Дальше сидели и просто болтали. Вспомнили всю родню, тех, кого уж нет в живых, и тех, кто еще остался. У Ивана на душе сделалось легко-легко. Он сидел, улыбался счастливой улыбкой и добрыми глазами смотрел на дядю с тетей.
– Балбес!
Дядя Толя постучал Ивана пальцем по лбу. Он захмелел.
– Ты же мне кровный! Мы же родня с тобой самая что ни есть близкая. Как же я могу на тебя обиду держать за ерунду какую-то?
– А то родные не обижаются друг на друга! – возразил племянник.
– Обижаются... Потому что дураки. А мы-то с тобой умные должны быть!
Ближе к вечеру пришел Серега с женой: им позвонила тетя Лена и сказала, что приехал Иван. Брат, отслужив в армии, вернулся в родную деревню, женился на бывшей своей однокласснице, и сейчас они жили здесь же, через улицу. Принесли с собой тоже кое-чего – отметить встречу и Первомай.
Дядя Толя, выпив еще рюмку коньяка, от спиртного отказался и просто сидел за столом, пил чай и с улыбкой смотрел, как братовья, перебивая друг друга, что-то рассказывали, вспоминали детство, смеялись.
– Слушай, Ванька, а давай споем с тобой, а? – предложил Сергей. – Но не эти вот дурацкие, которые сейчас поют, ерунду всякую, а что-нибудь старое, что наши деды да родители пели. А?
– Давай споем, – согласился тот. – Вот эту вот давай, «позабыт, позаброшен» которая.
– Давай...
– Да ну вас, – возразила Серегина жена. – Шибко она грустная какая-то да тоскливая. Лучше другое что-нибудь спойте.
– А какая жисть была, такие и песни пели, – возразил в свою очередь Серега. – Так что слушай...
И братья, обнявшись, затянули:
Как в саду при доли-и-ине-е-е
Громко пе-е-ел со-оло-о-ове-е-ей.
А я, мальчик, на-а чу-ужби-ине-е
Позабы-ыт от лю-ю-юде-е-ей.
Когда они допели, в гости подтянулись соседи – муж с женой, годами чуть постарше Ивана с Сергеем, тоже не с пустыми руками. Мужик был уже слегка навеселе. Увидев у соседского дома чужую машину, он понял, что там гуляют, ну и решил не пропустить такое мероприятие. Жена же пошла с ним, больше чтоб проконтролировать, дабы он не перебрал.
Мужики сидели за столом, громко болтали, обсуждали политику. Женщины послушали, послушали да и ушли от них на кухню. Сергей с отцовским соседом убеждали Ивана остаться еще на пару деньков, но тот лишь упрямо мотал головой и тяжело вздыхал.
– Ваньша, оставайся, брательник, – говорил Сергей. – На рыбалку маханем, сейчас разлив, сетешку бросим.
– Не, не, – отмахивался Иван, – мне на работу пятого числа надо, а еще дома дел полно.
Спели все вместе еще песню, на этот раз «У солдата выходной». Серега кричал, что она у него самая любимая, перечить ему не стали, спели. Потом опять обсудили правительство, международное положение, вспомнили футбол с хоккеем, не без этого...
Наконец часам к восьми деревенские гости разошлись по домам. Иван сидел, поставив локти на стол и положив голову на руки. Большого опьянения не было – так, приятный хмель, когда на душе тепло и покойно, когда всех вокруг любишь и хочется этих всех расцеловать.
– Эх, как же хорошо... – улыбнулся он и повернул голову к дядьке, который сидел рядом на диване. – Дурак я, что давно не приезжал к вам. Это уж сколько? Лет пятнадцать, однако, не был? А родина ведь здесь как-никак... Ведь и вправду соскучился по всем по вам. Сейчас только понял, как сильно соскучился.
– А выходит, племяш, если б не вспомнил ты тот случай с мопедом, так и не приехал бы сегодня? – подмигнул ему дядька.
Иван тяжело вздохнул.
– Не знаю, дядь Толь, врать не буду. Может, и не приехал бы, – печально покачал он головой. – То одно, то другое, то работа, то хозяйство. Одним словом, суета сует... На рыбалку сходить, с удочкой на бережку посидеть и то некогда.
– Ну что ж... Стало быть, не зря тебе память выдала из закромов своих, а? Чтоб приехал ты да чтоб повидались хоть... А стыдно бы не стало, так и не вспомнил бы дядьку своего. Так ведь?
Племянник серьезно посмотрел на дядьку вдруг погрустневшими глазами:
– Слушай, дядь Толь, а мне сейчас и за это стыдно стало. Ну... за то, что не был давно. Вот елки-палки... – Он закрыл глаза и, повесив голову, помотал ею из стороны в сторону. – И вправду, стыдно...
Наутро Иван позвонил жене и сказал, что останется у дядьки еще на ночку, что домой приедет третьего.
Вдоль стены конференц-зала пансионата «Жемчужный» в два ряда стояли стулья, на которых сидело человек десять. Окна в зале были плотно зашторены, и включенные через один светильники тускло, вполсилы освещали невысокого мужчину с гитарой, стоявшего перед слушателями. Ему было лет пятьдесят пять, может, чуть больше. На лице его явно читалась усталость, особенно в глазах, которые он время от времени широко раскрывал, начиная при этом часто-часто моргать, словно пытался избавиться от чего-то мешавшего.
– Ну и в завершение своего выступления я хотел бы исполнить еще одну песню тех лет. – Мужчина провел ладонью по коротко стриженным волосам, изрядно побитым сединой, потом поправил гитару. – Думаю, многие из вас должны ее помнить, она была довольно популярна. А исполнял ее вокально-инструментальный ансамбль «Пламя». Называется песня «Мы строим БАМ», автором слов был талантливый журналист Виталий Петров.
Ударив по нейлоновым струнам, он сыграл небольшое вступление и запел:
Рельсы упрямо режут тайгу,
Дерзко и прямо, в зной и пургу.
Веселей, ребята, выпало нам
Строить путь железный, а короче – БАМ.
Голос у мужчины был довольно приятный. Пел он спокойно, ровно, без надрыва, не забывая время от времени бросать взгляды на сидевших перед ним людей и кивать им, призывая подпевать. Зрители – все люди явно пенсионного возраста – кивали в ответ, улыбались, кто-то тихонько притоптывал, а некоторые действительно пробовали подтягивать слова песни.
И сквозь туманы, и сквозь года
До океана помчат поезда.
Веселей, ребята, выпало нам
Строить путь железный, а короче – БАМ.
Закончив петь, гитарист в последний раз ударил по струнам и поклонился захлопавшим зрителям.
– Спасибо. Спасибо большое, – кивал он с усталой улыбкой.
– Только, кажется, у нее название было просто «Строим БАМ», без «мы», и пели ее, как я помню, «Самоцветы», – вставая со стула, сказала ярко накрашенная, загорелая до черноты морщинистая женщина в широкополой пляжной шляпе.
Гитарист пожал плечами:
– Вполне возможно. В то время одну песню могли разные группы исполнять: «Пламя», «Самоцветы», «Веселые ребята», «Лейся, песня»... Просто аранжировки немного отличались.
