– Молодцы, что сумели концы спрятать, а то эти молодцы съели бы винограду, если бы поп признал. Нам бы военно-полевой суд приварил бы годика по три.
В это время уже начиналось революционное брожение. Через несколько дней нам дали команду собираться в поход. Мы собрались, нас вывели за деревню, остановили, сказали составить ружья в козлы. Составили. Скомандовали: «Рота, в одну шеренгу стройся! – Мы построились. Потом командуют: – Ранцы положить у своих ног и раскрыть. – А по цепи шёпотом передали, у кого есть подозрительные бумажки – прячьте. Офицеры пошли шарить в ранцах. Искали только бумаги. Прошли просмотрели и скомандовали: – По своим квартирам шагом марш!»
И мы снова стали на свои квартиры. А потом догадались, что искали политическую литературу в нашем взводе. Иванов, старший унтер-офицер, был настоящий революционер, но что творилось в России, нам было плохо известно.
Не помню, в какое время пришло распоряжение называть офицеров не ваше благородие, а господин поручик, господин капитан и т. д. Тут мы совсем поняли, что какая-то есть перемена, но мы, сапёры, так и продолжали свою работу. Потом стало известно, что в России революция, и дисциплина у солдат совсем ослабела. Офицеры тоже руки опустили, а наш Иванов, старший унтер-офицер, куда-то смылся, так я его больше и не видел. Хотя и всё было ослабевшее, но фронта не бросали, держали ещё крепко.
В одно прекрасное время мы стояли в землянках недалеко от передней линии, и наши готовились к наступлению. А вот для чего нас держали близко к передовой линии, не знаю. Утром встаём смотрим, столько прибыло войск, что не знаю, как и определить эту цифру, сколько их.
Потом разгляделись, а это оказались женщины: сформированные при Керенском женские батальоны смерти, которыми Керенский хотел довести войну до победного конца. Да, это действительно были батальоны смерти. Им, батальонам, с дороги дали отдохнуть дня три, а потом их послали в наступление.
Место было ровное, низменность, нам со стороны всё видать как на ладони. Сначала они пошли как солдаты, по общим военным правилам. С немецкой стороны не было ни одного выстрела, пока батальоны смерти не подошли к немецкому проволочному заграждению. Тут немцы и открыли огонь со всех видов оружия. И эти бабы вместо того, чтобы в это время ложиться, бросились одна к одной в кучу. Немцы и давай лупить по этим кучам. Подняли крик, визг! Только те спаслись, которые отделились от общей кучи, а остальные все погибли.
После этого наступления больше боёв и не было. Потом было братание: немцы к нам приходили, а наши к немцам, но с нашей роты никто не ходил.
Затем нашу роту направили в горы Карпаты. Мы шли целый день между гор, наконец пришли на место. Там оказалась небольшая площадка ровная, мы оборудовали повзводные землянки. Живём – ни работы, ни занятий. Лежим – вот и всё наше занятие.
Дня через три мы четверо задались целью достигнуть вершины горы. Утром встали, сказали взводному, взяли винтовки с собой, два топора сапёрных. Гора была лесная, лес рос сосновый и очень толстый, но почему-то был повален и порезан на кряжи. Гора была не очень крутая, но высокая, и мы за целый день так и не смогли дойти до её вершины. Думаем, вон вершина, взошли, а на этой горе ещё такая гора, и мы дальше не пошли.
Посидели покурили и отправились в обратный путь. На обратном пути сошли на полгоры и наскочили на дикого кабана. Когда он нас увидел, начал уходить. Но когда я сделал в него выстрел, он повернул и бежит на выстрел. Тут ребята начали стрелять. Мы в него всадили четыре пули.
Вырубили два прута, привязали кабана за ноги и потащили вниз. Смотрим, нам навстречу лезут пять человек наших солдат вооружённых. Спрашиваем:
– А вы куда?
– Думали, вы с кем-то бой завязали. Услышали выстрелы и пошли вам на помощь. А оказывается, вы воюете со свиньями. Ничего, мясо съедим.
Сели посмеялись, покурили и пошли. По пути вздумали пустить под гору бревно с метр толщиной. А на горах есть такие ложбинки, по которым стекает вода. Мы направили лесину по этой ложбинке и пустили. И она пошла очень быстро. Внизу ударилась о каменную плиту с такой силой, что рассыпалась вдребезги. И мы вниз скатились очень быстро, а этого кабана сдали на ротную кухню. Он был небольшой, килограмм на пятьдесят, но мясо его какое-то мыльное, не такое, как домашнее.
Мы на этом месте постояли недолго и снова ушли. И в это время пошла уже полная свобода, начали митинговать, красные бантики на грудь цеплять, было указание погоны снять. Офицеры солдатам начали говорить: «Что же вы, ребята, тут сидите. Там дома землю делят, а вам не достанется земли».
Мы когда вышли из гор до первой станции, погрузились в вагоны, и нас направили в город Пятронямс. Этот город находился в предгорье Карпат, но небольшой городишка, и нас расставили по квартирам. Нас с товарищем двоих поставили к одному молодому хозяину с хозяйкой. Дом у них был большой, и была у них отдельная комнатка: ход с общего коридора, дверь со стеклом.
Товарищ мой был бессарабец. Хорошо играл на гармошке и хорошо говорил по-румынски. А у хозяйки была сестра - деваха жила с отцом и матерью на окраине города. И вот придёт, бывало, к сестре, зайдёт в коридор, станет против нашей двери и смотрит на нас. Мы станем её звать к себе, она ничего не говорит, только крутит головой. И это дело тянулось с неделю. Как только сестрин муж уходит на работу, она приходит, становится против двери и смотрит.
Но потом всё же решилась зайти к нам и начала разговаривать с нами. И мы её начали блатовать за меня замуж, но она долго упиралась. Товарищ был женат, а я вообще был холостой. Я с ней начал ходить на прогулку, домой провожать. И всё же я её спутал окончательно, и она дала согласие ехать со мной в Россию. Так я и продолжал с ней свою игру, ходили к её отцу и матери, стали объяснять старикам всё, что мы надумали. Старики ни в какую, но она от своего задуманного не отказалась, и мы решили выехать в Россию.
В это время наша армия начала покидать фронт и уходить в Россию, а нашей роте было дано указание: оставить двадцать человек для приёма всего инженерного имущества фронта. В эту команду попал и я с товарищем, и мы приступили к своим обязанностям. Приёмный пункт у нас был на станции, чтобы сразу принимать, паковать в ящики и вагоны – вот это наша была работа.
И вот в одно прекрасное воскресение пошли мы на базар. Ходим по базару, смотрим – ходит один генерал в погонах. Подходит солдат к генералу и говорит: «Господин генерал, погоны надо сбросить». Рвёт с него погоны и бросает на землю. Генерал зашумел, на крик прибежала румынская жандармерия, набежали наши солдаты, восстали за этого солдата. Но наши солдаты были без оружия, и, сколько мы ни шумели, всё же его жандармерия увела. Но с наших солдат нашлись толковые люди. Сошлись, посоветовались, что делать, и договорились: разойтись по своим частям, объяснить, что произошло, и окружить город войсками.
