- Знакомься Андрей, - Кобысов оглянулся, - великий мастер по моторам Сергей Кардионов, который неоднократно садился за руль мотоцикла трезвым. Но сёдни он в своей стихии. Мне невольно пришлось, поддержать друга.
- Кобыс! Матьтвоюсосметаной. Давненько не виделись. Хоть бы портрет по почте прислал. Как живешь? Где? С кем?
- Живу лучше тех, кто завидует, В холодильнике мышь повесилась, в кармане ветер гуляет. А мы с Кардионовым глотку полируем. Вчера Серега на интерес в шашки играл. Повезло…
- Не шашист я - шахматист. Вчера на спор газанул. Агитирую - из горла. Вон в коляске фляга.
- Да у меня вроде и причины нет.
- Как нет причины, а воскресенье? - Кобысов нижней губой пощупал свои редкие усики. - Чего читаешь? О, о шаманах! Я вчера чуть Папюса не вышвырнул. Мой дядя ее до дыр зачитал…. И богу душу отдал. Кто о колдовстве читают, шибко скоро умирают. Хошь, подарю?
- Чтоб я скорее Богу душу отдал? Подари вон Ингоде, а мне к чему - улыбнулся Андрей.
- Знаешь как «Ингода» переводится с эвенкийского? «Только одна галька». Не девка Галька, а камень галька. Эта речка сплошь….
- На Ингоде был «Нелюдский» острог, потому, что было такое племя «Нелюди» - встрял Кардионов.
- Знаю, было такое племя.
- Нелюди. Зато мы с тобой, Серега, люди - закачаешься. И Венцов Андрюха тоже не нелюдь.
- Вижу, - улыбнулся Венцов, - хорошо закачались.
- Мои предки эвенки, на лодках по Аргуни качались, - Кардионов показал пальцем небо - а по эвенкийски Цурухайтуй - Щучье место. Эвенки - это Тунгусы, а Пушкин их прославил «ныне дикий тунгус». Никому тунгусом называться не захотелось. Диким. Тунгусы стали Маньчжурами, этими, как их… ну, всякими… Эвенками. А щуки, знаешь, сколько живут?.. Вообще, ей положено пятнадцать лет, но некоторые суки…
- Щуки, - поправил Кобысов.
- Я так культурно выразился. Некоторые больше ста лет протягивают. Так, что если тебе на крючок попадет щука, ты обязательно вспомнишь мою родину Цурухайтуй. Старый Цурухайтуй. Новый - теперь Приаргунск.
- У тебя, Саха, кто-то в Цурухайтуе живет?
- Прабабка там у меня, еще бодрая старуха, тоже к удочке приросла. Жалеет, что в щучьем месте щук не осталось. Епифанией зовут, Ты знаешь, Андрюха, она врала вот эку штуку.
- Щуку, - очнулся Сергей Кардионов.
- Ладно, Серега, заткнись, - Кобысов присел рядом с Андреем Венцовым. - Рассказывала, будто она помнит, как Чингисхан… ей это пра-пра- еще сколько бабок рассказывали, что неподалеку от Цурухайтуя, тогда еще его не было, но была битва Чингисхана с племенами с Верхней Селенги. И его ранили в шею. Серега, неси свой пузырь из мотоцикла.
- Ну-ну, - заинтересовался Венцов, - и что?
- Что «что»?
- Дальше?
- Дальше - больше. Ты о чем это?
- Про Чингисхана.
- Чо Чингисхан - жив, здоров.
- Он жив, а ты мертв. Ранили в шею, чем?
- А хрен его знает, ружьем по башке. Мне-то откуда известно, я там не был. Но бабка рассказывала. Друг, его друг отсосал ему из
шеи кровь. Дак Чингисхан облаял его, за то, что кровь эту близко плевал. И еще чо-то бабка рассказывала. Вот какой он был заядлый мужик - Чингисхан.
Кобысов еще что-то намеревался сказать, как с обрыва прямо в речку полетел мотоцикл с Серегой Кардионовым. Благо, что намыв ила был в том месте порядочный, благодаря чему Кардионов не утонул. Оказался он под коляской. С большим трудом Кобысов и Венцов вытащили его на берег. Сергей не пришел в себя. Изловив попутную машину, в кузове его доставили в травмпункт, а в травмпункте оказался только дежурный - студент практикант. Тогда Венцов приказал шоферу, везти пострадавшего в следственный отдел милиции.
- Андрюха, почему не в больницу? - Спросил по дороге Кобысов.
- Воскресенье. Какой добрый специалист будет ждать твоего Кардионова! А у меня сидит специалистка от Бога, а не от медицинского института.
Венцов попросил привести колдунью. Встав у порога знакомого ей кабинета, глядя на распластанное тело Кардионова, спросила:
- При чем я и вот этот труп?
Венцов сказал, что до больницы вести далеко. Он ей не приказывает, а просит помочь человеку, если может, который упал с крутого берега вместе с мотоциклом. Азея попросила зеркало. Но зеркала в милиции не нашлось. Принесли осколок стекла. Она встала на колени и поднесла стекло к лицу Кардионова. И как-то очень просто сообщила:
- Живой покуда.
- Мне уйти? - спросил Венцов.
- Пошто же уйти. Будь здесь. Умрет, так на твоих глазах.
Она попросила снять с Кардионова рубашку. И глядя на кровоточащую рану внизу груди, поставила руку и что-то беззвучно заговорила. Очевидно творила заклинания. Она не вытирала кровь. И Венцов видел, как струйка крови покрылась какой-то тоненькой пленкой и остановилась. Азея осторожно ощупала тело Кардионова. Ведя вниз левой рукой по ноге, попросила Венцова снять с пострадавшего ботинок. И начала медленно говорить сначала шепотом потом все громче и громче:
- Живой, живой, живой…
Потом попросила тесто.
- Где же я вам его возьму? - сказал Венцов.
- А мое которо дело, где ты его возьмешь? - спросила колдунья.
Венцов пригласил дежурного и попросил съездить в пекарню привезти тесто.
- Сколько надо? - спросил он Азею.
- А вот эку жменю. - Колдунья показала двумя руками, соединив пальцы.
На дежурной машине Кобысов уехал, и через несколько минут тесто было доставлено. Азея тесто сделала лепешками и наложила на тело. Туда где Венцову показалось, что и не нужно. А она все время повторяла: «жив, жив, жив».
- Больно. Но правая нога становится теплой. Боль утихает. - Она помолчала. И эти слова повторила вновь.
Когда Сергей Кардионов открыл глаза, колдунья встала с колен и жестом поманила Венцова за дверь. Сказала ему, что нужно делать. Подошел Кобысов, и они вошли с Венцовым в следственный кабинет. На прощанье Азея сказала:
- Теперь не помрет. В больницу надо его с переломом руки и ключицы, с ушибом головы. Боли он не будет чувствовать еще около часа. Она подошла к своей камере. Дежурный открыл ей дверь.
Венцов и Кобысов с опаской вошли в следственный кабинет. Кардионов почти трезвый лежал на полу, смущенно улыбался:
- Где я? Как я тут оказался?
- В больницу тебе надо, Серега. - Кобысов тоже малость протрезвел.
- Зачем в больницу: я здоров.
- У те перелом руки и ключицы.
- Какой перелом? - Сергей сел, подогнув ноги.- Кто тебе это набрехал?
- Женщина, что от тебя вышла.
- Какая женщина?! Чего вы мелете?
- Которая тебя на ноги подняла.
- Я не на ногах, я на заде сидю. - Он попытался встать. - А вот встать не могу.
На милицейской «дежурке» полуторке Кардионова доставили в клинику. На больничной койке ему предстояло провести две недели.
Для Венцова колдунья Азея стала иметь особое значение. Отчего, почему, - он не мог понять, захотелось называть колдунью, так, как он назвал ее первый раз, когда в его следственный кабинет вошла задержанная - Азея' - с ударением на «я». Вдруг, как какое-то наваждение в его ушах и во всем организме завибрировало: «Азия», что означало - материк.
- А ведь она личность, - с уважением подумал следователь о колдунье. Но и с осторожностью. Затем с трепетом. Вместо того, чтобы выйти рядом с домом, он вернулся в милицию.
- Как вы думаете, товарищ старший лейтенант, если меня завтра уволят?
