Однако и у нашего командования резервы быстро таяли... С каждым днем и часом все более реальной становилась угроза прорыва эсэсовских танков к Дунаю, что означало бы рассечение нашего фронта надвое немецким танковым клином... За первые три дня битвы под Балатоном фронтовые резервы были почти исчерпаны и даже войска второго эшелона введены в бой за главную полосу обороны. Обнажать соседние участки было опасно — противник постепенно расширял фронт своего наступления.
В самый разгар Балатонской битвы, когда почти все наличные резервы фронта уже были брошены в сражение, маршал Толбухин обратился в Ставку Верховного Главнокомандования с просьбой разрешить усилить свои обороняющиеся части за счет резерва Верховного Главнокомандования. Ставка ответила категорическим отказом — 3-му Украинскому фронту было приказано задержать наступление противника наличными силами. Советское Верховное Главнокомандование... знало, что резервы противника на исходе, и было уверено, что войска Толбухина, проявив достаточную стойкость и упорство, будут в состоянии самостоятельно отбить немецкий удар. Ослаблять же сейчас группировку, предназначенную для наступления в сторону Вены, значило отодвинуть сроки этой важнейшей операции. Наоборот, Ставка решила ускорить этот удар, и войскам был отдан приказ начать наступление не позже 15-16 марта с тем, чтобы разгромить немецкие части севернее Балатона и затем развить успех на Венском направлении.
Выполняя приказ Ставки, войска Толбухина между тем напрягали все силы, чтобы остановить продвижение танков противника к Дунаю.
Главный удар наступающих принимали на себя части генерала Трофименко. В этих частях сражались ветераны Корсунь-Шевченковской и Ясско-Кишиневской битв, герои освобождения Румынии и Венгрии, опытные, закаленные воины...
14 марта Дитрих двинул в бой свой последний резерв. Перелома не произошло. Одна из лучших армий гитлеровской Германии, которая в несколько дней разгромила на западном фронте американцев, оказалась бессильной здесь, на востоке, против советских войск. 15 марта наступление немцев окончательно выдохлось, и противник в районе Балатона перешел к обороне. Такую же неудачу потерпели германские войска и на юге от Балатона. Операция в Венгрии закончилась полным провалом.
Уже на следующий день началось наступление наших войск. Севернее театра Балатонской битвы, с рубежа Замоль - Секешфекервар, двинулась вперед гвардейская пехота генералов Глаголева и Захватаева... Уже через два дня наступающие войска подошли так близко к Балатону, что для отхода эсэсовской армии осталась лишь узкая горловина шириной в несколько километров. Под угрозой полного окружения Дитрих поспешил побатальонно вывести жалкие остатки своих обессиленных танковых войск.
А в это время уже весь фронт в Венгрии пришел в движение. На севере, по обоим берегам Дуная, развертывали наступление на Братиславу и Вену войска маршала Малиновского. Западнее Будапешта, сернее и южнее Балатона, громя противника, шли к австро-венгерской границе части Толбухина. Армия Дитриха вскоре была добита на полях за Балатоном, и советские войска быстро двинулись на запад, сметая и отбрасывая расстроенного врага. Уже вскоре северо-западнее Балатона в упорном бою был взят важный опорный пункт немцев — город Веспрем, а на юге 2 апреля был освобожден нефтяной центр Венгрии — Надьканижа. 4 апреля 1945 года вся венгерская территория была очищена от фашистских захватчиков».
Известный венгерский поэт Антал Гидаш впоследствии написал такие строки:
О Венгрия! Как добрый друг,
Кто спас всех нас?
Ты помнишь это?!
И эхо вновь гремит вокруг:
«СТРАНА СОВЕТОВ!»
Помнят ли венгры об этом сегодня? Хотелось бы, чтобы помнили. Ведь в боях за освобождение Венгрии погибло более 140 тысяч советских воинов.
За эти бои отец получил благодарности. Сохранились две Справки с благодарностями от Верховного Главнокомандующего Сталина: №306 от 24 марта 1945 «За разгром танковой группы немцев Юго-Западнее гор. Будапешт» и № 320 от 30 марта 1945 «За отличные боевые действия... при прорыве обороны противника Южнее озера Балатон и за овладение городами НАДЬБАИОМ, БЕГЕНЕ, МАРЦАЛИ и НАДЬЯТАД».
Долго ещё после войны ему снились те бои, и он кричал во сне: «Батарея, к бою! Прицел ноль двадцать, заряд восемнадцать! Огонь!!!».
В Венгрии были у отца ранения, контузии, но из родной батареи в госпиталь комбат не уходил, не хотел расставаться с однополчанами. На одном из перевязочных пунктов в перерыве между боями он встретил своего друга-земляка, с которым служил еще на Дальнем Востоке — Егорова Никифора. Оба до конца своих дней вспоминали эту встречу. И много лет спустя к юбилею друга отец написал ему стихотворное поздравление:
Друг мой закадычный! Друг мой фронтовой!
