Мой Мариинск
(воспоминания прораба)
Пьяный километр
На стыках областей и районов у нас было вечное бездорожье, которое водители называли пьяными километрами…
Такое место находилось на границе Мариинского и Тяжинского районов.
Однажды, это было в конце сентября, я возвращался из Итата. Купил билет, ждал прихода местного поезда.
А тут подкатывает на своем ЗИСе Михаил Новиков.
- Одному в ночь ехать тягостно, поехали со мной, приедем намного раньше поезда.
Я соблазнился. Не пошел даже возвращать неиспользованный билет – были тогда в ходу стандартные светло-коричневые прямоугольники из картона с дырочкой в середине.
Но уже через полчаса я пожалел о своей опрометчивости. Неожиданно потянуло холодом. Набежали серые облака, потом небо подернулось густой пеленой, заморосил мелкий дождь. Мы поняли – это надолго.
Через пятнадцать минут вытащили на буксире сползший с обочины ГАЗ-52. Потом сами чуть не въехали в заполненный водой буерак.
Миша пришпоривал машину:
- Давай, давай старичок…
Старичок хлюпал по разъезженной дороге, пыхтел разгоняя тяжелую грязь. Дворники не работали – их просто не было. С порывами ветра в кабину влетала холодная морось.
Это тебе не «газон», а настоящий ЗИС, который, если судить по проступающим через грязно-зеленую краску номерам, ходил по фронтовым дорогам. Но от этого слаще не становилось. Ветер дул в десятки щелей кабины, даже снизу откуда-то из-под коробки передач.
Лобовое стекло состояло из двух половинок, вырезанных из толстостенного (шестерка) обычного оконного стекла. Щели на нем были заклеены изолентой на матерчатой черной основе…
Через час езды мы оказались в ловушке. Дорога привела в бескрайнее месиво, среди которого угадывались колеи, оставленные автомобилями, колесными и гусеничными тракторами.
По сторонам и далеко впереди стояли, словно подбитые в бою, грузовики: ЗИСы, ГАЗы, МАЗы и другой малоразличимый транспорт.
Миша перекрестился:
- Вдруг пробьемся, - и нажал на педаль.
Наш ЗИС заурчал, задрожал. Пахнуло перегоревшим бензином, смешанным с парами воды. Машина гудела и, рассекая темную жижу, шла напролом. Вот уже позади метров двести, мы обошли тех, кто только что маячил перед нами в темноте.
Стали проходить мимо встречных машин, тех, что шли со стороны Мариинска.
В этот миг нас резко передернуло, развернуло чуть ли не поперек колеи, и ЗИС левой фарой уперся в черную пучину. Машина «стрельнула» и намертво заглохла.
- Ну, всегда так! – взмолился Миша.
Мы не надеялись ни на кого. Покорно приготовились пережидать ночь. Неудобство в том, что у кабины большой крен. Дверцу со стороны водителя можно только полуоткрыть – она сразу же уходила и черпала грязь. Общение с миром возможно только с моей стороны. Я кое-как вылез наверх, заполз в кузов и из-под брезентового свертка достал одеяло. Суконное солдатское одеяло, с которым Миша не расставался. Одеяло – наше единственное спасение. А времени было не более восьми вечера. Вдали слева прошел пригородный поезд, обозначенный оранжевыми огоньками окон.
«Э, ехал бы я сейчас в нем,»- подумалось мне. Но усталость и внутреннее напряжение сделали свое дело. Мы вскоре задремали. Сон рваный, затекали ноги – мне приходилось упираться в пол кабины, чтобы не придавить соседа. Ему тоже был не сахар. Приходилось часто менять положение тела и поправлять одеяло, которое отяжелело от сырости.
Самый сон пришелся часа на два ночи.
Нас разбудил дикий девчачий голос:
- Спасите! Помогите! Горю, люди!
В свете чьих-то фар показалась фигура парнишки. Это он девчоночьим голосом звал на помощь.
Миша невольно спросил:
- Чево там? Насилуют,что ли?
Пацан, туго вытягивая ноги из-под грязи, поравнялся с нашей машиной.
- Помогите! Люди добрые! Известка горит у меня в кузове. Машину спалю – мало не не будет…
Оказалось, что водитель, совсем салажонок, вез из Кемерова комковую известь, навалил там почти полный кузов. Сверху известь накрыли брезентом. Но никто, видимо, не ожидал, что машина где-то застрянет, что в это время пойдет дождь, а главное, в брезенте окажется несколько дырок, через которые и попала дождевая вода…
Прибежавшие на помощь мужчины разбрасывали подвернувшимися под руку штыковками и подборками шипящие комки извести.
- Кидай дальше, - правил другими стоящий посередине кузова дядька в дождевике с капюшоном…
- Куда я теперича! – канючил неудачливый хозяин полуторки.
- Куда, куда! В армию давай. Там из твоего шкилета человека сделают, - ответил дождевик с капюшоном.
- Не взяли меня в прошлый раз, - с обидой сказал парнишка.
Около машины парило, было тепло, булькала вокруг вода. Но машина оказалась целехонькой – хоть заводи…
Когда мы проснулись с рассветом, на улице уже стояла зима. Нет, не на улице и не зима… Это известка расплылась по округе, прикрыв дорожную топь. Как в маскировочном халате – вся в белых пятнах, стояла неудачливая машина, в кабине, положив голову на руль, спал горе-водитель.
Со стороны жилых построек деревни Ключевой затарахтел трактор. Он начал вытаскивать те машины, что шли к Мариинску. Дошла очередь и до нас.
- Пятак на рыло, - сплюнул папиросу рыжий тракторист.
- Да вот, только три рубля осталось!..
- Ну, тогда мне некогда, - детина рванул «дэтэшку».
Мы стояли (или сидели?), пока трактор не протащил мимо нас четыре автомашины. Пятой был автомобиль, который мы вечером вытащили из кювета.
- А вы чего? – заулыбался водитель той машины.
- Да вот, троячок всего… - объяснил Миша
- Ладно! Это наш трактор. Он вас выволочет.
Действительно, минут через пятнадцать подкатил конопатый тракторист.
Теперь он выглядел по-другому: рыжебровый улыбчивый парень.
- Да я бы вас все одно вытащил. Еще никого в беде не бросал.
Когда мы оказались на условно сухой дороге и парень отцепил трос, я протянул ему свою трешку.
- Ша! Ша! Главное: не держите на меня обиду! - и поехал вытаскивать следующую машину.
Вставало красивое солнце. Ветер оттеснил облака на север, подальше к Томску.
- Ну, ты, Карпыч, нонче и красюк! Вроде как в мешке с мукой ковырялся.
- Ты б, Миша, на себя посмотрел… - отмахнулся я. – Давай-ка в Суслово к магазину подруливай. Треху оприходовать надо, а то с ней еще сильнее жрать охота.
Я забежал в сельмаг. Выбор, конечно, неважнецкий, да и не по моим деньгам.
В глаза бросилась надпись на коробке «Сухари». Отдал трешку, даже получил какую-то сдачу копейками.
Миша принял еду с жадностью.
- Ну-кась, поточим зубы! – Он надорвал верх коробки, сморщился: – Козлы! Труху продают… Разве сухари это?
Я взял коробку в свою руку, вгляделся в надпись, чтоб узнать про срок годности товара.
Выше слова «сухари» более мелким шрифтом было пропечатано «панировочные».
Вот так, значит, мы и позавтракали…
Правда
Зимой 1961 года на промплощадке СМУ «Мелиоводстрой», около новой котельной мы пробурили буровую скважину глубиной 40 метров. После короткой промывки из устья скважины хлынула вода – попали точно в напорный горизонт, что было тогда нередкостью для Мариинска. Известная скважина такого рода фонтанировала в те годы рядом с городской баней. Возле бани глубинная вода хорошего качества, а у нас – железистая. В ведрах через 2-3 дня накапливался суриковый налет, вода на вкус становилась мягче и вкуснее, то есть, пригодной для домашних нужд и для питья, потому что лучшего ничего не было.
