Дима побежал домой, разыскал старый папин портмоне, напихал в него бумаги, несколько шашек положил, – они на монеты похожи – привязал к портмоне суровую нитку и вернулся к дяде Степану.
Степан не меньше мальчика в азарт вошел. Бросили портмоне на дорогу и оба спрятались в Димин сарай.
– Вон Катерина идет с сыном, – шепчет Степан, украдкой выглядывая из сарая. – Приготовься, Дима!
Портмоне на дороге как не заметишь! Толстый получился, богатый. Катерина увидела его и громко проворчала:
– Какой-тo растяпа деньги уронил!
Она наклонилась за находкой, а Дима как дернет!
Портмоне поползло по пыли, а бедная женщина чуть не упала от неожиданности. А сын-тo у нее, Колька, какой шустрый! Не растерялся, бросился за кошельком, вот-вот схватит. Дима едва успел вытянуть обманку за нитку.
А Мирон Катя кричит:
– Коля, не трогай! Коля, не трогай!
Вот тoгда Дима со Степапом посмеялись.
– Ну чтo? Хорошая игра? – спросил Степан. – С ребятами потом играй.
Еще он умел здорово удить рыбу. Другим мужикам не очень-то в этом деле везло, а как на речку пойдет Степан, так на жареху то уж точно пpитащит. Дима один раз с ним напросил¬ся, да мама не пустила.
Степан тогда Петю соседского взял. Петька такого леща словил! Дима измерил – пять спичечных коробок в длину. Глупая мама! Этого леща мог бы и Дима поймать.
Дима от зависти к Петьке чуть не заплакал.
– Ты тоже рыбу приносишь, – успокаивала мама.
Что это за рыба? Тощие пескарики для кота.
– Не горюй! – подмигнул ему тогда Степан. – В другое лето тебя буду брать, научу рыбачить.
Дима сидел на диване поджав коленки. Как уж теперь научит. Умер вот, никого не спросил.
И зачем он так много пил?
Папа и мама пришли. Дима от них в свою комнату спрятался, там еще поплакал. Жалко Степана.
Утром он проснулся сам, маме не пришлось будить. На улице похолодало, окна разукрасило морозом.
Радио не кухнe было включено, и Дима слышал грустную унылую мелодию.
– Целое утро вот так, – услышал Дима мамин голос. – Kaк будто по Степану траур.
Позавтракав, Дима побежал в школу. Он учился во втором классе. Все шло как обычно, только после большой перемены на третий урок учительница Надежда Ивановна вернулась из учительской очень грустная. Обвела печальным взглядом класс и тихим голосом спросила:
– Дети, знаете, кто умер?
Все затаенно молчали, ждали, что учительница скажет дальше. Один Дима поднял руку.
– Ребята, Дима ужe знает о большом горе, постигшем всех нас. Скажи, Дима, всем.
– Дядя Степан, – грустным голосом сказал мальчик. И опять чуть не заплакал, как вчера.
– Что? Кто?
Дима не успел опомниться, как учительница в два шaга подско¬чила к нему, схватила за ворот рубашки, так, что он затрещал и вытащила мальчика из-за парты.
– Степан, говоришь? Степан? – прошипела она ему в лицо и пoволокла к двери.
– Ну и пусть подох, твой Степан! – крикнула она у дверей. – Пьяницу пожалел! Пьяницу вспомнил!
Дети, съежились в комочки, сидели на своих местах.. Все в селе знали, что умер Степан. А кто еще? А вдруг учительни¬ца еще кого-нибудь так же, как Диму схватит?
– Дети, умер генеральный ceкpeтарь нашей Коммунистической партии, – учительница сказала это, выпрямив спину, голос ее задро¬жал, – товарищ Леонид Ильич Брежнев... Для всей нашей страны горе. Для всего земного шара... А ты иди со своим Степаном, – учительница грубо вытолкнула Диму в коридор.
Дима стоял, тупо уставившись в закрытую дверь. Он ничего не понимал. Что он такого сказал? Умер Степан. Но это же правда!
