я не смогла…
Закрыла глаза, отгоняя непрошенное чувство – нежность. Я искала в себе серое сочувствие и сопереживание, но вместо них была только эта странная белая нежность. Я гнала её, а она отбегала на мгновение, обходила стороной … Склоняя голову, ласково смотрела на меня из-под длинной белой чёлки, и всё возвращалась и возвращалась ко мне и к моему одиночеству.
Я открыла глаза, смирившись. Сняла с головы капюшон. Тени, проходившие мимо, удивлённо вытянулись и замерли… Я улыбнулась. За тысячи веков ожидания никто ни разу не видел моих волос.
Потом я вытащила из-под плаща маленькое серое… живое… существо.
Котёнок. Пусть будет котёнок.
Он доверчиво свернулся в ладони, словно понял вдруг, что одиночество ушло и больше не вернётся…
Я погладила пушистую, по-настоящему серую шёрстку. Котёнок тихо, тепло мурлыкнул.
Нежность была белой-белой…
Евгений ГРЕП
«Закинул старик невод...»
Дед Корней любил ловить рыбу. Правда, это у него плохо получалось.
Однако каждое воскресенье он вытаскивал из дальнего угла темнушки удочки, копал червей и шёл на речку.
Там у него было заветное место. Клёва, правда, почти не было, но тишина и красота стояли знатные.
В это воскресенье он решил, что ему повезёт. Чёрный сом, который прятался в омуте, обязательно позарится на его червя. Почему-то до сих пор он не зарился, но сегодня обязательно...
Рыбачил дед азартно, и потому сейчас, усевшись на сухую корягу, закинул удочку и стал внимательно следить за поплавком. Поплавок, казалось, заснул. Но дед знал, что хитрый сом осторожно крадётся к его крючку...
Вдруг сзади что-то засвистело, загремело. Дед сердито сдвинул брови и сказал:
– Перестаньте безобразничать!
Он думал, что это либо его внук Феликс, либо шалопаи Сашка с Игорьком. Однако совершенно незнакомый голос произнёс:
– Извините, пожалуйста... Мы не хотели...
– Ладно, ладно... – не отрывая глаз от поплавка, простил дед. Сзади что-то залязгало, запахло дымком. Но дед решил внимания уже не обращать. Потом тот же голос смущённо попросил:
– Извините ещё раз... Мне крайне неловко вас спрашивать... Но, понимаете, у нас сломался газоанализатор... Вы не подскажете примерный состав вашей атмосферы?..
Дед вздохнул: что за день сегодня? Не дадут порыбачить. Сказал не оборачиваясь:
– Азот... Углекислый газ... Кислород...
– А метана нет? – с надеждой спросил другой голос.
– Нет! – отрезал дед.
– Я уж и не знаю, сможете ли вы меня извинить... – совершенно грустно начал первый голос, и дед понял, что он опять сейчас что-то будет просить.
– Короче... – предложил дед Корней.
– У нас шуруп отвинтился... Нужен инструмент...
Дед отдал, не глядя, складной ножик, среди прочих лезвий имевший отвёртку.
Сзади опять лязгнуло, заскрипело...
– Большое спасибо... – поблагодарил голос и вернул ножик. Прикосновение чужих пальцев было почему-то холодным и скользким.
– Не за что... – отрешённо пробормотал дед: поплавок немножко повело.
Загрохотало, загудело, засвистело, потянуло дымком... Потом стихло. Поплавок нырнул, дед подсёк и вытянул пескаря.
– Не сом... – со вздохом понял он. – Ну, ничего... Я его ещё поймаю... Если мешать не будут...
Александр ГОЛОВКОВ
Этот сладкий процесс познания
Кругом были небо и земля. А между небом и землёй было оно. Оно не висело и не лежало, но было здесь, он это чувствовал. Он смотрел налево, направо, вдаль... Кое-что он видел. Но остальное ускользало за горизонт.
– Чудно.
Он решил подойти к нему с другого конца. Шёл, шёл, шёл… а конца не было.
– Странно.
Он попытался его объять, распростёр руки, сгреб в охапку. Что-то в этом было. Но не всё.
– Интересно.
Он его понюхал – пахло сладко. Попробовал съесть – горько.
Он в него плюнул, оно влепило ему пощёчину. Он бросил в него камень, в ответ оно больно ударило палкой. Он поднялся на ноги, потёр шишки и сказал:
– Хорошо.
Он пробовал его возвысить – оно присохло к земле. Он пробовал его втоптать в грязь – оно восстало.
– Что же ты такое? – спросил он.
– А что такое ты? – спросило оно.
Он улыбнулся – оно посветлело. Он нахмурился – оно потемнело.
Так.
Тридцать три года он его вычислял, прежде чем понял, что это бессмысленно.
– Ясно, – сказал он. – Это оно. Оно такое. Как я сразу не догадался? Вот оно какое, бытие наше.
Наталья ЖИЛЯНИНА
Монолог Музы
Так… И что тут у нас… Очередной потенциальный случай графоманства… И зачем только им помогать… Ведь ежу понятно… или непонятно?.. Надо поискать ежа и спросить, понятно ему или нет… Но мне-то с моим опытом понятно, что ни Пушкина, ни Чехова из этого убожества не выйдет… Не были они такими в её годы… Вот не были – и всё тут… А может, были?.. Ладно, приглядеться к этому «юному дарованию» придётся… Приказ сверху есть приказ…
Дарование женского пола да ещё с филологическим образованием. Случай клинически очень тяжёлый. И куда они там наверху смотрели, когда меня сюда отправляли?.. Ничего не понимаю. Ну, во-первых, эта дама ни за что не станет меня слушать, у неё же высшее образование и всё такое… Во-вторых, к бумажной работе эти люди привыкли настолько, что могут пачкать бумагу всю ночь не переставая, независимо от результата. И надеяться, что желание писательствовать пройдёт с первым отрицательным отзывом из редакции, увы, бесполезно. Ну, а в-третьих, женщина-писатель – это ещё хуже, чем женщина-учёный … Ну куда же ты? Стой!.. Я же пошутила... Нет… Ну вот… Как я и говорила… сожгла оладушки, сидя за своим компьютером... Вот чем теперь будут ужинать твои бедные голодные муж и сын? Ты подумала? Да я не голос разума, чтобы от меня отмахиваться, я, между прочим, в некотором роде твоя муза… Может, передумаешь штурмовать литературный олимп? Ну, правда, всем же легче будет… Да знаю, знаю, что не передумаешь, вон как глазки загорелись… Пишет там себе что-то, пишет.
