Вячеслав Лопушной.  «Я не стану для родины грузом...» (О Виталии Крёкове)

О Виталии Крёкове
Немало я писал о поэтах – хороших и разных. Сегодня черед друга, кузбасского, да просто русского поэта, милостью Божьей, Виталия Крёкова. Ушел он, светлая ему память, в 2016-м, лишь на месяц заглянув в восьмой десяток... Впервые услышал о нем около 40 лет назад от своего друга-поэта Владимира Ширяева, царствие небесное... Я в то время еще вовсю пахал в стройменеджменте и мало общался с поэтами, «варясь в собственном соку». «Ты не знаешь Крёкова!? Это же гений!» – устыдил меня Володя. И начал шпарить его стихи. Я попросил привести Виталия ко мне в гости. Засиделись до утра. И я понял, что Володя прав...
Виталий – выходец из простой сельской семьи, не помню, сколько классов окончил, а потом – ФЗУ, вот и всё формальное образование... Каменщик на стройке, умелый печник. Кто знает, может, его род восходит из Крёково, самого древнего поселения в Кузбассе, – первую заимку относят к 16 веку. Самородок, одно слово. Хорошо, что пришел в литературную студию «Притомье», которой в те годы руководил Валентин Махалов. Махалов помог многим в начале пути, в том числе и мне. Он, конечно, сразу заметил дарование Виталия. Вскоре у Крёкова вышла первая книжка. А он сложил Махалову печь на даче. А поскольку я печи класть не умел, то у меня книжка появилась не скоро. Шучу, конечно. Талантищу Виталия нельзя, невозможно было не дать дорогу.
Но пора перейти к его стихам. Вот несколько фрагментов:

В твои глаза ночь выдышала росы.
Но губы твои алые – хоть дуй.
Я намотал на шею твои косы,
Чтоб долгим был ответный поцелуй...

Я помню, на кончину февраля,
Лишь оттепель коснулась крыш немножко,
Ты вглядывалась в рыхлые поля,
Лицом уткнувшись в талое окошко.
А за окном стоял погожий день,
И на шестах скворечники теплели.
И уши распронизывала звень,
Когда стрясали снег седые ели...
О нежная, в стыду морозных кружев
Возьму тебя, как бабочку, в щепоть.
В слиянье губ я принимаю душу,
Целуя руки, принимаю плоть...

Каково, а? Можно сказать, магическая реинкарнация Есенина и Рубцова в одном лице, но только со своим ни на кого не похожим голосом, со своими уникальными образами.
А вот эта миниатюра явно написана человеком, сознающим, что он поэт и что это его предназначение:

Какая-то большая небыль,
Которую мне не понять:
Земля вот-вот сольётся с небом,
И время повернётся вспять.

Ноябрь в холодную обнову
Поля и кровли облачил.
А я от царственного слова,
Как раб, свободу получил.

Немного отвлечемся от стихов. Виталий был интересным мужиком, хотя и не слишком речистым в устном бытовом слове. Не сразу можно было оценить его своеобразный крёковский язык. Кроме того, он в совершенстве владел неординарной ненормативной лексикой невероятного объема, каковая, знамо дело, многое заменяет в русском языке. Имел успех у женщин, был женат не раз. Сватался даже к одной нашей докторице филологических наук и изрядно удивился, получив отказ. А вообще он скромняга был. Ровесник, а «выкал» мне, пока мы окончательно не подружились. В Союз его приняли почти в 50, хотя смело можно было принимать и в 30. Но, видимо, тогда поэт в таком возрасте считался слишком молодым...
Вернусь к строкам Виталия. В следующих стихах я уловил загадочность сродни Блоковской («Девушка пела в церковном хоре», «Незнакомка»). И здесь тоже ощущение, что поэту поручены Богом «глухие тайны»:

И стала тишина неслышно шарить,
По стенам, от угла и до угла.
И, шляясь тёмной ночью, чья-то память
Людей немых и странных привела.
Она коснулась век и лба устало,
Неосторожно обронив века.
И виделись невиданные страны,
Несхожие, как в небе облака.
И люди, коих Бог на землю бросил, –
Пусть навсегда исчезли их следы, –
Но каждый жил и нёс поклажу в осень,
Кто горькие, кто сладкие плоды...