Так и сделали: окружили город, выставили орудия, поставили пулемёты, выступила пехота. Три человека пошли к нашему коменданту, объяснили всё, что произошло. Наш комендант говорит:
– В этом я бессилен, идёмте к румынскому коменданту.
Пришли объяснили ему. Комендант румынский говорит:
– Они в правах его арестовать.
Наши говорят:
–- Но вы дайте указание, чтобы его выпустили.
Комендант-румын:
– Его надо судить.
Наши ему говорят:
– А вы посмотрите, ваш город окружён нашими войсками. Выхода и входа в город нет. Если вы не выпустите солдата, сейчас же дадим команду открыть огонь по городу. И от вашего города не останется ничего.
Румын струсил, взял телефон и позвонил, чтобы выпустили русского солдата сейчас же, и его выпустили. Но я так и не узнал, что за солдат и кто он такой.
А наши солдаты, которые стояли вокруг города, сразу снялись и стали собираться уходить из Румынии. Офицеры в это время все от солдат посмылись, они так и остались в Румынии. Остались только в войсках одни комитеты, они и возглавляли свои части.
С нашей роты тоже офицеры посмылись, остался только ротный комитет да бывший фельдфебель, который впоследствии был произведён в прапорщики. Он сказал: «Я, братцы, от вас никуда». Он и возглавлял командование ротой, пока наша рота собиралась выехать.
Мы к этому времени уже набрали восемь вагонов инженерного имущества. При уходе роты комитет дал план маршрута, где будут делать остановки и ночёвки, а нам нужно отправлять груз. Ну и назначают меня и ещё одного жителя Бессарабии сопровождать груз.
Я в этот момент хотел увезти свою Марьянку. Она была готова в дорогу, узелок себе сготовила, что надо. Узнали, что я хочу увезти Марьянку, и мне ребята стали говорить: «Ты знаешь что, Суворов, мы не знаем, как ты эти вагоны сдашь и где. А сейчас ты поедешь, узнаешь всё, и со следующей партией отправишься. Мы напишем тебе документ, и ты поедешь с ней сразу домой».
Я ей обсказал такое дело, и она согласилась. У меня какие вещи были, оставил у неё, а сам поехал, в чём работал.
И вот мы поехали. Доехали до Ясс, там нам перегрузили вагоны с румынских на русские. Поехали дальше, приезжаем в Кишинёв. Я иду до коменданта, у нас и литер был – Кишинёв. Спрашиваю коменданта:
– Вы должны вот этот груз принять?
Он полистал книги и говорит:
– У меня никакого распоряжения нет и принять не могу. Дам вам литер до Бендер.
Мы снова поехали дальше. Отъехали от Кишинёва и ещё не доехали до Бендер, на одной станции поезд остановился. Мой помощник говорит:
– Суворов, моя станция, я пошёл домой.
Я ему отвечаю:
– Дело твоё, держать тебя не могу.
И он ушёл, я остался один.
Приезжаю в Бендеры, бросаю вагоны и так же к коменданту. Этот тоже отвечает:
– Принять не могу.
Я спрашиваю:
– А что я должен делать, бросить вагоны и ехать домой?
– Дело ваше, но я этого сделать не могу.
На свою власть комендант даёт мне литер до Тирасполя. Там от Бендер до Тирасполя недалеко, 8 или 10 километров.
Я иду на станцию, предъявляю литер, меня прицепляют к поезду. Приезжаю в Тирасполь. И там такой же отказ – ничего не знаю. Я тогда сел и думаю, что делать. Думаю, поеду на Одессу, а если Одесса не примет, тогда двину прямо на Москву. Говорю коменданту:
– Меняйте мне литер на Одессу.
Он мне сменил литер, я предъявил на станции, правда, мои вагоны быстро прицепили и потащили. А сам думаю, хоть в Одессе погляжу море. Я море вообще не видел.
Приезжаю: Одесса, Гринберг, четыре. Нашёл кого надо, и мне ни слова не сказали, приняли от меня документы. Вагоны даже и не проверили, выдали документ о приёме вагонов и порционные.
Я был с винтовкой, с полным комплектом патронов. Выхожу на улицу, винтовку на плечо и думаю: «Пойду на берег, посмотрю на море». Спрашиваю людей, где прямше пройти к морю, мне рассказали. И я пошёл, иду, рот разинул, смотрю по сторонам, думаю – Одесса!
Сколько я прошёл, сам не знаю, вдруг из-за поворота мне навстречу идут пять человек. Вооружены, на головах красные махры или кисточки. Кто они, гайдамаки или петлюровцы, чёрт их знает. Подходят ко мне вплотную и говорят, стой. Я встал и спрашиваю:
– В чём дело?
Они сразу:
– Продай винтовку!
– С чего это я продам винтовку? – спрашиваю.
Они суют мне деньги в руки, а сколько, не знаю.
– Продай!
Я говорю:
– Если есть ваша сила и ваша власть, возьмите, но своими руками я вам её не отдам!
Мы долго рядились, потом мне мысль подсказала. Я говорю:
– Что же я за фронтовик, если я винтовку продам.
Они спрашивают:
– А разве ты с фронта?
Я отвечаю:
– Да, военный груз сопровождал в Одессу.
– Ну, ладно, тогда иди.
Они пошли по улице, а я повернул да обратно, вместо моря на станцию. Просто я струсил.
Прихожу на станцию, стоит санитарный поезд, пойдёт на Кишинёв. Я залез в вагон, и вскорости поезд пошёл, но поезд был пустой. Доехал до Кишинёва, там сказали, поезд дальше не пойдёт. Люди, в том числе и я, спрашиваем, а почему не пойдёт? Нам отвечают, что там наши с румынами бой ведут. Тогда думаю, ну что делать, как быть? Очень охота попасть снова в город Пятронямс в свою команду, но не представляется никакой возможности.
Я тогда решаю пойти снова к коменданту. Прихожу спрашиваю:
– Где находится одиннадцатый инженерный полк? – Говорю: – Он должен быть в пути.
Комендант снова в книги заглянул.
– У меня для войсковых частей пока маршрутов нет, – и говорит мне: – А ты пока побудь при комендантской, может, что сообщат на днях.
Но я подумал: «Чего я буду тут высиживать, вошей кормить». Иду снова на станцию, прихожу смотрю, стоит паровоз, облеплен кругом солдатами. Спрашиваю: «Куда паровоз идёт?» Мне говорят: к границе. Ну и я залажу на паровоз, поехали.
Не доехали два пролёта до границы, паровоз остановился (не помню название станции), и говорят, дальше ехать некуда – там стоят румынские войска. Я думаю: «Все мои мечты лопнули, пробиваться другим путем – это надо рисковать своей жизнью. – Потом решаю: – Пропади всё пропадом, жизнь дороже всего».