«Душным июльским вечером я стояла на самой верхней площадке своего фамильного замка и мечтала о тех днях, когда рядом со мной будет тот, кого так долго ждала душа, о ком так страстно мечтало сердце и кто навеки прогонит мою тоску и боль…»
Мда… Заставь женщину писать, и первое слово, которое она нацарапает, будет о возлюбленном, причём такие мелочи, как возраст начинающей писательницы, а также наличие и качество этого самого возлюбленного, не имеют абсолютно никакого значения…
А теперь, моя радость, стирай всё это немедленно и начинай сначала… С чего это ты взяла, что быть тебе знатной дамой, а не горничной в этом замке? Много ты читала романов о горничных? Ни одного? А о знатных дамах? В том-то и дело, что в лучшем случае знатные дамы переодеваются горничными, чтобы повеселить окружающих… так что не занимайся плагиатом, а придумай свою героиню. Далее… Почему ты решила, что можешь написать одно предложение на полстраницы, как Лев Толстой, и это захочется прочитать ещё кому-то, кроме тебя? Конечно, не спорю, он классик и, в некотором роде, мой бывший подопечный, но… было это всё в прошлом веке, а в нынешнем и его «Войну и мир» читают лишь избранные ценители и несчастные девятиклассники.
Фу-у-у… Стёрла наконец-то… Дошло, что нужно забыть свои мечты пятнадцатилетней давности и подумать о том, что она хочет сказать миру, чтобы это осталось в веках… Что это из меня такой пафос лезет сегодня? А-а … конечно… это всё тот поэт… Вынь ему и положь стихи ко дню города, а у меня ведь тоже нервы!.. Так… Моё дарование снова что-то стучит на клавиатуре.
«Ветер пел свою странную песню в одну из душных июльских ночей, ветви деревьев трещали под его порывами. Гроза разбушевалась. Одинокая фигурка девушки стояла перед воротами старинного замка. Бедняжка так промокла и замёрзла, что несколько минут не могла произнести ни слова, когда на стук вышел привратник…»
Фр-р-р… Девочка, ты сказки читала, когда была маленькой? Например, «Принцессу на горошине»? Ну до чего народ пошёл неоригинальный… Вспомнить Джойса, так его безумные идеи могли затопить весь мир, если бы я не отговорила его от некоторых… Да… Постмодернизм вырождается...
Ну что ты ещё там пишешь? Вот пишут, пишут что-то все, лишь бы написать… Хотя… вот это последнее оставим…. Будет начало нового гениального романа… А я сказала – гениального, и хватит думать, что ничего не умеешь и никто тебя не любит… Полюбят… не сумеют – научим, не захотят – заставим… Что уж я, зверь какой-то, не сделаю из человека писателя, если он так этого хочет?..
Надежда КАЛАШНИКОВА
Жалоба волков
Волк не может нарушить традиций.
Видно, в детстве – слепые щенки,
Мы, волчата, – сосали волчицу
И всосали: нельзя за флажки!
В. Высоцкий. «Охота на волков»
Она большая, мохнатая, затравленная. Мы пьём её молоко – и чувствуем, как в нас вливается страх. Бессознательный, безотчётный. Безосновательный, быть может. Но нам не дано это понять. Страх проник в нашу кровь и лимфу, стал плотью, стал частью нас, стал нами. Его нельзя из нас вырвать, убрать – потому что тогда мы умрём. Мы привыкли к нему, срослись с ним, мы не можем без него.
Запрет для нас – это святое. Кто его нарушает – святотатец. Нельзя – и всё. Нам этого достаточно. Почему, кто придумал, разумно ли, честно ли, нужно ли – такие мысли не приходят нам в головы. Они просто не могут прийти. Исключено. Если страх – наш бог, то запрет – его наместник на земле. Наш кумир. Мы поклоняемся ему, пляшем вокруг с криком и воплями, как некогда язычники, и приносим ему жертвы: себя, свои возможности, детей, любовь, счастье… Жизнь наша остаётся у нас, наша серая тухлая жизнь. Жизнёнка. Зачем нас убивать? Ведь тогда неоткуда будет взять рабов…
Прошло то время, когда на нас устраивали облавы, и егеря смеялись, глядя, как тяжело ходят бока у загнанного зверя, а собачий лай терзал окрестности на много миль вокруг. Теперь иная тактика. Флажки уже не красные, а синие. Но что с того? Всё равно флажки. Ими огородили часть леса, и мы там живём. А охотники превратились в типичных надзирателей. Им так тоже удобнее. Не надо тратить нервы и силы на утомительную и не всегда удачную охоту. В любое время можно прийти и отобрать нужное количество дичи. Спокойно, легко и просто. И мы уступаем – без боя, без малейшего взрыкивания. Мы признали над собой хозяев.
Мы рабы. Нас так не называют, это грубо звучит. Но кой-какие мозги у нас всё же имеются, чтобы понимать это. С раба нет спроса. За всё в ответе хозяин. Он же, кстати, обеспечивает пусть мелкий и паршивый, но стабильный паёк. И в нас притупляются инстинкты, глохнет чутьё, дряхлеют мышцы, слабеют глаза… Зачем нам всё это?
Зачем, если можно – на халяву?
