Утром спустился в редакцию раньше девяти, а Савелий Кузьмич уже в кабинете. Весь опух, по лицу плавают красные кроличьи глаза. Сидит, набирает номер по телефону, а руки дрожат. Опять задает буквально пару вопросов, получает краткие ответы и дальше крутит диск. Я тем временем стал обрабатывать взятые вчера информации. Написал, отнес в секретариат, а шеф мой Дойков все еще пишет. Боже ты мой! Так ему же проще на азбуке Морзе отстучать! Рука с ручкой ходуном ходит! – Денис, давай тебе продиктую, – говорит он наконец. – Пиши. На шахте «Таежная» замечательной трудовой победы добилась в социалистическом соревновании бригада Исхака Гумирова. При плане столько-то выдала столько-то тонн угля, сверхплановая добыча составила... Правофланговыми соревнования являются... – И пошли фамилии на добрых полстраницы. Он же при мне данные брал! Никаких фамилий не спрашивал, а только про план, добычу и процент выполнения. А тут он и номер лавы называет, и горно-геологические условия, номер участка, да еще всех навеличивает полностью – по имени, отчеству и фамилии! – По итогам прошлого квартала, – диктует дальше мой шеф, – первенство завоевывал традиционный соперник Исхака Гумирова – Николай Петрович Титенко, чья бригада... Позвольте, позвольте! Да не спрашивал он про соперника! Я уже заполняю вторую страницу, а Дойков все сыплет и сыплет цифрами и фамилиями. Рог изобилия, волшебный рог Оберона – откуда все это? А вот откуда! Савелий Кузьмич уже отставил тот лист, куда записывал данные по телефону, а диктует по своей карманной записной книжке. Ну и ну! Учись, младенец, у старого газетного зубра! Прошло, наверное, чуть больше часа, а мы уже написали, отнесли машинистке и вычитали с машинки семь информаций. И когда Полина Ильинична зашла со своим неизменным «ну как, лыка надрали?», Дойков молча, но торжественно вручил ей свежеиспеченные новости о производственных успехах городских предприятий. Шеф явно повеселел. И я попросил его рассказать о промышленности города, о нашем отделе и конкретно о моих обязанностях. Шахтостроительный трест с управлениями, три железнодорожные станции, три шахты, угольный разрез, лесхоз, леспромхоз, две автобазы – грузовая и пассажирская, геологоразведка, стекольный завод, углеобогатительная фабрика, щебеночный завод составляют основную промышленность города. Мы освещаем их деятельность, распространяем передовой опыт, рассказываем о «маяках», вскрываем недостатки, критикуем отстающих... Мы – это производственный отдел. А в отделе – он да я. Значит, так: он ведет официальную часть – статистическую отчетность и анализ итогов месяца, квартала, года, отчеты с заседаний, совещаний, конференций и так далее. А я организую рейды, пишу о хороших производственниках, готовлю репортажи, корреспонденции... Еще много чего рассказал мне Дойков, пока часы не показали одиннадцать. После он сел писать, а меня отправил на шахту «Майская» разобраться с письмом и заодно забрать заказанную статью у инженера по технике безопасности. В письме сообщалось, что на шахте нет душевой, что из-за плохих условий труда и недостатка жилья люди «целыми пачками» получают расчет, многие уезжают в Ростовскую область по вербовке на новую шахту, где сразу дают жилье. Я сел в автобус и поехал на «Майскую». В административно-бытовом комбинате сначала зашел за статьей. Она еще не была написана. Потом пошел к председателю шахткома поговорить о душевой. Оказалось, что душевую вот-вот запустят после ремонта. Во время беседы в кабинет вошла маленькая сухощавая блондинка. Завершив беседу, я вышел. А эта женщина тут же догнала меня. И быстро-быстро заговорила: – Я давно хотела написать о здешних порядках. Звоню в редакцию: будете разбираться или нет? А мне говорят, что вы как раз к нам выехали. Пойдемте, пойдемте, я вам покажу, в каких условиях работают люди. А как у нас ходят автобусы до рабочих мест с административно-бытового комбината! Выйдут шахтеры и гадают, когда же подойдет автобус. А ведь они уже переоделись в рабочее для работы под землей, на них уже нет теплой зимней одежды, как на нас. Ждут-пождут на морозе, а потом километра полтора топают пешком до своего ската. Невольно зайдешь в будку погреться, где подъемная лебедка. А по правилам техники безопасности там никого не должно быть, кроме лебедчицы. Без критики через газету в этих вопросах не обойтись. Как хорошо, что вы приехали! Понял, что в этой