Сергей Павлов. Кузбасская сага. Книга 4. Иудин хлеб. (Продолжение) ч. 4

…Несколько часов кряду беседовали в блиндаже капитан Калинин и бывший сержант Кузнецов. За это время Никита успел рассказать о своем селе, о родителях, Нарымском крае, об участии в сражениях под Москвой и Сталинградом, о пленении, о разведшколе, пока, наконец, сержант Нина, которую прислал командир роты в качестве секретаря, не взмолилась:
– Товарищ капитан, второе перо ломается, чернила кончились, пальцы судорогой сводит и… мне отлучиться надо… Сами понимаете…
– Ох, да! – Капитан хлопнул себя рукой по колену. – Заговорил ты меня, Кузнецов! Так, перерыв! Ниночка справляет свои дела, обедает или уже ужинает, а через полчаса – все здесь. Ефим! – окликнул Калинин солдата.
– Я, товарищ капитан, – с неподражаемым армянским акцентом отозвался снаружи невидимый солдат.
– Отведи нашего пленника куда ему надо, пусть на солнышко посмотрит 15-20 минут, а потом раскочегаришь самовар… Да, мух-то ртом не лови! Через полчаса продолжим…
…Уже темнело, когда капитан закончил допрос Кузнецова и кликнул к себе командира роты.
– Так, Ниночка, спасибо за труды тяжкие… Так, а он везде расписался? Отлично! А расписка где? Ах, да, вот она…
Когда девушка покинула землянку, капитан обратился уже к Берендееву.
– Ну, вот что, Виктор Иваныч, я отмечу перед начальством, что твои бойцы задержали важного «языка», а пленника твоего я забираю с собой…
– Как это ?..
– А так это! Вот расписка… Он уже готов к дороге, так-нет, Кузнецов?
– Так точно, товарищ капитан! – послышалось в ответ.
– Ого? Уже «товарищ»? – Лейтенант удивленно глядел на контрразведчика.
– Да, лейтенант, и такое бывает в нашем деле! В общем, готовь мою машину, охраны нам хватит: Ефим, водитель да и сам я парень не промах, но руки все же свяжем тебе, Никита Гордеевич, – устав требует! У нас с тобой еще много тем для разговоров, я тебя в теплую камеру поселю, одного, чернил и бумаги дам – пиши, вспоминай, а то что тут тебе Берендеев? Даже самовар не принес, пока я не потребовал…
У капитана было хорошее настроение, он старался шутить, чтобы шуткой и смехом сбить дневное напряжение и усталость.
– Ну, все, поехали!

В расположение корпуса прибыли затемно. Определив пленника в отдельную камеру в кирпичном здании, где располагалась контрразведка и все ее службы, Калинин поспешил к полковнику Осокину, возглавлявшему СМЕРШ корпуса: он знал, что командир часто засиживается над картой до глубокой ночи, а те сведения, что он привез с передовой относились к категории важных. В течение всего доклада капитан нет-нет, да проговаривал одну и ту же фразу: «Какой ценный кадр попал к нам, товарищ полковник, какая у него память!..», пока, наконец, тот не остановил его:
– Игорь Васильевич, перестань причитать! Я уже понял, что это твоя удача, а может быть, и наша общая …
– Нет, товарищ полковник, смотрите, какие портреты он дает, по ним, как по фотографии, можно человека найти: Серик Атамбаев, 40 лет, плотный, чуть косолапит, путает в разговоре «он» и «она». Лицо плоское, глаза типично азиатские… Или – Левшов Семен Геннадьевич, 45-50 лет, худощавый, под левым глазом родимое пятно, правое плечо ниже левого, говорит с потягом, часто оглядывается, словно боится кого… Или…
– Стоп, капитан, ты меня убедил, что портреты он рисует хорошо. Завтра же разошли по соседним частям ориентировки… Да, кстати, пока ты тут ездил, от соседей справа пришла телеграмма: был задержан… да вот же она, читай…
Калинин впился глазами в текст телеграммы и тут же вскрикнул:
– Он, Иван Федорович, он, Серик Атамбаев! Не врет Кузнецов!