Мы вырождаемся. Это заметно по нашим детям. Они слабенькие, чахлые, как былиночки. Они третье, четвёртое… мы сбились со счёту какое поколение, с рождения вбирающее в себя нехитрую рабскую премудрость. С молоком матери её всасывающее. Это уже не волчата, а ягнята: их гонят на бойню, они боятся, упираются, отчаянно мекают, но тупо идут куда велено… Наши разве что не мекают. Но это дело недалёкого будущего. Объявится в биологии новый вид – волк-баран блеющий… Смешно? Если бы. Мы разучились смеяться. И скалиться тоже. Мы вообще отвыкли клыки обнажать, кроме как чтоб вонзить их в перезрелое мясо, от щедрот хозяйских перепадающее. Мы себя не узнаём… Да нам не с чем сравнивать – мы забыли, что было с нами раньше. У нас атрофировалась память за ненадобностью. Зачем память рабам?
Лишь иногда мелькнут обрывки смутных то ли воспоминаний, то ли (чур меня!) фантазий… Но они мигом улетучиваются, не находя применения, не встречая опоры. Они не нужны нам. Мы стали существами иного порядка. И нам его не изменить. Это выше наших сил. Хуже – наших желаний. Мы н е х о т и м ничего менять. Нам хорошо здесь – в страхе, в мерзких условиях, на маленьком огороженном пятачке. Нам хорошо. Мы не хотим менять хоть что-нибудь.
Наталья КОЛЕСОВА
Моя жена – чужая
Утро всегда начинается одинаково.
Хлопанье дверей, шум воды в ванной, шлёпанье босых ног; невнятные ругательства, сопровождающие неожиданно возникающие на пути утром углы и косяки. Алиса приближается ко мне точно маленький квартирный тайфун. Но я-то уже наготове! После вовремя подсунутых свежесваренного кофе и эклера жена потихоньку выходит из предутреннего сумеречного состояния и принимает человеческий облик. Ну... относительно.
Человеческий.
Даже начинает разговаривать. Пока в телеграфном стиле.
– Спалось? – интересуется она.
– Спалось, – соглашаюсь я, подливая кофе.
– А я?
– И ты. Спала... Иногда.
Информация, выдаваемая в столь малых дозах, усваивается утром ею гораздо легче. И уж явно сейчас не стоит рассказывать, как сны, увиденные моей женой, обладающей безграничной фантазией, отразились и на её ночном облике. Нет, я вовсе не возражаю против прекрасной феи, стыдливо прикрывающейся прозрачными крыльями, – нашего захватывающего дух полёта я не забуду никогда. Но вот сыплющая искрами зеленоватая чешуйчатая особь... э-э-э, особа! Конечно, огнетушитель всегда под рукой, то есть под кроватью, аптечка в прикроватной тумбочке, и вообще, главное – успеть вовремя её разбудить... И я успеваю.
Пока.
Алиса всё-таки что-то понимает. Морщится. Ворчит:
– Полнолуние...
– Оно, – охотно соглашаюсь я. Я же говорю, что по утрам благоразумно стараюсь с ней не спорить. И не рискну напомнить, что и другие ночи мало чем отличаются от нынешней. Позже, где-то ближе к вечеру, я расскажу, и мы вместе посмеёмся. А может, ей приглянется образ феи, как понравился мне?
К сожалению, Алиса не любит повторяться. Плагиатить саму себя, как она говорит. Хотя почему – к сожалению? Змея, обвившаяся в полночь вокруг моего торса, конечно, очень символична, эротична и прекрасна – на картинах Вальехо – но в собственной постели производит... неизгладимое впечатление. «Неизгадимое», как дразнит теперь Алиса.
– Алисочка, ты ничего не забыла? – спрашиваю я, когда жена слезает с кухонного диванчика.
– Спасибо! – автоматически отзывается она.
– И это тоже. А ещё... – я показываю вниз. В распахнувшемся халатике видны её белые стройные ножки, ниже лодыжек заканчивающиеся лохматыми звериными лапками с внушительными когтями. Жена смотрит вниз, ставит ногу на пятку и говорит задумчиво:
– Педикюр давно не делала...
И, цокая когтями по паркету, мягкой кошачьей походкой удаляется из кухни. Так как её длинный пятнистый пушистый хвост подёргивается всё-таки нервно, я благоразумно не напоминаю и о нём.
Знаю, что не пройдёт и часу (да, такой я оптимист!), как моя жена выпорхнет из спальни, накрашенная, благоухающая, в чём-то упомрачительно обтягивающем. Волшебная, как ночная фея, гибкая, как кошка, ядовитая, как змея, опасная и непостижимая, точно существо из ужастиков. Совершенно непонятная, просто существо из других измерений – космических, мистических?
Любимая.
Моя.
Подойдёт, поцелует.
Прижмётся.
Попрощается до вечера.
Перед тем, как захлопнется дверь, услышу, как соседка напротив скажет ей очередную утреннюю гадость.
Моя Алисочка очень терпеливая.
Но однажды всё-таки откусит ей голову.
И поделом.
Валерий КОЛОТВИН
Смерть Эзопа
Сидели мы как-то жарким днём у ручья, кушали сэндвичи (бутерброды, гамбургеры, хлеб с маслом), запивая зельтерской (боржом, минводы, пиво), и пастораль наша была светла. Так нет же, прибежал тип, без штанов, с мохнатыми ногами, при галстуке «от Ле Монти», с диктофоном, крикнул: «Великий Эзоп умер! Что вы на это скажете», – и ткнул нам под нос микрофон. И тут мы ка-а-к сказали...