– Я помню, эту песню еще гимном БАМа называли, – закивала другая женщина – в больших роговых очках и длинном, до пола, цветастом платье. – А вообще-то – да, хорошие песни тогда были, не то что сейчас. Ерунду всякую поют, бормочут чего-то, а чего – и не поймешь. И ругаются, и матерятся со сцены. – И она сердито покачала головой.
– Ой, и не говорите. – Женщина в пляжной шляпе тоже нахмурилась и махнула рукой. – Всё развалили, всё... Ни песен, ни музыки хорошей не стало. А раньше другое дело было. – Улыбнувшись, она кивнула гитаристу: – Спасибо вам большое за выступление, как в молодости побывали.
Тот улыбнулся в ответ:
– Вам спасибо, что пришли. Всего вам доброго и хорошего отдыха.
– Спасибо. Спасибо...
Когда все потянулись к выходу, а гитарист стал укладывать инструмент в потертый кофр, к нему вразвалку подошел грузный, с большим животом мужчина, который до этого все выступление молча сидел на стуле с краю.
– А я вас сразу узнал, – тяжело дыша, произнес он грубоватым баском. – Я еще два года назад вас слушал.
– Да? – улыбнулся гитарист. – Ну что ж, я рад.
– Только в другом месте это было, в «Чайке» я тогда отдыхал.
Не зная, что ответить, музыкант чуть пожал плечами.
– И вы тогда, кстати, те же самые песни пели. Я думал, вы хоть сегодня что-нибудь новенькое споете, а все то же самое опять.
Гитарист немного смутился и виновато развел руками:
– Так, наверное, совпало. Просто у меня есть подборка именно ретропесен, и я время от времени с ними выступаю. Ну и сегодня вот...
– Да? А я уж думаю: ну мужик дает, одно и то же каждый раз шпарит.
– Да нет... нет, конечно же. – Гитарист смущенно переступил с ноги на ногу и посмотрел по сторонам. – Совпало так...
– Ну, ладно. Счастливо тогда. – Толстяк протянул ему ладонь.
Музыкант пожал руку и кивнул:
– Спасибо, вам всего хорошего.
Застегнув кофр, он сел на стул и с силой потер глаза. В последнее время они не давали ему покоя. Знакомый врач из санатория сказал, что это нервное, что-то наподобие тика. Что ж, вполне возможно. А проходил этот тик только после изрядной дозы. И самое неприятное во всем этом было то, что именно пить-то ему и не хотелось, но без алкоголя проявления тика становились все сильней.
Поднявшись, музыкант энергично тряхнул головой, взял кофр и, выйдя из конференц-зала, пошел по коридору к двери с табличкой: «Арт-директор».
– Ну что? Все? – поднял на гитариста глаза плотный лысый мужчина с пышными усами, сидевший за письменным столом перед ноутбуком.
– Все.
– Сколько народу сегодня было?
– Да сколько... Сколько их всегда бывает? Человек пятнадцать от силы.
Гитарист прислонил кофр к стене.
– На вот, держи. – Мужчина достал из выдвижного ящика стола и протянул музыканту свернутый лист бумаги, зажатый скрепкой.
– Сколько тут?
– Как обычно, – пожал плечами арт-директор и снова повернулся к ноутбуку.
– Слушай, Петрович, может, добавить уже пора? Цены-то на все растут, а на эти деньги уже только раз в магазин сходить можно.
– Анатолий, ну ты как маленький прямо... Где я тебе больше возьму? Если бы мы с этих отдыхающих за твои концерты деньги брали, тогда и разговор был бы другой, а так... Галочку только поставить, что мероприятие провели. Да чего я тебе рассказываю, первый год, что ли...
– Вот именно, что не первый, а деньги все те же. Петрович, ну поговори с главным, пусть хоть процентов двадцать накинет. Ваши-то цены каждый год растут, да не один раз. В «Светлане» с «Чайкой» и то больше платят.
– Толь, ну так пой у них, елки-палки. – Арт-директор опять посмотрел на гитариста.
– Я и так пою, но каждый день ведь не будешь у них петь. Все равно самое частое – раз в две недели.
– Ладно, Толь, хорош... – Усатый поморщился и махнул рукой. – Ну правда, сколько можем, столько и платим.
Гитарист развернул лист бумаги и, взяв деньги, сунул их в карман брюк.
– В подземном переходе и то, наверное, больше зарабатывают, – тихо пробормотал он себе под нос.
– Чего? – снова оторвался от ноутбука хозяин кабинета.
– Ничего, так я...
Взяв кофр, Анатолий буркнул: «Пока» – и вышел прочь.
Настроение было не очень. Оно всегда у него портилось после того, как он получал деньги за свои выступления. Конечно, в целом за месяц он наскребал сумму, позволяющую жить более-менее нормально, но это – в целом. А если посмотреть, сколько ему платили за одно выступление, то действительно было до обидного мало. Потому-то и приходилось ему чуть не каждый день выступать в дюжине разных санаториев, пансионатов и домов отдыха, обходя их по кругу один за другим. Да и уставать он стал в последние годы значительно больше. Словно села батарейка, раньше дававшая ему силы и энергию.
Выйдя на улицу, Анатолий посмотрел на клонящееся к горизонту августовское солнце. Погода была хорошая, и в голове мелькнула мысль: «Может, искупнуться немного? А то на море живу, а нынче всего-то один раз и купался». Но потом решил отказаться от этой идеи: оставлять без присмотра кофр с гитарой было небезопасно, всякое случается. И он пошел домой.
Жил Анатолий в этом причерноморском курортном городе довольно давно, уже лет двадцать, с тех пор как врачи посоветовали его жене поменять суровый сибирский климат на более мягкий. Здесь у них родился поздний и долгожданный ребенок – сын Сашка, здесь они и жили втроем в двухкомнатной квартире. Их старый, послевоенной постройки двухэтажный дом стоял довольно далеко и от моря, и от большинства санаториев. Предстояло долго идти в гору; можно было, в принципе, доехать на автобусе, но он всегда ходил пешком: это у него была такая замена физкультуре.
Когда он наконец поднялся к дому, с него градом катил пот и рубашка была мокрая, хоть выжимай. Ранние южные сумерки быстро заполняли город, и где-то над дальней горой в темнеющем небе уже загорелась первая звездочка.
Войдя в стоящий у раскидистой мушмулы небольшой павильончик, Анатолий поздоровался с пожилым седым армянином, сидевшим на деревянном ящике за прилавком:
– Привет, Васак.
– Толя, здравствуй, дорогой! – приветливо сказал продавец, вставая с ящика.
– Васак, собери мне, пожалуйста, чего-нибудь, как обычно: чтоб не сильно дорого, но чтоб хорошее, а? – улыбнулся гитарист продавцу, вытирая со лба пот. – Сыра там, хлеба, картошки, зелени какой-нибудь...
– Хорошо, Толя, сейчас сделаю. – Взяв пластиковый пакет, Васак стал складывать в него продукты. – Как дела у тебя? Как здоровье?
