ВОЛШЕБНАЯ ТАЙГА
В пятом классе, на одном из первых уроков литературы ставшая впоследствии для многих любимой учительница Людмила Алексеевна Клюканова знакомила нас с Пушкиным. Она рассказывала о его детстве, о няне Арине Родионовне, ее сказках. И вдруг обнаружила, что один из самых беспокойных учеников, самый бойкий непоседа странно преобразился. Он сидел совершенно тихо, напряженно вслушиваясь в рассказ про старушку няню, а на его подвижной мордашке застыло выражение восторженного удивления. Весь класс тоже как-то затих, и воодушевленная этим вниманием учительница с упоением продолжала описывать состояние юного слушателя сказок – будущего великого поэта.
Каюсь, мне в то время было не до Пушкина. Рассказ о детстве поэта, его няне и ее сказках поразил меня совпадением с моим детством. Захватившие воспоминания усмирили мой буйный нрав и вынудили успокоиться.
В учебнике была картинка: кучерявый мальчик, подперев кулачком щечку, слушает сказки неродной бабушки. Я в его возрасте с подобным вниманием так же слушал сказки – и тоже неродной бабушки, бабушки своего друга.
В Советском Союзе, в Западной Сибири была прекрасная страна – Горная Шория. Люди, немало поездившие и немало повидавшие в мире, называли ее за красоту Советской Швейцарией. Но беззащитным оказался этот благодатный край перед теми, кто рьяно взялся его «осваивать»... Шорцы, местные жители, пошли проторенной дорогой всех малочисленных народов. Под нахрапистым натиском цивилизации они спивались и деградировали не просто семьями, а родовыми кланами, так как издревле жили по-родственному дружно и оседло, не кочевали, а кормились дарами тайги – охотой и рыбалкой.
В нашем подъезде на первом этаже жила такая семья. Во главе ее стояла старуха мать, здесь же проживали ее сыновья со своими женами и их дети, ее внуки.
Жила семья весело. Летом к ним постоянно приезжали гости – многочисленные родственники. Гостили и уезжали, а им на смену приезжали другие. Осенью и зимой оставались в семье в основном женщины и дети: мужчины уходили в тайгу бить кедровую шишку и добывать пушного зверя. А весной и летом эти же мужчины ловили рыбу в бурной и стремительной реке Томи.
Среди внуков был один шкет, звали его Васькой. Он был мой ровесник, мы вместе пошли осенью в первый класс. А еще до этого успели подружиться.
В самом начале лета, когда дом только заселяли и никто особо никого не знал, я, болтаясь во дворе и осваивая новую территорию, случайно наткнулся на неприятную картину: трое лупили одного. Двое держали низенького мальчугана, а третий отвешивал ему пендалей.
Я рос в хорошей, благополучной семье, долго жил у бабушки, которая исподволь и неназойливо учила меня основам христианства, а дед делал вид, что не замечал этого, и втолковывал свое видение мира — тоже доброе. Но на окраине Новокузнецка, где проживали мои благовоспитанные старики, располагался «шанхай». Там обитал тот пролетариат, который всегда жил и будет жить плохо и бедно. При любой власти и при любом строе. Им все равно, какой сегодня праздник и куда надо идти – защищать Белый дом или штурмовать его. Главное, чтобы можно было на халяву выпить и вволю подраться. И вот с детьми этих бесшабашных, вольнолюбивых и полукриминальных взрослых я общался постоянно. Они притягивали тем, что были отчаянно смелы и уверены в себе, в своих манерах и поступках. Мне это, видимо, тоже передалось. Поэтому сейчас я без раздумий с разбега налетел на мучителей, одного толкнул и свалил, другого отбросил пинком, а с третьим начал бороться. И в конце концов смог освободить низенького пленника.
Вот так я и познакомился с Васькой. У него тоже были свои особые манеры и своя линия поведения. Он не умел, а потому не любил играть в футбол. Крайне неохотно играл в вышибалу и штандер, если там были девчонки (считал ниже своего достоинства общаться с ними), но обожал прятки. И еще он любил охоту. У этого семилетнего шкета был лук и рогатка, и вскоре уже все окрестные кошки пугливо обегали наш двор стороной. При этом Васька вообще не дрался, просто не мог сделать больно другому пацану, вот и терпел обиды, считая жестокость по отношению к себе чем-то вроде игры.
С ним было интересно. Каюсь, я многое у него перенял. Начал мяукать и подманивать проходящих мимо котов (и до сих пор я, уже взрослый человек, оглянувшись по сторонам, иногда так делаю). А моя бедная младшая сестричка оказалась виновата в том, что она девчонка, и вскоре почувствовала это на себе. Вероятно, на моей не очень удачной семейной жизни это тоже сказалось...
Васька был совершенно самостоятельным. В семь лет он открыто курил трубку и ходил куда хотел и когда хотел. Я ни разу не слышал, чтобы его звали домой – обедать или просто потому, что уже поздно. Однажды я затащил его к себе в гости, мы поиграли в машинки и солдатики, а затем моя матушка нас накормила. То, что перед этим она решительно прекратила нашу игру, заставила вымыть руки (а Ваську – и умыться) да потом еще и поучала за столом, как надо правильно и воспитанно есть, – поразило моего дружка. В ходе этих экзекуций он несколько раз дергался и бросал на меня вопросительно-негодующие взгляды, порывался что-то сказать, но все же стерпел.
Зато, попав к нему с ответным визитом, уже удивлялся я. Прямо с улицы мы с ним прошли на кухню и уселись за стол. Васька крикнул что-то по-своему, по-шорски вглубь квартиры. Тут же пришла девчонка лет 12–13, позвала еще двух поменьше, и так я в семилетнем возрасте впервые попал в «ресторан». Мы с Васькой только ели, а подавали блюда и убирали его сестренки.
Осенью, когда мужчины ушли бить кедровую шишку, Васька загрустил. Наверняка он тоже хотел в тайгу, но надо было ходить в школу.
Как-то теплым вечером над нашим двором появилась летучая мышь просто огромных размеров. Мы и раньше видели этих рукокрылых летунов, летают они будь здоров, свободно могут в пилотаже с ласточками соревноваться. А тут, может, просто экземпляр другой породы залетел к нам. Ребятня поменьше даже бросилась догонять этот живой планер, ребята постарше сдержанно поохали и вскоре забыли. Васька в этот момент сидел рядом со мной. Он тоже оглянулся на крики малышни, и на лице его возникло восторженно-восхищенное выражение. Широко раскрытыми карими глазами (шорцы вовсе не узкоглазы) Васька удивленно следил за стремительным полетом огромной мыши, а затем вдруг как-то мгновенно подобрался. Лицо стало сосредоточенным и оценивающим. Оно так быстро изменилось, что я не узнал своего друга. Добрый и ласковый, удивленный взгляд его стал жестким и твердым. Все! Его безжалостные глаза послали вслед животному смертный приговор.
Несколько вечеров Васьки с нами не было. А потом утром на скамейке у подъезда появилась окровавленная тушка так поразившего всех летуна...
Васька был жутко предан дружбе. Мы с ним вообще почти все делали вместе. Но моя мать, словно сердцем чуя беду, старалась разлучать нас почаще. Мне трудно было ей противостоять, тем более когда она подключала отца. А тот просто повесил на гвоздике свой ремень с обещанием пустить его в дело...
Однажды, засадив меня за уроки, мать два раза выставляла Ваську за дверь, но в конце концов все-таки впустила, пораженная его упрямством. Семилетний, неизбалованный родительским вниманием пацан притащил мне, своему другу, кусок арбуза. Моя мать его отшила, а он пришел снова. И опять был отправлен восвояси. Но когда Васька спустя полчаса вновь явился с тем же куском арбуза, даже она была сломлена такой недетской настойчивостью.
Сейчас я понимаю, что, вероятно, Васька ел арбуз первый раз в жизни. Конечно, он ему понравился, и мальчишка решил, что этой вкуснотищей надо обязательно поделиться со мной. Моя матушка была нормальной русской женщиной и с тех пор, отпуская меня во двор гулять, постоянно давала что-нибудь с собой. Чаще всего это были конфеты: ириски «Золотой ключик», коричневые подушечки в какао-порошке или карамель «Клубника со сливками». Она знала: один я их есть не буду, непременно угощу друзей.