Великий Эзоп не умер. Великий Эзоп только родился. Он каждый раз рождается тогда, когда люди в своём слепом безумии считают, что уже сделали, познали и сказали всё, что только можно было сделать, познать и сказать. Он победно кричит, продираясь сквозь материнское лоно, плюёт во все стороны и хохочет как ненормальный, напяливая на себя рабский ошейник. Он свистит в два пальца и говорит нам: «Смейтесь, смейтесь над собой – умные, серьёзные, жадные дураки. Вы облезли от скуки и одиночества и придумали себе духовность на досуге. У вас скоро отсохнут языки болтать о злонравии и безумии рытья ям и подпиливания суков, в то время как ваши руки неустанно заняты и тем и другим. Вы рассуждаете о далёких и заманчивых горизонтах, обнеся себя высокой оградой и уткнувшись носом в миску с похлёбкой. Вы... Смеётесь, хохочете, надрываясь, и пукаете...»
Впрочем – нет. Он выйдет весь в белом, строгий, умытый, мудрый, и скажет: «В последнее время отчётливо прослеживаются обнадёживающие тенденции: высокоразвитые технологии, увеличивается процент интеллектуалов в правительствах, довольно многие вспомнили о необходимости религиозного воспитания и комплексных подходах в педагогике. А экологические программы?» – И пойдёт, пойдёт раскладывать перед почтеннейшей публикой страницы пухлых меморандумов. И вдруг весь как-то сморщится и заплачет.
Как вы думаете? А?
А в газете «Античные огни» напечатают: «Смерть Великого Эзопа носила явно провокационный и скандальный характер. Что ж, может быть, это чему-то научит усопшего».
О клубе любителей фантастики «Контакт»
Новокузнецкий городской клуб любителей фантастики «Контакт» начал свою работу в 1978 году. 27 апреля было проведено первое заседание, и именно этот день считается днём рождения клуба. Организаторами клуба были Б.М. Гилев (наш первый президент) и С.А. Плеханова (тогда – ответственный секретарь городского общества книголюбов). С мая 1987 года стал президентом Н.Н.Калашников.
Итак, наш клуб работает уже 47-й год.
Условно можно выделить три крупных периода истории нашего клуба: читательский, ролевой и писательский. Хотя можно обозначить начало этих периодов, но вряд ли можно говорить о завершении.
Секция любителей фантастики, на которой проходит обсуждение произведений и творчества писателей, тем и проблем литературы – становой хребет «Контакта». Впрочем, только чтением контактовцы не ограничивались. Шло и исследование фантастики. С конца восьмидесятых до начала девяностых проходили ежегодные конференции по проблемам фантастики. На них было прочитано более пятидесяти докладов. Наталья Прилуцкая выступала на научных конференциях с докладами по творчеству Толкина, в том числе с двумя – на Толкиновской конференции, посвящённой 50-летию «Властелина колец», в Англии. Выступал с докладами на научных конференциях Сергей Тараканов. На трёх Всесоюзных (позже – Всероссийских) конференциях по творчеству А. и Б. Стругацких выступал Николай Калашников. Учась на филфаке в Петербурге, Дмитрий Старков (ныне – прекрасный переводчик произведений писателей-фантастов на русский язык) писал курсовую и дипломную работы по проблемам фантастики. В клубном издательстве они изданы книжечками. Олег Нестеренко защитил кандидатскую диссертацию об англоязычных переводах XIX–XXI веков поэмы Гоголя «Мёртвые души».
Ролевой период начался с первых Хоббитских игрищ 1990 года. Ролевая игра – это возможность в реальности (пусть и игровой) прожить другую жизнь, жизнь персонажа книги. Пожалуй, все девяностые на каждом занятии (о каком бы авторе или о какой проблеме фантастики мы ни начинали говорить) к концу выяснялось, что мы обсуждаем или спорим по проблемам «Властелина колец». Ролевиков в клубе было процентов 95, если не больше, а вот любящих Толкина – все 100.
А писательский период условно начался с 1995 года, когда мы начали собственное творчество выделять в отдельную секцию. Хотя и стихи, и прозу у нас писали с самого начала. А первая клубная страничка в газете у нас появилась в 1983 году.
Сейчас «Контакт» – писательский клуб. Наша литературная студия – «Секция собственного творчества КЛФ «Контакт». Разумеется, творчество наших авторов разное – и по объёму, и по качеству. От четверостишия в клубном листке до пятнадцати книг в московских издательствах и более десятка книжек в клубном издательстве нашего писательского флагмана Натальи Колесовой, члена Союза российских писателей. Последние её книги в Москве выходили в собственной серии «Грани миров Натальи Колесовой».
С 1997 года работает клубное издательство (с 2013 года – издательство «Ник без Compani»). Первые несколько книг выпускались с помощью библиотеки им. Гоголя, все остальные – Николаем Калашниковым. Всего клубом издано более 190 книг.
В клубе – восемь членов Союза российских писателей и один член Союза писателей России. Клуб «Контакт» является молодёжной площадкой Союза российских писателей. Свой новый, 47-й сезон клуб открыл презентацией книг Олега Сафонова «Фантом» и Семёна Агеева «Железные сны», изданных в Кемерове.
Впрочем, не одними книгами жив «Контакт». Секция «Имагенон», работающая в клубе под руководством писателя, поэта, художника Валерия Колотвина, начала свой очередной сезон открытием в библиотеке им. Гоголя выставки работ члена клуба, художника Оксаны Мельниковой.
Предлагаем подборку наших авторов, участвовавших в конкурсах мини-рассказов «Интерпресскона». Санкт-Петербургский «Интерпресскон» – старейший (после «Аэлиты») конвент по фантастике в России. На нём вручалась самая престижная премия по фантастике – «Бронзовая улитка» (личная премия Б.Н. Стругацкого). С 1993 года на конвенте вручается премия «Интерпресскон» по нескольким номинациям фантастики: крупная форма (роман), средняя форма (повесть), малая форма (рассказ), критика, публицистика и другие. С 1997 года по предложению писателя Святослава Логинова появилась ещё одна номинация «Интерпресскона» – сверхкороткий рассказ (мини-рассказ, микрорассказ). В этом конкурсе постоянно принимают участие такие известные писатели, как Евгений Лукин, Святослав Логинов, Г.Л.Олди, Сергей Лукьяненко и другие. Уже в 1997 году участником конкурса микрорассказов стал контактовец Александр Головков с рассказом «Монолог Харона с Цербером на поводке». С 1997 года по 2017 год в этом конкурсе приняло участие двадцать новокузнецких авторов, из них большинство – контактовцы. Главное достижение новокузнечан в этом конкурсе – второе место рассказа Натальи Колесовой «Моя жена – чужая» в 2017 году.
