ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Обедал Воронов вместе с «учпрофкомом» (председателем ученического профкома) Сосновским, человеком гигантского роста, историком по образованию, и Поповой, перед которой стояли тарелки с недоеденным супом и картофельным пюре. Она предпочитала свежую капусту. Повара специально готовили для нее салат.
– Я заячья душа! – улыбалась она.
– Кто такая Любовь Федоровна? – полюбопытствовал Сосновский.
– Она из управления.
– Старая?
– Про женщин не говорят, старая или нет, – смеется Надежда Ивановна.
– Привлекательная?
– Привлекательная. Живые глаза. Мужчинам она всегда нравилась.
Сосновский сказал, что сегодня на заседании профкома решится наконец вопрос об увольнении Тимохина. Он бывший мент, выгнанный из милиции за пьянство. 42-я группа написала жалобу, что он вымогал деньги. У одного взял 20 рублей. Берет из сумок как свои собственные, на бутылку. «Зачем нам нужен такой мастер?» – спрашивается в жалобе.
Актовый зал считался и красным уголком. Ученик более или менее умело бренчал там на фортепьяно. Директор Лазарь Евсеевич выпнул со смехом на порог труп мышки. Он попросил пианиста взять сухой листик, случайно занесенный чьей-то ногой, и выбросить мышку вон.
– Я трех убил у себя! – похвастал военрук.
В зале собрались учителя, директора школ, представительница районо, все пожилые. Один гость, входя, устало промолвил с безнадежной интонацией: «Как надоело ездить!»
Начался педсовет по связи училища со школами Северного района.
Лазарь Евсеевич выглядел и серьезным, и внушительным – никакой такой присущей ему импульсивности. По отношению к участникам совета он держался как бы свысока.
– Так, директор 34-й школы здесь? 76-й школы? Кто здесь? Вы директор? Из районо есть кто-нибудь? А, вы из районо! Вот и хорошо, что начальство пожаловало. Надо было бы вам в президиум сесть.
Последняя фраза прозвучала скороговоркой. Полная женщина чуть было не подалась «в президиум», но усидела на месте: предложение директора имело тональность сожаления, а вовсе не приглашения. Лазарь Евсеевич остался в единственном числе за двумя столиками.
– Сейчас я вам доложу, – начал он.
И коротко рассказал об училище, о наборе. Привел цифры.
– Всего учится 401 человек. На первый курс поступило 128 вместо 100. Привлекает ребят то, что они получают здесь специальность водителя категории С наряду с квалификацией автослесаря. Права готовить шоферов удалось добиться не сразу, в управлении до сих пор возражают. Никак не можем убедить. Кроме нас водителей готовят многие другие автошколы. Нам говорят: вы готовьте слесарей, слесаря нужны. Но не все ученики это понимают. Было несколько фильмов про слесарей, но не все смотрели эти фильмы (серьезное лицо, ирония в глубине речи). Школы поставляют нам не самых лучших, лучших оставляют себе. А ведь мы готовим рабочий класс! Давайте наоборот: лучших – нам, а худших оставляйте себе! Мы можем в целях профориентации установить со школами необходимую связь. Не позднее 10 ноября наши представители придут в каждую школу. Можем свозить на экскурсии, показать фильмы, вместе сходить в кино и так далее. Согласуем с вами план мероприятий.
Лазарь Евсеевич сел и потребовал слова от участников совета.
– Кто хочет выступить? Давайте вы, 76-я школа… Теперь вы давайте, третья…
Выступил и тот, кто сетовал на поездки, которые надоели. Чисто для проформы, без пафоса он возразил Лазарю Евсеевичу, что школа делает свое дело, воспитывает. Пусть худшие воспитываются в рабочем классе, а лучшие учатся в школе. Они будут поступать в институты, а там они тоже нужны.
Затем тоже без подъема, буднично выступили две-три женщины.
– Представитель районо будет выступать?
– Нет.
– Нет? Ладно. Кто из наших преподавателей, мастеров хочет выступить?
Желающих не оказалось.
2
До остановки минут пятнадцать ходьбы по слякоти. Впереди долгое, томительное ожидание автобуса. Тяжелый портфель, набитый инвентарными книгами, оттягивает руку. Увидев прыгающего на костылях Тельникова, Воронов пошел ему навстречу. Тельников говорит о музыке, только о музыке.
Наконец-то 82-й. Толпа устремляется к дверям. Тельникова чуть не сбивают наземь, никто не замечает инвалида.
– Ребята! Разве можно так? Постойте! – кричит он, пошатнувшись.
Воронов ненароком загораживает его от штурмующих, чтобы тот успел вскарабкаться. Владимир Андреевич делает это очень ловко. За ним заскакивают женщины и девочки.
Воронова пихают в спину, женский голос негодует:
– Поднимайся! Чего встал? Этих пропускает, а тут с ребенком. Грамотный больно!
Он запрыгнул на ступеньки. Тельников примостился на сиденье. Разевает рот, как рыба на суше, не сознавая, что рев двигателя заглушает слова. Они доходят до слуха как из небытия.
Все классические мелодии, толкует Владимир Андреевич, примерно одинаковы. И марши. Есть только пять-шесть маршей, остальные их повторяют.
Тельников когда-то играл в оркестре балет «Лебединое озеро». После спектакля дирижер пожал ему руку: «Вы хорошо сыграли свою партию». Играл он и другие классические вещи. И всегда ему пожимали руку. Музыка к детскому спектаклю «Красная Шапочка» была самой трудной. Невозможно посчитать паузу и вычислить время вступления. Буквально в бок пальцем ткнут: вступай!
На остановке «Райисполком» толпа схлынула. Воронов сел рядом с Тельниковым. Слушать стало легче. А вот и знакомое, в чем-то даже красивое захолустье. Они направились к училищу. Владимир Андреевич скакал, маневрируя среди ручьев и луж. Мимо них в ворота прошла белая лошадь с телегой, загруженной ящиками с кефиром. Рыжебородый возница слегка ударял прутом по крупу лошадки. Ученики во дворе сгребали в кучу листья.
Воронов и Тельников поднялись в кабинет директора, который загибал невообразимые маты, хотя речь шла всего лишь о закупке музыкального инвентаря. В углу кабинета сгрудились трубы и барабаны. Мирра Николаевна в черном халате принесла ведомость и деньги.
