Александр Брюховецкий. Мы шахтёры, брат. Рассказ ч. 2

Опыт шахтера, который приобрел Данилов за годы работы в шахте, оборачивался для него самым трагическим образом. Крепь, которая не имела отклонений от выверенных заданных параметров, рухнула. Ему предстояло лишь собрать в кулак всё свою волю и ждать… Он мог подняться по острым выступам камней к самому верху в надежде, что там вдруг останется какое-то пространство для выхода, но его опыт подсказывал, что всё гораздо серьёзнее – обвал, судя по его характеру, имел большие масштабы. Потом, конечно, это охарактеризуют, как всегда, одним оправдательным понятием: «непрогнозируемое увеличение мощности пород, непосредственной кровли…»

Осознав полностью ситуацию и убедившись в том, что жив и может здраво рассуждать, Данилов вдруг вспомнил своего рыжеволосого напарника, который, скорее всего, погиб под завалом, и вся тяжесть ответственности за него, стала вдруг давить страшным грузом. Если Данилов останется жив, что он скажет Алёне? А она ведь спросит!.. Ему приходилось видеть трупы шахтеров. И хоть к подобному привыкать невозможно, но в шахте без этого не бывает, хоть ты как оберегайся… От того, видно, и уголёк так ярок в печи, словно там сгорают тысячи шахтерских сердец, согревая своим теплом других. Но то были другие погибшие, а этот…

Казалось бы, Данилов не имеет никакого отношения к этому новенькому, но с другой стороны, он связан тонкими нервными нитями хоть и опосредованно, с этим неприятным ему человеком – ведь он муж Алёны… И ещё то, что они оказались вдвоём. И зачем только Данилов водил его по этим подземным лабиринтам?.. Чтобы увидеть страх в его глазах? И ведь можно было найти другой короткий путь для экскурса!

Данилов выключил фонарь (свет нужно беречь), да и что собственно освещать в этом каменном мешке? Пейзаж довольно удручающ и наводит на самые мрачные мысли о бренности всего сущего. И как Сергей ни старался переключиться на мысли о собственном спасении – нескладная фигура рыжеволосого парня так и металась у него перед глазами… «Как я мог поступить в этой ситуации? – стучало у него в голове. - Моя собственная невнимательность и подвела меня. Нужно было заострять внимание на этих самых местах спасения! А Ветрогонов? Как подаст спасателям мой маршрут, от которого я отклонился».

Мысли лихорадочно бились, наслаиваясь одна на другую, распирая изнутри голову несчастного. Думая о действиях спасателей, Данилов прикидывал, сколько уйдёт времени на его поиски: если соседний горизонт не обвален, чего, в общем-то, не должно быть, то, сколько времени понадобится для прохождения по узкому гезенку к месту его заточения. Если при минимальном прохождении за смену – два метра, то за сутки – шестнадцать… итого – восемь суток это по примерным расчётам!.. Но ведь нужно ещё знать, где он находится! Восемь суток – это то, что отпустила природа человеку без пищи и воды.

Данилов прислонился лицом к серой и холодной стене, затем осветил вновь своё жилое пространство и, сам того не ожидая, закричал истошно: «Е-е-сть кто нибу-у-дь! По-мо…» - и осекся на последней фразе.

Он не узнал своего голоса. Крик глухо пробежал кверху завала, тут же возвратился и потерялся у его ног. Данилов даже устыдился своего поступка, понимая, что взывать о помощи в такой ситуации, по крайней мере, глупо, потому что он здесь одинок, и его предчувствие уже рисовало яркую картину мучительной гибели. Он вновь осветил каменный зловещий пейзаж, поворачивая голову во все стороны: камни, камни большие и маленькие, словно это был строительный материал для возведения египетской пирамиды, да вот только строителей нет – напились вдрызг, побросав всё… а сам он – фараон, ещё живой, но готовый к бальзамированию.