Ольга БЕЛОУСОВА
Нежность
Что проще? – вопрос, мне его не постигнуть,
Самой умереть или видеть, как гибнут?
С. Сурганова
Серое небо, серые тучи, чёрное солнце. Тысячи веков ожидания – и ничего не меняется. Как всегда.
Я наклонилась к кошке. Она умирала. Тяжело умирала, внутри всё переломано, а в глазах – слёзы. Я провела ладонью по напряжённому уставшему тельцу. Пальцы обожгло, не сильно, а так… словно неосторожно коснулась горячего утюга. Кошка благодарно вздохнула и расслабилась. Умерла.
В руках осталась чужая боль. Чужая – это значит, что не мешает, не тянет, только напоминает о свершившемся.
Я шагала под серым небом, зная, что на самом деле оно сейчас голубое. Под серым солнцем, чувствуя его жёлтые лучи на своей коже. Подражая людям, я вдыхала тёплый серый воздух и искала глазами тех, кому ещё должна помочь…
Чужая смерть, как чужая боль – не тянет… беспокоит немного – никто, мол, не вечен, но не тянет…
У пса были впалые бока и страшные злые глаза. Он ненавидел воду. И запахи, и звуки… И тех людей, что проходили мимо, он тоже ненавидел… Он, конечно, не думал о смерти.
Я подошла ближе.
С серого языка свесилась капелька белой бешеной пены. Мягко упала на чёрную землю, впиталась в неё, будто спряталась.
Я присела на корточки рядом с псом, осторожно погладила взлохмаченную голову. Пёс заскулил, тихо, жалобно… Я не была человеком, и он доверил мне своё горе…
Я погладила его ещё раз. Тепло длинной голодной дворовой жизни впиталось в пальцы, растеклось по телу тоской и медленным неверием в наконец-то наступившее счастье. Пёс лёг на серую землю и заснул. Тем сном, о котором сложили столько песен…
Я знаю, ТАМ он будет сначала много пить… Пусть. ТАМ вкусная вода. И он никогда больше не испытает жажды.
Я снова шагала под серым небом и чёрным солнцем. Мир столь ярок, а я вижу лишь оттенки чёрного и белого. Мир богат на радость, а мне достаётся только боль. И ладно бы – своя, так нет же – чужая…
Подушечки пальцев чуть-чуть покалывало. Я адвинула капюшон пониже на глаза, улыбнулась… Нет, на самом деле, это хорошо. Хорошо, что боль – чужая…
Я опустилась на чёрную тёплую землю. По парку шли люди и тени. Среди множества теней узнала одну знакомую, помахала ей рукой. Тень улыбнулась, но подходить не стала. Она уже нашла того, кто должен умереть сегодня, и, видимо, была занята его судьбой. Что ж, ладно. Им, теням, гораздо сложнее. Люди плохо умирают, без надежды и без покоя, и почти всегда – насовсем. И эта окончательность остаётся здесь, с тенями и чёрным солнцем. И однажды наступает предел для тени, и она уходит вместе с человеком. Так же, как и он, без надежды и покоя. Навсегда.
Поэтому – теням труднее. Они, каждая из них, даже самая молодая и зелёная, знают, что где-то когда-то появится ТОТ, последний, и всё закончится. А с миром жаль расставаться. Пусть даже в этом мире ты видишь только все оттенки чёрного и белого. Тени знают, но всё равно продолжают ходить среди людей и выбирать…
За моей спиной, по ту сторону толстого дерева, что-то пронзительно пискнуло. Я обернулась. Котёнок. Маленький, серый, по-настоящему серый котёнок.
Я чуть пожала плечами.
Котёнок пискнул ещё раз. Не от боли. Я бы почувствовала её и забрала, как забирала у других. Нет, не от боли. От одиночества. Котёнок был один и боялся. И он видел меня и пищал, и просил, чтобы я увела его ТУДА, туда, где он не будет один…
Да. ТАМ вкусная вода и нет одиночества… И если ты хочешь… ты ведь сам решил… слышишь, серый?
Сам.
Я протянула руку, привычно готовясь к мгновенной боли-ожогу. Котёнок благодарно пискнул, поднялся на тоненькие лапки, засеменил ко мне…
Я сжала кулак. Я не смогла.
Не смогла.
Котёнок забрался мне под плащ, ткнулся холодным мокрым носом в босую ступню. Он просил покоя.
А я не смогла…
Закрыла глаза, отгоняя непрошенное чувство – нежность. Я искала в себе серое сочувствие и сопереживание, но вместо них была только эта странная белая нежность. Я гнала её, а она отбегала на мгновение, обходила стороной … Склоняя голову, ласково смотрела на меня из-под длинной белой чёлки, и всё возвращалась и возвращалась ко мне и к моему одиночеству.
Я открыла глаза, смирившись. Сняла с головы капюшон. Тени, проходившие мимо, удивлённо вытянулись и замерли… Я улыбнулась. За тысячи веков ожидания никто ни разу не видел моих волос.
Потом я вытащила из-под плаща маленькое серое… живое… существо.
Котёнок. Пусть будет котёнок.
Он доверчиво свернулся в ладони, словно понял вдруг, что одиночество ушло и больше не вернётся…
Я погладила пушистую, по-настоящему серую шёрстку. Котёнок тихо, тепло мурлыкнул.
Нежность была белой-белой…
Евгений ГРЕП
«Закинул старик невод...»
Дед Корней любил ловить рыбу. Правда, это у него плохо получалось.
Однако каждое воскресенье он вытаскивал из дальнего угла темнушки удочки, копал червей и шёл на речку.
