Юрий Михайлов
Записано по рассказам ветеранов-фронтовиков
Не ордена ради
Михайлов Михаил Ефимович
оборонял Сталинград, освобождал Крым, Донбасс, Кёнигсберг
Эту историю рассказал мне при жизни отец Михаил Ефимович Михайлов. Шел 1944 год. На Украине бушевала весна: что ей, безудержной, страстной, война... У нее свои заботы: оживить землю, напоить травы, деревья, цветом покрыть сады. Весна ощущалась в каждой частице воздуха там, где возникало временное затишье.
Немцы отступали, оставляя село за селом, и нужно было знать их новое расположение. Обремененные обозами, быстро передвигаться они не могли. В штабе дивизии запросили разведданные, чтобы точнее оконтурить еще занятые фашистами территории и обозначить силы, которыми они располагают. Для этого были сформированы разведгруппы из опытных, наблюдательных, инициативных бойцов.
В одной из таких групп и оказались Михаил Михайлов, его друг Андрей Лутшин и молодой младший лейтенант, имя которого лучше не называть. Разведчики выехали на лошадях ближе к вечеру. Стояла полная тишина, повеяло прохладой, обострились весенние запахи. Думалось вовсе не о войне, а о том, как хорошо жить. Но привычка замечать малейшие изменения обстановки не покидала опытных разведчиков ни на мгновение.
Осторожно по редкому березнику и ольшанику подъехали к небольшому селу. Во многих окнах еще мелькали огоньки. Присутствие немцев никак не ощущалось: ни техники, ни обозов, ни картавого говора – полная тишина. Хозяева крайних хат сообщили, что немцы ушли еще днем, и в селе не оставили даже заградительной группы...
Этого было достаточно, чтобы ехать дальше, но с еще большей осторожностью. Скоро разведчики оказались возле следующего села. Спешились, затаились в кустах и стали наблюдать. Послышались лошадиный храп, неразборчивые возгласы, шорохи от перемещения людей и вещей. Разведчики поняли, что какое-то подразделение немцев задержалось здесь на ночь, но утром собирается уходить.
– Ну что, – спросил Михаил, – устроим им панику?
– Давай, – охотно отозвался Андрей. – Ночью не разберут, кто и откуда стреляет. Точно переполох будет.
– Какую еще панику? – смущенно произнес младший лейтенант. В темноте испуг на его лице был не заметен, но голос, как будто придавленный, выдал молодого офицера.
– Товарищ младший лейтенант, нам же нужно выяснить, сколько тут немцев, какова их сила... – находчиво ответил Михаил.
– А-а-а, – протянул офицер, не решаясь возразить.
– Мы зайдем с тыла, а вы пока можете здесь схорониться.
– Нет, с вами пойду, – младший лейтенант явно боялся остаться один.
А Михаила с Андреем так и подмывало переполошить фрицев и обратить в бегство. Они хорошо представляли себе, в каком подавленном состоянии отступали немцы. Бойцы обошли село, за огородами бросили пару гранат и начали стрелять. Немцы загомонили, забегали и довольно быстро двинулись прочь от деревни, видимо, уже были готовы к бегству.
Троих фрицев удалось пленить. Они безвольно ждали своей участи, повторяя одну фразу – «нихт шиссен».
– Да уймитесь вы! – прикрикнул Андрей. – Что делать с ними будем? – обратился он к младшему лейтенанту.
Тот промямлил что-то невнятное, и стало ясно: офицерик в полной растерянности, как и эти немцы.
– Товарищ младший лейтенант, а что если вы отведете их в штаб, сообщите там, где мы обнаружили фрицев, – это будет оперативно и правильно, – нашелся Михаил. – А мы тут еще немного покружим: надо же убедиться, что при наступлении сюрпризов от неприятеля не будет.
– А как же вы... без меня? – нерешительно спросил офицер.
Михаил и Андрей хохотнули про себя, но смущать неопытного и робкого товарища не собирались.
– Мы ж тертые и битые, как собаки, и хитрые, как лисы... – улыбнулся Андрей. – А пленные теперь
Записано по рассказам ветеранов-фронтовиков
Не ордена ради
Михайлов Михаил Ефимович
оборонял Сталинград, освобождал Крым, Донбасс, Кёнигсберг
Эту историю рассказал мне при жизни отец Михаил Ефимович Михайлов. Шел 1944 год. На Украине бушевала весна: что ей, безудержной, страстной, война... У нее свои заботы: оживить землю, напоить травы, деревья, цветом покрыть сады. Весна ощущалась в каждой частице воздуха там, где возникало временное затишье.
Немцы отступали, оставляя село за селом, и нужно было знать их новое расположение. Обремененные обозами, быстро передвигаться они не могли. В штабе дивизии запросили разведданные, чтобы точнее оконтурить еще занятые фашистами территории и обозначить силы, которыми они располагают. Для этого были сформированы разведгруппы из опытных, наблюдательных, инициативных бойцов.
В одной из таких групп и оказались Михаил Михайлов, его друг Андрей Лутшин и молодой младший лейтенант, имя которого лучше не называть. Разведчики выехали на лошадях ближе к вечеру. Стояла полная тишина, повеяло прохладой, обострились весенние запахи. Думалось вовсе не о войне, а о том, как хорошо жить. Но привычка замечать малейшие изменения обстановки не покидала опытных разведчиков ни на мгновение.
Осторожно по редкому березнику и ольшанику подъехали к небольшому селу. Во многих окнах еще мелькали огоньки. Присутствие немцев никак не ощущалось: ни техники, ни обозов, ни картавого говора – полная тишина. Хозяева крайних хат сообщили, что немцы ушли еще днем, и в селе не оставили даже заградительной группы...
Этого было достаточно, чтобы ехать дальше, но с еще большей осторожностью. Скоро разведчики оказались возле следующего села. Спешились, затаились в кустах и стали наблюдать. Послышались лошадиный храп, неразборчивые возгласы, шорохи от перемещения людей и вещей. Разведчики поняли, что какое-то подразделение немцев задержалось здесь на ночь, но утром собирается уходить.
– Ну что, – спросил Михаил, – устроим им панику?
– Давай, – охотно отозвался Андрей. – Ночью не разберут, кто и откуда стреляет. Точно переполох будет.
– Какую еще панику? – смущенно произнес младший лейтенант. В темноте испуг на его лице был не заметен, но голос, как будто придавленный, выдал молодого офицера.
– Товарищ младший лейтенант, нам же нужно выяснить, сколько тут немцев, какова их сила... – находчиво ответил Михаил.
– А-а-а, – протянул офицер, не решаясь возразить.
– Мы зайдем с тыла, а вы пока можете здесь схорониться.
– Нет, с вами пойду, – младший лейтенант явно боялся остаться один.