Он ещё и ещё раз оббегал глазами своё пристанище, убеждаясь, что всё, что здесь наворочено, не поддаётся осмыслению, только – жуть!.. Все направления – тупик. Четыре стороны света – четыре тупика света.

Привалившись к стене, он попытался забыться, чтобы таким образом скоротать время. Был известен случай, когда одного шахтера спасло то, что он находился длительное время в коматозном состоянии, не ощущая при этом всех физических и психических потрясений. Но Данилову предстояло пребывать в состоянии здравого рассудка, и нужно было не лишиться его до прибытия спасателей, и это требовало определённых душевный усилий.

За шахтерскую шестичасовую смену он всегда обходился без еды, плотно поев перед работой. Но сейчас мысль о том, что ему предстоит бороться с голодом, – привела его к унынию. Хорошо, что вода у него с собой, но, прикоснувшись к фляжке, обнаружил её пустой. Она была продырявлена.

Забыться не получалось. Только через какое-то время им овладела лёгкая дрёма, сквозь которую донимала боль правой ноги в суставе. Потом короткое забытье, где он видел свою покойную мать. Она прижимала голову сына к своей груди и тихо шептала: «Ты со мною… я помогу тебе», а Сергей, вырываясь из её объятий, бежал прочь по зеленой лужайке, освещенной холодным лунным светом. Он кричал ей: «Ты же мертва! Как ты можешь помочь?!.. А я не хочу к тебе»! Он ещё что-то кричал, но с губ слетало только короткое мычание. Сергей мотал головой из стороны в сторону, пока не ударился затылком о камень. Он открыл глаза и тут же судорожными руками стал искать кнопку выключателя фонаря.

Немного придя в себя от такого сновидения, он погасил свет, который нужно беречь, потому что неизвестно, сколько ему придётся пребывать здесь. Мысли о матери не покидали его. Он помнил её молодой, красивой. Ей не довелось видеть, как Сергей принёс первый гонорар за свои напечатанные стихи и, конечно же, она не узнает, что он наверняка станет неплохим поэтом – он в это верил. Какая она сейчас в своём деревянном саркофаге? Ах, если бы она только знала, что её сын зарыт гораздо глубже и живым!.. Ему страшно было представить, что её красивое и такое родное лицо стало уже без плоти, стало - черепом… Смерть – какое ужасное явление в живой природе!..

Нога стала ныть ещё сильнее. Сергей стащил сапог, ощупал – она прилично распухла, очевидно, был вывих. Хотелось пить. Напрягая слух, он стал ловить едва уловимые звуки сырого каменного подземелья. Но ничего особенного так и не услышал. «Должна же быть где-то вода», – размышлял он, тщательно освещая каждый выступ камня и глубокие провалы между крупными глыбами. Где-то у самого верха острый луч фонаря высветил темное поблескивающее пятно. Возможно, там бесшумно стекала вода. Но туда ещё нужно было добраться, поскольку любая глыба может прийти в движение – а много ли надо маленькому человеку…

Где ползком, местами на четвереньках, лавируя в каменном хаосе, Сергей кое-как подобрался к этому темному пятну, в надежде, что это всё-таки вода.

Это был большой кусок темной породы со сверкающими вкраплениями слюды. Вода, которая уже стала ему просто мерещиться – отсутствовала.

Отдышавшись наверху от физических усилий, Сергей стал осторожно спускаться вниз, что оказалось гораздо сложнее, нежели подъём. Почти у самого низа он, немного не рассчитав, угодил рукою в расселину между куском породы и стеной. Стена в глубине оказалось, на его радость, мокрой. Это было спасением – вода, бесшумно скользя и огибая уродливые формы нижней каменной глыбы, терялась, просачиваясь глубже в нужном ей направлении.

Сергей, просунув голову вниз, стал слизывать скользящие капли воды, они были ледяными, безвкусными. Потом стал напитывать влагой тряпку – кусок рукава, выжимая в каску и вновь собирая капли. Это было спасением. Его нынешнее положение стало казаться не таким уж удручающим, как раньше.