– Спасибо, в порядке.
– Поешь?
– Да пою помаленьку, только не знаю вот... – Анатолий криво усмехнулся. – Может, и завязывать уже пора с этим делом.
– Почему завязывать?
– Да ну... Копейки платят. Курам на смех...
– Не надо завязывать, Толя. На жизнь хватает, и ладно, всех денег не заработаешь. Тебе же самому петь нравится, людям тебя слушать нравится, а это самое главное. Ты хорошо поешь, душевно.
– Да кому она сегодня нужна, душевность эта... – усмехнулся Анатолий, ставя кофр к прилавку. – Уставать я стал, Васак. Не молоденький уже...
– Так все мы не молодеем. Жизнь такая, куда деваться? А душевность людям всегда нужна.
Васак поставил почти полный пакет возле весов.
– Если бы за нее еще платили нормально, за душевность эту. – Гитарист вынул деньги.
– Э-э... Зря так говоришь! Если только про деньги думать, но без души, потом сам плакать будешь.
– Ладно, Васак, сколько с меня?
– Я тебе скидку дам хорошую. – Улыбнувшись, продавец назвал сумму.
– Спасибо.
Расплатившись, Анатолий одной рукой подхватил кофр, другой взял пакет и пошел к выходу. Вдруг, остановившись у двери, он обернулся:
– Васак, слушай, чуть не забыл... У тебя, может, есть что-нибудь?.. Ну, ты понимаешь... Недорого чтобы. – Он виновато улыбнулся.
– Толя, – продавец перешел на полушепот, – могу только чачи предложить. Сам знаешь, не торгую, но тебе уступлю.
– Хорошо, давай.
Васак ушел в подсобку и быстро вернулся с бутылкой, завернутой в газету. Подойдя к гитаристу, он запихнул ее в пакет.
– Возьми сам деньги в кармане, руки заняты, – попросил Анатолий.
Продавец сунул руку в карман его брюк, вынул деньги и отсчитал, сколько надо.
– Ну, все... Пока, Васак. Спасибо тебе.
– Счастливо, Толя, заходи. – Армянин махнул на прощание рукой.
Придя домой, Анатолий поставил кофр с гитарой в угол за платяной шкаф и переоделся. Хотелось есть, но жены еще не было, а готовить самому было лень. Он достал из пакета зелень, отрезал большой кусок сыра, кусок хлеба и сел к столу. Налив в граненую рюмку, выпил и поморщился. Немного закусив, он подпер голову руками и задумался.
...Сколько себя Анатолий помнил, он всегда был с гитарой. Сначала, когда еще и ходить-то толком не умел, старая отцовская гитара без струн служила ему любимой игрушкой; потом он подрос и стал бренчать на обычной шестиструнке, а чуть позже отец показал ему несколько аккордов и он начал что-то наигрывать. Затем была музыкальная школа по классу гитары с ежедневными гаммами, этюдами и мучительной болью в пальцах... После окончания десятилетки у него даже вопроса не возникло, куда идти учиться дальше: конечно, в Институт культуры! И он всегда вспоминал те годы, как самые счастливые в своей жизни. Были там и волосы до плеч, и подражание Битлам с Роллингами, и песни у костра, и стройотряды... Были поездки с институтским ансамблем по деревенским клубам и домам культуры, были первые попытки создавать что-то свое, оригинальное. Потом работа в вокально-инструментальном ансамбле во Дворце культуры железнодорожников, женитьба и мечты о прекрасном будущем. И все это он ухватил сполна, и было это по-настоящему здорово, так как была молодость, была цель в жизни и уверенность в завтрашнем счастье.
А потом пришли девяностые и все это как-то вдруг закончилось. Если честно, он даже и не понял, как именно: он никогда не увлекался политикой, его интересовала только музыка, только творчество. Во Дворце культуры деньги платить перестали, и ребята постепенно разбежались кто куда. Одни как-то очень уж легко порвали с музыкой и ушли в бизнес, стали торговать кто чем; другие, кто был пошустрее, рванули в Москву, искать счастья там, а он как раз в это время перебрался к морю: у жены начала развиваться астма и врачи настоятельно посоветовали сменить климат.
Анатолий думал, что где-где, а уж здесь-то, на черноморском берегу, у хорошего музыканта проблем с работой не будет, но реальность оказалась другой. Впрочем, найти заработок было действительно не так уж и сложно – но лишь в каком-нибудь ресторане или кафе, где был соответствующий репертуар. А к этому репертуару душа у него совсем не лежала. Он жил другой музыкой, другими песнями, другим отношением к своему делу. А тут на поверхность, словно пена в кипящем бульоне, повыскакивали другие исполнители, появилась другая эстрада с новыми идеалами и новыми кумирами. Романтика и «песни у костра» уступили место подчас откровенной пошлости, деньгам и «красивой жизни» с яхтами и кабриолетами. Он пробовал было давать уроки игры на гитаре, но быстро понял, что быть педагогом – это тоже не его.
Минут через десять, когда на улице стало уже совсем темно, пришла домой жена.
– Привет, как дела? – заглянула она на кухню. И, увидев бутылку, нахмурилась: – Пьешь, что ли?
Анатолий недовольно поморщился:
– Марин, ну зачем ты так говоришь? Прямо уж пью...
– Ну а что ты делаешь? Или глаза опять?
Муж промолчал.
– Сходил бы уж тогда к невропатологу. Чего не разогреешь-то себе? – Марина достала из холодильника сковороду с жареной картошкой и, поставив ее на плиту, тут же задала следующий вопрос: – Как в «Жемчужном» прошло?
– Ну и на какой вопрос мне отвечать? – глянул на супругу Анатолий. – Разогревать лень. В «Жемчужном» все как всегда.
– Заплатили?
Муж раздраженно повел плечами и налил из бутылки.
– Заплатили. – Он выпил и кхэкнул в кулак.
– Что в бутылке-то?
– Чача. Васак дал.
– О-ой, – скептически протянула жена. – Дрянь всякую пьешь.
– Это не дрянь, это экологически чистый продукт, получше всяких коньяков будет.
Марина разложила разогретую картошку в две тарелки и тоже села за стол.
– Ну правда, сходи к врачу. А то ты так у меня сопьешься с глазами своими.
– Не сопьюсь.
– Толь, – чуть помолчав, сказала она. – Может, тебе все же на работу какую-нибудь устроиться, а?
– Марин, ну елки-палки! – Анатолий поморщился, как от зубной боли. – Ну говорили ведь уже об этом... Чего ты мне душу рвешь? Мне через три года шестьдесят будет. Ты понимаешь? Шестьдесят! Не тридцать и даже не сорок! Кому я такой нужен?! Я же больше ничего делать не умею, кроме как на гитаре играть!
– Ну, тихо, тихо... Чего завелся-то сразу?
– Ну а чего ты? Куда я устроюсь? Грузчиком? Да и то не возьмут, старый, скажут. На охранника и то учиться сейчас надо, лицензию получать. Да и не смогу я, сама ведь знаешь.