Осенью, возвращаясь из школы, мы с Васькой стали встречать у подъезда его бабушку. Я забыл, как ее звали (имя было шорское), но помню, как чудно она была одета – в лыжный байковый костюм. Ей было скучно в опустевшей квартире, подруг она не имела, так как не говорила по-русски, поэтому просто сидела на скамейке у подъезда, курила трубку и ждала из школы внука. И меня. Тогда она и начала рассказывать сказки. И Васька переводил их мне.
Это были чудесные сказки. Возможно, Васькина бабушка сама их придумывала, но, скорее всего, это были настоящие сказки шорцев. Все события в них были связаны с охотой, с преодолением трудностей, с оказанием помощи терпящим бедствие и попавшим в беду. Чаще всего там было два друга, которые все делали вместе и если расставались, то ненадолго. Именно в это время с одним всегда случалась беда, но другой приходил на выручку. Понятно, что после этого и мы с Васькой твердо решили идти по жизни вместе и помогать друг другу. Как сказочные герои.
Одна сказка мне особенно запомнилась, и вот почему. Накануне дедушка открыл мне страшную тайну жизни: оказывается, все люди умрут. Кто-то раньше, кто-то позже, но обязательно все. Мне очень не хотелось умирать, но дед объяснил, что у меня это будет еще не скоро, а вот с ним это через недолгое время произойдет. Когда я поделился своей бедой с Васькой (деда я любил и не хотел, чтобы он умирал), тот сказал, что попробует помочь и поговорит со своей бабушкой. Она все знает, все умеет, и он ее тоже любит.
Когда мы вернулись из школы, Васька обратился к бабушке, и та нас успокоила, что люди не умирают, а просто уходят в волшебную тайгу. И рассказала сказку об этой волшебной тайге. Там так хорошо! Идешь, захотел ягод – выходишь на поляну, которая полна вкусных ягод. Идешь дальше, захотел рыбы – выходишь к реке, а там легко ловится любая рыба. Это тайга исполнения желаний, и поэтому оттуда никто не возвращается домой – настолько там хорошо.
Я обрадовался вначале, а потом вспомнил, что дед мой был машинистом паровоза, и в тайгу его калачом не заманишь. Вот в депо или на вокзал – другое дело. Васька долго объяснял бабушке, кто мой дед и почему он не ходит в тайгу. Ее здорово поразило, что есть такие мужики. И, по-моему, она так и не поняла, что такое паровоз. Но все же объяснила мне чуть позже, что мой дед просто уедет в рейс туда, где будет так хорошо, что он не захочет оттуда возвращаться. Даже к любимому внуку. Ведь там он встретит своих верных и надежных друзей и они все-таки станут ходить вместе на охоту и рыбалку. И я поверил.
Стояла осень, но было еще тепло. Прошел небольшой дождик, после которого мы на стройке играли в прятки. Затем все разошлись – кто садиться за уроки, кто в магазин, кто еще куда. Мы с Васькой тоже собрались уходить, и он сел покурить.
Сидел он на железной бочке, на крышке, прикрыв ногами небольшую дырку. Из бочки странно пахло, в ней была дождевая вода и что-то еще, внутри шипело и булькало. Васька докурил свою маленькую трубочку, раздвинул ноги и начал выбивать в бочку пепел из трубки. Посыпался пепел и искры...
Позже я узнал, что в бочке был карбид, туда же попала дождевая вода. Началась реакция – стал выделяться ацетилен, горючий газ. В любом другом случае газ бы постепенно вышел и ничего бы не произошло. Но Васька сел на бочку верхом и прикрыл дырку своими ногами. Газ собрался. А мальчуган сдвинулся в сторону и начал выбивать в бочку с газом горячий пепел...
Я не знаю, какая сила заставила меня сделать два шага и оказаться за стеной – я просто вышел из комнаты, где была бочка. Я двинулся вперед, уверенный, что сейчас за мной шагнет и Васька. Но он не шагнул, сзади гулко бабахнуло, за моей спиной проскочило яркое пламя, лишь вскользь лизнув меня жаром. И сразу стал громко кричать человек...
Затем – провал в памяти, я просто не могу вспомнить, как вбежали взрослые, как пытались потушить горящего Ваську, как приехали врачи.
Запомнил я другое – как мы с ним все же успели встретиться взглядами. И он, испытывающий страшные муки, меня узнал!
Я не мог отвести свой взор, все куда-то исчезло, остались только Васькины глаза. И из них ко мне, в меня, внутрь, в мое существо лился Васька, его душа, его мысли. Он прощался со мной, просил не забывать, обещал, что мы еще встретимся. На какое-то мгновение он вновь стал привычным мальчуганом-шорцем и я опять увидел его совершенно нормальным: к существующим глазам приложилось знакомое небольшое тельце. Да вот же он, Васька, живой и здоровый! Но миг – и глаза потухли...
С тех пор прошло много лет, моя семья уехала из Сибири, я стал взрослым, и уже выросли мои дети. С двадцати лет я занимаюсь охотой официально. Там бывало всякое, но я очень не люблю лезть в воду и крайне неохотно плаваю. Возможно, однажды я попаду в глубокую реку и с трудом, еле-еле смогу выплыть. Обессилевший, выползу на лесной берег и там встречу человека – своего ровесника, охотника-шорца с удивительно знакомым и дорогим мне лицом. Возможно, вместе с ним на берегу встретит меня и собака – копия моей любимой охотничьей лайки Амбы. Мне помогут подняться, и мы втроем пойдем в чудесную тайгу, где исполняются любые желания, где так хорошо, светло и просторно, спокойно и тихо, что не захочется из нее уходить.
Вероятно, я встречу там и других людей, которые были мне дороги в этой жизни, но которых в ней уже нет. Пусть простят меня дети: я не захочу к ним оттуда возвращаться.
Время пришло, и я уже вступил в эту глубокую реку. Слышишь, Васька, слышишь, я иду к тебе!
ДЕД И ВНУК, ОТЕЦ И СЫН
Вовка деда любил. Осенью, когда подходила пора отъезда в интернат на учебу, он расстраивался и даже капризничал – так не хотелось ему расставаться. И там, в интернате, когда временами такая наваливалась тоска – хоть плачь, он вспоминал деда. Тоска от этого только усиливалась, но он не плакал: засмеют. Это дома можно, там все свои, а тут все чужие. Но прошлогодней осенью дед сказал просто и доходчиво: «Вот, Вовка, ты уже большой – меня перерос, в седьмой класс пойдешь. Почти взрослый». Так что плакала при расставании одна только мать, но она же женщина.
Уже в интернате Вовка сам убедился в дедовой правоте: по росту он стал самым высоким в классе. Девчонки тоже стали немного другие, более фигуристые. И Маринка стала другой, и смотрел он на нее уже по-другому. Но деду про нее не рассказал, хотя тот интересовался. Рассказал сначала про жизнь в интернате: как кормят, как учат, с кем дружит. Про строгую «классную», как она их гоняет и ругает, все-все. А когда дед спросил про девчонок, нравится ли ему кто-то из класса, внук только фыркнул: «Еще чего!»
Но вообще, они тогда хорошо поговорили. На рыбалке с ночевкой, уже после ухи, в поздний вечерний час, когда спать было еще рано, а все дела уже переделаны и наступило самое чудесное время – время отдыха у костра.
Лето еще не закончилось, но неожиданно пришел холод осени. Вечер был тихий. Казалось, вся природа удивленно замерла, пораженная этим внезапным ранним похолоданием. Ветер куда-то умчался и унес с собой все таежные звуки. Немой стеной подпирали темнеющее небо громадины кедров. Даже на каменных перекатах стремительной реки пропало ее вечное журчание. А погасшее за горами солнце оставило за себя малиновое одеяло заката и чарующую магию безмолвия. В уставшем за день мире наступила хрупкая, робкая и потому недолгая гармония покоя. От костра вверх поднимался дым, а по земле разливалось ровное, приятное тепло. Дед и внук молчали. Но короток был час умиротворения.