Эмалированные ведра чистили слабым раствором серной кислоты, благо у нас были автомобили, на них аккумуляторы, а для них сами делали электролит из серной кислоты.
Вода из скважины шла день и ночь. Мы соорудили сверху оголовок с патрубком, откуда воду можно было забирать в ведра или другие емкости. Чтоб вода не накапливалась на площадке, мы прокопали канаву под улицей Трактовой (потом она сменит название) уложили под ней металлическую трубу и сделали руслице в обход ограды «Межрайбазы». Вода уходила в болотистую пойму Кии. Так она текла целых два года.
В ночь под новый 1963 год постучали в окно:
- Одевайтесь, ваша вода заливает «Межрайбазу»!..
Тогда я оставался старшим на участке. После Шитина начальники участков часто менялись, а в «пересмену» все труды и заботы ложились на меня.
На улице было относительно светло, хотя стояла полночь. Обжигал лицо злющий мороз. Снегу – выше, чем по колено.
От дороги метров за 150 толпились люди. Я пробрался к ним. Кто-то был с фонарем.
- Ишь, как она развернулась, - прорезался хриплый голос.
Кругом было натоптано. Мои валенки угодили в поток воды, невидимый сквозь снег.
- Кто-то постарался, - предположил версию другой голос.
- Кому надо? Вода – дура, мороз – дурак. Вот свадьбу и играют.
Мне стало понятно, что прежнее русло водотока кем-то перекрыто. Ясно примерно где. Но почему – я не знал.
Мороз крепчал. Хриплый Голос затянулся «Беломором» - в Мариинске на праздники в продаже только он.
- Межрайбазовские, айда домой, пусть «Мелиоводстрой» воюет, это его вода.
Я, оставшись в одиочестве, чувствовал какой-то подвох. Но сделать ничего не мог.
Хотел пройти на территорию «Межрайбазы», посмотреть, есть ли там наша вода и много ли ее...
Меня туда не пустили – нет пропуска, а до начальства не дозвонишься.
Утром на второй день я послал своих рабочих прочистить русло ручья и осмотреть его до самого болота.
Часа через два посланцы вернулись.
- Течет вода, как и раньше. Кто-то, видать, пошутил с нами.
Зародился неприятный осадок на душе. «Межрайбаза» - не какая-нибудь богадельня. Это межрайонная (!) база промышленных товаров. Сосредоточие сплошного дефицита, который в обычной продаже не найти. Все только по блату, ну за исключением, может, лопат и электролампочек.
Под руководством больших чинов города сформировали большую комиссию, которой поручили найти причину затопления предприятия и определить величину ущерба.
В комиссию представителя «Мелиоводстроя» не включили. Акт комиссии я увидел только тогда, когда дело передали в Кемеровский арбитражный суд. Уже весной, то есть через пять месяцев после потопа.
По разнарядке горисполкома десять человек от нашего предприятия должны были отработать один день на ликвидации последствий бедствия.
Я впервые увидел, что вода залила несколько складов. Где на 10, где на 30 сантиметров, в некоторых полуподвальных отсеках – на 50 и более.
Направленные на помощь мальчишки из лесотехникума били ломами в стопу эмалированных ведер, пробивали по 6-8 днищ, выковыривали их изо льда и бросали в кузов автомашины. Девчонки в картонных коробках несли к грузовику негодные электролампочки. Часть из них разбита, некоторые на вид целые.
Под навесом лежали пакеты с оконным стеклом. Вода частично залила их, частично по капиллярам поднялась на несколько сантиметров и разморозила стекольное полотно. Валялись разрубленные коромысла, скрюченная электропроводка. Все это подлежало списанию и вывозу на свалку.
Когда я прочитал акт комиссии, то бросилось в глаза большое количество дефицитных и дорогих товаров: около двух десятков холодильников, стиральные машины, ковры узбекские, персидские, немецкие, радиолы, транзисторы и так далее.
Ущерб оценивался больше миллиона рублей по ценам 1961 года.
Ни с чем я, конечно, не согласился – ни с причиной возникшего затопления, ни с величиной нанесенного ущерба, так как налицо проглядывалась чья-то заинтересованность.
После процедурных положенных переписок назначили рассмотрение дела в областном арбитраже.
Со стороны облпромторга присутствовало более десяти человек – люди из областного центра и из Мариинска: юристы, бухгалтеры, заведующие базой, складами…
Долго зачитывалась претензия истца. Надвигалась грозовая туча.
Со стороны ответчика – я один. И когда дали слово, поднялся с несколькими листочками бумаги.
Первое. Вот план нашего района с размещением скважины и складов «Межрайбазы». Здесь же горизонтали и профиль водоотводной канавы. Здесь же расчет: мороз не мог перехватить водоток, который практически весь укрыт снегом. Значит, кто-то посторонний и заинтересованный постарался, чтобы ручей ушел в сторону базы.
Второе. Представителя нашей организации ни разу не пригласили на рабочие заседания комиссии. В комиссии более пятнадцати городских чинов – из горисполкома, промторга, от контрольных органов и т.д., и т.п. – сплошные начальники. По странному совпадению число списанных холодильников «Мир» оказалось равным числу членов комиссии. Ковров и стиральных машин хватало не только на всех «комиссаров», но и даже на меня, если бы я был включен в эту комиссию. Как могло случиться, что такие ценные и дефицитные товары оказались в зоне затопления? И никто не попытался их спасти, отремонтировать, высушить…
Третье. Хранение товаров, по моему наблюдению, не отвечало существующим правилам эксплуатации складского хозяйства. Не было соответствующих подкладок и помостов: то, что должно было лежать на полках, лежало на полу и на земле.
Четвертое. Затопления нет в тех складах, где хранилась малоценка.
Пятое. Работники «Межрайбазы» не приняли никаких мер по ликвидации затопления или снижению его объема. Вода оказалась даже там, где ее не должно быть – словно кто-то направлял воду, прокладывая ей дорогу.
Шестое. Ликвидация последствий аварии проводилась варварски. Половину народного добра уничтожили ликвидаторы.
Седьмое. Кому-то это затопление «Межрайбазы» было выгодным. Даже не столько, чтобы что-то поиметь, а чтобы скрыть крупную недостачу.
Закончил речь пафосно – о торжестве правды. Еще в институте ястихотворение «Правда», которое заканчивалось так:
Вы, кто не верит, тише!
В сердце мое войдите
Слушать в упрямом стуке
Песню о высшем боге!
Правду глухой услышит,
Правду слепой увидит,
Правду возьмет безрукий
И пронесет безногий!
Срывалось сказать эти слова. Но я закончил по-другому.:
- Если многие списанные товары остались в Мариинске и не ушли еще куда-то, то думаю, никто не увидит во всем этом нашей вины
Арбитражный судья – женщина средних лет – сухо оглядела присутствующих и изрекла:
- Иск отклонить!
Когда закончилось драматическое действие и я шел из зала, по сторонам стояли мои противники. Кто-то назвал меня сволочью, кто-то плюнул прямо передо мной…
Поскольку вся вина ложилась на одну организацию, дело передали в прокуратуру. Было длительное следствие. Потом последовал суд, который-то и наказал виновных
Сроки были разные: от одного до семи лет.