А про Брежнева он и не знал. Ну, умеp. Tак ведь oн сов¬сем старенький был. Как его дедушка. Об этом все говорили – и его папа, и Степан. Засиделись, мол, в пpавительстве старенькие, работать совсем не могут.
Диме было жалко и Брежнева, но Степана он жалел больше. Он моложе Брежнева, хоть и с бородой. И он веселый, с Димой иг¬рал. Учительница вот пьяницей его назвала. Ну и что, что пьяница?
Ничего не видя перед собой, Дима прошел по школьному коридору, оделся в раздевалке и вышел на улицу.
И вдруг заплакал навзрыд. Шел и плакал, громко, горестно. Встречные пpохожие спрашивали, что случилось. Дима ничего не отвечал.
Только вблизи своего дома он стал затихать. Лишь всхлипывал изредка. Да слезы нет-нет, да брызнут из глаз.
– Дима, ты чеro плачешь? – спpосил его кто-то знакомым голосом. Дима всмотрелся сквозь слезы. На крыльце Степана сидел его дедушка с другим каким-то старичком. Видно, тоже пришли Степана проведать
– Ничего, – ответил Дима. Даже не подошел к дедушке. Только остановился поодаль.
Удивительно, но эти старики тоже не говорили о Степане. Дима это из разговора понял о Брежневе говорили! Странно все. Брежнев был далеко, а Степан жил тут, в их селе. А говорили про Брежнева.
– Ни у кого слез нет,– говорил Димин дедушка.– А ты помнишь, как плакали все, когда Сталин умер? Очерствел народ.
Дима по ступенькам крыльца поднялся в дом и, не раздеваясь, плюхнулся в угол дивана. И тоненько, жалобно как вчера Вугыр, запищал. Слез у него уже не было, но не было и облегчения.
К боли за смерть Степана прибавилась обида на учитель¬ницу, на ту несправедливость, которую она совершила по отношению к нему, к Диме, и к его старшему другу с такой красивой, рыжей бородой.
Алексей Попов
СЕНОКОС
Рассказ
Лишь когда в дальнем селе Ёль совхоз по-предсмертному заагонизировал от недостатка рабочих рук, поняло местное начальство, что нынешняя молодежь, даже под ружьем, не будет сама себе жилье строить. Времена не те, молодежь не та. Подавай ей все с пылу с жару да на блюдечке с голубой каемочкой. Строить стала терема-теремочки, по финским проектам специально выделенная для этого бригада.
Тракторист Дмитрий Габов, коренастый рыжий парень, разбирающийся в технике, как в арифметике доктор математических наук, с женой Любой, миловидной хохотушкой библиотекаршей, уже и лыжи в город навострили, да призадумались. Стоят усадебки — загляденье, словно с «видика» сошли, любо на такие хоромы смотреть да и жить, поди, в них загляденье.
А что? Пупок, поднимая бревна, не надорвали, каблуки не стоптали, добывая кирпич и шифер. Чего бы не вселиться, коль уж такое добро задаром само в руки плывет? Поворочались как-то ночью на родительском пуховике больше обычного и решили чемоданы, собранные, распаковать, билет на поезд сдать и остаться.
Въехали в новый дом, мебелью какой-никакой обзавелись, зажили. Соседями их стали Самохины, школьный учитель Виталий Валентинович и жена его Катя. Жили они в таком же новом доме и радовались. Огород рядом, живи да поживай в свое удовольствие. Учитель, худой и кадыкастый мужичок, был не из местных, городской. Приехал в Ёль, хотел годик оттарабанить, как это обычно водится, и домой. Но встретил на своем пути красавицу Катерину, которая в местной пекарне такие булочки выпекала, пальчики оближешь, полюбил, женился на ней и остался.
Как-то весной Люба, увидев, что соседи возятся на огороде, подошла поближе к забору, поздоровалась и завела разговор:
— Мы с Митей настоящими фермерами решили стать. Теленка завели, вырастет, коровой будет...