– Знаю... Но смотреть, как ты маешься, бегаешь по своим пансионатам да санаториям...
– Значит, не смотри.
– Ну чего ты ерунду-то говоришь? «Не смотри...» Я жена тебе или кто? Как-никак тридцать лет уже вместе.
– Кстати, а Сашка где? Что-то долго его нет сегодня, – вспомнил Анатолий про сына.
– Он сегодня к одногруппнику на день рождения пошел, сказал, что попозже вернется.
Муж вздохнул и снова взял бутылку.
– Будешь? – спросил он жену.
– Ну вот еще... Скажешь тоже...
Марина, достав из морозилки сало, отрезала несколько кусков.
– Закусывай хоть нормально, – подала она тарелку мужу. Потом, помолчав, сказала мягко: – Ну, может, тебе репертуар свой как-нибудь расширить, а? Что-нибудь посовременнее?
– Посовременнее? – усмехнулся Анатолий. – Ну да... Знаешь, мне сегодня тип один заявил, что два года назад слышал меня и что тогда я те же самые песни пел. Ты представляешь? Бывает же так. Вы, говорит, что, кроме этого, больше ничего не знаете? А я вру ему: нет, знаю, конечно, это просто совпадение такое...
– Ну вот видишь.
– Вижу-то вижу, только на всех ведь не угодишь. Один как-то попросил: спойте чего-нибудь из Круга. А в другом пансионате, в «Светлане» кажется, однажды Розенбаума с Шуфутинским требовать стали.
– Ну так и чего? Спел бы. И народа будет больше приходить, тебе же самому приятнее будет. Да и зарабатывать больше будешь, в конце концов. Разве это плохо?
– Ну не пою я такие песни, понимаешь ты? Не пою я такое! Я те песни люблю, те, понимаешь?! Для меня они настоящие! В них вся моя жизнь! – Он на секунду замолчал. – Но ты знаешь, что самое страшное? Я недавно поймал себя на том, что я и их начинаю уже потихоньку ненавидеть. Ты понимаешь? И мне страшно стало. Я и люблю их, и боюсь уже, что свихнусь от них же. Я их столько лет пою, и что? «Ретро»... «Песни семидесятых»... И каждый раз человек десять – пятнадцать приходит, не больше. А я стою перед ними и спрашиваю себя: «Зачем я тут? Кому это надо? Для чего я это делаю? Неужели только ради этих копеек?» И хочется плюнуть на все, развернуться и уйти. Но потом спою одну, другую и вижу, как все эти тетки радуются, как глаза у них оживают, и снова петь охота. Ты понимаешь? А потом опять думаешь: зачем? И так без конца... Это мука какая-то... Господи, ну за что мне все это?!
Анатолий поднял лицо вверх и потряс руками в воздухе. Его глаза блестели, но была в них лишь тоска и безысходность.
– А попса эта или шансон – ну это же так... Это же кич, а не музыка! Это только во дворе по пьяни орать про атаманов с есаулами да про «гоп-стоп» всякий! Это же... ну это же... – Он растерянно посмотрел по сторонам. – Ну неужели ты сама этого не понимаешь?!
– Да при чем тут я-то? – Марина с жалостью смотрела на мужа. – Не я ведь перед людьми выступаю, а ты. Ну, пой свои «семидесятые» любимые, но и Розенбаума того же с Кругом, бог с ними... Раз людям нравится.
– Да мало ли что людям нравится! Я же объясняю тебе: не могу я это петь, не могу! Я музыкант, а не лабух, который поет все подряд на потребу публике, лишь бы платили! И нельзя же все только деньгами мерить! Так можно черт знает до чего докатиться!
– Ну, говорят же, что спрос рождает предложение.
– Ха! Нет уж, милая моя, это не ко мне... – Анатолий решительно помотал головой. – С такой философией можно далеко уехать. Спрос... Если всегда потакать этому спросу... Вон он где, весь их спрос, – он кивнул в сторону зала, – в телевизоре. Ты вот говоришь: посовременнее что-нибудь... А мне противно смотреть на все эти рожи, которые годами у нас по ящику крутят, на все то, что у них сейчас популярно. Это же все ширпотреб, и даже не второй, а черт знает какой сорт!
– Ширпотреб тоже нужен, без него никуда, – снова возразила жена.
– Так вот кому нужен, пусть тот и поет!
– Не кричи, пожалуйста. Выпил – ладно, но на меня кричать не надо! – твердо произнесла Марина.
– Извини, – повесил голову муж. – Я же не на тебя кричу, а так... в целом...
– И в целом не кричи.
Анатолий встал и, подойдя к окну, распахнул его настежь. В кухню ворвался свежий ночной воздух.
– Понимаешь, – подойдя к мужу сзади, обняла его жена, – мне просто тебя жалко. Я же вижу, как ты мучаешься из-за всего этого: из-за денег, из-за того, что людей мало приходит. Знаешь, я где-то читала, что этот вот закон эволюции, что выживает сильнейший, – это полная чушь. Выживает не сильнейший, а тот, кто лучше приспосабливается к новым условиям. Иначе на Земле до сих пор жили бы динозавры, так как они были самые сильные. Но они не смогли приспособиться, поэтому и вымерли, а тараканы хоть и слабые, но приспособились и живут до сих пор.
– Тараканом становиться я не хочу, – задумчиво произнес муж. – А значит, вымру, как те динозавры.
– Не вымрешь, – улыбнулась Марина, – я тебе не дам. Тебе просто надо немного отдохнуть.
Взяв бутылку с чачей, Анатолий убрал ее в шкаф.
– Ладно, хорош на сегодня. Давай будем чай пить.
Примерно через месяц в большом актовом зале санатория «Волна» на стоящих полукругом стульях сидело ровно пятнадцать человек. Почти все были люди старшего поколения, в основном женщины. Только с краю сидела супружеская пара явно моложе остальных, на вид лет тридцать пять или сорок, не больше. Перед сидящими стоял немолодой мужчина; на широком ремне, перекинутом через плечо, у него висела гитара. Мужчина провел рукой по струнам и слегка поклонился слушателям:
– Добрый вечер! Меня зовут Анатолий, и я очень рад, что вы сегодня нашли время и пришли на мое выступление. Я исполню для вас несколько песен, которые сейчас относятся к категории ретро. Эти песни были весьма популярны в семидесятых, восьмидесятых годах прош-
лого века, и я уверен, что вы их прекрасно знаете. Поэтому я был бы рад, если бы вы мне подпевали. – Гитарист улыбнулся и обвел присутствующих взглядом. – А еще я рад тому, что сегодня сюда пришли люди не только старшего
возраста, но и практически молодежь.
И он кивнул супружеской паре, сидящей с краю.
– А нам нравятся такие песни! – бойко сказала женщина.
– Ну что ж, это замечательно. Может, и правда, не все динозавры тогда вымрут... – тихо произнес музыкант и снова улыбнулся: – Это я так, о своем... А первой я сегодня исполню песню, у которой в свое время было даже несколько названий: «Не надо печалиться», «Колышется дождь». Но со временем утвердилось другое: «Вся жизнь впереди». Помните такую? – И, ударив по струнам, он кивнул зрителям: – Ну а вы – подпевайте...