Утолив жажду, Сергей вновь попытался забыться. Он тихо стонал из-за больной ноги, которая всё сильнее стала о себе заявлять. Сейчас нужно поменьше двигаться, сберегая силы, и он это знал, тем более уже подкатывало чувство голода. Голод – самый главный царь для всего живого, «царь-голод», как выразился небезызвестный классик - он любого подчинит, положит на лопатки.

Проверив карманы шахтерок, Сергей не обнаружил ни крошки хлеба. Было довольно прохладно. Точнее – холодно. И это был тоже царь – «царь-холод», и, хотя по статусу ему приходится ранг пониже, но он не менее значим, чем первый. Понятно, что сытому легче переносить холод, но в данной ситуации эти два царя для Сергея были равнозначны по своей жестокости.

Ему снилось пшеничное поле. Он в детстве часто пропадал на его бескрайних просторах. Домик стоял на краю этого золотистого поля, и он, вопреки родительским запретам, исчезал в нём да так надежно, что отыскать его было непростым делом. Его искали, громко крича, потому как он не знал куда идти – пшеница была вровень с его ростом. И сейчас эта хлебная нива стала перед его взором широкоформатным экраном. Теперь его не звали – он сам кричал, бегая и ломая налитые тяжелым зерном колосья, но никто не приходил на помощь… ещё чуть-чуть и его заденет крылом пролетающий мимо самолёт. Он даже видел лицо лётчика, точнее лётчицы… Это была она – Алёна!.. Сергей останавливался в оцепенении: «Это было непрогнозируемое обрушение!» – шептал он ей испуганно. Его любимая, делая суровое лицо, которое он никогда таким не видел, кричала сверху: «Но ты ведь жив! Жив! Его нет! У нас ведь будет ребёнок»!

Сергей, очнувшись, поймал себя на мысли, что он теперь сможет навсегда остаться с Алёной, если, конечно, выживет. Он попросит у неё прощение за всё, за всё… и она поймёт, потому что любит его. Он возьмёт её в жены с этим будущим ребенком. Пусть он будет даже похожим на этого… Пусть их будет несколько! Десяток чужих детей! Сергей будет их любить так же, как и её, потому что это её дети! Лишь бы она простила его…

Он уже плохо представлял, сколько времени находился в этом каменном мешке – часы с разбитым циферблатом стояли. Данилов стоически терпел голод и холод, но терпеть становилось всё труднее. Чтобы немного согреться, нужно двигаться, но двигаться – значит терять калории, которые нужны для выживания. Он старался укрыться в беспамятстве, хотя это не всегда удавалось, но, как только это случалось, перед ним тут же вставали лица: его родные – мать, отец, сестры… Алёна, её муж… Ветрогонов… они что-то говорили и говорили, а он старался отвечать.

Данилов приходил в себя и искал выход, который заключается в надежде, что его всё-таки ищут и непременно найдут. Он изредка стонал, и этот глухой стон возвращал его из короткого забытья. Он вздрагивал всем телом и рефлекторно нажимал на выключатель фонаря, убеждаясь, что всё произошедшее с ним не сон, а страшная реальность, но и это давало ему некий заряд бодрости – он жив и будет бороться.

Он часто растирал ногу, отчего боль, казалось, несколько отступала, но потом она также жгуче, до ломоты в костях, появлялась вновь, и Сергей, чертыхаясь, продолжал тихо постанывать. Он страдал от собственного бессилья, ведь для спасения ничего нельзя было предпринять, единственное – не паниковать – противостоять отчаянию. Счет времени был окончательно потерян, и забытье должно стать его единственным состоянием, при котором сердце работало в умеренном режиме, экономя ресурсы. Сергей, прислушиваясь к его тихому биению, постепенно отключался от этой мрачной реальности. Было настолько тихо, что он поражался этому: «Как тиха тиши-на…» - шептали губы чьи-то поэтические строки, но вдруг его что-то заставило встрепенуться – будто отзвук его стона послышался где-то… «Схожу с ума, что ли»? – пронеслось в голове.