– То, что не врет твой Кузнецов, я вижу, но что сбежал тот косолапый Серик – тоже факт.
– Но это не наша беда, товарищ полковник, а наших соседей – часовой проспал!
– В общем, ты понял, что делать завтра с утра? А ты задавал ему вопрос, почему немцы так усиленно чешут наш участок обороны?
– Да. Они хотят убедиться, что у нас тут группируется мощный танковый кулак. Их шеф так акцентировал внимание своих шпионов…
– А зачем, как думаешь, Игорь?
– Ну, мы же знаем, что на нашем участке фронта немцы собираются делать прорыв и уже сосредоточили свой танковый корпус, а сейчас они проверяют, как мы готовимся к этой операции… Вот и посылают своих лазутчиков в наши тылы.
– Теперь представь: а вдруг немцы блефуют с прорывом? Мы снимем свои части с другого участка, сюда перекинем, а они там, откуда мы снимем свои части, и ломанутся? Вот и будет нам тогда наука!
– М-да, товарищ полковник, тут, наверное, не только погоны полетят, но и головы?..
– Может быть… Давай-ка так: в восемь утра у меня разговор с Первым, а потом мы с тобой заглянем к твоему пленнику, хочу сам посмотреть на него…
Ближе к двенадцати следующего дня Калинин вместе с полковником Осокиным вошли в камеру, где содержался Кузнецов. На столе стояла пустая чернильница, лежала кипа исписанных листов. Увидев полковника, Никита вскочил на ноги, а руки непроизвольно прошлись по пуговицам гражданской рубашки.
– Вольно, сержант! Садись!– Голос полковника был спокоен, миролюбив. Он первым сел на свободный стул, приглашая и остальных к тому же.
– Как думаешь, сержант, не проведут нас немцы на мякине? Неужели они успели целый корпус против нас сосредоточить и спрятать в лесу? Ты взял с собой карту, капитан?
– Так точно, товарищ полковник. – Калинин быстро отодвинул исписанные листки в сторону и разложил карту.
– С картой работал, сержант? – спросил полковник.
– Так точно. Раньше – для себя, а тут и немцы поучили немного.
– Вот здесь у немцев расположен танковый корпус,– озабоченно проговорил Осокин, – две группы разведчиков вернулись с такими сведениями, авиаразведка подтвердила, а потому и нам следует силы сюда собирать…
Никита долго всматривался в карту, поднялся на ноги, водил пальцем по ее поверхности, затем резко поднял голову и заявил твердо:
– Товарищ полковник, в этой роще не может быть немецких танков в таком количестве. Я пробирался по этим местам всего три дня назад, вот по этой дороге шел... Да, я видел несколько танков, но корпус? Это же… танков сорок?
– Примерно… – отозвался Калинин.
– Нет, товарищ полковник, когда столько танков пройдет – всю землю перепашут, а здесь были следы 3-5 танков, а в глубине солдаты что-то строили и ветками закрывали…
– Вот и я так думаю! Макеты делают! – Осокин сказал твердо, так бывает, когда человек принимает окончательное решение. – Давай-ка, капитан, сегодня же направляй три автономные группы разведчиков и авиаразведку, пусть отбомбятся по роще, да время согласуй, чтобы бомбить начали, когда разведчики смогут это наблюдать визуально, в бинокли!
– Есть, товарищ полковник! – отозвался контрразведчик.
– Вас тут не обижают, Кузнецов? Хорошо кормят? – с улыбкой спросил полковник.
– Хорошо, товарищ полковник, почти как у немцев, но здесь вкуснее!
Все трое громко рассмеялись.
– А вы готовы и дальше работать с нами?
– Это как? – недоуменно спросил Никита.