А Михаила с Андреем так и подмывало переполошить фрицев и обратить в бегство. Они хорошо представляли себе, в каком подавленном состоянии отступали немцы. Бойцы обошли село, за огородами бросили пару гранат и начали стрелять. Немцы загомонили, забегали и довольно быстро двинулись прочь от деревни, видимо, уже были готовы к бегству.
Троих фрицев удалось пленить. Они безвольно ждали своей участи, повторяя одну фразу – «нихт шиссен».
– Да уймитесь вы! – прикрикнул Андрей. – Что делать с ними будем? – обратился он к младшему лейтенанту.
Тот промямлил что-то невнятное, и стало ясно: офицерик в полной растерянности, как и эти немцы.
– Товарищ младший лейтенант, а что если вы отведете их в штаб, сообщите там, где мы обнаружили фрицев, – это будет оперативно и правильно, – нашелся Михаил. – А мы тут еще немного покружим: надо же убедиться, что при наступлении сюрпризов от неприятеля не будет.
– А как же вы... без меня? – нерешительно спросил офицер.
Михаил и Андрей хохотнули про себя, но смущать неопытного и робкого товарища не собирались.
– Мы ж тертые и битые, как собаки, и хитрые, как лисы... – улыбнулся Андрей. – А пленные теперь
не дернутся – вон как напуганы... Дорога тут одна – не заплутаете.
– Хорошо, – взбодрился офицер.
Пленных связали и пустили вперед, а младший лейтенант сел на коня и не спеша поехал за ними.
А разведчики, свободные от заботы беречь жизнь офицера, двинулись дальше. Вот уже и третье, более крупное село. На въезде стоит фашистский танк. Убедившись, что экипажа и часовых нет, парни стали огибать деревню, чтобы, как в прошлый раз, зайти в нее с огородов. Лошадей оставили в березнике. Страха не было никакого: советские войска весной 1944 года уверенно наступали, и морально сломленный, перепуганный немец боялся каждого куста и особенно неожиданного наступления коварных русских.
– Нам бы старосту найти, – сказал Михаил.
– Зачем? – спросил Андрей.
– Чтобы собрать укрытых окруженцев, спасенных раненых. Они наверняка тут есть, как и в других освобожденных селах. Заглянем-ка в тот дом, где в окошке огонек.
Вокруг хаты ничто не намекало на присутствие немцев.
– Я пойду, а ты покарауль, – предложил Андрей. – Дай только ремень подтяну – все-таки мы здесь первые представители Красной армии...
Постучав, Андрей зашел в дом. Не спал один хозяин, но все домочадцы разом проснулись. Ребятишки с полатей смотрели пристально, с искорками радости в глазах от того, что Красная армия пришла.
Разговор с хозяином был тихий и скорый.
– Староста живет неподалеку. Пройдете три огорода, четвертый его. Не беспокойтесь, нормальный мужик, поможет.
Хата старосты оказалась просторной, не было видно, кто в ней, но немцами и не пахло. Разведчики постучали в окно. Вышел высокий, худой пожилой мужчина. Бойцы коротко объяснили причину своего появления.
– По хатам немало бывших военных, – сообщил староста. – Пока тихо сидели, не высовывались, ждали освобождения. Многие с оружием. Думаю, легко соберем человек десять-пятнадцать. Вы тут располагайтесь пока, а я пойду по хатам. Не боитесь, не сдам. Село родное, мне тут немчура не нужна. Пусть выметается, пока всю не перебили...
Разведчиков одолевала усталость, но и присесть нельзя было – мало ли что через минуту случится. К тому же беспокойная ночь обещала новые приключения.
Староста вернулся через полчаса с десятком человек. Михаил и Андрей ожидали их за домом. Вышли осторожно, с автоматами наизготовку.
– Привет, мужики, оружие есть? – спросил Михаил.
– Имеется, сохранили...
– Ну что, повоюем?
– Повоюем... Сколько можно отсиживаться и прятаться, будто мы на чужой земле, – забормотали мужики.
– Мы не крысы, чтобы вечно в норах сидеть, – громче других ответил крепкий, среднего роста мужчина, возможно, бывший командир.
– Тогда слушай меня: расходимся по огородам и устраиваем сплошную пальбу. У кого есть гранаты, рваните несколько для начала в разных местах минут через пять. Вперед! – скомандовал Михаил.
И началась заваруха! Несколько взрывов в ночи подняли немцев на ноги. С разных сторон раздались беспорядочные винтовочные выстрелы, застрочили шмайссеры. Скоро уже непонятно стало, где немцы, а где русские. Фрицы, похоже, в полной неразберихе по своим стрелять начали – тем самым устроили еще больший переполох. Линейная часть довольно быстро свернулась и ушла из деревни. Когда стало ясно, что боевые подразделения противника покинули село, разведчики с мужиками преградили обозникам дорогу. Те сразу побросали оружие, надеясь сохранить жизни. Пленных оказалось около ста. Среди них были связисты, интенданты, повары и плотники. Никто не сопротивлялся... Всех выстроили в колонну и вместе с огромным обозом на лошадиной тяге повели в сторону расположения штаба.
Утром начался дождь. Разведчики и пленные промокли насквозь. Двигались медленно: обоз с десятками телег, груженых боеприпасами, провиантом, вещами, документами, бросить было нельзя, а он еле тащился... А утром ударил сильный мороз, да такой, что полушубки заледенели. У Михаила рукава подмышками сломались. И было совсем не смешно в долгой и утомительной дороге после бессонной, сумасшедшей ночи.
В штабе дивизии Михайлова и Лутшина встретили как героев. После доклада о результатах разведки и неожиданного боя их накормили, напоили чаем, выдав при этом по двести граммов водки. Потом нашли для них теплое место, чтобы выспались. И что особенно важно, начальник штаба дивизии пообещал оформить на них наградные документы.
– Будут вам ордена Красного Знамени, потому что проявили вы себя геройски. Храбрость ваша – пример для всех бойцов! Спасибо, родные мои!
А утром немцы начали массированную бомбардировку частей и штаба дивизии. Одна из бомб угодила в машину выехавшего на свою беду начальника штаба. Он погиб, в машине вместе с ним сгорели и наградные документы.
Героям досадно было, что орденов не получат. Зато остались живы, здоровы. А вот начальника, прекрасного человека, который всегда заботился о простом солдате, похоронили. Смотреть было не на что: обгорелые останки. Три автоматные очереди в небо и вечная память стали завершением пути талантливого руководителя и опытного командира.
Имя его не назову, потому что отец вспомнить не смог. Но память о достойном человеке передалась мне. Думаю, его охотно приняло небесное воинство. Как и моего отца, которому сейчас исполнилось бы 106 лет. А что касается несостоявшегося ордена, так отец на мой вопрос ответил просто: «Не ради орденов сражались...»