Очнувшись, осветил свою подземную «квартиру». Была та же гнетущая тишина: «Почудилось», – успокоил он себя. Глухой, еле слышный стон, словно из самой преисподней, заставил его вновь раскрыть тяжелые веки. Сергей прислушался, нет, не показалось… и его сердце забилось отбойным молотком – громко и учащенно. Смешанное чувство радости и испуга переполнило его израненную душу. То, что где-то глубоко внизу находится живое существо, никак не укладывалось в сознании Сергея. От несчастного физика должны остаться, по сути, лишь молекулы и атомы, как тот выражался, ведь Сергей видел своими глазами, что у того не было выхода. Разве что – ниша?.. Тогда почему он столько времени не давал о себе знать?

Превозмогая боль в ноге, Сергей пополз по острым обломкам породы, наверх хрипло крича одну и ту же фразу: «Есть кто живой?» После очередного выкрика он, замирая, прислушивался и вдруг услышал отчетливое и далекое: «Есть!» Это «есть» было до дрожи в теле страшным, нереальным, но это был голос живого человека, доносящимся из-под навороченной груды камней.

- Ты где? – кричал Сергей, превращаясь в сам слух.

- Здесь! Здесь! – доносилось снизу страдальческое. Потом тише сквозь зубы, где, где? В Караганде…

- Юморист, однако – матюгнулся Данилов.

Он понимал, что до пострадавшего метры породы, крупной и мелкой, которую не осилить одному человеку, но всё же он решил предпринять кое-какие попытки, хотя бы для того, чтобы лучше слышать друг друга. Ухватившись руками за покорёженную железную арматуру бывшей кровли, Сергей, напрягаясь всем телом, попробовал сдвигать ногами вниз небольшие куски породы. Ему было жаль своё «насиженное» место внизу этого зловещего каземата, потому что камни, толкаемые сверху, должны были постепенно заполнить то пространство, к которому он уже привык.

Нехватка кислорода давала о себе знать, и Сергей, свалив несколько глыб, стал выдыхаться.

Через время он возобновил свои действия, между делом крича и напрягая слух. И хотя в подобных ситуациях нужно было беречь себя, чтобы дожить до прихода спасателей, иначе любое движение приближает к смерти, но мысль, что кому-то ещё хуже, заставляла его вновь напрягать свои, хоть и небольшие, но ещё имеющиеся силы.

- Ты где? Меня хорошо слышно? – Хрипел Сергей, толкая ногами неподатливую глыбу.

- Я здесь. В нише. – доносилось могильное.

- Черт тебя подери! Ты цел?

- Кажется, рука сломана и ещё с головой…

- Я знаю, что у тебя с головой не в порядке. Шахта, она мстит тому, кто в неё с материальными интересами… потому вот и меня под эту лавочку… из-за тебя.

Сдвинув несколько крупных камней вниз, Сергей стал разгребать мелкий щебень, после чего образовалась небольшое пространство между глыбами породы. Он просунул туда голову:

- Ты меня слышишь?

- Сейчас хорошо слышу, – донеслось из глубины.

- К сожалению, дальше я не в силах что-либо сделать. А до тебя не меньше двух метров крупной породы, как я понимаю.

- И на этом спасибо. Дышится даже легче.

- А почему ты не подавал знать о себе столько времени?

- Я же говорю с головой у меня… по голове шандарахнуло… каска разбита… Контузило… пить хочется.

- С водой проблемы, брат. У меня есть немного, только как подать тебе?

- Сдохну я.

- Не дрейфь. Мы ведь с тобою шахтеры! Нас обязательно спасут. Ты главное старайся меньше двигаться, береги силы.

Тот глухо застонал.

Молчали минут пять.

- Слышь, Ватсон, а я тебя узнал. – Донеслось снизу.

Сергея передёрнуло.

- …

- Да и стихи твои в районке почитывал. Ты что молчишь?

