Землепроходец
Глава из поэмы «Две крепости»
«Он, народ этот, без помощи государства… присоединил к Москве огромную Сибирь руками Ермака и понизовой. вольницы, беглой от бояр. Он в лице Дежнева, Крашенникова, Хабарова и массы других землепроходцев открывал новые. места, проливы на свой счет и за свой страх».
М. Горький. «История русской литературы».
Пришли глубокой осенью. В тот год
Все лето шли дожди и необычно рано
Настали холода. Давно на атамана
Роптал отряд: «Куда он нас ведет?
Распутица! Ночуем в балаганах.
Проснешься утром на одежде лед!»
Аба-Тура была уже близка,
Но выпал снег и проводник отряда
Запутался и целый день искал
Тропу в тайге.
«Тропинка где-то рядом,
Метался он, а выйти не могу!»
Уже впотьмах наткнулись на протоку.
Здесь, в тальниках, на топком берегу
Зажгли костры.
«Трещит, а мало проку.
Не согревает. Гниль, сырой плавник,
сказал стрелец. –
«Что, занемог, старик?» –
«Совсем ослаб. Придвинься ближе, отче.
Одень зипун, ложись спиной к костру». –
«Давно, сынок, не засыпаю ночью.
Бояться стал, что лягу и умру.
И не увижу солнышка и неба
В последний раз. Припомнить не могу
Такой беды! Девятый день без хлеба.
Есть просфора, да к смерти берегу.
Беречь недолго спину всю согнуло.
У Ермака обычай был не тот:
Пока пути не сыщут ертаулы *
С дружиной он не выходил вперёд.
Жалел людей. Был случай на Тагиле:
На перекат завел нас ертаул.
Пока мы струги с переката сбили
Один казак в Тагиле утонул.
Крестили воду. Поднял поп xopугви
Не помогло. Не отошел казак.
А ертаулу мы связали руки
И на Тагил. Так приказал Ермак.
(Казнить водой, обычай этот с Дона
Заведен был в дружине Ермака).
Столкнули в воду. День стоял студеный
(На берегу мы мерзли в армяках).
Был дюж казак, а холодом сломило.
Пощады просит, слезы полились.
«Вылазь, сказал Ермак,
И вдругорядь Тагила
Не забывай! Сгубил чужую жизнь,
За этот грех ответишь перед Богом,
А перед войском смыта вся вина.
Обсушишься, пошлю искать дорогу.
Сейчас иди и выпей ковш вина!»
Вот так всегда. Накажет, пожалеет.
С таким пойдешь за тридевять земель».
«Возьми зипун.» – «Не станет мне теплее,
Не греет кровь!» –
«Нашел сухую ель,
Обрубим ветки и в костер подбросим.
И хворост есть!» – «Давай его сюда!»
Взметнулось пламя. На широком плёсе
Идет шуга. За узкой кромкой льда
Тяжелая и черная, как – уголь,
Ночная тьма. Могучая река
Колышется…
«Взгляни, сказал с испугом
Кривой стрелец, как Томь здесь широка.
Намучаемся завтра с переправой, –
Здесь глубина, не перебраться вброд». –
«Плоты построим»… –
«Перекат направо.
Чуть прозевай – и в щепки разобьет!» –
«Не зимовать же. Как-нибудь проскочим!
Авось, и солнце выглянет с утра.
Могу, конечно, ошибиться ночью,
Но был я здесь. Приметная гора.
Нам нужно было пробираться прямо,
А мы пошли гулять по берегам.»
(На лбу стрельца два поперечных шрама,
А в правом ухе медная серьга).
«В Монголию, послом к царю Алтыну
Я проходил в позапрошедший год.
И лучники князька Карагулины
Меня поймали. Взяли весь живот:
И самопал с лядунками, и новый
Зипун, лазоревый. Совсем остался гол.
Питался клюквой и корой сосновой.
Не знаю, как в острог Томской дошел.
В долгу теперь. Сошел, браты, я с круга,
Закабалил жену, детишек, дом.
В прошедшем годе за свою заслугу
Бил пред царем всея Руси челом.
Жду грамоты!» –
«Коту писали мыши:
«Великий князь, помилуй, серых нас!
Сказал старик, дьяки тебе отпишут:
«Холопу Ваське дать алтын на квас».
Царю ясак; боярину кормленье,
Три гривны в год и смерть для казака.
Иду всю жизнь. Уже дрожат колени,
А гол, как кол. Припомнишь Ермака!
С чего с ним начал, тем бы и покончить:
Топить бояр на Волге, в Жигулях.
А вот воюю с кузнецами** нонче.
Кузнец не тать, не швед он и не лях.
Загадку знаю: «В каменной палате
Сидят сто шуб собольих, сто шемяк,
Сто кривд сидят…»
Мы им поболе платим,
Чем кузнецы! Вся наша жизнь ясак!» –
«Умен старик, стрелец заметил хмуро,
Неделю думай, а не скажешь так!