Захожу в станцию, взял в буфете кой-чего, поел. Выхожу из станции, у мужиков спрашиваю, где дорога на такую-то деревню. А у меня маршрут роты был. Мне мужики говорят, иди прямо, никуда не сворачивай, ни влево, ни вправо, придёшь прямо в эту деревню.
Это дело было к ночи, я закладаю обойму патронов в винтовку и отправился в путь. Прошёл всю ночь, и мне ни одного человека не повстречалось на всём пути. И я прошёл, путём и не знаю сколько, тридцать или тридцать пять километров, но устал до невозможности.
Деревня была расположена в низине, я подошёл к деревне на восходе солнца. Смотрю, наша рота. Суетятся по деревне к выезду. Я давай нажимать, а идти уже сил нет. Прихожу, а кони уже все запряжены. Я сразу в комитет, объяснил всё, что произошло, сдал документы о сдаче вагонов и говорю:
– Я идти не могу, сильно устал.
Председатель комитета говорит:
– Иди скорей к каптенармусу, пока он не увязал брички, получишь хлеб, сахар и мыло.
Я пошёл, он мне дал две булки хлеба, два куска мыла и сахару кускового килограмма четыре. Мне бывший прапорщик говорит:
– Иди садись на любую двуколку и будешь ехать.
В нашей роте было более ста двуколок, которые были нагружены инженерным имуществом, за исключением понтонов. Мы тронулись в путь. Я как сел на двуколку, сразу заснул и, где мы ехали, не видел, потому что до обеда спал.
Когда мы ехали через деревни, то мужики все завидовали на наших коней: «Эх, вот эти б кони нам попали!» Но к чему они вели эти разговоры, мы тогда так и не поняли, но ниже расскажу.
Потом мы выехали на кишинёвскую магистраль. Кишинёв у нас остался вправо, и мы поехали по просёлочной дороге. Подошла ночь, надо останавливаться на ночлег. В одной деревне мы остановились. Деревня была на пригорке, и дорога шла через деревню.
Мы остановились на лужайке с конями. Надо было поставить часовых у двуколок, и я изъявил желание постоять, и ещё одного назначили. Остальные разошлись спать по домам. Мы достояли примерно до часу ночи, смотрим, по дороге скачут четыре кавалериста. Заехали в деревню, посмотрели и обратно. Заехали за бугорок и дали свисток.
Смотрим, из-за бугорка появляется колонна пехоты. Подходят ближе, я стою у дороги, спрашиваю:
– Ребята, какой части? – Мне никто ничего не ответил. Уже задний идёт скандыбает, наверно, потёр ногу, я снова спрашиваю: – Друг, какая часть?
Он мне что-то буркнул по-румынски. Я не понял, что он сказал, тогда я думаю, это же румыны. Подхожу к своему другу, говорю:
– Слушай, это же румыны.
Он говорит:
– Не может быть.
Я говорю:
– Они в русском обмундировании вошли в деревню и сразу поразвели в огородах костры. Это ихнее любимое занятие – жечь костёр.
Тогда, ничего больше не говоря, бегу на квартиру, где спало наше начальство и говорю:
– Товарищ председатель, румыны заняли деревню!
– Да ты что?
– Да, так точно!
И пошёл у нас переполох, всех поразбудили, сошлись к своему обозу и начали думать, что будем делать. Кто-то из ребят предложил: ничего не надо делать, надо идти к румынскому командиру. Но коней уже всех позапрягли. Трое пошли, которые могли по-румынски говорить. Пришли, стали говорить:
– Ну что, вы нас с обозом выпустите или нет.
Румынский офицер говорит:
– Я вас задерживать не буду. Пожалуйста, можете следовать своей дорогой.
Наши делегаты пришли и говорят:
– Ребята, едем, румыны нас не задерживают.
Начальство наше говорит, только по деревне ехать как можно тише, но у кого винтовки, держите наготове.
Мы всё же были не уверены, что нас румыны выпустят из деревни. Едем по деревне, а сами озираемся по сторонам. Деревню проехали хорошо, выехали за деревню, примерно с километр, может, и больше, останавливаемся собираемся в кучу, обсуждаем, что будем делать.
Начальство говорит, сделать на румын налёт на спящих, а другие говорят, у нас силы мало, к тому же винтовки и то не у всех есть. Потом председатель говорит:
– Ладно, будем ехать дальше. Это дело не сапёрное, наше дело взорвать-построить.
И мы поехали со спокойной душой. В Бендеры мы приехали примерно часам к пяти вечера, переехали мост через реку. Мост двухъярусный, внизу конный, верх железнодорожный. Мы сразу с моста повернули вправо, в одном километре от моста была деревня по-над рекой Днестр. И мы в этой деревне остановились.
Дело было к вечеру. Вечером в Бендерах мы ничего не замечали, а наутро встаём смотрим, в городе крепость горит. Мы побежали посмотреть, подошли к мосту, а на мосту уже стоят румынские часовые. Нас было пять человек, мы попытались пройти по мосту в город, но нас сразу не пропустили. Мы говорим, у нас там живут свои, родня, и нас пропустили. Мы прошли, поглядели, как горела крепость. Местные жители много кое-чего тащили с крепости, но мы ничего не взяли, потому что нас на мосту не пропустят с ношей. Часа через два возвратились обратно в свою часть.
Оказывается, эти же румыны заняли город, которые нас ночью застали в деревне. Они следом за нами шли и занимали Бессарабию. Мы мост переехали вечером, а румыны заняли город ночью, на второй день. Наши ребята два раза переходили по мосту в ту сторону и обратно.
Между Тирасполем и Бендерами был крутой поворот железной дороги и глубокая выемка. Туда подошёл наш броневик и остановился так, что его с Бендер не видать. Наши ребята договаривались с начальником бронепоезда, что мы снимем часовых, а вы входите в город на броневике. Без пехоты он не согласился, на том всё и закончилось. Румыны дальше не пошли.
Мы простояли в этой деревне недели две, никакого распоряжения не было, куда нам деваться со своим обозом. Потом поступило распоряжение: всё инженерное имущество в Тирасполе сдать, а коней будет принимать комиссия и раздавать их крестьянам. Когда сдали всё имущество, коней вывели на площадь. Коней было много из других частей. Мне дали трёх коней, а кони что львы. Вот так всех коней и раздали – кому два, кому три.
Когда стало уже темнеть, ко мне подходят три мужика и говорят:
– Эх, вот если б эти кони попали нам.
А я им говорю:
– Нате держите, и они будут ваши.
Мужики согласились, взяли у меня коней, а я этим временем, дай бог ноги, и ушёл. И что впоследствии было с моими конями, не знаю.
Но остальные наши ребята попришли домой часов в двенадцать ночи, я уже спал. Потом они говорят мне, ну ты сумел вовремя улизнуть, а мы помаялись с конями.
И после всего этого мы ещё в этой деревне простояли примерно с месяц и ничего не делали. Украинцы ближние все поразошлись по домам, а нас, великороссов, было в роте всего два человека. Тогда председатель комитета говорит:
– Вот что, ребята, поедете и вы домой. – Он сказал писарю: – Заготовь на них документы, пусть едут домой.