ситуации я невольно оказался крайним стрелочником. Не могу же сказать ей, что тут на шахте совсем по другому вопросу. Вместе с Аллой Сидоркиной, так звали эту женщину, мы побывали в будках, где находятся лебедки третьего и четвертого участков. Они не утеплены, нет питьевой воды, нет аптечек. Сама Сидоркина работает лебедчицей по соседству, на скате четвертого участка. – Прошу обратить внимание, с какой скоростью вращаются лебедки там и тут, – предупредила она меня еще ранее, пока мы добирались. Наконец пришли на ее рабочее место. – Как вы считаете, с одинаковой скоростью вращаются лебедки? Я не технарь, но тут любой бы заметил, что на скате четвертого участка лебедка явно крутится медленнее. Спросил, регулируется ли скорость вращения самой лебедчицей. Оказывается, нет. Скорость лебедок, подымающих шахтные вагонетки, устанавливается еще на заводе-изготовителе и должна быть одинаковой. Лебедки одной марки. Я снова отправился в административно-бытовой комбинат шахты. Там встретился с начальником четвертого участка. – Почему до сих пор не утеплены будки? – Нет людей. – А вы пытались организовать для утепления субботник или воскресник? – Люди целый день в забое, а потом кто же выйдет еще и на субботник? – Значит, вы не пытались организовать людей и думаете, что никто так и не выйдет? – Думаю, что нет. – А почему нет в будке воды? – Для воды надо иметь по санитарным нормам бачок закрывающийся. А его у нас нет. Нужно иметь воду кипяченую, а у нас негде и нечем кипятить. – А почему нет в будке аптечки? – Признаюсь, это моя вина. – Почему мала скорость вращения лебедки и теряется много времени на подъем и спуск скрепера? – Я на скорость никак не могу повлиять. – Но вы же знаете, что на третьем участке скорость вращения больше. – Может быть. Но это ко мне не относится. – Так в чем же все-таки причина? – Не знаю. Может, заводской брак. Так приблизительно проходила беседа, и закончилась она, когда весь служащий народ высыпал на улицу. Рабочий день кончился. Приехал я в общежитие и записал по памяти разговоры на шахте. А потом надо будет еще составить заметку. Но мысли не о ней, а совсем о другом... Это что же? В таких вот заботах и будет заключаться моя работа? Разве дело газетного корреспондента копаться в подобных мелочах в роли инспектора по охране труда или инженера по технике безопасности? Неужели Савелий Кузьмич всю жизнь только этим и занимался? Ведь так с ума можно сойти или от тоски завыть!
Сегодня вышла в газете моя зарисовка о шофере Буткове. Я его не узнал! Выбрит, выглажен, одет в свежую белую рубашку, видимо, туго накрахмаленную, потому что воротничок у нее как картонный. К тому же и галстук безукоризненно черный у героя появился. Ай да сервис! На самом высшем уровне! Браво, замредактора Гроздов! Подрисовал, подретушировал – человек получился как новенький! Правда, кольнула досада, что и мой текст тоже выправлен. Абзаца, где я говорю, что шоферу приходится доставать запчасти за свои кровные или за бутылку, вообще нет. Но, надо признать, кое-где правка сделана удачно. Чем-то недоволен Дойков. Нагоняй, что ли, получил? Сухо сказал, чтобы предварительно я все свои материалы обязательно показывал ему. Тут-то я и подал ему корреспонденцию с шахты «Майская», которую написал вчера вечером. – Не пойдет! – вынес заключение Дойков после просмотра. – В чем мои ошибки? – Вот ты пишешь: автобусы ходят не по графику. А чья в этом вина? Из твоего материала ничего не известно. В чем причина? Ты должен был докопаться и до этого. И так по всем разделам: по утеплению будок на объектах, по скорости вращения лебедки – по всем, по всем! – Быть частным сыском промышленного отдела? – А то как же! И такую работу приходится выполнять. Мы же не писатели! – сказал шеф, испытующе глядя на меня. – Это у писателей: поставить проблему, вскрыть пороки общества – а дальше хоть трава не расти. Лечить болезнь – не их дело. Нам, брат, и на недостатки надо указать, и виновника назвать. Да еще докопаться, где именно пробуксовывает транспорт, если вовремя не подходит на остановку. Газетчик кто? Ассенизатор и водовоз! Что это он взъелся на писателей? Чем они ему помешали? Уж не в мой ли огород этот камешек? Позже выяснилось, что наши старые газетные разбойники по молодости тоже баловались литературой. Дойков писал стихи и прозу, редактор – басни. Гроздов, продолжая эту славную традицию, пишет мини-басни.