Дед стал расспрашивать, а внук рассказывать. Говорили долго, и в конце беседы дед грустно вздохнул: «Вот прошу у бога еще два-три года жизни. Умру – как вы без меня будете?» И Вовка впервые задумался: действительно, какая же будет жизнь без деда? Ведь на нем все держится. Летом он ловит рыбу, зимой охотится. Плашками ловит белок, делает чучела: стоит зверек на задних лапках, а в передних держит мешочек с кедровыми орешками. Мать на мешочке вышивает: «С Новым годом!» – и возит таких белок в Новокузнецк к Вовкиному отцу, на продажу. Отец у Вовки служит в городе в колонии и ждет там квартиру. А дед к тому же умеет ставить капканы на лисиц, петли на зайцев и глухарей.
Да он много чего умеет: в дождь костер разжечь с одной спички, сделать блесну для ловли тайменя, лыжи камусом подбить, на реке рыбное место найти. И учит этому внука. Недавно вот научил Вовку играть в шашки, и они летними вечерами азартно сражались.
Дед интересно рассказывает сказки. А еще про то, как шорцы жили раньше и как теперь живут. Про войну рассказывает, он же чуть в танке не сгорел в городе Праге. Там один волосатый «контрик» бутылкой с бензином их танк поджег. Дед и медаль показывал «За боевые заслуги», и шрамы от ожогов. Вот почему, когда в интернате дали задание написать про героя войны, Вовка написал про деда. Но «классная» сказала, что не мог его дед воевать: он пятидесятого года рождения. Про события у чехов 1968 года она или не знала, или просто забыла.
И незадолго до этого, на чемпионате интерната по шашкам, где Вовка дошел до финала, тоже нехорошо вышло. В игре за первое место он применил дедову «военную хитрость» – незаметно стянул с доски одну из шашек соперника. Он и раньше так иногда делал, и никто не замечал. Но тут главный судья этот хитрый Вовкин ход увидел. И развыступался. Снял Вовку с соревнований и посоветовал: «Вот и играй со своим хитромудрым дедушкой в своей деревне. Но сначала письмо напиши. Как у Чехова – на деревню дедушке, Константину Макарычу. Тоже нашелся мне Ванька Жуков».
Вовка вначале ничего не понял. Это уже потом, в умывальнике, Маринка рассказала ему про писателя Чехова и про его произведение. Она помогала ему кровь из носа остановить и вообще прийти в себя после драки с Валеркой. Тот дразнить стал Вовку, обзываться. А о деде вообще матом сказал. Ну и получил за это. Вовке, правда, тоже досталось...
К отцу каждое лето сын ездил во время длинных каникул. В разное время, так как отец жил в комнате вдвоем с таким же сотрудником колонии. Тот летом брал отпуск и уезжал, а на его место приезжал жить Вовка. Отец дежурил по графику, по двенадцать часов: день, ночь, отсыпной, выходной. И в выходные дни Вовка с отцом гуляли по городу. Заходили в кафе и ели мороженое, шли в городской парк к аттракционам или смотрели кино в кинотеатре. С отцом было хорошо. Вовка знал, что тот за него всегда заступится.
Однажды он остался один в фойе кинотеатра (отец курил на улице) и к нему подошли три пацана постарше, потребовали денег. Вовка им отказал, а они обозвали его «шорской мордой» и стали бить умело и безжалостно прямо в фойе. Отец чуть опоздал, но потом быстро с ними разобрался. Хотя их было трое и ростом они были не меньше его. «Я с зэками работаю и драться умею. Нас этому учат», – просто объяснил он Вовке.
А дед умер ранней весной, не дождавшись внука из интерната. Похороны прошли тихо, мертвого деда Вовка не видел и потому стал считать, что тот просто ушел на охоту в тайгу и не вернулся.
Летом уже отец приехал к Вовке в отпуск на неделю. И они всю неделю готовились к зиме: заготавливали дрова, утепляли дом и ремонтировали подвал. Потом отец уехал, но обещал приехать осенью. На охоту.
На зиму необходимо было заготовить мясо. Лучше всего – добыть лося. Свой отъезд в интернат, уже в восьмой класс, Вовка отложил на месяц. Дед из тайги не вернется, а оставлять мать с надеждой на магазин он просто не мог. Слаба была надежда на магазин: зимние обильные снегопады делали дороги непроездными, а их таежное поселение – совсем недоступным.
Отец приехал, как и обещал, и привез в подарок сыну спиннинг и удилище. Японские. О таких снастях Вовка даже и не мечтал. И когда они вдвоем пошли в тайгу за лосем, отец взял дедово ружье, а сын – отцовские подарки.
Было очень раннее и очень холодное утро, солнце не спешило всплывать из-за гор и согревать теплом тайгу по берегам реки и отца с сыном у догорающего костра. Вовка пошел на реку – испытать свою удачу, японский спиннинг и самодельную шорскую блесну в виде мыши. По дедовой науке он накануне нашел недалеко на перекате подходящее для рыбалки место.
Там крупные камни задержали недавно упавшую в реку гнилую осину, течение чуть развернуло ее за верхушку и стало колотить о камни. Но у комля дерева образовалась тихая заводь. Тут было глубоко, вода по инерции еще двигалась, но замедляла свой ход, плавно закручивалась, увлекая за собой веточки, куски коры и клочки пены. Иногда недолго тут же барахтались жучки – короеды и древоточцы. Вихлялись и извивались всем телом белые червячки, равнодушно-спокойно плыли личинки, изгнанные судьбой и силой течения из тела дерева. Тут же пировала рыбная мелочь.
Вовка надеялся, что здесь же может оказаться большой наглый таймень. Юный рыбак рассчитывал на сделанную им самим блесну-мышь и на чудесный японский спиннинг. Прежде чем начать проводку, Вовка долго смотрел на воду и прикидывал разные варианты. Представлял, как в глубине заводи где-то стоит против течения крупный и сильный хищник. Стоит, иногда медленно шевеля веером грудных плавников, лениво и величаво подрабатывая всем своим мускулистым телом. И этот таймень по-разбойничьи выжидает – высматривает свою очередную жертву.
Блесна спокойно и неторопливо пересекла всю заводь. А при втором проходе только добралась до ее середины, как из глубины к ней стремительно рванула крупная продолговатая тень. Вовка почувствовал сильный удар, спиннинг в его руках ожил и задергался. Вместо послушной приманки на конце лески стала ходить кругами желанная добыча.
А дальше все происходило как в реальной жизни, где радость и горе ходят, взявшись за руки. Вовка сначала обрадовался удаче: рыба, без сомнения, была крупной. Но потом растерялся: он не мог вытащить ее из реки. Да тут еще после недолгой борьбы таймень вдруг пошел на прорыв. Он вырвался из заводи и попер на перекат. Вовка запаниковал, ведь там, среди камней, леска порвется и рыба уйдет на свободу. От отчаяния и страха он громко, во весь голос стал звать отца.
Здоровенная рыбина уже была среди крупных камней, когда рядом с ней оказался отец с топором в руке.
Подбегая к тайменю, он упал, на секунду скрылся под буруном воды, затем почти поднялся и стал бить рыбу по голове топором. И опять упал, теперь уже на нее. Так он и победил крупного тайменя. Но радость от этой победы была недолгой. Вовка видел: отца в мокрой одежде безжалостно трясло. Подняв добычу (таймень был в половину его роста), он не мог спокойно держать рыбину, так его всего колотило.
Здесь, на перекате, на речном просторе буйствовал холодный пронизывающий ветер. Вовка видел, что отец замерзает, и понял, что его надо спасать. «Бросай!» – заорал он. И отец послушно уронил трофей в реку. «Бежим!» – вновь гаркнул сын, развернул отца и потащил его к берегу.
Там еще тлел их ночной костер, и отец в мокрой одежде полез прямо в его середину. Вовка перевернул и стал трясти дедов рюкзак. Из него выпал целлофановый пакет, а в нем все на крайний случай: запасная одежда и белье, банки тушенки и сгущенки, складной нож и упакованные в мыльницу спички. И пока отец переодевался в сухое, сын нашел на берегу сваленный кедр и запалил его со стороны выворотня. Тут было тихо, задранные в небо корни с остатками земли не позволяли ветру прорываться. Здесь же было и совершенно сухое топливо: белая сеть хитросплетений корней за лето успела высохнуть.