- Незаменимых нет.
- А мне кажется, есть. Есть незаменимые, есть.
Последняя встреча
Пороки и пороги близки по звучанию… а по смыслу?
Ранее утро всегда бодрило Азею. Но сегодня ей, как никогда, хотелось «вылететь» из этой клетки, где она сидит с двумя земными бескрылыми «крысами». Кладовщицы-мошенницы в этот час без задних ног дрыхнут на нарах. Азее-птице захотелось ощутить, как прежде, высоту полёта; захлебнуться струями свежего воздуха; воспарить, обозреть сверху речку, колок, лес. И что больше всего обожала, заглянуть далеко за горизонт, где при свете луны под покровом марева таинственные горы.
Быть может, когда-нибудь в удушенном смогом городе кто-то, узнав, что было такое,… с сожалением скажет: Жили же люди! Жили и не знали, что дышать вольно свежим воздухом это величайшее благо, дарованное природой живому существу.
Было: разливалось утро и чистый туман, превозмогая свою тяжесть, вставал с пойм, с болотистых равнин, вспухал как на опаре, и творился в легкие облака и, соблазненный вольником, ветром, уносился, в неведомые дали на праздники, игрища, где скапливались ползуны-туманы, резвые бегуны-облака, мудрые степенные тучи. Пускались в молодецкие состязания огненные сабли. Шла круговерть потех. И канителили они друг дружку раскаленным оружием, озорно свивались клубами в кучу-малу. И, подкошенные, изливались они, пластаясь на поля, луга, леса. Ползли, весело скрываясь по руслам ручьев и речек. Чтобы потом снова встать и полететь. Это вечная круговерть - перемена состояний. Но появился хомо сапиенс (человек разумный) и неразумно стал распоряжаться этой вечной жизнью природы…
Азея верила, что и на том свете она будет вольной птицей. Предощущение будущей тоски по родным местам и встреча с новизной не отметали её блаженства, которое, как ни странно, посетило её здесь, в предварительном заключении. «Предварительное» - ровно перед какой варкой – вложила колдунья новое понятие в это слово. Она, кажется, смирилась с положением арестантки. Теперь она ощущала какое-то торжество. Сегодня у нее решающий день. Суд.
По длинному коридору Азею провели в зал судебных заседаний, который находился в этом же здании. Она удивилась, какой длинный дом. Когда ее привезли сюда, она не обратила на это внимания. В зале суда было чисто, ей показалось - даже уютно. Подсудимой указали место «на скамье». С нею рядом села адвокат Неля Григорьевна Костяева. В зале находилось несколько человек. Среди них Азея узнала Мурзина. Колдунья, глядя ему в «третий глаз», поклонилась, как важному, но незнакомому человеку. Вызванные на допрос две свидетельницы опоздывали. Секретарь объявила:
- Встать, суд идет.
В зале наступила тишина. Прокурор, глядя в листок, зачитал обвинительный акт.
Азея встретилась глазами с Алексеем Мурзиным, отцом пострадавшего - истцом. Она ждала прочитать в них ненависть, но увидела только досаду и сожаление. Прокурор зачитал обвинение, сел. Судья Воронова сказала: «Так как свидетели со стороны обвинения еще не подъехали, даю слово защите». Костяева, поднявшись с места, сказала: «Обвиняемая Стародубова признала свою вину в смерти Ограна Чащина. Поэтому я попрошу допросить свидетеля. Но так как свидетель плохо слышит, с ним находится его двоюродная внучка Ирина Чащина».
- Введите свидетеля Чащина. - сказала судья.
…Утреннее предчувствие торжества Азею не обмануло – перед ней словно не было долгих годов. Она верила, как она верила(!), что он тогда погиб. Что духи ее предков захороводили его в горячий зыбун.
Не потому, что судья назвала имя Ограна, а по каким-то иным признакам, хоть и во внешности ничего не оставалось прежнего, Азея узнала его.
Годы - крохоборы выканючили все привлекательное, что дадено молодости, а шальной случай пустил пустоцветом этого человека по земле. И вот беззаботник буян-ветер прикатил к тому месту, к той траве, которая некогда оказалась сильней. И отняла у его корней влагу жизни, обрекая на жажду, пустила, как Силагинелу* по свету в поисках волглых приютов, так и не повстречавшихся ему.
Смотрит Азея на Ограна и диву дается: вот как иссушает людей время!.. Стоит, опираясь на батог, щупленький старикашка, полуглухой, почти слепой. Напоминает чем-то осиновый зимний листик, случайно не опавший осенью. Держится он за ветку слабым кулачком, боится упасть на белую ровнь. Сморщился, отяжелел от снега. Одиноко, зябко ему на незнакомом ветру. Старик в массивных, сильно увеличивающих стеклах очках, повел взглядом по залу, скользнул по колдунье, но не задержал его - у Азеи по телу пошел озноб.
А когда-то Огран казался красавцем великаном, да и она была себе богатырессой: всё в своё время.
Старику предложили сесть на скамью.
Судья Воронова, прежде всего, обратилась к девушке:
- Встаньте за кафедру. Скажите суду, кем вы приходитесь Ограну Никитичу Чащину?
- А я это… внучка ему, сродная…. Ой!.. правнучка. Мой отец был внуком брата дедушки Ограна.
Огран сидел чинно, сложа руки на коленях. На ушах слуховой аппарата, на глазах толстенные стекла. И все равно это вооружение слабо помогало ему – туго доходил до него окружающий мир. Старик был блажен в себе, умиротворён.
Азея отметила: «Сидит, как отпарúвшийся в лютую стужу от стаи, рябок».
Звуки он улавливал, но различал худо. Более-менее понимал лишь правнучку Иришку. Та, закончив десять классов, работала трактористкой, но большинство свободного времени отдавала дедке Ограну, которого любила за его необычные рассказы и сказки.
По своему толмачила Иришка деду: ударяла его по руке, или сжимала, гладила. Это был только их язык и ничей больше.
- Вас зовут Огран Чащин, живете вы в Часучее.
Внучка громко повторила слова судьи:
- Дедушка, они сказали, что мы живем в Часучее.
Дед, приставив к уху ладошку ковшиком, кивнул головой.
- Скажите ему, - продолжала судья, - что он должен говорить только правду.
Девочка прокричала в ухо деда, чего просила судья. Она увидела в руках судьи деревянный молоток и подумала, что судья за неправду может шарахнуть по лбу.
- Что вы можете сказать по существу дела? - продолжила судья.
Когда через Иришку до старика дошло, что от него хотят услышать, он с охотцей шевельнулся на стуле:
- А-а-а!.. Про колдовку? Но дак ить… можно рашкажать, - шамкая и глуша звонкие согласные, начал Огран, - Я, паря, одному хвостогону из области рассказывал это. (Старик имел в виду Венцова, который настоял на его вызове в суд в качестве свидетеля). Знавал я одну близехонькё. Это, паря, на прииске было. – Старик внезапно замолчал. – Любливал ажно, уважал. – И опять провалился в память. А потом мерно стал повествовать:
- Робили мы артельно. По добровольному рукобитью. Евлампий Шестаков у нас за старшого. Он кабыть геологом был. Наша старательская артель, сказать, ухватиста была. Многим виделась – мошниста. А како мошниста: большинство нас из недостаточных. Распарились мы на две кучи, по четыре. Верно, тот год был удачливым – хошь беги с прииску, не то озевают.
Евлампий Шестаков, да с ём трое у речного яру моют, а мы наша, стало быть, половина, шурф зачали бить выше по пласту. А сланец, холера – порода подвижна. Берётся, верно, легко…. Но колодец осадили обвязок на восемь, вороток поставили. Это чо же, - старик помолчал, - однако на пятом метре валун матёрый попался. Мы, паря, его обогнули. Ишшо на метр-два углубились. И аккурат под валуном пирит попался. У нас сумленье, а может и таракашки тама.
- Деда, - обратилась Иришка, - какие таракашки?
- Дак «каки» – обнаковенны – золото мы так звали, самородочки. А собачка у воротка худа была.
- Стопор, деда, так и говори, - Иринка уже знала этот рассказ.