6. Вызывают на ковер
– Силин, к редактору! – крикнула секретарша, открыв дверь в наш отдел. Что сие могло значить? Наверняка объявит, что пора пожитки собирать. Как ни стараюсь, по количеству строк никак не могу за другими угнаться. В предчувствии чего-то нехорошего я вошел в кабинет босса. – Ну как, Силин, дела? – вскинул редактор на меня очки. Странный вопрос! Именно потому, что дела, можно сказать, ни к черту, он и вызвал меня к себе. Сейчас сам скажет, как обстоят мои дела. Скажет: извини, дорогой, из тебя не то что журналиста, но даже и мало-мальски пригодного газетчика не вышло. А у нас нет времени с тобой нянчиться, воспитывать тебя: сам видишь, работаем с колес, тут нам нужен прожженный газетный волк... Да нет, в глазах у редактора добрые лучики, смотрит приветливо. Может, он сам решил, что хватит новичку барахтаться в бумажном море, пора и руку помощи протянуть? Потому и спрашивает участливо, как, мол, дела. – Да честно сказать, Иван Никитич, не получается идти в ногу с остальными. Не даю нужных оборотов. – А что, Дойков мало помогает? – Да объясняет он, но я-то представлял все это по-другому. – Выходит, Дойков все-таки недотягивает. Стоп! Уж не яму ли я копаю под Дойкова? Ведь у него уже сколько было проколов! Мужик-то Дойков ничего. Да и жалко его. Куда он пойдет такой? Хоть и хорохорится, что в случае чего нырнет в шахту подземный стаж дорабатывать. Но с его ли здоровьем? – Я бы так не сказал. Объясняет он толково. Видимо, сам я где-то в чем-то недорабатываю. – Пусть так, – внимательно посмотрел на меня редактор. – А вообще как тебе газета? Нравится работать? Укрепился в своем выборе, не передумаешь? Так и есть! Редактор желает мне только хорошего. Но что ему ответить? Сознаться, что я и в мыслях не держал стать газетчиком, что это для меня просто практика, что я не собираюсь тут долго торчать, а набью маленько руку – и адью? Для меня тут главное – понять, что это за ларчики такие: репортажи, статьи, корреспонденции, зарисовки, отчеты, интервью, фельетоны, очерки и прочая, и прочая. Если в этом сознаться ему, убежденному, что он достиг степеней известных, сознаться, что место его мне и даром не нужно, что они все тут с важным видом занимаются никчемным делом, – считай, что уже уволен. А к чему этот риск на пустом месте? – Вообще-то коллектив мне нравится, нравится работать в газете. Если, конечно, я редакцию устраиваю, хотел бы и дальше работать. Но у меня такое ощущение, что я все еще прохожу испытательный срок. – Работай, работай, – сказал редактор благодушно. – Только давай оборотов побольше. Сам видишь, у нас все с колес. Дойков и Гроздов в основном с бумаг пишут, а ты молодой, будь почаще в гуще жизни. – Да я и так стараюсь живые материалы с мест давать. – А то я не вижу! Им что? Возьмет Гроздов протоколы партсобраний – и давай строчить статью! А за ними и на предприятия не нужно ездить, все в горкоме. А Дойков твой? Все по старинке, по линии наименьшего сопротивления. Тоже ко всяким отчетам руки-ноги приделает, кучу фамилий натолкает – и стряпня готова. Строка строке рознь. Вот ты идешь к живым людям, на стройку, в шахту. Последний рейд, что ты провел, очень даже был неплох, деловой, конкретный. Да оттуда столько строк, сколько они, – умри, не выдашь. Толковый все-таки у нас редактор! Вот кто мог бы быть настоящим наставником! А я думал, что он всего этого не видит. Еще как видит! – Понимаешь, Денис, так хочется сколотить коллектив, где все за одного, а один за всех. – Как мушкетеры? – Ну да. Вот потому я и приглядываюсь ко всем. Хочется собрать коллектив