– Балбес!
Дядя Толя постучал Ивана пальцем по лбу. Он захмелел.
– Ты же мне кровный! Мы же родня с тобой самая что ни есть близкая. Как же я могу на тебя обиду держать за ерунду какую-то?
– А то родные не обижаются друг на друга! – возразил племянник.
– Обижаются... Потому что дураки. А мы-то с тобой умные должны быть!
Ближе к вечеру пришел Серега с женой: им позвонила тетя Лена и сказала, что приехал Иван. Брат, отслужив в армии, вернулся в родную деревню, женился на бывшей своей однокласснице, и сейчас они жили здесь же, через улицу. Принесли с собой тоже кое-чего – отметить встречу и Первомай.
Дядя Толя, выпив еще рюмку коньяка, от спиртного отказался и просто сидел за столом, пил чай и с улыбкой смотрел, как братовья, перебивая друг друга, что-то рассказывали, вспоминали детство, смеялись.
– Слушай, Ванька, а давай споем с тобой, а? – предложил Сергей. – Но не эти вот дурацкие, которые сейчас поют, ерунду всякую, а что-нибудь старое, что наши деды да родители пели. А?
– Давай споем, – согласился тот. – Вот эту вот давай, «позабыт, позаброшен» которая.
– Давай...
– Да ну вас, – возразила Серегина жена. – Шибко она грустная какая-то да тоскливая. Лучше другое что-нибудь спойте.
– А какая жисть была, такие и песни пели, – возразил в свою очередь Серега. – Так что слушай...
И братья, обнявшись, затянули:
Как в саду при доли-и-ине-е-е
Громко пе-е-ел со-оло-о-ове-е-ей.
А я, мальчик, на-а чу-ужби-ине-е
Позабы-ыт от лю-ю-юде-е-ей.
Когда они допели, в гости подтянулись соседи – муж с женой, годами чуть постарше Ивана с Сергеем, тоже не с пустыми руками. Мужик был уже слегка навеселе. Увидев у соседского дома чужую машину, он понял, что там гуляют, ну и решил не пропустить такое мероприятие. Жена же пошла с ним, больше чтоб проконтролировать, дабы он не перебрал.
Мужики сидели за столом, громко болтали, обсуждали политику. Женщины послушали, послушали да и ушли от них на кухню. Сергей с отцовским соседом убеждали Ивана остаться еще на пару деньков, но тот лишь упрямо мотал головой и тяжело вздыхал.
– Ваньша, оставайся, брательник, – говорил Сергей. – На рыбалку маханем, сейчас разлив, сетешку бросим.
– Не, не, – отмахивался Иван, – мне на работу пятого числа надо, а еще дома дел полно.
Спели все вместе еще песню, на этот раз «У солдата выходной». Серега кричал, что она у него самая любимая, перечить ему не стали, спели. Потом опять обсудили правительство, международное положение, вспомнили футбол с хоккеем, не без этого...
Наконец часам к восьми деревенские гости разошлись по домам. Иван сидел, поставив локти на стол и положив голову на руки. Большого опьянения не было – так, приятный хмель, когда на душе тепло и покойно, когда всех вокруг любишь и хочется этих всех расцеловать.
– Эх, как же хорошо... – улыбнулся он и повернул голову к дядьке, который сидел рядом на диване. – Дурак я, что давно не приезжал к вам. Это уж сколько? Лет пятнадцать, однако, не был? А родина ведь здесь как-никак... Ведь и вправду соскучился по всем по вам. Сейчас только понял, как сильно соскучился.
– А выходит, племяш, если б не вспомнил ты тот случай с мопедом, так и не приехал бы сегодня? – подмигнул ему дядька.
Иван тяжело вздохнул.
– Не знаю, дядь Толь, врать не буду. Может, и не приехал бы, – печально покачал он головой. – То одно, то другое, то работа, то хозяйство. Одним словом, суета сует... На рыбалку сходить, с удочкой на бережку посидеть и то некогда.
– Ну что ж... Стало быть, не зря тебе память выдала из закромов своих, а? Чтоб приехал ты да чтоб повидались хоть... А стыдно бы не стало, так и не вспомнил бы дядьку своего. Так ведь?
Племянник серьезно посмотрел на дядьку вдруг погрустневшими глазами:
– Слушай, дядь Толь, а мне сейчас и за это стыдно стало. Ну... за то, что не был давно. Вот елки-палки... – Он закрыл глаза и, повесив голову, помотал ею из стороны в сторону. – И вправду, стыдно...
Наутро Иван позвонил жене и сказал, что останется у дядьки еще на ночку, что домой приедет третьего.
Гитарист
Вдоль стены конференц-зала пансионата «Жемчужный» в два ряда стояли стулья, на которых сидело человек десять. Окна в зале были плотно зашторены, и включенные через один светильники тускло, вполсилы освещали невысокого мужчину с гитарой, стоявшего перед слушателями. Ему было лет пятьдесят пять, может, чуть больше. На лице его явно читалась усталость, особенно в глазах, которые он время от времени широко раскрывал, начиная при этом часто-часто моргать, словно пытался избавиться от чего-то мешавшего.
– Ну и в завершение своего выступления я хотел бы исполнить еще одну песню тех лет. – Мужчина провел ладонью по коротко стриженным волосам, изрядно побитым сединой, потом поправил гитару. – Думаю, многие из вас должны ее помнить, она была довольно популярна. А исполнял ее вокально-инструментальный ансамбль «Пламя». Называется песня «Мы строим БАМ», автором слов был талантливый журналист Виталий Петров.
Ударив по нейлоновым струнам, он сыграл небольшое вступление и запел:
Рельсы упрямо режут тайгу,
Дерзко и прямо, в зной и пургу.
Веселей, ребята, выпало нам
Строить путь железный, а короче – БАМ.
Голос у мужчины был довольно приятный. Пел он спокойно, ровно, без надрыва, не забывая время от времени бросать взгляды на сидевших перед ним людей и кивать им, призывая подпевать. Зрители – все люди явно пенсионного возраста – кивали в ответ, улыбались, кто-то тихонько притоптывал, а некоторые действительно пробовали подтягивать слова песни.
И сквозь туманы, и сквозь года
До океана помчат поезда.
Веселей, ребята, выпало нам
Строить путь железный, а короче – БАМ.
Закончив петь, гитарист в последний раз ударил по струнам и поклонился захлопавшим зрителям.
– Спасибо. Спасибо большое, – кивал он с усталой улыбкой.
– Только, кажется, у нее название было просто «Строим БАМ», без «мы», и пели ее, как я помню, «Самоцветы», – вставая со стула, сказала ярко накрашенная, загорелая до черноты морщинистая женщина в широкополой пляжной шляпе.
Гитарист пожал плечами:
– Вполне возможно. В то время одну песню могли разные группы исполнять: «Пламя», «Самоцветы», «Веселые ребята», «Лейся, песня»... Просто аранжировки немного отличались.