И немного смутившись, добавила:
— Кто знает, может, ребеночек скоро родится, со своим молоком все легче будет на ноги ставить.
— Да ну!— удивилась Катя. — Корову-то ведь трудно держать, — а сама исподтишка на мужа поглядывает, видно, самой тоже хочется, что тот скажет. — Сено где возьмете? В магазине не купишь...
— Вадминистрации обещали всем, кто корову хочет завести, выделить сенокосные угодья возле Савиного ручья.
— До него далековато, — задумалась Катя.
— Далеко? Семь километров всего, — храбрилась соседка.
— Если бы я умел косить, — подал голос Самохин, — и стога метать, взялся бы тоже Буренку держать, по нынешней жизни без этого никуда...
Он мечтательно посмотрел на жену и продолжил:
— А то намаешься в школе до головной боли. Вместо физзарядки сено бы косил, навоз бы на улицу выгребал... Это же ангельский отдых! А ты, Катюша, доила бы. Уме-ешь?
— Умею.
— Долго что ли косить научиться?— удивилась Люба. — Я бы на вашем месте купила бы теленка не задумываясь.
— Ты и на своем месте уже решилась, — улыбнулась Катя. — Ты что нас агитировать пришла?
— Да, — не стала скрывать Габова. — Митя послал. Иди, мол, сагитируй, чтобы тоже хозяйством обзавелись. Артелью сподручней сено-то заготавливать.
— Подумать надо, — ответил Виталий. — Если такие опытные люди, как вы, нам помогут, то почему бы и не взяться?
— Да какие мы опытные? Взять, взяли, а как ухаживать толком не знаем, — вздохнула Люба. — Мои родители ведь корову не держали. Митя смело взялся, да все сетует, уговорить бы соседей, вместе по-легче будет...
Пошла Габова домой. Соседи, передохнув за разговором, снова принялись готовить огород к посадке картошки.
А через неделю тоже купили телочку. Вскоре построили сарайчик, загон. Но это на первое время. Ближе к зиме Дмитрий обещал помочь капитальный сруб поднять. Ему трактористу ничего не стоит бревен привезти, а руки с детства приучены к плотницкому делу.
Так и жили до сенокосной поры. В обеих семьях ребятишек пока не было, вот и смотрели за телятами, как за малыми детьми. Воду, прежде, чем напоить, кипятили, чуть ли не каждый день пострелят чистили.
Но перед самым сенокосом, еще до Иванова дня, на обе семьи свалилось неожиданное несчастье. Дмитрий Габов сломал на работе ногу, неудачно спрыгнув с подножки трактора. Когда Любе рассказали об этом, позвонив в библиотеку, то та первым делом ойкнула не потому, что за мужа испугалась, а о том, что сено будет некому заготавливать.
Катя (случилось же такое) в тот же день, выпив, разгоряченная у печи, ковш холоднющей ключевой воды, к вечеру затемпературила и надолго слегла.
Какой уж тут разговор о сенокосе? Вот ведь незадача, и косы, и грабли уже приготовили, и трава на участке поднялась отменная. Что ж делать, осень ждать не будет, зарядит дождями, сена на зиму не заготовишь.
Сразу после Иванова дня Виталий Самохин пришел к Габовым. Как только переступив порог, встал на домотканные половики, сразу и спросил у Дмитрия, бережно рассматривавшего свою загипсованную ногу.
— Что делать-то будем, а, соседушка?
— Даже и не знаю, — пробормотал хозяин. — Присаживайся, потолкуем. Я, как видишь, не гожусь, ни в косари, ни сено под-гребать.
— Вижу, не слепой.
Люба мыла посуду. Она отерла руки о передник и подошла к мужчинам.
— Что делать?— глянула на мужа и предложила, — может, мы с Виталием Валентиновичем вдвоем попробуем сено заготовить? Много ли телушкам надо.
— А как? Я ведь косить даже не умею, — пожал плечами Самохин.
— Научишься, я ведь умею, научу, — не растерялась Люба.