Вскоре комель кедра уже горел изнутри с ровным однотонным гулом. Отец чувствовал приятный жар, исходящий от пламени, видел, как парит его развешанная на корнях мокрая одежда, и спокойная уверенность зарождалась в его душе. Глядя на то, как хозяйничает сын, как умело Вовка разделывает тайменя, разжигает другой костер, готовит сухие дрова, приводит в порядок спиннинг, он вспоминал своего отца. Сын всей этой неторопливой деловитой сноровкой сильно смахивал на деда.
А Вовка иногда бросал взгляд на отца и тоже удивлялся: тот в дедовой одежде ростом и фигурой, да еще со спины здорово напоминал деда.
Так что они оба, каждый по-своему, вспоминали о деде. Им обоим казалось, что тот рядом с ними. И это было нормально, это было естественно, ведь именно так проявляется связь поколений. Должен сын быть похожим на отца, а оба они похожи на деда, и все трое похожи друг на друга. И не только лицом, фигурой, манерой поведения, речью. Главное, это взаимная любовь и долгая память – вот самая большая сила, объединяющая родственников.
ПРЕОДОЛЕТЬ СЕБЯ
Андрея разбудили непонятные звуки. Он еще полежал, прислушиваясь и стараясь понять, что происходит на пасеке. Вставать не хотелось. Вчера вечером он после танцев провожал Маринку, и их расставание затянулось. Надеялся выспаться днем, а тут этот тревожный шум. Хуже того – вдруг раздался страшный рев. Он сбросил пятнадцатилетнего подростка с лежанки и мгновенно прогнал остатки дремы.
На пасеке хозяйничал медведь. Добрался до крайних, ближайших к тайге ульев, стал их крушить и вступил в схватку с пчелами. Андрей видел из окна сторожки, как над мордой зверя образовался целый рой, постоянно увеличивающийся в размере и меняющийся по форме. Бесстрашные насекомые отчаянно защищались. С решимостью камикадзе они беспрерывно атаковали медведя, массово погибали, но на смену павшим в битву с агрессором вступали новые бойцы. Зверь тряс башкой, отмахивался передними лапами, безжалостно давил пчел, громко ревел, но пока терпел. Недолго. Вот он уже ринулся назад в тайгу, по пути изредка взвизгивая от укусов преследователей.
Убедившись в том, что медведь скрылся окончательно, Андрей пошел с пасеки в поселок, в больницу к деду. Шел и вспоминал, как две недели назад он, суворовец Удалов, прибыл сюда на каникулы. От Минска до Таштагола добрался быстро обычным пассажирским транспортом. А уже до таежного поселка, где жил дед, пришлось ехать в телеге на конной тяге. В пути он был почти целый день и, пока добрался до места, вдоволь насмотрелся на таежные красоты Горной Шории.
Первая неделя прошла нормально, а затем дед попал в больницу. И Андрею пришлось вместо него хозяйничать на леспромхозовской пасеке. Это было совсем не трудно, да к тому же здесь его иногда навещала Маринка. Он догадывался, что нравится ей, и она кое-что ему уже позволяла, хотя в целом была строга. Но Андрей был уверен, что однажды в сторожке на пасеке он поведет себя с ней смело и решительно, лихо и по-гусарски, и тогда... В общем, мечты постепенно становились явью. И тут вдруг нарисовался этот медведь...
Деда, конечно, сообщение о визите зверя не обрадовало. Но и особо не озадачило. Медведя, объяснил он, надо хорошенько напугать. И это сможет сделать сосед Степан, с которым дед ходит на охоту. У того и ружье есть, и собака, и опыт. Андрею надо только все рассказать ему про медведя и передать просьбу о помощи. Что Андрей и сделал.
Так на пасеке вечером в засаде оказались трое: Степан, его лайка Шельма и Андрей. И неожиданно туда же позже прибежал дедов пожилой кобель Жулик. Он крепко привязался к Андрею в отсутствие хозяина.
В целом все было нормально. Но Степан уже пришел поддатый, потом добавил еще и с наступлением ночи просто уснул. Андрей надеялся разбудить его в нужное время. А после подумал, что вообще-то можно все сделать и самому. Если придет медведь, надо всего лишь выпустить из сторожки собак и стрельнуть из ружья в его сторону. Дед предполагал, что медведь, скорее всего, молодой, неопытный и трусливый. Да и Степан так говорил. Хотя патроны для ружья взял серьезные, снаряженные связанной картечью.
Примерно в середине ночи дремавший Андрей услышал сквозь храп Степана тихое повизгивание Шельмы. Решил выйти из сторожки на перекур. Иногда Андрей курил, вернее, пытался этому на-учиться. Все же не пацан уже. Он вытащил у спящего Степана пачку «Примы», спички и вышел на крыльцо. За ним в открытую дверь вышли лайки. Собаки покрутились около сторожки, а затем убежали в темноту ночи.
Андрей не стал курить – расхотелось. Заинтересовался, куда сбежали собаки. Прошел совсем немного и услышал лай. Из-за туч выглянула луна, и он увидел, как ему навстречу бежит Жулик, а за ним большим колобком катится медведь.
Страх от возможной встречи с хищником заставил действовать очень быстро. Андрей пришел в себя уже в сторожке (а как влетел в нее, даже не помнил). Стал будить Степана под громкий лай Жулика. Но сосед не просыпался. Казалось, пес лает уже совсем близко, чуть ли не на крыльце за закрытой дверью. Андрей схватил ружье, рванул к двери – и остановился. Открыть дверь он не мог. Животный страх не пускал его дальше. Сознание потеряло способность рассуждать здраво, в нем билась только одна мысль: вот сейчас сюда ворвется лютый зверюга, а с ним и смерть.
Сердце бешено заколотилось, Андрея прошиб пот, все существо его страстно молило о жизни. Желание спастись любой ценой бросило подростка на пол и загнало под кровать, на которой храпел Степан. И уже там Андрей услышал, как громко и пронзительно завизжала собака.
И ему стало стыдно. Он просто подумал, что совсем рядом со сторожкой бьются насмерть с диким зверем две лайки, а он что? Собаки бьются, уверенные в том, что человек придет им на помощь, совсем скоро придет, он не может не явиться! Так было всегда, с пещерных времен. И так будет всегда, пока будут существовать охотник и его верный пес. А он тут прячется под кроватью с ружьем. Он, будущий офицер, командир, отец своих солдат, обязанный личным примером, преодолевая свой страх, поднимать их в атаку... И, чуть не заорав: «Наших бьют!», Андрей рванул из-под кровати.
По пути он включил лампочку над крыльцом, от души врезал ногой по толстому заду Степана и выскочил наружу.
Лайки умело работали по медведю. Юркая Шельма крутилась за зверем, изредка кусая его за гачи, не позволяя ему бросаться на Жулика, который метался перед мордой хищника, громко лая. Увидев Андрея, пес твердо встал на пути зверя. А потом присел на задние лапы, весь как-то сжался, прижал уши и мелкими прыжками, с лаем, уверенно и неотвратимо пошел в атаку на медведя. Ведь за ним теперь был новый молодой хозяин! И как бы ни был страшен зверь, как ни опасна возможная драка, Жулик решил защищать Андрея до последнего вздоха.
Медведь принял вызов и ринулся на пса.
А дальше Андреем уже двигали инстинкты. Казалось, кто-то другой положил ружье на перила крыльца, большим пальцем правой руки сдвинул предохранитель, шариком мушки нашел грудину зверя и поочередно нажал на спусковые крючки. Два роя свинцовой картечи, объединенной шелковой нитью, поразили медведя. Его передние лапы разъехались, и он всей своей тушей обрушился на землю. Обе лайки бросились на поверженного врага.
Андреев пинок или, может, грохот выстрелов разбудили Степана. Слегка очумелый, он тоже выскочил на крыльцо. Однако дело уже было сделано.