Там у него было заветное место. Клёва, правда, почти не было, но тишина и красота стояли знатные.
В это воскресенье он решил, что ему повезёт. Чёрный сом, который прятался в омуте, обязательно позарится на его червя. Почему-то до сих пор он не зарился, но сегодня обязательно...
Рыбачил дед азартно, и потому сейчас, усевшись на сухую корягу, закинул удочку и стал внимательно следить за поплавком. Поплавок, казалось, заснул. Но дед знал, что хитрый сом осторожно крадётся к его крючку...
Вдруг сзади что-то засвистело, загремело. Дед сердито сдвинул брови и сказал:
– Перестаньте безобразничать!
Он думал, что это либо его внук Феликс, либо шалопаи Сашка с Игорьком. Однако совершенно незнакомый голос произнёс:
– Извините, пожалуйста... Мы не хотели...
– Ладно, ладно... – не отрывая глаз от поплавка, простил дед. Сзади что-то залязгало, запахло дымком. Но дед решил внимания уже не обращать. Потом тот же голос смущённо попросил:
– Извините ещё раз... Мне крайне неловко вас спрашивать... Но, понимаете, у нас сломался газоанализатор... Вы не подскажете примерный состав вашей атмосферы?..
Дед вздохнул: что за день сегодня? Не дадут порыбачить. Сказал не оборачиваясь:
– Азот... Углекислый газ... Кислород...
– А метана нет? – с надеждой спросил другой голос.
– Нет! – отрезал дед.
– Я уж и не знаю, сможете ли вы меня извинить... – совершенно грустно начал первый голос, и дед понял, что он опять сейчас что-то будет просить.
– Короче... – предложил дед Корней.
– У нас шуруп отвинтился... Нужен инструмент...
Дед отдал, не глядя, складной ножик, среди прочих лезвий имевший отвёртку.
Сзади опять лязгнуло, заскрипело...
– Большое спасибо... – поблагодарил голос и вернул ножик. Прикосновение чужих пальцев было почему-то холодным и скользким.
– Не за что... – отрешённо пробормотал дед: поплавок немножко повело.
Загрохотало, загудело, засвистело, потянуло дымком... Потом стихло. Поплавок нырнул, дед подсёк и вытянул пескаря.
– Не сом... – со вздохом понял он. – Ну, ничего... Я его ещё поймаю... Если мешать не будут...
Александр ГОЛОВКОВ
Этот сладкий процесс познания
Кругом были небо и земля. А между небом и землёй было оно. Оно не висело и не лежало, но было здесь, он это чувствовал. Он смотрел налево, направо, вдаль... Кое-что он видел. Но остальное ускользало за горизонт.
– Чудно.
Он решил подойти к нему с другого конца. Шёл, шёл, шёл… а конца не было.
– Странно.
Он попытался его объять, распростёр руки, сгреб в охапку. Что-то в этом было. Но не всё.
– Интересно.
Он его понюхал – пахло сладко. Попробовал съесть – горько.
Он в него плюнул, оно влепило ему пощёчину. Он бросил в него камень, в ответ оно больно ударило палкой. Он поднялся на ноги, потёр шишки и сказал:
– Хорошо.
Он пробовал его возвысить – оно присохло к земле. Он пробовал его втоптать в грязь – оно восстало.
– Что же ты такое? – спросил он.
– А что такое ты? – спросило оно.
Он улыбнулся – оно посветлело. Он нахмурился – оно потемнело.
Так.
Тридцать три года он его вычислял, прежде чем понял, что это бессмысленно.
– Ясно, – сказал он. – Это оно. Оно такое. Как я сразу не догадался? Вот оно какое, бытие наше.
Наталья ЖИЛЯНИНА
Монолог Музы
Так… И что тут у нас… Очередной потенциальный случай графоманства… И зачем только им помогать… Ведь ежу понятно… или непонятно?.. Надо поискать ежа и спросить, понятно ему или нет… Но мне-то с моим опытом понятно, что ни Пушкина, ни Чехова из этого убожества не выйдет… Не были они такими в её годы… Вот не были – и всё тут… А может, были?.. Ладно, приглядеться к этому «юному дарованию» придётся… Приказ сверху есть приказ…
Дарование женского пола да ещё с филологическим образованием. Случай клинически очень тяжёлый. И куда они там наверху смотрели, когда меня сюда отправляли?.. Ничего не понимаю. Ну, во-первых, эта дама ни за что не станет меня слушать, у неё же высшее образование и всё такое… Во-вторых, к бумажной работе эти люди привыкли настолько, что могут пачкать бумагу всю ночь не переставая, независимо от результата. И надеяться, что желание писательствовать пройдёт с первым отрицательным отзывом из редакции, увы, бесполезно. Ну, а в-третьих, женщина-писатель – это ещё хуже, чем женщина-учёный … Ну куда же ты? Стой!.. Я же пошутила... Нет… Ну вот… Как я и говорила… сожгла оладушки, сидя за своим компьютером... Вот чем теперь будут ужинать твои бедные голодные муж и сын? Ты подумала? Да я не голос разума, чтобы от меня отмахиваться, я, между прочим, в некотором роде твоя муза… Может, передумаешь штурмовать литературный олимп? Ну, правда, всем же легче будет… Да знаю, знаю, что не передумаешь, вон как глазки загорелись… Пишет там себе что-то, пишет.