И нам дали документ в распоряжение уездного воинского начальника. Выдали нам на дорогу хлеба, сахару, мыло. Сахару каптенармус нам насыпал килограмма по три, да того сахару у меня оставалось кило два, всего сахару у меня собралось килограмм пять. Сахар рафинад – вот и всё мое богатство, остальные мои вещи остались в Румынии у подружки. Я когда писал отцу: «Батя, разрешишь мне привезти домой румынку?», отец мне ответил: «А по мне хоть козу вези, мне с нею не жить». А сложилось так, что ни девки, ни козы, сам приехал гол, как сокол.
Мы с другом собрались в дорогу и говорим, а что будем делать с винтовками. Потом решили увезти с собой. Поразобрали, а куда будем прятать ствол и ложу? Под шинель - обернули их тряпками, притянули ремнями к себе к боку. Нам говорили, что оружие из рук бросать не надо, без оружия нас задушат, поэтому мы решили оружие взять с собой.
Пришли на станцию Тирасполь, поезда ещё не было. Поезд пришёл уже вечером, сели в вагоны. Нас, солдат, ехало очень много, и в вагоне некоторые солдаты говорили: «Ребята, у кого есть оружие, будьте поаккуратней, оружие отбирают». Но с оружием не мы одни были. Некоторые в вагоне прятали, а мы и ещё некоторые ребята пристраивали аккуратно под вагоном.
Пришло время отправлению поезда. Поезд идёт на Харьков, а нам и надо на Харьков, поехали спокойно. Доехали до Раздельной, стой, проверка документов. Заходят в вагон, у кого проверят, а кого проверяли по наружности, в общем, большинство искали бывших офицеров. И пока мы доехали до Харькова, нас останавливали, не доезжая станции, не менее десять раз. И всё проверка документов, а об оружии никто и слова не говорил, но подозрительных снимали с вагонов.
Нас ехали почти целый эшелон, приехали на вокзал Харькова. Наш эшелон сразу оцепили кругом красногвардейцы, потом нам объявили, что этот эшелон дальше не пойдёт. И когда наша братва стала выходить из вагонов, в это время много обнаружили винтовок. Потом прошли, проверили вагоны, тоже много вынесли винтовок. Но я, когда выходил из вагона, думаю, не буду брать свою винтовку. Но не я один так поступил, а многие, кто прятал винтовку под вагоном.
Потом через некоторое время нам снова говорят: «Ребята, садитесь снова на этот поезд, он пойдёт на Курск». А мне это и надо, и мы снова посадились в свои вагоны.
Мы когда выехали с Тирасполя, было не холодно и снегу не было. В Харьков приехали – уже холодно и маленький снежок. От Харькова до станции Прохоровка мы проехали, и больше нас не останавливали, и никакой не было проверки.
На станцию Прохоровка я приехал ночью, это была моя остановка, где я должен слазить. Но уже было холодно по моей одежде, я был одет очень легко, потому что мои остальные вещи остались в Румынии у невесты. Когда я соскочил с поезда, и сразу под вагон, беру свою разобранную винтовку снова сую под полу шинели и думаю, тут никакого чёрта нет. Захожу в станцию, сажусь на диван. Смотрю, заходит мой сосед Василий, но он был постарше меня, он тоже ехал с Харькова. Я окрикнул его:
– Василий Филиппович! – Он оглянулся, я сижу, он подошёл ко мне, поздоровались.
Сел рядом со мной, начали разговаривать, он заметил у меня под шинелью, спрашивает:
– А это что у тебя?
– Винтовка разобранная.
Потом он говорит:
– Ну, Емельян Дмитривич, что будем делать, как домой пойдём?
Я ему говорю:
– Знаешь что, Василий Филиппович, давай посидим здесь до утра. А утром посмотрим, может, кто из наших сельчан приедет на базар. Если никого не будет, тогда пойдём пешие.
И только переговорили об этом, как будем добираться до дому, смотрим, заходят в станцию отряд солдат красногвардейцев, человек десять, подходят к нам:
– Вы откуда едете?
– С фронта.
– Ваши документы?
Мы показали.
– А оружие?
– Нету.
Один развернул мне полы шинели.
– А это что?
– Это костыль.
– Ну-ка, что за костыль? – Вытащил из-под полы винтовку: – Нам этот костыль пригодится. - Забрали её у меня и ушли.
Тогда я говорю:
– Дурак, что остался в станции.
Василий успокоил:
– Да чёрт с ней, сам жив воротился домой и ладно».
Но я никогда бы не подумал, что на этой станции встретим отряд. Это была не просто железнодорожная станция, это был большой торговый посёлок. Имелись три крупных ссыпщика хлеба, почта и телеграф. Было пять магазинов купеческих, булочные-пекарни, раз в неделю был базар.
Это всё было до революции, а когда я приехал, тут уже не осталось ничего. Мне Василий говорит:
– Пойдём, Емельян, в трактир. Попьём чаю, посмотрим, может, кто и приедет из наших.
Зашли в трактир. Народу, правда, было очень много, но не то, что было до революции – кроме кипятка, больше воспользоваться нечем. Мы сели за стол, попросили чаю. Нам подали кипяток и чайник заварки. Хлеб у нас был свой, сахару у меня было около пяти килограммов. Я достаю сахар, ставлю на стол, кладём в стаканы по богатому. Смотрю, один подходит: дай сахарку, другой, третий. Я им дал по два кусочка, смотрю, ещё подходят – дай. Василий, мой сосед, говорит
– Спрячь, всех не оделишь, тут сахару не найдёшь днём с огнём
Тогда я мешочек с сахаром спрятал. И не стал больше быть добрым.
Мы попили чаю, вышли из трактира, посмотрели, приезжих никого нет. И Василий говорит:
– Знаешь что, Емельян Дмитривич, наверно, пойдём пешие.
– Василий, я одевши очень легко, холодно будет.
– А что теперь делать?
Тогда я вспомнил, что у меня в сумке есть окопные душегрейки. Эти душегрейки приобрёл, когда в Тирасполе сдавали инженерное имущество.
– Погоди, постой, Василий, выход есть!
Достаю шесть душегреек, закладаю в каждую по две свечи. Сами свечи состояли из прессованного мелкого угля, но какого угля, не знаю. Свечи длинные как сигара, но потолще сигары. Сам корпус душегрейки, как плоский фонарик металлический, обтянут сукном. Снимаешь с одного конца крышку, там есть два гнезда, куда закладаются свечи, потом зажигаешь и ставишь в корпус. Корпус нагревается и греет очень хорошо не менее четырех часов.
Заложил в брючные карманы по одной, в грудные карманы по одной, в шинельные карманы по одной, всего шесть штук. И говорю:
– Василий, я зарядился, можем двигать в путь.
А путь наш был всего двенадцать километров. Мы пошли, не дождавшись своих приезжих.
Пришёл я домой уже к вечеру. Отец мой тоже был в армии, но к моему приходу уже был дома. Встретил хорошо, угостил даже самогоночкой.