г. Минск
В пятом классе, на одном из первых уроков литературы ставшая впоследствии для многих любимой учительница Людмила Алексеевна Клюканова знакомила нас с Пушкиным. Она рассказывала о его детстве, о няне Арине Родионовне, ее сказках. И вдруг обнаружила, что один из самых беспокойных учеников, самый бойкий непоседа странно преобразился. Он сидел совершенно тихо, напряженно вслушиваясь в рассказ про старушку няню, а на его подвижной мордашке застыло выражение восторженного удивления. Весь класс тоже как-то затих, и воодушевленная этим вниманием учительница с упоением продолжала описывать состояние юного слушателя сказок – будущего великого поэта.
Каюсь, мне в то время было не до Пушкина. Рассказ о детстве поэта, его няне и ее сказках поразил меня совпадением с моим детством. Захватившие воспоминания усмирили мой буйный нрав и вынудили успокоиться.
В учебнике была картинка: кучерявый мальчик, подперев кулачком щечку, слушает сказки неродной бабушки. Я в его возрасте с подобным вниманием так же слушал сказки – и тоже неродной бабушки, бабушки своего друга.
В Советском Союзе, в Западной Сибири была прекрасная страна – Горная Шория. Люди, немало поездившие и немало повидавшие в мире, называли ее за красоту Советской Швейцарией. Но беззащитным оказался этот благодатный край перед теми, кто рьяно взялся его «осваивать»... Шорцы, местные жители, пошли проторенной дорогой всех малочисленных народов. Под нахрапистым натиском цивилизации они спивались и деградировали не просто семьями, а родовыми кланами, так как издревле жили по-родственному дружно и оседло, не кочевали, а кормились дарами тайги – охотой и рыбалкой.
В нашем подъезде на первом этаже жила такая семья. Во главе ее стояла старуха мать, здесь же проживали ее сыновья со своими женами и их дети, ее внуки.
Жила семья весело. Летом к ним постоянно приезжали гости – многочисленные родственники. Гостили и уезжали, а им на смену приезжали другие. Осенью и зимой оставались в семье в основном женщины и дети: мужчины уходили в тайгу бить кедровую шишку и добывать пушного зверя. А весной и летом эти же мужчины ловили рыбу в бурной и стремительной реке Томи.
Среди внуков был один шкет, звали его Васькой. Он был мой ровесник, мы вместе пошли осенью в первый класс. А еще до этого успели подружиться.
В самом начале лета, когда дом только заселяли и никто особо никого не знал, я, болтаясь во дворе и осваивая новую территорию, случайно наткнулся на неприятную картину: трое лупили одного. Двое держали низенького мальчугана, а третий отвешивал ему пендалей.
Я рос в хорошей, благополучной семье, долго жил у бабушки, которая исподволь и неназойливо учила меня основам христианства, а дед делал вид, что не замечал этого, и втолковывал свое видение мира — тоже доброе. Но на окраине Новокузнецка, где проживали мои благовоспитанные старики, располагался «шанхай». Там обитал тот пролетариат, который всегда жил и будет жить плохо и бедно. При любой власти и при любом строе. Им все равно, какой сегодня праздник и куда надо идти – защищать Белый дом или штурмовать его. Главное, чтобы можно было на халяву выпить и вволю подраться. И вот с детьми этих бесшабашных, вольнолюбивых и полукриминальных взрослых я общался постоянно. Они притягивали тем, что были отчаянно смелы и уверены в себе, в своих манерах и поступках. Мне это, видимо, тоже передалось. Поэтому сейчас я без раздумий с разбега налетел на мучителей, одного толкнул и свалил, другого отбросил пинком, а с третьим начал бороться. И в конце концов смог освободить низенького пленника.
Вот так я и познакомился с Васькой. У него тоже были свои особые манеры и своя линия поведения. Он не умел, а потому не любил играть в футбол. Крайне неохотно играл в вышибалу и штандер, если там были девчонки (считал ниже своего достоинства общаться с ними), но обожал прятки. И еще он любил охоту. У этого семилетнего шкета был лук и рогатка, и вскоре уже все окрестные кошки пугливо обегали наш двор стороной. При этом Васька вообще не дрался, просто не мог сделать больно другому пацану, вот и терпел обиды, считая жестокость по отношению к себе чем-то вроде игры.
С ним было интересно. Каюсь, я многое у него перенял. Начал мяукать и подманивать проходящих мимо котов (и до сих пор я, уже взрослый человек, оглянувшись по сторонам, иногда так делаю). А моя бедная младшая сестричка оказалась виновата в том, что она девчонка, и вскоре почувствовала это на себе. Вероятно, на моей не очень удачной семейной жизни это тоже сказалось...
Васька был совершенно самостоятельным. В семь лет он открыто курил трубку и ходил куда хотел и когда хотел. Я ни разу не слышал, чтобы его звали домой – обедать или просто потому, что уже поздно. Однажды я затащил его к себе в гости, мы поиграли в машинки и солдатики, а затем моя матушка нас накормила. То, что перед этим она решительно прекратила нашу игру, заставила вымыть руки (а Ваську – и умыться) да потом еще и поучала за столом, как надо правильно и воспитанно есть, – поразило моего дружка. В ходе этих экзекуций он несколько раз дергался и бросал на меня вопросительно-негодующие взгляды, порывался что-то сказать, но все же стерпел.
Зато, попав к нему с ответным визитом, уже удивлялся я. Прямо с улицы мы с ним прошли на кухню и уселись за стол. Васька крикнул что-то по-своему, по-шорски вглубь квартиры. Тут же пришла девчонка лет 12–13, позвала еще двух поменьше, и так я в семилетнем возрасте впервые попал в «ресторан». Мы с Васькой только ели, а подавали блюда и убирали его сестренки.
Осенью, когда мужчины ушли бить кедровую шишку, Васька загрустил. Наверняка он тоже хотел в тайгу, но надо было ходить в школу.
Как-то теплым вечером над нашим двором появилась летучая мышь просто огромных размеров. Мы и раньше видели этих рукокрылых летунов, летают они будь здоров, свободно могут в пилотаже с ласточками соревноваться. А тут, может, просто экземпляр другой породы залетел к нам. Ребятня поменьше даже бросилась догонять этот живой планер, ребята постарше сдержанно поохали и вскоре забыли. Васька в этот момент сидел рядом со мной. Он тоже оглянулся на крики малышни, и на лице его возникло восторженно-восхищенное выражение. Широко раскрытыми карими глазами (шорцы вовсе не узкоглазы) Васька удивленно следил за стремительным полетом огромной мыши, а затем вдруг как-то мгновенно подобрался. Лицо стало сосредоточенным и оценивающим. Оно так быстро изменилось, что я не узнал своего друга. Добрый и ласковый, удивленный взгляд его стал жестким и твердым. Все! Его безжалостные глаза послали вслед животному смертный приговор.
Несколько вечеров Васьки с нами не было. А потом утром на скамейке у подъезда появилась окровавленная тушка так поразившего всех летуна...
Васька был жутко предан дружбе. Мы с ним вообще почти все делали вместе. Но моя мать, словно сердцем чуя беду, старалась разлучать нас почаще. Мне трудно было ей противостоять, тем более когда она подключала отца. А тот просто повесил на гвоздике свой ремень с обещанием пустить его в дело...
Однажды, засадив меня за уроки, мать два раза выставляла Ваську за дверь, но в конце концов все-таки впустила, пораженная его упрямством. Семилетний, неизбалованный родительским вниманием пацан притащил мне, своему другу, кусок арбуза. Моя мать его отшила, а он пришел снова. И опять был отправлен восвояси. Но когда Васька спустя полчаса вновь явился с тем же куском арбуза, даже она была сломлена такой недетской настойчивостью.
Сейчас я понимаю, что, вероятно, Васька ел арбуз первый раз в жизни. Конечно, он ему понравился, и мальчишка решил, что этой вкуснотищей надо обязательно поделиться со мной. Моя матушка была нормальной русской женщиной и с тех пор, отпуская меня во двор гулять, постоянно давала что-нибудь с собой. Чаще всего это были конфеты: ириски «Золотой ключик», коричневые подушечки в какао-порошке или карамель «Клубника со сливками». Она знала: один я их есть не буду, непременно угощу друзей.