– Только вышел из отпуска – и уже аванс захреначили! – удивлялся Лазарь Евсеевич.
Воронов и Тельников тоже пошли за авансом. В коридоре повстречался Сушкин.
Он кивнул Воронову:
– Я тебе деньги отдал – рубль? А то я могу и забыть! Отдал, значит?
По пути Тельников все рассказывал о себе. У него мягкий, бормочущий голос. Пятнадцать лет он работал гобоистом в оркестре театра оперетты. По совместительству играл еще и на английском рожке. Главный дирижер театра был малограмотный, ограниченный музыкант. Когда пела его жена, очень посредственная певица, дирижер давал оркестру пять «пьяно» (пиано). Когда пели другие – пять форте. Несмотря на малограмотность, он сделал себе звание народного артиста.
В училище музрук Тельников хотел привлечь к музыке Манидо, который в детстве окончил класс скрипки, однако Манидо отказался. Он предпочел бы вести фотодело. Из-за слабых способностей учащихся не получилось у Тельникова и организовать ансамбль, который играл бы в современных ритмах.
Они встали в очередь за деньгами. На подъеме ступенек Владимир Андреевич упал, воткнувшись руками в пол. Костыли, звякнув, отлетели. Воронов взял его за локоть. Нет, возразил Владимир Андреевич, он должен подняться сам. Очередь молча глазела на него.
– Споткнулся я. Я плохо себя чувствую. У меня воспалительный процесс, – уныло констатировал музрук.
Получение денег наполнило душу теплом. В коридоре к Воронову обратилась Коршунова, она так и не выходила из типичного для нее фальшиво-обворожительного образа.
– Юрий Сергеевич, мне нужно с вами поговорить… Я узнала, что вы забираете себе эстетику, все сто пятьдесят часов.
Действительно, Сушкин предложил ему эстетику в связи с увольнением Полины Егоровны.
– Вам оплачивают шашечный кружок?.. Не будет ли это финансовым нарушением, если вы имеете ставку библиотекаря, ведете литературу и кружок да еще хотите взять эстетику? Подумайте! А мне едва набирается ставка. Подумайте. Мне кажется, вы поймете.
Он предложил компромисс. Половину ему, половину ей.
– Ну, хорошо хоть так. Две группы мне, две вам.
3
В «броневичке» ехали завхоз Миколайчик (вылитый двойник Хрущева), Неупокоев, Фомкин, его жена Вера и дочь.
Как говорили на перекурах, Вера раньше работала в училище секретарем и слыла очень капризной. Иван надул ей живот, после чего они поженились. Сегодня они собирались к матери Веры. Но Фомкин забузил.
Он закурил и сказал:
– Я домой еду сегодня.
Вера помолчала и высказала просьбу:
– Ваня, открой дверь! Ребенок ведь тут!
Муж – ноль внимания.
– Ваня, прекрати курить!
– Кончай ныть! Разнылась! Буду я тебе дверь открывать!
– Ваня!
– Не ной, я сказал!
Молчание. Подъезжали уже к ближайшему району многоэтажек – Радуге.
– Я еду домой, – повторил Фомкин.
– Ваня, мама просила, чтобы ты приехал…
Уже готовясь к выходу, она долго убеждала, упрашивала мужа.
– Пошли, пошли, выходи! – дергала его за рукав.
– Ладно, пошли! – засмеялся, сдаваясь.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Только он пришел на работу, как Морозова передала просьбу директора зайти к нему.
Лазарь Евсеевич сказал, что сегодня ожидается проверка из методкабинета управления, поэтому надо написать конспект урока и заранее договориться с Сушкиным, где проводить занятия.
– Они там знают только историю да литературу, а в другом ни хрена не понимают. Но на литературу могут прийти.
В педкабинете сидели Лариса Юрьевна Мисюк, Коршунова с сыном и Манидо.
– Лариса Юрьевна, журнал 44-й у вас? Сегодня будет проверка…
– О, опять эти придут!
– Когда можно будет взять журнал?
– Зайдите через пять минут на урок… Проверка… Наверняка будут замечания…
– Пусть будут замечания, лишь бы рублем не били, – заметил Манидо.
– Надежда Викторовна, как проходят проверки? – поинтересовался Воронов.
– Вы спросите у Сушкина. Он вам все объяснит. – Но тут же она смягчила грубость, коснувшись пальцами своей груди и слабо улыбнувшись: – Мне сегодня не до этого. Я не могу.
Воронов скорчил улыбку.
Возвращаясь с перекура, он увидел, что к библиотеке идут Сушкин, старший мастер и женщина в бордовом костюме.
Сушкин подергал ручку двери:
– Пока нет… Сейчас он придет. Давайте начнем с библиотеки, а потом дальше пойдем. Вот он идет!
Библиотекарь отомкнул замок и сначала сам вошел внутрь, хотя Любовь Федоровна – это была она – сделала первый полушаг. Просто он стоял вплотную к входу.
Объективно: бардак. В беспорядке замерли столы, новые и старые. На них груды учебников, шахматные доски с разбросанными фигурами. Книги на барьере. Хаос среди журналов на «ларе» у стены. Пустой книжный шкаф. Грязные окна. Мятые и нестираные шторы. Пол затоптан до черноты.
Любови Федоровне на вид лет сорок пять. Улыбка отсутствует. Крашеные губы властно кривятся.
Она прошла к столу:
– Что это у вас тут валяется? Уберите!
– Почему вы приказываете? – вспыхнуло самолюбие библиотекаря.
– Покажите мне учебники по истории! Где они? Принесите.
– Вот они, на столе.
Она полистала:
– Что? 79-й год? Почему нет новых?
– Я не получал эти учебники. Их получала Любовь Николаевна.
– Покажите мне программу по обществоведению.
– У меня нет ее.
– Вы бываете в бибколлекторе? Бываете или нет? Мы сделали разнарядку еще 7 сентября, все училища получили. Почему вы до сих пор не получили? Вы бываете в бибколлекторе? Борис Александрович, проследите, бывает ли он в бибколлекторе или по вторникам не работает.
– Я бываю в бибколлекторе! Я спросил, когда можно получить литературу. Мне ответили: когда деньги будут, тогда и получите.