А на второй день вечером пришёл старший брат Григорий. В течение недели почти все ребята с нашей деревни повозвратились домой.
В это время уже начиналось революционное брожение. Через несколько дней нам дали команду собираться в поход. Мы собрались, нас вывели за деревню, остановили, сказали составить ружья в козлы. Составили. Скомандовали: «Рота, в одну шеренгу стройся! – Мы построились. Потом командуют: – Ранцы положить у своих ног и раскрыть. – А по цепи шёпотом передали, у кого есть подозрительные бумажки – прячьте. Офицеры пошли шарить в ранцах. Искали только бумаги. Прошли просмотрели и скомандовали: – По своим квартирам шагом марш!»
И мы снова стали на свои квартиры. А потом догадались, что искали политическую литературу в нашем взводе. Иванов, старший унтер-офицер, был настоящий революционер, но что творилось в России, нам было плохо известно.
Не помню, в какое время пришло распоряжение называть офицеров не ваше благородие, а господин поручик, господин капитан и т. д. Тут мы совсем поняли, что какая-то есть перемена, но мы, сапёры, так и продолжали свою работу. Потом стало известно, что в России революция, и дисциплина у солдат совсем ослабела. Офицеры тоже руки опустили, а наш Иванов, старший унтер-офицер, куда-то смылся, так я его больше и не видел. Хотя и всё было ослабевшее, но фронта не бросали, держали ещё крепко.
В одно прекрасное время мы стояли в землянках недалеко от передней линии, и наши готовились к наступлению. А вот для чего нас держали близко к передовой линии, не знаю. Утром встаём смотрим, столько прибыло войск, что не знаю, как и определить эту цифру, сколько их.
Потом разгляделись, а это оказались женщины: сформированные при Керенском женские батальоны смерти, которыми Керенский хотел довести войну до победного конца. Да, это действительно были батальоны смерти. Им, батальонам, с дороги дали отдохнуть дня три, а потом их послали в наступление.
Место было ровное, низменность, нам со стороны всё видать как на ладони. Сначала они пошли как солдаты, по общим военным правилам. С немецкой стороны не было ни одного выстрела, пока батальоны смерти не подошли к немецкому проволочному заграждению. Тут немцы и открыли огонь со всех видов оружия. И эти бабы вместо того, чтобы в это время ложиться, бросились одна к одной в кучу. Немцы и давай лупить по этим кучам. Подняли крик, визг! Только те спаслись, которые отделились от общей кучи, а остальные все погибли.
После этого наступления больше боёв и не было. Потом было братание: немцы к нам приходили, а наши к немцам, но с нашей роты никто не ходил.
Затем нашу роту направили в горы Карпаты. Мы шли целый день между гор, наконец пришли на место. Там оказалась небольшая площадка ровная, мы оборудовали повзводные землянки. Живём – ни работы, ни занятий. Лежим – вот и всё наше занятие.
Дня через три мы четверо задались целью достигнуть вершины горы. Утром встали, сказали взводному, взяли винтовки с собой, два топора сапёрных. Гора была лесная, лес рос сосновый и очень толстый, но почему-то был повален и порезан на кряжи. Гора была не очень крутая, но высокая, и мы за целый день так и не смогли дойти до её вершины. Думаем, вон вершина, взошли, а на этой горе ещё такая гора, и мы дальше не пошли.
Посидели покурили и отправились в обратный путь. На обратном пути сошли на полгоры и наскочили на дикого кабана. Когда он нас увидел, начал уходить. Но когда я сделал в него выстрел, он повернул и бежит на выстрел. Тут ребята начали стрелять. Мы в него всадили четыре пули.
Вырубили два прута, привязали кабана за ноги и потащили вниз. Смотрим, нам навстречу лезут пять человек наших солдат вооружённых. Спрашиваем:
– А вы куда?
– Думали, вы с кем-то бой завязали. Услышали выстрелы и пошли вам на помощь. А оказывается, вы воюете со свиньями. Ничего, мясо съедим.
Сели посмеялись, покурили и пошли. По пути вздумали пустить под гору бревно с метр толщиной. А на горах есть такие ложбинки, по которым стекает вода. Мы направили лесину по этой ложбинке и пустили. И она пошла очень быстро. Внизу ударилась о каменную плиту с такой силой, что рассыпалась вдребезги. И мы вниз скатились очень быстро, а этого кабана сдали на ротную кухню. Он был небольшой, килограмм на пятьдесят, но мясо его какое-то мыльное, не такое, как домашнее.
Мы на этом месте постояли недолго и снова ушли. И в это время пошла уже полная свобода, начали митинговать, красные бантики на грудь цеплять, было указание погоны снять. Офицеры солдатам начали говорить: «Что же вы, ребята, тут сидите. Там дома землю делят, а вам не достанется земли».
Мы когда вышли из гор до первой станции, погрузились в вагоны, и нас направили в город Пятронямс. Этот город находился в предгорье Карпат, но небольшой городишка, и нас расставили по квартирам. Нас с товарищем двоих поставили к одному молодому хозяину с хозяйкой. Дом у них был большой, и была у них отдельная комнатка: ход с общего коридора, дверь со стеклом.
Товарищ мой был бессарабец. Хорошо играл на гармошке и хорошо говорил по-румынски. А у хозяйки была сестра - деваха жила с отцом и матерью на окраине города. И вот придёт, бывало, к сестре, зайдёт в коридор, станет против нашей двери и смотрит на нас. Мы станем её звать к себе, она ничего не говорит, только крутит головой. И это дело тянулось с неделю. Как только сестрин муж уходит на работу, она приходит, становится против двери и смотрит.
Но потом всё же решилась зайти к нам и начала разговаривать с нами. И мы её начали блатовать за меня замуж, но она долго упиралась. Товарищ был женат, а я вообще был холостой. Я с ней начал ходить на прогулку, домой провожать. И всё же я её спутал окончательно, и она дала согласие ехать со мной в Россию. Так я и продолжал с ней свою игру, ходили к её отцу и матери, стали объяснять старикам всё, что мы надумали. Старики ни в какую, но она от своего задуманного не отказалась, и мы решили выехать в Россию.
В это время наша армия начала покидать фронт и уходить в Россию, а нашей роте было дано указание: оставить двадцать человек для приёма всего инженерного имущества фронта. В эту команду попал и я с товарищем, и мы приступили к своим обязанностям. Приёмный пункт у нас был на станции, чтобы сразу принимать, паковать в ящики и вагоны – вот это наша была работа.
И вот в одно прекрасное воскресение пошли мы на базар. Ходим по базару, смотрим – ходит один генерал в погонах. Подходит солдат к генералу и говорит: «Господин генерал, погоны надо сбросить». Рвёт с него погоны и бросает на землю. Генерал зашумел, на крик прибежала румынская жандармерия, набежали наши солдаты, восстали за этого солдата. Но наши солдаты были без оружия, и, сколько мы ни шумели, всё же его жандармерия увела. Но с наших солдат нашлись толковые люди. Сошлись, посоветовались, что делать, и договорились: разойтись по своим частям, объяснить, что произошло, и окружить город войсками.