А вот фрагмент стиха «Рождение звезды»:

...Увижу новый свет и будет мать
Нежна от счастья... а спустя годами,
В лицо мне будет девушка шептать
И волосы перебирать руками.
И будет утро. Вечер. Звуки лир.
И обновленья вечное начало.
И будет мудрый и безумный мир
Меч поднимать и опускать забрало.
Приблизится, сгорая от любви,
Полнеба озарив алмазной плетью...
Я кану в мир нечувствия и тьмы –
За миг между рождением и смертью.

Помню, в 80-е, когда партия и ее надзор за газетами еще были сильны, редактор нашего «Комсомольца Кузбасса» Женя Богданов, светлая память, как-то исхитрился тиснуть поэму Крёкова «Данилкино утро», в которой поэт без прикрас показал живописными фрагментами срезы реальной жизни «эпохи застоя».
Не забыт и «загнивающий» Запад:

...Здесь я негра чернее, бесправен и гол,
А в городе Детройте карнавал прошёл.
В пустынных скверах тишина клаксонит.
Воскресным утром ангела хоронят.
Хрупкая душа до кончика вытоптана.
Чувствует сердце Уолта Уитмена...

Вот вам и выпускник ФЗУ... Я не знаю, как ему это удалось, но Виталий сумел образовать себя покруче иных. Вот его стихотворение «Письмо»:

Под вечным небом вновь цветет ранет,
Трава и листья набирают соки.
Быть может, через сотни долгих лет
В моих стихах ты прочитаешь строки
О том, как мы из миллионов лиц –
Среди надежд, отчаянья, обмана –
Искали наших солнцеликих жриц
Большого Человеческого Храма.
Я позабыл о том, что есть покой.
Я вышел в путь к тебе, моя святыня.
Чтоб в лучший час единою судьбой
Моё с твоим перекликалось имя,
Чтоб долго видеть твой влюблённый взгляд,
Уже не устремлённый в поднебесье,
Как поколенья между нас стоят,
Спасённые великим равновесьем.

У него есть прекрасные стихи о жизни простых людей («Наша бедность граничила с Богом...», так названа одна из его книг), о России... Вот такие поэты рождаются «во глубине сибирских руд»... Анд­рей Вознесенский воскликнул когда-то в память об одном поэте: «Завыть хочется оттого, что он больше ничего не напишет». Боюсь, наш Виталя не одобрил бы такое восклицание в свой адрес. Но как сказать иначе?.. К счастью, я сохранил подаренную мне автором этапную книгу «Деревьев люд смиренный», которая и послужила материалом для этих записок.

Если станет с деньгами получше,
Не в Москву, не в Париж и Берлин,
Я уеду скорее в Урумчи.
Загляну к русской Нине в Инин.
Может, там отмеряют полозья
Санный путь за потаем потай.
Там в суровом полынном межзвёздье
В такт Вселенной вздыхает Китай.
Я не стану для Родины грузом.
Я не буду вымаливать мзду,
Но, как женщину, русскую музу
От разбойных людей увезу.
Будут плыть облака, будут ветры
Тополя серебристые сечь.
В лунных сумерках яшмовой флейтой
Будет слышаться русская речь.
Оглянусь я на дали и шири:
Не возьмешь Томь блескучую впрок,
Что течёт в притаёжной Сибири,
Где шахтёрский стоит городок.
Богатеи там есть, ну их в баню.
Там поэтов, что в поле травы.
Там построил мужик на «тайване»
Колокольню в четыре трубы.
Там разрезы, там шахты и штольни.
А горняк только славою сыт.
За копейки из преисподней
Выдаёт на-гора антрацит.
И всегда время подлое в силе.
Горький плач там и скрежет зубов.
Помню день: из домов выносили
Враз шестнадцать шахтёрских гробов.
Резанул мужиков взрыв кинжальный.
От железа осталась труха.
И на лицах погибших лежали,
Как на лицах святых, воздуха.
Что за мною: судьба ли, судьбина?
Только крест свой несу не один.
Ты жена – дочь шахтёрская, Нина.
Даст нам Бог, доберёмся в Инин.
Небеса сеют снежной порошей.
Вот Берёзовский – город возник.
Ты со мною, кулёма-матрёша,
Ненаглядный мой снеговик.
г. Кемерово