Много похлебали мы беды с тобой.
Вспоминать не будем, не поверят, нет.
Как на ранах наших таял красный снег.
Как в огонь и в воду пёрли напролом,
Музыкой служил нам орудийный гром.
Яро выли «Тигры», скрежетала бронь…
Не робей, наводчик! В душу мать… Огонь!
Повезёт – вернёшься ты в родимый дом,
Вспомнишь на досуге чёртов Балатон…
Семь высот за нами, сколько их в дали?
Что считать, Никифор, веселей пыли!
Венгрию отец вспоминал часто, но писать о тех событиях не мог. Когда слушал песню на стихи Михаила Исаковского «Враги сожгли родную хату», то после слов: «А на груди его светилась медаль за город Будапешт», он смахивал слезинку с глаз. У него тоже была такая медаль, но цена этой медали была слишком дорогая.
В начале 80-х годов я возила студентов Ленинградской лесотехнической академии им. С. М. Кирова в Венгрию на практику. За месяц мы объехали полстраны, отдыхали на Балатоне. Венгры, особенно наши выпускники, очень хорошо нас принимали. В Будапеште в подземных переходах на стенах висели огромные фотографии города, посвященные освобождению от фашистов.
Когда приехала в Кемерово, мы с отцом стали по карте определять его боевой путь в Венгрии. Оказалось, что батарея отца во время войны стояла именно там, где мы со студентами жили. Это было общежитие будапештского технологического института в новом районе — Обуда. По словам отца, тогда это была деревня недалеко от Дуная, грязь там была непролазная.
Озеро Балатон мне не понравилось, наверное, потому, что я его рассматривала не как курортное место, а как место кровопролитных боёв. Я представляла, как тяжело было нашим солдатам воевать, там негде укрыться, а само озеро, как море, длинное, достаточно широкое и глубокое, вода какая-то мутная. Местность равнинная, нет ни леса, ни пригорка. В 80-е годы на Балатоне отдыхало много иностранцев, вместе с нами в частном пансионате жили немцы из ФРГ, на веранде были разбросаны их журналы с фотографиями Гитлера. Нас это возмутило, мы попросили хозяйку убрать эти журналы.
За бои в Австрии отец был представлен к ордену «Отечественной войны 1 степени». Но награждение не состоялось, более того, он едва не угодил под трибунал. Дело в том, что Балибалов всегда отличался самостоятельностью в принятии решений. И вот, получив приказ поставить свою батарею в определенное место накануне боя, он проверил и просчитал все варианты стрельбы, траектории полета снарядов и своих, и немецких, проанализировал данные разведки. Он рассказывал, что сам корректировал огонь своей батареи, находясь зачастую даже за линией фронта. Короче говоря, он пришёл к выводу, что если он поставит свои «сорокопятки» там, где приказано, то неминуемо прямое попадание — и амба!
Отец разместил свои орудия там, где посчитал нужным, утром был бой, а вечером его вызвали в штаб и потребовали объяснить, почему он не выполнил приказ. Потом была комиссия, комбат был на это время отстранен от командования батареей. Комиссия выяснила, что он поставил свою батарею в единственно возможное место, все остальные точки простреливались. Приказ был отменен, но бойцов и трех погибших комбатов, которые не осмелились нарушить приказ, не воскресить. Но наградные листы уже были отправлены без его фамилии.
Орден «Отечественной войны» он получил, когда фронтовиков награждали в связи с 30-летием Победы. Пришел из военкомата очень растроганный и рассказал эту историю. Потом закончил: «Все-таки он меня нашел - этот орден. Как я тогда переживал, но и сейчас поступил бы так же. Главное, мы выиграли бой и у нас никто не погиб. Что касается приказа - я верил, что командование разберется и меня оправдают».
Отец верил, что дома его ждут, но, видимо, тревога закрадывалась в душу. В апреле 1945 он пишет из Австрии:
«Привет Вам, мои родные! Получил, Асенька, твоих три письма. Все время нахожусь под землей, а не на земле. Так что мне, право, не стоит завидовать. Скажи-ка этим друзьям, что они завидуют мне из лести, фанфаронства и т. д. и т. п. Впрочем, я-то им не завидую. У каждого своя Судьба, своя дорожка. Пусть все будет так, как есть, а что будет дальше — посмотрим. Многим хочется посмотреть день Победы. Но не многим из нас придется ее увидеть.
Весна. Австрия — страна лесов, гор, фольварков. Погода чудесная, яблони цветут, солнце греет. Но не мне — все время «на передке» и отсюда - все прелести весны военной. Тяжело. Устал. Надоело. Но конец виден всей этой трагедии.