Осенью, возвращаясь из школы, мы с Васькой стали встречать у подъезда его бабушку. Я забыл, как ее звали (имя было шорское), но помню, как чудно она была одета – в лыжный байковый костюм. Ей было скучно в опустевшей квартире, подруг она не имела, так как не говорила по-русски, поэтому просто сидела на скамейке у подъезда, курила трубку и ждала из школы внука. И меня. Тогда она и начала рассказывать сказки. И Васька переводил их мне.
Это были чудесные сказки. Возможно, Васькина бабушка сама их придумывала, но, скорее всего, это были настоящие сказки шорцев. Все события в них были связаны с охотой, с преодолением трудностей, с оказанием помощи терпящим бедствие и попавшим в беду. Чаще всего там было два друга, которые все делали вместе и если расставались, то ненадолго. Именно в это время с одним всегда случалась беда, но другой приходил на выручку. Понятно, что после этого и мы с Васькой твердо решили идти по жизни вместе и помогать друг другу. Как сказочные герои.
Одна сказка мне особенно запомнилась, и вот почему. Накануне дедушка открыл мне страшную тайну жизни: оказывается, все люди умрут. Кто-то раньше, кто-то позже, но обязательно все. Мне очень не хотелось умирать, но дед объяснил, что у меня это будет еще не скоро, а вот с ним это через недолгое время произойдет. Когда я поделился своей бедой с Васькой (деда я любил и не хотел, чтобы он умирал), тот сказал, что попробует помочь и поговорит со своей бабушкой. Она все знает, все умеет, и он ее тоже любит.
Когда мы вернулись из школы, Васька обратился к бабушке, и та нас успокоила, что люди не умирают, а просто уходят в волшебную тайгу. И рассказала сказку об этой волшебной тайге. Там так хорошо! Идешь, захотел ягод – выходишь на поляну, которая полна вкусных ягод. Идешь дальше, захотел рыбы – выходишь к реке, а там легко ловится любая рыба. Это тайга исполнения желаний, и поэтому оттуда никто не возвращается домой – настолько там хорошо.
Я обрадовался вначале, а потом вспомнил, что дед мой был машинистом паровоза, и в тайгу его калачом не заманишь. Вот в депо или на вокзал – другое дело. Васька долго объяснял бабушке, кто мой дед и почему он не ходит в тайгу. Ее здорово поразило, что есть такие мужики. И, по-моему, она так и не поняла, что такое паровоз. Но все же объяснила мне чуть позже, что мой дед просто уедет в рейс туда, где будет так хорошо, что он не захочет оттуда возвращаться. Даже к любимому внуку. Ведь там он встретит своих верных и надежных друзей и они все-таки станут ходить вместе на охоту и рыбалку. И я поверил.
Стояла осень, но было еще тепло. Прошел небольшой дождик, после которого мы на стройке играли в прятки. Затем все разошлись – кто садиться за уроки, кто в магазин, кто еще куда. Мы с Васькой тоже собрались уходить, и он сел покурить.
Сидел он на железной бочке, на крышке, прикрыв ногами небольшую дырку. Из бочки странно пахло, в ней была дождевая вода и что-то еще, внутри шипело и булькало. Васька докурил свою маленькую трубочку, раздвинул ноги и начал выбивать в бочку пепел из трубки. Посыпался пепел и искры...
Позже я узнал, что в бочке был карбид, туда же попала дождевая вода. Началась реакция – стал выделяться ацетилен, горючий газ. В любом другом случае газ бы постепенно вышел и ничего бы не произошло. Но Васька сел на бочку верхом и прикрыл дырку своими ногами. Газ собрался. А мальчуган сдвинулся в сторону и начал выбивать в бочку с газом горячий пепел...
Я не знаю, какая сила заставила меня сделать два шага и оказаться за стеной – я просто вышел из комнаты, где была бочка. Я двинулся вперед, уверенный, что сейчас за мной шагнет и Васька. Но он не шагнул, сзади гулко бабахнуло, за моей спиной проскочило яркое пламя, лишь вскользь лизнув меня жаром. И сразу стал громко кричать человек...
Затем – провал в памяти, я просто не могу вспомнить, как вбежали взрослые, как пытались потушить горящего Ваську, как приехали врачи.
Запомнил я другое – как мы с ним все же успели встретиться взглядами. И он, испытывающий страшные муки, меня узнал!
Я не мог отвести свой взор, все куда-то исчезло, остались только Васькины глаза. И из них ко мне, в меня, внутрь, в мое существо лился Васька, его душа, его мысли. Он прощался со мной, просил не забывать, обещал, что мы еще встретимся. На какое-то мгновение он вновь стал привычным мальчуганом-шорцем и я опять увидел его совершенно нормальным: к существующим глазам приложилось знакомое небольшое тельце. Да вот же он, Васька, живой и здоровый! Но миг – и глаза потухли...
С тех пор прошло много лет, моя семья уехала из Сибири, я стал взрослым, и уже выросли мои дети. С двадцати лет я занимаюсь охотой официально. Там бывало всякое, но я очень не люблю лезть в воду и крайне неохотно плаваю. Возможно, однажды я попаду в глубокую реку и с трудом, еле-еле смогу выплыть. Обессилевший, выползу на лесной берег и там встречу человека – своего ровесника, охотника-шорца с удивительно знакомым и дорогим мне лицом. Возможно, вместе с ним на берегу встретит меня и собака – копия моей любимой охотничьей лайки Амбы. Мне помогут подняться, и мы втроем пойдем в чудесную тайгу, где исполняются любые желания, где так хорошо, светло и просторно, спокойно и тихо, что не захочется из нее уходить.
Вероятно, я встречу там и других людей, которые были мне дороги в этой жизни, но которых в ней уже нет. Пусть простят меня дети: я не захочу к ним оттуда возвращаться.
Время пришло, и я уже вступил в эту глубокую реку. Слышишь, Васька, слышишь, я иду к тебе!
ДЕД И ВНУК, ОТЕЦ И СЫН
Вовка деда любил. Осенью, когда подходила пора отъезда в интернат на учебу, он расстраивался и даже капризничал – так не хотелось ему расставаться. И там, в интернате, когда временами такая наваливалась тоска – хоть плачь, он вспоминал деда. Тоска от этого только усиливалась, но он не плакал: засмеют. Это дома можно, там все свои, а тут все чужие. Но прошлогодней осенью дед сказал просто и доходчиво: «Вот, Вовка, ты уже большой – меня перерос, в седьмой класс пойдешь. Почти взрослый». Так что плакала при расставании одна только мать, но она же женщина.
Уже в интернате Вовка сам убедился в дедовой правоте: по росту он стал самым высоким в классе. Девчонки тоже стали немного другие, более фигуристые. И Маринка стала другой, и смотрел он на нее уже по-другому. Но деду про нее не рассказал, хотя тот интересовался. Рассказал сначала про жизнь в интернате: как кормят, как учат, с кем дружит. Про строгую «классную», как она их гоняет и ругает, все-все. А когда дед спросил про девчонок, нравится ли ему кто-то из класса, внук только фыркнул: «Еще чего!»
Но вообще, они тогда хорошо поговорили. На рыбалке с ночевкой, уже после ухи, в поздний вечерний час, когда спать было еще рано, а все дела уже переделаны и наступило самое чудесное время – время отдыха у костра.
Лето еще не закончилось, но неожиданно пришел холод осени. Вечер был тихий. Казалось, вся природа удивленно замерла, пораженная этим внезапным ранним похолоданием. Ветер куда-то умчался и унес с собой все таежные звуки. Немой стеной подпирали темнеющее небо громадины кедров. Даже на каменных перекатах стремительной реки пропало ее вечное журчание. А погасшее за горами солнце оставило за себя малиновое одеяло заката и чарующую магию безмолвия. В уставшем за день мире наступила хрупкая, робкая и потому недолгая гармония покоя. От костра вверх поднимался дым, а по земле разливалось ровное, приятное тепло. Дед и внук молчали. Но короток был час умиротворения.