Так и сделали: окружили город, выставили орудия, поставили пулемёты, выступила пехота. Три человека пошли к нашему коменданту, объяснили всё, что произошло. Наш комендант говорит:
– В этом я бессилен, идёмте к румынскому коменданту.
Пришли объяснили ему. Комендант румынский говорит:
– Они в правах его арестовать.
Наши говорят:
–- Но вы дайте указание, чтобы его выпустили.
Комендант-румын:
– Его надо судить.
Наши ему говорят:
– А вы посмотрите, ваш город окружён нашими войсками. Выхода и входа в город нет. Если вы не выпустите солдата, сейчас же дадим команду открыть огонь по городу. И от вашего города не останется ничего.
Румын струсил, взял телефон и позвонил, чтобы выпустили русского солдата сейчас же, и его выпустили. Но я так и не узнал, что за солдат и кто он такой.
А наши солдаты, которые стояли вокруг города, сразу снялись и стали собираться уходить из Румынии. Офицеры в это время все от солдат посмылись, они так и остались в Румынии. Остались только в войсках одни комитеты, они и возглавляли свои части.
С нашей роты тоже офицеры посмылись, остался только ротный комитет да бывший фельдфебель, который впоследствии был произведён в прапорщики. Он сказал: «Я, братцы, от вас никуда». Он и возглавлял командование ротой, пока наша рота собиралась выехать.
Мы к этому времени уже набрали восемь вагонов инженерного имущества. При уходе роты комитет дал план маршрута, где будут делать остановки и ночёвки, а нам нужно отправлять груз. Ну и назначают меня и ещё одного жителя Бессарабии сопровождать груз.
Я в этот момент хотел увезти свою Марьянку. Она была готова в дорогу, узелок себе сготовила, что надо. Узнали, что я хочу увезти Марьянку, и мне ребята стали говорить: «Ты знаешь что, Суворов, мы не знаем, как ты эти вагоны сдашь и где. А сейчас ты поедешь, узнаешь всё, и со следующей партией отправишься. Мы напишем тебе документ, и ты поедешь с ней сразу домой».
Я ей обсказал такое дело, и она согласилась. У меня какие вещи были, оставил у неё, а сам поехал, в чём работал.
И вот мы поехали. Доехали до Ясс, там нам перегрузили вагоны с румынских на русские. Поехали дальше, приезжаем в Кишинёв. Я иду до коменданта, у нас и литер был – Кишинёв. Спрашиваю коменданта:
– Вы должны вот этот груз принять?
Он полистал книги и говорит:
– У меня никакого распоряжения нет и принять не могу. Дам вам литер до Бендер.
Мы снова поехали дальше. Отъехали от Кишинёва и ещё не доехали до Бендер, на одной станции поезд остановился. Мой помощник говорит:
– Суворов, моя станция, я пошёл домой.
Я ему отвечаю:
– Дело твоё, держать тебя не могу.
И он ушёл, я остался один.
Приезжаю в Бендеры, бросаю вагоны и так же к коменданту. Этот тоже отвечает:
– Принять не могу.
Я спрашиваю:
– А что я должен делать, бросить вагоны и ехать домой?
– Дело ваше, но я этого сделать не могу.
На свою власть комендант даёт мне литер до Тирасполя. Там от Бендер до Тирасполя недалеко, 8 или 10 километров.
Я иду на станцию, предъявляю литер, меня прицепляют к поезду. Приезжаю в Тирасполь. И там такой же отказ – ничего не знаю. Я тогда сел и думаю, что делать. Думаю, поеду на Одессу, а если Одесса не примет, тогда двину прямо на Москву. Говорю коменданту:
– Меняйте мне литер на Одессу.
Он мне сменил литер, я предъявил на станции, правда, мои вагоны быстро прицепили и потащили. А сам думаю, хоть в Одессе погляжу море. Я море вообще не видел.
Приезжаю: Одесса, Гринберг, четыре. Нашёл кого надо, и мне ни слова не сказали, приняли от меня документы. Вагоны даже и не проверили, выдали документ о приёме вагонов и порционные.
Я был с винтовкой, с полным комплектом патронов. Выхожу на улицу, винтовку на плечо и думаю: «Пойду на берег, посмотрю на море». Спрашиваю людей, где прямше пройти к морю, мне рассказали. И я пошёл, иду, рот разинул, смотрю по сторонам, думаю – Одесса!
Сколько я прошёл, сам не знаю, вдруг из-за поворота мне навстречу идут пять человек. Вооружены, на головах красные махры или кисточки. Кто они, гайдамаки или петлюровцы, чёрт их знает. Подходят ко мне вплотную и говорят, стой. Я встал и спрашиваю:
– В чём дело?
Они сразу:
– Продай винтовку!
– С чего это я продам винтовку? – спрашиваю.
Они суют мне деньги в руки, а сколько, не знаю.
– Продай!
Я говорю:
– Если есть ваша сила и ваша власть, возьмите, но своими руками я вам её не отдам!
Мы долго рядились, потом мне мысль подсказала. Я говорю:
– Что же я за фронтовик, если я винтовку продам.
Они спрашивают:
– А разве ты с фронта?
Я отвечаю:
– Да, военный груз сопровождал в Одессу.
– Ну, ладно, тогда иди.
Они пошли по улице, а я повернул да обратно, вместо моря на станцию. Просто я струсил.
Прихожу на станцию, стоит санитарный поезд, пойдёт на Кишинёв. Я залез в вагон, и вскорости поезд пошёл, но поезд был пустой. Доехал до Кишинёва, там сказали, поезд дальше не пойдёт. Люди, в том числе и я, спрашиваем, а почему не пойдёт? Нам отвечают, что там наши с румынами бой ведут. Тогда думаю, ну что делать, как быть? Очень охота попасть снова в город Пятронямс в свою команду, но не представляется никакой возможности.
Я тогда решаю пойти снова к коменданту. Прихожу спрашиваю:
– Где находится одиннадцатый инженерный полк? – Говорю: – Он должен быть в пути.
Комендант снова в книги заглянул.
– У меня для войсковых частей пока маршрутов нет, – и говорит мне: – А ты пока побудь при комендантской, может, что сообщат на днях.
Но я подумал: «Чего я буду тут высиживать, вошей кормить». Иду снова на станцию, прихожу смотрю, стоит паровоз, облеплен кругом солдатами. Спрашиваю: «Куда паровоз идёт?» Мне говорят: к границе. Ну и я залажу на паровоз, поехали.
Не доехали два пролёта до границы, паровоз остановился (не помню название станции), и говорят, дальше ехать некуда – там стоят румынские войска. Я думаю: «Все мои мечты лопнули, пробиваться другим путем – это надо рисковать своей жизнью. – Потом решаю: – Пропади всё пропадом, жизнь дороже всего».
Захожу в станцию, взял в буфете кой-чего, поел. Выхожу из станции, у мужиков спрашиваю, где дорога на такую-то деревню. А у меня маршрут роты был. Мне мужики говорят, иди прямо, никуда не сворачивай, ни влево, ни вправо, придёшь прямо в эту деревню.
