О чем бы ни говорили Андрей с Николаем Степановичем, но тема колдовства их беспокоила:
- Представь такую картину: на вас мчится велосипедист. Вы могли оценить рассчитать и просто сделать шаг в сторону. Но на ваше подсознание отложилось: «будет беда», вот вы и сами полезете под велосипедиста «так и знал», - это ваша внутренняя оценка. И установка… Ага! Попалась голубушка. - Федорчук снял с крючка рыбину, бросил в траву, и продолжил:
- Около сотни лет назад французский клиницист Труссо поставил опыт. Группу больных с одной и той же болезнью разделил на две подгруппы. Одну лечили в течение года медицинскими препаратами, а второй давали пустышки. Мы называем их «плацебо». Процент выздоровления оказался одинаковым. Резервы организма предостаточные. Ресурсы полностью не израсходованы даже у обреченного… Ага, и тебе пофартило!..
- Русский врач Залманов подчеркивал важность аутофармакологии самого организма. Зачастую целитель является опосредованным звеном к исцелению.
Эти истины Венцову были уже известны. Он знал, что авторитет - это та же неведомая сила. Многие короли исцеляли людей простым наложением рук. Ему давно известно, что большинство подследственных входят к нему на допрос в измененном состоянии сознания. Их гипнотизирует суть - сама его должность. А больше того, положение, в котором оказался подследственный.
Психика человека самый тонкий инструмент. Словом можно исцелить, словом можно и убить. Профессор Федорчук утверждает, что смена обстоятельств - конкретное переключение внимания - помогает организму справиться с недугами.
Действительно, Андрей почувствовал облегчение, заботы его отодвинулись на задний план. Его угнетало одно, что мать не знает, где он и что с ним.
Федорчук поведал Венцову несколько случаев ятрогении - это неосторожное слово врача, которое оказывается для больного убийственным. Венцову не хотелось, чтобы все его заключения для колдуньи были убийственными. Но теперь он был тверже уверен, что наказание неотвратимо.
Незаконное врачевание - все равно, что доверить вести пассажирский самолет ямщику. В его памяти бродили слова профессора: «Беда в том, что человека медицина рассматривает по частям. Для колдунов человек цельный, и видят они его сразу в комплексе. Психосоматика для них неделима. С чем не может согласиться современная медицинская наука».
Федорчук с Венцовым вернулись к лагерю с нищенским уловом. В это время в казане уже закипала уха. Пахло лавровым листом, укропом, петрушкой и луком. У костра стояла с раскрасневшимися от огня щеками Олеся Несторовна. Женщина не своих лет - элегантная, аккуратно повязанная шелковой голубой косынкой, из-под которой от легкого озерного ветерка волнами колыхались волосы.
- Богиня! - беззвучно выдохнул Николай Степанович.
Соня и Мара две подруги, две Афродиты в купальниках вышли на берег.
- Соня, а что если мы станем с тобою сестрами?..
- Как это надо понимать, Мара?
- Ты обратила внимание, как твой отец смотрел на мою мать?.. А потом, эта их предутренняя прогулка… по городу, когда все спят. А утром мама достала свое лучшее, ею любимое платье из креп-жоржета. Она его не одевала со смерти папы.
Венцов, в ожидании ухи сидел в стороне. Он вспомнил последние слова колдуньи: «Тебя ожидает нечаянный интерес».
Дан Неждан
Начало этой истории затеряно в годах, когда Азея девочкой делала первые шаги в колдовстве. Перед ней открывалась завеса загадочных явлений. Жизнь сулила, ввести ее в непостижимый, таинственный мир, в преддверии которого она оказалась. Девочка готовилась проститься с детством и уже мысленно примеряла на себе платье принцессы.
К вечеру того дня, когда заблудилась Азея, на монгольском чалом коне к Трифеле прискакал возбужденный купец Полозов:
- Прими, матушка Трифела, гостинец. – На середину стола Полозов поставил банчок китайского спирта, рядом бросил золотой. Сняв с головы шапку, купец низко поклонился: - Ради Христа, матушка, оборони от напасти – пожертвуй зелья, утулить Данзана.
- У них, нехристей, обычай: приехал дорогой гость, хошь не хошь – ложись с бабой, у них же бывает по нескольку жен. Инако подумают, побрезговал – обидятся…. А теперь он приехал с ночевкой, да еще развязал при Аграфене язык свой поганый. Баба чуть деревянным пестом меня не застегнула.
Сорока Катька слетела с ветки, подхватила золотой – и в гнездо.
- Вай! Ты каво удрала, Катька? – колдунья погрозила пальцем. – Понуждаешь, дать зелья, вот и давай сама.
Полозов, приблизившись к Трифеле, вложил ей в руку второй золотой и пугливо оглянулся на сороку.