- Но-о, штопор. Эдак, эдак. Мы уж до плотика дошли и рассечки по обои стороны зачали бить. А воротошник, Петька Давыдов, лохмач неумытый, полоротай был, хоша и вёрткий, спесивый, волок бадью, а она как раз размахнулась – тресь в валун. Руки у него сорвались с ручки-то, а штопор возьми, да и перевертанись. Ручкой ему по кумполу – он с копылков, да и не зевнул ажно. Бадья прямо на голову моему спарнику… - в лепёшку. Я сидел черень крепил у кайла. Камень отлетел и звезданул меня в бок, убил печенку, и ребро - тресь пополам. Я в омморок. Как вытащили, не помню. Очухался тока в избе колдовки…. Ить выходила! О-о-о умна баба была колдовка и её добрее я уж не видывал позже. Много умела Азея, царство небесное ей! Земля пухом…
На вопрос, что он знает о судьбе её, старик ответил:
- Дак, давне-е-енько, ишшо до войны, говорят, померла Азея. Кто-то мне сказывал, как прииск закрыли, так она и погинула. Но да всё одно бы не дожила до теперича.
Женщина судья задала вопрос свидетелю:
- Почему вы внезапно покинули прииск?
Когда правнучка втолковала, он понял вопрос, замешкался, видимо, соображая, зачем же все это понадобилось им.
- Я не спокинул. Ушел пехачём к Петьке-шаманчику. Тунгус был шаманчик, тоже силен, но Азея всё одно шибче его колдовала, – чтоб отсушил он меня от неё. – Огран махнул рукой. – Но да никаво. Шаманил, шаманил – никаво. Я, паря, и подался на Онон к брату, подале от неё, чтоб позабыть. Охотничать зачал, втянулся. Но никаво меня Петя-шаманчик не отсушил от Азейки. Сколь годов я, паря, по ей тиранился. Так и не жанился… из-за нее…. Маялся я по ей, покойнице.
- Вспомните, пожалуйста, что могла делать Азея, - спросив разрешения у судьи, задала вопрос защитница Костяева.
- Ладить людей могла… Одинова коней выворожила: у управляющего – мне это доспелось знать – коней непогода угнала, гроза, трое суток искали. А она за одну ночь слетала и сыскала.
- Как слетала? Она что, летать умела?
- Но, дак ить.
- Как летала? Вы видели?
- Видал – просто подтвердил старик.
- Расскажите нам.
- Дак чо говорить?.. Пых, паря, и полетела!
- Деда, им всё в подробности надо рассказать, - четко отделяя слова, объяснила Иришка, - они не верят, что ты видел. Они спрашивают обмана, не было ли.
- Какой омман!.. Попервости, по молодости лет я тоже думал, омрачает нас всех колдовка. А единова во время её лёту – мне одному весть была, когда Азейка летает по нёбу, а замуж за меня не хочет – пришли мы в полнолунье к её избе с ружьями…. И вот из трубы вылетела она. У человека силы поболе, чем у птицы. Поймаю, думаю, и испрошу слова у неё, ежели взаболь, взаправду она делается птицей, зараз узнать, не врет ли Азейка, что летает. А Котька Шалобан, тот ни перед чем не зробеет, но дак ить взял да пальнул в птицу, поранил в крыло правое.
Азея до сих пор думала, что стрелял в неё Огран.
- В избе тишина. В дверь поторкали – ни слуху, ни духу, - продолжал старик, - мы смикитили, окошко рассадить. Лежит нагишом Азеино тело без души на полу попонкой черной маленько принакрыта. Права рука, верь-не верь, поранена, из раны кровь текёть. Шалобан с перепугу уронил птицу на тело Азеи, та сперва мыргнула, а потом очнулась. Душа в её перескокнула из птицына тела. И помела нас сухим-немазаным. – Старик вздохнул, приподнял очки и пальцем почесал внутренний угол правого глаза. – За то и принял я вековечную муку. А Азея, земля ей пухом, и не узнала, кто в неё стрельнул. А знали мы с Котькой Шалабаном, открой я ей, она бы его живьем в землю тут же вогнала. Котька, не приведи господи, варнак какой был… из чалдонов. Ему тоды коло тридцати маячило. На восьмой день Шалобан сдичал и окочурился.
Судья хотела задать какой-то вопрос, но старик, не слыша, или предугадывая недоверие к его рассказу, продолжал:
- А теперь мне уж нихто не верит. Ни-ихто. Кабы покойница воскресла, она бы уж вам всякой всячины порассказала. Сенька Каверзин сдурел, и… и все. В сосновый кустюм одели. Егорка Полозов на месте подох. Воскресни покойница - она бы вам еще много экого порассказала.
- Она жива, Огран Никитович, - заметно волнуясь, говорит судья Арина Воронова.
Зал заседаний суда замер: как отнесется к этому старик? Все, боясь скрипнуть шеями, бегали взглядами с Азеи на Ограна и обратно. Даже дама, раздражавшая всех громким сморканием, приложив платок к носу, выгусила шею вперед, стараясь дышать через рот.
Огран на Иришкино толмаченье молчал.
- Жива Азея, - повторила судья.
- Жива она, Азея-то, деда, - заострила правнучка.
- Жива, жива, - механически согласился старик. Словоохотливость его потерялась в тех далеких думах. Думах и облегченных, и отягченных вековой мукой. И вновь, уже в другой чужой обстановке больчее и слаще вырисовывалась его не то быль, не то мечта, теперь не различимая, как бы слившаяся в одно. И стояла в глазах теряющих реальный мир и не способных закрыться на мир иллюзорной мечты, его Азея. Сидел он, подперев голову кулаком.
- Подойдите к нему, - попросила судья Азею.
Та встала перед стариком. Он поднял на неё массивные очки, пристально посмотрел и вновь опустил голову.
Азея села на подставленный ей стул. Она ещё умела волноваться в полный накал, хотя давно об этом не знала. Ведь она и вправду верила, что Огран утонул тогда в болоте, в зыбуне.
Старик подался вперед и медленно поднял взгляд, теперь он видел её лицо. Закрыв глаза, он отвернулся и целую вечность возвращал голову обратно. Зал не дышал. Упавший из рук секретаря на сукно стола карандаш наделал грома…. Все вздрогнули.
- Азея… - просто, как будто хотел о чём-то спросить, о чём-то совсем мало интересном, сказал Огран.
- Азея?!.. – Он нахмурился, силясь, что-то припомнить. – Ты за мной?
Она мгновенно гулко отдалилась от него за семь верст и сделалась огромной, как пожар. Тут же напористо приблизилась холодной лавиной потопа.
- Огран Никитич, как здоров?… - громко приветствовала Азея свою юность.
Он хотел что-то сказать. Дрогнули, как у обиженного младенца губы, одна бровь нервно упала вниз, другая тут же вспорхнула крылом. Старик обмяк, в правом глазу появилась «золотая слезинка»… Азея вынула из кармана своей кофты кумачовый платок и подала ему. Старик взял его долго смотрел, потом сжал в трясущийся кулак. Его увели, так и не добившись больше ни слова.
И никто не узнал, что понял старик. За три дня его сознание медленно потухло навсегда…
Ввиду неявки свидетелей со стороны обвинения, суд перенесли на следующий день.
* Силагинела – растение в Южной Америке. В засушливое время года вытаскивает свои корни из земли и катится до тех пор, пока не попадет на влажную почву. И продолжает расти на новом месте.
Птицы, улетая, возвращаются… не всегда
Слетают листья с тополей, Землей оборотиться.
Пришла пора - тоска полей
По улетевшим птицам.
Голубушка, - говорила Трифела Азее, - ты должна знать круг причинностей. Буддизм учит: день сегодняшний, есть следствие дня вчерашнего и причина дня завтрашнего. Тогда ты начнешь задумываться, отчего постигла беда, ждущего твоей помощи страдальца. Рассудишь, к чему это может привести с твоей помощью и без оной.
Четыре истины лежат в основе учения Будды. Первая: жизнь полна страданий. Вторая: причиной их служат неосуществленные желания. Третья: чтобы избежать страданий, надо подавлять в себе желания. Четвертая: достичь этого можно, если идти по пути восьми шагов. Что это значит? Сделать праведными свои воззрения, намерения, речь. Соотнести поступки, быт, стремления, мысли, волю. Лишь тот, кто пройдет эти восемь шагов, достигнет просветления, или нирваны, и вырвется из бесконечного круга перевоплощений. Станешь своего рода Буддой. Ведь Будда не какая-то историческая личность - это «Просвещенный». И первым «Просвещенным» был Гаутама. Один из семи риши, а риши - это мудрец, провидец, человек знающий, что будет. Каждый хочет знать свое будущее, каждый знает его, но не хочет знать.
