Олеся ЛОГУНОВА
Самый сладкий сон
Вообще-то Кракозяврики способны жить везде – на море, на суше, в горах, на деревьях, в норах… Где уснул – там и дом.
Но вот этот почему-то решил устроиться именно в кармане моих штанов. И, главное, карман-то не то чтобы самый большой… Но, говорит, что уютно.
Я первое время напрягался, а потом решил: бог с ним, нехай живёт… Беспокойства особого он не доставлял. Вот только есть он любил рано утром, при этом отвратительно и громко чавкая. Что уж он там ел – непонятно. Я вообще не знаю, чем эти существа питаются. Этот говорит, что питается моими снами. Неужели, поедая сны, возможно так чавкать?
Зато он здорово развлекал меня своими байками. Ну, например, он утверждал, что лично знаком с Бабой-ягой и никакая нога у неё не костяная, а очень даже цельнометаллическая. Или рассказывал об утренних играх русалок. Эти завлекательницы по утрам собирали росу с кувшинок, а потом брызгали её на стрекоз. От этого стрекозы становились златокрылыми бабочками, которые приносят людям мечты.
Разумеется, я не собирался во всё это верить. Я же твёрдо знаю, что никакой Бабы-яги не существует, да и русалки, если и жили когда-то, то должны, нет, просто обязаны вымереть при нынешней экологии. Но Кракозяврик обижался.
– Как это – вымереть? Да они, знаешь, и не такое переживали, подумаешь, экологией запугали! Да мы все жили ещё при парниковом эффекте, да мы ещё всех вас, людей, переживём и экологию эту вашу тоже переживём. Нам всем знаешь, сколько лет? Знаешь? Нет? Вот и я не знаю.
– Конечно, не знаешь, ты же считать не умеешь.
Кракозяврик окончательно обижался, а у меня становилось паршиво на душе. Ну, вот опять, мол, зачем обидел? А может, и правда существуют все эти русалки, бабы-яги, лешие… Кракозяврики же существуют. Хотя скажи я кому об этом, меня бы, в лучшем случае, на смех подняли.
А однажды он познакомил меня с домовым. Причём с моим же собственным. Ну, скажите на милость, откуда я мог знать, что у меня под кроватью живёт очень даже симпатичный старичок? И что этот старичок очень любит чай с вареньем и давно обижается на меня, что я его этим вышеуказанным лакомством не угощаю? А слабо было как следует представиться сразу: вот, мол, я твой домовой, живу здесь, хочу есть. А то, видите ли, не принято у них так… А я сам догадываться должен… Ну, в общем, дулся он на меня этак минут десять, потом я ему этого самого чая принёс с вареньем сливовым, и домовой оттаял. Мы с ним с тех пор дружим крепко. Правда, в гости он больше не ходит, хотя куда ходить, и так под кроватью живёт, только невидимо как-то. Зато чай с вареньем я ему всегда под кровать ставлю. Так что чавкают мои соседи теперь вдвоём. А домовой ещё и хлюпает.
А в январе Кракозяврик мне ветку принёс. Берёзовую. Зелёную-презелёную.
– Ты, – говорю, – где такую взял среди зимы?
– В гости ходил к другу. Он в волшебном лесу живёт, там всегда всё зелёное.
– Что, в наше время и такой лес ещё существует?
– А куда ему деться-то?
– Ну, ты смотри, какой он, волшебный мир этот ваш. Ничё ему не делается, как ни издевайся, – удивлялся я. Не поверить я уже не смог.
– Это ещё что, вот через месяц на ней яблочки появятся…
– На берёзе-то?
– А то? Яблочко-то от берёзки недалече падает! Сейчас мы её в водичку поставим – и появятся они, миленькие…
Яблочки и в самом деле появились. Наливные, румяные… В тот день мы с Кракозявриком и домовым праздник устроили – Яблочный Спас. Ну и что, что не по календарю, зато весело. Мы друг друга спасали яблоками. Домового спасали от сливового варенья, Кракозяврика от чавканья (так и не спасли, к сожалению), а меня… А меня не от чего спасать. Кракозяврик предложил от неверия спасать, но я отказался. Что ещё за неверие, я от него давно спасся. Как тут не верить, если яблоки на берёзе среди зимы растут.
– Вот и тебя яблоки спасли, – резюмировал Кракозябрик, – это и называется Яблочный Спас.
В одно прекрасное утро Кракозябрик меня окончательно достал своим чересчур громким чавканьем:
– Ну, когда ты, наконец, закончишь! – возопил я. Возопил шёпотом, чтобы мои не услышали, а то решат, что я рехнулся. Крякозявриков, кроме меня, никто не видел, и, надо полагать, мне бы никто не поверил.
– Не скоро, – ответило это недоразумение, – я же не виноват, что сегодня тебе приснился такой большой и вкусный сон.
– Я лично не помню, что мне снилось.
– И не вспомнишь. Я же его съел. А приснилось тебе всего лишь небо. А ты летал.
– Прямо в небе? Задевая облака и крыши небоскрёбов… Делая виражи и смеясь от радости…
– Вот ещё. Тоже мне – орёл… Летал на два метра от земли, нелепо размахивая руками и совершенно не управляя телом.
– И это ты называешь полётом? Чушь какая-то, – зевнул я.
– Не чушь, а вполне реальный полёт. Такой, как у всех людей.
– Это во сне-то? Реальный?
