Александр Брюховецкий. Когда умер Огородников. Рассказ ч. 2

Тело в это время оставалось только телом, безжизненной оболочкой некогда универсального анатомического аппарата, а его воскресший дух находился рядом в лице всё того же Огородникова, но уже невидимого и чьё присутствие никем не ощущалось. Ему было жаль, что это именно так. Ему хотелось, чтобы все знали – это не так страшно на самом деле, жаль только расставаться со своими родными. Дух его блуждал по всему дому, улетал во двор, прощаясь с тем, что было дорого и мило сердцу при жизни. Он вновь возвращался к своему телу и, не находя места, всё пытался припомнить, по какой же причине его подкосила смерть. Он помнил только то, что в последний раз беседовал с весьма неприятным человеком, имеющим большое влияние в здешних местах. С большими деньгами этот человек. И Андрей предался воспоминаниям…

Он выплыл легким прозрачным туманом на территорию своей усадьбы, обогнул отчий дом, разглядывая каждую трещинку древнего дубового сруба, который был поставлен ещё его дедом. Дом был низкий, но просторный, с большим подвалом для хранения яблок. Андрей планировал на будущий год отделать его стены современным материалом да заодно и крышу перекрыть. И стоять этому дому ещё долгие и долгие годы. Это было родовое гнездо Огородниковых. К сожалению, этот самый род и заканчивался на Андрее, поскольку с сыном у него так и не получилось. Но пока он был жив сам, то и был его род, теперь он летал вокруг своего дома одной сплошной болью, загоняя вовнутрь нового себя острые стрелы отчаяния.

Его дед был известным садоводом в здешних местах. Огромный колхозный сад славился своей продукцией и даже имел успех на всесоюзной выставке. Андрей гордился своим пращуром и уже после известного политического и экономического обустройства страны, всё ещё ухаживал, как мог за бывшим колхозным садом, который всё хирел и сокращался в размерах. Этот сад уже никто не охранял, он просто безжалостно вырубался местами на дрова, а местами расчищался бульдозером под неизвестные никому строения. Какой-то толстосум из столицы облюбовал здешние места, а именно – сад, где и развернул небывалое строительство.

Был этот толстосум в гостях у Огородникова Андрея, был и Андрей у него. И вовсе не потому, что он уважал, либо заискивал перед сильными мира сего, а только лишь в силу сложившихся обстоятельств. Когда первый раз этот богатей появился на пороге его дома, Андрей, в общем-то, не удивился. Он догадывался, о чем будет идти речь. Догадывался, потому что видел деяния этого неугомонного бизнесмена Калевина – вся его стройка уже подходила под самую изгородь Андрея, и это соседство начинало сильно раздражать Огородниковых. Эта изгородь, разделяющая территорию двоих хозяев, стала больше представляться натянутой тетивой лука, стрелы которого могли полететь в любую сторону.

Андрей не был зловредным человеком. Он никогда не зарился на чужое имущество и потому был относительно спокоен за будущее своей усадьбы, тем более был он в крепкой физической форме, да и уважением в селе пользовался заслуженно. Но времена и нравы…

Когда Калевин впервые переступил порог его дома, то Андрей сразу же обратил внимание на то, что этот бизнесмен неприятен уже внешне. Был он высоковат, суховат и неряшлив в одежде, а взгляд его плутоватых глаз невозможно было поймать. Темные глазки-пуговицы бегали где угодно по собеседнику: по плечам, по груди, животу, но только не по лицу. И если они иногда останавливались в своём движении, то опять-таки в лучшем случае на ухе, или на лбу оппонента. Калевин разговаривая с Андреем, даже умудрился между делом, покрутить слегка пуговицу его рубашки, словно показывая этим, что барьер между ними сломлен. Этот нагловатый психологический прием чуть было не вывел Огородникова из равновесия, но он, подвигав желваками, молча, выслушал бизнесмена.

А разговор носил следующий характер: ловкачу предпринимателю была нужна земля под новое строительство, и он предлагал за участок Андрея весьма неплохую сумму, чтобы тот освободил её. И это был удар, что называется, под дых. Можно, конечно, за эти деньги приобрести жилище в самом райцентре, где и с работой легче, да и город ближе… но ведь тут дом… его родовое гнездо…

Отказал тогда Калевину Андрей. В резкой форме отказал, надеясь, что возврата к этому разговору больше никогда не будет. Но он ошибался…