- А вот я не знаю.
- Знаешь…. Твое будущее - небытие. Ты будешь во всëм и нигде.
- Матушка-птица-Трифела, - задалась вопросом тогда Азея, - правда ли, что человек проживает много жизней и в разных обликах? Правда ли, что твоя душа может вселиться в любую животную тварь?
- Мне это не ведомо. Будет ли ведомо тебе, сказать не могу. Много религий, много и разумений. Много правд, они же и неправда. Истина - сирота. Ты должна быть предана своей вере. Без веры, нет стремлений и дерзновения. Твоя правда - нести добро и облегчения людям. А главное - надежду. Это наша миссия на земле. Ты должна помнить всегда, что Бог не раскрыл еще много тайн, считая, что человек не дорос до них. Ты от природы одарена, познать истину своей миссии. По-матерински полюбить и обласкать ее.
Снова семь (риши). Почему семь, а ни шесть, ни восемь?
Как ни старалась Азея вытеснить из памяти смерть ребенка Вити Мурзина (Панина) - видение надвинулось на нее снежной лавиной, подхватило и понесло не известно куда. Да, она смутно не отметала возможность - летального исхода и рисковала. Рисковала во благо. Утешая себя тем, что исполнит свой долг. Покончить со сложной проблемой, - нужна решимость. И она решила, что последствие может быть только двояким. Либо ребенок станет ходить, обретет возможность передвигаться по земле, либо останется лишенным всякой надежды. Будет обезноженным, живой недвижимостью. Но Азея никак не ожидала скорой третьей причинности - смерти. В заключении она утешала себя тем, что выполнила одну из заповедей клана шаманок и колдуний: пробовать, пробовать, пробовать. А проба - всегда удача. Даже если она прошла с отрицательным результатом. Последнее время успокаивала себя тем, что избавила ребенка и семью от земных мучений… Смерть - это ни конец, смерть - это начало.
После не совсем удавшегося заседания суда Азея вернулась в камеру в траурно-торжественном настроении. Она попросила у дежурного милиционера лист бумаги и карандаш. Быстро что-то написала, свернула пополам, обозначила адресат: «Венцову». Склеила лист своей слюной и подала вместе с карандашом тому же милиционеру.
Встав лицом к своим сокамерницам, сказала: «Я ухожу. Живите долго». Женщины переглянулись, пожали плечами и продолжили свой шепотный разговор. Азея легла на топчан, вытянулась, положила руки на грудь и успокоилась.
Через какое-то время сытуха окликнула Азею - задать той какой-то вопрос. Ей ответила тишина. Обе арестантки долго смотрели на недвижную соседку. Потом, щупленькая встала, дотронулась руки Азеи. Рука была теплая, но одеревеневшая. Женщина припала к груди старушки ухом:
- Да она умерла! - Озираясь на труп, стала кулаком стучать в дверь. Ее товарка приняла вертикальное положение.
Минут через сорок в камере оказалась капитан милиции, защитница Костяева, следователь Венцов, врач и двое санитаров. Врач констатировал - смерть наступила в результате сердечной недостаточности. Венцов подумал: «В нашей стране хроническая сердечная недостаточность». Он безучастно наблюдал за тем, как два санитара вынесли труп Стародубовой. Дежурный подал ему пакет, склеенный слюной. «Вам, товарищ капитан, послание с того света». Венцов развернул лист, на котором крупными буквами было написано одно слово «Стоит». С большой буквы и с точкой. Он не думал скрывать это от Костяевой. «Что стоúт? Где стоúт?» - недоумевала Нэля. «Ударение не там стоит», - Венцов вяло поднял руку, отдать честь, но рука на полпути налилась свинцом и упала. Андрей переступил порог и пошел, куда глаза глядят. Он понял: это колдунья дала ответ на его вопросы: «Стоит ли заниматься незаконным делом?»; «Стоит ли жить без любви, без брака?»; «Стоит ли рисковать просто из интереса?»; «Стоит ли подвергать себя опасности в безнадежном деле?»; «Стоит ли помогать обреченным?»
Не осознавая, он пошел в обратную от своего дома сторону, к вокзалу. Но на вокзале ему было нечего делать. Он не понял, что его вдруг потянуло в туннель под железнодорожной линией, на другую сторону речки. К дому Федорчуков. И он забыл о своем внутреннем зове. Ему хотелось одиночества. Почему-то город для него опустел. Он не чувствовал себя. Опустошение было омерзительным. Что случилось? Было состояние, ровно он потерял близкого человека. Нет, это какое-то наваждение?! Помрачение сознания. Была ли ему старуха колдунья симпатична? Он этого не знает. Но чувство какой-то кошмарной потери усиливалось. Не его личной потери, но глобальной невозвратности. Он даже не мог определить, для кого. Тоска сосала все его существо. Подул сильный ветер. Андрей спиной прислонился к стенке нежилого двухэтажного дома и, съежившись, погрузился в ничегонидумание.
Утром в следственном отделе милиции Венцова ожидала странная весть. Труп колдуньи исчез. В сопровождении трех милиционеров Венцов вошел в комнату, которую называли прозекторской, хотя, вскрытие трупов там не производилось. Просто временно хранились умершие и убитые, в основном для опознания. Андрея Леонидовича сразу привлекла открытая форточка с металлической решеткой, в которой на ветру трепыхалось птичье перо. Когда он подошел к окну, и внимательно осмотрел все, ему показалось, что это перышко воткнуто человеческой рукой, ибо птица сама не могла воткнуть его в щель, образовавшуюся в раме открытой форточки. Дежурный, лейтенант Посолов утверждает, что дверь всю ночь была закрыта на ключ. Что из здания милиции никто не выходил. Вызовов в эту ночь не было, и экстренная выездная бригада дулась в карты. Начальник милиции приказал завести новое судебное дело. А Венцов почувствовал облегчение, которое сменилось странной тоской, подобно саднящей тирании. Ему поручили новое дело об убийстве библиотекаря, труп которого обнаружили вчера в воскресенье какие-то дети.
Андрей Венцов нарисовал себе возможную картину. Колдунья вовсе не умерла, ввела себя в состояние комы, такое многажды проделывали над собой йоги. Он вспомнил, что где-то читал про индийского йога Хариду, который доказать англичанину, умер на несколько дней. Его закопали в могилу и выставили охрану. Когда откопали, Харида, покрывшийся плесенью, ожил, встал и обратился к англичанину: «Ну, теперь веришь?»
Ожившая колдунья встала перед окном дежурного, введя его в шок. А шок - это уже измененное состояние сознания: гипноз. При умелом управлении этим состоянием (трансом), можно заставить дежурного, закрыть на ключ за нею дверь и внушить ему амнезию. То есть полное забвения этого промежутка времени. Андрей был в уверенности, что Азею теперь практически обнаружить где-либо невозможно. Андрей занимался самоуспокоением, ему хотелось, чтобы колдунья осталась жива, а на самом деле он этого не знал.
В обеденный перерыв он отправился к Федорчукам. Шел со смутным предчувствием какой-то перемены в жизни. Была золотая осень, день стоял солнечный погожий. Радостно, наверно было и оттого, что колдунья не умерла. Не умерла - хотя в этом он был не очень уверен.
Николая Степановича дома не было. Впервые он увидел Маринку, которая смело пошла к нему на руки. Соня обрадовалась приходу Андрея. У нее было превосходное настроение. В комнатах было тепло и солнечно.
- Ну, я вас оставлю, знакомьтесь, пойду, приготовлю обед.
Поставив кастрюлю на огонь, она вернулась в комнату, где находились ее дочь Маринка и ее желанный гость Андрей Венцов. Задержавшись около раскрытой двери, из-за портьер она услышала голос Венцова:
- Мариночка, а ведь я твой папа.