– Ну, скажем, вы вернетесь туда, останетесь в штате школы и будете через местное население передавать информацию для СМЕРША? Фронт-то ведь движется на запад, немцы отступают, а через 2-3 дня наши войска входят в то же село…
– Я думаю, это возможно, гражданин полковник. – Голос Никиты звучал неуверенно, но в нем чувствовался какой-то интерес.
– Нет уж, сержант Кузнецов, такие сведения могут сообщать только «товарищи», а не «граждане». Так-нет, Калинин?
– Так точно, товарищ полковник.
– В общем, вспоминайте все полезное, пишите и вместе с капитаном думайте, как вас использовать в будущем: ваша помощь нам будет нужна. Продумайте все до мелочей. Когда вы должны вернуться в школу?
– Крайний срок – еще пять дней!
– Слышишь, Калинин, у вас еще три дня, а потом надо возвращать сержанта его новым хозяевам! Да, и еще тут Игорь Васильевич упоминал какого-то вашего преподавателя из школы: Николай Александрович, пожилой, плотный, с залысинами, бывший капитан?
– Да, есть такой, товарищ полковник, – уверенно произнес Никита. – У него еще ногтя на мизинце нет… На правом? Нет, на левом… Точно, на левом мизинце...
– Точно! Я тогда еще майором был, когда мы его канцелярию эвакуировали, солдаты шкафы двигали, так нет, он сам полез им помогать, там и сорвал ноготь на левом мизинце. Потом все жаловался, пока не пропал без вести…
– Вот как?! – Никита и контрразведчик произнесли это слово одновременно. – Как же так, товарищ полковник?
– А так, что он исчез осенью 42-го, а вместе с ним исчез ящик с секретными картами и документами… Вот, значит, где отыскался след! Тарасов?! Не капитан он, а подполковник, помощник начальника штаба корпуса – Ложкин Николай Александрович! Тяжело было нам тогда, бардака было много в частях, вот и проворонили мы его. Начальника штаба и комкора – под трибунал, а меня на корпус поставили… Вот такой у вас учитель, сержант Кузнецов! Его бы нам достать!
– Будем думать, товарищ полковник! – козырнул контрразведчик.
– Ладно, думайте, но этот гад – не главное, ты, Калинин, не забудь про разведку, про дальние планы. О результатах разведки доложишь ночью…
Повторная разведка и авиаразведка подтвердили правдивость слов Никиты Кузнецова: вместо настоящих танков, коих в роще оказалось всего шесть, остальные были макетами. Переброска наших сил на данный участок фронта с других направлений была прекращена.
Эта была первая маленькая победа бывшего сержанта Красной Армии Никиты Кузнецова.
* * *
Странные чувства испытывала Алена Ивановна, узнав в шахткоме, что дом Максима Шомонина теперь ее, и даже домовая книга, где единственной хозяйкой его значилась она, не придавала ей уверенности. В тот же день она пришла в свою бывшую обитель, запасным ключом открыла замок, с опаской осмотрела все комнаты: грязь кругом, вещи раскиданы, в шкафу – никакой посуды: видно, полюбовница Максимова, Полина, получив строгий наказ от руководства шахты оставить избу на законную хозяйку, устроила тут погром. Оглядев все внимательно, женщина решила, что страшного мало: посуда, занавесочки разные, постельное белье и одежда у них есть свои. А то, что полюбовница Максимова забрала – так ей меньше выкидывать. Печка была исправна, кровати, стол и лавки с табуретками – на месте, а в подполье даже осталось немного картошки и овощей – все подспорье для них с Егором. Тогда же и решила она для себя, расхаживая по пустым комнатам, потеплеет когда, пригласит с работы подруг, вместе они побелят заметно прокопченные стены и потолок, полы помоют, а потом и переезжать можно будет. Не все складно получилось, но все же получилось, и в середине апреля оставили они, наконец, беспокойный барак и переехали в избу Шомониных. Грузить вещи и тянуть тележку помогли бригадники Никиты, Леонтий и Василий, которых, похоже, подослал Кузьма Иваныч. И на том спасибо! Хотела парней чаем напоить, да где там – убежали, торопыги.