единомышленников. А для этого нужно знать, как ведет себя человек, так сказать, в неформальной обстановке. Скажем, как относится к газете, к редактору, который лицо газеты. Вот, скажем, что говорят сотрудники в дружеском кругу. И о редакторе тоже. Вроде все логично и правильно, но в душе смутно закопошилось нехорошее чувство. – Конкретно о вас разговора не было, во всяком случае при мне. – Ну да! Так я и поверил! Быть того не может. Давай, Денис, так. Ты уже не маленький. Я тебя попрошу, если будут что говорить, хорошо бы, чтобы я был в курсе дела. Вот куда беседу завернуло! А ведь ловко на кривой козе подъехал! Не сказал ведь, что мое дальнейшее пребывание в редакции будет зависеть от того, буду я закладывать ребят или не буду, а лишь сделал тонкий прозрачный намек. Если умный – поймешь, если дурак, туда тебе и дорога – за порог редакции. Сквозь стекла очков глаза редактора выжидали ответной реакции. Я молчал. – Ладно, Денис, иди, поразмысли. Пришел я в себя только в коридоре. Значит, мне уж точно не работать в редакции. Ведь он предлагает мне доносить на ребят. Но раз все равно не работать, что ж я сразу не отказал ему категорически? Молчал, квашня! Он наверняка подумал, что меня можно просто так вот взять и сломать. Не на того напал! Сейчас увидишь, что будет. – Послушайте. Он предложил на вас капать! – сразу выдал я суть разговора, войдя в кабинет, где ребята расслаблялись по случаю завершения трудового дня. – Иди, говорит, подумай. И посыпались реплики: – Вот негодяй! – Вот подлец! – Подозревал я, что он имел в редакции своего сексота! Кто это мог быть? Видать, из уволившихся, раз ему потребовался новый доноситель. – Ребята, погодите! Есть гениальный ход! Денис, ты будешь сексотом! – Да за кого вы меня принимаете?! – Да погодите вы! Денису надо сделать вид, что принял его предложение. А мы уж ему распишем! Каждый – кто о нем что думает! – Все! Садимся писать письмо турецкому султану! – Стоп, ребята! Каждый пишет свое. А вечером у себя в общежитии я составлю единый текст. – Правильно! О-о! Что я сейчас напишу! Это будет лучшее, что я создал здесь, в редакции! Укажу: редактор-кровопивец установил в коллективе потогонную систему. Пропадать, так с музыкой! В общем, ребята набросали, что каждый из них думает о Мыскине и о порядках в редакции. Я у себя в общежитии вечером все это переложил в единый текст, утром размножили, чтобы все скорее прочитали и внесли поправки. Я заново от руки переписал, убрал повторения и отнес редактору. – Ну что, надумал? – вскинул он голову. – Сами прочитаете, – сказал я. Положил писанину ему на стол и вышел. – Принял? – спросили меня сотрудники, ожидавшие моего возвращения. Я кивнул. Ребята зарычали и хлопнули в ладоши. Звук был такой, будто взвели на Мыскина капкан. Я вспомнил, с каким звуком захлопнулся редакторский сейф, когда он запрятал туда наш коллективный самодонос. Все затаились в ожидании дальнейших событий...
Пришел я в газету с чистыми помыслами. Хотелось повариться в творческой среде, набраться опыта, освоить газетные жанры. И конечно, проявить себя миру. Ведь пока ты не совершил поступка, не совершил дела, ты известен лишь себе да Богу, как говаривала моя бабушка. Вот и хотелось, чтобы моим делом стало слово. А такое дело не осилить без чистой и светлой души, без чистых помыслов. Вечером в общежитии я не находил себе места. Помимо моей воли меня втягивают в какую-то суетную, грязную заваруху, несвойственную моей натуре. Ну зачем, зачем я во все это ввязался? Что может иметь общего с главной сущностью жизни вся эта суетная канитель?