Соня вернулась на кухню, взяла сигарету, чиркнула спичку, застыла. Спичка догорела, обожгла ей пальцы. Погасив спичку, она смяла сигарету, выбросила ее. Прислонилась к стенке и заплакала.
- Кобыс! Матьтвоюсосметаной. Давненько не виделись. Хоть бы портрет по почте прислал. Как живешь? Где? С кем?
- Живу лучше тех, кто завидует, В холодильнике мышь повесилась, в кармане ветер гуляет. А мы с Кардионовым глотку полируем. Вчера Серега на интерес в шашки играл. Повезло…
- Не шашист я - шахматист. Вчера на спор газанул. Агитирую - из горла. Вон в коляске фляга.
- Да у меня вроде и причины нет.
- Как нет причины, а воскресенье? - Кобысов нижней губой пощупал свои редкие усики. - Чего читаешь? О, о шаманах! Я вчера чуть Папюса не вышвырнул. Мой дядя ее до дыр зачитал…. И богу душу отдал. Кто о колдовстве читают, шибко скоро умирают. Хошь, подарю?
- Чтоб я скорее Богу душу отдал? Подари вон Ингоде, а мне к чему - улыбнулся Андрей.
- Знаешь как «Ингода» переводится с эвенкийского? «Только одна галька». Не девка Галька, а камень галька. Эта речка сплошь….
- На Ингоде был «Нелюдский» острог, потому, что было такое племя «Нелюди» - встрял Кардионов.
- Знаю, было такое племя.
- Нелюди. Зато мы с тобой, Серега, люди - закачаешься. И Венцов Андрюха тоже не нелюдь.
- Вижу, - улыбнулся Венцов, - хорошо закачались.
- Мои предки эвенки, на лодках по Аргуни качались, - Кардионов показал пальцем небо - а по эвенкийски Цурухайтуй - Щучье место. Эвенки - это Тунгусы, а Пушкин их прославил «ныне дикий тунгус». Никому тунгусом называться не захотелось. Диким. Тунгусы стали Маньчжурами, этими, как их… ну, всякими… Эвенками. А щуки, знаешь, сколько живут?.. Вообще, ей положено пятнадцать лет, но некоторые суки…
- Щуки, - поправил Кобысов.
- Я так культурно выразился. Некоторые больше ста лет протягивают. Так, что если тебе на крючок попадет щука, ты обязательно вспомнишь мою родину Цурухайтуй. Старый Цурухайтуй. Новый - теперь Приаргунск.
- У тебя, Саха, кто-то в Цурухайтуе живет?
- Прабабка там у меня, еще бодрая старуха, тоже к удочке приросла. Жалеет, что в щучьем месте щук не осталось. Епифанией зовут, Ты знаешь, Андрюха, она врала вот эку штуку.
- Щуку, - очнулся Сергей Кардионов.
- Ладно, Серега, заткнись, - Кобысов присел рядом с Андреем Венцовым. - Рассказывала, будто она помнит, как Чингисхан… ей это пра-пра- еще сколько бабок рассказывали, что неподалеку от Цурухайтуя, тогда еще его не было, но была битва Чингисхана с племенами с Верхней Селенги. И его ранили в шею. Серега, неси свой пузырь из мотоцикла.
- Ну-ну, - заинтересовался Венцов, - и что?
- Что «что»?
- Дальше?
- Дальше - больше. Ты о чем это?
- Про Чингисхана.
- Чо Чингисхан - жив, здоров.
- Он жив, а ты мертв. Ранили в шею, чем?
- А хрен его знает, ружьем по башке. Мне-то откуда известно, я там не был. Но бабка рассказывала. Друг, его друг отсосал ему из
шеи кровь. Дак Чингисхан облаял его, за то, что кровь эту близко плевал. И еще чо-то бабка рассказывала. Вот какой он был заядлый мужик - Чингисхан.
Кобысов еще что-то намеревался сказать, как с обрыва прямо в речку полетел мотоцикл с Серегой Кардионовым. Благо, что намыв ила был в том месте порядочный, благодаря чему Кардионов не утонул. Оказался он под коляской. С большим трудом Кобысов и Венцов вытащили его на берег. Сергей не пришел в себя. Изловив попутную машину, в кузове его доставили в травмпункт, а в травмпункте оказался только дежурный - студент практикант. Тогда Венцов приказал шоферу, везти пострадавшего в следственный отдел милиции.
- Андрюха, почему не в больницу? - Спросил по дороге Кобысов.
- Воскресенье. Какой добрый специалист будет ждать твоего Кардионова! А у меня сидит специалистка от Бога, а не от медицинского института.
Венцов попросил привести колдунью. Встав у порога знакомого ей кабинета, глядя на распластанное тело Кардионова, спросила:
- При чем я и вот этот труп?
Венцов сказал, что до больницы вести далеко. Он ей не приказывает, а просит помочь человеку, если может, который упал с крутого берега вместе с мотоциклом. Азея попросила зеркало. Но зеркала в милиции не нашлось. Принесли осколок стекла. Она встала на колени и поднесла стекло к лицу Кардионова. И как-то очень просто сообщила:
- Живой покуда.
- Мне уйти? - спросил Венцов.
- Пошто же уйти. Будь здесь. Умрет, так на твоих глазах.
Она попросила снять с Кардионова рубашку. И глядя на кровоточащую рану внизу груди, поставила руку и что-то беззвучно заговорила. Очевидно творила заклинания. Она не вытирала кровь. И Венцов видел, как струйка крови покрылась какой-то тоненькой пленкой и остановилась. Азея осторожно ощупала тело Кардионова. Ведя вниз левой рукой по ноге, попросила Венцова снять с пострадавшего ботинок. И начала медленно говорить сначала шепотом потом все громче и громче:
- Живой, живой, живой…
Потом попросила тесто.
- Где же я вам его возьму? - сказал Венцов.
- А мое которо дело, где ты его возьмешь? - спросила колдунья.
Венцов пригласил дежурного и попросил съездить в пекарню привезти тесто.
- Сколько надо? - спросил он Азею.
- А вот эку жменю. - Колдунья показала двумя руками, соединив пальцы.
На дежурной машине Кобысов уехал, и через несколько минут тесто было доставлено. Азея тесто сделала лепешками и наложила на тело. Туда где Венцову показалось, что и не нужно. А она все время повторяла: «жив, жив, жив».
- Больно. Но правая нога становится теплой. Боль утихает. - Она помолчала. И эти слова повторила вновь.
Когда Сергей Кардионов открыл глаза, колдунья встала с колен и жестом поманила Венцова за дверь. Сказала ему, что нужно делать. Подошел Кобысов, и они вошли с Венцовым в следственный кабинет. На прощанье Азея сказала:
- Теперь не помрет. В больницу надо его с переломом руки и ключицы, с ушибом головы. Боли он не будет чувствовать еще около часа. Она подошла к своей камере. Дежурный открыл ей дверь.
Венцов и Кобысов с опаской вошли в следственный кабинет. Кардионов почти трезвый лежал на полу, смущенно улыбался:
- Где я? Как я тут оказался?
- В больницу тебе надо, Серега. - Кобысов тоже малость протрезвел.
- Зачем в больницу: я здоров.
- У те перелом руки и ключицы.
- Какой перелом? - Сергей сел, подогнув ноги.- Кто тебе это набрехал?
- Женщина, что от тебя вышла.
- Какая женщина?! Чего вы мелете?
- Которая тебя на ноги подняла.
- Я не на ногах, я на заде сидю. - Он попытался встать. - А вот встать не могу.
На милицейской «дежурке» полуторке Кардионова доставили в клинику. На больничной койке ему предстояло провести две недели.
Для Венцова колдунья Азея стала иметь особое значение. Отчего, почему, - он не мог понять, захотелось называть колдунью, так, как он назвал ее первый раз, когда в его следственный кабинет вошла задержанная - Азея' - с ударением на «я». Вдруг, как какое-то наваждение в его ушах и во всем организме завибрировало: «Азия», что означало - материк.
- А ведь она личность, - с уважением подумал следователь о колдунье. Но и с осторожностью. Затем с трепетом. Вместо того, чтобы выйти рядом с домом, он вернулся в милицию.
- Как вы думаете, товарищ старший лейтенант, если меня завтра уволят?
- Незаменимых нет.
- А мне кажется, есть. Есть незаменимые, есть.