– А ты думал? Я же ем это и вполне реально насыщаюсь.
И мне стало как-то грустно. Ну и как это, интересно, называется? Два метра… Я, что же, получается, даже во сне нормально полетать не могу? И где же в этом мире справедливость?
Чавканье Кракозяврика закончилось, и я смог снова заснуть. Мне приснилось, что я стою на крыше огромного здания и собираюсь спрыгнуть, взлететь. Но как-то боязно… Помучившись, я спускаюсь вниз, грустно бреду по улицам. И вдруг взлетаю. На два метра. Беспорядочно махая руками. Совершенно не управляя телом. Как все люди. И какое же это наслаждение – летать! И дело-то не в высоте. А в этом ни с чем не сравнимым чувством ликования, лёгкости и бог знает чего ещё! Я лечу, лечу, лечу!!!
…И пусть Кракозяврик подавится таким прекрасным и сладким сном…
Дарья ОРШАНСКАЯ
Зимняя сказка
Жили-были на свете Боги-Творцы.
Творцы они были, потому что им положено было творить. Вот они и творили: кто лес, кто море, кто город, кто страну, а кто – целую планету с людьми и животными.
Работу свою Боги любили. Им было интересно, кто из людей чего хочет. Увидели, что кому-то нравится тепло, – и сделали везде лето. Увидели, что кто-то прячется в тенёк, ища прохлады, – сделали зиму.
Среди Творцов был один маленький Бог. Этот маленький Бог очень любил ледяную ключевую воду. Он часто играл с ручьями, а они, будто добродушные щенята, ластились к нему. Этот Бог и придумал зимой снег! Все остальные Боги были в восхищении. Такая красота! А то раньше зимой было совсем неинтересно, просто холодно, и всё…
Маленький Бог был очень горд своей придумкой. Он часто спускался на землю, одевшись, как и все люди вокруг, – в тёплую куртку, ботинки, штаны и вязаную шапку с помпоном, – и стоял посреди улицы, глядя в небо, откуда падали пушистые хлопья снега. Особенно он любил это делать вечером, в свете фонарей. Все принимали его за простого мальчишку, и никому до него не было дела…
Восхищённая его задумкой, ещё одна Богиня придумала листопад. «Это тоже снег, – говорила она, – только не холодный, а золотой, багряный, оранжевый!» Тётушка маленького Бога придумала капель весной. «А что, – сказала она, – по-моему, очень даже неплохо!»
И всё было бы хорошо, только Боги уж очень увлеклись творением таких вот маленьких чудес. Они придумали прибой на море, и красивые звёздные ночи, и свежий ветерок по весне… Они придумали камины, санки и лыжи, придумали книги и дни рождения, новый год и подарки… И тогда вышестоящие Боги заметили, что эти Боги-Творцы уж слишком увлеклись.
Эти вышестоящие Боги строго предупредили Богов-Творцов, чтобы те не увлекались… но они не послушались. Творцы были рады своим маленьким чудесам, они чувствовали себя маленькими детьми, у которых хотят отобрать любимую игрушку…
Вышестоящие Боги рассердились. Они поняли, что их уговоры ни к чему не приведут. И тогда они лишили их способности творить, а потом взяли и поселили этих Богов на созданной ими же планете, оставили их наедине с теми чудесами, что они сотворили… впрочем, нет, не наедине. Ведь на этой планете уже жили люди, для которых и старались Боги…
С тех пор прошло много лет. Боги-Творцы постепенно вымерли. Они придумали множество легенд для своих детей, пытаясь оправдать своё присутствие на этой планете: и про звёздный ковчег, и про волшебный сад, и ещё много-много других… Правда, эти смешные люди опять всё переврали, и получилось как-то не так…
Боги потеряли возможность творить миры в настоящем. Им остались лишь те миры, что они могли воплотить своей фантазией…
Тем не менее, то там, то тут блеснёт лучик света. То прозвучит берущая за душу песня, то кто-то напишет удивительный роман, то просто стих… И ты вдруг поймёшь, что это они – потомки Богов-Творцов, они здесь, среди нас, мечтают, живут, творят… Поэтому не удивляйтесь, если вдруг увидите на запорошенной снегом улице фигуру мальчишки, стоящего под серым небом и упорно ловящего ртом снежинки… Может быть, он – потомок Творцов, и он только теперь понял, как же это сладко и больно – Творить…
Юрий КОКШАРОВ
Любит, не любит…
Сидел треть века на печи,
Не чуя ног, не видя звёзд,
И так тоскливо, хоть кричи,
И снится по ночам погост…
Родители с утра ушли в поле, поставив рядом со спящим Ильёй краюху чёрного хлеба и крынку молока. Утром соседская кошка Чумка разодрала бычий пузырь на окне, проникла в избу и то ли из вредности, то ли по глупости опрокинула крынку с молоком, разбудив Илью.
– Чтоб тебя крысы съели! – пожелал Чумке Илья.
Не обращая на него особого внимания, Чумка стала слизывать молоко с пола.
Он с грустью посмотрел на хлеб – без молока не то. Родители вернутся к вечеру. Над ним на потолке паук плёл паутину. К полудню в избе стало тепло, даже жарко. В единственное окно нещадно палило солнце. Илье очень хотелось пить, но встать он не мог, даже сесть не пытался.
– Пить! – жалобным голосом произнёс Илья.