– Я помню, эту песню еще гимном БАМа называли, – закивала другая женщина – в больших роговых очках и длинном, до пола, цветастом платье. – А вообще-то – да, хорошие песни тогда были, не то что сейчас. Ерунду всякую поют, бормочут чего-то, а чего – и не поймешь. И ругаются, и матерятся со сцены. – И она сердито покачала головой.
– Ой, и не говорите. – Женщина в пляжной шляпе тоже нахмурилась и махнула рукой. – Всё развалили, всё... Ни песен, ни музыки хорошей не стало. А раньше другое дело было. – Улыбнувшись, она кивнула гитаристу: – Спасибо вам большое за выступление, как в молодости побывали.
Тот улыбнулся в ответ:
– Вам спасибо, что пришли. Всего вам доброго и хорошего отдыха.
– Спасибо. Спасибо...
Когда все потянулись к выходу, а гитарист стал укладывать инструмент в потертый кофр, к нему вразвалку подошел грузный, с большим животом мужчина, который до этого все выступление молча сидел на стуле с краю.
– А я вас сразу узнал, – тяжело дыша, произнес он грубоватым баском. – Я еще два года назад вас слушал.
– Да? – улыбнулся гитарист. – Ну что ж, я рад.
– Только в другом месте это было, в «Чайке» я тогда отдыхал.
Не зная, что ответить, музыкант чуть пожал плечами.
– И вы тогда, кстати, те же самые песни пели. Я думал, вы хоть сегодня что-нибудь новенькое споете, а все то же самое опять.
Гитарист немного смутился и виновато развел руками:
– Так, наверное, совпало. Просто у меня есть подборка именно ретропесен, и я время от времени с ними выступаю. Ну и сегодня вот...
– Да? А я уж думаю: ну мужик дает, одно и то же каждый раз шпарит.
– Да нет... нет, конечно же. – Гитарист смущенно переступил с ноги на ногу и посмотрел по сторонам. – Совпало так...
– Ну, ладно. Счастливо тогда. – Толстяк протянул ему ладонь.
Музыкант пожал руку и кивнул:
– Спасибо, вам всего хорошего.
Застегнув кофр, он сел на стул и с силой потер глаза. В последнее время они не давали ему покоя. Знакомый врач из санатория сказал, что это нервное, что-то наподобие тика. Что ж, вполне возможно. А проходил этот тик только после изрядной дозы. И самое неприятное во всем этом было то, что именно пить-то ему и не хотелось, но без алкоголя проявления тика становились все сильней.
Поднявшись, музыкант энергично тряхнул головой, взял кофр и, выйдя из конференц-зала, пошел по коридору к двери с табличкой: «Арт-директор».
– Ну что? Все? – поднял на гитариста глаза плотный лысый мужчина с пышными усами, сидевший за письменным столом перед ноутбуком.
– Все.
– Сколько народу сегодня было?
– Да сколько... Сколько их всегда бывает? Человек пятнадцать от силы.
Гитарист прислонил кофр к стене.
– На вот, держи. – Мужчина достал из выдвижного ящика стола и протянул музыканту свернутый лист бумаги, зажатый скрепкой.
– Сколько тут?
– Как обычно, – пожал плечами арт-директор и снова повернулся к ноутбуку.
– Слушай, Петрович, может, добавить уже пора? Цены-то на все растут, а на эти деньги уже только раз в магазин сходить можно.
– Анатолий, ну ты как маленький прямо... Где я тебе больше возьму? Если бы мы с этих отдыхающих за твои концерты деньги брали, тогда и разговор был бы другой, а так... Галочку только поставить, что мероприятие провели. Да чего я тебе рассказываю, первый год, что ли...
– Вот именно, что не первый, а деньги все те же. Петрович, ну поговори с главным, пусть хоть процентов двадцать накинет. Ваши-то цены каждый год растут, да не один раз. В «Светлане» с «Чайкой» и то больше платят.
– Толь, ну так пой у них, елки-палки. – Арт-директор опять посмотрел на гитариста.
– Я и так пою, но каждый день ведь не будешь у них петь. Все равно самое частое – раз в две недели.
– Ладно, Толь, хорош... – Усатый поморщился и махнул рукой. – Ну правда, сколько можем, столько и платим.
Гитарист развернул лист бумаги и, взяв деньги, сунул их в карман брюк.
– В подземном переходе и то, наверное, больше зарабатывают, – тихо пробормотал он себе под нос.
– Чего? – снова оторвался от ноутбука хозяин кабинета.
– Ничего, так я...
Взяв кофр, Анатолий буркнул: «Пока» – и вышел прочь.
Настроение было не очень. Оно всегда у него портилось после того, как он получал деньги за свои выступления. Конечно, в целом за месяц он наскребал сумму, позволяющую жить более-менее нормально, но это – в целом. А если посмотреть, сколько ему платили за одно выступление, то действительно было до обидного мало. Потому-то и приходилось ему чуть не каждый день выступать в дюжине разных санаториев, пансионатов и домов отдыха, обходя их по кругу один за другим. Да и уставать он стал в последние годы значительно больше. Словно села батарейка, раньше дававшая ему силы и энергию.
Выйдя на улицу, Анатолий посмотрел на клонящееся к горизонту августовское солнце. Погода была хорошая, и в голове мелькнула мысль: «Может, искупнуться немного? А то на море живу, а нынче всего-то один раз и купался». Но потом решил отказаться от этой идеи: оставлять без присмотра кофр с гитарой было небезопасно, всякое случается. И он пошел домой.
Жил Анатолий в этом причерноморском курортном городе довольно давно, уже лет двадцать, с тех пор как врачи посоветовали его жене поменять суровый сибирский климат на более мягкий. Здесь у них родился поздний и долгожданный ребенок – сын Сашка, здесь они и жили втроем в двухкомнатной квартире. Их старый, послевоенной постройки двухэтажный дом стоял довольно далеко и от моря, и от большинства санаториев. Предстояло долго идти в гору; можно было, в принципе, доехать на автобусе, но он всегда ходил пешком: это у него была такая замена физкультуре.
Когда он наконец поднялся к дому, с него градом катил пот и рубашка была мокрая, хоть выжимай. Ранние южные сумерки быстро заполняли город, и где-то над дальней горой в темнеющем небе уже загорелась первая звездочка.
Войдя в стоящий у раскидистой мушмулы небольшой павильончик, Анатолий поздоровался с пожилым седым армянином, сидевшим на деревянном ящике за прилавком:
– Привет, Васак.
– Толя, здравствуй, дорогой! – приветливо сказал продавец, вставая с ящика.
– Васак, собери мне, пожалуйста, чего-нибудь, как обычно: чтоб не сильно дорого, но чтоб хорошее, а? – улыбнулся гитарист продавцу, вытирая со лба пот. – Сыра там, хлеба, картошки, зелени какой-нибудь...
– Хорошо, Толя, сейчас сделаю. – Взяв пластиковый пакет, Васак стал складывать в него продукты. – Как дела у тебя? Как здоровье?
– Спасибо, в порядке.
– Поешь?