Последняя встреча
Пороки и пороги близки по звучанию… а по смыслу?
Ранее утро всегда бодрило Азею. Но сегодня ей, как никогда, хотелось «вылететь» из этой клетки, где она сидит с двумя земными бескрылыми «крысами». Кладовщицы-мошенницы в этот час без задних ног дрыхнут на нарах. Азее-птице захотелось ощутить, как прежде, высоту полёта; захлебнуться струями свежего воздуха; воспарить, обозреть сверху речку, колок, лес. И что больше всего обожала, заглянуть далеко за горизонт, где при свете луны под покровом марева таинственные горы.
Быть может, когда-нибудь в удушенном смогом городе кто-то, узнав, что было такое,… с сожалением скажет: Жили же люди! Жили и не знали, что дышать вольно свежим воздухом это величайшее благо, дарованное природой живому существу.
Было: разливалось утро и чистый туман, превозмогая свою тяжесть, вставал с пойм, с болотистых равнин, вспухал как на опаре, и творился в легкие облака и, соблазненный вольником, ветром, уносился, в неведомые дали на праздники, игрища, где скапливались ползуны-туманы, резвые бегуны-облака, мудрые степенные тучи. Пускались в молодецкие состязания огненные сабли. Шла круговерть потех. И канителили они друг дружку раскаленным оружием, озорно свивались клубами в кучу-малу. И, подкошенные, изливались они, пластаясь на поля, луга, леса. Ползли, весело скрываясь по руслам ручьев и речек. Чтобы потом снова встать и полететь. Это вечная круговерть - перемена состояний. Но появился хомо сапиенс (человек разумный) и неразумно стал распоряжаться этой вечной жизнью природы…
Азея верила, что и на том свете она будет вольной птицей. Предощущение будущей тоски по родным местам и встреча с новизной не отметали её блаженства, которое, как ни странно, посетило её здесь, в предварительном заключении. «Предварительное» - ровно перед какой варкой – вложила колдунья новое понятие в это слово. Она, кажется, смирилась с положением арестантки. Теперь она ощущала какое-то торжество. Сегодня у нее решающий день. Суд.
По длинному коридору Азею провели в зал судебных заседаний, который находился в этом же здании. Она удивилась, какой длинный дом. Когда ее привезли сюда, она не обратила на это внимания. В зале суда было чисто, ей показалось - даже уютно. Подсудимой указали место «на скамье». С нею рядом села адвокат Неля Григорьевна Костяева. В зале находилось несколько человек. Среди них Азея узнала Мурзина. Колдунья, глядя ему в «третий глаз», поклонилась, как важному, но незнакомому человеку. Вызванные на допрос две свидетельницы опоздывали. Секретарь объявила:
- Встать, суд идет.
В зале наступила тишина. Прокурор, глядя в листок, зачитал обвинительный акт.
Азея встретилась глазами с Алексеем Мурзиным, отцом пострадавшего - истцом. Она ждала прочитать в них ненависть, но увидела только досаду и сожаление. Прокурор зачитал обвинение, сел. Судья Воронова сказала: «Так как свидетели со стороны обвинения еще не подъехали, даю слово защите». Костяева, поднявшись с места, сказала: «Обвиняемая Стародубова признала свою вину в смерти Ограна Чащина. Поэтому я попрошу допросить свидетеля. Но так как свидетель плохо слышит, с ним находится его двоюродная внучка Ирина Чащина».
- Введите свидетеля Чащина. - сказала судья.
…Утреннее предчувствие торжества Азею не обмануло – перед ней словно не было долгих годов. Она верила, как она верила(!), что он тогда погиб. Что духи ее предков захороводили его в горячий зыбун.
Не потому, что судья назвала имя Ограна, а по каким-то иным признакам, хоть и во внешности ничего не оставалось прежнего, Азея узнала его.
Годы - крохоборы выканючили все привлекательное, что дадено молодости, а шальной случай пустил пустоцветом этого человека по земле. И вот беззаботник буян-ветер прикатил к тому месту, к той траве, которая некогда оказалась сильней. И отняла у его корней влагу жизни, обрекая на жажду, пустила, как Силагинелу* по свету в поисках волглых приютов, так и не повстречавшихся ему.
Смотрит Азея на Ограна и диву дается: вот как иссушает людей время!.. Стоит, опираясь на батог, щупленький старикашка, полуглухой, почти слепой. Напоминает чем-то осиновый зимний листик, случайно не опавший осенью. Держится он за ветку слабым кулачком, боится упасть на белую ровнь. Сморщился, отяжелел от снега. Одиноко, зябко ему на незнакомом ветру. Старик в массивных, сильно увеличивающих стеклах очках, повел взглядом по залу, скользнул по колдунье, но не задержал его - у Азеи по телу пошел озноб.
А когда-то Огран казался красавцем великаном, да и она была себе богатырессой: всё в своё время.
Старику предложили сесть на скамью.
Судья Воронова, прежде всего, обратилась к девушке:
- Встаньте за кафедру. Скажите суду, кем вы приходитесь Ограну Никитичу Чащину?
- А я это… внучка ему, сродная…. Ой!.. правнучка. Мой отец был внуком брата дедушки Ограна.
Огран сидел чинно, сложа руки на коленях. На ушах слуховой аппарата, на глазах толстенные стекла. И все равно это вооружение слабо помогало ему – туго доходил до него окружающий мир. Старик был блажен в себе, умиротворён.
Азея отметила: «Сидит, как отпарúвшийся в лютую стужу от стаи, рябок».
Звуки он улавливал, но различал худо. Более-менее понимал лишь правнучку Иришку. Та, закончив десять классов, работала трактористкой, но большинство свободного времени отдавала дедке Ограну, которого любила за его необычные рассказы и сказки.
По своему толмачила Иришка деду: ударяла его по руке, или сжимала, гладила. Это был только их язык и ничей больше.
- Вас зовут Огран Чащин, живете вы в Часучее.
Внучка громко повторила слова судьи:
- Дедушка, они сказали, что мы живем в Часучее.
Дед, приставив к уху ладошку ковшиком, кивнул головой.
- Скажите ему, - продолжала судья, - что он должен говорить только правду.
Девочка прокричала в ухо деда, чего просила судья. Она увидела в руках судьи деревянный молоток и подумала, что судья за неправду может шарахнуть по лбу.
- Что вы можете сказать по существу дела? - продолжила судья.
Когда через Иришку до старика дошло, что от него хотят услышать, он с охотцей шевельнулся на стуле:
- А-а-а!.. Про колдовку? Но дак ить… можно рашкажать, - шамкая и глуша звонкие согласные, начал Огран, - Я, паря, одному хвостогону из области рассказывал это. (Старик имел в виду Венцова, который настоял на его вызове в суд в качестве свидетеля). Знавал я одну близехонькё. Это, паря, на прииске было. – Старик внезапно замолчал. – Любливал ажно, уважал. – И опять провалился в память. А потом мерно стал повествовать:
- Робили мы артельно. По добровольному рукобитью. Евлампий Шестаков у нас за старшого. Он кабыть геологом был. Наша старательская артель, сказать, ухватиста была. Многим виделась – мошниста. А како мошниста: большинство нас из недостаточных. Распарились мы на две кучи, по четыре. Верно, тот год был удачливым – хошь беги с прииску, не то озевают.
Евлампий Шестаков, да с ём трое у речного яру моют, а мы наша, стало быть, половина, шурф зачали бить выше по пласту. А сланец, холера – порода подвижна. Берётся, верно, легко…. Но колодец осадили обвязок на восемь, вороток поставили. Это чо же, - старик помолчал, - однако на пятом метре валун матёрый попался. Мы, паря, его обогнули. Ишшо на метр-два углубились. И аккурат под валуном пирит попался. У нас сумленье, а может и таракашки тама.
- Деда, - обратилась Иришка, - какие таракашки?
- Дак «каки» – обнаковенны – золото мы так звали, самородочки. А собачка у воротка худа была.
- Стопор, деда, так и говори, - Иринка уже знала этот рассказ.