В избу вошли три старца. Один слепой, один глухой и третий немой с рождения.
– Пить! – прохрипел Илья, глядя на гостей.
– Мы тоже хотим пить, не утолишь ли нашу жажду, добрый молодец? – сказал слепой.
– Я бы рад, да не знаю как! – ответил добрый молодец.
Старцы подошли к печи. Немой слегка стукнул посохом Илью по ноге.
– Эй, ты чего? – удивился Илья.
Глухой ткнул парня посохом в плёчо, а слепой стукнул по голове.
– Вы что, белены объелись? – сказал Илья, отмахиваясь от них.
– Да мы с утра маковой росинки на троих не пригубили! – показал ему знаками немой.
Слепой ткнул Илью в живот.
– Ой! – крикнул Илья, садясь на печь. – Ну, теперь держитесь! – и он прыгнул на старцев, которые, несмотря на возраст, ловко отпрянули в сторону от летящего на них Ильи.
Бум! Илья упал на живот. Старцы помогли ему встать на ноги.
– Я стою! – воскликнул удивлённый Илья. – Надо было мне раньше попробовать!
– Не благодари, – сказал слепой, – принеси нам лучше квасу или мёду.
Илья первый раз покинул пределы избы. Трава, деревья, цветы, птицы. По двору бегали куры. Илья подошёл к колодцу, в открытую дверь он часто видел, как из него отец набирал воду.
Возле соседней хаты, на лавочке, сидела девушка, на коленях у неё примостилась Чумка.
– Вот, сказала ведьма, когда лежачий явит свету свою силу, тогда наступит твой черёд замуж идти! – рассказывала девушка Чумке.
– Мур, – мурлыкнула кошка.
– Все мы из Мурома, – грустно сказала девушка, нагнулась и сорвала растущую рядом ромашку.
Илья зачерпнул ведром воду из колодца, отпил добрую половину и утёр рот рукавом.
– Любит, не любит, любит, не любит, – услышал он неподалёку нежный голос.
Илья завернул за угол своей избы и увидел девушку, обрывающую лепестки ромашки, и насторожившуюся кошку. До сих пор он не видел девушек, а с Чумкой уже успел познакомиться. Первая увиденная девушка показалась ему прекрасной и как магнитом потянула к себе. Увидев приближающегося Илью, Чумка, вспомнив утреннюю встречу, решила не искушать судьбу и спрыгнула с колен мечтающей девушки.
– Ты куда? – окликнула её девушка.
– Да пусть её… – усмехнулся приближающийся Илья.
Девушка обернулась, глаза её расширились и показались Илье ещё прекрасней.
– Лежачий! – крикнула она и бросилась бежать.
Илья подобрал ромашку и попробовал завершить гадание, но вместо одного лепестка его неумелые пальцы отрывали два-три. Он посмотрел вслед убегающей девушке: она уже достигла середины поляны и, запыхавшись, перешла на шаг. Илья отбросил в сторону ромашку и, ускоряя шаг, направился за понравившейся девушкой. Бежать было непривычно, но приятно. Ещё чуть-чуть – и он её нагонит. Услышав сзади громкое сопение, девушка обернулась и с криком: «Ой, мамочки!» бросилась к дубраве, до которой оставалась менее ста шагов.
– Подожди! – крикнул Илья, запинаясь о кочку и падая второй раз за день.
Этот крик подстегнул бедную девушку, и, почувствовав прилив сил, она с проворством кошки влезла на дуб и затаилась в ветвях. Илья, прихрамывая, вошёл в дубраву.
– Эй, где ты? – крикнул он. – Не бойся, я тебя не обижу!
Девушка немного успокоилась и чихнула в знак подтверждения.
– Любит! – услышала она и увидела, как один из дубов медленно оторвался от земли, на мгновение застыл в воздухе и с шумом упал на землю.
– Не любит! – через пару минут второй дуб совершил тот же маневр.
– Любит! – раздалось снизу. Её глаза вновь расширились, когда её дуб медленно стал подниматься в воздух; она громко чихнула, падая в крепкие объятия Ильи.
Анастасия РУССКИХ
Игроки
(королевство тричетвёртое)
Сюда мы заглянем совсем ненадолго. Мы только чуть приотодвинем портьеру, легко колышущуюся под наплывами тёплого вечернего ветра, и посмотрим украдкой в комнату, где Дракон и Принцесса, сидя за столом, играют в роскошные резные шахматы и ведут приятную беседу, понимающе улыбаясь друг другу…
– Ну, – говорит Дракон, закусывая ухмылку. – Каков я был сегодня, дорогая?
– Ты был совершенно великолепен, – отвечает Принцесса. – Этот молокосос так и полетел вверх тормашками со своего дурацкого коня!.. Тебе шах, моя ящерка.
– Хм, хм… Закрылся ферзём, моя девочка… Но ты что-то давно у меня не резвилась, правда?
– О… Я приберегаю кое-что для того Принца, который всё шарится в зарослях и высматривает окольные подходы.
– Ты его заметила?
– Конечно! Трус. Не хочет сражаться. Хочет увезти меня тайком. Фу! Как это мелко.
– Отвратительно. Ты уже что-нибудь предприняла?
– Разумеется. На днях я не затворила штор, принимая ванну.
– Озорница…
– М-м.
– Съел бы тебя. Проказница. Вскрытый шах.
– Ты жертвуешь слона?
– Офицера.