– Да пою помаленьку, только не знаю вот... – Анатолий криво усмехнулся. – Может, и завязывать уже пора с этим делом.
– Почему завязывать?
– Да ну... Копейки платят. Курам на смех...
– Не надо завязывать, Толя. На жизнь хватает, и ладно, всех денег не заработаешь. Тебе же самому петь нравится, людям тебя слушать нравится, а это самое главное. Ты хорошо поешь, душевно.
– Да кому она сегодня нужна, душевность эта... – усмехнулся Анатолий, ставя кофр к прилавку. – Уставать я стал, Васак. Не молоденький уже...
– Так все мы не молодеем. Жизнь такая, куда деваться? А душевность людям всегда нужна.
Васак поставил почти полный пакет возле весов.
– Если бы за нее еще платили нормально, за душевность эту. – Гитарист вынул деньги.
– Э-э... Зря так говоришь! Если только про деньги думать, но без души, потом сам плакать будешь.
– Ладно, Васак, сколько с меня?
– Я тебе скидку дам хорошую. – Улыбнувшись, продавец назвал сумму.
– Спасибо.
Расплатившись, Анатолий одной рукой подхватил кофр, другой взял пакет и пошел к выходу. Вдруг, остановившись у двери, он обернулся:
– Васак, слушай, чуть не забыл... У тебя, может, есть что-нибудь?.. Ну, ты понимаешь... Недорого чтобы. – Он виновато улыбнулся.
– Толя, – продавец перешел на полушепот, – могу только чачи предложить. Сам знаешь, не торгую, но тебе уступлю.
– Хорошо, давай.
Васак ушел в подсобку и быстро вернулся с бутылкой, завернутой в газету. Подойдя к гитаристу, он запихнул ее в пакет.
– Возьми сам деньги в кармане, руки заняты, – попросил Анатолий.
Продавец сунул руку в карман его брюк, вынул деньги и отсчитал, сколько надо.
– Ну, все... Пока, Васак. Спасибо тебе.
– Счастливо, Толя, заходи. – Армянин махнул на прощание рукой.
Придя домой, Анатолий поставил кофр с гитарой в угол за платяной шкаф и переоделся. Хотелось есть, но жены еще не было, а готовить самому было лень. Он достал из пакета зелень, отрезал большой кусок сыра, кусок хлеба и сел к столу. Налив в граненую рюмку, выпил и поморщился. Немного закусив, он подпер голову руками и задумался.
...Сколько себя Анатолий помнил, он всегда был с гитарой. Сначала, когда еще и ходить-то толком не умел, старая отцовская гитара без струн служила ему любимой игрушкой; потом он подрос и стал бренчать на обычной шестиструнке, а чуть позже отец показал ему несколько аккордов и он начал что-то наигрывать. Затем была музыкальная школа по классу гитары с ежедневными гаммами, этюдами и мучительной болью в пальцах... После окончания десятилетки у него даже вопроса не возникло, куда идти учиться дальше: конечно, в Институт культуры! И он всегда вспоминал те годы, как самые счастливые в своей жизни. Были там и волосы до плеч, и подражание Битлам с Роллингами, и песни у костра, и стройотряды... Были поездки с институтским ансамблем по деревенским клубам и домам культуры, были первые попытки создавать что-то свое, оригинальное. Потом работа в вокально-инструментальном ансамбле во Дворце культуры железнодорожников, женитьба и мечты о прекрасном будущем. И все это он ухватил сполна, и было это по-настоящему здорово, так как была молодость, была цель в жизни и уверенность в завтрашнем счастье.
А потом пришли девяностые и все это как-то вдруг закончилось. Если честно, он даже и не понял, как именно: он никогда не увлекался политикой, его интересовала только музыка, только творчество. Во Дворце культуры деньги платить перестали, и ребята постепенно разбежались кто куда. Одни как-то очень уж легко порвали с музыкой и ушли в бизнес, стали торговать кто чем; другие, кто был пошустрее, рванули в Москву, искать счастья там, а он как раз в это время перебрался к морю: у жены начала развиваться астма и врачи настоятельно посоветовали сменить климат.
Анатолий думал, что где-где, а уж здесь-то, на черноморском берегу, у хорошего музыканта проблем с работой не будет, но реальность оказалась другой. Впрочем, найти заработок было действительно не так уж и сложно – но лишь в каком-нибудь ресторане или кафе, где был соответствующий репертуар. А к этому репертуару душа у него совсем не лежала. Он жил другой музыкой, другими песнями, другим отношением к своему делу. А тут на поверхность, словно пена в кипящем бульоне, повыскакивали другие исполнители, появилась другая эстрада с новыми идеалами и новыми кумирами. Романтика и «песни у костра» уступили место подчас откровенной пошлости, деньгам и «красивой жизни» с яхтами и кабриолетами. Он пробовал было давать уроки игры на гитаре, но быстро понял, что быть педагогом – это тоже не его.
Минут через десять, когда на улице стало уже совсем темно, пришла домой жена.
– Привет, как дела? – заглянула она на кухню. И, увидев бутылку, нахмурилась: – Пьешь, что ли?
Анатолий недовольно поморщился:
– Марин, ну зачем ты так говоришь? Прямо уж пью...
– Ну а что ты делаешь? Или глаза опять?
Муж промолчал.
– Сходил бы уж тогда к невропатологу. Чего не разогреешь-то себе? – Марина достала из холодильника сковороду с жареной картошкой и, поставив ее на плиту, тут же задала следующий вопрос: – Как в «Жемчужном» прошло?
– Ну и на какой вопрос мне отвечать? – глянул на супругу Анатолий. – Разогревать лень. В «Жемчужном» все как всегда.
– Заплатили?
Муж раздраженно повел плечами и налил из бутылки.
– Заплатили. – Он выпил и кхэкнул в кулак.
– Что в бутылке-то?
– Чача. Васак дал.
– О-ой, – скептически протянула жена. – Дрянь всякую пьешь.
– Это не дрянь, это экологически чистый продукт, получше всяких коньяков будет.
Марина разложила разогретую картошку в две тарелки и тоже села за стол.
– Ну правда, сходи к врачу. А то ты так у меня сопьешься с глазами своими.
– Не сопьюсь.
– Толь, – чуть помолчав, сказала она. – Может, тебе все же на работу какую-нибудь устроиться, а?
– Марин, ну елки-палки! – Анатолий поморщился, как от зубной боли. – Ну говорили ведь уже об этом... Чего ты мне душу рвешь? Мне через три года шестьдесят будет. Ты понимаешь? Шестьдесят! Не тридцать и даже не сорок! Кому я такой нужен?! Я же больше ничего делать не умею, кроме как на гитаре играть!
– Ну, тихо, тихо... Чего завелся-то сразу?
– Ну а чего ты? Куда я устроюсь? Грузчиком? Да и то не возьмут, старый, скажут. На охранника и то учиться сейчас надо, лицензию получать. Да и не смогу я, сама ведь знаешь.
– Знаю... Но смотреть, как ты маешься, бегаешь по своим пансионатам да санаториям...
– Значит, не смотри.