Калевин оказывал давление через супругу Огородникова, чтобы та убедила мужа в правильности принятия решения, даже увеличивал сумму за их усадьбу. Раиса взволнованно передавала Андрею последние предложения бизнесмена и, волнуясь ожидала от того положительной реакции. Она не признавалась мужу, что она с удовольствием бы убралась из этих неблагополучных ныне мест, но, вида не подавая, всё заглядывала в его большие иссиня-зеленые глаза. Она ждала, что вот-вот и муж примет наконец-то верное решение и их жизнь хоть как-то окрасится другим, уже радужным, цветом. Но Андрей, поскрежетав зубами, молчал. Он молчал, когда Калевин приходил во второй и третий раз к нему, поэтому щекотливому делу. А молчание Огородникова уже расценивалось Калевиным, как признак нерешительности и это подбадривало бизнесмена. Упорству Огродникова можно было позавидовать: ему уже предлагалась такая сумма, на которую можно было не только купить дом в райцентре, но и подержанную машину-иномарку.

Время тянулось. А Андрей всё не соглашался, а когда узнал, что Калевин строит развлекательный комплекс, то ему стало просто не по себе. Он не находил в себе места. Ему страшно было представить, что сад, который взрастил его дед, где работал его отец, да и сам Андрей, теперь будет местом развлечения. Там будут визжать пьяные проститутки и обжираться от японской и китайской кухни всевозможные проходимцы от бизнеса. Только от одной этой мысли можно было, не раздумывая бежать из этих мест, к которым он словно пуповиной был привязан с самого детства.

Огородников временами приходил в равновесие со своими чувствами и уже готов был уехать отсюда, но как только представлял себя вне этих родных мест, то ему становилось дурно.

Последний раз он был в гостях у самого Калевина. Андрей был настроен решительно: он уступит свою усадьбу. На территорию бывшего сада, теперь огороженного высокой промоградой, его сразу не пустили. Охранники из местных с удивлением разглядывали Огородникова, словно впервые его видели и пропустили лишь по звонку хозяина. Тяжело было ступать на некогда обихоженную землю бывшего сада. Теперь бетон и асфальт. Ничего не узнавалось, всё было другим. «Это ж какие деньжища вложены во всё это!?» - сокрушался он, разглядывая великолепие всевозможных построек с большими гаражами, бассейнами… Ничего не напоминало ему, что здесь когда-то был сад. Ему было больно, обидно…

У самого офиса хозяина он увидел свою любимую яблоню – лимоновку. Она была окольцована бетоном и также щедро, как и всегда, плодоносила. Её сочные желтые плоды заглядывали в темные окна офиса, словно пытаясь разглядеть, что же там творится и кто оставил её в таком одиночестве. У Андрея до боли сжалось сердце. Он вспомнил, что рядом с лимоновкой росла великолепная анисовка, а чуть далее – столовка, а вот здесь… Он пытался понять, почему этот залётный толстосум облюбовал и оставил для себя эту старую яблоню. Может и у него в детстве была любимая яблонька и именно – лимоновка?..

Андрей всё помнил до мелочей… И даже теперь когда он превратился в невидимое состояние, перед ним всё отчетливее и отчетливее проступало то, что явилось предтечей всего последующего неожиданного превращения.



Огородников застонал и, закрутившись невидимым мощным вихрем, взвился в утреннюю чистоту неба. Облетел свое село, впитывая родные красоты, чтобы сохранить навсегда в себе всё, что было дорого и свято. Он метался по небу, неистово пронизывая стрелой облака, опускаясь резко к земле и вновь взмывая вверх. Он не находил покоя.

Утомившись, своим метанием по родным просторам Огородников опустился легким утренним туманом к реке и, приняв невидимую форму человека, окунулся в прохладу горной речки. И хотя он не чувствовал этой прохлады, он знал, что она есть и его изможденный дух впитывал и впитывал её. Эта была речка, где Огородников провел свое детство. Здесь каждый камушек был ему знаком, каждый прутик тала склонившийся над водной гладью. И если бы в это время душа его вдруг материализовалась во что-то конкретное, то была бы в этот момент наполнена процентов на девяносто девять – слезами. Эти слезы по утраченному детству наполнили бы эту речку до самых краев, настолько велика была его печаль.

Огородников словно аккумулятор, подзарядившись воспоминаниями о детстве у небольшой речушки, вновь взвился в небо и полетел к дому, где лежало его тело, которое сегодня пополудню опустится в землю.