Это дело было к ночи, я закладаю обойму патронов в винтовку и отправился в путь. Прошёл всю ночь, и мне ни одного человека не повстречалось на всём пути. И я прошёл, путём и не знаю сколько, тридцать или тридцать пять километров, но устал до невозможности.
Деревня была расположена в низине, я подошёл к деревне на восходе солнца. Смотрю, наша рота. Суетятся по деревне к выезду. Я давай нажимать, а идти уже сил нет. Прихожу, а кони уже все запряжены. Я сразу в комитет, объяснил всё, что произошло, сдал документы о сдаче вагонов и говорю:
– Я идти не могу, сильно устал.
Председатель комитета говорит:
– Иди скорей к каптенармусу, пока он не увязал брички, получишь хлеб, сахар и мыло.
Я пошёл, он мне дал две булки хлеба, два куска мыла и сахару кускового килограмма четыре. Мне бывший прапорщик говорит:
– Иди садись на любую двуколку и будешь ехать.
В нашей роте было более ста двуколок, которые были нагружены инженерным имуществом, за исключением понтонов. Мы тронулись в путь. Я как сел на двуколку, сразу заснул и, где мы ехали, не видел, потому что до обеда спал.
Когда мы ехали через деревни, то мужики все завидовали на наших коней: «Эх, вот эти б кони нам попали!» Но к чему они вели эти разговоры, мы тогда так и не поняли, но ниже расскажу.
Потом мы выехали на кишинёвскую магистраль. Кишинёв у нас остался вправо, и мы поехали по просёлочной дороге. Подошла ночь, надо останавливаться на ночлег. В одной деревне мы остановились. Деревня была на пригорке, и дорога шла через деревню.
Мы остановились на лужайке с конями. Надо было поставить часовых у двуколок, и я изъявил желание постоять, и ещё одного назначили. Остальные разошлись спать по домам. Мы достояли примерно до часу ночи, смотрим, по дороге скачут четыре кавалериста. Заехали в деревню, посмотрели и обратно. Заехали за бугорок и дали свисток.
Смотрим, из-за бугорка появляется колонна пехоты. Подходят ближе, я стою у дороги, спрашиваю:
– Ребята, какой части? – Мне никто ничего не ответил. Уже задний идёт скандыбает, наверно, потёр ногу, я снова спрашиваю: – Друг, какая часть?
Он мне что-то буркнул по-румынски. Я не понял, что он сказал, тогда я думаю, это же румыны. Подхожу к своему другу, говорю:
– Слушай, это же румыны.
Он говорит:
– Не может быть.
Я говорю:
– Они в русском обмундировании вошли в деревню и сразу поразвели в огородах костры. Это ихнее любимое занятие – жечь костёр.
Тогда, ничего больше не говоря, бегу на квартиру, где спало наше начальство и говорю:
– Товарищ председатель, румыны заняли деревню!
– Да ты что?
– Да, так точно!
И пошёл у нас переполох, всех поразбудили, сошлись к своему обозу и начали думать, что будем делать. Кто-то из ребят предложил: ничего не надо делать, надо идти к румынскому командиру. Но коней уже всех позапрягли. Трое пошли, которые могли по-румынски говорить. Пришли, стали говорить:
– Ну что, вы нас с обозом выпустите или нет.
Румынский офицер говорит:
– Я вас задерживать не буду. Пожалуйста, можете следовать своей дорогой.
Наши делегаты пришли и говорят:
– Ребята, едем, румыны нас не задерживают.
Начальство наше говорит, только по деревне ехать как можно тише, но у кого винтовки, держите наготове.
Мы всё же были не уверены, что нас румыны выпустят из деревни. Едем по деревне, а сами озираемся по сторонам. Деревню проехали хорошо, выехали за деревню, примерно с километр, может, и больше, останавливаемся собираемся в кучу, обсуждаем, что будем делать.
Начальство говорит, сделать на румын налёт на спящих, а другие говорят, у нас силы мало, к тому же винтовки и то не у всех есть. Потом председатель говорит:
– Ладно, будем ехать дальше. Это дело не сапёрное, наше дело взорвать-построить.
И мы поехали со спокойной душой. В Бендеры мы приехали примерно часам к пяти вечера, переехали мост через реку. Мост двухъярусный, внизу конный, верх железнодорожный. Мы сразу с моста повернули вправо, в одном километре от моста была деревня по-над рекой Днестр. И мы в этой деревне остановились.
Дело было к вечеру. Вечером в Бендерах мы ничего не замечали, а наутро встаём смотрим, в городе крепость горит. Мы побежали посмотреть, подошли к мосту, а на мосту уже стоят румынские часовые. Нас было пять человек, мы попытались пройти по мосту в город, но нас сразу не пропустили. Мы говорим, у нас там живут свои, родня, и нас пропустили. Мы прошли, поглядели, как горела крепость. Местные жители много кое-чего тащили с крепости, но мы ничего не взяли, потому что нас на мосту не пропустят с ношей. Часа через два возвратились обратно в свою часть.
Оказывается, эти же румыны заняли город, которые нас ночью застали в деревне. Они следом за нами шли и занимали Бессарабию. Мы мост переехали вечером, а румыны заняли город ночью, на второй день. Наши ребята два раза переходили по мосту в ту сторону и обратно.
Между Тирасполем и Бендерами был крутой поворот железной дороги и глубокая выемка. Туда подошёл наш броневик и остановился так, что его с Бендер не видать. Наши ребята договаривались с начальником бронепоезда, что мы снимем часовых, а вы входите в город на броневике. Без пехоты он не согласился, на том всё и закончилось. Румыны дальше не пошли.
Мы простояли в этой деревне недели две, никакого распоряжения не было, куда нам деваться со своим обозом. Потом поступило распоряжение: всё инженерное имущество в Тирасполе сдать, а коней будет принимать комиссия и раздавать их крестьянам. Когда сдали всё имущество, коней вывели на площадь. Коней было много из других частей. Мне дали трёх коней, а кони что львы. Вот так всех коней и раздали – кому два, кому три.
Когда стало уже темнеть, ко мне подходят три мужика и говорят:
– Эх, вот если б эти кони попали нам.
А я им говорю:
– Нате держите, и они будут ваши.
Мужики согласились, взяли у меня коней, а я этим временем, дай бог ноги, и ушёл. И что впоследствии было с моими конями, не знаю.
Но остальные наши ребята попришли домой часов в двенадцать ночи, я уже спал. Потом они говорят мне, ну ты сумел вовремя улизнуть, а мы помаялись с конями.
И после всего этого мы ещё в этой деревне простояли примерно с месяц и ничего не делали. Украинцы ближние все поразошлись по домам, а нас, великороссов, было в роте всего два человека. Тогда председатель комитета говорит:
– Вот что, ребята, поедете и вы домой. – Он сказал писарю: – Заготовь на них документы, пусть едут домой.