Но несмотря на такую вот жизнь — люди, которым приходится все время быть в огне, занимаются поэзией, поют, думают. Познакомлю тебя с некоторыми образцами фронтового траншейного творчества. Привожу тебе это из любопытства и не подумай чего-нибудь.
Я теперь далеко за Дунаем!
Я сейчас далеко за Дунаем.
Мой блиндаж глубоко под землей.
Я живу здесь, заботы не зная,
И мечтаю вернуться домой.
Знаю, встретишь меня ты улыбкой
И в объятья мои упадешь.
На скамейку у серой калитки
Сына мне на руках принесешь.
Я расспрашивать долго не буду,
Обижаться!? Довольно тревог!
Был бы дома, такого же парня
Сам с успехом я сделать бы смог.
Ну, коль вышло совсем по-иному,
Нежной ласки к тебе не тая,
Я скажу: - Ты в объятьях другого
Вспоминала с любовью меня.
Если так, то терзаньям не место,
Мы с тобой под луной не одни.
Выпьем чарку заздравную вместе
За счастливые, светлые дни.»
Последнее письмо с фронта отец написал 27 апреля.
«Здравствуй, Асенька! Получил от тебя кучу писем. Очень рад. Думаю все, что ты такая же, как и была для меня, и не допускаю мысли, что ты для меня будешь иной. Ну, ты сама понимаешь, о чем я думаю. Да, конец войне виден. Я по-прежнему на переднем крае. Живём — не тужим. Конечно, все может случиться. Но ты об этом меньше думай.
Сейчас я в горах и лесах Австрии. Погода замечательная. Прошёл через десяток «кордебалетов» и, как видишь, ещё пишу тебе. За последние бои представлен к правительственной награде и думаю на днях получить. Думаю, ещё на мою долю выпадет один, два тяжелых боя. И это будет все. И Победа»...
О тяжелых апрельских боях он пишет в нескольких письмах. В письмах от 17, 19 и 31 мая есть строки, позволяющие понять истинное положение вещей: «...Большое мое письмо я написал на всякий случай. Оно написано в начале марта. После этого и до самого 9 мая я находился в огне и пережил много и потерял много друзей... Всего этого словами не расскажешь... Ты искала меня у Малиновского. Я работаю у т. Толбухина с 12 декабря 44 г.
...Должен тебе сказать, что апрель был для меня очень тяжелым месяцем. Попадал в сложные переплеты и только, видно, - судьба не упасть на этом месте...
...Получил твое предпраздничное послание... Должен тебе признаться, твое беспокойство в эти дни, когда ты писала это письмо, было обоснованным. Это были для меня, пожалуй, самые тяжелые дни нынешней весны. Но благодаря, видимо, твоим молитвам, пуля минула солдата и снаряд стороной пролетел. Словом, все обошлось благополучно. Я выполнил задачу почти без потерь и за это получил орден Александра Невского».
Отец всегда гордился этим орденом, но почти не рассказывал о том, при каких обстоятельствах он — старший лейтенант, командир батареи — был удостоен этого полководческого ордена. И вот однажды, в шестидесятые годы, на кемеровской телестудии собрали кавалеров ордена Александра Невского, которые проживали в Кузбассе. Передача была посвящена круглой дате учреждения этого ордена. Оказалось, что таких людей в Кузбассе немного. В передаче приняли участие четверо. Вот тогда мы и узнали, что этот орден отец получил за успешное проведение операции, где ему пришлось командовать уже не батареей, а более крупным армейским подразделением, куда входили и артиллеристы, и пехотинцы, и ещё какие-то части.
Спустя много лет я кратко записала его рассказ о той операции.
Наши воины отмечали День Победы, батарея отца стояла в лесу, западнее австрийского города Грац. Вдруг вечером 10 мая его вызывают в штаб. Там его знакомят с майором из контрразведки «Смерш», после краткого разговора приглашают на совещание. В совещании участвовал очень небольшой состав командиров. Майор из «Смерша» сообщает, что в расположение их воинской части движется большая колонна немцев с оружием, чтобы сдаться в плен американцам, которые стояли неподалеку. Была поставлена боевая задача — не пропустить вооруженную колонну, задержать и разоружить. Отцу было поручено возглавить операцию, заставить фашистов сдаться в плен и удерживать их до подхода основных частей Красной Армии.
Отец получил право лично подобрать людей для этой операции. Он говорил, что это было очень важно, потому что наших там было несколько сотен, а немцев — несколько тысяч, никто не знал точно, сколько их и как они себя поведут. Поэтому отец взял тех, кого хорошо знал и на кого можно было положиться.