- Но-о, штопор. Эдак, эдак. Мы уж до плотика дошли и рассечки по обои стороны зачали бить. А воротошник, Петька Давыдов, лохмач неумытый, полоротай был, хоша и вёрткий, спесивый, волок бадью, а она как раз размахнулась – тресь в валун. Руки у него сорвались с ручки-то, а штопор возьми, да и перевертанись. Ручкой ему по кумполу – он с копылков, да и не зевнул ажно. Бадья прямо на голову моему спарнику… - в лепёшку. Я сидел черень крепил у кайла. Камень отлетел и звезданул меня в бок, убил печенку, и ребро - тресь пополам. Я в омморок. Как вытащили, не помню. Очухался тока в избе колдовки…. Ить выходила! О-о-о умна баба была колдовка и её добрее я уж не видывал позже. Много умела Азея, царство небесное ей! Земля пухом…
На вопрос, что он знает о судьбе её, старик ответил:
- Дак, давне-е-енько, ишшо до войны, говорят, померла Азея. Кто-то мне сказывал, как прииск закрыли, так она и погинула. Но да всё одно бы не дожила до теперича.
Женщина судья задала вопрос свидетелю:
- Почему вы внезапно покинули прииск?
Когда правнучка втолковала, он понял вопрос, замешкался, видимо, соображая, зачем же все это понадобилось им.
- Я не спокинул. Ушел пехачём к Петьке-шаманчику. Тунгус был шаманчик, тоже силен, но Азея всё одно шибче его колдовала, – чтоб отсушил он меня от неё. – Огран махнул рукой. – Но да никаво. Шаманил, шаманил – никаво. Я, паря, и подался на Онон к брату, подале от неё, чтоб позабыть. Охотничать зачал, втянулся. Но никаво меня Петя-шаманчик не отсушил от Азейки. Сколь годов я, паря, по ей тиранился. Так и не жанился… из-за нее…. Маялся я по ей, покойнице.
- Вспомните, пожалуйста, что могла делать Азея, - спросив разрешения у судьи, задала вопрос защитница Костяева.
- Ладить людей могла… Одинова коней выворожила: у управляющего – мне это доспелось знать – коней непогода угнала, гроза, трое суток искали. А она за одну ночь слетала и сыскала.
- Как слетала? Она что, летать умела?
- Но, дак ить.
- Как летала? Вы видели?
- Видал – просто подтвердил старик.
- Расскажите нам.
- Дак чо говорить?.. Пых, паря, и полетела!
- Деда, им всё в подробности надо рассказать, - четко отделяя слова, объяснила Иришка, - они не верят, что ты видел. Они спрашивают обмана, не было ли.
- Какой омман!.. Попервости, по молодости лет я тоже думал, омрачает нас всех колдовка. А единова во время её лёту – мне одному весть была, когда Азейка летает по нёбу, а замуж за меня не хочет – пришли мы в полнолунье к её избе с ружьями…. И вот из трубы вылетела она. У человека силы поболе, чем у птицы. Поймаю, думаю, и испрошу слова у неё, ежели взаболь, взаправду она делается птицей, зараз узнать, не врет ли Азейка, что летает. А Котька Шалобан, тот ни перед чем не зробеет, но дак ить взял да пальнул в птицу, поранил в крыло правое.
Азея до сих пор думала, что стрелял в неё Огран.
- В избе тишина. В дверь поторкали – ни слуху, ни духу, - продолжал старик, - мы смикитили, окошко рассадить. Лежит нагишом Азеино тело без души на полу попонкой черной маленько принакрыта. Права рука, верь-не верь, поранена, из раны кровь текёть. Шалобан с перепугу уронил птицу на тело Азеи, та сперва мыргнула, а потом очнулась. Душа в её перескокнула из птицына тела. И помела нас сухим-немазаным. – Старик вздохнул, приподнял очки и пальцем почесал внутренний угол правого глаза. – За то и принял я вековечную муку. А Азея, земля ей пухом, и не узнала, кто в неё стрельнул. А знали мы с Котькой Шалабаном, открой я ей, она бы его живьем в землю тут же вогнала. Котька, не приведи господи, варнак какой был… из чалдонов. Ему тоды коло тридцати маячило. На восьмой день Шалобан сдичал и окочурился.
Судья хотела задать какой-то вопрос, но старик, не слыша, или предугадывая недоверие к его рассказу, продолжал:
- А теперь мне уж нихто не верит. Ни-ихто. Кабы покойница воскресла, она бы уж вам всякой всячины порассказала. Сенька Каверзин сдурел, и… и все. В сосновый кустюм одели. Егорка Полозов на месте подох. Воскресни покойница - она бы вам еще много экого порассказала.
- Она жива, Огран Никитович, - заметно волнуясь, говорит судья Арина Воронова.
Зал заседаний суда замер: как отнесется к этому старик? Все, боясь скрипнуть шеями, бегали взглядами с Азеи на Ограна и обратно. Даже дама, раздражавшая всех громким сморканием, приложив платок к носу, выгусила шею вперед, стараясь дышать через рот.
Огран на Иришкино толмаченье молчал.
- Жива Азея, - повторила судья.
- Жива она, Азея-то, деда, - заострила правнучка.
- Жива, жива, - механически согласился старик. Словоохотливость его потерялась в тех далеких думах. Думах и облегченных, и отягченных вековой мукой. И вновь, уже в другой чужой обстановке больчее и слаще вырисовывалась его не то быль, не то мечта, теперь не различимая, как бы слившаяся в одно. И стояла в глазах теряющих реальный мир и не способных закрыться на мир иллюзорной мечты, его Азея. Сидел он, подперев голову кулаком.
- Подойдите к нему, - попросила судья Азею.
Та встала перед стариком. Он поднял на неё массивные очки, пристально посмотрел и вновь опустил голову.
Азея села на подставленный ей стул. Она ещё умела волноваться в полный накал, хотя давно об этом не знала. Ведь она и вправду верила, что Огран утонул тогда в болоте, в зыбуне.
Старик подался вперед и медленно поднял взгляд, теперь он видел её лицо. Закрыв глаза, он отвернулся и целую вечность возвращал голову обратно. Зал не дышал. Упавший из рук секретаря на сукно стола карандаш наделал грома…. Все вздрогнули.
- Азея… - просто, как будто хотел о чём-то спросить, о чём-то совсем мало интересном, сказал Огран.
- Азея?!.. – Он нахмурился, силясь, что-то припомнить. – Ты за мной?
Она мгновенно гулко отдалилась от него за семь верст и сделалась огромной, как пожар. Тут же напористо приблизилась холодной лавиной потопа.
- Огран Никитич, как здоров?… - громко приветствовала Азея свою юность.
Он хотел что-то сказать. Дрогнули, как у обиженного младенца губы, одна бровь нервно упала вниз, другая тут же вспорхнула крылом. Старик обмяк, в правом глазу появилась «золотая слезинка»… Азея вынула из кармана своей кофты кумачовый платок и подала ему. Старик взял его долго смотрел, потом сжал в трясущийся кулак. Его увели, так и не добившись больше ни слова.
И никто не узнал, что понял старик. За три дня его сознание медленно потухло навсегда…
Ввиду неявки свидетелей со стороны обвинения, суд перенесли на следующий день.
* Силагинела – растение в Южной Америке. В засушливое время года вытаскивает свои корни из земли и катится до тех пор, пока не попадет на влажную почву. И продолжает расти на новом месте.
Птицы, улетая, возвращаются… не всегда
Слетают листья с тополей, Землей оборотиться.
Пришла пора - тоска полей
По улетевшим птицам.
Голубушка, - говорила Трифела Азее, - ты должна знать круг причинностей. Буддизм учит: день сегодняшний, есть следствие дня вчерашнего и причина дня завтрашнего. Тогда ты начнешь задумываться, отчего постигла беда, ждущего твоей помощи страдальца. Рассудишь, к чему это может привести с твоей помощью и без оной.
Четыре истины лежат в основе учения Будды. Первая: жизнь полна страданий. Вторая: причиной их служат неосуществленные желания. Третья: чтобы избежать страданий, надо подавлять в себе желания. Четвертая: достичь этого можно, если идти по пути восьми шагов. Что это значит? Сделать праведными свои воззрения, намерения, речь. Соотнести поступки, быт, стремления, мысли, волю. Лишь тот, кто пройдет эти восемь шагов, достигнет просветления, или нирваны, и вырвется из бесконечного круга перевоплощений. Станешь своего рода Буддой. Ведь Будда не какая-то историческая личность - это «Просвещенный». И первым «Просвещенным» был Гаутама. Один из семи риши, а риши - это мудрец, провидец, человек знающий, что будет. Каждый хочет знать свое будущее, каждый знает его, но не хочет знать.