– Это слон. По-грамотному – это слон.
– Тем не менее, я жертвую офицера. Тебе, моё золотко. Развлекайся. Ведь этот затейник, кажется, имеет военное образование?
– Душка! Какой ты юморной, просто душка, маленький варанчик… Так вот. Завтра он попытается забраться ко мне в окно…
– Ах, мерзавец.
– Притаись за изгородью и подсматривай. Я подстроила так, что в решающий момент петля захлестнёт его ногу, поднимет и подвесит на высоте пятого этажа. Представляешь, как он будет вопить?
Дракон закатывается хохотом, пытаясь сквозь смех произнести: «А я подойду…»
– Подойди, – заливаясь нежным колокольчиком, вторит Принцесса. – И скажи: «У!»
– Ага! И ещё я качну его когтем.
– Осторожно.
– Ладно. Осторожно. Тебе мат, моё яблочко.
– Опять!
– Да.
– Как ты умён, мой кожаный поясок… А помнишь того умника, который заявился сюда с мечом и огнетушителем?
– О! Как же забыть! Технический прогресс, ёлы-палы… Расставляй заново, моя птичка.
– Ну уж нет. Не моя очередь.
– Твоя. Позволь напомнить, твоя.
– Ну и всё равно. Ты выиграл. Расставляй сам за это.
– Что ты сделала с его конём? Не может быть, чтобы ты его просто шлёпнула.
– Ну, не может, не может… Я всадила хороший розовый шип в его зад.
– Да?!
– Да.
– Я всегда подозревал что-то в этом роде! Ты помнишь, что они оба представляли собою потом – в этой мыльной пене?
Принцесса и Дракон снова смеются.
– Такой белый тортик! «Графские развалины»!
– Развалина на коне! Но не графская…
– Ого! Бери выше! Это был, по меньшей мере, герцог!
– Не принц?
– Нет. Я слышала, отпрыск одной очень боковой ветви. Очень.
– Измельчали, мерзавцы. И на кого претендуют! На мою девочку, мою красавицу!..
– И кого тщатся одолеть! Моего грозного, непобедимого!.. Самонадеянные юнцы… Что они понимают? Только и могут, что скакать на своих дурацких конях.
Дракон молчит, и на его шиповатой морде отображается сладкое мление. Он уже предвкушает, что она скажет сейчас:
– Я не променяю тебя ни на кого, моё прекрасное чудовище… Ведь ты умеешь летать!..
Мы закрываем за собой так нескромно отдёрнутую портьеру и тихо удаляемся из владений этой счастливой парочки, – впрочем, ещё успевая различить несущийся вслед тихий смех и обрывок фразы:
– …а следующего мы окунём в бассейн…
Виктория ТРЕГУБОВА
Крикунья
На лысом холме, опоясанном большим валом бурелома, стоит Крикунья. Её иссушённая фигура выточена из очень крепкого посеревшего дерева ещё в стародавнейшие времена. Её всклокоченные волосы хаотично треплет постоянный на этой высоте ветер. Они исклочены ливнями и дождями и истрескались от трещин – ростков солнечных семян. Но каждое поколение кто-то подновляет их.
Крикунья однонога. А широкие крылья на безруких плечах всегда поворачивают её лицом к ветру. В лице вырезан широко разинутый рот, откуда расходятся пещерки, в которых под порывами ветра рождается странное сочетание недобрых звуков.
Среди беспорядочных нагромождений растительного хаоса Крикунья каждодневно длительно и упорно выводит свое житьё-нытьё. Колючему глухому лому сухих ветвей, скудно растущим на этом пустыре живым веточкам, редко проходящим по нему зверям, летучим и в прахе струящимся, – каждому, кто окажется с ней рядом, бросает она в уши сумбурную, грустно-озлобленную горсть звуков. Звуков, врубающихся сорными корешками в красную, жёлтую или иную плоть. Это то шипящие мусоринки ругани, то трясинка всхлипываний, то затягивающие воронки-лютики тяжёлого кашля, то пронзительные звуки тела человека, остающегося в кромешном одиночестве. Или, в непогоду, это искорки ужаса, взрывающиеся грибы-бульканья вытекающей крови, сухие карканья прощания с жизнью, рукой или ногой.
Странно, что звери и даже растения, кажется, избегают Крикунью. А вот люди поселились у её холма и так привыкли к этим пугающим и печальным звукам, что уже не замечают их, вспоминают только в сказаниях. Стебли древности, врастающие в эти сказы, приносят в своих стручках знание, якобы множество жизней покровительниц рода назад Крикунья не кричала. Старухи говорят, что виной этому ветер, постоянно меняющий всё вокруг. Он-то и продул трубы в грудь её, чтобы звучать там песней обреченности. Поэтому, может быть, жизнь деревни, расположившейся под холмом, оказывается на поверку всегда дырявой и пустой.
Но люди продолжают жить у стоп Крикуньи как ни в чём не бывало. И мудрые старейшины, провидящие будущее, не увели своих сыновей и дочерей в другие места. Может быть, они увидели в его влажном тёмном зеве, что в горло-животе Крикуньи ветер прорубит музыкальный тоннель, где будут рождаться в звуках ручейки струящейся дружбы, равномерное цоканье труда, щемящий пух ласки, стремительная шершавость молодости и сердцебиение любви? Уже сейчас из пустоты её слышатся иногда звуки, похожие на касания губ и слияние тел.