Но Виталий продолжал сомневаться:
— А стоговать?
— Как-нибудь застогуем, не сдавать же телят назад.
— Нет, конечно.
На том и поладили.
На следующее утро натужно кашляющая Катерина и стоящий на костылях Дмитрий провожали Виталия Валентиновича и Любу на сенокос. Заранее наточенную и выверенную косу, аккуратно завернутую в тряпку, взял на плечо учитель. Габова вскинула на плечо легкие грабли, да неловко так, зубьями кверху.
Катя насмешливо покачала головой и, еле выдавливая из себя слова, хрипло сказала:
— В такой погожий день не станешь же дождь вызывать.
Люба ничего не ответила, но грабли перевернула.
— А что такое?— не понял муж.
— Если зубья граблей в небо смотрят, то дождь обязательно прольется. Есть такая примета.
— Пойдем что ли?— спросила Люба.
— Идите, конечно. А то долго прощаемся. Меня в армию и то быстрей провожали, — попытался пошутить Митя и виновато улыбнулся.
Люба и Виталий Валентинович тронулись в путь к Савиному ручью. Провожавшие дождались, пока те скроются за поворотом, и молча разошлись по домам, Катя поправляя пуховый платок на шее, а Митя, прыгая на костылях.
До полудня Катерина все думала о Любе и Виталии. День-то какой удался, погода чудесная. Небольшой ветерок комаров отгонит. В ручье после работы ополоснуться можно. Потом на скошенном лугу поваляться...
Что?!
Поваляться?!
Эта мысль занозой вонзилась в мозг молодой женщине. А если действительно будут на скошенном лугу отдыхать, лежать? Рядышком. Вдруг между ними что и случится. Погода-то какая стоит. «Я ведь который день уже болею. Виталий отдельно спит, чтобы мне удобней было... »— думала Самохина.
Потом стала вспоминать о том, когда и как Витя в последнее время смотрел на соседку. Красивая ведь она, Любка-то, и хохотушка-веселушка. Погоди-ка! Как он смотрел месяц назад на ее загорелые ноги... А позавчера?..
От новых ревнивых мыслей у нее даже дыхание перехватило и голос ненадолго прорезался:
— Ах, ты черт побери, а я то дура...
Она походила минуты три по комнате, туда-сюда, туда-сюда. Нет, не успокоиться. Не выдержала и пошла в соседний дом проведать Дмитрия.
Габов, приспособив ногу на табуретку, стоял у плиты и готовил суп.
— Скучно стало?—улыбнулся он гостье.
— Угадал, — не приняла шутку Катя и потупила глаза. — Я вот все думаю, мы с тобой дома, а они уже, поди, до устали заработались.
— Да, устанут, конечно. Особенно твоему Виталию достанется. С непривычки.
— Он ведь у меня крепкий, не смотри, что худой — жилистый.
— Хоть какой. Сено косить, это тебе не отметки ставить. По школе еще твой отпускник не соскучился? Скоро уж учебный год.
— У него и сегодня мысли о школе были. Каникулы, а он каждый день туда спешит.
— Моя Люба тоже в свою школьную библиотеку бегает. Ремонт. Ничего не поделаешь.
— Перестань, Витя сказал, что закончили уже.
— Может быть...
— Слушай, Мить, позавчера твоя Люба тоже в школе была?
— Да.
— После четырех?
— Вроде бы после, а что?
— А в семь вечера домой пришла?
— Что-то около этого. А что?
— Да так, ничего. Мой Виталий тогда же в школу ходил. А директора в тот день встретила, он мне сказал, что никто из учителей не работал.
— Может, другие и отдыхали, а Люба работала.
— Ну да ладно... — пробормотала Катя и, не попрощавшись, пошла домой.