– Ну, вот, Егорка, теперь здесь будем жить с тобой.
Чуть дальше до работы, но ничего – каких-то полверсты!
– Конечно, бабуль! А можно, я собаку приведу на двор?
– На двор – можно, но в дом – ни-ни… Снег уже сошел, скоро земля просохнет, и будем мы с тобой в огороде ковыряться: лук, чеснок, картошка!..
– Ага, конечно, баб… – Голос внука был не очень веселый: не любил он дела огородные…
К концу лета 43-го Егор заметно вытянулся, раздался в плечах и теперь уже чурался своей шахтовой должности: «ученик слесаря», но что-то предпринять и к кому-то обратиться с просьбой о работе ни Алена Ивановна, ни сам Егор, не решались.
А тут Иван Михайлович Тузов, знавший, как трудно живет Егор со своей бабушкой, возьми и заведи разговор с парнем на эту тему.
– Как дела, Егор? Как бабуля? Что-то давно не заглядывала к нам в цех…
– Да ничего, Иван Михалыч, живем, хлеб жуем…
– А хлеба-то хватает? Тут слышал я, что у вас совсем плохи дела… Что бабушка уже не работает…
– Да нет, работает пока… Ей уже 65 лет, Иван Михалыч. Мало того, что руки у нее иногда судорогой сводит от горячой воды и соды, так мы же теперь в доме живем, а это огород, картошка, лучок, редька…
– Ну-ну, – хмурясь, проговорил начальник, – и все это на бабке? А ты-то где?
– Нет, я помогаю ей… – поспешил с разъяснениями Егор.
– Ну, и слава Богу, что о бабушке заботишься – то хорошо… А сам-то не хочешь настоящей мужской работой заняться? Не надоело в школьниках ходить? Послесарил два года учеником, подрос немного, кое-чему обучился, пора и деньги зарабатывать? Пойдешь на слесаря?
– Это куда же, в шахту, что ли?
– Ну, до восемнадцати лет в шахту тебя никто не пустит, на поверхности будешь слесарить, а деньги получать будешь, как взрослый, почти в два раза больше, чем сейчас…
– Оба! А что надо, Иван Михалыч?
– Сдашь экзамен и на работу будешь ходить полный день, а не до обеда. А что делать? Ну, ты же видишь, как старики у нас работают? Иной раз и в шахту придется спуститься, ключи потяжелее будешь носить в сумке, согласен?
– Согласен… – Потом добавил уже недоверчиво: – А что это вы про меня такую заботу устроили? Навроде я вам не родня какая, чтобы заботиться так?..
– Дурачок, разве только родня может помогать? А просто хорошие люди разве не должны помогать друг другу?
– Наверное… – неуверенно сказал Егор.
– Не наверное, а должны помогать! Ну, ладно, место освободилось слесаря, вот я и решил тебя поставить. Тебе же через полгода восемнадцать будет?
– Ну да…
– Вот и да… Опять же, бабушку твою помню и уважаю, Алену Ивановну… Говорю так, а неудобство какое-то испытую: такую славную женщину бабкой называть! Хватит ей робу шахтерскую стирать… Жалко ее руки … Да и тебя тоже пожалеть надо: на танцы ходишь, а у тебя на заднице заплатка … Других-то, видно, нет штанов- то?
– Других-то нету… – смущенно произнес Егор. – Эти-то баба Алена кое-как заштопала…
– Ну, вот видишь! На штаны заработаешь, на колбасу… Хотя, я смотрю, ты где-то башмаки себе уже раздобыл? Не новые, но еще крепкие…
– Да… – смущенно отозвался Егор, а у самого перед глазами всплыло каменное лицо Бориса Ивановича.
– Ну, так будем сдавать на слесаря?
– Я согласный.
– Согласный он… А как же с бабушкой посоветоваться?
– Я уже большой, дядь Вань… Я сам…
– Ну, коли так, то я помогу тебе подготовиться к экзамену, потом приказ будет, и всё – иди работай, Егор Никитович!