Всю ночь они готовились к этой «встрече», расставляли орудия, чтобы создать видимость крупного соединения. Наконец, утром, часов в десять, показалась колонна немцев. Отец говорил, что вид у них был усталый и подавленный. Отец через переводчика предложил им сдать оружие. Немцы запросили время на совещание. Наши решили дать им несколько минут, но на всякий случай отец дал громкую команду приготовиться к бою. Посоветовавшись, немцы спросили об условиях сдачи в плен. Тогда в переговоры вступили офицеры контрразведки, начали уточнять детали. Это продолжалось довольно долго. Все это время отец держал орудия в боевой готовности. Оказалось, что немцев было 5 — 8 тысяч, а наших во главе с отцом всего сотни три.
Нервы были напряжены до предела. Но, как вспоминал отец, немцам уже не хотелось воевать, они знали, что война ими проиграна, а нашим, тем более, не хотелось погибать. Ведь уже отметили Победу! И здесь проявился настоящий русский характер: терпение, настойчивость и благородство к поверженным врагам. Отец говорил, что они не испытывали уже злости, видя немцев. Однако они не допускали и мысли, чтобы позволить им уйти в американский сектор.
Потом немцы стали подходить к краю дороги, складывать оружие и строиться в колонну. Это продолжалось несколько часов. Не было сделано ни одного выстрела. Вся группировка противника сдалась в плен, хотя и была хорошо вооружена. Подошли части Красной Армии, повели пленных немцев, а балибаловцы вернулись в расположение своих войск. Все участники этой операции были награждены. Отца за проведение этой операции отметили полководческим орденом Александра Невского и внеочередным присвоением воинского звания. Он стал гвардии капитан.
И только после этого, 13 мая 1945 года, он пишет большое письмо маме, как он шел к Победе и как праздновал её. Это письмо выходит за рамки личного, поэтому я приведу его без сокращений, полностью.
«Здравствуй, Асенька! Это письмо я пишу тебе на пятый день после войны. Стало быть, для тебя все ясно. Значит, ты действительно любила и ждала меня, и твоя любовь спасла меня на поле брани. Теперь уж осталось немного до нашей встречи, думаю, дождёшься.
Как вы праздновали День Победы? Что было на душе и на сердце в этот день у тебя? Я тебе расскажу, как провели его мы. Начну чуть издалека. Первую половину апреля мы наступали в Альпах. Горы, лес. Немец сопротивлялся отчаянно. Каждый дом, гору брали с боя. Прямой наводкой из орудий расстреливали дома, где у немцев были пулеметные гнёзда. Отбивали контратаки. Я со своими ребятами все время шёл впереди. Все приказы выполнили. Было тяжело. Потом стояли в обороне в лесу.
Первое мая мы праздновали по-нашему, по-русски. В полдень 8 мая получаем приказ - встать на колёса. Марш. Выбираем огневые позиции, готовимся к атаке. На переднем крае тишина необыкновенная. Ночью занимаем огневой рубеж на скате горы. Ложусь отдыхать около пушки. Ночь свежая, тёмная, впереди зарево пожаров. Ни одного выстрела. Тишина. После полуночи слышу голос своего радиста, весёлый, радостный: «Фриц окончательно дошёл. Москва салютует в честь Победы. Война кончена!» Верю - и не верится.
9 мая. Утро ясное, солнечное. Кругом оживление. Начались митинги. Доносятся крики «ура». У нас в части тоже митинг — после едем вперед. Навстречу идут небольшими группками пацаны, одетые в немецкую форму. Моя машина останавливается на краю пыльной улицы. Выхожу из кабины. Ко мне бежит невысокий паренёк, оборванный, в черной старенькой шляпе. Босиком. Лицо бронзовое, глаза черные, горят углями. Кричит по-русски:
- Здравствуйте.
За ним второй. Оба протягивают мне руки, смеются.
- Мы ростовские.
Я в этот момент пережил все, понял все. На глазах у меня навернулись слезы, еле сдержался. «Так вот во имя чего ты, Иван Алексеевич, пришел в эти края, пролил кровь, пережил страшные дни 41-го, вынес все тяжести войны, - вытащить этого паренька из рабства. Ты это сделал, выполнив свой долг до конца. И от осознания этого так радостно стало на душе, я почувствовал в это мгновение себя большим человеком, утверждающим на Земле счастье.
На другой день — путь через горы. Ревут на крутых подъемах моторы студебеккеров. Мелькают маленькие, чистенькие австрийские деревушки. На домах флаги из трех полос — две красные по краям, третья — белая в середине. Чем дальше углубляемся в Австрию, тем больше русских ребят и девушек, почти у каждого дома. Они ликуют, машут нам, кричат приветствия. Лица праздничные, в глазах у них яркое солнце счастья. Они готовы тебя расцеловать, сделать для тебя все, что ты захочешь, и все это с благодарностью, с чувством высочайшего уважения к тебе. Вот тебе, воин, плата за твои тяжкие ратные труды, вот тебе награда за твое мужество и отвагу. Что может быть выше этого. Это действительно для нас был праздник Победы. Торжество…13 мая 1945 г. около Граца».