7. Планерка
Сегодня планерка. Она бывает по вторникам. Но прежде мы, как всегда, названивали, искали информацию, заполняли первую страницу завтрашней газеты. Она выходит по вторникам, четвергам и субботам. Это для читателей. Для нас же она «выходит» на день вперед. В двенадцать собрались в кабинете редактора. – Докладывай, Полина Ильинична, – вскинул редактор очки на шароподобном лице. – Прошлая неделя была до того нервотрепной, до того нервотрепной! – зачастил ответсекретарь. – Информации только в пятницу были сданы вовремя, в остальные дни – поздно и мало. Приходилось тетю Тасю подключать. – А со статьями как? – Ой, с материалами и того хуже! Начнешь верстать номер и не знаешь, что ставить как гвоздевой материал. Ну нечего ставить! Все проходное. – При этом она посмотрела на нас с Дойковым. – Савелий Кузьмич, в чем дело? – обратился к нему редактор. Во всех газетных грехах, во всех недостатках, конечно, виноват наш промышленный отдел. А замредактора (он же партийный отдел), отдел культуры и быта, отдел писем сидят как ни в чем не бывало. – Заказанные материалы срываются, а чем располагаю – выдаю, – пожал плечами мой шеф. – Ну, так же нельзя, слушайте! – повысил голос редактор. – Работаем с колес, хватаем что под руку подвернется, а потом с невинными лицами сидим тут и пытаемся уверить, что всё сделали! Кстати, как, Полина Ильинична, со строкажом? Ответственный секретарь раскрыл свой блокнот и озвучил, кто сколько выдал строк за неделю. Я удивился, что остальные дали так много строк. А у меня так мало! При этом я не только на работе писал, а еще и вечерами, и нередко допоздна. Неужели я непригоден для этой работы? Если мне столько выдавать, то сколько же для меня должно быть часов в сутках? Про остальных не могу сказать, но Дойков-то, Дойков каков! У него строк больше всех! Когда это он успел? Как сумел? Ведь он несколько дней был под винными парами. – Савелий Кузьмич, в чем дело? – опять вскинул голову редактор. Действительно, в чем дело? Хвалить надо Дойкова, а не портить ему настроение. Но редактор еще не закончил мысль: – Нет ни одного проблемного материала. Ни одной серьезной критической статьи. А ведь ты знаешь положение в городе. Добыча угля за квартал сорвана, строители уже не помню когда план выполняли, а ты благодушные отчеты даешь. – Не отчеты, а анализ деятельности. – Да, Савелий Кузьмич! – вмешался Гроздов. – Как же это у тебя так получается? Авторские статьи, подготовленные тобой, совершенно не отличишь от твоих собственных. Там и там – сухая отчетность. – Хорошо, конечно, иметь под боком горком, – парировал Дойков. – Туда стекаются протоколы партсобраний с предприятий. Все расписано как по нотам. Бери и катай статью. Жаль вот, я так не могу. По производственным вопросам приходится все больше самому добывать... Где я нахожусь, что я вижу и что слышу?! Сидят взрослые дяди и с важным видом ведут разговоры о всяких строчках и прочих пустяках. Неужели в этом они видят смысл жизни? А если видят смысл в другом, неужели всю эту муру надо делать с важным видом? Интересно, о чем они мечтали, какие благие цели себе ставили в начале жизненного пути? Не верю я, что они мечтали найти жизненное пристанище в этой провинциальной газетке. Но почему они такого высокого мнения о своей редакции, о своей работе и о себе самих? О том, что тут свято место, они дали понять, как только я переступил порог редакции. Но что значит для них работа в газете? Какая-то переходная ступень на пути к чему-то важному, к какой-то избранной цели? Может быть. Нельзя судить огульно. Но если твой путь остановился на этой газете и ты больше ничего не желаешь, ни к чему не стремишься, дальше не видишь других высот, то можно ли, положа руку на сердце, сказать себе, что ты вполне доволен, что жизнь твоя удалась? Не могу этого представить! И если такое возможно, значит, я чего-то не понимаю... Я вот вижу взрослых мужиков, которые играют в чернильные игры и ведут чернильные войны. Ведь все это – пустое, семечки, даже не семечки, а шелуха от семечек! Неужели они всерьез полагают, что их статьи что-то изменят в этом