К дому подходили люди. Подходили те, которые засиделись ночью, и теперь отдохнувши, вновь пришли поскорбеть лицом, хотя больше из-за приличия. Подходили и те, кто не знал о его кончине. Он видел, что к обеду людей становилось всё больше. К часу дня во дворе его дома было уже полно народа. Огородников удивился, что так много пришло людей на его похороны. Пришли отдать должное покойнику и из администрации села, потому как помнили о его благородных деяниях в старые и добрые времена, когда рабочие руки ценились, и портрет Андрея всегда был на Доске почёта. Он с удивлением отмечал, что люди по большей части всё же сохранили в себе свои лучшие качества, провожая в последний путь своего земляка. Даже подумал, что люди бывают как никогда искренними именно в эти прощальные часы. Не всех так провожают… Иногда за гробом идут десятка два людей и самое обидное, что похоронив человека, тут же забывают о нем. Огородникову не хотелось, чтобы о нем тут же забыли, но поскольку в его усадьбу набилось почти полсела, он надеялся, что его будет помнить по крайней мере хоть одно поколение, а если бы остался сад… сад куда он, как его дед и отец, вложили столько сил!..



Огородников тогда долго смотрел на яблоню, раскинувшую широко свои ветви-руки у офиса Калевина и ослабевшие вдруг ноги, не смогли сдвинуться с места, словно в них налили тонны свинца. Он присел на резную лавку у офиса и, запрокинув голову, стал изучать каждую ветку. Он не помнил этого дерева. Скорее оно было из последних саженцев некогда преуспевающего колхозного сада.

К нему подошел Калевин и пригласил для переговоров в офис. Хозяин развлекательного комплекса говорил и говорил, как ему необходима территория, за которую так упорно держится Огородников. Андрей молча выслушивал доводы предпринимателя и прекрасно понимал, что если он не уступит ему это место, то может просто оказаться погорельцем.

Он уже был готов произнести фразу, которая разрешила бы долгое противостояние в мирную сторону, но взглянув на Калевина и увидев, как тот в предвкушении заблестел глазками, а взбившаяся пена в уголках толстых губ, готова была сорваться на лацкан костюма, осекся. Ему настолько стал противен этот человек, олицетворяющий в себе новую жизнь, уготовленную для таких, как Огородников, что кулаки непроизвольно сжались до белизны в косточках. Калевин быстро заметил эту перемену и прежде, чем услышать от несговорчивого Андрея отказ, вынул из сейфа красивую бутылку коньяка. Плеснув содержимое в тонкие фужеры, он глазами предложил выпить.

Огородников тяжело и медленно поднялся из-за стола. Ему разум подсказывал, что нужно согласиться, приняв этим самым верное решение, но он слушал сердце. Когда Калевин услышал резкое «нет», то его маленькие глазки зло прищурились и он, подняв бокал, тихо произнес: « Я буду ждать». Андрей повернулся, чтобы уйти, но в последний момент подхватил бокал и, махом осушив его, ответил: «Жди, может и дождешься». «Дождусь… а как же..» - услышал Огородников.

Уходя, он видел, что предприниматель улыбается, словно их дело имело положительный результат. И ещё он заметил, что Калевин так и не выпил.

Андрей далеко не дошел тогда до дома. В узком переулочке между двумя огородами, ему вдруг стало плохо…

Будучи невидимым во дворе своей усадьбы и наблюдая за приходящими сельчанами, он до мелочей припоминал свой последний путь к дому, когда его подкосила внезапная смерть. Огородников проплыл сквозь тихо гудящую толпу народа и направился в тот переулок, откуда здоровый и красивый мужчина пятидесяти двух лет ушел из этой прекрасной земной жизни. Да, вот это место… вот эта штакетина, за которую Огородников схватился от резкой боли в сердце. Здесь он и присел… и больше не поднялся… Его подняли уже у основания большой и осклизлой трубы чьей-то невидимой и неизвестной силой и протолкнули в её мрачный вход… О, как бы он сейчас хотел вернуться в небесные покои под звуки чарующей музыки, чтобы забыть навеки все земные печали, но Огородников исполнял своё предначертание, так же как и все усопшие в момент перехода в вечную жизнь. Он понял, что его тогда отравили коньяком. Перед его внутренним взором стояло улыбающееся лицо Калевина, губы которого беззвучно шептали: « Дождусь, а как же… дождусь».

Огородников от боли и обиды сжался всей своей мятущейся сутью до ничтожно малого размера: меньше пылинки, песчинки… и потом развернувшись во всю ширь, как некогда вся мать-вселенная от мощного внутреннего сжатия, чтобы взорвавшись заполнить собою всё необъятное земному разуму пространство, поднялся высоко над землёй и, закрутившись в мощную воронку, полетел на территорию бывшего колхозного сада, где в офисе предпринимателя находились двое. Огородников неистовствовал. Он казался себе ужасным в своем негодовании, в своей ненависти к этому мерзавцу Калевину. Он бы с превеликим удовольствием поломал бы все постройки бизнесмена, снес бы не только с лица деревни, но и земли все эти увеселительные заведения. Но он не мог. Он ничего не мог сделать своей нематериальностью в этом свете… Он даже не мог погладить по волосам свою супругу, чтобы хоть как-то успокоить её… сорвать и подержать в руках листок клена… Он мог только чувствовать и переживать…

Огородников легко прошел сквозь бетонные стены офиса и опустился напротив тех двоих, которые как раз и вели нужную ему беседу.