Кстати, Михаил Ефимович Михайлов награжден орденами Славы и Отечественной войны, медалями «За оборону Сталинграда», «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Кёнигсберга» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»
Спас себя и командира
Дудзинский Харитон Филиппович
прошел дорогами войны от Ржева до Берлина
Случилось это при освобождении Минска. Бои шли жестокие. Наступление красиво только в книжках и кино. В действительности это огромные потери для наступающей стороны. А для конкретного человека, возможно, конец жизни. На младшего сержанта Харитона Дудзинского была оформлена похоронка. Но он спас себя...
Атака... Пулями и кровью захлебнулась пехота. Но нельзя было ослаблять натиска. Иначе все пришлось бы начинать сначала. Приказ необходимо выполнить. Харитон бежал по вздыбленной, изувеченной земле навстречу смерти, целящейся из немецких окопов. Сколько раз он удивлялся, что выходил из боя живым. Из нескольких сот человек могло остаться два десятка бойцов. И среди них – он.
Страшно не было – привычка смертника. Инстинкт подсказывал, когда броситься на землю и когда снова рвануться вперед. При новом рывке пуля вошла в грудь возле шеи. А вышла ниже пояса. Но остался в сознании, и ноги идут. Шел, не ощущая времени, по каким-то болотинам голый по пояс, надеясь живым добраться до своих. Дотянул.
В санчасти не поверили:
– Кто тебя доставил? Как ты мог дойти с таким ранением?
Харитона отправили лечиться в ленинградский госпиталь. Могли комиссовать. Но оставили в строю. Видимо, из-за того, что сын «врага народа».
Родился Харитон в семье крестьянина Филиппа Иосифовича Дудзинского в поселке Невский Барзасского района. 5 августа 1937 года отца арестовали. Обвинили в том, что настроен против советской власти, ведет в колхозе имени Карла Маркса контрреволюционную агитацию. Расстреляли 4 октября того же года в возрасте шестидесяти двух лет.
А сын «врага», реабилитированного в 1989 году, до войны ударно трудился в колхозе и даже был премирован велосипедом. Тамошний председатель Иосиф Киселик парня, как и всех односельчан, оберегал от репрессий. Многие ему говорили спасибо.
А сын «врага» пошел воевать с фашистами и не искал окопа поглубже, службы потише.
А сын «врага» дошел до Берлина и брал рейхстаг. Начал воевать под Ржевом, где из сослуживцев мало кто в живых остался. Награжден орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За освобождение Минска», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией».
Смелым, мужественным солдатом был Харитон. Вот архивная выписка о награждении: «От имени Президиума Верховного Совета СССР награждаю медалью «За отвагу» ручного пулеметчика второй стрелковой роты младшего сержанта Дудзинского Харитона Филипповича за то, что в бою 28 августа 1944 года в районе деревни Аделино Витебской области вел шквальный огонь из пулемета, отражая контратаку врага. В этом бою тов. Дудзинский был ранен».
А вот справка из Центрального архива Министерства обороны Российской Федерации: «В уличном бою в городе Берлин 30 апреля 1945 года тов. Дудзинский Х. Ф. отражал контратаку превосходящих сил противника, огнем из автомата уничтожил шесть немецких солдат и одного офицера. Когда был ранен командир взвода, он под огнем противника, рискуя жизнью, вынес его с поля боя, доставил в ПМП, чем спас его жизнь».
– И так я дошел до Берлина, – вспоминал Харитон Филиппович. – Немцы прятались в метро. Солдаты, офицеры выходили оттуда с поднятыми руками. Выглядели как побитые псы. А взять рейхстаг уже не составляло великого труда. Зато потом наш брат в честь победы устроил шквальный салют. Многие, однако, погибали и позже. И не только в стычках с фашистами. Грешным делом иной раз солдатики пробовали хмельное из немецких запасов. А оно оказывалось отравленным. Но вообще-то дисциплина в войсках была крепкая. Жукова и Рокоссовского, по приказу которого опальных сибиряков собрали в лыжный батальон, почитали как отцов.
Вот такая история. После войны Харитон Филиппович долгое время работал в Яйском леспромхозе. Все время был в передовиках. Оттуда и ушел на пенсию. Успел вырастить сыновей – Владимира,Юрия, Валерия, Виктора. Владимир на шахте «Бирюлинская» возглавлял одну из лучших бригад.
Судьба отвела Дудзинскому-старшему жизнь трудную, но удивительную. И останется он в памяти земляков победителем!
Сибиряк дошел до рейхстага
Клыков Григорий Егорович –
от форсирования Дона до взятия Берлина
Первый бой – страхи великие...
Вечером 14 декабря 1942 года войска Красной армии форсировали средний Дон. Григорий Клыков был в составе 31-го мотострелкового полка.
На реке – лед, на льду настилы. По ним пошли танки. Немцы не ответили огнем, наши «Катюши» их ошеломили. Но лед все равно где-то ломался, и по нему – вода. Для пехоты «тротуаров» не делали. А у Григория и его товарищей ноги в ботинках с обмотками. Молодых солдат из Москвы к Дону доставили в летней форме. Дали только бушлаты да винтовки.
Вперед, вперед! На другом берегу вспышки, разрывы, грохот. Мороз нешуточный, а ноги мокрые. Спасало только движение и ощущение, что ты – это не ты, а часть людской массы, живого потока.
Выбрались на берег, закрепились возле железнодорожной станции Таловая. Костер в заснеженном поле не разведешь, и Григорий до утра грел ноги у выхлопной трубы танка.
Через несколько дней ему с товарищами выпало идти на розыски затаившихся немцев. Пока шел бой, где-то справа бил вражеский станковый пулемет. Туда ночью и направились. Вышли к деревне. В двухстах метрах от группы обозначились сараи, избы. Григорий – второй номер пулеметного расчета. Первый номер чуть отстал. Нужно было его дождаться. А офицер оказался впереди. Только он сделал очередную перебежку, из сарая высыпали немцы.
Григорий выстрелил по ним из винтовки. Засвистели ответные пули. Пришлось залечь. Что-то обожгло плечо, гимнастерка стала мокрой и теплой. Понял, что ранен и должен выбираться. По ориентирам, которые дали разведчикам, вышел к другой деревне. В ней нужно было найти санчасть. Но силы кончались, и Григорий заснул в одной из пустых изб.
На следующий день добрался до санчасти. Рану ему обработали и перевязали. Потом Григория отправили в Котовск для лечения в госпитале.
Дорого обошлось ему боевое крещение. Вспоминал,¸ как в него, уже раненого, палили немцы. Головы нельзя было поднять. Еле выполз. Повезло, а вот тому офицеру – нет...
Думал о брате Юрии: «На каком он фронте сейчас, жив ли?» Думал о родителях: Егоре Григорьевиче и Анне Никандоровне. Тяжелая выпала им доля. Трудились на земле в алтайском Паклино. Но в 1930 году всю семью сослали в Нарымский край. Ни кола, ни двора. Да еще и надзор. «Враги народа»... А сыновьям Родину защищать доверили. На фронте все равны, на всех смерть ворожит: жить или не жить.