– Значит, директор виноват. Теребите директора, чтобы дал деньги.
– Я работаю здесь только два месяца, многого еще не знаю.
– Вы зарплату получаете?
– Получаю.
– Значит, работаете! Вы библиотекарь и должны знать свои обязанности!
Она прошла к другому столу.
– Покажите мне еще учебники обществоведения. Где они у вас? Принесите!
– Я и так знаю, что они старые, могу указать год.
– Я вам говорю – принесите! Быстро несите!
Скрепя сердце он принес три образца.
Открыв одну книгу, Любовь Федоровна тут же швырнула ее на стол:
– В макулатуру!
Не выдержали критики и два других учебника.
– Это учебник для ГПТУ, а у вас СГПТУ. Немедленно все в макулатуру! Почему эти учебники до сих пор не списаны? Спишите немедленно, чтобы они не стояли на полках!
– Хорошо, я сделаю это.
– Не «сделаю», а вынесите их сейчас же при мне! Убирайте их с полок!
– Да почему я при вас-то должен их выносить?
– Выносите!
– Не буду! Вы понимаете, какой это объем работы? Их сотни!
– Покажите мне учебник «Эстетическое воспитание».
Они стопой лежали на барьере, их сдала перед увольнением Полина Егоровна.
Любовь Федоровна веером пролистала страницы:
– Старый!
– Мы понимаем, Любовь Федоровна, что вас интересуют ваши учебники, по вашей специальности, – дипломатично вмешался Сушкин. – Но я могу сказать, что по другим предметам, по математике (вот я веду математику, например) все учебники новые. Каждый преподаватель (и я лично) просмотрел, проверил.
– Программу по обществоведению обменяйте на какие-нибудь книги с первым училищем. У них две. Как вы могли ее не получить?
Вошли Марьющенко и Антипов – поиграть в шахматы.
– Ребята, выйдите, пожалуйста, на некоторое время, – сказала Любовь Федоровна.
Они вышли.
– Как грязно в библиотеке! – огляделась Любовь Федоровна. – Где стенд к 40-летию Победы? Где у вас материалы партии? Ну-ка, покажите мне материалы пленумов! Где они?
Воронов указал на три брошюры, но все они оказались материалами июньского пленума.
– А где апрельский?
– Апрельский я отдал Поповой.
– Так вы не одну книжечку, наверное, получили? Материалы партии должны стоять отдельно. Срочно создайте партийный уголок! А это что? Почему Володя?
Все уставились на небольшой стенд, посвященный Володе Ульянову. Одинаковое недоумение напряглось во всех взглядах, особенно в небесной голубизне глаз Сушкина.
– Это в детском саду должен быть Володя. У вас не детский сад! – открыла разгадку Любовь Федоровна.
Недоумение во взглядах погасло.
– Все это было сделано при Девкиной.
– Вам нужно меньше бегать, а больше работать! От Девкиной! Та не работала, теперь вы не работаете! Вы зарплату получаете? Получаете. Даю вам неделю срока на оформление стендов! Где у вас уголок нравственного воспитания? Что это? Почему в этом уголке материалы о Ленине? Где стенд к 40-летию Победы?
– Я думаю, этот стенд рано оформлять.
– Рано? Рано? – преисполнилась ехидства Любовь Федоровна. – Да вы что! Когда вы предполагаете сделать этот стенд?
– К Новому году.
– К Новому году! Да вы понимаете, что говорите?! У вас какое образование?
– Извините, Любовь Федоровна, но мне не нравится ваш тон.
– Почему вам не нравится мой тон?
– Потому что ту же самую мысль можно выразить иначе! Можно говорить по-деловому. А вы то зарплатой интересуетесь, то образованием! Это плохой тон. Оставьте его!
– Вы знаете, что уже опоздали сделать стенд?.. Сорок ударных недель… Вы работаете два месяца. Скажите, что вы сделали за это время? Конкретно! Я своего библиотекаря сразу же отправила…
Ее жужжание сливалось в ушах в неясный гул.
– Сейчас я скажу, что делал! Полмесяца принимал библиотеку. Красил пол и батареи…
– В общем, вы занимались хозяйственной деятельностью… А что вы сделали сегодня, именно сегодня? Что делали и что сделали?
– Сегодня я расставлял столы и составлял акт о списании литературы…
– Акт! – закивала она. – Но разве это большая работа?
– Мне надо списать одной художественной литературы 900 книг!
– Почему вы начинаете с художественной литературы? Надо начинать с учебников!
– Я не начинаю с художественной литературы, а просто привожу пример…
– Надо начинать с учебников! Обиделись на мой тон! Конечно, ту же самую мысль можно оформить иначе… – Любовь Федоровна стояла уже у двери. – Значит, вам надо взять программу по обществоведению. И списывайте учебники!
– Можно уже? – заглянул в дверь Марьющенко.
– Можно…
2
К трем часам дня Неупокоев пригласил библиотекаря на совещание. Оно проходило в кабинетике старшего мастера. Видимо, Лазарь Евсеевич, действуя в своей манере, не удостоил проверяющих правом командовать на своей территории. Преподаватели и администрация скучились на пяти квадратных метрах. Проверяющие в меховых пальто сидели за отводным столом.
– Наш новый методист-математик Крабова Инна Алексеевна, – представила Любовь Федоровна коллегу-злючку.
О библиотеке на совещании не упоминалось. Хватало других объектов критики. Мисюк сидела на уроке в шапке. И сколько ее ни упрашивали, она шапку так и не сняла. Колодина вступилась за Ларису Юрьевну: у нее есть уважительная причина, она болеет.
Коршунова вела урок с сынком.
– Идет литература, а на доске ничего не записано… Мы всё понимаем, мать есть мать, но ребенок на уроке!..
Демьянов весь урок заставлял учащихся конспектировать.
– Он что, хочет послать рецензии на учебник?
Методист-математик разгромил урок Манидо.
– Если это можно назвать уроком! Присутствовало девять человек. Но это одно. Второе: урок был проведен на слабом методическом уровне…
– Я был на уроке у этого преподавателя сегодня утром, – защитил Бориса Лазарь Евсеевич. – Урок прошел на хорошем уровне.