- А вот я не знаю.
- Знаешь…. Твое будущее - небытие. Ты будешь во всëм и нигде.
- Матушка-птица-Трифела, - задалась вопросом тогда Азея, - правда ли, что человек проживает много жизней и в разных обликах? Правда ли, что твоя душа может вселиться в любую животную тварь?
- Мне это не ведомо. Будет ли ведомо тебе, сказать не могу. Много религий, много и разумений. Много правд, они же и неправда. Истина - сирота. Ты должна быть предана своей вере. Без веры, нет стремлений и дерзновения. Твоя правда - нести добро и облегчения людям. А главное - надежду. Это наша миссия на земле. Ты должна помнить всегда, что Бог не раскрыл еще много тайн, считая, что человек не дорос до них. Ты от природы одарена, познать истину своей миссии. По-матерински полюбить и обласкать ее.
Снова семь (риши). Почему семь, а ни шесть, ни восемь?
Как ни старалась Азея вытеснить из памяти смерть ребенка Вити Мурзина (Панина) - видение надвинулось на нее снежной лавиной, подхватило и понесло не известно куда. Да, она смутно не отметала возможность - летального исхода и рисковала. Рисковала во благо. Утешая себя тем, что исполнит свой долг. Покончить со сложной проблемой, - нужна решимость. И она решила, что последствие может быть только двояким. Либо ребенок станет ходить, обретет возможность передвигаться по земле, либо останется лишенным всякой надежды. Будет обезноженным, живой недвижимостью. Но Азея никак не ожидала скорой третьей причинности - смерти. В заключении она утешала себя тем, что выполнила одну из заповедей клана шаманок и колдуний: пробовать, пробовать, пробовать. А проба - всегда удача. Даже если она прошла с отрицательным результатом. Последнее время успокаивала себя тем, что избавила ребенка и семью от земных мучений… Смерть - это ни конец, смерть - это начало.
После не совсем удавшегося заседания суда Азея вернулась в камеру в траурно-торжественном настроении. Она попросила у дежурного милиционера лист бумаги и карандаш. Быстро что-то написала, свернула пополам, обозначила адресат: «Венцову». Склеила лист своей слюной и подала вместе с карандашом тому же милиционеру.
Встав лицом к своим сокамерницам, сказала: «Я ухожу. Живите долго». Женщины переглянулись, пожали плечами и продолжили свой шепотный разговор. Азея легла на топчан, вытянулась, положила руки на грудь и успокоилась.
Через какое-то время сытуха окликнула Азею - задать той какой-то вопрос. Ей ответила тишина. Обе арестантки долго смотрели на недвижную соседку. Потом, щупленькая встала, дотронулась руки Азеи. Рука была теплая, но одеревеневшая. Женщина припала к груди старушки ухом:
- Да она умерла! - Озираясь на труп, стала кулаком стучать в дверь. Ее товарка приняла вертикальное положение.
Минут через сорок в камере оказалась капитан милиции, защитница Костяева, следователь Венцов, врач и двое санитаров. Врач констатировал - смерть наступила в результате сердечной недостаточности. Венцов подумал: «В нашей стране хроническая сердечная недостаточность». Он безучастно наблюдал за тем, как два санитара вынесли труп Стародубовой. Дежурный подал ему пакет, склеенный слюной. «Вам, товарищ капитан, послание с того света». Венцов развернул лист, на котором крупными буквами было написано одно слово «Стоит». С большой буквы и с точкой. Он не думал скрывать это от Костяевой. «Что стоúт? Где стоúт?» - недоумевала Нэля. «Ударение не там стоит», - Венцов вяло поднял руку, отдать честь, но рука на полпути налилась свинцом и упала. Андрей переступил порог и пошел, куда глаза глядят. Он понял: это колдунья дала ответ на его вопросы: «Стоит ли заниматься незаконным делом?»; «Стоит ли жить без любви, без брака?»; «Стоит ли рисковать просто из интереса?»; «Стоит ли подвергать себя опасности в безнадежном деле?»; «Стоит ли помогать обреченным?»
Не осознавая, он пошел в обратную от своего дома сторону, к вокзалу. Но на вокзале ему было нечего делать. Он не понял, что его вдруг потянуло в туннель под железнодорожной линией, на другую сторону речки. К дому Федорчуков. И он забыл о своем внутреннем зове. Ему хотелось одиночества. Почему-то город для него опустел. Он не чувствовал себя. Опустошение было омерзительным. Что случилось? Было состояние, ровно он потерял близкого человека. Нет, это какое-то наваждение?! Помрачение сознания. Была ли ему старуха колдунья симпатична? Он этого не знает. Но чувство какой-то кошмарной потери усиливалось. Не его личной потери, но глобальной невозвратности. Он даже не мог определить, для кого. Тоска сосала все его существо. Подул сильный ветер. Андрей спиной прислонился к стенке нежилого двухэтажного дома и, съежившись, погрузился в ничегонидумание.
Утром в следственном отделе милиции Венцова ожидала странная весть. Труп колдуньи исчез. В сопровождении трех милиционеров Венцов вошел в комнату, которую называли прозекторской, хотя, вскрытие трупов там не производилось. Просто временно хранились умершие и убитые, в основном для опознания. Андрея Леонидовича сразу привлекла открытая форточка с металлической решеткой, в которой на ветру трепыхалось птичье перо. Когда он подошел к окну, и внимательно осмотрел все, ему показалось, что это перышко воткнуто человеческой рукой, ибо птица сама не могла воткнуть его в щель, образовавшуюся в раме открытой форточки. Дежурный, лейтенант Посолов утверждает, что дверь всю ночь была закрыта на ключ. Что из здания милиции никто не выходил. Вызовов в эту ночь не было, и экстренная выездная бригада дулась в карты. Начальник милиции приказал завести новое судебное дело. А Венцов почувствовал облегчение, которое сменилось странной тоской, подобно саднящей тирании. Ему поручили новое дело об убийстве библиотекаря, труп которого обнаружили вчера в воскресенье какие-то дети.
Андрей Венцов нарисовал себе возможную картину. Колдунья вовсе не умерла, ввела себя в состояние комы, такое многажды проделывали над собой йоги. Он вспомнил, что где-то читал про индийского йога Хариду, который доказать англичанину, умер на несколько дней. Его закопали в могилу и выставили охрану. Когда откопали, Харида, покрывшийся плесенью, ожил, встал и обратился к англичанину: «Ну, теперь веришь?»
Ожившая колдунья встала перед окном дежурного, введя его в шок. А шок - это уже измененное состояние сознания: гипноз. При умелом управлении этим состоянием (трансом), можно заставить дежурного, закрыть на ключ за нею дверь и внушить ему амнезию. То есть полное забвения этого промежутка времени. Андрей был в уверенности, что Азею теперь практически обнаружить где-либо невозможно. Андрей занимался самоуспокоением, ему хотелось, чтобы колдунья осталась жива, а на самом деле он этого не знал.
В обеденный перерыв он отправился к Федорчукам. Шел со смутным предчувствием какой-то перемены в жизни. Была золотая осень, день стоял солнечный погожий. Радостно, наверно было и оттого, что колдунья не умерла. Не умерла - хотя в этом он был не очень уверен.
Николая Степановича дома не было. Впервые он увидел Маринку, которая смело пошла к нему на руки. Соня обрадовалась приходу Андрея. У нее было превосходное настроение. В комнатах было тепло и солнечно.
- Ну, я вас оставлю, знакомьтесь, пойду, приготовлю обед.
Поставив кастрюлю на огонь, она вернулась в комнату, где находились ее дочь Маринка и ее желанный гость Андрей Венцов. Задержавшись около раскрытой двери, из-за портьер она услышала голос Венцова:
- Мариночка, а ведь я твой папа.
Соня вернулась на кухню, взяла сигарету, чиркнула спичку, застыла. Спичка догорела, обожгла ей пальцы. Погасив спичку, она смяла сигарету, выбросила ее. Прислонилась к стенке и заплакала.
Назад |