Дед стал расспрашивать, а внук рассказывать. Говорили долго, и в конце беседы дед грустно вздохнул: «Вот прошу у бога еще два-три года жизни. Умру – как вы без меня будете?» И Вовка впервые задумался: действительно, какая же будет жизнь без деда? Ведь на нем все держится. Летом он ловит рыбу, зимой охотится. Плашками ловит белок, делает чучела: стоит зверек на задних лапках, а в передних держит мешочек с кедровыми орешками. Мать на мешочке вышивает: «С Новым годом!» – и возит таких белок в Новокузнецк к Вовкиному отцу, на продажу. Отец у Вовки служит в городе в колонии и ждет там квартиру. А дед к тому же умеет ставить капканы на лисиц, петли на зайцев и глухарей.
Да он много чего умеет: в дождь костер разжечь с одной спички, сделать блесну для ловли тайменя, лыжи камусом подбить, на реке рыбное место найти. И учит этому внука. Недавно вот научил Вовку играть в шашки, и они летними вечерами азартно сражались.
Дед интересно рассказывает сказки. А еще про то, как шорцы жили раньше и как теперь живут. Про войну рассказывает, он же чуть в танке не сгорел в городе Праге. Там один волосатый «контрик» бутылкой с бензином их танк поджег. Дед и медаль показывал «За боевые заслуги», и шрамы от ожогов. Вот почему, когда в интернате дали задание написать про героя войны, Вовка написал про деда. Но «классная» сказала, что не мог его дед воевать: он пятидесятого года рождения. Про события у чехов 1968 года она или не знала, или просто забыла.
И незадолго до этого, на чемпионате интерната по шашкам, где Вовка дошел до финала, тоже нехорошо вышло. В игре за первое место он применил дедову «военную хитрость» – незаметно стянул с доски одну из шашек соперника. Он и раньше так иногда делал, и никто не замечал. Но тут главный судья этот хитрый Вовкин ход увидел. И развыступался. Снял Вовку с соревнований и посоветовал: «Вот и играй со своим хитромудрым дедушкой в своей деревне. Но сначала письмо напиши. Как у Чехова – на деревню дедушке, Константину Макарычу. Тоже нашелся мне Ванька Жуков».
Вовка вначале ничего не понял. Это уже потом, в умывальнике, Маринка рассказала ему про писателя Чехова и про его произведение. Она помогала ему кровь из носа остановить и вообще прийти в себя после драки с Валеркой. Тот дразнить стал Вовку, обзываться. А о деде вообще матом сказал. Ну и получил за это. Вовке, правда, тоже досталось...
К отцу каждое лето сын ездил во время длинных каникул. В разное время, так как отец жил в комнате вдвоем с таким же сотрудником колонии. Тот летом брал отпуск и уезжал, а на его место приезжал жить Вовка. Отец дежурил по графику, по двенадцать часов: день, ночь, отсыпной, выходной. И в выходные дни Вовка с отцом гуляли по городу. Заходили в кафе и ели мороженое, шли в городской парк к аттракционам или смотрели кино в кинотеатре. С отцом было хорошо. Вовка знал, что тот за него всегда заступится.
Однажды он остался один в фойе кинотеатра (отец курил на улице) и к нему подошли три пацана постарше, потребовали денег. Вовка им отказал, а они обозвали его «шорской мордой» и стали бить умело и безжалостно прямо в фойе. Отец чуть опоздал, но потом быстро с ними разобрался. Хотя их было трое и ростом они были не меньше его. «Я с зэками работаю и драться умею. Нас этому учат», – просто объяснил он Вовке.
А дед умер ранней весной, не дождавшись внука из интерната. Похороны прошли тихо, мертвого деда Вовка не видел и потому стал считать, что тот просто ушел на охоту в тайгу и не вернулся.
Летом уже отец приехал к Вовке в отпуск на неделю. И они всю неделю готовились к зиме: заготавливали дрова, утепляли дом и ремонтировали подвал. Потом отец уехал, но обещал приехать осенью. На охоту.
На зиму необходимо было заготовить мясо. Лучше всего – добыть лося. Свой отъезд в интернат, уже в восьмой класс, Вовка отложил на месяц. Дед из тайги не вернется, а оставлять мать с надеждой на магазин он просто не мог. Слаба была надежда на магазин: зимние обильные снегопады делали дороги непроездными, а их таежное поселение – совсем недоступным.
Отец приехал, как и обещал, и привез в подарок сыну спиннинг и удилище. Японские. О таких снастях Вовка даже и не мечтал. И когда они вдвоем пошли в тайгу за лосем, отец взял дедово ружье, а сын – отцовские подарки.
Было очень раннее и очень холодное утро, солнце не спешило всплывать из-за гор и согревать теплом тайгу по берегам реки и отца с сыном у догорающего костра. Вовка пошел на реку – испытать свою удачу, японский спиннинг и самодельную шорскую блесну в виде мыши. По дедовой науке он накануне нашел недалеко на перекате подходящее для рыбалки место.
Там крупные камни задержали недавно упавшую в реку гнилую осину, течение чуть развернуло ее за верхушку и стало колотить о камни. Но у комля дерева образовалась тихая заводь. Тут было глубоко, вода по инерции еще двигалась, но замедляла свой ход, плавно закручивалась, увлекая за собой веточки, куски коры и клочки пены. Иногда недолго тут же барахтались жучки – короеды и древоточцы. Вихлялись и извивались всем телом белые червячки, равнодушно-спокойно плыли личинки, изгнанные судьбой и силой течения из тела дерева. Тут же пировала рыбная мелочь.
Вовка надеялся, что здесь же может оказаться большой наглый таймень. Юный рыбак рассчитывал на сделанную им самим блесну-мышь и на чудесный японский спиннинг. Прежде чем начать проводку, Вовка долго смотрел на воду и прикидывал разные варианты. Представлял, как в глубине заводи где-то стоит против течения крупный и сильный хищник. Стоит, иногда медленно шевеля веером грудных плавников, лениво и величаво подрабатывая всем своим мускулистым телом. И этот таймень по-разбойничьи выжидает – высматривает свою очередную жертву.
Блесна спокойно и неторопливо пересекла всю заводь. А при втором проходе только добралась до ее середины, как из глубины к ней стремительно рванула крупная продолговатая тень. Вовка почувствовал сильный удар, спиннинг в его руках ожил и задергался. Вместо послушной приманки на конце лески стала ходить кругами желанная добыча.
А дальше все происходило как в реальной жизни, где радость и горе ходят, взявшись за руки. Вовка сначала обрадовался удаче: рыба, без сомнения, была крупной. Но потом растерялся: он не мог вытащить ее из реки. Да тут еще после недолгой борьбы таймень вдруг пошел на прорыв. Он вырвался из заводи и попер на перекат. Вовка запаниковал, ведь там, среди камней, леска порвется и рыба уйдет на свободу. От отчаяния и страха он громко, во весь голос стал звать отца.
Здоровенная рыбина уже была среди крупных камней, когда рядом с ней оказался отец с топором в руке.
Подбегая к тайменю, он упал, на секунду скрылся под буруном воды, затем почти поднялся и стал бить рыбу по голове топором. И опять упал, теперь уже на нее. Так он и победил крупного тайменя. Но радость от этой победы была недолгой. Вовка видел: отца в мокрой одежде безжалостно трясло. Подняв добычу (таймень был в половину его роста), он не мог спокойно держать рыбину, так его всего колотило.
Здесь, на перекате, на речном просторе буйствовал холодный пронизывающий ветер. Вовка видел, что отец замерзает, и понял, что его надо спасать. «Бросай!» – заорал он. И отец послушно уронил трофей в реку. «Бежим!» – вновь гаркнул сын, развернул отца и потащил его к берегу.
Там еще тлел их ночной костер, и отец в мокрой одежде полез прямо в его середину. Вовка перевернул и стал трясти дедов рюкзак. Из него выпал целлофановый пакет, а в нем все на крайний случай: запасная одежда и белье, банки тушенки и сгущенки, складной нож и упакованные в мыльницу спички. И пока отец переодевался в сухое, сын нашел на берегу сваленный кедр и запалил его со стороны выворотня. Тут было тихо, задранные в небо корни с остатками земли не позволяли ветру прорываться. Здесь же было и совершенно сухое топливо: белая сеть хитросплетений корней за лето успела высохнуть.