Хлеб
Хлебный магазин оказался на пути моего возвращения из Тисуля. Пушкарев в магазин не пошел, он, как всегда, прихапнул булку хлеба у наших буровиков. Пекли им на месте из муки местного помола. Хлеб был душистый, мягкий – шёл влет, булка на двоих – делать нечего. Но пекарня работала одни сутки в неделю. Так что с хлебом и там своя напряженка.
В городе хлеб ещё больший дефицит. Хрущевские времена. Белого хлеба в магазинах нет, выпечка из белой муки прекратилась. Народ выскребал остатки мучных запасов, стряпал себе пирожки, пёк оладушки. Блины уже роскошь, так как к ним нужна сметана или масло. А это добро (в прямом смысле «добро») тоже для большинства дефицит.
Очередь за хлебом небольшая – человек пятьдесят- шестьдесят. Около двадцати покупателей, я знал, толпятся около прилавка, остальные – у крыльца магазина плотным хвостом.
Минут через тридцать я был уже внутри магазина. Очередь продвигалась быстро. Иногда к продавщице пробирался кто-то из ее знакомых. Продавщица как бы невзначай кидала:
-Мария, вот твой хлеб. С утра лежал. Где шаришься?
Мария забирала буханку серого хлеба в авоську и шла к выходу. Очередь терпеливо молчала – здесь безраздельно командовал один человек – продавщица с вдавленными, как у хищного зверя, глазами.
Пробрался к прилавку мужик в сером плаще-дождевике.
-А ты-то куда?- робко спросила из очереди женщина с ребенком лет трех.
- Машина меня тут ждет… - ответил мужик.
Другая женщина в кофте с заплатами на рукавах заметила:
-Чёй- то вчерась машина стояла и седни стоит…
-Дык она у меня тут в ремонте второй месяц, - гоготнул мужик и завернул буханку в газету «Правда».
А впереди между продавщицей и женщиной с ребенком пошел диалог на повышенных тонах.
-У булки вся корка отстала, какой это хлеб?
-Одинаковый хлеб у меня. Специально для каждого никто не печет.
Продавщица зло зыркнула глазами на несогласную женщину, бросила булку на лоток и подала другую без видимых изъянов.
Помню, как в детстве после войны мы занимали очередь около магазина в полночь. Но были мы с братом не первые. Уже стояли те, кто пришел сюда с вечера. И мы оказывались лишь стодвадцатые или двухсотые. А те, кто появлялся с рассветом, ставили на ладошку цифру пятьсот или больше. Хотя уже знали все, что такого количества хлеба в магазин не завезут. Среди очередующихся с рук в руки ходил «химический» карандаш, конец которого слюнявили и выводили нужное число на ладошке.
Хлеб был сырой, тяжелый, темно-коричневый, как шоколад. Его называли пеклеванным. Намного позже я узнал, что «пеклеван» - это барская еда из мелкоразмолотой ржи, ели его когда-то не все и по особым случаям. После войны был запущен суррогат пеклеванного хлеба, основу которого состовляла молотая рожь, а в ней всякие добавки…
Тут подошла моя очередь. Глядя на парня в сером помятом пиджаке, продавщица оценила ситуацию. Она ловко схватила булку, от которой отказалась женщина с ребенком, и почти сунула ее в мои руки.
- Не. Мне другую, - промямлил я.
-Других нет, - засветились издалека глаза продавщицы, - хлеб заканчивается.
Очередь заволновалась. Оставалось на виду булок пятнадцать. Кому-то надо было брать бракованный товар.
- Ето че он? – раздался резкий женский голос позади меня. –Ишь ты разборчивый какой! Че народ держит? Не хочет - пущай не берет. Вон выход…
Продавщица почувствовала подмогу. Она оперлась обеими руками на прилавок, выпятив из-под серо-белого халата большой живот:
- Чего тут свару устроил? Вот щас милиционера вызову. Он тебе…
- Правильно, Маша! – поддакнул кто-то сзади. По голосу я узнал – это наша соседка Петриха. Я оглянулся. Петриха спрятала свое лицо за плечо мужчины в клетчатой рубахе. Конечно, ей не хотелось, чтобы дефектная булка хлеба пришлась в ее руки.
Меня заело «позову милиционера».
- А зовите! Пусть придут и честно раздадут хлеб. Зовите милицию!
Продавщица не ожидала такого поворота и упрямства с моей стороны.
Она как-то враз охлынула, взяла целую булку и почти швырнула в мою сторону. На ее губах так и застыло желание: «Подавись!»
Я вышел из магазина почти на рысях. На улице очереди уже не было. Только Пушкарев прохаживался около своего «ГАЗа».
Деньги
Советская социалистическая экономика была специфичной, но весьма развитой. Особенное место в ней занимало банковское дело, во главе которого рулил Госбанк. Он контролировал финансовые потоки и регулировал кредитные отношения предприятий.
Если говорить о причастности банка к строительным организациям, то следует упомянуть о том, что во всех его отделениях сидели специалисты, чаще всего так называемые инженеры по строительству, люди с небольшой зарплатой, но ворочавшие многомиллионными средствами.
Такой контроль был сплошной сетью, но, к сожалению, с большими рваными дырами, что плодило повсеместные приписки и очковтирательство. Тогда сложилась отлаженная подсистема, из которой в дальнейшем при переходе на рыночные отношения стала расти коррупция, откаты и прочие негативы.
В производстве, как и во всей стране, в те времена крутились невидимые деньги. Наличные шли у нас на зарплату, на командировки. А остальное все – по безналичному расчету, каждый из которых проводился через банк.
Получили мы трубы, на это приходит счет. Если на расчетном банковском счету у нас есть денежные средства, они списываются в пределах предъявленного счета. Если денег нет – счет ставится в картотеку кредиторов, и банк при первом же поступлении денег на наш счет снимает их в пользу поставщика труб.
Чтобы взять в магазине скрепки, надо было там выписать счет на определенную сумму, а потом банк с нашего расчетного счета перебрасывал деньги на расчетный счет магазина. Правда, кое-какую мелочевку мы умудрялись взять за наличные.
В государстве, как я уже сказал, в большом объеме ходили виртуальные деньги. Многие операции с ними приводили к злоупотреблению и расхитительству.
В формуле «товар-деньги-товар» советский человек чаще всего встречался с «товаром», потом возникали эфемерные деньги, которые превращались в наличный товар.
В Мариинске мы были практически трубными монополистами. Нет, трубы мы не катали. Мы их централизованно получали по разным каналам: либо прямо с завода, либо из Кемерово после дележки областным управлением «Мелиоводстрой». Стальные трубы приходили вагонами и на автомашинах с прицепами. Были трубы разных диаметров, разных назначений: буровые, водопроводные, для внутренней сантехники, трубы напорные и безнапорные, стальные, чугунные, железобетонные и асбестоцементные…
Вот приезжает к нам директор совхоза:
- Нужно сделать водопровод и установить автопоилки в коровнике.
- Нет людей, нет в плане.
- А мы сделаем сами. Дайте только трубы.
- Тогда заключаем договор на выполнение работы.
И вот договор заключен. Из совхоза приезжает за трубами «Беларусь» с тележкой, увозит 200 метров труб для внутренней проводки, метров 50 для подвода воды к коровнику, несколько килограммов соединительных элементов, так называемой фасонины, штук 30 вентилей и задвижек – все это дефицит того времени. От войны-то отошли всего на 15 лет…
На другой день вместе с договором отправляем акт сдачи готовых работ. Через неделю получаем оформленные документы с встречным счетом за то, что якобы со своей стороны выполнил совхоз: за рабочую силу, за монтаж водопроводной системы, за копку траншей, т.е. за работу экскаватора, бульдозера и тому подобное, которую мы тогда должны бы делать, но не сделали…
Фактически мы получили деньги за стоимость труб, за арматуру, за доставку материалов в Мариинск и маленькую маржу (навар) за проведенную операцию.