«Действительно, позавчера Любаша в школе была, — после ухода соседки подумал Митя. — Катерина говорит, что кроме нее и Виталия там никого не было. Сегодня вот тоже вдвоем на луга отправились. Люба сама и предложила. Странно это все... »
Габов так задумался, что не заметил, как в третий раз суп посолил. Попробовал и выплюнул. Ведь у них у самих с женой любовь во время сенокосной поры и завязалась. В такую пору даже мухи друг на друга лезут. Что уж тут о людях говорить. Сколько раз Люба Виталия Валентиновича Дмитрию в пример приводила, вон, мол, сколько человек книг читает, потому и умный такой, а ты придешь с работы, нет, чтобы книжку в руки взять, поел и в постель, телевизор смотреть, не муж — наказание.
Сердце запрыгало в Митиной груди. Схватил костыли и поковылял к соседям.
Катя стояла на крыльце.
— Что, теперь тебе скучно стало? — спросила она.
— Да нет, просто день сегодня, говорю, хороший, погожий.
— А мы дома сидим. От Виталия, думаю, там толку мало. Один стожок даже не поднимут
— Но ты его не кори, не от лени же. Умел бы. Как-нибудь сметают.
— Если как-нибудь, то все сено сгниет, до зимы не достоит. Или же стог пополам развалится.
— Люба же сказала, что она знает, как ставить...
Почесал рыжий затылок и добавил:
— На словах, поди, только и знает. Может, мне туда сходить? Хоть на словах им рассказать, как стога метают.
— Далеко до ручья. На одной ноге не доскачешь, — засомневалась Катерина.
— А это на что?— потряс костылями Митя,
— Я одного тебя не отпущу. Даже разговоров быть не может. Возьмешь меня с собой.
— Ты ведь болеешь.
— А ты что, здоров? Одного не отпущу.
— Нет, ты лучше останься. Я уж как-нибудь один...
— А вдруг, что случится? Упадешь, скажем. Кто тогда поможет? Я думаю, уж если идти, так вдвоем. Мне как будто легче стало. Голова не так трещит. Если пойду, то даже сено сгребать помогу...
Они быстро собрались и двинулись. Когда зашли в лес, Катя обхватила Дмитрия за пояс, чтобы ненароком не споткнулся.
...Люба и Виталий Валентинович утром пришли к Савинову ручью без приключений. Нашли свои участки. Повесили на сук старой березы мешки с едой. Люба показала соседу, как надо косить косой-горбушей. Ноги, мол, расширь, наклонись и махай. Сама она довольно хорошо умела косить.
— Понял, как надо?
— Понял, — ответнл учитель. Один раз махнул и косой по кончикам трав прошелся. Второй раз пониже взять наметил, а она «вжик» и вонзилась в землю. Через час только и стало что-то путное получаться. Люба от него уже довольно далеко отошла, что называется, от греха подальше. У нее покос получался широкий и ровный. Она, работая, иногда поднимала голову, чтобы посмотреть, как ладится косьба у соседа.
Хорошая пора — лето. Вспомнила девчоночьи годы, когда копнила сено на лугу. Как в обеденное время купались в речке. Полной грудью дышала воздухом, пахнущим свежескошенной травой и косила без устали.
Да, чудесная пора.
Помнится в то лето, когда ей пятнадцать исполнилось, на лугу ее в первый раз и поцеловали. Нет, не с Митей это было. Из городских был тот парень. Их тогда целую бригаду привезли на помощь сельчанам. Он лет на пять был старше Любы.
Сначала взглядами встречались. Потом прень выждал и, когда девушка осталась одна заканчивать участок, остальные ушли косить за перелесок, подошел да и поцеловал. У Любы чуть сердце из груди не выскочило, дыхание остановилось. Так понравилось. Внутри все затрепетало. Да и парень красивый был с мягкими и нежными губами...
Хорошо ей было до тех пор, пока парень не стал валить ее на копну. Обнял и ногой подножку ставит. Люба и закричать не смеет, испугалась, если увидят, от сплетен не убе-речься. Может и повалил бы. Но как раз мальчишка, который верхом ездил коня поить, мимо проскакал. Парень ненадолго растерялся. Но этого было достаточно, чтобы Люба, как налим, выскользнула из его объятий и убежала. После этого копнила только в гуще народа.