– Бабуль, я скоро слесарем буду работать, как большие мужики, – с порога заявил дома Егор.
– Ой, а справишься ли? Тяжко, должно быть?
– Да нет, Иван Михалыч помочь обещал…
– Ох, добрый он мужик, Иван Михалыч, я тут с огородом совсем забыла дорогу-то в ваш цех… Кланяйся ему, благодари, от бабушки, мол…
– Ладно. А на следующий год, когда будет восемнадцать – в шахту пойду… Говорят, скоро новую шахту построят, куда будут принимать только молодых и здоровых, как я!
– Ой, здоровяк ты мой! Умывайся давай и садись есть…
– Вот тогда, баба, ты точно больше работать не будешь нигде, а будешь меня дома ждать с работы.
– Ох, внучок ты мой, мужичок ты мой! – Она нежно прижала его вихрастую голову и поцеловала.

…Первая получка порадовала как Егора, так и Алену Ивановну, но еще один человек был несказанно рад этому событию – Юрка Рыжов. Теперь Егор редко виделся с ним – разные графики работы, разные участки, и только два раза в месяц они вместе ездили на базар, где их неизменно ждал Борис Иванович…
В этот раз вместе с дружками, Славкой Смирновым и Юркой Рыжовым, отправился Егор на базар, не к Борису Иванычу, а за покупками, где и купил себе новые штаны, а бабе Алене – шаль. Когда возвращались домой, друзья принялись допрашивать Егора: почему не веселый такой? Первая зарплата, подарки купил…
– Не знаю, что-то невесело…
– А я знаю, – заявил Рыжий, – первую получку и подарки нужно обмыть, а то обновы носиться будут плохо! В буфете шахтового клуба сегодня бочку пива привезли, айда туда, а к нему можно взять чекушку водки, а лучше – пол-литра! Чур, за пиво каждый платит сам, а за водку – именинник…
Славка не сильно настаивал на гулянке, однако азарта, с каким Рыжий уговаривал друзей, хватило с лихвой и на него. Егор купил в продмаге бутылку водки, да еще с десяток пирожков с ливером. Октябрь отметился сравнительным теплом, и весь клубный сквер был полон народу, веселя глаз и укрывая в кустах любителей выпить на природе. Лавочек было вкопано по скверу много, и в дни получки и аванса все они, как правило, были заняты веселой шахтерской братией. Славка и Егор с опаской бродили по скверу в поисках свободных скамеек, обходя те, где уже гуляли взрослые мужики: иные уже так набрались, что готовы были накостылять любопытным паренькам. Удача не оставила их: нашли укрытую от посторонних глаз свободную скамейку, где, не торопясь, «из горла», выпили водку под пирожки, а потом пили пиво из трехлитровой банки…
Славка и Егор, до этого не пробовавшие крепкого спиртного, заметно опьянели, разговор их путался, а блаженная улыбка не покидала лица пареньков. Домой отправились, когда уже совсем стемнело. В кустах, то здесь, то там слышались разговоры захмелевших мужчин, кто-то ругался непотребно, а на полянке теплая компания, где были и женщины, под звуки гармошки пели «Синий платочек».
– Ребята, давайте послушаем песню… – Благообразный, красивый какой-то девичьей красотой Славка теперь совсем раскис и готов был расцеловать всякого, кто его пожалеет или похвалит. Егор молча наблюдал за тем, как Юрка что-то внушал захмелевшему другу. Они уже направились по домам, а в голове у Егора неотступно вертелась мысль: что-то он упустил, что-то не сделал… Наконец вспомнил – подарки! Он забыл их на скамейке! Оставив приятелей, он побежал к месту их былого пиршества. На скамейке стояла банка из-под пива, пустая бутылка, а на земле лежал пакет из серой оберточной бумаги, перевязанный крест-на-крест шпагатом: Гошины обновы. Усевшись на лавку, он поднял пакет, прижал его к груди и забылся в какой-то сладкой истоме…
…До дома Егор добрался уже за полночь. Где-то во тьме потерялись дружки, но пакет с обновами он крепко держал под мышкой. Оставив калитку распахнутой настежь, он с трудом поднялся на небольшое крыльцо, через потайное отверстие отодвинул засов и шагнул в сенцы, но запнулся о ведро с углем, которое иногда бабушка ставила справа от двери, и с громким шумом рухнул на пол.