В самый разгар Балатонской битвы, когда почти все наличные резервы фронта уже были брошены в сражение, маршал Толбухин обратился в Ставку Верховного Главнокомандования с просьбой разрешить усилить свои обороняющиеся части за счет резерва Верховного Главнокомандования. Ставка ответила категорическим отказом — 3-му Украинскому фронту было приказано задержать наступление противника наличными силами. Советское Верховное Главнокомандование... знало, что резервы противника на исходе, и было уверено, что войска Толбухина, проявив достаточную стойкость и упорство, будут в состоянии самостоятельно отбить немецкий удар. Ослаблять же сейчас группировку, предназначенную для наступления в сторону Вены, значило отодвинуть сроки этой важнейшей операции. Наоборот, Ставка решила ускорить этот удар, и войскам был отдан приказ начать наступление не позже 15-16 марта с тем, чтобы разгромить немецкие части севернее Балатона и затем развить успех на Венском направлении.
Выполняя приказ Ставки, войска Толбухина между тем напрягали все силы, чтобы остановить продвижение танков противника к Дунаю.
Главный удар наступающих принимали на себя части генерала Трофименко. В этих частях сражались ветераны Корсунь-Шевченковской и Ясско-Кишиневской битв, герои освобождения Румынии и Венгрии, опытные, закаленные воины...
14 марта Дитрих двинул в бой свой последний резерв. Перелома не произошло. Одна из лучших армий гитлеровской Германии, которая в несколько дней разгромила на западном фронте американцев, оказалась бессильной здесь, на востоке, против советских войск. 15 марта наступление немцев окончательно выдохлось, и противник в районе Балатона перешел к обороне. Такую же неудачу потерпели германские войска и на юге от Балатона. Операция в Венгрии закончилась полным провалом.
Уже на следующий день началось наступление наших войск. Севернее театра Балатонской битвы, с рубежа Замоль - Секешфекервар, двинулась вперед гвардейская пехота генералов Глаголева и Захватаева... Уже через два дня наступающие войска подошли так близко к Балатону, что для отхода эсэсовской армии осталась лишь узкая горловина шириной в несколько километров. Под угрозой полного окружения Дитрих поспешил побатальонно вывести жалкие остатки своих обессиленных танковых войск.
А в это время уже весь фронт в Венгрии пришел в движение. На севере, по обоим берегам Дуная, развертывали наступление на Братиславу и Вену войска маршала Малиновского. Западнее Будапешта, сернее и южнее Балатона, громя противника, шли к австро-венгерской границе части Толбухина. Армия Дитриха вскоре была добита на полях за Балатоном, и советские войска быстро двинулись на запад, сметая и отбрасывая расстроенного врага. Уже вскоре северо-западнее Балатона в упорном бою был взят важный опорный пункт немцев — город Веспрем, а на юге 2 апреля был освобожден нефтяной центр Венгрии — Надьканижа. 4 апреля 1945 года вся венгерская территория была очищена от фашистских захватчиков».
Известный венгерский поэт Антал Гидаш впоследствии написал такие строки:
О Венгрия! Как добрый друг,
Кто спас всех нас?
Ты помнишь это?!
И эхо вновь гремит вокруг:
«СТРАНА СОВЕТОВ!»
Помнят ли венгры об этом сегодня? Хотелось бы, чтобы помнили. Ведь в боях за освобождение Венгрии погибло более 140 тысяч советских воинов.
За эти бои отец получил благодарности. Сохранились две Справки с благодарностями от Верховного Главнокомандующего Сталина: №306 от 24 марта 1945 «За разгром танковой группы немцев Юго-Западнее гор. Будапешт» и № 320 от 30 марта 1945 «За отличные боевые действия... при прорыве обороны противника Южнее озера Балатон и за овладение городами НАДЬБАИОМ, БЕГЕНЕ, МАРЦАЛИ и НАДЬЯТАД».
Долго ещё после войны ему снились те бои, и он кричал во сне: «Батарея, к бою! Прицел ноль двадцать, заряд восемнадцать! Огонь!!!».
В Венгрии были у отца ранения, контузии, но из родной батареи в госпиталь комбат не уходил, не хотел расставаться с однополчанами. На одном из перевязочных пунктов в перерыве между боями он встретил своего друга-земляка, с которым служил еще на Дальнем Востоке — Егорова Никифора. Оба до конца своих дней вспоминали эту встречу. И много лет спустя к юбилею друга отец написал ему стихотворное поздравление:
Друг мой закадычный! Друг мой фронтовой!
Много похлебали мы беды с тобой.