– Дело в том, что нет нужной по программе вычислительной техники, – сказал Манидо. – Нужны машинки Б-3-21, но их нет в продаже.
– Купить их можно за наличный расчет, – пояснил директор, – но мы имеем право тратить за наличный расчет не более пяти рублей – на канцелярские принадлежности. А одна машинка стоит семьдесят рублей.
– Хитрите! – посоветовала Инна Алексеевна.
– Хитрить нельзя, – веско возразил директор.
Кроме всего прочего, одна группа вообще сбежала с урока. Любовь Федоровна потребовала через неделю подать сведения о наказании мастеров, чьи группы не явились на занятия. Она подвела итоги, дала ЦУ.
– Ну, все, товарищи, спасибо, – закруглил Лазарь Евсеевич. – Будем считать совещание законченным.
Однако на сей раз фокус не удался. И все же было заметно, что к директору Любовь Федоровна обращается гораздо мягче, чем к другим.
– Нет, не все! – заявила она. – Преподаватели могут идти, а администрацию прошу остаться.
Несколько позже Воронов совершил небольшое возлияние в кабинете директора вместе с физруком Козленко. Лазарь Евсеевич звал Сушкина, но не дозвался, тот куда-то запропастился.
На пороге возникла Попова и смутилась:
– Вы заняты?
Лазарь Евсеевич звал и ее. Попова убежала, отнекиваясь.
– Колодина собирается уйти, – сообщил Лазарь Евсеевич.
– Почему?
– Потому что у нее нервы слабые, не выдержала проверки.
Поскольку все преподаватели истории утверждались в райкоме партии, пришлось предстать перед отцами-инквизиторами и ей. Собеседование по проверке убеждений довело ее до белого каления. Она чуть не хлопнула дверью. Например, ее попытали: «Что вы скажете, если вас спросят об аварии на заводе?..» И порекомендовали: «Говорить об этом ничего не надо. Официальных сообщений не было? Не было. Значит, и аварии не было. Мы, по крайней мере, не знаем о ней. Есть слухи. Но зачем муссировать слухи?»
– А эта сука Любовь Федоровна… – сказал Лазарь Евсеевич. – Они еще раз придут и тогда отвяжутся.
Воронову пора было ехать домой, где ждала любимая Светлана. На крыльце стоял Сушкин и затягивался сигаретой, а курил он исключительно редко.
– Ну как, обиделся? – спросил Борис Александрович.
– Я сделаю все, что она просила.
– Она не просит. Она дала указания. Они все дают указания.
3
46-я группа занималась в библиотеке. Комик Шашечников напяливал на себя шляпу преподавателя и листал энциклопедию в поисках слова «гомосексуализм». Плотный Шипулин запустил в лоб Закревскому кусок гудрона, который разлетелся на осколки. Хулигана пришлось выставлять за дверь и думать о том, кому докладывать о ЧП. Сидя на стуле, пострадавший свесил голову до колен и держался рукой за лоб, мужественно терпя боль. Жаловаться не принято.
Человек десять, кто имел тетради, писали сочинения. Клешнин и Бажов ужасали безграмотностью, хотя содержание выдали по-своему неплохое. Звонок, топот ног. Шашечников повесил шляпу на графин.
Библиотекарь вышел на перекур. Фирсов заглянул в кабинет химии, там за учительским столом сидела Лариса Юрьевна Мисюк в клетчатом пальто. Она зачитывала по журналу оценки за контрольную, сплошные двойки.
В библиотеку пришла татарочка Рая с ало накрашенными губками. Ее маленькие пальчики с наманикюренными ноготками лежали на барьере. Как эти ручки будут крутить баранку? Она получила пособие «Устройство автомобиля».
Спаренный урок с 46-й проходил в кабинете физики. Туда группа перешла из библиотеки. «Водитель-гинеколог» Шашечников – так он именовал себя – отпрашивался с урока и ушел, не получив разрешения. Осталось всего одиннадцать человек. Котович и Калугин сидели за одной партой. Калугин рассуждал о том, что в столовой жрут посторонние, поэтому своим не всегда хватает. Тунеядцы приходят сюда, наедаются и отваливают. Некоторые учащиеся делают по три захода. Из-за них тоже не хватает порций. Многие не бывают на уроках. Но жрут еще как! Они бегают на улице, приходят на обед – и аппетит у них ой-ой-ой!
Калугин взял в библиотеке тоненькую книжку для чтения. Чтение почти у всех учащихся вызывает стойкое торможение. Они затрудняются читать. Многие читают по слогам. Книжный стиль учебника и вовсе не воспринимают. Один в жизни прочитал всего четыре книги. Другой…
– Я читаю одну книгу. Прочитаю, забуду и опять перечитываю. И совсем запутываюсь.
Лишь двое в классе знают, где находится Саратов. Брюшков там родился, а Бажов ездил туда летом. Наиболее развит Морозов, читавший вслух «Грозу». Бажов тоже жаловался, что читать неинтересно, трудно. Снегуркин и Глебов абсолютно тупые в учебе.
Брюшков и Снегуркин бросались в Клешнина бумажками. Брюшков развеселился и переливчато смеялся. Клешнин попросил разрешения пересесть на заднюю парту.
Звонок. Глебов по требованию преподавателя выносит ослюнявленную бумажку, которой тоже бросался. Он трусоват.
Клешнин в ссадинах на щеках.
– Что это у тебя?
– Упал с велика.
Юрий Сергеевич выяснил суть дела. Вчера после шестого урока Клешнин вышел из дверей училища. За углом его поджидали восемь человек. Начали прихватывать. Слишком далеко он их посылал, за это и хотели наказать. А почему посылал – потому что обхаркивали на уроках. Среди нападавших были Шашечников, Калугин, Барсуков и даже Морозов, чтец «Грозы».
– Он сам восьмерых разогнал, – сказал, смеясь, Калугин. – Снял ремень – такой с тяжелой пряжкой – и давай махать!
– А меня там не было! – сообщил, сияя, Бажов.
Теперь Клешнин всюду ходил со своей сумкой, опасаясь, как бы в нее не подложили какую-нибудь гадость. На перемене он мило беседовал в окружении четырех однокашников, шло что-то вроде переговоров.
– У нас так: мило говорят, а потом бац, бац! – вновь просиял Бажов.
Но все обошлось.