Алена Ивановна, до последнего ожидавшая внука, уже готовилась спать. Она при свете керосиновой лампы попила перед сном чай с сушками, расплела косу и прошлась гребнем по все еще красивым и густым волосам, обильно побитым сединой, как услышала в коридоре грохот. Распахнув дверь настежь, она увидела застывшего в жалкой позе внука.
– Бабуля… я тебе подарочек купил, вот он, возьми его… – он с трудом выговаривал слова. Еще не понимая, что ее внук смертельно пьян, Алена Ивановна, подхватив у него пакет, перевязанный шпагатом, закрыла за внуком дверь на засов, после чего помогла ему раздеться. От Егора сильно разило спиртным.
– Бабуль, а знаешь, что я знаю?.. У меня тоже длинная тень, да, подросла, должно быть… Когда шел домой тихонько так и… упал немножко. Ползу, значит, а рядом еще кто-то ползет… Сел, посмотрел, а это моя тень… большая, длинная… Фу! Бабуль, я, однако спать буду… – И он замолчал до утра.
Уложив его на лавку в кухоньке, она села рядом на табурет и впервые за много лет заплакала…
* * *
Едва полковник Кнауф покинул новоявленных курсантов, инициативу в свои руки взял Ратке. Он объявил, что курс обучения бывших русских офицеров рассчитан на три недели.
– Жить и заниматься будете в этом здании. Когда-то здесь был детский приют, но сейчас он приютил нашу школу. Вас разобьют на группы по пять человек… Да-да, мы ждем еще троих… В этой комнате вам будут читать лекции, групповые специальные занятия будут проходить с соседних кабинетах, здесь же, на первом этаже откроем буфет для вас, спальня на втором этаже. Это помещение для вас уже подготовлено, буфет же откроется только завтра, а сегодня вы можете поужинать в маленьком ресторанчике, что находится отсюда в двухстах метрах.
Хочу напомнить, господа, что наша школа является секретным объектом, и потому вы должны соблюдать правила конспирации. Вместо консьержки у входа будет дежурить наш офицер, любое отлучение из школы фиксируется в журнале. После занятий вы вправе выйти в город для… отдыха, но в двенадцать часов ночи двери закрываюся, а опоздавший курсант будет объявлен дезертиром. О том, что ждет такого курсанта, господин Кнауф уже говорил. По всем вопросам личного характера можете обращаться ко мне. Сейчас получите деньги на личные расходы, все остальное, необходимое для вашего обучения, вы получите завтра, а сейчас портной с вас снимет мерку, после чего вы можете подняться в комнату отдыха… то есть в казарму, где вы будете отдыхать. Мой кабинет находится также на первом этаже. По первому моему вызову вы должны явиться и доложить: курсант такой-то (звание, фамилия) прибыл.
– Господин гауптман… Простите, можно вас называть «господин капитан»? – полковник Метельский с некоторой робостью обратился к своему куратору.
– Хорошо, господа, только внутри помещения и при отсутствии посторонних лиц, в ином случае – «гауптман», и еще: приветствовать немецких офицеров вы обязаны как полагается в вермахте: хайль Гитлер! Вопросы есть? Тогда получите деньги под роспись, и на сегодня все свободны, но не забывайте, что 12 часов ночи для вас крайний срок!

После того как старый австрийский еврей снял мерку с курсантов, они дружно поднялись на второй этаж, где в просторной комнате их ожидали двадцать металлических кроватей с прикроватными тумбочками, двадцать табуреток, несколько платяных шкафов и длинный дубовый стол. Пожилая фрау, которая была приставлена в казарму как уборщица и буфетчица, спешно застелила кровати новоселов и молча удалилась.