Вспоминать такое безрадостно. Срам на лугу чести лишиться. Люба вдруг почувствовала пристальный взгляд Виталия Валентиновича и как в тот раз испугалась. «Что он так на меня смотрит?— подумала она, а руки сами собой стали поправлять подол платьица. —-Ветер что ли шалит? А вдруг и Виталий Валентинович приставать начнет? Как тот парень. К кому тогда убежать, куда?»
Люба косила, идя навстречу соседу. После того, как поймала на себе его пристальный взгляд, понемногу стала поворачивать покос, чтобы далыпе отойти. Даже когда тот стал звать обедать, ответила:
— Не хочу еще.
Виталий Валентинович, как только в первый раз махнул косой, так сразу и отругал себя. «Дурак же я. Не нужно мне было соглашаться теленка брать. Зачем только послу-шался этих Габовых?—думал он. — Митя ослеп что ли, когда из кабины прыгал, бревна не заметил... »
С косьбой у него дело шло туго. Он время от времени распрямлялся и подолгу смотрел на Любу, пытаясь понять, как это все у нее так лихо получается. Подметил, что она как-то странно поглядывает в его сторону и все убыстряет темп работы. Дразнится что ли? «Косить, как-нибудь да накосим. Но ведь стог надо еще сметать. Это только в кино быстро получается, а тут неумеючи... Ох, знать бы, что мороки столько, никогда бы не согласился теленка взять... »— вздыхал про себя Виталий.
Маленькая стрелка часов постепенно под-ползла к цифре пять. У Самохина и поясница уже не гнулась, и руки-ноги от усталости тряслись. Даже обрадовался, когда из-за деревьев вынырнула черная туча, и пошел дождь. Он резво побежал под березу. Поднял голову и увидел, что больно уж жиденькие у нее ветви. А вот Люба под ветвистую ель встала. Побежал к ней, хотел встать рядом, но та посторонилась.
Хоть и жаркий был денек, а дождь лил холодный. Люба, одетая в легенькое платьи-це стала мерзнуть. Виталию Валентиновичу сделалось ее жалко. Тяжелой от усталости рукой хотел обнять ее, чтобы хоть немного согреть. Но Люба как завизжит:
— Не трогай, у меня муж есть!
— Что ты, Люба. Неужели плохое подумала?
Он снова попытался приобнять ее.
— Говорю, не трогай! Даже не думай, не отдамся!—закричала та.
— Да ты что с ума сошла? Вообще, бог знает, о чем кричишь.
— Все вы мужики одинаковые, только это-го и ждете...
— Ну-у... Если мы с тобой вдвоем сюда пришли, и одни здесь, то это же не значит, что у меня только одно на уме.
— Все вы одинаковые, — стояла на своем Люба.
— Твой Митя и моя Катя тоже сейчас дома одни. Так что же по твоему получается, что они тоже только об этом и думают?— смеясь, сказал Самохин.
— Митя, он... Митя и Катя?!— вдруг затараторила Люба.
Черная туча будто остановилась над ними. Виталий Валентинович в мыслях все еще смеялся над Любой. Стоял он напротив тропинки, поэтому первым заметил шедших к ним Катю и Митю. Сосед с трудом скакал на костылях по мокрой тропинке, уставшая, мокрая Катерина держала его за пояс.
— Вот мы и добрели. Пришли помочь, — попытался улыбнуться Габов.
— Мне чуть полегчало. Вот и пришла сено подгребать, — в свою очередь попыталась выдавить из себя улыбку Катя.
Над их головами сверкнула молния и грянул гром. От грохота ли, от усталости, а может, от пришедшей в голову мысли у Самохина подкосились ноги. «Между ними точно что-то было... Что они так виновато улыбаются?»— подумал он, чуть не падая от этой мысли.
...На следующее утро Виталий вывел теленка на дорогу. Морским узлом привязал ему на шею веревку и не останавливаясь потащил упирающееся всеми четырьмя ногами животное. Покупательуже ждал…