Через месяц после ранения Григорий вернулся в строй. Возле Старого Оскола шло формирование частей. Записали в артиллерийский противотанковый полк. С ним Григорий и попал на Курскую дугу. Был шофером, возил снаряды и горючее в бочках.
– Как бомбежка – от машины подальше, – вспоминает ветеран. – Прямое попадание – и ничего от тебя не останется. А к наступлению готовились серьезно. Много пришлось поездить. Когда все началось, земля гудела и горела. Дымище – солнца не видно. Ад кромешный.
Другое дело – победа. Это великая радость. До нее Григорию довелось пройти с войсками под командованием маршала Конева Белоруссию, Польшу, Германию. Медаль «За взятие Берлина» напоминает об этом походе. У стен рейхстага война для Григория не закончилась. Со своим полком он еще освобождал Прагу. Есть у него и за это медаль. Потом полк вернули в Германию, стоял недалеко от Потсдама.
Демобилизовали Григория в 1946 году. Обстроился в Кургановке. Работал на шахте «Южная». Забрал к себе мать, женился. Воспитал дочерей Антонину и Зинаиду. Теперь у него есть внуки и правнуки. Одного из правнуков зовут Григорием, как прадеда. Пусть с гордостью носит это имя.
Муж пал под Сталинградом
Скачков Николай Андреевич,
политрук Красной армии
Родился Николай Андреевич в большом селе Трескино Пензенской области. Выучился на зоотехника, но мечтал быть военным, более того – политруком. Политрук в Красной Армии – все равно что отец родной: ободрит, вдохновит, первый в бой поведет. Из-за близорукости Николая в армию не брали, хотя роста он был высокого, здоровья отменного. Однако в конце концов военком сдался, и Николая отправили в Закавказье, на границу с Турцией. Там нужны были зоотехники, умеющие управляться с лошадьми. Во время одного из боевых дежурств Николай повредил ногу. После излечения ему дали отпуск на родину.
По соседству с Трескино другое большое село – Сердоба. В нем жила, день ото дня расцветая, юная Нина Пилипенко. Семья Пилипенко известная: дед Нины служил в чапаевской дивизии, отец – дорожный мастер. Но не потому потянуло Николая к Нине. Увидел он в ней красавицу: серые, выразительные глаза, волнистые волосы. Он решительно предложил ей ехать с ним на Кавказ. И Нина, недолго думая, согласилась.
Разлучила их война. Николай отбыл на фронт, а Нина вернулась в родное село. Часто приходили письма от мужа, душевные, искренние, иногда со стихами Николая.
Весной 1942 года у Нины родилась дочь Леночка, Елена Николаевна Скачкова.
Отцу довелось увидеть трехмесячную дочурку летом 1942 года, после счастливого спасения под Киевом. Немцы, пропустив по мосту через Днепр воинский эшелон, затем методично его разбомбили. Николай с фельдшером и группой солдат спаслись в посевах, тянувшихся вдоль железной дороги. Вплавь они перебрались на не занятый врагом берег.
Николай ехал к новому пункту назначения. Дорога проходила недалеко от родных мест, и Николаю разрешили отлучиться, чтобы повидаться с женой и дочуркой. Это была последняя встреча Нины и Николая. Политрук Скачков погиб 18 сентября 1942 года под Сталинградом у села Самафаловка, на переломе войны, когда, по сути, решались судьбы мира...
Гибель мужа повергла Нину Антоновну в глубокую депрессию. Только дочка отвлекала от мрачных мыслей. Да еще работа.
Нина окончила школу. Когда началась война, всех мужчин-учителей призвали в армию. И пришлось ей, недавней выпускнице, стать учительницей начальных классов. Жила с отцом и работала в селе Бунино Пензенской области. Перевезла к себе свекровь. Но через некоторое время та вернулась в Трескино, где, как ей казалось, жить в военное время было легче.
А Нина растила дочь и воспитывала ребятишек в школе. Документ, подтверждающий, что прошла учительские курсы и имеет опыт работы, получила только после войны. Когда у сестры умер муж, офицер-фронтовик, переехала к ней в Кузбасс в город Междуреченск. Но тяжесть с души Нины не спадала, мыслями она возвращалась к любимому мужу. Поздними вечерами перечитывала его письма. Это и помогло выжить и обрести душевный мир.
Из фронтовых писем Николая Скачкова
22.11.41. «Здравствуй, дорогая Нина! Мое продолжительное молчание объясняю тем, что в течение месяца я находился в окружении и насилу перебрался к своим, то есть – в Кр. Армию. Чувствую себя хорошо, только сильно утомлен месячным переходом по фашистскому тылу. Скучаю по тебе. Единственная отрада – смотреть на твое фото».
10.04.42. «Зачем пугать и волновать себя всякого рода надуманными фантазиями. Меня ни один черт не убьет! Разве мы начали нашу совместную жизнь, чтобы прекратить ее в самом начале, даже не дав расцвести ей? Этого не может быть, и этого никогда, слышишь, не будет!.. Мы с тобой еще так заживем, что умирать никогда не захочется!.. Вот только бы скорее этих гадов разбить. В твоих письмах заключены сейчас все мои мечты, надежды, вся моя любовь и вся жизнь!»
4.05.42. «Бывают в жизни такие состояния, чувства, которые не поддаются суждению разума. Или это от сознания бессилия удовлетворить безумное желание видеть тебя, когда особенно необходима поддержка друга... Если бы увидеть тебя хоть на несколько часов...
Не в ладу с холодной волей
Кипяток сердечных струй.
Весна у нас в полном расцвете. Трава такая сочная, нежная. Деревья зеленеют как на картинах Рубенса. А кругом теплый опьяняющий аромат... Природа никак не хочет понимать войны...»
21.05.42. «Скучаю по тебе, по любимым нашим старикам, по нашим полям, садам, лесам. Словом, по всему, что мне так близко и дорого.
Я не знаю, чем и объяснить
Этой грусти о любимом крае.
Будто раз и навсегда порвали
Наших связей родственную нить.
Оттого, быть может, и сильней
Заскучал я в грохоте снарядов
О тяжёлой россыпи кудрей,
О далёких шоколадных взглядах».
6.6.42. «Да, теперь я уже папаша. Смешно, но солидно. Мне все не верится. Чувствую себя иногда еще по-мальчишески...»
21.08.42. «Ну как там поживает дочура? Как бы мне хотелось увидеть ее сейчас. Она ни на час не выходит у меня из головы. И я, как на экране, вижу ее такой, какою она осталась в моей памяти. Поцелуй ее за меня крепко-крепко».
5.09.42. «Я живу хорошо, только скучаю. Днем, конечно, скучать некогда. Но когда наступает время сна – вот беда: все мысли свои отдаю вам, нашему будущему».