Вспоминать не будем, не поверят, нет.
Как на ранах наших таял красный снег.
Как в огонь и в воду пёрли напролом,
Музыкой служил нам орудийный гром.
Яро выли «Тигры», скрежетала бронь…
Не робей, наводчик! В душу мать… Огонь!
Повезёт – вернёшься ты в родимый дом,
Вспомнишь на досуге чёртов Балатон…
Семь высот за нами, сколько их в дали?
Что считать, Никифор, веселей пыли!
Венгрию отец вспоминал часто, но писать о тех событиях не мог. Когда слушал песню на стихи Михаила Исаковского «Враги сожгли родную хату», то после слов: «А на груди его светилась медаль за город Будапешт», он смахивал слезинку с глаз. У него тоже была такая медаль, но цена этой медали была слишком дорогая.
В начале 80-х годов я возила студентов Ленинградской лесотехнической академии им. С. М. Кирова в Венгрию на практику. За месяц мы объехали полстраны, отдыхали на Балатоне. Венгры, особенно наши выпускники, очень хорошо нас принимали. В Будапеште в подземных переходах на стенах висели огромные фотографии города, посвященные освобождению от фашистов.
Когда приехала в Кемерово, мы с отцом стали по карте определять его боевой путь в Венгрии. Оказалось, что батарея отца во время войны стояла именно там, где мы со студентами жили. Это было общежитие будапештского технологического института в новом районе — Обуда. По словам отца, тогда это была деревня недалеко от Дуная, грязь там была непролазная.
Озеро Балатон мне не понравилось, наверное, потому, что я его рассматривала не как курортное место, а как место кровопролитных боёв. Я представляла, как тяжело было нашим солдатам воевать, там негде укрыться, а само озеро, как море, длинное, достаточно широкое и глубокое, вода какая-то мутная. Местность равнинная, нет ни леса, ни пригорка. В 80-е годы на Балатоне отдыхало много иностранцев, вместе с нами в частном пансионате жили немцы из ФРГ, на веранде были разбросаны их журналы с фотографиями Гитлера. Нас это возмутило, мы попросили хозяйку убрать эти журналы.
За бои в Австрии отец был представлен к ордену «Отечественной войны 1 степени». Но награждение не состоялось, более того, он едва не угодил под трибунал. Дело в том, что Балибалов всегда отличался самостоятельностью в принятии решений. И вот, получив приказ поставить свою батарею в определенное место накануне боя, он проверил и просчитал все варианты стрельбы, траектории полета снарядов и своих, и немецких, проанализировал данные разведки. Он рассказывал, что сам корректировал огонь своей батареи, находясь зачастую даже за линией фронта. Короче говоря, он пришёл к выводу, что если он поставит свои «сорокопятки» там, где приказано, то неминуемо прямое попадание — и амба!
Отец разместил свои орудия там, где посчитал нужным, утром был бой, а вечером его вызвали в штаб и потребовали объяснить, почему он не выполнил приказ. Потом была комиссия, комбат был на это время отстранен от командования батареей. Комиссия выяснила, что он поставил свою батарею в единственно возможное место, все остальные точки простреливались. Приказ был отменен, но бойцов и трех погибших комбатов, которые не осмелились нарушить приказ, не воскресить. Но наградные листы уже были отправлены без его фамилии.
Орден «Отечественной войны» он получил, когда фронтовиков награждали в связи с 30-летием Победы. Пришел из военкомата очень растроганный и рассказал эту историю. Потом закончил: «Все-таки он меня нашел - этот орден. Как я тогда переживал, но и сейчас поступил бы так же. Главное, мы выиграли бой и у нас никто не погиб. Что касается приказа - я верил, что командование разберется и меня оправдают».
Отец верил, что дома его ждут, но, видимо, тревога закрадывалась в душу. В апреле 1945 он пишет из Австрии:
«Привет Вам, мои родные! Получил, Асенька, твоих три письма. Все время нахожусь под землей, а не на земле. Так что мне, право, не стоит завидовать. Скажи-ка этим друзьям, что они завидуют мне из лести, фанфаронства и т. д. и т. п. Впрочем, я-то им не завидую. У каждого своя Судьба, своя дорожка. Пусть все будет так, как есть, а что будет дальше — посмотрим. Многим хочется посмотреть день Победы. Но не многим из нас придется ее увидеть.
Весна. Австрия — страна лесов, гор, фольварков. Погода чудесная, яблони цветут, солнце греет. Но не мне — все время «на передке» и отсюда - все прелести весны военной. Тяжело. Устал. Надоело. Но конец виден всей этой трагедии.
Но несмотря на такую вот жизнь — люди, которым приходится все время быть в огне, занимаются поэзией, поют, думают. Познакомлю тебя с некоторыми образцами фронтового траншейного творчества. Привожу тебе это из любопытства и не подумай чего-нибудь.