– Господа, кажется, здесь будет наш райский уголок! – Есаул Малышев, плотный, лысоватый мужчина с блестящими озорными глазами, следуя вдоль ряда коек, небрежно взбил одну постель, осмотрел простыни, подушку и хмыкнул удовлетворенно: – Небогато, но чисто…
– М-да, господа, немцы - народ аккуратный, – со сдержанной похвалой отозвался на слова есаула полковник. – Говорят, в первую мировую некоторые из них даже в окопах умудрялись спать на белых простынях.
Увидев, что Малышев намеревается растрепать следующую кровать, хорунжий Кипиани шутливо окликнул его: – Севастьян Павлович, не нарушайте девственность этой кровати: я хочу избрать ее своим ложем на время обучения.
– А мне претит девственность в любой ипостаси, поэтому я займу потрепанную кровать - она у окошка, – поддержал грузина есаул Северов.
– Господа, вы ведете себя довольно бесцеремонно, попытался охладить шутников Кузнецов. – Среди нас есть офицер, старший по званию и возрасту, – за ним и первое слово, я так полагаю…
– Спасибо, есаул, – отозвался полковник Метельский, – я, господа, с вашего позволения займу ложе в углу, и да поможет мне Бог, чтобы оно не оказалось мне смертным одром…
– Мне кажется, вы слишком мрачно смотрите на жизнь, господин полковник, – включился в разговор сотник Ситко, – в нашем положении надо научиться большие проблемы воспринимать как маленькие, а маленькие вовсе не замечать, иначе нам – труба.
– Очень верное суждение, господа, это совсем по-русски! – В комнату быстрым шагом вошел Марк Ратке в сопровождении офицера. – Вас не оставляет чувство юмора, и это прекрасно. Хуже нет работать с пессимистами…
– Мы согласимся с вами, господин гауптман, если вы не будете омрачать нашу службу и быт излишне трудными задачами… – не без иронии в голосе сказал Малышев.
– Нет, господа, специально огорчать я вас не намерен, но еще раз хочу предупредить, что даже за мелкое нарушение режима и самовольное оставление объекта – арест на трое суток или отправка на Восточный фронт. За дезертирство или злостное неповиновение немецкому офицеру – расстрел на месте. Что делать, господа, такое правило действует в любой армии: закон военного времени!
– И все-таки вам, господин Ратке, удалось омрачить наше новоселье! – с горькой усмешкой заявил Ситко. – Праздник отменяется…
– Ну, уж нет, господа, – воскликнул Кипиани, – кто как, а я сейчас направляюсь в ресторанчик, чтобы опрокинуть стаканчик чачи! Кто составит мне компанию?
Услышав такое безапелляционное заявление грузина, многие засмеялись, а Метельский пошутил в ответ:
–За чачей, мой дорогой, вам придется сбегать в родной аул, на Кавказ… Здесь же, наверное, пьют только пиво с колбасками, так-нет, господин капитан?
– Нет, почему же, кроме пива вы можете здесь найти крепкий шнапс, но не забывайте про контрольное время. В нашей немецкой сказке у Золушки после двенадцати часов ночи карета превратилась в тыкву, а для тех, кто опоздает в школу, казарма превратится в карцер на трое суток. Не рискуйте, господа, там, где не следует. Ганс Штерн – он перед вами, господа, и еще два офицера будут поочередно дежурить по школе. Их требования для вас обязательны! Всего доброго…
Побросав свои скромные пожитки на выбранные кровати, курсанты дружно направились к выходу. Впереди их ждала прогулка по вечерней австрийской столице и поздний ужин в ресторане…

Подвели немцев в этот раз расчетливость и педантичность. Время
подготовки курсантов, рассчитанное на три недели, пришлось сократить до двух: отменили строевую подготовку, учебные стрельбы и конную выездку. Видимо, берлинское начальство решило, что уже подзабытые навыки бывшим казакам для выполнения данного им задания не пригодятся – главное, чтобы они говорили правильно и убедительно, чтобы смогли зажечь своих земляков, склонить их к вступлению на немецкую службу. Но все же главной причиной того, что им сократили время подготовки, объяснялось тем, что Красная Армия под Курском и на Кавказе слишком стремительно перешла в наступление на юго-западном направлении, и фронт неумолимо приближался к границам СССР. Медлить было нельзя, и уже в сентябре 43-го руководство школы предполагало своих курсантов в сопровождении немецких офицеров и переводчиков направлять в лагеря для военнопленных на территории Польши и Австрии, где лагерное начальство, заранее предупрежденное о таких визитах, было обязано сортировать узников, представляя гостям только бывших казаков.