6.09.42. Последнее письмо. «Наилучших пожеланий в жизни. А Леночке – расти и полнеть. Чтобы к моему приходу после окончания войны она уже бегала и могла рассказать мне все о вас... Я жив и здоров. И буду, конечно, жить...»
Позвала родная кровь
Толпыгин Фёдор Степанович,
поколение детей войны
Об этом жизненном эпизоде рассказал мне Анатолий Толпыгин – ветеран-шахтер, отрочество которого выпало на военные годы. История обычная для того времени, характерная. В ней отражена судьба целого поколения – детей войны.
– Вот и мы стали стариками, – сказал, вспоминая далекие дни, Анатолий Фёдорович, – но авторитет отцов своих, прошедших войну, все также считаем наивысшим, незыблемым, недостижимым для нас. Давно не стало отца, а все равно он для меня главный судья и советчик.
Семья Толпыгиных жила в кузбасском Анжеро-Судженске. Отца Анатолия, Фёдора Степановича, еще до войны призвали на воинскую службу моряком Тихоокеанского флота. Когда фашисты подошли к столице, двадцать тысяч моряков-дальневосточников бросили на оборону Москвы. Во время разведки Фёдора ранило в ногу. Подлечившись, он вернулся в строй.
Анатолию было в то время девять лет. Скучал по отцу, держался матери, помогал ей во всем. Но невзгоды подорвали здоровье Антонины Петровны, и в 1943 году она скончалась, не дождавшись возвращения мужа. Тетка Шура определила Анатолия в детский дом на Алтае. Оставить у себя не могла: у самой было трое детей, и жила она на квартире.
Подневольную детдомовскую жизнь Анатолий терпеть не мог. Случалось, убегали с пацанами «на фронт» бить фашистов. Но «вояк» быстро задерживали и возвращали под крышу воспитательного учреждения.
В конце лета 1943 года Анатолий снова сбежал и на этот раз не оплошал: направился в родную сторону. В одной деревне, ища съестное, остановился возле цыганки, поманившей его пальцем.
– Куда, паренек, путь держишь? – спросила она.
Анатолий коротко объяснил. Тогда цыганка промолвила странные слова:
– Иди, иди – тебя ведь родная кровь зовет.
Мальчишка поначалу не придал им значение: «Какая родная кровь? Тетка что ли? Нужен я ей... А батя... Батя – на фронте, растворился в огромных просторах, будто его и нет. Один я на белом свете...».
В Анжерке Анатолий три дня болтался, ночуя у своих друзей. Как-то сидели они с товарищем на бугорке и толковали про всякое. И тут дружок заметил женскую фигуру на мостике через речушку: «Смотри, вон тетка Шура идет».
Анатолий кинулся к тетке, а та сначала растерялась, увидев невесть откуда взявшегося племянника, а потом всплеснула руками:
– Господи, твой отец только что был здесь, на вокзал отправился – на фронт возвращается.
Сердце у Толика чуть не вырвалось из груди, дыхание перехватило. Вспомнились слова цыганки. «Вот дурак... Батя из такой дали приехал, чтобы меня поведать, а я шлялся по дворам». Слезы навернулись на глаза.
– Может, еще успеем задержать, – успокоила тетя Шура.
Она позвонила на вокзал из своей столовой, где работала. Вокзальные служащие передали Фёдору Степановичу, что его сын у тетки, и тот сразу направился к сестре.
– Папка, родненький, как здорово, что ты здесь, – причитал прижавшийся к солдату Толик. – Возьми меня с собой – я тебе помогать буду. Все, что скажешь, сделаю.
Фёдор Степанович поцеловал сына, расспросил его обо всех приключениях, о матери. Попросил больше никуда не бегать. На фронт, конечно, не взял, но о судьбе сына позаботился. Привел в семью своих друзей и сказал: «Будешь жить здесь, почитай Лидию Денисовну как мать».
Через несколько лет отец вернулся домой, и была новая встреча. Но ту, посередине войны, жгучую до боли в сердце, сладкую, как родник в знойный день, Анатолий запомнил на всю жизнь.
г. Берёзовский
– Хорошо, – взбодрился офицер.
Пленных связали и пустили вперед, а младший лейтенант сел на коня и не спеша поехал за ними.
А разведчики, свободные от заботы беречь жизнь офицера, двинулись дальше. Вот уже и третье, более крупное село. На въезде стоит фашистский танк. Убедившись, что экипажа и часовых нет, парни стали огибать деревню, чтобы, как в прошлый раз, зайти в нее с огородов. Лошадей оставили в березнике. Страха не было никакого: советские войска весной 1944 года уверенно наступали, и морально сломленный, перепуганный немец боялся каждого куста и особенно неожиданного наступления коварных русских.
– Нам бы старосту найти, – сказал Михаил.
– Зачем? – спросил Андрей.
– Чтобы собрать укрытых окруженцев, спасенных раненых. Они наверняка тут есть, как и в других освобожденных селах. Заглянем-ка в тот дом, где в окошке огонек.
Вокруг хаты ничто не намекало на присутствие немцев.
– Я пойду, а ты покарауль, – предложил Андрей. – Дай только ремень подтяну – все-таки мы здесь первые представители Красной армии...
Постучав, Андрей зашел в дом. Не спал один хозяин, но все домочадцы разом проснулись. Ребятишки с полатей смотрели пристально, с искорками радости в глазах от того, что Красная армия пришла.
Разговор с хозяином был тихий и скорый.
– Староста живет неподалеку. Пройдете три огорода, четвертый его. Не беспокойтесь, нормальный мужик, поможет.
Хата старосты оказалась просторной, не было видно, кто в ней, но немцами и не пахло. Разведчики постучали в окно. Вышел высокий, худой пожилой мужчина. Бойцы коротко объяснили причину своего появления.
– По хатам немало бывших военных, – сообщил староста. – Пока тихо сидели, не высовывались, ждали освобождения. Многие с оружием. Думаю, легко соберем человек десять-пятнадцать. Вы тут располагайтесь пока, а я пойду по хатам. Не боитесь, не сдам. Село родное, мне тут немчура не нужна. Пусть выметается, пока всю не перебили...
Разведчиков одолевала усталость, но и присесть нельзя было – мало ли что через минуту случится. К тому же беспокойная ночь обещала новые приключения.
Староста вернулся через полчаса с десятком человек. Михаил и Андрей ожидали их за домом. Вышли осторожно, с автоматами наизготовку.
– Привет, мужики, оружие есть? – спросил Михаил.
– Имеется, сохранили...
– Ну что, повоюем?
– Повоюем... Сколько можно отсиживаться и прятаться, будто мы на чужой земле, – забормотали мужики.
– Мы не крысы, чтобы вечно в норах сидеть, – громче других ответил крепкий, среднего роста мужчина, возможно, бывший командир.