Самый сладкий сон
Вообще-то Кракозяврики способны жить везде – на море, на суше, в горах, на деревьях, в норах… Где уснул – там и дом.
Но вот этот почему-то решил устроиться именно в кармане моих штанов. И, главное, карман-то не то чтобы самый большой… Но, говорит, что уютно.
Я первое время напрягался, а потом решил: бог с ним, нехай живёт… Беспокойства особого он не доставлял. Вот только есть он любил рано утром, при этом отвратительно и громко чавкая. Что уж он там ел – непонятно. Я вообще не знаю, чем эти существа питаются. Этот говорит, что питается моими снами. Неужели, поедая сны, возможно так чавкать?
Зато он здорово развлекал меня своими байками. Ну, например, он утверждал, что лично знаком с Бабой-ягой и никакая нога у неё не костяная, а очень даже цельнометаллическая. Или рассказывал об утренних играх русалок. Эти завлекательницы по утрам собирали росу с кувшинок, а потом брызгали её на стрекоз. От этого стрекозы становились златокрылыми бабочками, которые приносят людям мечты.
Разумеется, я не собирался во всё это верить. Я же твёрдо знаю, что никакой Бабы-яги не существует, да и русалки, если и жили когда-то, то должны, нет, просто обязаны вымереть при нынешней экологии. Но Кракозяврик обижался.
– Как это – вымереть? Да они, знаешь, и не такое переживали, подумаешь, экологией запугали! Да мы все жили ещё при парниковом эффекте, да мы ещё всех вас, людей, переживём и экологию эту вашу тоже переживём. Нам всем знаешь, сколько лет? Знаешь? Нет? Вот и я не знаю.
– Конечно, не знаешь, ты же считать не умеешь.
Кракозяврик окончательно обижался, а у меня становилось паршиво на душе. Ну, вот опять, мол, зачем обидел? А может, и правда существуют все эти русалки, бабы-яги, лешие… Кракозяврики же существуют. Хотя скажи я кому об этом, меня бы, в лучшем случае, на смех подняли.
А однажды он познакомил меня с домовым. Причём с моим же собственным. Ну, скажите на милость, откуда я мог знать, что у меня под кроватью живёт очень даже симпатичный старичок? И что этот старичок очень любит чай с вареньем и давно обижается на меня, что я его этим вышеуказанным лакомством не угощаю? А слабо было как следует представиться сразу: вот, мол, я твой домовой, живу здесь, хочу есть. А то, видите ли, не принято у них так… А я сам догадываться должен… Ну, в общем, дулся он на меня этак минут десять, потом я ему этого самого чая принёс с вареньем сливовым, и домовой оттаял. Мы с ним с тех пор дружим крепко. Правда, в гости он больше не ходит, хотя куда ходить, и так под кроватью живёт, только невидимо как-то. Зато чай с вареньем я ему всегда под кровать ставлю. Так что чавкают мои соседи теперь вдвоём. А домовой ещё и хлюпает.
А в январе Кракозяврик мне ветку принёс. Берёзовую. Зелёную-презелёную.
– Ты, – говорю, – где такую взял среди зимы?
– В гости ходил к другу. Он в волшебном лесу живёт, там всегда всё зелёное.
– Что, в наше время и такой лес ещё существует?
– А куда ему деться-то?
– Ну, ты смотри, какой он, волшебный мир этот ваш. Ничё ему не делается, как ни издевайся, – удивлялся я. Не поверить я уже не смог.
– Это ещё что, вот через месяц на ней яблочки появятся…
– На берёзе-то?
– А то? Яблочко-то от берёзки недалече падает! Сейчас мы её в водичку поставим – и появятся они, миленькие…
Яблочки и в самом деле появились. Наливные, румяные… В тот день мы с Кракозявриком и домовым праздник устроили – Яблочный Спас. Ну и что, что не по календарю, зато весело. Мы друг друга спасали яблоками. Домового спасали от сливового варенья, Кракозяврика от чавканья (так и не спасли, к сожалению), а меня… А меня не от чего спасать. Кракозяврик предложил от неверия спасать, но я отказался. Что ещё за неверие, я от него давно спасся. Как тут не верить, если яблоки на берёзе среди зимы растут.
– Вот и тебя яблоки спасли, – резюмировал Кракозябрик, – это и называется Яблочный Спас.
В одно прекрасное утро Кракозябрик меня окончательно достал своим чересчур громким чавканьем:
– Ну, когда ты, наконец, закончишь! – возопил я. Возопил шёпотом, чтобы мои не услышали, а то решат, что я рехнулся. Крякозявриков, кроме меня, никто не видел, и, надо полагать, мне бы никто не поверил.
– Не скоро, – ответило это недоразумение, – я же не виноват, что сегодня тебе приснился такой большой и вкусный сон.
– Я лично не помню, что мне снилось.
– И не вспомнишь. Я же его съел. А приснилось тебе всего лишь небо. А ты летал.
– Прямо в небе? Задевая облака и крыши небоскрёбов… Делая виражи и смеясь от радости…
– Вот ещё. Тоже мне – орёл… Летал на два метра от земли, нелепо размахивая руками и совершенно не управляя телом.
– И это ты называешь полётом? Чушь какая-то, – зевнул я.
– Не чушь, а вполне реальный полёт. Такой, как у всех людей.
– Это во сне-то? Реальный?