Кузнец ясачит соболиной шкурой,
У нас своя уходит на ясак». –
«Дешевле шкура наша, чем соболья!
Острог построим, а пройдет зима
Изладим сохи, и распашем поле.
Хороший хлеб на здешних чернозьмах
Родиться будет! Травы здесь, по плечи.
Зверье кишит, и рыба, как в котле.
А с кузнецами воевать нам неча?
Привыкнут к нам, потянутся к земле.
Начто сейчас я голодом заморен,
А берегу! (Курчавый богатырь
Полез в кошель и вытащил горсть зёрен)
Все потерял, а хлеб принес в Сибирь!» –
«Неплохо ты рассказываешь, парень,
Вздохнул старик, пшеничка да соха…
А кто же будет собирать меха?
И рад бы в рай, да тянет в ад боярин!» –
Пойду за правдою, покуда носят ноги!»
«Чудной, кудряш, ты! Сохи да поля!
Не век же будем пропадать в остроге!
Была бы рухлядь: Лисы, соболя,
Сказал кривой, разбогатею разом,
Уйду отсюда и вернусь в Торжок». –
«А как ты стал, разумник, одноглазым?»
Спросил старик.
«Мальчишкой был, обжог.» –
«Врешь! Выжгли глаз! За службу у поляков.» –
«Смотри, старик, простишься с головой!» –
«Я Строганова встретил за Сылвой.
Он на коне, а впереди собака
И тоже, помню, пес-то был… кривой!» –
«Смотри, старик!» –
«Смотрю и вижу ножик.
Пугаешь, что ли? Спрячь-ка, пустобрех!
Сдаётся мне, что люди, как горох:
Стручок один, а зернышки не схожи!
Сто зерен круглых, а одно косое.
Тот правдой жив, а этот жив лисою.
Тот голодает, этот ест за трех,
В парче, в сафьяне и живот амбаром.
По всей земле рассыпался горох,
Не подобрать теперь его боярам!
Эх, ты, кривой! Не испугал твой нож!
Мне все равно шагать уже недолго.
Обидно мне, что ты и впрямь уйдешь
На родину… опять увидишь Волгу.
Тебе от Волги не великий прок,
Как филину от солнышка! А мне бы
Пора усесться в хате на порог
И кости греть… Давно я в хате не был!
Давным-давно… Годочков пятьдесят…
А вижу все, как будто на ладони…
Деревня. Речка. Яблоневый сад.
И на лугу стреноженные кони.
Над лопухами вьется мотылек.
А солнце жжет. Приляг возьмет истома. .
Сейчас бы я на солнышке прилег,
Погрелся бы…
Но… далеко до дому.
Не перечесть исхоженных дорог,
Не сосчитать завалы и пороги…
Иду, иду. Как будто дал зарок
Весь век пробыть в неведомой дороге.
Кто посылал? Кто в эту темь позвал?
Не разберу Иртыш ли это, Томь ли…
Смешалось все,
Но об одном я помню!
Об этом я всю жизнь не забывал!
С боярином ловил я рыбу сетью
И упустил нечаянно линя.
На берегу тройной соленой плетью
Боярин сам наказывал меня.
Бьет по спине и требует: «Винися!»
Молчу. Терплю. Он бьет еще сильней.
«Упорствуешь? А ну-ка, повернися,
Хрипит боярин.
Вижу гибель мне.
Вскочил и в лес.
Убег, лежу и плачу.
Домой нельзя. Жаль матку и отца.
Ушел на Волгу… С той поры казачу…
И проказачу, видно, до конца.
Один остался изо всей ватажки,
К которой я у Жигулей пристал.
Мне одному (за грех какой-то тяжкий.
Не знаю сам), не сделали креста…
И все иду. Через леса и горы.
Чуть задремлю Ермак живой встает:
«Иди, казак! Дойдешь еще не скоро…
А должен ты, старик, идти вперед!
Иди, Степане! Путь твой не исхожен,
А только начат…»
Чаще прочих снов,
Я вижу то, что снова стал моложе,
И мне опять боярин Хрипунов
Грозится плетью
(Страшный, как упырь).
К чему бы это?
Неспроста же снится!
Я правду вижу!
И в тебе, Сибирь,
Нельзя народу от бояр укрыться.
Народ вперед, боярин, как сума.
Висит на нем, никак его не сбросишь!
…Снежок идет, браты мои, зима!
А там, на Волге,
только-только осень!»
Холодный ветер залетал в костер
И серый пепел поднял над углями.
Казак увидел Днепр, степной простор,
Другой на Волге, между Жигулями,
Услышал свист ушкуйный и застыл.
Напрягся весь, опять готов к набегу.
…На хмурые осенние кусты
Летят из тьмы сырые хлопья снега.
г. Сталинск.
1948 г.
(Продолжение поэмы в следующем номере).