Вскоре комель кедра уже горел изнутри с ровным однотонным гулом. Отец чувствовал приятный жар, исходящий от пламени, видел, как парит его развешанная на корнях мокрая одежда, и спокойная уверенность зарождалась в его душе. Глядя на то, как хозяйничает сын, как умело Вовка разделывает тайменя, разжигает другой костер, готовит сухие дрова, приводит в порядок спиннинг, он вспоминал своего отца. Сын всей этой неторопливой деловитой сноровкой сильно смахивал на деда.
А Вовка иногда бросал взгляд на отца и тоже удивлялся: тот в дедовой одежде ростом и фигурой, да еще со спины здорово напоминал деда.
Так что они оба, каждый по-своему, вспоминали о деде. Им обоим казалось, что тот рядом с ними. И это было нормально, это было естественно, ведь именно так проявляется связь поколений. Должен сын быть похожим на отца, а оба они похожи на деда, и все трое похожи друг на друга. И не только лицом, фигурой, манерой поведения, речью. Главное, это взаимная любовь и долгая память – вот самая большая сила, объединяющая родственников.
ПРЕОДОЛЕТЬ СЕБЯ
Андрея разбудили непонятные звуки. Он еще полежал, прислушиваясь и стараясь понять, что происходит на пасеке. Вставать не хотелось. Вчера вечером он после танцев провожал Маринку, и их расставание затянулось. Надеялся выспаться днем, а тут этот тревожный шум. Хуже того – вдруг раздался страшный рев. Он сбросил пятнадцатилетнего подростка с лежанки и мгновенно прогнал остатки дремы.
На пасеке хозяйничал медведь. Добрался до крайних, ближайших к тайге ульев, стал их крушить и вступил в схватку с пчелами. Андрей видел из окна сторожки, как над мордой зверя образовался целый рой, постоянно увеличивающийся в размере и меняющийся по форме. Бесстрашные насекомые отчаянно защищались. С решимостью камикадзе они беспрерывно атаковали медведя, массово погибали, но на смену павшим в битву с агрессором вступали новые бойцы. Зверь тряс башкой, отмахивался передними лапами, безжалостно давил пчел, громко ревел, но пока терпел. Недолго. Вот он уже ринулся назад в тайгу, по пути изредка взвизгивая от укусов преследователей.
Убедившись в том, что медведь скрылся окончательно, Андрей пошел с пасеки в поселок, в больницу к деду. Шел и вспоминал, как две недели назад он, суворовец Удалов, прибыл сюда на каникулы. От Минска до Таштагола добрался быстро обычным пассажирским транспортом. А уже до таежного поселка, где жил дед, пришлось ехать в телеге на конной тяге. В пути он был почти целый день и, пока добрался до места, вдоволь насмотрелся на таежные красоты Горной Шории.
Первая неделя прошла нормально, а затем дед попал в больницу. И Андрею пришлось вместо него хозяйничать на леспромхозовской пасеке. Это было совсем не трудно, да к тому же здесь его иногда навещала Маринка. Он догадывался, что нравится ей, и она кое-что ему уже позволяла, хотя в целом была строга. Но Андрей был уверен, что однажды в сторожке на пасеке он поведет себя с ней смело и решительно, лихо и по-гусарски, и тогда... В общем, мечты постепенно становились явью. И тут вдруг нарисовался этот медведь...
Деда, конечно, сообщение о визите зверя не обрадовало. Но и особо не озадачило. Медведя, объяснил он, надо хорошенько напугать. И это сможет сделать сосед Степан, с которым дед ходит на охоту. У того и ружье есть, и собака, и опыт. Андрею надо только все рассказать ему про медведя и передать просьбу о помощи. Что Андрей и сделал.
Так на пасеке вечером в засаде оказались трое: Степан, его лайка Шельма и Андрей. И неожиданно туда же позже прибежал дедов пожилой кобель Жулик. Он крепко привязался к Андрею в отсутствие хозяина.
В целом все было нормально. Но Степан уже пришел поддатый, потом добавил еще и с наступлением ночи просто уснул. Андрей надеялся разбудить его в нужное время. А после подумал, что вообще-то можно все сделать и самому. Если придет медведь, надо всего лишь выпустить из сторожки собак и стрельнуть из ружья в его сторону. Дед предполагал, что медведь, скорее всего, молодой, неопытный и трусливый. Да и Степан так говорил. Хотя патроны для ружья взял серьезные, снаряженные связанной картечью.
Примерно в середине ночи дремавший Андрей услышал сквозь храп Степана тихое повизгивание Шельмы. Решил выйти из сторожки на перекур. Иногда Андрей курил, вернее, пытался этому на-учиться. Все же не пацан уже. Он вытащил у спящего Степана пачку «Примы», спички и вышел на крыльцо. За ним в открытую дверь вышли лайки. Собаки покрутились около сторожки, а затем убежали в темноту ночи.
Андрей не стал курить – расхотелось. Заинтересовался, куда сбежали собаки. Прошел совсем немного и услышал лай. Из-за туч выглянула луна, и он увидел, как ему навстречу бежит Жулик, а за ним большим колобком катится медведь.
Страх от возможной встречи с хищником заставил действовать очень быстро. Андрей пришел в себя уже в сторожке (а как влетел в нее, даже не помнил). Стал будить Степана под громкий лай Жулика. Но сосед не просыпался. Казалось, пес лает уже совсем близко, чуть ли не на крыльце за закрытой дверью. Андрей схватил ружье, рванул к двери – и остановился. Открыть дверь он не мог. Животный страх не пускал его дальше. Сознание потеряло способность рассуждать здраво, в нем билась только одна мысль: вот сейчас сюда ворвется лютый зверюга, а с ним и смерть.
Сердце бешено заколотилось, Андрея прошиб пот, все существо его страстно молило о жизни. Желание спастись любой ценой бросило подростка на пол и загнало под кровать, на которой храпел Степан. И уже там Андрей услышал, как громко и пронзительно завизжала собака.
И ему стало стыдно. Он просто подумал, что совсем рядом со сторожкой бьются насмерть с диким зверем две лайки, а он что? Собаки бьются, уверенные в том, что человек придет им на помощь, совсем скоро придет, он не может не явиться! Так было всегда, с пещерных времен. И так будет всегда, пока будут существовать охотник и его верный пес. А он тут прячется под кроватью с ружьем. Он, будущий офицер, командир, отец своих солдат, обязанный личным примером, преодолевая свой страх, поднимать их в атаку... И, чуть не заорав: «Наших бьют!», Андрей рванул из-под кровати.
По пути он включил лампочку над крыльцом, от души врезал ногой по толстому заду Степана и выскочил наружу.
Лайки умело работали по медведю. Юркая Шельма крутилась за зверем, изредка кусая его за гачи, не позволяя ему бросаться на Жулика, который метался перед мордой хищника, громко лая. Увидев Андрея, пес твердо встал на пути зверя. А потом присел на задние лапы, весь как-то сжался, прижал уши и мелкими прыжками, с лаем, уверенно и неотвратимо пошел в атаку на медведя. Ведь за ним теперь был новый молодой хозяин! И как бы ни был страшен зверь, как ни опасна возможная драка, Жулик решил защищать Андрея до последнего вздоха.
Медведь принял вызов и ринулся на пса.
А дальше Андреем уже двигали инстинкты. Казалось, кто-то другой положил ружье на перила крыльца, большим пальцем правой руки сдвинул предохранитель, шариком мушки нашел грудину зверя и поочередно нажал на спусковые крючки. Два роя свинцовой картечи, объединенной шелковой нитью, поразили медведя. Его передние лапы разъехались, и он всей своей тушей обрушился на землю. Обе лайки бросились на поверженного врага.
Андреев пинок или, может, грохот выстрелов разбудили Степана. Слегка очумелый, он тоже выскочил на крыльцо. Однако дело уже было сделано.
г. Минск