– А ты думал? Я же ем это и вполне реально насыщаюсь.
И мне стало как-то грустно. Ну и как это, интересно, называется? Два метра… Я, что же, получается, даже во сне нормально полетать не могу? И где же в этом мире справедливость?
Чавканье Кракозяврика закончилось, и я смог снова заснуть. Мне приснилось, что я стою на крыше огромного здания и собираюсь спрыгнуть, взлететь. Но как-то боязно… Помучившись, я спускаюсь вниз, грустно бреду по улицам. И вдруг взлетаю. На два метра. Беспорядочно махая руками. Совершенно не управляя телом. Как все люди. И какое же это наслаждение – летать! И дело-то не в высоте. А в этом ни с чем не сравнимым чувством ликования, лёгкости и бог знает чего ещё! Я лечу, лечу, лечу!!!
…И пусть Кракозяврик подавится таким прекрасным и сладким сном…
Дарья ОРШАНСКАЯ
Зимняя сказка
Жили-были на свете Боги-Творцы.
Творцы они были, потому что им положено было творить. Вот они и творили: кто лес, кто море, кто город, кто страну, а кто – целую планету с людьми и животными.
Работу свою Боги любили. Им было интересно, кто из людей чего хочет. Увидели, что кому-то нравится тепло, – и сделали везде лето. Увидели, что кто-то прячется в тенёк, ища прохлады, – сделали зиму.
Среди Творцов был один маленький Бог. Этот маленький Бог очень любил ледяную ключевую воду. Он часто играл с ручьями, а они, будто добродушные щенята, ластились к нему. Этот Бог и придумал зимой снег! Все остальные Боги были в восхищении. Такая красота! А то раньше зимой было совсем неинтересно, просто холодно, и всё…
Маленький Бог был очень горд своей придумкой. Он часто спускался на землю, одевшись, как и все люди вокруг, – в тёплую куртку, ботинки, штаны и вязаную шапку с помпоном, – и стоял посреди улицы, глядя в небо, откуда падали пушистые хлопья снега. Особенно он любил это делать вечером, в свете фонарей. Все принимали его за простого мальчишку, и никому до него не было дела…
Восхищённая его задумкой, ещё одна Богиня придумала листопад. «Это тоже снег, – говорила она, – только не холодный, а золотой, багряный, оранжевый!» Тётушка маленького Бога придумала капель весной. «А что, – сказала она, – по-моему, очень даже неплохо!»
И всё было бы хорошо, только Боги уж очень увлеклись творением таких вот маленьких чудес. Они придумали прибой на море, и красивые звёздные ночи, и свежий ветерок по весне… Они придумали камины, санки и лыжи, придумали книги и дни рождения, новый год и подарки… И тогда вышестоящие Боги заметили, что эти Боги-Творцы уж слишком увлеклись.
Эти вышестоящие Боги строго предупредили Богов-Творцов, чтобы те не увлекались… но они не послушались. Творцы были рады своим маленьким чудесам, они чувствовали себя маленькими детьми, у которых хотят отобрать любимую игрушку…
Вышестоящие Боги рассердились. Они поняли, что их уговоры ни к чему не приведут. И тогда они лишили их способности творить, а потом взяли и поселили этих Богов на созданной ими же планете, оставили их наедине с теми чудесами, что они сотворили… впрочем, нет, не наедине. Ведь на этой планете уже жили люди, для которых и старались Боги…
С тех пор прошло много лет. Боги-Творцы постепенно вымерли. Они придумали множество легенд для своих детей, пытаясь оправдать своё присутствие на этой планете: и про звёздный ковчег, и про волшебный сад, и ещё много-много других… Правда, эти смешные люди опять всё переврали, и получилось как-то не так…
Боги потеряли возможность творить миры в настоящем. Им остались лишь те миры, что они могли воплотить своей фантазией…
Тем не менее, то там, то тут блеснёт лучик света. То прозвучит берущая за душу песня, то кто-то напишет удивительный роман, то просто стих… И ты вдруг поймёшь, что это они – потомки Богов-Творцов, они здесь, среди нас, мечтают, живут, творят… Поэтому не удивляйтесь, если вдруг увидите на запорошенной снегом улице фигуру мальчишки, стоящего под серым небом и упорно ловящего ртом снежинки… Может быть, он – потомок Творцов, и он только теперь понял, как же это сладко и больно – Творить…
Юрий КОКШАРОВ
Любит, не любит…
Сидел треть века на печи,
Не чуя ног, не видя звёзд,
И так тоскливо, хоть кричи,
И снится по ночам погост…
Родители с утра ушли в поле, поставив рядом со спящим Ильёй краюху чёрного хлеба и крынку молока. Утром соседская кошка Чумка разодрала бычий пузырь на окне, проникла в избу и то ли из вредности, то ли по глупости опрокинула крынку с молоком, разбудив Илью.
– Чтоб тебя крысы съели! – пожелал Чумке Илья.
Не обращая на него особого внимания, Чумка стала слизывать молоко с пола.
Он с грустью посмотрел на хлеб – без молока не то. Родители вернутся к вечеру. Над ним на потолке паук плёл паутину. К полудню в избе стало тепло, даже жарко. В единственное окно нещадно палило солнце. Илье очень хотелось пить, но встать он не мог, даже сесть не пытался.
– Пить! – жалобным голосом произнёс Илья.
В избу вошли три старца. Один слепой, один глухой и третий немой с рождения.