– Тогда слушай меня: расходимся по огородам и устраиваем сплошную пальбу. У кого есть гранаты, рваните несколько для начала в разных местах минут через пять. Вперед! – скомандовал Михаил.
И началась заваруха! Несколько взрывов в ночи подняли немцев на ноги. С разных сторон раздались беспорядочные винтовочные выстрелы, застрочили шмайссеры. Скоро уже непонятно стало, где немцы, а где русские. Фрицы, похоже, в полной неразберихе по своим стрелять начали – тем самым устроили еще больший переполох. Линейная часть довольно быстро свернулась и ушла из деревни. Когда стало ясно, что боевые подразделения противника покинули село, разведчики с мужиками преградили обозникам дорогу. Те сразу побросали оружие, надеясь сохранить жизни. Пленных оказалось около ста. Среди них были связисты, интенданты, повары и плотники. Никто не сопротивлялся... Всех выстроили в колонну и вместе с огромным обозом на лошадиной тяге повели в сторону расположения штаба.
Утром начался дождь. Разведчики и пленные промокли насквозь. Двигались медленно: обоз с десятками телег, груженых боеприпасами, провиантом, вещами, документами, бросить было нельзя, а он еле тащился... А утром ударил сильный мороз, да такой, что полушубки заледенели. У Михаила рукава подмышками сломались. И было совсем не смешно в долгой и утомительной дороге после бессонной, сумасшедшей ночи.
В штабе дивизии Михайлова и Лутшина встретили как героев. После доклада о результатах разведки и неожиданного боя их накормили, напоили чаем, выдав при этом по двести граммов водки. Потом нашли для них теплое место, чтобы выспались. И что особенно важно, начальник штаба дивизии пообещал оформить на них наградные документы.
– Будут вам ордена Красного Знамени, потому что проявили вы себя геройски. Храбрость ваша – пример для всех бойцов! Спасибо, родные мои!
А утром немцы начали массированную бомбардировку частей и штаба дивизии. Одна из бомб угодила в машину выехавшего на свою беду начальника штаба. Он погиб, в машине вместе с ним сгорели и наградные документы.
Героям досадно было, что орденов не получат. Зато остались живы, здоровы. А вот начальника, прекрасного человека, который всегда заботился о простом солдате, похоронили. Смотреть было не на что: обгорелые останки. Три автоматные очереди в небо и вечная память стали завершением пути талантливого руководителя и опытного командира.
Имя его не назову, потому что отец вспомнить не смог. Но память о достойном человеке передалась мне. Думаю, его охотно приняло небесное воинство. Как и моего отца, которому сейчас исполнилось бы 106 лет. А что касается несостоявшегося ордена, так отец на мой вопрос ответил просто: «Не ради орденов сражались...»
Кстати, Михаил Ефимович Михайлов награжден орденами Славы и Отечественной войны, медалями «За оборону Сталинграда», «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Кёнигсберга» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»
Спас себя и командира
Дудзинский Харитон Филиппович
прошел дорогами войны от Ржева до Берлина
Случилось это при освобождении Минска. Бои шли жестокие. Наступление красиво только в книжках и кино. В действительности это огромные потери для наступающей стороны. А для конкретного человека, возможно, конец жизни. На младшего сержанта Харитона Дудзинского была оформлена похоронка. Но он спас себя...
Атака... Пулями и кровью захлебнулась пехота. Но нельзя было ослаблять натиска. Иначе все пришлось бы начинать сначала. Приказ необходимо выполнить. Харитон бежал по вздыбленной, изувеченной земле навстречу смерти, целящейся из немецких окопов. Сколько раз он удивлялся, что выходил из боя живым. Из нескольких сот человек могло остаться два десятка бойцов. И среди них – он.
Страшно не было – привычка смертника. Инстинкт подсказывал, когда броситься на землю и когда снова рвануться вперед. При новом рывке пуля вошла в грудь возле шеи. А вышла ниже пояса. Но остался в сознании, и ноги идут. Шел, не ощущая времени, по каким-то болотинам голый по пояс, надеясь живым добраться до своих. Дотянул.
В санчасти не поверили:
– Кто тебя доставил? Как ты мог дойти с таким ранением?
Харитона отправили лечиться в ленинградский госпиталь. Могли комиссовать. Но оставили в строю. Видимо, из-за того, что сын «врага народа».
Родился Харитон в семье крестьянина Филиппа Иосифовича Дудзинского в поселке Невский Барзасского района. 5 августа 1937 года отца арестовали. Обвинили в том, что настроен против советской власти, ведет в колхозе имени Карла Маркса контрреволюционную агитацию. Расстреляли 4 октября того же года в возрасте шестидесяти двух лет.
А сын «врага», реабилитированного в 1989 году, до войны ударно трудился в колхозе и даже был премирован велосипедом. Тамошний председатель Иосиф Киселик парня, как и всех односельчан, оберегал от репрессий. Многие ему говорили спасибо.
А сын «врага» пошел воевать с фашистами и не искал окопа поглубже, службы потише.
А сын «врага» дошел до Берлина и брал рейхстаг. Начал воевать под Ржевом, где из сослуживцев мало кто в живых остался. Награжден орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За освобождение Минска», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией».
Смелым, мужественным солдатом был Харитон. Вот архивная выписка о награждении: «От имени Президиума Верховного Совета СССР награждаю медалью «За отвагу» ручного пулеметчика второй стрелковой роты младшего сержанта Дудзинского Харитона Филипповича за то, что в бою 28 августа 1944 года в районе деревни Аделино Витебской области вел шквальный огонь из пулемета, отражая контратаку врага. В этом бою тов. Дудзинский был ранен».
А вот справка из Центрального архива Министерства обороны Российской Федерации: «В уличном бою в городе Берлин 30 апреля 1945 года тов. Дудзинский Х. Ф. отражал контратаку превосходящих сил противника, огнем из автомата уничтожил шесть немецких солдат и одного офицера. Когда был ранен командир взвода, он под огнем противника, рискуя жизнью, вынес его с поля боя, доставил в ПМП, чем спас его жизнь».
– И так я дошел до Берлина, – вспоминал Харитон Филиппович. – Немцы прятались в метро. Солдаты, офицеры выходили оттуда с поднятыми руками. Выглядели как побитые псы. А взять рейхстаг уже не составляло великого труда. Зато потом наш брат в честь победы устроил шквальный салют. Многие, однако, погибали и позже. И не только в стычках с фашистами. Грешным делом иной раз солдатики пробовали хмельное из немецких запасов. А оно оказывалось отравленным. Но вообще-то дисциплина в войсках была крепкая. Жукова и Рокоссовского, по приказу которого опальных сибиряков собрали в лыжный батальон, почитали как отцов.
Вот такая история. После войны Харитон Филиппович долгое время работал в Яйском леспромхозе. Все время был в передовиках. Оттуда и ушел на пенсию. Успел вырастить сыновей – Владимира,Юрия, Валерия, Виктора. Владимир на шахте «Бирюлинская» возглавлял одну из лучших бригад.