«Душным июльским вечером я стояла на самой верхней площадке своего фамильного замка и мечтала о тех днях, когда рядом со мной будет тот, кого так долго ждала душа, о ком так страстно мечтало сердце и кто навеки прогонит мою тоску и боль…»
Мда… Заставь женщину писать, и первое слово, которое она нацарапает, будет о возлюбленном, причём такие мелочи, как возраст начинающей писательницы, а также наличие и качество этого самого возлюбленного, не имеют абсолютно никакого значения…
А теперь, моя радость, стирай всё это немедленно и начинай сначала… С чего это ты взяла, что быть тебе знатной дамой, а не горничной в этом замке? Много ты читала романов о горничных? Ни одного? А о знатных дамах? В том-то и дело, что в лучшем случае знатные дамы переодеваются горничными, чтобы повеселить окружающих… так что не занимайся плагиатом, а придумай свою героиню. Далее… Почему ты решила, что можешь написать одно предложение на полстраницы, как Лев Толстой, и это захочется прочитать ещё кому-то, кроме тебя? Конечно, не спорю, он классик и, в некотором роде, мой бывший подопечный, но… было это всё в прошлом веке, а в нынешнем и его «Войну и мир» читают лишь избранные ценители и несчастные девятиклассники.
Фу-у-у… Стёрла наконец-то… Дошло, что нужно забыть свои мечты пятнадцатилетней давности и подумать о том, что она хочет сказать миру, чтобы это осталось в веках… Что это из меня такой пафос лезет сегодня? А-а … конечно… это всё тот поэт… Вынь ему и положь стихи ко дню города, а у меня ведь тоже нервы!.. Так… Моё дарование снова что-то стучит на клавиатуре.
«Ветер пел свою странную песню в одну из душных июльских ночей, ветви деревьев трещали под его порывами. Гроза разбушевалась. Одинокая фигурка девушки стояла перед воротами старинного замка. Бедняжка так промокла и замёрзла, что несколько минут не могла произнести ни слова, когда на стук вышел привратник…»
Фр-р-р… Девочка, ты сказки читала, когда была маленькой? Например, «Принцессу на горошине»? Ну до чего народ пошёл неоригинальный… Вспомнить Джойса, так его безумные идеи могли затопить весь мир, если бы я не отговорила его от некоторых… Да… Постмодернизм вырождается...
Ну что ты ещё там пишешь? Вот пишут, пишут что-то все, лишь бы написать… Хотя… вот это последнее оставим…. Будет начало нового гениального романа… А я сказала – гениального, и хватит думать, что ничего не умеешь и никто тебя не любит… Полюбят… не сумеют – научим, не захотят – заставим… Что уж я, зверь какой-то, не сделаю из человека писателя, если он так этого хочет?..
Надежда КАЛАШНИКОВА
Жалоба волков
Волк не может нарушить традиций.
Видно, в детстве – слепые щенки,
Мы, волчата, – сосали волчицу
И всосали: нельзя за флажки!
В. Высоцкий. «Охота на волков»
Она большая, мохнатая, затравленная. Мы пьём её молоко – и чувствуем, как в нас вливается страх. Бессознательный, безотчётный. Безосновательный, быть может. Но нам не дано это понять. Страх проник в нашу кровь и лимфу, стал плотью, стал частью нас, стал нами. Его нельзя из нас вырвать, убрать – потому что тогда мы умрём. Мы привыкли к нему, срослись с ним, мы не можем без него.
Запрет для нас – это святое. Кто его нарушает – святотатец. Нельзя – и всё. Нам этого достаточно. Почему, кто придумал, разумно ли, честно ли, нужно ли – такие мысли не приходят нам в головы. Они просто не могут прийти. Исключено. Если страх – наш бог, то запрет – его наместник на земле. Наш кумир. Мы поклоняемся ему, пляшем вокруг с криком и воплями, как некогда язычники, и приносим ему жертвы: себя, свои возможности, детей, любовь, счастье… Жизнь наша остаётся у нас, наша серая тухлая жизнь. Жизнёнка. Зачем нас убивать? Ведь тогда неоткуда будет взять рабов…
Прошло то время, когда на нас устраивали облавы, и егеря смеялись, глядя, как тяжело ходят бока у загнанного зверя, а собачий лай терзал окрестности на много миль вокруг. Теперь иная тактика. Флажки уже не красные, а синие. Но что с того? Всё равно флажки. Ими огородили часть леса, и мы там живём. А охотники превратились в типичных надзирателей. Им так тоже удобнее. Не надо тратить нервы и силы на утомительную и не всегда удачную охоту. В любое время можно прийти и отобрать нужное количество дичи. Спокойно, легко и просто. И мы уступаем – без боя, без малейшего взрыкивания. Мы признали над собой хозяев.
Мы рабы. Нас так не называют, это грубо звучит. Но кой-какие мозги у нас всё же имеются, чтобы понимать это. С раба нет спроса. За всё в ответе хозяин. Он же, кстати, обеспечивает пусть мелкий и паршивый, но стабильный паёк. И в нас притупляются инстинкты, глохнет чутьё, дряхлеют мышцы, слабеют глаза… Зачем нам всё это?
Зачем, если можно – на халяву?
Мы вырождаемся. Это заметно по нашим детям. Они слабенькие, чахлые, как былиночки. Они третье, четвёртое… мы сбились со счёту какое поколение, с рождения вбирающее в себя нехитрую рабскую премудрость. С молоком матери её всасывающее. Это уже не волчата, а ягнята: их гонят на бойню, они боятся, упираются, отчаянно мекают, но тупо идут куда велено… Наши разве что не мекают. Но это дело недалёкого будущего. Объявится в биологии новый вид – волк-баран блеющий… Смешно? Если бы. Мы разучились смеяться. И скалиться тоже. Мы вообще отвыкли клыки обнажать, кроме как чтоб вонзить их в перезрелое мясо, от щедрот хозяйских перепадающее. Мы себя не узнаём… Да нам не с чем сравнивать – мы забыли, что было с нами раньше. У нас атрофировалась память за ненадобностью. Зачем память рабам?
Лишь иногда мелькнут обрывки смутных то ли воспоминаний, то ли (чур меня!) фантазий… Но они мигом улетучиваются, не находя применения, не встречая опоры. Они не нужны нам. Мы стали существами иного порядка. И нам его не изменить. Это выше наших сил. Хуже – наших желаний. Мы н е х о т и м ничего менять. Нам хорошо здесь – в страхе, в мерзких условиях, на маленьком огороженном пятачке. Нам хорошо. Мы не хотим менять хоть что-нибудь.