В результате совхоз своими силами запускает систему автоматического поения животных, а мы рапортируем, что в таком-то совхозе сделали эту систему. Полученный навар дает возможность залатать одну из десятка дыр в нашей конторе: выдать зарплату, купить запчасти к автомашинам или расплатиться с соседней МТС за взятые раньше электроды либо сверла…
Заработанных денег, как правило, не хватало. Особенно тем, кто мотался по командировкам.
После получки многие попросту пропивали почти всю зарплату. Потом приносили заявления, чтоб им выдали из кассы в счет зарплаты пять или десять рублей. Некоторым этого хватало только на очередную бутылку водки.
Я и сегодня не знаю ответа на вопрос, как можно было заставить человека жить по-другому. Особенно, когда этот человек имел за плечами огромный срок пребывания в ИТУ (исправительно-трудовом учреждении).
В моей записной книжке тех лет сохранился любопытный документ.
Привожу его слово в слово.
«Председателю колхоза «Колос» т. Самушкову
Гл. бухг. Нечаеву
В связи с временным денежным затруднением просим выдать в подотчет нашему представителю Игнатову Д.Г. денег в сумме 1300 руб. для авансирования рабочих «Мелиоводстроя», занятых работой в вашем колхозе. Деньги будут возвращены не позднее 15.XI.1960 г.
Нач. СМУ Шитин
Ст. бухг. Лялина».
Мне это заявление передали в колхозе при очередном посещении места работы наших специалистов. Просили разобраться, на самом ли деле просьба исходила от руководства Мариинского СМУ.
По заявлению были получены деньги в указанной сумме, даже сохранился номер 552 расходного кассового ордера. Кроме того, оказывается, работники брали деньги еще пять раз. Взяли и 10 кг курятины.
Приходилось разбираться, принимать счета колхоза, а потом высчитывать полученные суммы из зарплаты рабочих.
Сейф
В кассе денег не было. Но ехать надо позарез. На одном из отдаленных объектов – в Тунде работа еле теплилась – там осталось два человека: брошенный на подмогу Вася Сенчилов и кто-то из рабочих.
Трое из тундинской бригады во главе с Николаем Балышевым топтались с утра в конторе, ожидая, что вдруг разверзнется небо и оттуда полетят на них заветные десятки и пятерки. Денег, как сказал вчера бухгалтер Николай Грибан, нет и пока не ожидается. Пока – это, может быть, и месяц…
У ребят Балышева готова к отъезду груженая машина, в коридоре стоят рюкзаки с провиантом, но отсутствует самое главное для таких поездок – алкогольный допинг.
Прыщеватый Гришка Худобин сидел в деревянном, еще с эмтээсовских пор, кресле Шитина и ныл:
- Ну, как мы поедем пустыми… нас же назад выгонят.
Рассудительный Володя Сигутов, бывший вор, но человек, пытающийся войти в нормальное житейское русло, взял Николая за рукав и громко прошептал – так, чтоб все слышали:
- У нашего буха в сейфе трехлитровая банка стоит. Припер он ее на днях. У него на спиртзаводе корешок тоже бухгалтер.
- А мне-то что? – зло ответил Балышев. – Оно его, ему и достанется…
- Глупый ты, Колян! – определил Сигутов. – Я ж наводку даю. Жалко мне тебя, целый день будешь тут мылиться… А толку-то? Ищи клеенку.
В те времена народ спасался от дождя и от сырости прорезиновыми дождевиками, клеенчатыми капюшонами и разными самоделками из схожего материала. У кассирши Антонины нашёлся большой квадратный кусок медицинской клеенки, такую подстилали младенцам в детскую постель. Клеенка салатового цвета – не новая, но целая. Ее расстелили посередине кабинета.
Трое мужиков осторожно приподняли, а потом переставили на неё железный сейф Грибана, в нем хранилась драгоценная жидкость.
Сейф был железным двухъярусным ящиком, с двумя замками – сверху и снизу.
Сигутов стал осторожно наклонять сейф. Все замерли. Вдруг внутри верхней половины сейфа глухо звякнуло стекло.
- Переворачивай, - скомандовал Сигутов, - верхней дверцей на середину клеенки!
Так и сделали.
Сначала медленно, потом все сильнее закапала, полилась из щелок синеватая жидкость.
- Края, края приподнимай! – руководил Сигутов.
Запахло больницей, это по комнате поползли пары спирта.
Наконец, пошли редкие серовато-синие капли. Сейф поставили на попа, отодвинули на старое место.
Балышев достал две алюминиевые чашки. Жидкость перелили в них, отдельно наполнили эмалированную кружку и стакан.
- Пожалуй, два с лишним литра, - воспрянул спиртным духом Худобин.
- Пять бутылок, - подсчитал в уме Балышев.
- Пять – не пять, через ватку пропустить надо, - изрек Сигутов и пошел на улицу…
Когда на второй день в конторе появился Грибан, около него стояло плотное спиртовое облако. Грибан бросился к сейфу, открыл дверь и ахнул:
- Ну, точно говорил братан: в стекле такое добро хранить нельзя… И бумаги промокли все…
Не закрывая синюю металлическую дверцу, Грибан с горя пошел выкурить очередную «беломорину».
В Антибесских болотах
Если ехать в Мариинск из Камышенки не вкруговую через станцию Берикульскую, а более коротким путем через Комиссаровку, то многие должны помнить, что грунтовка от камышенского летника до самой Комиссаровки проходит по большой территории, где выклиниваются болота, названные когда-то Антибесскими.
Хороша по глубокой осени с этих мест мясистая клюква. Но для автотранспорта езда здесь – сплошное угробление.
Ехали мы порожняком из Симбирки. Холодный октябрь, капающий мелким дождем.
Дорога малонаезжена. Следит за ней, наверно, один Бог, да и ему постоянно некогда заниматься этой работой. Мрачные лужи, возле которых остались следы колес от подвод. Вот прошел гусеничный трактор, умял ржавую траву в грязь. Впереди большущая лужа. Не дано знать, какой она глубины и что на ее дне – может быть железная борона зубьями вверх.
Бессмысленно промерять и ощупывать ногой каждую ямину, заполненную до краев водой. Такие лужи сплошной цепью усеяли все видимое дорожное пространство.
Новиков Миша осторожно объезжает водную гладь. Потом плюет на все это Черное море. Едет напрямик. Что-то подсказывает ему свернуть вправо. Машина замедляет ход. И сразу же: джив, джив, жих, жих… И мы сели.
Грунт под машиной мягкий, как мыло в теплой банной воде. Два-три оборота колеса и машина садится на один сантиметр. После нескольких дерганий взад-вперед наш ЗИС почти касается земной поверхности мостом.
- Все, - отрешенно выдавливает Миша. Он со злостью бьет резиновым сапогом по резине заднего колеса.
Нигде никакого звука. Ни лая собаки, ни ржания лошади, ни машинного рокота.
Все – это, значит, что мы приехали. И будем сидеть здесь день, два – до тех пор, пока на нас не наткнется случайная машина или трактор, или пока нас не начнут искать.
Лужа рядом с машиной вспухивает от падающих капель дождя.
Будем ночевать в кабине. Есть спички, но близко нет ничего такого, чтобы могло гореть. Есть топор, но с ним надо идти далеко в лес, где можно срубить сухое дерево. А рядом только трехметровый березняк. Летом бы его на веники! Из пищи полбуханки серого черствого хлеба. В другое время пошел бы он на корм свиньям, но сегодня это главный и единственный элемент нашего рациона, причем не на вечер, а на неопределенное время.
К утру похолодало. Дождь прекратился. По небу ползли низкие серые тучи, которые, казалось, касались нашей кабины.