1
Обедал Воронов вместе с «учпрофкомом» (председателем ученического профкома) Сосновским, человеком гигантского роста, историком по образованию, и Поповой, перед которой стояли тарелки с недоеденным супом и картофельным пюре. Она предпочитала свежую капусту. Повара специально готовили для нее салат.
– Я заячья душа! – улыбалась она.
– Кто такая Любовь Федоровна? – полюбопытствовал Сосновский.
– Она из управления.
– Старая?
– Про женщин не говорят, старая или нет, – смеется Надежда Ивановна.
– Привлекательная?
– Привлекательная. Живые глаза. Мужчинам она всегда нравилась.
Сосновский сказал, что сегодня на заседании профкома решится наконец вопрос об увольнении Тимохина. Он бывший мент, выгнанный из милиции за пьянство. 42-я группа написала жалобу, что он вымогал деньги. У одного взял 20 рублей. Берет из сумок как свои собственные, на бутылку. «Зачем нам нужен такой мастер?» – спрашивается в жалобе.
Актовый зал считался и красным уголком. Ученик более или менее умело бренчал там на фортепьяно. Директор Лазарь Евсеевич выпнул со смехом на порог труп мышки. Он попросил пианиста взять сухой листик, случайно занесенный чьей-то ногой, и выбросить мышку вон.
– Я трех убил у себя! – похвастал военрук.
В зале собрались учителя, директора школ, представительница районо, все пожилые. Один гость, входя, устало промолвил с безнадежной интонацией: «Как надоело ездить!»
Начался педсовет по связи училища со школами Северного района.
Лазарь Евсеевич выглядел и серьезным, и внушительным – никакой такой присущей ему импульсивности. По отношению к участникам совета он держался как бы свысока.
– Так, директор 34-й школы здесь? 76-й школы? Кто здесь? Вы директор? Из районо есть кто-нибудь? А, вы из районо! Вот и хорошо, что начальство пожаловало. Надо было бы вам в президиум сесть.
Последняя фраза прозвучала скороговоркой. Полная женщина чуть было не подалась «в президиум», но усидела на месте: предложение директора имело тональность сожаления, а вовсе не приглашения. Лазарь Евсеевич остался в единственном числе за двумя столиками.
– Сейчас я вам доложу, – начал он.
И коротко рассказал об училище, о наборе. Привел цифры.
– Всего учится 401 человек. На первый курс поступило 128 вместо 100. Привлекает ребят то, что они получают здесь специальность водителя категории С наряду с квалификацией автослесаря. Права готовить шоферов удалось добиться не сразу, в управлении до сих пор возражают. Никак не можем убедить. Кроме нас водителей готовят многие другие автошколы. Нам говорят: вы готовьте слесарей, слесаря нужны. Но не все ученики это понимают. Было несколько фильмов про слесарей, но не все смотрели эти фильмы (серьезное лицо, ирония в глубине речи). Школы поставляют нам не самых лучших, лучших оставляют себе. А ведь мы готовим рабочий класс! Давайте наоборот: лучших – нам, а худших оставляйте себе! Мы можем в целях профориентации установить со школами необходимую связь. Не позднее 10 ноября наши представители придут в каждую школу. Можем свозить на экскурсии, показать фильмы, вместе сходить в кино и так далее. Согласуем с вами план мероприятий.
Лазарь Евсеевич сел и потребовал слова от участников совета.
– Кто хочет выступить? Давайте вы, 76-я школа… Теперь вы давайте, третья…
Выступил и тот, кто сетовал на поездки, которые надоели. Чисто для проформы, без пафоса он возразил Лазарю Евсеевичу, что школа делает свое дело, воспитывает. Пусть худшие воспитываются в рабочем классе, а лучшие учатся в школе. Они будут поступать в институты, а там они тоже нужны.
Затем тоже без подъема, буднично выступили две-три женщины.
– Представитель районо будет выступать?
– Нет.
– Нет? Ладно. Кто из наших преподавателей, мастеров хочет выступить?
Желающих не оказалось.
2
До остановки минут пятнадцать ходьбы по слякоти. Впереди долгое, томительное ожидание автобуса. Тяжелый портфель, набитый инвентарными книгами, оттягивает руку. Увидев прыгающего на костылях Тельникова, Воронов пошел ему навстречу. Тельников говорит о музыке, только о музыке.
Наконец-то 82-й. Толпа устремляется к дверям. Тельникова чуть не сбивают наземь, никто не замечает инвалида.
– Ребята! Разве можно так? Постойте! – кричит он, пошатнувшись.
Воронов ненароком загораживает его от штурмующих, чтобы тот успел вскарабкаться. Владимир Андреевич делает это очень ловко. За ним заскакивают женщины и девочки.
Воронова пихают в спину, женский голос негодует:
– Поднимайся! Чего встал? Этих пропускает, а тут с ребенком. Грамотный больно!
Он запрыгнул на ступеньки. Тельников примостился на сиденье. Разевает рот, как рыба на суше, не сознавая, что рев двигателя заглушает слова. Они доходят до слуха как из небытия.
Все классические мелодии, толкует Владимир Андреевич, примерно одинаковы. И марши. Есть только пять-шесть маршей, остальные их повторяют.
Тельников когда-то играл в оркестре балет «Лебединое озеро». После спектакля дирижер пожал ему руку: «Вы хорошо сыграли свою партию». Играл он и другие классические вещи. И всегда ему пожимали руку. Музыка к детскому спектаклю «Красная Шапочка» была самой трудной. Невозможно посчитать паузу и вычислить время вступления. Буквально в бок пальцем ткнут: вступай!
На остановке «Райисполком» толпа схлынула. Воронов сел рядом с Тельниковым. Слушать стало легче. А вот и знакомое, в чем-то даже красивое захолустье. Они направились к училищу. Владимир Андреевич скакал, маневрируя среди ручьев и луж. Мимо них в ворота прошла белая лошадь с телегой, загруженной ящиками с кефиром. Рыжебородый возница слегка ударял прутом по крупу лошадки. Ученики во дворе сгребали в кучу листья.
Воронов и Тельников поднялись в кабинет директора, который загибал невообразимые маты, хотя речь шла всего лишь о закупке музыкального инвентаря. В углу кабинета сгрудились трубы и барабаны. Мирра Николаевна в черном халате принесла ведомость и деньги.