Наталья КОЛЕСОВА
Моя жена – чужая
Утро всегда начинается одинаково.
Хлопанье дверей, шум воды в ванной, шлёпанье босых ног; невнятные ругательства, сопровождающие неожиданно возникающие на пути утром углы и косяки. Алиса приближается ко мне точно маленький квартирный тайфун. Но я-то уже наготове! После вовремя подсунутых свежесваренного кофе и эклера жена потихоньку выходит из предутреннего сумеречного состояния и принимает человеческий облик. Ну... относительно.
Человеческий.
Даже начинает разговаривать. Пока в телеграфном стиле.
– Спалось? – интересуется она.
– Спалось, – соглашаюсь я, подливая кофе.
– А я?
– И ты. Спала... Иногда.
Информация, выдаваемая в столь малых дозах, усваивается утром ею гораздо легче. И уж явно сейчас не стоит рассказывать, как сны, увиденные моей женой, обладающей безграничной фантазией, отразились и на её ночном облике. Нет, я вовсе не возражаю против прекрасной феи, стыдливо прикрывающейся прозрачными крыльями, – нашего захватывающего дух полёта я не забуду никогда. Но вот сыплющая искрами зеленоватая чешуйчатая особь... э-э-э, особа! Конечно, огнетушитель всегда под рукой, то есть под кроватью, аптечка в прикроватной тумбочке, и вообще, главное – успеть вовремя её разбудить... И я успеваю.
Пока.
Алиса всё-таки что-то понимает. Морщится. Ворчит:
– Полнолуние...
– Оно, – охотно соглашаюсь я. Я же говорю, что по утрам благоразумно стараюсь с ней не спорить. И не рискну напомнить, что и другие ночи мало чем отличаются от нынешней. Позже, где-то ближе к вечеру, я расскажу, и мы вместе посмеёмся. А может, ей приглянется образ феи, как понравился мне?
К сожалению, Алиса не любит повторяться. Плагиатить саму себя, как она говорит. Хотя почему – к сожалению? Змея, обвившаяся в полночь вокруг моего торса, конечно, очень символична, эротична и прекрасна – на картинах Вальехо – но в собственной постели производит... неизгладимое впечатление. «Неизгадимое», как дразнит теперь Алиса.
– Алисочка, ты ничего не забыла? – спрашиваю я, когда жена слезает с кухонного диванчика.
– Спасибо! – автоматически отзывается она.
– И это тоже. А ещё... – я показываю вниз. В распахнувшемся халатике видны её белые стройные ножки, ниже лодыжек заканчивающиеся лохматыми звериными лапками с внушительными когтями. Жена смотрит вниз, ставит ногу на пятку и говорит задумчиво:
– Педикюр давно не делала...
И, цокая когтями по паркету, мягкой кошачьей походкой удаляется из кухни. Так как её длинный пятнистый пушистый хвост подёргивается всё-таки нервно, я благоразумно не напоминаю и о нём.
Знаю, что не пройдёт и часу (да, такой я оптимист!), как моя жена выпорхнет из спальни, накрашенная, благоухающая, в чём-то упомрачительно обтягивающем. Волшебная, как ночная фея, гибкая, как кошка, ядовитая, как змея, опасная и непостижимая, точно существо из ужастиков. Совершенно непонятная, просто существо из других измерений – космических, мистических?
Любимая.
Моя.
Подойдёт, поцелует.
Прижмётся.
Попрощается до вечера.
Перед тем, как захлопнется дверь, услышу, как соседка напротив скажет ей очередную утреннюю гадость.
Моя Алисочка очень терпеливая.
Но однажды всё-таки откусит ей голову.
И поделом.
Валерий КОЛОТВИН
Смерть Эзопа
Сидели мы как-то жарким днём у ручья, кушали сэндвичи (бутерброды, гамбургеры, хлеб с маслом), запивая зельтерской (боржом, минводы, пиво), и пастораль наша была светла. Так нет же, прибежал тип, без штанов, с мохнатыми ногами, при галстуке «от Ле Монти», с диктофоном, крикнул: «Великий Эзоп умер! Что вы на это скажете», – и ткнул нам под нос микрофон. И тут мы ка-а-к сказали...
Великий Эзоп не умер. Великий Эзоп только родился. Он каждый раз рождается тогда, когда люди в своём слепом безумии считают, что уже сделали, познали и сказали всё, что только можно было сделать, познать и сказать. Он победно кричит, продираясь сквозь материнское лоно, плюёт во все стороны и хохочет как ненормальный, напяливая на себя рабский ошейник. Он свистит в два пальца и говорит нам: «Смейтесь, смейтесь над собой – умные, серьёзные, жадные дураки. Вы облезли от скуки и одиночества и придумали себе духовность на досуге. У вас скоро отсохнут языки болтать о злонравии и безумии рытья ям и подпиливания суков, в то время как ваши руки неустанно заняты и тем и другим. Вы рассуждаете о далёких и заманчивых горизонтах, обнеся себя высокой оградой и уткнувшись носом в миску с похлёбкой. Вы... Смеётесь, хохочете, надрываясь, и пукаете...»
Впрочем – нет. Он выйдет весь в белом, строгий, умытый, мудрый, и скажет: «В последнее время отчётливо прослеживаются обнадёживающие тенденции: высокоразвитые технологии, увеличивается процент интеллектуалов в правительствах, довольно многие вспомнили о необходимости религиозного воспитания и комплексных подходах в педагогике. А экологические программы?» – И пойдёт, пойдёт раскладывать перед почтеннейшей публикой страницы пухлых меморандумов. И вдруг весь как-то сморщится и заплачет.
Как вы думаете? А?
А в газете «Античные огни» напечатают: «Смерть Великого Эзопа носила явно провокационный и скандальный характер. Что ж, может быть, это чему-то научит усопшего».
| Далее