(воспоминания прораба)
Пьяный километр
На стыках областей и районов у нас было вечное бездорожье, которое водители называли пьяными километрами…
Такое место находилось на границе Мариинского и Тяжинского районов.
Однажды, это было в конце сентября, я возвращался из Итата. Купил билет, ждал прихода местного поезда.
А тут подкатывает на своем ЗИСе Михаил Новиков.
- Одному в ночь ехать тягостно, поехали со мной, приедем намного раньше поезда.
Я соблазнился. Не пошел даже возвращать неиспользованный билет – были тогда в ходу стандартные светло-коричневые прямоугольники из картона с дырочкой в середине.
Но уже через полчаса я пожалел о своей опрометчивости. Неожиданно потянуло холодом. Набежали серые облака, потом небо подернулось густой пеленой, заморосил мелкий дождь. Мы поняли – это надолго.
Через пятнадцать минут вытащили на буксире сползший с обочины ГАЗ-52. Потом сами чуть не въехали в заполненный водой буерак.
Миша пришпоривал машину:
- Давай, давай старичок…
Старичок хлюпал по разъезженной дороге, пыхтел разгоняя тяжелую грязь. Дворники не работали – их просто не было. С порывами ветра в кабину влетала холодная морось.
Это тебе не «газон», а настоящий ЗИС, который, если судить по проступающим через грязно-зеленую краску номерам, ходил по фронтовым дорогам. Но от этого слаще не становилось. Ветер дул в десятки щелей кабины, даже снизу откуда-то из-под коробки передач.
Лобовое стекло состояло из двух половинок, вырезанных из толстостенного (шестерка) обычного оконного стекла. Щели на нем были заклеены изолентой на матерчатой черной основе…
Через час езды мы оказались в ловушке. Дорога привела в бескрайнее месиво, среди которого угадывались колеи, оставленные автомобилями, колесными и гусеничными тракторами.
По сторонам и далеко впереди стояли, словно подбитые в бою, грузовики: ЗИСы, ГАЗы, МАЗы и другой малоразличимый транспорт.
Миша перекрестился:
- Вдруг пробьемся, - и нажал на педаль.
Наш ЗИС заурчал, задрожал. Пахнуло перегоревшим бензином, смешанным с парами воды. Машина гудела и, рассекая темную жижу, шла напролом. Вот уже позади метров двести, мы обошли тех, кто только что маячил перед нами в темноте.
Стали проходить мимо встречных машин, тех, что шли со стороны Мариинска.
В этот миг нас резко передернуло, развернуло чуть ли не поперек колеи, и ЗИС левой фарой уперся в черную пучину. Машина «стрельнула» и намертво заглохла.
- Ну, всегда так! – взмолился Миша.
Мы не надеялись ни на кого. Покорно приготовились пережидать ночь. Неудобство в том, что у кабины большой крен. Дверцу со стороны водителя можно только полуоткрыть – она сразу же уходила и черпала грязь. Общение с миром возможно только с моей стороны. Я кое-как вылез наверх, заполз в кузов и из-под брезентового свертка достал одеяло. Суконное солдатское одеяло, с которым Миша не расставался. Одеяло – наше единственное спасение. А времени было не более восьми вечера. Вдали слева прошел пригородный поезд, обозначенный оранжевыми огоньками окон.
«Э, ехал бы я сейчас в нем,»- подумалось мне. Но усталость и внутреннее напряжение сделали свое дело. Мы вскоре задремали. Сон рваный, затекали ноги – мне приходилось упираться в пол кабины, чтобы не придавить соседа. Ему тоже был не сахар. Приходилось часто менять положение тела и поправлять одеяло, которое отяжелело от сырости.
Самый сон пришелся часа на два ночи.
Нас разбудил дикий девчачий голос:
- Спасите! Помогите! Горю, люди!
В свете чьих-то фар показалась фигура парнишки. Это он девчоночьим голосом звал на помощь.
Миша невольно спросил:
- Чево там? Насилуют,что ли?
Пацан, туго вытягивая ноги из-под грязи, поравнялся с нашей машиной.
- Помогите! Люди добрые! Известка горит у меня в кузове. Машину спалю – мало не не будет…
Оказалось, что водитель, совсем салажонок, вез из Кемерова комковую известь, навалил там почти полный кузов. Сверху известь накрыли брезентом. Но никто, видимо, не ожидал, что машина где-то застрянет, что в это время пойдет дождь, а главное, в брезенте окажется несколько дырок, через которые и попала дождевая вода…
Прибежавшие на помощь мужчины разбрасывали подвернувшимися под руку штыковками и подборками шипящие комки извести.
- Кидай дальше, - правил другими стоящий посередине кузова дядька в дождевике с капюшоном…
- Куда я теперича! – канючил неудачливый хозяин полуторки.
- Куда, куда! В армию давай. Там из твоего шкилета человека сделают, - ответил дождевик с капюшоном.
- Не взяли меня в прошлый раз, - с обидой сказал парнишка.
Около машины парило, было тепло, булькала вокруг вода. Но машина оказалась целехонькой – хоть заводи…
Когда мы проснулись с рассветом, на улице уже стояла зима. Нет, не на улице и не зима… Это известка расплылась по округе, прикрыв дорожную топь. Как в маскировочном халате – вся в белых пятнах, стояла неудачливая машина, в кабине, положив голову на руль, спал горе-водитель.
Со стороны жилых построек деревни Ключевой затарахтел трактор. Он начал вытаскивать те машины, что шли к Мариинску. Дошла очередь и до нас.
- Пятак на рыло, - сплюнул папиросу рыжий тракторист.
- Да вот, только три рубля осталось!..
- Ну, тогда мне некогда, - детина рванул «дэтэшку».
Мы стояли (или сидели?), пока трактор не протащил мимо нас четыре автомашины. Пятой был автомобиль, который мы вечером вытащили из кювета.
- А вы чего? – заулыбался водитель той машины.
- Да вот, троячок всего… - объяснил Миша
- Ладно! Это наш трактор. Он вас выволочет.
Действительно, минут через пятнадцать подкатил конопатый тракторист.
Теперь он выглядел по-другому: рыжебровый улыбчивый парень.
- Да я бы вас все одно вытащил. Еще никого в беде не бросал.
Когда мы оказались на условно сухой дороге и парень отцепил трос, я протянул ему свою трешку.
- Ша! Ша! Главное: не держите на меня обиду! - и поехал вытаскивать следующую машину.
Вставало красивое солнце. Ветер оттеснил облака на север, подальше к Томску.
- Ну, ты, Карпыч, нонче и красюк! Вроде как в мешке с мукой ковырялся.
- Ты б, Миша, на себя посмотрел… - отмахнулся я. – Давай-ка в Суслово к магазину подруливай. Треху оприходовать надо, а то с ней еще сильнее жрать охота.
Я забежал в сельмаг. Выбор, конечно, неважнецкий, да и не по моим деньгам.
В глаза бросилась надпись на коробке «Сухари». Отдал трешку, даже получил какую-то сдачу копейками.
Миша принял еду с жадностью.
- Ну-кась, поточим зубы! – Он надорвал верх коробки, сморщился: – Козлы! Труху продают… Разве сухари это?
Я взял коробку в свою руку, вгляделся в надпись, чтоб узнать про срок годности товара.
Выше слова «сухари» более мелким шрифтом было пропечатано «панировочные».
Вот так, значит, мы и позавтракали…
Правда
Зимой 1961 года на промплощадке СМУ «Мелиоводстрой», около новой котельной мы пробурили буровую скважину глубиной 40 метров. После короткой промывки из устья скважины хлынула вода – попали точно в напорный горизонт, что было тогда нередкостью для Мариинска. Известная скважина такого рода фонтанировала в те годы рядом с городской баней. Возле бани глубинная вода хорошего качества, а у нас – железистая. В ведрах через 2-3 дня накапливался суриковый налет, вода на вкус становилась мягче и вкуснее, то есть, пригодной для домашних нужд и для питья, потому что лучшего ничего не было.