Судьба отвела Дудзинскому-старшему жизнь трудную, но удивительную. И останется он в памяти земляков победителем!
Сибиряк дошел до рейхстага
Клыков Григорий Егорович –
от форсирования Дона до взятия Берлина
Первый бой – страхи великие...
Вечером 14 декабря 1942 года войска Красной армии форсировали средний Дон. Григорий Клыков был в составе 31-го мотострелкового полка.
На реке – лед, на льду настилы. По ним пошли танки. Немцы не ответили огнем, наши «Катюши» их ошеломили. Но лед все равно где-то ломался, и по нему – вода. Для пехоты «тротуаров» не делали. А у Григория и его товарищей ноги в ботинках с обмотками. Молодых солдат из Москвы к Дону доставили в летней форме. Дали только бушлаты да винтовки.
Вперед, вперед! На другом берегу вспышки, разрывы, грохот. Мороз нешуточный, а ноги мокрые. Спасало только движение и ощущение, что ты – это не ты, а часть людской массы, живого потока.
Выбрались на берег, закрепились возле железнодорожной станции Таловая. Костер в заснеженном поле не разведешь, и Григорий до утра грел ноги у выхлопной трубы танка.
Через несколько дней ему с товарищами выпало идти на розыски затаившихся немцев. Пока шел бой, где-то справа бил вражеский станковый пулемет. Туда ночью и направились. Вышли к деревне. В двухстах метрах от группы обозначились сараи, избы. Григорий – второй номер пулеметного расчета. Первый номер чуть отстал. Нужно было его дождаться. А офицер оказался впереди. Только он сделал очередную перебежку, из сарая высыпали немцы.
Григорий выстрелил по ним из винтовки. Засвистели ответные пули. Пришлось залечь. Что-то обожгло плечо, гимнастерка стала мокрой и теплой. Понял, что ранен и должен выбираться. По ориентирам, которые дали разведчикам, вышел к другой деревне. В ней нужно было найти санчасть. Но силы кончались, и Григорий заснул в одной из пустых изб.
На следующий день добрался до санчасти. Рану ему обработали и перевязали. Потом Григория отправили в Котовск для лечения в госпитале.
Дорого обошлось ему боевое крещение. Вспоминал,¸ как в него, уже раненого, палили немцы. Головы нельзя было поднять. Еле выполз. Повезло, а вот тому офицеру – нет...
Думал о брате Юрии: «На каком он фронте сейчас, жив ли?» Думал о родителях: Егоре Григорьевиче и Анне Никандоровне. Тяжелая выпала им доля. Трудились на земле в алтайском Паклино. Но в 1930 году всю семью сослали в Нарымский край. Ни кола, ни двора. Да еще и надзор. «Враги народа»... А сыновьям Родину защищать доверили. На фронте все равны, на всех смерть ворожит: жить или не жить.
Через месяц после ранения Григорий вернулся в строй. Возле Старого Оскола шло формирование частей. Записали в артиллерийский противотанковый полк. С ним Григорий и попал на Курскую дугу. Был шофером, возил снаряды и горючее в бочках.
– Как бомбежка – от машины подальше, – вспоминает ветеран. – Прямое попадание – и ничего от тебя не останется. А к наступлению готовились серьезно. Много пришлось поездить. Когда все началось, земля гудела и горела. Дымище – солнца не видно. Ад кромешный.
Другое дело – победа. Это великая радость. До нее Григорию довелось пройти с войсками под командованием маршала Конева Белоруссию, Польшу, Германию. Медаль «За взятие Берлина» напоминает об этом походе. У стен рейхстага война для Григория не закончилась. Со своим полком он еще освобождал Прагу. Есть у него и за это медаль. Потом полк вернули в Германию, стоял недалеко от Потсдама.
Демобилизовали Григория в 1946 году. Обстроился в Кургановке. Работал на шахте «Южная». Забрал к себе мать, женился. Воспитал дочерей Антонину и Зинаиду. Теперь у него есть внуки и правнуки. Одного из правнуков зовут Григорием, как прадеда. Пусть с гордостью носит это имя.
Муж пал под Сталинградом
Скачков Николай Андреевич,
политрук Красной армии
Родился Николай Андреевич в большом селе Трескино Пензенской области. Выучился на зоотехника, но мечтал быть военным, более того – политруком. Политрук в Красной Армии – все равно что отец родной: ободрит, вдохновит, первый в бой поведет. Из-за близорукости Николая в армию не брали, хотя роста он был высокого, здоровья отменного. Однако в конце концов военком сдался, и Николая отправили в Закавказье, на границу с Турцией. Там нужны были зоотехники, умеющие управляться с лошадьми. Во время одного из боевых дежурств Николай повредил ногу. После излечения ему дали отпуск на родину.
По соседству с Трескино другое большое село – Сердоба. В нем жила, день ото дня расцветая, юная Нина Пилипенко. Семья Пилипенко известная: дед Нины служил в чапаевской дивизии, отец – дорожный мастер. Но не потому потянуло Николая к Нине. Увидел он в ней красавицу: серые, выразительные глаза, волнистые волосы. Он решительно предложил ей ехать с ним на Кавказ. И Нина, недолго думая, согласилась.
Разлучила их война. Николай отбыл на фронт, а Нина вернулась в родное село. Часто приходили письма от мужа, душевные, искренние, иногда со стихами Николая.
Весной 1942 года у Нины родилась дочь Леночка, Елена Николаевна Скачкова.
Отцу довелось увидеть трехмесячную дочурку летом 1942 года, после счастливого спасения под Киевом. Немцы, пропустив по мосту через Днепр воинский эшелон, затем методично его разбомбили. Николай с фельдшером и группой солдат спаслись в посевах, тянувшихся вдоль железной дороги. Вплавь они перебрались на не занятый врагом берег.
Николай ехал к новому пункту назначения. Дорога проходила недалеко от родных мест, и Николаю разрешили отлучиться, чтобы повидаться с женой и дочуркой. Это была последняя встреча Нины и Николая. Политрук Скачков погиб 18 сентября 1942 года под Сталинградом у села Самафаловка, на переломе войны, когда, по сути, решались судьбы мира...
Гибель мужа повергла Нину Антоновну в глубокую депрессию. Только дочка отвлекала от мрачных мыслей. Да еще работа.
Нина окончила школу. Когда началась война, всех мужчин-учителей призвали в армию. И пришлось ей, недавней выпускнице, стать учительницей начальных классов. Жила с отцом и работала в селе Бунино Пензенской области. Перевезла к себе свекровь. Но через некоторое время та вернулась в Трескино, где, как ей казалось, жить в военное время было легче.