– Ну чего ты ерунду-то говоришь? «Не смотри...» Я жена тебе или кто? Как-никак тридцать лет уже вместе.
– Кстати, а Сашка где? Что-то долго его нет сегодня, – вспомнил Анатолий про сына.
– Он сегодня к одногруппнику на день рождения пошел, сказал, что попозже вернется.
Муж вздохнул и снова взял бутылку.
– Будешь? – спросил он жену.
– Ну вот еще... Скажешь тоже...
Марина, достав из морозилки сало, отрезала несколько кусков.
– Закусывай хоть нормально, – подала она тарелку мужу. Потом, помолчав, сказала мягко: – Ну, может, тебе репертуар свой как-нибудь расширить, а? Что-нибудь посовременнее?
– Посовременнее? – усмехнулся Анатолий. – Ну да... Знаешь, мне сегодня тип один заявил, что два года назад слышал меня и что тогда я те же самые песни пел. Ты представляешь? Бывает же так. Вы, говорит, что, кроме этого, больше ничего не знаете? А я вру ему: нет, знаю, конечно, это просто совпадение такое...
– Ну вот видишь.
– Вижу-то вижу, только на всех ведь не угодишь. Один как-то попросил: спойте чего-нибудь из Круга. А в другом пансионате, в «Светлане» кажется, однажды Розенбаума с Шуфутинским требовать стали.
– Ну так и чего? Спел бы. И народа будет больше приходить, тебе же самому приятнее будет. Да и зарабатывать больше будешь, в конце концов. Разве это плохо?
– Ну не пою я такие песни, понимаешь ты? Не пою я такое! Я те песни люблю, те, понимаешь?! Для меня они настоящие! В них вся моя жизнь! – Он на секунду замолчал. – Но ты знаешь, что самое страшное? Я недавно поймал себя на том, что я и их начинаю уже потихоньку ненавидеть. Ты понимаешь? И мне страшно стало. Я и люблю их, и боюсь уже, что свихнусь от них же. Я их столько лет пою, и что? «Ретро»... «Песни семидесятых»... И каждый раз человек десять – пятнадцать приходит, не больше. А я стою перед ними и спрашиваю себя: «Зачем я тут? Кому это надо? Для чего я это делаю? Неужели только ради этих копеек?» И хочется плюнуть на все, развернуться и уйти. Но потом спою одну, другую и вижу, как все эти тетки радуются, как глаза у них оживают, и снова петь охота. Ты понимаешь? А потом опять думаешь: зачем? И так без конца... Это мука какая-то... Господи, ну за что мне все это?!
Анатолий поднял лицо вверх и потряс руками в воздухе. Его глаза блестели, но была в них лишь тоска и безысходность.
– А попса эта или шансон – ну это же так... Это же кич, а не музыка! Это только во дворе по пьяни орать про атаманов с есаулами да про «гоп-стоп» всякий! Это же... ну это же... – Он растерянно посмотрел по сторонам. – Ну неужели ты сама этого не понимаешь?!
– Да при чем тут я-то? – Марина с жалостью смотрела на мужа. – Не я ведь перед людьми выступаю, а ты. Ну, пой свои «семидесятые» любимые, но и Розенбаума того же с Кругом, бог с ними... Раз людям нравится.
– Да мало ли что людям нравится! Я же объясняю тебе: не могу я это петь, не могу! Я музыкант, а не лабух, который поет все подряд на потребу публике, лишь бы платили! И нельзя же все только деньгами мерить! Так можно черт знает до чего докатиться!
– Ну, говорят же, что спрос рождает предложение.
– Ха! Нет уж, милая моя, это не ко мне... – Анатолий решительно помотал головой. – С такой философией можно далеко уехать. Спрос... Если всегда потакать этому спросу... Вон он где, весь их спрос, – он кивнул в сторону зала, – в телевизоре. Ты вот говоришь: посовременнее что-нибудь... А мне противно смотреть на все эти рожи, которые годами у нас по ящику крутят, на все то, что у них сейчас популярно. Это же все ширпотреб, и даже не второй, а черт знает какой сорт!
– Ширпотреб тоже нужен, без него никуда, – снова возразила жена.
– Так вот кому нужен, пусть тот и поет!
– Не кричи, пожалуйста. Выпил – ладно, но на меня кричать не надо! – твердо произнесла Марина.
– Извини, – повесил голову муж. – Я же не на тебя кричу, а так... в целом...
– И в целом не кричи.
Анатолий встал и, подойдя к окну, распахнул его настежь. В кухню ворвался свежий ночной воздух.
– Понимаешь, – подойдя к мужу сзади, обняла его жена, – мне просто тебя жалко. Я же вижу, как ты мучаешься из-за всего этого: из-за денег, из-за того, что людей мало приходит. Знаешь, я где-то читала, что этот вот закон эволюции, что выживает сильнейший, – это полная чушь. Выживает не сильнейший, а тот, кто лучше приспосабливается к новым условиям. Иначе на Земле до сих пор жили бы динозавры, так как они были самые сильные. Но они не смогли приспособиться, поэтому и вымерли, а тараканы хоть и слабые, но приспособились и живут до сих пор.
– Тараканом становиться я не хочу, – задумчиво произнес муж. – А значит, вымру, как те динозавры.
– Не вымрешь, – улыбнулась Марина, – я тебе не дам. Тебе просто надо немного отдохнуть.
Взяв бутылку с чачей, Анатолий убрал ее в шкаф.
– Ладно, хорош на сегодня. Давай будем чай пить.
Примерно через месяц в большом актовом зале санатория «Волна» на стоящих полукругом стульях сидело ровно пятнадцать человек. Почти все были люди старшего поколения, в основном женщины. Только с краю сидела супружеская пара явно моложе остальных, на вид лет тридцать пять или сорок, не больше. Перед сидящими стоял немолодой мужчина; на широком ремне, перекинутом через плечо, у него висела гитара. Мужчина провел рукой по струнам и слегка поклонился слушателям:
– Добрый вечер! Меня зовут Анатолий, и я очень рад, что вы сегодня нашли время и пришли на мое выступление. Я исполню для вас несколько песен, которые сейчас относятся к категории ретро. Эти песни были весьма популярны в семидесятых, восьмидесятых годах прош-
лого века, и я уверен, что вы их прекрасно знаете. Поэтому я был бы рад, если бы вы мне подпевали. – Гитарист улыбнулся и обвел присутствующих взглядом. – А еще я рад тому, что сегодня сюда пришли люди не только старшего
возраста, но и практически молодежь.
И он кивнул супружеской паре, сидящей с краю.
– А нам нравятся такие песни! – бойко сказала женщина.
– Ну что ж, это замечательно. Может, и правда, не все динозавры тогда вымрут... – тихо произнес музыкант и снова улыбнулся: – Это я так, о своем... А первой я сегодня исполню песню, у которой в свое время было даже несколько названий: «Не надо печалиться», «Колышется дождь». Но со временем утвердилось другое: «Вся жизнь впереди». Помните такую? – И, ударив по струнам, он кивнул зрителям: – Ну а вы – подпевайте...
Назад |