Эмалированные ведра чистили слабым раствором серной кислоты, благо у нас были автомобили, на них аккумуляторы, а для них сами делали электролит из серной кислоты.
Вода из скважины шла день и ночь. Мы соорудили сверху оголовок с патрубком, откуда воду можно было забирать в ведра или другие емкости. Чтоб вода не накапливалась на площадке, мы прокопали канаву под улицей Трактовой (потом она сменит название) уложили под ней металлическую трубу и сделали руслице в обход ограды «Межрайбазы». Вода уходила в болотистую пойму Кии. Так она текла целых два года.
В ночь под новый 1963 год постучали в окно:
- Одевайтесь, ваша вода заливает «Межрайбазу»!..
Тогда я оставался старшим на участке. После Шитина начальники участков часто менялись, а в «пересмену» все труды и заботы ложились на меня.
На улице было относительно светло, хотя стояла полночь. Обжигал лицо злющий мороз. Снегу – выше, чем по колено.
От дороги метров за 150 толпились люди. Я пробрался к ним. Кто-то был с фонарем.
- Ишь, как она развернулась, - прорезался хриплый голос.
Кругом было натоптано. Мои валенки угодили в поток воды, невидимый сквозь снег.
- Кто-то постарался, - предположил версию другой голос.
- Кому надо? Вода – дура, мороз – дурак. Вот свадьбу и играют.
Мне стало понятно, что прежнее русло водотока кем-то перекрыто. Ясно примерно где. Но почему – я не знал.
Мороз крепчал. Хриплый Голос затянулся «Беломором» - в Мариинске на праздники в продаже только он.
- Межрайбазовские, айда домой, пусть «Мелиоводстрой» воюет, это его вода.
Я, оставшись в одиочестве, чувствовал какой-то подвох. Но сделать ничего не мог.
Хотел пройти на территорию «Межрайбазы», посмотреть, есть ли там наша вода и много ли ее...
Меня туда не пустили – нет пропуска, а до начальства не дозвонишься.
Утром на второй день я послал своих рабочих прочистить русло ручья и осмотреть его до самого болота.
Часа через два посланцы вернулись.
- Течет вода, как и раньше. Кто-то, видать, пошутил с нами.
Зародился неприятный осадок на душе. «Межрайбаза» - не какая-нибудь богадельня. Это межрайонная (!) база промышленных товаров. Сосредоточие сплошного дефицита, который в обычной продаже не найти. Все только по блату, ну за исключением, может, лопат и электролампочек.
Под руководством больших чинов города сформировали большую комиссию, которой поручили найти причину затопления предприятия и определить величину ущерба.
В комиссию представителя «Мелиоводстроя» не включили. Акт комиссии я увидел только тогда, когда дело передали в Кемеровский арбитражный суд. Уже весной, то есть через пять месяцев после потопа.
По разнарядке горисполкома десять человек от нашего предприятия должны были отработать один день на ликвидации последствий бедствия.
Я впервые увидел, что вода залила несколько складов. Где на 10, где на 30 сантиметров, в некоторых полуподвальных отсеках – на 50 и более.
Направленные на помощь мальчишки из лесотехникума били ломами в стопу эмалированных ведер, пробивали по 6-8 днищ, выковыривали их изо льда и бросали в кузов автомашины. Девчонки в картонных коробках несли к грузовику негодные электролампочки. Часть из них разбита, некоторые на вид целые.
Под навесом лежали пакеты с оконным стеклом. Вода частично залила их, частично по капиллярам поднялась на несколько сантиметров и разморозила стекольное полотно. Валялись разрубленные коромысла, скрюченная электропроводка. Все это подлежало списанию и вывозу на свалку.
Когда я прочитал акт комиссии, то бросилось в глаза большое количество дефицитных и дорогих товаров: около двух десятков холодильников, стиральные машины, ковры узбекские, персидские, немецкие, радиолы, транзисторы и так далее.
Ущерб оценивался больше миллиона рублей по ценам 1961 года.
Ни с чем я, конечно, не согласился – ни с причиной возникшего затопления, ни с величиной нанесенного ущерба, так как налицо проглядывалась чья-то заинтересованность.
После процедурных положенных переписок назначили рассмотрение дела в областном арбитраже.
Со стороны облпромторга присутствовало более десяти человек – люди из областного центра и из Мариинска: юристы, бухгалтеры, заведующие базой, складами…
Долго зачитывалась претензия истца. Надвигалась грозовая туча.
Со стороны ответчика – я один. И когда дали слово, поднялся с несколькими листочками бумаги.
Первое. Вот план нашего района с размещением скважины и складов «Межрайбазы». Здесь же горизонтали и профиль водоотводной канавы. Здесь же расчет: мороз не мог перехватить водоток, который практически весь укрыт снегом. Значит, кто-то посторонний и заинтересованный постарался, чтобы ручей ушел в сторону базы.
Второе. Представителя нашей организации ни разу не пригласили на рабочие заседания комиссии. В комиссии более пятнадцати городских чинов – из горисполкома, промторга, от контрольных органов и т.д., и т.п. – сплошные начальники. По странному совпадению число списанных холодильников «Мир» оказалось равным числу членов комиссии. Ковров и стиральных машин хватало не только на всех «комиссаров», но и даже на меня, если бы я был включен в эту комиссию. Как могло случиться, что такие ценные и дефицитные товары оказались в зоне затопления? И никто не попытался их спасти, отремонтировать, высушить…
Третье. Хранение товаров, по моему наблюдению, не отвечало существующим правилам эксплуатации складского хозяйства. Не было соответствующих подкладок и помостов: то, что должно было лежать на полках, лежало на полу и на земле.
Четвертое. Затопления нет в тех складах, где хранилась малоценка.
Пятое. Работники «Межрайбазы» не приняли никаких мер по ликвидации затопления или снижению его объема. Вода оказалась даже там, где ее не должно быть – словно кто-то направлял воду, прокладывая ей дорогу.
Шестое. Ликвидация последствий аварии проводилась варварски. Половину народного добра уничтожили ликвидаторы.
Седьмое. Кому-то это затопление «Межрайбазы» было выгодным. Даже не столько, чтобы что-то поиметь, а чтобы скрыть крупную недостачу.
Закончил речь пафосно – о торжестве правды. Еще в институте ястихотворение «Правда», которое заканчивалось так:
Вы, кто не верит, тише!
В сердце мое войдите
Слушать в упрямом стуке
Песню о высшем боге!
Правду глухой услышит,
Правду слепой увидит,
Правду возьмет безрукий
И пронесет безногий!
Срывалось сказать эти слова. Но я закончил по-другому.:
- Если многие списанные товары остались в Мариинске и не ушли еще куда-то, то думаю, никто не увидит во всем этом нашей вины
Арбитражный судья – женщина средних лет – сухо оглядела присутствующих и изрекла:
- Иск отклонить!
Когда закончилось драматическое действие и я шел из зала, по сторонам стояли мои противники. Кто-то назвал меня сволочью, кто-то плюнул прямо передо мной…
Поскольку вся вина ложилась на одну организацию, дело передали в прокуратуру. Было длительное следствие. Потом последовал суд, который-то и наказал виновных
Сроки были разные: от одного до семи лет.