– Только вышел из отпуска – и уже аванс захреначили! – удивлялся Лазарь Евсеевич.
Воронов и Тельников тоже пошли за авансом. В коридоре повстречался Сушкин.
Он кивнул Воронову:
– Я тебе деньги отдал – рубль? А то я могу и забыть! Отдал, значит?
По пути Тельников все рассказывал о себе. У него мягкий, бормочущий голос. Пятнадцать лет он работал гобоистом в оркестре театра оперетты. По совместительству играл еще и на английском рожке. Главный дирижер театра был малограмотный, ограниченный музыкант. Когда пела его жена, очень посредственная певица, дирижер давал оркестру пять «пьяно» (пиано). Когда пели другие – пять форте. Несмотря на малограмотность, он сделал себе звание народного артиста.
В училище музрук Тельников хотел привлечь к музыке Манидо, который в детстве окончил класс скрипки, однако Манидо отказался. Он предпочел бы вести фотодело. Из-за слабых способностей учащихся не получилось у Тельникова и организовать ансамбль, который играл бы в современных ритмах.
Они встали в очередь за деньгами. На подъеме ступенек Владимир Андреевич упал, воткнувшись руками в пол. Костыли, звякнув, отлетели. Воронов взял его за локоть. Нет, возразил Владимир Андреевич, он должен подняться сам. Очередь молча глазела на него.
– Споткнулся я. Я плохо себя чувствую. У меня воспалительный процесс, – уныло констатировал музрук.
Получение денег наполнило душу теплом. В коридоре к Воронову обратилась Коршунова, она так и не выходила из типичного для нее фальшиво-обворожительного образа.
– Юрий Сергеевич, мне нужно с вами поговорить… Я узнала, что вы забираете себе эстетику, все сто пятьдесят часов.
Действительно, Сушкин предложил ему эстетику в связи с увольнением Полины Егоровны.
– Вам оплачивают шашечный кружок?.. Не будет ли это финансовым нарушением, если вы имеете ставку библиотекаря, ведете литературу и кружок да еще хотите взять эстетику? Подумайте! А мне едва набирается ставка. Подумайте. Мне кажется, вы поймете.
Он предложил компромисс. Половину ему, половину ей.
– Ну, хорошо хоть так. Две группы мне, две вам.
3
В «броневичке» ехали завхоз Миколайчик (вылитый двойник Хрущева), Неупокоев, Фомкин, его жена Вера и дочь.
Как говорили на перекурах, Вера раньше работала в училище секретарем и слыла очень капризной. Иван надул ей живот, после чего они поженились. Сегодня они собирались к матери Веры. Но Фомкин забузил.
Он закурил и сказал:
– Я домой еду сегодня.
Вера помолчала и высказала просьбу:
– Ваня, открой дверь! Ребенок ведь тут!
Муж – ноль внимания.
– Ваня, прекрати курить!
– Кончай ныть! Разнылась! Буду я тебе дверь открывать!
– Ваня!
– Не ной, я сказал!
Молчание. Подъезжали уже к ближайшему району многоэтажек – Радуге.
– Я еду домой, – повторил Фомкин.
– Ваня, мама просила, чтобы ты приехал…
Уже готовясь к выходу, она долго убеждала, упрашивала мужа.
– Пошли, пошли, выходи! – дергала его за рукав.
– Ладно, пошли! – засмеялся, сдаваясь.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Только он пришел на работу, как Морозова передала просьбу директора зайти к нему.
Лазарь Евсеевич сказал, что сегодня ожидается проверка из методкабинета управления, поэтому надо написать конспект урока и заранее договориться с Сушкиным, где проводить занятия.
– Они там знают только историю да литературу, а в другом ни хрена не понимают. Но на литературу могут прийти.
В педкабинете сидели Лариса Юрьевна Мисюк, Коршунова с сыном и Манидо.
– Лариса Юрьевна, журнал 44-й у вас? Сегодня будет проверка…
– О, опять эти придут!
– Когда можно будет взять журнал?
– Зайдите через пять минут на урок… Проверка… Наверняка будут замечания…
– Пусть будут замечания, лишь бы рублем не били, – заметил Манидо.
– Надежда Викторовна, как проходят проверки? – поинтересовался Воронов.
– Вы спросите у Сушкина. Он вам все объяснит. – Но тут же она смягчила грубость, коснувшись пальцами своей груди и слабо улыбнувшись: – Мне сегодня не до этого. Я не могу.
Воронов скорчил улыбку.
Возвращаясь с перекура, он увидел, что к библиотеке идут Сушкин, старший мастер и женщина в бордовом костюме.
Сушкин подергал ручку двери:
– Пока нет… Сейчас он придет. Давайте начнем с библиотеки, а потом дальше пойдем. Вот он идет!
Библиотекарь отомкнул замок и сначала сам вошел внутрь, хотя Любовь Федоровна – это была она – сделала первый полушаг. Просто он стоял вплотную к входу.
Объективно: бардак. В беспорядке замерли столы, новые и старые. На них груды учебников, шахматные доски с разбросанными фигурами. Книги на барьере. Хаос среди журналов на «ларе» у стены. Пустой книжный шкаф. Грязные окна. Мятые и нестираные шторы. Пол затоптан до черноты.
Любови Федоровне на вид лет сорок пять. Улыбка отсутствует. Крашеные губы властно кривятся.
Она прошла к столу:
– Что это у вас тут валяется? Уберите!
– Почему вы приказываете? – вспыхнуло самолюбие библиотекаря.
– Покажите мне учебники по истории! Где они? Принесите.
– Вот они, на столе.
Она полистала:
– Что? 79-й год? Почему нет новых?
– Я не получал эти учебники. Их получала Любовь Николаевна.
– Покажите мне программу по обществоведению.
– У меня нет ее.
– Вы бываете в бибколлекторе? Бываете или нет? Мы сделали разнарядку еще 7 сентября, все училища получили. Почему вы до сих пор не получили? Вы бываете в бибколлекторе? Борис Александрович, проследите, бывает ли он в бибколлекторе или по вторникам не работает.
– Я бываю в бибколлекторе! Я спросил, когда можно получить литературу. Мне ответили: когда деньги будут, тогда и получите.