Сергей долго не мог прийти в себя от этой новости. Снизу тяжело с расстановкой читали его стихи.

Я лежу в саркофаге,

Как бухарский эмир.

Жизни реющий факел

Весь рассыпался вмиг.



Как бухарским эмирам,

Мне оказана честь:

Бальзамирован взрывом

Весь до капельки. Весь.

И вспорхнуть не успела,

И уйти не ушла,

Замурована с телом

Молодая душа.

- Это будто про меня ты сочинил. Предвосхитил мою погибель… А саркофаг в самом деле достаточно хорош. Вот здесь мне и… - он сухо кашлял. – И ещё про любовь у тебя стихи тоже…

- Я тебя тоже узнал. – тихо вымолвил Сергей.

- Ты что-то сказал?

- Я говорю, меньше болтай, береги силы.

- Я всё знаю о тебе, Ватсон. Всю твою историю… в которой ты сам виноват. Слышишь, ты сам виноват!

- Не называй меня Ватсоном, дурак!

Сергей злился. Он отполз вниз, чтобы привести нервы в порядок. Из завала всё доносились слова, но уже тише и тише. «Выдыхается от болтовни. Или опять в кому ушёл? И так-то было б лучше… Видно, здорово по голове его…».

Сергей приложился к каске и, отхлебнув глоток, представил как тот, который в нише, страдает от жажды… Эту воду он по капле собирал стоя на четвереньках часа два, по капле сцеживая, и её было всего со стакан. И он бы пожертвовал её для спасения этого… но как?

Время так же текло непонятным образом: день ли, ночь…

Вскоре у Данилова начались головные боли, желудочные судороги. Хотелось есть. Иногда он проваливался в пустую черноту, но, когда наступало прояснение, собирал сосновую кору. Он рвал её на мелкие кусочки, смачивал собранной водой. Проглатывал эту кашицу, и у него тут же начиналась рвота.

Он удивлялся: как же эти царицы подиумов, топ-модели, доведя себя до изнурительного состояния, умудряются ещё блистать на публике? А ведь чтобы притупить чувство голода они глотают ватные шарики обманывают желудок и тем самым поддерживают свою фигуру в должном виде. Их бы сюда на недельку…

- Пи-ить, – послышалось далёкое, тихое.

Сергей потихоньку, насколько позволяли силы, пополз на звук.

Нужно как-то напоить этого парня, к которому Сергей уже не испытывал неприязненного чувства. Он подобрался к слуховому отверстию и стал освещать узкое пространство уходящее вглубь.

- Я вижу свет! – воскликнул тот.

- Это ангелы за тобой прилетели, Сергей Иванович. А что с твоим аккумулятором?

- Раздавило. Боже, как болит голова, рука!..

- Если ты видишь свет, то попробуй просунуть туда руку.

- Слишком узко. Но я, я попробую развернуться…

Сергей вдруг увидел в глубине кончики пальцев.

- Вижу, вижу твою руку! – радостно закричал он. – Я сейчас что-нибудь придумаю!..

Но думать особо не приходилось, нужно было просто действовать: расковыривать пространство от мелкой породы, щебня. Что не удавалось вытащить наверх, Сергей проталкивал вовнутрь, командуя, чтобы снизу эту мелочь выгребали в нишу. Таким образом, появилось некое подобие узкого прохода, куда вполне могла пройти человеческая рука и даже что-то крупнее.

После изнурительной работы двух несгибаемых духом шахтеров, щель между нижними глыбами породы, стала несколько шире, куда Данилов и попытался просунуть каску с водой.

Каска застревала о камни, ломая края, и расплёскивая драгоценную влагу, но наконец-то поползла вниз, подхваченная рукою Сергея Ивановича.

- Будем жить! Выстоим! Мы ведь шахтёры, брат!– хрипел смертельно усталый Данилов, теряя сознание. Силы покинули его, но губы успели сказать последнее:

- К нам идут.

Стук отбойного молотка и рокот бурения он уже воспринял как галлюцинацию.