Хлеб
Хлебный магазин оказался на пути моего возвращения из Тисуля. Пушкарев в магазин не пошел, он, как всегда, прихапнул булку хлеба у наших буровиков. Пекли им на месте из муки местного помола. Хлеб был душистый, мягкий – шёл влет, булка на двоих – делать нечего. Но пекарня работала одни сутки в неделю. Так что с хлебом и там своя напряженка.
В городе хлеб ещё больший дефицит. Хрущевские времена. Белого хлеба в магазинах нет, выпечка из белой муки прекратилась. Народ выскребал остатки мучных запасов, стряпал себе пирожки, пёк оладушки. Блины уже роскошь, так как к ним нужна сметана или масло. А это добро (в прямом смысле «добро») тоже для большинства дефицит.
Очередь за хлебом небольшая – человек пятьдесят- шестьдесят. Около двадцати покупателей, я знал, толпятся около прилавка, остальные – у крыльца магазина плотным хвостом.
Минут через тридцать я был уже внутри магазина. Очередь продвигалась быстро. Иногда к продавщице пробирался кто-то из ее знакомых. Продавщица как бы невзначай кидала:
-Мария, вот твой хлеб. С утра лежал. Где шаришься?
Мария забирала буханку серого хлеба в авоську и шла к выходу. Очередь терпеливо молчала – здесь безраздельно командовал один человек – продавщица с вдавленными, как у хищного зверя, глазами.
Пробрался к прилавку мужик в сером плаще-дождевике.
-А ты-то куда?- робко спросила из очереди женщина с ребенком лет трех.
- Машина меня тут ждет… - ответил мужик.
Другая женщина в кофте с заплатами на рукавах заметила:
-Чёй- то вчерась машина стояла и седни стоит…
-Дык она у меня тут в ремонте второй месяц, - гоготнул мужик и завернул буханку в газету «Правда».
А впереди между продавщицей и женщиной с ребенком пошел диалог на повышенных тонах.
-У булки вся корка отстала, какой это хлеб?
-Одинаковый хлеб у меня. Специально для каждого никто не печет.
Продавщица зло зыркнула глазами на несогласную женщину, бросила булку на лоток и подала другую без видимых изъянов.
Помню, как в детстве после войны мы занимали очередь около магазина в полночь. Но были мы с братом не первые. Уже стояли те, кто пришел сюда с вечера. И мы оказывались лишь стодвадцатые или двухсотые. А те, кто появлялся с рассветом, ставили на ладошку цифру пятьсот или больше. Хотя уже знали все, что такого количества хлеба в магазин не завезут. Среди очередующихся с рук в руки ходил «химический» карандаш, конец которого слюнявили и выводили нужное число на ладошке.
Хлеб был сырой, тяжелый, темно-коричневый, как шоколад. Его называли пеклеванным. Намного позже я узнал, что «пеклеван» - это барская еда из мелкоразмолотой ржи, ели его когда-то не все и по особым случаям. После войны был запущен суррогат пеклеванного хлеба, основу которого состовляла молотая рожь, а в ней всякие добавки…
Тут подошла моя очередь. Глядя на парня в сером помятом пиджаке, продавщица оценила ситуацию. Она ловко схватила булку, от которой отказалась женщина с ребенком, и почти сунула ее в мои руки.
- Не. Мне другую, - промямлил я.
-Других нет, - засветились издалека глаза продавщицы, - хлеб заканчивается.
Очередь заволновалась. Оставалось на виду булок пятнадцать. Кому-то надо было брать бракованный товар.
- Ето че он? – раздался резкий женский голос позади меня. –Ишь ты разборчивый какой! Че народ держит? Не хочет - пущай не берет. Вон выход…
Продавщица почувствовала подмогу. Она оперлась обеими руками на прилавок, выпятив из-под серо-белого халата большой живот:
- Чего тут свару устроил? Вот щас милиционера вызову. Он тебе…
- Правильно, Маша! – поддакнул кто-то сзади. По голосу я узнал – это наша соседка Петриха. Я оглянулся. Петриха спрятала свое лицо за плечо мужчины в клетчатой рубахе. Конечно, ей не хотелось, чтобы дефектная булка хлеба пришлась в ее руки.
Меня заело «позову милиционера».
- А зовите! Пусть придут и честно раздадут хлеб. Зовите милицию!
Продавщица не ожидала такого поворота и упрямства с моей стороны.
Она как-то враз охлынула, взяла целую булку и почти швырнула в мою сторону. На ее губах так и застыло желание: «Подавись!»
Я вышел из магазина почти на рысях. На улице очереди уже не было. Только Пушкарев прохаживался около своего «ГАЗа».
Деньги
Советская социалистическая экономика была специфичной, но весьма развитой. Особенное место в ней занимало банковское дело, во главе которого рулил Госбанк. Он контролировал финансовые потоки и регулировал кредитные отношения предприятий.
Если говорить о причастности банка к строительным организациям, то следует упомянуть о том, что во всех его отделениях сидели специалисты, чаще всего так называемые инженеры по строительству, люди с небольшой зарплатой, но ворочавшие многомиллионными средствами.
Такой контроль был сплошной сетью, но, к сожалению, с большими рваными дырами, что плодило повсеместные приписки и очковтирательство. Тогда сложилась отлаженная подсистема, из которой в дальнейшем при переходе на рыночные отношения стала расти коррупция, откаты и прочие негативы.
В производстве, как и во всей стране, в те времена крутились невидимые деньги. Наличные шли у нас на зарплату, на командировки. А остальное все – по безналичному расчету, каждый из которых проводился через банк.
Получили мы трубы, на это приходит счет. Если на расчетном банковском счету у нас есть денежные средства, они списываются в пределах предъявленного счета. Если денег нет – счет ставится в картотеку кредиторов, и банк при первом же поступлении денег на наш счет снимает их в пользу поставщика труб.
Чтобы взять в магазине скрепки, надо было там выписать счет на определенную сумму, а потом банк с нашего расчетного счета перебрасывал деньги на расчетный счет магазина. Правда, кое-какую мелочевку мы умудрялись взять за наличные.
В государстве, как я уже сказал, в большом объеме ходили виртуальные деньги. Многие операции с ними приводили к злоупотреблению и расхитительству.
В формуле «товар-деньги-товар» советский человек чаще всего встречался с «товаром», потом возникали эфемерные деньги, которые превращались в наличный товар.
В Мариинске мы были практически трубными монополистами. Нет, трубы мы не катали. Мы их централизованно получали по разным каналам: либо прямо с завода, либо из Кемерово после дележки областным управлением «Мелиоводстрой». Стальные трубы приходили вагонами и на автомашинах с прицепами. Были трубы разных диаметров, разных назначений: буровые, водопроводные, для внутренней сантехники, трубы напорные и безнапорные, стальные, чугунные, железобетонные и асбестоцементные…
Вот приезжает к нам директор совхоза:
- Нужно сделать водопровод и установить автопоилки в коровнике.
- Нет людей, нет в плане.
- А мы сделаем сами. Дайте только трубы.
- Тогда заключаем договор на выполнение работы.
И вот договор заключен. Из совхоза приезжает за трубами «Беларусь» с тележкой, увозит 200 метров труб для внутренней проводки, метров 50 для подвода воды к коровнику, несколько килограммов соединительных элементов, так называемой фасонины, штук 30 вентилей и задвижек – все это дефицит того времени. От войны-то отошли всего на 15 лет…
На другой день вместе с договором отправляем акт сдачи готовых работ. Через неделю получаем оформленные документы с встречным счетом за то, что якобы со своей стороны выполнил совхоз: за рабочую силу, за монтаж водопроводной системы, за копку траншей, т.е. за работу экскаватора, бульдозера и тому подобное, которую мы тогда должны бы делать, но не сделали…
Фактически мы получили деньги за стоимость труб, за арматуру, за доставку материалов в Мариинск и маленькую маржу (навар) за проведенную операцию.