Марк Ратке, к тому времени получивший майорские погоны, взял под свою опеку Федора Кузнецова, а поскольку он сам хорошо владел русским языком, то от переводчика отказался. Так и катались они втроем на видавшем виды «Бьюике»: Ратке, Федор и шофер-охранник. Трудно давались Федору эти выступления. Сотни изможденных людей в грязной лагерной одежде, казалось, прожигали его ненавидящими взглядами, а встречали и провожали порой откровенным русским матом. Услышав, как Ратке после одного из таких приемов приказал лагерному начальству строго наказать крикунов, Федор, извинившись, отозвал майора в сторону и попросил отменить приказ.
– Господин Ратке, вы долго жили в Советском Союзе, прекрасно знаете русский язык, и потом… вы же сами называете их русскими свиньями, а какой может быть спрос с поросенка. Голодные, больные, озлобленные – как они должные относиться к холеному белогвардейскому есаулу, пусть и бывшему? Для русского мужика сматериться, как чихнуть от понюшки табака. Порой он не может найти правильное слово и потому матерится…
– Господин Кузнецов, похоже, вы жалеете своих бывших земляков, хотя находитесь на службе вермахта. Как бы со своей жалостью вы не оказались сами в их рядах, не рискуйте из-за этих идиотов.
– Господин майор, поверьте, излишняя жестокость только оттолкнет от нас тех, кто хотел бы записаться добровольцем в нашу армию. И потом, ведь они ругают не вас, не Германию, а меня. Конечно, это неприятно, но я потерплю, а вас я прошу отменить приказ о наказании тех крикунов.
Выслушав доводы Федора, Ратке расхохотался, но когда успокоился, сказал Федору тоном, не допускающим возражений:
– Хорошо, господин есаул, если они будут ругать вас и вашу бывшую родину, они наказаны не будут, но за любое оскорбление моей родины, меня или любого немецкого солдата виновных будет ждать суровое наказание...
Хоть так, но Федору удалось смягчить участь некоторых своих бывших соотечественников. Вряд ли кто-то из военнопленных знал, чем рисковал есаул Кузнецов. Позднее он узнал причину такой лояльности Ратке к нему. Однажды, находясь в добром настроении и изрядно хлебнув шнапса из походной фляжки, он признался Федору:
– …Мы с тобой, Федор, земляки – из одной земли – из Баварии, так давай не будем подводить друг друга…
За двадцать лет, что прожил Федор в Германии, он заметил, насколько сентиментальны немцы, даже те, кто облачен в черную эсэсовскую форму. Но сентиментальность и чадолюбие их были обращены только на своих родных и близких, они не распространялись на людей им чужих и чуждых. Там, за границами Третьего рейха, для арийца не было жалости ни к славянам, ни к евреям, ни к цыганам…
Как бы то ни было, но работу Федора и Ратке начальство признавало успешной, потому как после каждого их выступления в очередном лагере десятка два-три казаков шли добровольно на немецкую службу, хотя Федор, вопреки требованию Ратке, старался как можно реже упоминать имя фюрера, никогда не рассыпался в похвалах ему, считая, что достаточно и того, что он зовет своих бывших земляков под знамена казачьего генерала Доманова, который формировал свою дивизию в Италии.