– Значит, директор виноват. Теребите директора, чтобы дал деньги.
– Я работаю здесь только два месяца, многого еще не знаю.
– Вы зарплату получаете?
– Получаю.
– Значит, работаете! Вы библиотекарь и должны знать свои обязанности!
Она прошла к другому столу.
– Покажите мне еще учебники обществоведения. Где они у вас? Принесите!
– Я и так знаю, что они старые, могу указать год.
– Я вам говорю – принесите! Быстро несите!
Скрепя сердце он принес три образца.
Открыв одну книгу, Любовь Федоровна тут же швырнула ее на стол:
– В макулатуру!
Не выдержали критики и два других учебника.
– Это учебник для ГПТУ, а у вас СГПТУ. Немедленно все в макулатуру! Почему эти учебники до сих пор не списаны? Спишите немедленно, чтобы они не стояли на полках!
– Хорошо, я сделаю это.
– Не «сделаю», а вынесите их сейчас же при мне! Убирайте их с полок!
– Да почему я при вас-то должен их выносить?
– Выносите!
– Не буду! Вы понимаете, какой это объем работы? Их сотни!
– Покажите мне учебник «Эстетическое воспитание».
Они стопой лежали на барьере, их сдала перед увольнением Полина Егоровна.
Любовь Федоровна веером пролистала страницы:
– Старый!
– Мы понимаем, Любовь Федоровна, что вас интересуют ваши учебники, по вашей специальности, – дипломатично вмешался Сушкин. – Но я могу сказать, что по другим предметам, по математике (вот я веду математику, например) все учебники новые. Каждый преподаватель (и я лично) просмотрел, проверил.
– Программу по обществоведению обменяйте на какие-нибудь книги с первым училищем. У них две. Как вы могли ее не получить?
Вошли Марьющенко и Антипов – поиграть в шахматы.
– Ребята, выйдите, пожалуйста, на некоторое время, – сказала Любовь Федоровна.
Они вышли.
– Как грязно в библиотеке! – огляделась Любовь Федоровна. – Где стенд к 40-летию Победы? Где у вас материалы партии? Ну-ка, покажите мне материалы пленумов! Где они?
Воронов указал на три брошюры, но все они оказались материалами июньского пленума.
– А где апрельский?
– Апрельский я отдал Поповой.
– Так вы не одну книжечку, наверное, получили? Материалы партии должны стоять отдельно. Срочно создайте партийный уголок! А это что? Почему Володя?
Все уставились на небольшой стенд, посвященный Володе Ульянову. Одинаковое недоумение напряглось во всех взглядах, особенно в небесной голубизне глаз Сушкина.
– Это в детском саду должен быть Володя. У вас не детский сад! – открыла разгадку Любовь Федоровна.
Недоумение во взглядах погасло.
– Все это было сделано при Девкиной.
– Вам нужно меньше бегать, а больше работать! От Девкиной! Та не работала, теперь вы не работаете! Вы зарплату получаете? Получаете. Даю вам неделю срока на оформление стендов! Где у вас уголок нравственного воспитания? Что это? Почему в этом уголке материалы о Ленине? Где стенд к 40-летию Победы?
– Я думаю, этот стенд рано оформлять.
– Рано? Рано? – преисполнилась ехидства Любовь Федоровна. – Да вы что! Когда вы предполагаете сделать этот стенд?
– К Новому году.
– К Новому году! Да вы понимаете, что говорите?! У вас какое образование?
– Извините, Любовь Федоровна, но мне не нравится ваш тон.
– Почему вам не нравится мой тон?
– Потому что ту же самую мысль можно выразить иначе! Можно говорить по-деловому. А вы то зарплатой интересуетесь, то образованием! Это плохой тон. Оставьте его!
– Вы знаете, что уже опоздали сделать стенд?.. Сорок ударных недель… Вы работаете два месяца. Скажите, что вы сделали за это время? Конкретно! Я своего библиотекаря сразу же отправила…
Ее жужжание сливалось в ушах в неясный гул.
– Сейчас я скажу, что делал! Полмесяца принимал библиотеку. Красил пол и батареи…
– В общем, вы занимались хозяйственной деятельностью… А что вы сделали сегодня, именно сегодня? Что делали и что сделали?
– Сегодня я расставлял столы и составлял акт о списании литературы…
– Акт! – закивала она. – Но разве это большая работа?
– Мне надо списать одной художественной литературы 900 книг!
– Почему вы начинаете с художественной литературы? Надо начинать с учебников!
– Я не начинаю с художественной литературы, а просто привожу пример…
– Надо начинать с учебников! Обиделись на мой тон! Конечно, ту же самую мысль можно оформить иначе… – Любовь Федоровна стояла уже у двери. – Значит, вам надо взять программу по обществоведению. И списывайте учебники!
– Можно уже? – заглянул в дверь Марьющенко.
– Можно…
2
К трем часам дня Неупокоев пригласил библиотекаря на совещание. Оно проходило в кабинетике старшего мастера. Видимо, Лазарь Евсеевич, действуя в своей манере, не удостоил проверяющих правом командовать на своей территории. Преподаватели и администрация скучились на пяти квадратных метрах. Проверяющие в меховых пальто сидели за отводным столом.
– Наш новый методист-математик Крабова Инна Алексеевна, – представила Любовь Федоровна коллегу-злючку.
О библиотеке на совещании не упоминалось. Хватало других объектов критики. Мисюк сидела на уроке в шапке. И сколько ее ни упрашивали, она шапку так и не сняла. Колодина вступилась за Ларису Юрьевну: у нее есть уважительная причина, она болеет.
Коршунова вела урок с сынком.
– Идет литература, а на доске ничего не записано… Мы всё понимаем, мать есть мать, но ребенок на уроке!..
Демьянов весь урок заставлял учащихся конспектировать.
– Он что, хочет послать рецензии на учебник?
Методист-математик разгромил урок Манидо.
– Если это можно назвать уроком! Присутствовало девять человек. Но это одно. Второе: урок был проведен на слабом методическом уровне…
– Я был на уроке у этого преподавателя сегодня утром, – защитил Бориса Лазарь Евсеевич. – Урок прошел на хорошем уровне.
– Дело в том, что нет нужной по программе вычислительной техники, – сказал Манидо. – Нужны машинки Б-3-21, но их нет в продаже.