мире? Неужели они ничего не понимают? Или понимают, но играют в придуманную не ими игру? Потому что жить надо, зарплату получать надо, утвердиться где-то надо... Постой-постой! А может, то же самое и с литературой на производственную тему – потому что жить надо, заявить о себе надо, утвердиться надо?.. Все равно, не будь прямым, как оглобля, не суди прямолинейно и примитивно. Но и не расслабляйся... – Наш новый сотрудник что-то мало отдачи дает, – перебил мои мысли редактор. Но при этом он смотрел на зава нашим отделом, и получалось, что в моей низкой отдаче опять виноват Дойков. – В чем дело, Савелий Кузьмич? Я, конечно, понимаю: Силин только осваивается, но газету-то делать надо! А где материалы? – Он здесь ни при чем, – перебил я. – Просто я еще вхожу в курс дела и, кажется, немного затянул раскачку... – Тут я вспомнил про злополучную лебедку, которая тоже никак не хотела ускорять обороты, и добавил: – Обещаю давать больше оборотов. – Ценю самокритичность. Но, Савелий Кузьмич, надо активнее помогать новичку. Больше помогать и больше спрашивать. Я думал, теперь с количества съедут на качество и будут придираться к моим материалам, но никто об этом и не заговорил. Вывод: не лезь в философские дебри, умри, но сдай нужное количество строк! Поехал за статьей, не получилось собрать хороший материал, но кровь из носу – хоть черта в ступе привези! – Другой вопрос. Очень мало материалов от инженерно-технических работников, от специалистов производства, – продолжил редактор. – Вот и снова в горкоме партии указали на этот наш пробел. Савелий Кузьмич, в отделе вас теперь двое. Неужели так и будет продолжаться? – Раз уж промышленный отдел не справляется с этим вопросом, я предлагаю включить в перспективный план нашей работы публикации статей ведущих специалистов предприятий города и представить на утверждение в горком партии, – сказал Гроздов, глядя на Дойкова. – Тогда уж точно материалы появятся. Посодействуют парткомы предприятий. Как отдел партийной жизни редакции, могу взять контроль на себя.
Что за дела! После того как в прошлый раз редактор на планерке говорил о том же, эта тема не выходила у меня из головы. Попросил Дойкова просветить меня. – Ты думаешь, я не предлагал инженерам написать? – сказал он тогда. – Да только им все некогда. Но их тоже понять можно. Дела. Наши просьбы только лишняя обуза. К тому же, учти, не все ведь владеют словом. Из-за этого тоже могут уклоняться. – Это понятно. Но главное, чтобы каждый из них сам сначала поработал, свои мысли набросал. А когда есть фактура, мы обработаем и потом статью согласуем с автором. Но фактуры кот наплакал. В основном Дойков пишет сам, а потом ставит подписи специалистов предприятий. Хотя, если подумать, почему газетчики должны писать за умных, грамотных специалистов своего дела? Они же лучше нас знают тему и проблемы. Но, как я понимаю, такие статьи особо-то не нужны ни газетчикам, ни самим инженерно-техническим работникам. А кому нужны? Горкому партии? Так пусть горком своей властью и рождает эти статьи! Хотел поделиться этой мыслью со своим шефом Дойковым. Но он, как обычно, в отлучке в неизвестном направлении. Зашел в партийный отдел к заму редактора Гроздову: – Петр Михайлович, перспективный план работы редакции утверждают на бюро горкома партии. Так? – Та-ак. Ты к чему это клонишь? – Давайте впишем в план публикации статей ведущих специалистов предприятий города. План утвердят. Мы поднимем трубку – и звонок в партком предприятия: согласно утвержденному в горкоме партии плану специалист вашей шахты должен представить в редакцию городской газеты статью. Обозначаем тему и срок предоставления статьи. – Ты лучше побольше снимков для газеты добывай, когда бываешь на местах, – перебил он меня. – А то, видишь, фотографа подходящего до сих пор не можем найти. И перевел разговор на другие темы. Тогда Гроздов вроде бы вообще не обратил внимания на мое предложение, а сейчас с важным видом выдает за свое! Ай да молодец! Как все вывернул! Получилось, что он не только утер нос промышленному отделу, но и, как куратор вопроса, припишет заслуги себе...