Калевин в это время держал в руках лист бумаги, где черным по белому было написано, что он, Огородников, по результатам судмедэкспертизы был признан внезапно смертным от сердечной недостаточности. Потом бумагу взял в руки управляющий делами Калевина некто Тырлов с красным и круглым лицом. «Всё чики-чики!.» - резюмировал Калевин, - «Комар носа… и через полгодика вдовушка продаст нам свою усадьбу.»

Огородников был потрясен такому обороту дела, хитрости и такому жестокому поступку Калевина по отношению к нему, Огородникову, который к себе подобным обращался только – «Мил, человек, да мил человек…» (может за это его и уважали на селе, хотя и дела его были тоже окрашены душевной добротой по отношению к другим).

Андрей взвился смерчем в кабинете своего убийцы, но это ему только казалось, что смерчем… Он хлестал невидимыми кулаками по физиономии Калевина, громил его мебель, но всё оставалось по-прежнему. Никто не пострадал, только сам Огородников плакал внутри себя от обиды и немощи.

Единственное, что его утешило как-то, так это беспокойные глаза его смертного обидчика, которые забегали по сторонам офиса и уставились в красную, как жгучий перец, физиономию Тырлова: «Такое ощ-щу-ще- ние, что мы… мы, не одни.» - прошептал Калевин.

Огородников вышел, хлопнув дверью, и дверь правда хлопнула… Он обернулся - это был ветер. Резкие его порывы начали раскачивать старую лимоновку, которая стала гулко сбрасывать со своих натруженных веток сочные плоды. Яблоки падали на бетон, превращаясь в натуральное месиво, поблёскивая сахаристо в ярком свете солнца.

Дух покойного вновь вернулся к своему телу с любопытством наблюдая за происходившим. Дочерей Огородникова так и не было: то ли задерживались в пути, толи не смогли вовсе приехать. Это, конечно же, огорчало его, но радовало то, что люди шли и шли. По большей части посетители были искренними: тяжело вздыхали и искоса поглядывали на его супругу – мол, каково ей…ведь молода ещё баба – сорока нет, статна и красива. Хозяйство крепкое оставляет после себя покойный – скотина во дворе, старенький трактор, огород в пятнадцать соток. Подходили к гробу кто, молча, кто, со словами сожаления, что рано Андрей убрался. И между такими репликами Раиса громко всхлипывала и начинала причитать о том, что ноженьки его отходили и рученьки – отработали… Она сидела у его изголовья и всё наглаживала волос покойного, без конца сдвигая со лба узкую бумажную ленточку с церковным текстом, потом поправляя её. Глаза её были воспалены от ночного бдения и слезы орошали её лицо. Андрей верил её чувствам, и ему было бесконечно жаль супругу. Как сложится её дальнейшая судьба? С кем она будет? Наверняка она уедет из этих мест, потому как дом, конечно же, будет продан да и вовсе снесен бульдозером.

Огородников видел, что некоторым знакомым оставалось жить совсем немного, они как-то по особому выглядели, и он отмечал: вот соседу Кривцову Николаю жить осталось буквально несколько дней. Он пьющий и пьющий сильно… Особенно в последнее время он стал заливать, как никогда раньше – он тщательно обмывал свой будущий выход на пенсию, до которой вот-вот… Не доживет он до пенсии всего с месяц… Так и умрет в кресле с огурцом в руке, закусить не успеет – сердце… А вон молодой голубоглазый Самохин Костя, пристрастившийся к наркотикам – умрет через полгода. Сколько их таких русских парней уже лежит на сельском кладбище!.. А вон Коростылевы, два брата – утонут пьяными холодной ночью на широкой реке. Перевернется резиновая лодка – уж слишком рьяно они будут накалывать на острогу щук и щурят… Не выплывет никто… да и не найдут их тела. А вон Сырников Петр, через год сгорит в бане – плеснет бензина для быстрого розжига печи и обливши себя запылает свечой… А вон импозантный Васин…Все, все гости в этом бренном мире!.. И как бы чинно они себя не носили, конец у всех один…

Огородников всё разглядывал односельчан и удивлялся, что человек не ведает, как порой ему мало отпущено и как он легкомысленно относится к своему здоровью и времени отпущенному для того, чтобы нести друг дружке свет и добро.