– Пить! – прохрипел Илья, глядя на гостей.
– Мы тоже хотим пить, не утолишь ли нашу жажду, добрый молодец? – сказал слепой.
– Я бы рад, да не знаю как! – ответил добрый молодец.
Старцы подошли к печи. Немой слегка стукнул посохом Илью по ноге.
– Эй, ты чего? – удивился Илья.
Глухой ткнул парня посохом в плёчо, а слепой стукнул по голове.
– Вы что, белены объелись? – сказал Илья, отмахиваясь от них.
– Да мы с утра маковой росинки на троих не пригубили! – показал ему знаками немой.
Слепой ткнул Илью в живот.
– Ой! – крикнул Илья, садясь на печь. – Ну, теперь держитесь! – и он прыгнул на старцев, которые, несмотря на возраст, ловко отпрянули в сторону от летящего на них Ильи.
Бум! Илья упал на живот. Старцы помогли ему встать на ноги.
– Я стою! – воскликнул удивлённый Илья. – Надо было мне раньше попробовать!
– Не благодари, – сказал слепой, – принеси нам лучше квасу или мёду.
Илья первый раз покинул пределы избы. Трава, деревья, цветы, птицы. По двору бегали куры. Илья подошёл к колодцу, в открытую дверь он часто видел, как из него отец набирал воду.
Возле соседней хаты, на лавочке, сидела девушка, на коленях у неё примостилась Чумка.
– Вот, сказала ведьма, когда лежачий явит свету свою силу, тогда наступит твой черёд замуж идти! – рассказывала девушка Чумке.
– Мур, – мурлыкнула кошка.
– Все мы из Мурома, – грустно сказала девушка, нагнулась и сорвала растущую рядом ромашку.
Илья зачерпнул ведром воду из колодца, отпил добрую половину и утёр рот рукавом.
– Любит, не любит, любит, не любит, – услышал он неподалёку нежный голос.
Илья завернул за угол своей избы и увидел девушку, обрывающую лепестки ромашки, и насторожившуюся кошку. До сих пор он не видел девушек, а с Чумкой уже успел познакомиться. Первая увиденная девушка показалась ему прекрасной и как магнитом потянула к себе. Увидев приближающегося Илью, Чумка, вспомнив утреннюю встречу, решила не искушать судьбу и спрыгнула с колен мечтающей девушки.
– Ты куда? – окликнула её девушка.
– Да пусть её… – усмехнулся приближающийся Илья.
Девушка обернулась, глаза её расширились и показались Илье ещё прекрасней.
– Лежачий! – крикнула она и бросилась бежать.
Илья подобрал ромашку и попробовал завершить гадание, но вместо одного лепестка его неумелые пальцы отрывали два-три. Он посмотрел вслед убегающей девушке: она уже достигла середины поляны и, запыхавшись, перешла на шаг. Илья отбросил в сторону ромашку и, ускоряя шаг, направился за понравившейся девушкой. Бежать было непривычно, но приятно. Ещё чуть-чуть – и он её нагонит. Услышав сзади громкое сопение, девушка обернулась и с криком: «Ой, мамочки!» бросилась к дубраве, до которой оставалась менее ста шагов.
– Подожди! – крикнул Илья, запинаясь о кочку и падая второй раз за день.
Этот крик подстегнул бедную девушку, и, почувствовав прилив сил, она с проворством кошки влезла на дуб и затаилась в ветвях. Илья, прихрамывая, вошёл в дубраву.
– Эй, где ты? – крикнул он. – Не бойся, я тебя не обижу!
Девушка немного успокоилась и чихнула в знак подтверждения.
– Любит! – услышала она и увидела, как один из дубов медленно оторвался от земли, на мгновение застыл в воздухе и с шумом упал на землю.
– Не любит! – через пару минут второй дуб совершил тот же маневр.
– Любит! – раздалось снизу. Её глаза вновь расширились, когда её дуб медленно стал подниматься в воздух; она громко чихнула, падая в крепкие объятия Ильи.
Анастасия РУССКИХ
Игроки
(королевство тричетвёртое)
Сюда мы заглянем совсем ненадолго. Мы только чуть приотодвинем портьеру, легко колышущуюся под наплывами тёплого вечернего ветра, и посмотрим украдкой в комнату, где Дракон и Принцесса, сидя за столом, играют в роскошные резные шахматы и ведут приятную беседу, понимающе улыбаясь друг другу…
– Ну, – говорит Дракон, закусывая ухмылку. – Каков я был сегодня, дорогая?
– Ты был совершенно великолепен, – отвечает Принцесса. – Этот молокосос так и полетел вверх тормашками со своего дурацкого коня!.. Тебе шах, моя ящерка.
– Хм, хм… Закрылся ферзём, моя девочка… Но ты что-то давно у меня не резвилась, правда?
– О… Я приберегаю кое-что для того Принца, который всё шарится в зарослях и высматривает окольные подходы.
– Ты его заметила?
– Конечно! Трус. Не хочет сражаться. Хочет увезти меня тайком. Фу! Как это мелко.
– Отвратительно. Ты уже что-нибудь предприняла?
– Разумеется. На днях я не затворила штор, принимая ванну.
– Озорница…
– М-м.
– Съел бы тебя. Проказница. Вскрытый шах.
– Ты жертвуешь слона?
– Офицера.
– Это слон. По-грамотному – это слон.