Я теперь далеко за Дунаем!
Я сейчас далеко за Дунаем.
Мой блиндаж глубоко под землей.
Я живу здесь, заботы не зная,
И мечтаю вернуться домой.
Знаю, встретишь меня ты улыбкой
И в объятья мои упадешь.
На скамейку у серой калитки
Сына мне на руках принесешь.
Я расспрашивать долго не буду,
Обижаться!? Довольно тревог!
Был бы дома, такого же парня
Сам с успехом я сделать бы смог.
Ну, коль вышло совсем по-иному,
Нежной ласки к тебе не тая,
Я скажу: - Ты в объятьях другого
Вспоминала с любовью меня.
Если так, то терзаньям не место,
Мы с тобой под луной не одни.
Выпьем чарку заздравную вместе
За счастливые, светлые дни.»
Последнее письмо с фронта отец написал 27 апреля.
«Здравствуй, Асенька! Получил от тебя кучу писем. Очень рад. Думаю все, что ты такая же, как и была для меня, и не допускаю мысли, что ты для меня будешь иной. Ну, ты сама понимаешь, о чем я думаю. Да, конец войне виден. Я по-прежнему на переднем крае. Живём — не тужим. Конечно, все может случиться. Но ты об этом меньше думай.
Сейчас я в горах и лесах Австрии. Погода замечательная. Прошёл через десяток «кордебалетов» и, как видишь, ещё пишу тебе. За последние бои представлен к правительственной награде и думаю на днях получить. Думаю, ещё на мою долю выпадет один, два тяжелых боя. И это будет все. И Победа»...
О тяжелых апрельских боях он пишет в нескольких письмах. В письмах от 17, 19 и 31 мая есть строки, позволяющие понять истинное положение вещей: «...Большое мое письмо я написал на всякий случай. Оно написано в начале марта. После этого и до самого 9 мая я находился в огне и пережил много и потерял много друзей... Всего этого словами не расскажешь... Ты искала меня у Малиновского. Я работаю у т. Толбухина с 12 декабря 44 г.
...Должен тебе сказать, что апрель был для меня очень тяжелым месяцем. Попадал в сложные переплеты и только, видно, - судьба не упасть на этом месте...
...Получил твое предпраздничное послание... Должен тебе признаться, твое беспокойство в эти дни, когда ты писала это письмо, было обоснованным. Это были для меня, пожалуй, самые тяжелые дни нынешней весны. Но благодаря, видимо, твоим молитвам, пуля минула солдата и снаряд стороной пролетел. Словом, все обошлось благополучно. Я выполнил задачу почти без потерь и за это получил орден Александра Невского».
Отец всегда гордился этим орденом, но почти не рассказывал о том, при каких обстоятельствах он — старший лейтенант, командир батареи — был удостоен этого полководческого ордена. И вот однажды, в шестидесятые годы, на кемеровской телестудии собрали кавалеров ордена Александра Невского, которые проживали в Кузбассе. Передача была посвящена круглой дате учреждения этого ордена. Оказалось, что таких людей в Кузбассе немного. В передаче приняли участие четверо. Вот тогда мы и узнали, что этот орден отец получил за успешное проведение операции, где ему пришлось командовать уже не батареей, а более крупным армейским подразделением, куда входили и артиллеристы, и пехотинцы, и ещё какие-то части.
Спустя много лет я кратко записала его рассказ о той операции.
Наши воины отмечали День Победы, батарея отца стояла в лесу, западнее австрийского города Грац. Вдруг вечером 10 мая его вызывают в штаб. Там его знакомят с майором из контрразведки «Смерш», после краткого разговора приглашают на совещание. В совещании участвовал очень небольшой состав командиров. Майор из «Смерша» сообщает, что в расположение их воинской части движется большая колонна немцев с оружием, чтобы сдаться в плен американцам, которые стояли неподалеку. Была поставлена боевая задача — не пропустить вооруженную колонну, задержать и разоружить. Отцу было поручено возглавить операцию, заставить фашистов сдаться в плен и удерживать их до подхода основных частей Красной Армии.
Отец получил право лично подобрать людей для этой операции. Он говорил, что это было очень важно, потому что наших там было несколько сотен, а немцев — несколько тысяч, никто не знал точно, сколько их и как они себя поведут. Поэтому отец взял тех, кого хорошо знал и на кого можно было положиться.
Всю ночь они готовились к этой «встрече», расставляли орудия, чтобы создать видимость крупного соединения. Наконец, утром, часов в десять, показалась колонна немцев. Отец говорил, что вид у них был усталый и подавленный. Отец через переводчика предложил им сдать оружие. Немцы запросили время на совещание. Наши решили дать им несколько минут, но на всякий случай отец дал громкую команду приготовиться к бою. Посоветовавшись, немцы спросили об условиях сдачи в плен. Тогда в переговоры вступили офицеры контрразведки, начали уточнять детали. Это продолжалось довольно долго. Все это время отец держал орудия в боевой готовности. Оказалось, что немцев было 5 — 8 тысяч, а наших во главе с отцом всего сотни три.