– Ты все-таки давай побольше оборотов, а то что-то у тебя каждый раз маловато строк выходит, – говорит мне почти после каждой планерки Дойков. Он прав. Но неужели судьба определила мне так и заниматься лебедками, графиками, тонно-километрами? Неужели всю жизнь мне так вот и трепать нервы в поисках информаций в номер и на каждой планерке получать взбучку, что не сдал положенные строки за неделю? Неужели это строчкогонство и будет главной моей житейской головной болью? Нет, нет и нет! Я сумею вырваться из этого круговорота! Я вырвусь и докажу, что стою большего!.. В душе так гадко, будто сто медведей нагадили...
Когда бывают свободные от писанины в газету вечера, принимаюсь, как сейчас вот, за личное... Пишу в свой творческий блокнот до позднего вечера, а то и ночку прихвачу. Иногда засиживаюсь над контрольными и курсовыми. И не замечаю, как смолю сигарету за сигаретой. Кончается пачка – открываю другую. Нет, так дело не пойдет! И голова потом не соображает, и сам порядком устал. А ляжешь – голова как жернов на холостом ходу. Все крутятся и крутятся мысли ни о чем, несутся будто неуправляемая машина без тормозов... Пишу для себя совсем мало. Приходится свои стихи и контрольные перепечатывать на машинке в выходные дни, когда не уезжаю к родителям в деревню. Голь на выдумки хитра! У меня пишущей машинки нет. Да и печатаю пока медленно. Додумался пользоваться редакционной машинкой. Уборщица тетя Нюра оставляет мне редакционный ключ в нише электрощитка на лестничной площадке. После ужина в столовой я поднимаюсь в редакцию и потихонечку печатаю свое. Но вот в субботу, в выходной, в редакцию неожиданно пришел босс Мыскин. Я сидел и печатал в его приемной, за столом секретаря-машинистки. На мое счастье, когда он вставлял ключ в дверь, я как раз не печатал, а обдумывал фразу. Успел моментально забрать свои бумаги и скрыться в промышленном отделе. Редактор побыл в своем кабинете, вышел и... закрыл меня. Я оказался в западне! Дело в том, что второй замок открывает и закрывает дверь только снаружи. Редактор его и закрыл. И я никак не мог выйти из редакции. А она на третьем этаже, балконов нет, и не спрыгнешь. Пришлось названивать ребятам, причем многих дома по случаю выходного не оказалось. Кое-как отыскал Виктора Уткина. Он пришел, я сбросил ему ключ и только так вышел на свободу...
Недавно на занятии литгруппы обсуждали и мое творчество. Указали на недостатки. В общем-то, справедливо. Пришли к выводу, что не надо ограничиваться одной темой. Уткин, скажем, пишет про шахту. А я в основном про деревню. Но надо стараться писать обо всем, что задело за живое. Решили: к следующему занятию каждому подготовить что-то новое «не по любимой теме». Так-то оно так, но стихи имеют такое свойство, что по специальному заказу что-то стоящее написать просто невозможно. Нельзя создать поэтический образ на заданную тему. Нельзя взять отпуск и повелеть себе: теперь весь месяц буду писать стихи, и только стихи. Можно весь месяц сиднем просидеть за столом и не создать ни одного удачного стихотворения. Стихи приходят внезапно и так же внезапно уходят. Едешь ли в автобусе, пошел ли в кино – раз, строчкой осенило! Думаешь, запишу дома. Но порой и не припомнишь. Как взбредет в голову, так и убредет. И что интересно, со временем лишь изредка придет в голову нечто похожее. Так что я теперь на ночь стал класть на стул рядом с кроватью карандаш и бумагу. Но, с другой стороны, если голова постоянно забита далекими от творчества заботами, то и в этом случае ничего хорошего на ум не придет. Или крайне редко. У художника должно быть свободное время. И желательно в неограниченном количестве. Но «где отыскать тебя, свобода, между работой и женой?» Впрочем, жены еще нет. Но и свободы тоже...