– Тем не менее, я жертвую офицера. Тебе, моё золотко. Развлекайся. Ведь этот затейник, кажется, имеет военное образование?
– Душка! Какой ты юморной, просто душка, маленький варанчик… Так вот. Завтра он попытается забраться ко мне в окно…
– Ах, мерзавец.
– Притаись за изгородью и подсматривай. Я подстроила так, что в решающий момент петля захлестнёт его ногу, поднимет и подвесит на высоте пятого этажа. Представляешь, как он будет вопить?
Дракон закатывается хохотом, пытаясь сквозь смех произнести: «А я подойду…»
– Подойди, – заливаясь нежным колокольчиком, вторит Принцесса. – И скажи: «У!»
– Ага! И ещё я качну его когтем.
– Осторожно.
– Ладно. Осторожно. Тебе мат, моё яблочко.
– Опять!
– Да.
– Как ты умён, мой кожаный поясок… А помнишь того умника, который заявился сюда с мечом и огнетушителем?
– О! Как же забыть! Технический прогресс, ёлы-палы… Расставляй заново, моя птичка.
– Ну уж нет. Не моя очередь.
– Твоя. Позволь напомнить, твоя.
– Ну и всё равно. Ты выиграл. Расставляй сам за это.
– Что ты сделала с его конём? Не может быть, чтобы ты его просто шлёпнула.
– Ну, не может, не может… Я всадила хороший розовый шип в его зад.
– Да?!
– Да.
– Я всегда подозревал что-то в этом роде! Ты помнишь, что они оба представляли собою потом – в этой мыльной пене?
Принцесса и Дракон снова смеются.
– Такой белый тортик! «Графские развалины»!
– Развалина на коне! Но не графская…
– Ого! Бери выше! Это был, по меньшей мере, герцог!
– Не принц?
– Нет. Я слышала, отпрыск одной очень боковой ветви. Очень.
– Измельчали, мерзавцы. И на кого претендуют! На мою девочку, мою красавицу!..
– И кого тщатся одолеть! Моего грозного, непобедимого!.. Самонадеянные юнцы… Что они понимают? Только и могут, что скакать на своих дурацких конях.
Дракон молчит, и на его шиповатой морде отображается сладкое мление. Он уже предвкушает, что она скажет сейчас:
– Я не променяю тебя ни на кого, моё прекрасное чудовище… Ведь ты умеешь летать!..
Мы закрываем за собой так нескромно отдёрнутую портьеру и тихо удаляемся из владений этой счастливой парочки, – впрочем, ещё успевая различить несущийся вслед тихий смех и обрывок фразы:
– …а следующего мы окунём в бассейн…
Виктория ТРЕГУБОВА
Крикунья
На лысом холме, опоясанном большим валом бурелома, стоит Крикунья. Её иссушённая фигура выточена из очень крепкого посеревшего дерева ещё в стародавнейшие времена. Её всклокоченные волосы хаотично треплет постоянный на этой высоте ветер. Они исклочены ливнями и дождями и истрескались от трещин – ростков солнечных семян. Но каждое поколение кто-то подновляет их.
Крикунья однонога. А широкие крылья на безруких плечах всегда поворачивают её лицом к ветру. В лице вырезан широко разинутый рот, откуда расходятся пещерки, в которых под порывами ветра рождается странное сочетание недобрых звуков.
Среди беспорядочных нагромождений растительного хаоса Крикунья каждодневно длительно и упорно выводит свое житьё-нытьё. Колючему глухому лому сухих ветвей, скудно растущим на этом пустыре живым веточкам, редко проходящим по нему зверям, летучим и в прахе струящимся, – каждому, кто окажется с ней рядом, бросает она в уши сумбурную, грустно-озлобленную горсть звуков. Звуков, врубающихся сорными корешками в красную, жёлтую или иную плоть. Это то шипящие мусоринки ругани, то трясинка всхлипываний, то затягивающие воронки-лютики тяжёлого кашля, то пронзительные звуки тела человека, остающегося в кромешном одиночестве. Или, в непогоду, это искорки ужаса, взрывающиеся грибы-бульканья вытекающей крови, сухие карканья прощания с жизнью, рукой или ногой.
Странно, что звери и даже растения, кажется, избегают Крикунью. А вот люди поселились у её холма и так привыкли к этим пугающим и печальным звукам, что уже не замечают их, вспоминают только в сказаниях. Стебли древности, врастающие в эти сказы, приносят в своих стручках знание, якобы множество жизней покровительниц рода назад Крикунья не кричала. Старухи говорят, что виной этому ветер, постоянно меняющий всё вокруг. Он-то и продул трубы в грудь её, чтобы звучать там песней обреченности. Поэтому, может быть, жизнь деревни, расположившейся под холмом, оказывается на поверку всегда дырявой и пустой.
Но люди продолжают жить у стоп Крикуньи как ни в чём не бывало. И мудрые старейшины, провидящие будущее, не увели своих сыновей и дочерей в другие места. Может быть, они увидели в его влажном тёмном зеве, что в горло-животе Крикуньи ветер прорубит музыкальный тоннель, где будут рождаться в звуках ручейки струящейся дружбы, равномерное цоканье труда, щемящий пух ласки, стремительная шершавость молодости и сердцебиение любви? Уже сейчас из пустоты её слышатся иногда звуки, похожие на касания губ и слияние тел.
Назад |