– Купить их можно за наличный расчет, – пояснил директор, – но мы имеем право тратить за наличный расчет не более пяти рублей – на канцелярские принадлежности. А одна машинка стоит семьдесят рублей.
– Хитрите! – посоветовала Инна Алексеевна.
– Хитрить нельзя, – веско возразил директор.
Кроме всего прочего, одна группа вообще сбежала с урока. Любовь Федоровна потребовала через неделю подать сведения о наказании мастеров, чьи группы не явились на занятия. Она подвела итоги, дала ЦУ.
– Ну, все, товарищи, спасибо, – закруглил Лазарь Евсеевич. – Будем считать совещание законченным.
Однако на сей раз фокус не удался. И все же было заметно, что к директору Любовь Федоровна обращается гораздо мягче, чем к другим.
– Нет, не все! – заявила она. – Преподаватели могут идти, а администрацию прошу остаться.
Несколько позже Воронов совершил небольшое возлияние в кабинете директора вместе с физруком Козленко. Лазарь Евсеевич звал Сушкина, но не дозвался, тот куда-то запропастился.
На пороге возникла Попова и смутилась:
– Вы заняты?
Лазарь Евсеевич звал и ее. Попова убежала, отнекиваясь.
– Колодина собирается уйти, – сообщил Лазарь Евсеевич.
– Почему?
– Потому что у нее нервы слабые, не выдержала проверки.
Поскольку все преподаватели истории утверждались в райкоме партии, пришлось предстать перед отцами-инквизиторами и ей. Собеседование по проверке убеждений довело ее до белого каления. Она чуть не хлопнула дверью. Например, ее попытали: «Что вы скажете, если вас спросят об аварии на заводе?..» И порекомендовали: «Говорить об этом ничего не надо. Официальных сообщений не было? Не было. Значит, и аварии не было. Мы, по крайней мере, не знаем о ней. Есть слухи. Но зачем муссировать слухи?»
– А эта сука Любовь Федоровна… – сказал Лазарь Евсеевич. – Они еще раз придут и тогда отвяжутся.
Воронову пора было ехать домой, где ждала любимая Светлана. На крыльце стоял Сушкин и затягивался сигаретой, а курил он исключительно редко.
– Ну как, обиделся? – спросил Борис Александрович.
– Я сделаю все, что она просила.
– Она не просит. Она дала указания. Они все дают указания.
3
46-я группа занималась в библиотеке. Комик Шашечников напяливал на себя шляпу преподавателя и листал энциклопедию в поисках слова «гомосексуализм». Плотный Шипулин запустил в лоб Закревскому кусок гудрона, который разлетелся на осколки. Хулигана пришлось выставлять за дверь и думать о том, кому докладывать о ЧП. Сидя на стуле, пострадавший свесил голову до колен и держался рукой за лоб, мужественно терпя боль. Жаловаться не принято.
Человек десять, кто имел тетради, писали сочинения. Клешнин и Бажов ужасали безграмотностью, хотя содержание выдали по-своему неплохое. Звонок, топот ног. Шашечников повесил шляпу на графин.
Библиотекарь вышел на перекур. Фирсов заглянул в кабинет химии, там за учительским столом сидела Лариса Юрьевна Мисюк в клетчатом пальто. Она зачитывала по журналу оценки за контрольную, сплошные двойки.
В библиотеку пришла татарочка Рая с ало накрашенными губками. Ее маленькие пальчики с наманикюренными ноготками лежали на барьере. Как эти ручки будут крутить баранку? Она получила пособие «Устройство автомобиля».
Спаренный урок с 46-й проходил в кабинете физики. Туда группа перешла из библиотеки. «Водитель-гинеколог» Шашечников – так он именовал себя – отпрашивался с урока и ушел, не получив разрешения. Осталось всего одиннадцать человек. Котович и Калугин сидели за одной партой. Калугин рассуждал о том, что в столовой жрут посторонние, поэтому своим не всегда хватает. Тунеядцы приходят сюда, наедаются и отваливают. Некоторые учащиеся делают по три захода. Из-за них тоже не хватает порций. Многие не бывают на уроках. Но жрут еще как! Они бегают на улице, приходят на обед – и аппетит у них ой-ой-ой!
Калугин взял в библиотеке тоненькую книжку для чтения. Чтение почти у всех учащихся вызывает стойкое торможение. Они затрудняются читать. Многие читают по слогам. Книжный стиль учебника и вовсе не воспринимают. Один в жизни прочитал всего четыре книги. Другой…
– Я читаю одну книгу. Прочитаю, забуду и опять перечитываю. И совсем запутываюсь.
Лишь двое в классе знают, где находится Саратов. Брюшков там родился, а Бажов ездил туда летом. Наиболее развит Морозов, читавший вслух «Грозу». Бажов тоже жаловался, что читать неинтересно, трудно. Снегуркин и Глебов абсолютно тупые в учебе.
Брюшков и Снегуркин бросались в Клешнина бумажками. Брюшков развеселился и переливчато смеялся. Клешнин попросил разрешения пересесть на заднюю парту.
Звонок. Глебов по требованию преподавателя выносит ослюнявленную бумажку, которой тоже бросался. Он трусоват.
Клешнин в ссадинах на щеках.
– Что это у тебя?
– Упал с велика.
Юрий Сергеевич выяснил суть дела. Вчера после шестого урока Клешнин вышел из дверей училища. За углом его поджидали восемь человек. Начали прихватывать. Слишком далеко он их посылал, за это и хотели наказать. А почему посылал – потому что обхаркивали на уроках. Среди нападавших были Шашечников, Калугин, Барсуков и даже Морозов, чтец «Грозы».
– Он сам восьмерых разогнал, – сказал, смеясь, Калугин. – Снял ремень – такой с тяжелой пряжкой – и давай махать!
– А меня там не было! – сообщил, сияя, Бажов.
Теперь Клешнин всюду ходил со своей сумкой, опасаясь, как бы в нее не подложили какую-нибудь гадость. На перемене он мило беседовал в окружении четырех однокашников, шло что-то вроде переговоров.
– У нас так: мило говорят, а потом бац, бац! – вновь просиял Бажов.
Но все обошлось.
Назад | Далее