Нервы были напряжены до предела. Но, как вспоминал отец, немцам уже не хотелось воевать, они знали, что война ими проиграна, а нашим, тем более, не хотелось погибать. Ведь уже отметили Победу! И здесь проявился настоящий русский характер: терпение, настойчивость и благородство к поверженным врагам. Отец говорил, что они не испытывали уже злости, видя немцев. Однако они не допускали и мысли, чтобы позволить им уйти в американский сектор.
Потом немцы стали подходить к краю дороги, складывать оружие и строиться в колонну. Это продолжалось несколько часов. Не было сделано ни одного выстрела. Вся группировка противника сдалась в плен, хотя и была хорошо вооружена. Подошли части Красной Армии, повели пленных немцев, а балибаловцы вернулись в расположение своих войск. Все участники этой операции были награждены. Отца за проведение этой операции отметили полководческим орденом Александра Невского и внеочередным присвоением воинского звания. Он стал гвардии капитан.
И только после этого, 13 мая 1945 года, он пишет большое письмо маме, как он шел к Победе и как праздновал её. Это письмо выходит за рамки личного, поэтому я приведу его без сокращений, полностью.
«Здравствуй, Асенька! Это письмо я пишу тебе на пятый день после войны. Стало быть, для тебя все ясно. Значит, ты действительно любила и ждала меня, и твоя любовь спасла меня на поле брани. Теперь уж осталось немного до нашей встречи, думаю, дождёшься.
Как вы праздновали День Победы? Что было на душе и на сердце в этот день у тебя? Я тебе расскажу, как провели его мы. Начну чуть издалека. Первую половину апреля мы наступали в Альпах. Горы, лес. Немец сопротивлялся отчаянно. Каждый дом, гору брали с боя. Прямой наводкой из орудий расстреливали дома, где у немцев были пулеметные гнёзда. Отбивали контратаки. Я со своими ребятами все время шёл впереди. Все приказы выполнили. Было тяжело. Потом стояли в обороне в лесу.
Первое мая мы праздновали по-нашему, по-русски. В полдень 8 мая получаем приказ - встать на колёса. Марш. Выбираем огневые позиции, готовимся к атаке. На переднем крае тишина необыкновенная. Ночью занимаем огневой рубеж на скате горы. Ложусь отдыхать около пушки. Ночь свежая, тёмная, впереди зарево пожаров. Ни одного выстрела. Тишина. После полуночи слышу голос своего радиста, весёлый, радостный: «Фриц окончательно дошёл. Москва салютует в честь Победы. Война кончена!» Верю - и не верится.
9 мая. Утро ясное, солнечное. Кругом оживление. Начались митинги. Доносятся крики «ура». У нас в части тоже митинг — после едем вперед. Навстречу идут небольшими группками пацаны, одетые в немецкую форму. Моя машина останавливается на краю пыльной улицы. Выхожу из кабины. Ко мне бежит невысокий паренёк, оборванный, в черной старенькой шляпе. Босиком. Лицо бронзовое, глаза черные, горят углями. Кричит по-русски:
- Здравствуйте.
За ним второй. Оба протягивают мне руки, смеются.
- Мы ростовские.
Я в этот момент пережил все, понял все. На глазах у меня навернулись слезы, еле сдержался. «Так вот во имя чего ты, Иван Алексеевич, пришел в эти края, пролил кровь, пережил страшные дни 41-го, вынес все тяжести войны, - вытащить этого паренька из рабства. Ты это сделал, выполнив свой долг до конца. И от осознания этого так радостно стало на душе, я почувствовал в это мгновение себя большим человеком, утверждающим на Земле счастье.
На другой день — путь через горы. Ревут на крутых подъемах моторы студебеккеров. Мелькают маленькие, чистенькие австрийские деревушки. На домах флаги из трех полос — две красные по краям, третья — белая в середине. Чем дальше углубляемся в Австрию, тем больше русских ребят и девушек, почти у каждого дома. Они ликуют, машут нам, кричат приветствия. Лица праздничные, в глазах у них яркое солнце счастья. Они готовы тебя расцеловать, сделать для тебя все, что ты захочешь, и все это с благодарностью, с чувством высочайшего уважения к тебе. Вот тебе, воин, плата за твои тяжкие ратные труды, вот тебе награда за твое мужество и отвагу. Что может быть выше этого. Это действительно для нас был праздник Победы. Торжество…13 мая 1945 г. около Граца».
Назад |