А Нина растила дочь и воспитывала ребятишек в школе. Документ, подтверждающий, что прошла учительские курсы и имеет опыт работы, получила только после войны. Когда у сестры умер муж, офицер-фронтовик, переехала к ней в Кузбасс в город Междуреченск. Но тяжесть с души Нины не спадала, мыслями она возвращалась к любимому мужу. Поздними вечерами перечитывала его письма. Это и помогло выжить и обрести душевный мир.
Из фронтовых писем Николая Скачкова
22.11.41. «Здравствуй, дорогая Нина! Мое продолжительное молчание объясняю тем, что в течение месяца я находился в окружении и насилу перебрался к своим, то есть – в Кр. Армию. Чувствую себя хорошо, только сильно утомлен месячным переходом по фашистскому тылу. Скучаю по тебе. Единственная отрада – смотреть на твое фото».
10.04.42. «Зачем пугать и волновать себя всякого рода надуманными фантазиями. Меня ни один черт не убьет! Разве мы начали нашу совместную жизнь, чтобы прекратить ее в самом начале, даже не дав расцвести ей? Этого не может быть, и этого никогда, слышишь, не будет!.. Мы с тобой еще так заживем, что умирать никогда не захочется!.. Вот только бы скорее этих гадов разбить. В твоих письмах заключены сейчас все мои мечты, надежды, вся моя любовь и вся жизнь!»
4.05.42. «Бывают в жизни такие состояния, чувства, которые не поддаются суждению разума. Или это от сознания бессилия удовлетворить безумное желание видеть тебя, когда особенно необходима поддержка друга... Если бы увидеть тебя хоть на несколько часов...
Не в ладу с холодной волей
Кипяток сердечных струй.
Весна у нас в полном расцвете. Трава такая сочная, нежная. Деревья зеленеют как на картинах Рубенса. А кругом теплый опьяняющий аромат... Природа никак не хочет понимать войны...»
21.05.42. «Скучаю по тебе, по любимым нашим старикам, по нашим полям, садам, лесам. Словом, по всему, что мне так близко и дорого.
Я не знаю, чем и объяснить
Этой грусти о любимом крае.
Будто раз и навсегда порвали
Наших связей родственную нить.
Оттого, быть может, и сильней
Заскучал я в грохоте снарядов
О тяжёлой россыпи кудрей,
О далёких шоколадных взглядах».
6.6.42. «Да, теперь я уже папаша. Смешно, но солидно. Мне все не верится. Чувствую себя иногда еще по-мальчишески...»
21.08.42. «Ну как там поживает дочура? Как бы мне хотелось увидеть ее сейчас. Она ни на час не выходит у меня из головы. И я, как на экране, вижу ее такой, какою она осталась в моей памяти. Поцелуй ее за меня крепко-крепко».
5.09.42. «Я живу хорошо, только скучаю. Днем, конечно, скучать некогда. Но когда наступает время сна – вот беда: все мысли свои отдаю вам, нашему будущему».
6.09.42. Последнее письмо. «Наилучших пожеланий в жизни. А Леночке – расти и полнеть. Чтобы к моему приходу после окончания войны она уже бегала и могла рассказать мне все о вас... Я жив и здоров. И буду, конечно, жить...»
Позвала родная кровь
Толпыгин Фёдор Степанович,
поколение детей войны
Об этом жизненном эпизоде рассказал мне Анатолий Толпыгин – ветеран-шахтер, отрочество которого выпало на военные годы. История обычная для того времени, характерная. В ней отражена судьба целого поколения – детей войны.
– Вот и мы стали стариками, – сказал, вспоминая далекие дни, Анатолий Фёдорович, – но авторитет отцов своих, прошедших войну, все также считаем наивысшим, незыблемым, недостижимым для нас. Давно не стало отца, а все равно он для меня главный судья и советчик.
Семья Толпыгиных жила в кузбасском Анжеро-Судженске. Отца Анатолия, Фёдора Степановича, еще до войны призвали на воинскую службу моряком Тихоокеанского флота. Когда фашисты подошли к столице, двадцать тысяч моряков-дальневосточников бросили на оборону Москвы. Во время разведки Фёдора ранило в ногу. Подлечившись, он вернулся в строй.
Анатолию было в то время девять лет. Скучал по отцу, держался матери, помогал ей во всем. Но невзгоды подорвали здоровье Антонины Петровны, и в 1943 году она скончалась, не дождавшись возвращения мужа. Тетка Шура определила Анатолия в детский дом на Алтае. Оставить у себя не могла: у самой было трое детей, и жила она на квартире.
Подневольную детдомовскую жизнь Анатолий терпеть не мог. Случалось, убегали с пацанами «на фронт» бить фашистов. Но «вояк» быстро задерживали и возвращали под крышу воспитательного учреждения.
В конце лета 1943 года Анатолий снова сбежал и на этот раз не оплошал: направился в родную сторону. В одной деревне, ища съестное, остановился возле цыганки, поманившей его пальцем.
– Куда, паренек, путь держишь? – спросила она.
Анатолий коротко объяснил. Тогда цыганка промолвила странные слова:
– Иди, иди – тебя ведь родная кровь зовет.
Мальчишка поначалу не придал им значение: «Какая родная кровь? Тетка что ли? Нужен я ей... А батя... Батя – на фронте, растворился в огромных просторах, будто его и нет. Один я на белом свете...».
В Анжерке Анатолий три дня болтался, ночуя у своих друзей. Как-то сидели они с товарищем на бугорке и толковали про всякое. И тут дружок заметил женскую фигуру на мостике через речушку: «Смотри, вон тетка Шура идет».
Анатолий кинулся к тетке, а та сначала растерялась, увидев невесть откуда взявшегося племянника, а потом всплеснула руками:
– Господи, твой отец только что был здесь, на вокзал отправился – на фронт возвращается.
Сердце у Толика чуть не вырвалось из груди, дыхание перехватило. Вспомнились слова цыганки. «Вот дурак... Батя из такой дали приехал, чтобы меня поведать, а я шлялся по дворам». Слезы навернулись на глаза.
– Может, еще успеем задержать, – успокоила тетя Шура.
Она позвонила на вокзал из своей столовой, где работала. Вокзальные служащие передали Фёдору Степановичу, что его сын у тетки, и тот сразу направился к сестре.
– Папка, родненький, как здорово, что ты здесь, – причитал прижавшийся к солдату Толик. – Возьми меня с собой – я тебе помогать буду. Все, что скажешь, сделаю.
Фёдор Степанович поцеловал сына, расспросил его обо всех приключениях, о матери. Попросил больше никуда не бегать. На фронт, конечно, не взял, но о судьбе сына позаботился. Привел в семью своих друзей и сказал: «Будешь жить здесь, почитай Лидию Денисовну как мать».
Через несколько лет отец вернулся домой, и была новая встреча. Но ту, посередине войны, жгучую до боли в сердце, сладкую, как родник в знойный день, Анатолий запомнил на всю жизнь.
г. Берёзовский