И нам дали документ в распоряжение уездного воинского начальника. Выдали нам на дорогу хлеба, сахару, мыло. Сахару каптенармус нам насыпал килограмма по три, да того сахару у меня оставалось кило два, всего сахару у меня собралось килограмм пять. Сахар рафинад – вот и всё мое богатство, остальные мои вещи остались в Румынии у подружки. Я когда писал отцу: «Батя, разрешишь мне привезти домой румынку?», отец мне ответил: «А по мне хоть козу вези, мне с нею не жить». А сложилось так, что ни девки, ни козы, сам приехал гол, как сокол.
Мы с другом собрались в дорогу и говорим, а что будем делать с винтовками. Потом решили увезти с собой. Поразобрали, а куда будем прятать ствол и ложу? Под шинель - обернули их тряпками, притянули ремнями к себе к боку. Нам говорили, что оружие из рук бросать не надо, без оружия нас задушат, поэтому мы решили оружие взять с собой.
Пришли на станцию Тирасполь, поезда ещё не было. Поезд пришёл уже вечером, сели в вагоны. Нас, солдат, ехало очень много, и в вагоне некоторые солдаты говорили: «Ребята, у кого есть оружие, будьте поаккуратней, оружие отбирают». Но с оружием не мы одни были. Некоторые в вагоне прятали, а мы и ещё некоторые ребята пристраивали аккуратно под вагоном.
Пришло время отправлению поезда. Поезд идёт на Харьков, а нам и надо на Харьков, поехали спокойно. Доехали до Раздельной, стой, проверка документов. Заходят в вагон, у кого проверят, а кого проверяли по наружности, в общем, большинство искали бывших офицеров. И пока мы доехали до Харькова, нас останавливали, не доезжая станции, не менее десять раз. И всё проверка документов, а об оружии никто и слова не говорил, но подозрительных снимали с вагонов.
Нас ехали почти целый эшелон, приехали на вокзал Харькова. Наш эшелон сразу оцепили кругом красногвардейцы, потом нам объявили, что этот эшелон дальше не пойдёт. И когда наша братва стала выходить из вагонов, в это время много обнаружили винтовок. Потом прошли, проверили вагоны, тоже много вынесли винтовок. Но я, когда выходил из вагона, думаю, не буду брать свою винтовку. Но не я один так поступил, а многие, кто прятал винтовку под вагоном.
Потом через некоторое время нам снова говорят: «Ребята, садитесь снова на этот поезд, он пойдёт на Курск». А мне это и надо, и мы снова посадились в свои вагоны.
Мы когда выехали с Тирасполя, было не холодно и снегу не было. В Харьков приехали – уже холодно и маленький снежок. От Харькова до станции Прохоровка мы проехали, и больше нас не останавливали, и никакой не было проверки.
На станцию Прохоровка я приехал ночью, это была моя остановка, где я должен слазить. Но уже было холодно по моей одежде, я был одет очень легко, потому что мои остальные вещи остались в Румынии у невесты. Когда я соскочил с поезда, и сразу под вагон, беру свою разобранную винтовку снова сую под полу шинели и думаю, тут никакого чёрта нет. Захожу в станцию, сажусь на диван. Смотрю, заходит мой сосед Василий, но он был постарше меня, он тоже ехал с Харькова. Я окрикнул его:
– Василий Филиппович! – Он оглянулся, я сижу, он подошёл ко мне, поздоровались.
Сел рядом со мной, начали разговаривать, он заметил у меня под шинелью, спрашивает:
– А это что у тебя?
– Винтовка разобранная.
Потом он говорит:
– Ну, Емельян Дмитривич, что будем делать, как домой пойдём?
Я ему говорю:
– Знаешь что, Василий Филиппович, давай посидим здесь до утра. А утром посмотрим, может, кто из наших сельчан приедет на базар. Если никого не будет, тогда пойдём пешие.
И только переговорили об этом, как будем добираться до дому, смотрим, заходят в станцию отряд солдат красногвардейцев, человек десять, подходят к нам:
– Вы откуда едете?
– С фронта.
– Ваши документы?
Мы показали.
– А оружие?
– Нету.
Один развернул мне полы шинели.
– А это что?
– Это костыль.
– Ну-ка, что за костыль? – Вытащил из-под полы винтовку: – Нам этот костыль пригодится. - Забрали её у меня и ушли.
Тогда я говорю:
– Дурак, что остался в станции.
Василий успокоил:
– Да чёрт с ней, сам жив воротился домой и ладно».
Но я никогда бы не подумал, что на этой станции встретим отряд. Это была не просто железнодорожная станция, это был большой торговый посёлок. Имелись три крупных ссыпщика хлеба, почта и телеграф. Было пять магазинов купеческих, булочные-пекарни, раз в неделю был базар.
Это всё было до революции, а когда я приехал, тут уже не осталось ничего. Мне Василий говорит:
– Пойдём, Емельян, в трактир. Попьём чаю, посмотрим, может, кто и приедет из наших.
Зашли в трактир. Народу, правда, было очень много, но не то, что было до революции – кроме кипятка, больше воспользоваться нечем. Мы сели за стол, попросили чаю. Нам подали кипяток и чайник заварки. Хлеб у нас был свой, сахару у меня было около пяти килограммов. Я достаю сахар, ставлю на стол, кладём в стаканы по богатому. Смотрю, один подходит: дай сахарку, другой, третий. Я им дал по два кусочка, смотрю, ещё подходят – дай. Василий, мой сосед, говорит
– Спрячь, всех не оделишь, тут сахару не найдёшь днём с огнём
Тогда я мешочек с сахаром спрятал. И не стал больше быть добрым.
Мы попили чаю, вышли из трактира, посмотрели, приезжих никого нет. И Василий говорит:
– Знаешь что, Емельян Дмитривич, наверно, пойдём пешие.
– Василий, я одевши очень легко, холодно будет.
– А что теперь делать?
Тогда я вспомнил, что у меня в сумке есть окопные душегрейки. Эти душегрейки приобрёл, когда в Тирасполе сдавали инженерное имущество.
– Погоди, постой, Василий, выход есть!
Достаю шесть душегреек, закладаю в каждую по две свечи. Сами свечи состояли из прессованного мелкого угля, но какого угля, не знаю. Свечи длинные как сигара, но потолще сигары. Сам корпус душегрейки, как плоский фонарик металлический, обтянут сукном. Снимаешь с одного конца крышку, там есть два гнезда, куда закладаются свечи, потом зажигаешь и ставишь в корпус. Корпус нагревается и греет очень хорошо не менее четырех часов.
Заложил в брючные карманы по одной, в грудные карманы по одной, в шинельные карманы по одной, всего шесть штук. И говорю:
– Василий, я зарядился, можем двигать в путь.
А путь наш был всего двенадцать километров. Мы пошли, не дождавшись своих приезжих.
Пришёл я домой уже к вечеру. Отец мой тоже был в армии, но к моему приходу уже был дома. Встретил хорошо, угостил даже самогоночкой.
А на второй день вечером пришёл старший брат Григорий. В течение недели почти все ребята с нашей деревни повозвратились домой.
Назад |