В результате совхоз своими силами запускает систему автоматического поения животных, а мы рапортируем, что в таком-то совхозе сделали эту систему. Полученный навар дает возможность залатать одну из десятка дыр в нашей конторе: выдать зарплату, купить запчасти к автомашинам или расплатиться с соседней МТС за взятые раньше электроды либо сверла…
Заработанных денег, как правило, не хватало. Особенно тем, кто мотался по командировкам.
После получки многие попросту пропивали почти всю зарплату. Потом приносили заявления, чтоб им выдали из кассы в счет зарплаты пять или десять рублей. Некоторым этого хватало только на очередную бутылку водки.
Я и сегодня не знаю ответа на вопрос, как можно было заставить человека жить по-другому. Особенно, когда этот человек имел за плечами огромный срок пребывания в ИТУ (исправительно-трудовом учреждении).
В моей записной книжке тех лет сохранился любопытный документ.
Привожу его слово в слово.
«Председателю колхоза «Колос» т. Самушкову
Гл. бухг. Нечаеву
В связи с временным денежным затруднением просим выдать в подотчет нашему представителю Игнатову Д.Г. денег в сумме 1300 руб. для авансирования рабочих «Мелиоводстроя», занятых работой в вашем колхозе. Деньги будут возвращены не позднее 15.XI.1960 г.
Нач. СМУ Шитин
Ст. бухг. Лялина».
Мне это заявление передали в колхозе при очередном посещении места работы наших специалистов. Просили разобраться, на самом ли деле просьба исходила от руководства Мариинского СМУ.
По заявлению были получены деньги в указанной сумме, даже сохранился номер 552 расходного кассового ордера. Кроме того, оказывается, работники брали деньги еще пять раз. Взяли и 10 кг курятины.
Приходилось разбираться, принимать счета колхоза, а потом высчитывать полученные суммы из зарплаты рабочих.
Сейф
В кассе денег не было. Но ехать надо позарез. На одном из отдаленных объектов – в Тунде работа еле теплилась – там осталось два человека: брошенный на подмогу Вася Сенчилов и кто-то из рабочих.
Трое из тундинской бригады во главе с Николаем Балышевым топтались с утра в конторе, ожидая, что вдруг разверзнется небо и оттуда полетят на них заветные десятки и пятерки. Денег, как сказал вчера бухгалтер Николай Грибан, нет и пока не ожидается. Пока – это, может быть, и месяц…
У ребят Балышева готова к отъезду груженая машина, в коридоре стоят рюкзаки с провиантом, но отсутствует самое главное для таких поездок – алкогольный допинг.
Прыщеватый Гришка Худобин сидел в деревянном, еще с эмтээсовских пор, кресле Шитина и ныл:
- Ну, как мы поедем пустыми… нас же назад выгонят.
Рассудительный Володя Сигутов, бывший вор, но человек, пытающийся войти в нормальное житейское русло, взял Николая за рукав и громко прошептал – так, чтоб все слышали:
- У нашего буха в сейфе трехлитровая банка стоит. Припер он ее на днях. У него на спиртзаводе корешок тоже бухгалтер.
- А мне-то что? – зло ответил Балышев. – Оно его, ему и достанется…
- Глупый ты, Колян! – определил Сигутов. – Я ж наводку даю. Жалко мне тебя, целый день будешь тут мылиться… А толку-то? Ищи клеенку.
В те времена народ спасался от дождя и от сырости прорезиновыми дождевиками, клеенчатыми капюшонами и разными самоделками из схожего материала. У кассирши Антонины нашёлся большой квадратный кусок медицинской клеенки, такую подстилали младенцам в детскую постель. Клеенка салатового цвета – не новая, но целая. Ее расстелили посередине кабинета.
Трое мужиков осторожно приподняли, а потом переставили на неё железный сейф Грибана, в нем хранилась драгоценная жидкость.
Сейф был железным двухъярусным ящиком, с двумя замками – сверху и снизу.
Сигутов стал осторожно наклонять сейф. Все замерли. Вдруг внутри верхней половины сейфа глухо звякнуло стекло.
- Переворачивай, - скомандовал Сигутов, - верхней дверцей на середину клеенки!
Так и сделали.
Сначала медленно, потом все сильнее закапала, полилась из щелок синеватая жидкость.
- Края, края приподнимай! – руководил Сигутов.
Запахло больницей, это по комнате поползли пары спирта.
Наконец, пошли редкие серовато-синие капли. Сейф поставили на попа, отодвинули на старое место.
Балышев достал две алюминиевые чашки. Жидкость перелили в них, отдельно наполнили эмалированную кружку и стакан.
- Пожалуй, два с лишним литра, - воспрянул спиртным духом Худобин.
- Пять бутылок, - подсчитал в уме Балышев.
- Пять – не пять, через ватку пропустить надо, - изрек Сигутов и пошел на улицу…
Когда на второй день в конторе появился Грибан, около него стояло плотное спиртовое облако. Грибан бросился к сейфу, открыл дверь и ахнул:
- Ну, точно говорил братан: в стекле такое добро хранить нельзя… И бумаги промокли все…
Не закрывая синюю металлическую дверцу, Грибан с горя пошел выкурить очередную «беломорину».
В Антибесских болотах
Если ехать в Мариинск из Камышенки не вкруговую через станцию Берикульскую, а более коротким путем через Комиссаровку, то многие должны помнить, что грунтовка от камышенского летника до самой Комиссаровки проходит по большой территории, где выклиниваются болота, названные когда-то Антибесскими.
Хороша по глубокой осени с этих мест мясистая клюква. Но для автотранспорта езда здесь – сплошное угробление.
Ехали мы порожняком из Симбирки. Холодный октябрь, капающий мелким дождем.
Дорога малонаезжена. Следит за ней, наверно, один Бог, да и ему постоянно некогда заниматься этой работой. Мрачные лужи, возле которых остались следы колес от подвод. Вот прошел гусеничный трактор, умял ржавую траву в грязь. Впереди большущая лужа. Не дано знать, какой она глубины и что на ее дне – может быть железная борона зубьями вверх.
Бессмысленно промерять и ощупывать ногой каждую ямину, заполненную до краев водой. Такие лужи сплошной цепью усеяли все видимое дорожное пространство.
Новиков Миша осторожно объезжает водную гладь. Потом плюет на все это Черное море. Едет напрямик. Что-то подсказывает ему свернуть вправо. Машина замедляет ход. И сразу же: джив, джив, жих, жих… И мы сели.
Грунт под машиной мягкий, как мыло в теплой банной воде. Два-три оборота колеса и машина садится на один сантиметр. После нескольких дерганий взад-вперед наш ЗИС почти касается земной поверхности мостом.
- Все, - отрешенно выдавливает Миша. Он со злостью бьет резиновым сапогом по резине заднего колеса.
Нигде никакого звука. Ни лая собаки, ни ржания лошади, ни машинного рокота.
Все – это, значит, что мы приехали. И будем сидеть здесь день, два – до тех пор, пока на нас не наткнется случайная машина или трактор, или пока нас не начнут искать.
Лужа рядом с машиной вспухивает от падающих капель дождя.
Будем ночевать в кабине. Есть спички, но близко нет ничего такого, чтобы могло гореть. Есть топор, но с ним надо идти далеко в лес, где можно срубить сухое дерево. А рядом только трехметровый березняк. Летом бы его на веники! Из пищи полбуханки серого черствого хлеба. В другое время пошел бы он на корм свиньям, но сегодня это главный и единственный элемент нашего рациона, причем не на вечер, а на неопределенное время.
К утру похолодало. Дождь прекратился. По небу ползли низкие серые тучи, которые, казалось, касались нашей кабины.
| Далее