Гроб везли медленно, как и полагается в этих случаях. К толпе, растянувшейся, на целую сотню метров, присоединились несколько дорогих автомобилей. Это был Калевин и его свита. Огородников не ожидал такого поворота дела, хотя мог бы и предположить, что убийцы, как правило, приходят на место преступления. И хотя это было не то конкретное место, но всё же случай очень подходящий, чтобы отвлечь от себя подозрение. Люди шли и потихоньку судачили, что не мог Андрей ни с того ни с сего взять и умереть. Практически все знали, что он в последний раз был у Калевина и не дошел домой, знали об их личной неприязни и строили всевозможные догадки по этому поводу.

На кладбище выступил глава местной администрации. Это был старый и толстый человек, бывший некогда коммунистом, переметнувшийся теперь в другую правящую партию. Он перекрестился троекратно и, вытащив из кармана пиджака сложенный вдвое листок, начал читать. Он высказал много похвальных слов о покойном и перечислил все грамоты и медали, которыми тот обладал. Калевин стоял рядом, изображая скорбный вид и в конце речи главы, передал ему ту самую бумагу, где и было заключение медицинского эксперта о причине смерти Огородникова. Глава поспешил и это озвучить. Толпа глухо перешептывалась, косясь в его сторону.

Огородников в этот момент видел только глаза своего врага. Он чувствовал, как тот радуется в душе, что так легко выкрутился. Если бы только он мог отомстить этому подлецу!.. Ему никогда ещё не было так невыносимо больно, ведь Огородников всегда мог постоять за себя, обладая недюжинной силой. Все помнят, как ещё молодым парнем, он поколотил троих хамов, пристававших к его невесте. А сейчас Огородников был бессилен. Его просто не было. Он лежал умиротворенный в гробу и даже муху, севшую на нос, прогнать был не состоянии, это сделала за него Раиса.

После речи главы, родные и близкие подходили к покойнику и, прощаясь, целовали в лоб. Потом прощалась супруга, падая на грудь покойника и громко стеная, целовала труп в лицо. Её усердно оттаскивали от гроба несколько человек. Наконец крышку заколотили и стали опускать гроб в могилу.

Огородников глядя, на церемонию прощания с высоты птичьего полёта, весь скукожился от отчаяния. Он вновь пытался кричать от безысходности, но не слышал себя. Он пытался налететь на своего заклятого врага и налетал, но проскакивал сквозь него, не причиняя тому никакого физического вреда. У него было единственное желание - отомстить Калевину… А когда тот, подойдя к краю ямы и зачерпнул горсть земли, чтобы бросить в могилу Огородникова, то боль духа покойного была поистине вселенского масштаба… Она росла и росла расширяясь во все свои мыслимые и немыслимые пределы, закручивая в спираль горячий летний воздух, который вдруг пришел в движение, от яростного его порыва зашумела и затрещала крона кладбищенских берёз. Все ахнули, задрав головы кверху. Этого было достаточно, чтобы Калевин, стоявший на краю могилы, оступился. Его слегка качнуло и он, неловко повернувшись, начал медленно сползать по насыпи вниз. Падая Калевин взмахнул руками в надежде за что-то ухватиться, но его неуклюжее тело все же оказалось бессильным и глухо ударилось о крышку гроба…

Когда его вытащили на поверхность, Калевин был уже мертв. Падая, он ударился виском об угол крышки. А в это время за кладбищенской оградой рухнула от ветра старая береза, подмяв под себя дорогой автомобиль управляющего Тырлова. К счастью Огородникова, этот красномордый находящийся в автомобиле и ждал с минуты на минуту возвращения своего шефа. Он не дождался его, но их встреча всё же состоялась и Огородников был тому свидетелем.

У края той же мерзкой трубы, которая когда-то поглотила Огородникова стояли двое. Они были в недоумении… Их ухоженных и преуспевающих, какая-то злая сила толкала вовнутрь этой клоаки. Они не могли понять, что с ними произошло и что за странное наказание свалилось на них. Калевин блеял от страха, словно овца, а Тырлов отбивался пухлыми руками от кого-то невидимого и твердил только одно: « Я буду жаловаться!.. Я кандидат на главу района… скоро выборы!..»

Труба их поглотила…

Огородников всё видел. Он видел, что они направились совсем в другую сторону от той дороги, по которой был проведен он сам. Та дорога ничего хорошего им не предвещала.