Вернувшись, домой, Полозов застал своего дебитора Касьяна Гвоздева и его жену Пульхерию. Гвоздев приехал с просьбой, продлить кредит еще месяца на три. Полозов, обрадованный появлению старого приятеля, сказал, что завтра на свежую голову они обмозгуют это дело. Евграф был неравнодушен к дебелой Пульхерии. Больше того, он был на тайной связи с ней.
- Принеси-ка нам, мать, из подвальчика, - моргнул он Аграфене, - там чего познатней.
Аграфена перед каждым поставила по чарке водки. Данзан был в приподнятом настроении и хохотал почти по любому поводу. В знак завязи дружбы он хотел поменяться с Касьяном чарками. Хозяин его тут же осадил:
- Ты в моем доме, Данзан. Первую выпьем налоб – за мой дом, за встречу, а уж потом за ужином….
Данзан обмакнул безымянный палец в чарку с водкой, побрызгал во все стороны – это он бога своего подпаивал. Торец чарки нарочито крепко прижал ко лбу, и на его морщинистой коже вырисовалась «подкова счастья».
Касьян с жадностью опорожнил чарочку – он теперь стал часто прикладываться: дела его шли неважно. Падеж ополовинил стадо его коров. Его брат на прииске попал на худую жилу. Точней, его обманули и продали пустую землю. Тесть, что в Нерчинске служил в Управе и занимал видную должность, сгинул в неизвестности, видать, убили. Свое большое наследство, которое он сулил поделить между тремя дочерьми, скрыл неизвестно где.
Данзан с Касьяном уже приложились. Пока Полозов ездил к Трифеле «за надом». Он знал прямой путь к прииску. Знал мелкое место, где можно через реку переехать на коне. Данзан позвал приехавшего Гвоздева в кабак, что был на одной связи с домом купца и, отдав целовальнику овчину, потребовал угощение. Пульхерия с Аграфеной в это время в кути обменивались новостями. Евграф Полозов и не заметил, что его гости в сильном подпитии.
Данзан встал из-за стола и, пошатываясь, вышел во двор. Полозов подумал, что гость его «готов»… наверно, где-нибудь на улице свалится и захрапит. К удовольствию хозяина, гость долго не появлялся в доме. А в это время Касьян начал клевать носом. Дорожная тряска, да лишняя чара, поданная Данзаном, сделали свое дело.
Внезапно дверь широко распахнулась – на пороге улыбающийся Данзан. Перегружаясь, мужик умел освобождать себя от лишнего. Вот и теперь, выйдя во двор, он заложил два пальца в рот…. Грузно водрузившись за стол, Данзан предложил новый тост – за хозяйку. На столе стоял осмериковый штоф, почти полный, а в него шестнадцать чарок входит. Но Евграф послал жену за «холодненькой» в подвал. Сам вышел вслед:
- Ты чего, солоха, приволокла?! Я же сказал тебе: из верхней – в Данзанов стакан, А ты бузанула в Касьянов. Тащи обе, но первой в руки дай мне ту самую. Не перепутай! Сол-л-лоха…
Первой уморилась хозяйка Аграфена, ушла в куть, села на ларь с мукой и обомлела. Касьян уткнулся носом в тарелку и что-то пробурчав, успокоился. Пульхерия, вытащив из-под щеки мужа тарелку, вяло проговорила:
- Евграф Давыдыч, что-то голова замутнела, пойду-ка я прилягу. – И удалилась.
Спустя малое время, Полозов завел граммофон, показал Данзану, как надо заводить эту машину, как менять пластинки. Наказав ждать его, поспешил в комнату, где обычно останавливались Гвоздевы.
Пульхерия лежала в верхнем платье на постели и, казалось, спала. Край еецветастого платья задрался, и была видна нога чуть повыше колена. Купец тяжко дышал, выпитое и вид Пульхерии возбуждали его. Он рукой провел от ее плеча до бедра и застыл. Его звал присущий только ей запах.
- Ну, будет, Евграф Давыдыч, - тихо и спокойно произнесла гостья. В тоне ее голоса прозвучало не отторжение, а обещание. Она не скрывала, что была неравнодушна к купцу Полозову. – Побойтесь бога… Аграфена,… Касьян…. Грех….
Евграф повернулся и вышел. Пульхерия состроила скорбный вид, закусила нижнюю губу. Досада раздирала ее грудь. Купец налил Данзану чарку, выпил и сам: «все будет путем», - обнадежил гостя, - «Потерпи, дружище, покрепись, все будет путем». Он вошел в комнату к Пульхерии, закрыл на крючок дверь.
Пульхерия обрадовалась. Она не ожидала, что Евграф вернется. Пыхтя, перебравшись через нее, Полозов, обнял пышную фигуру Пульхерии. В ушах зашумело, она повернула голову в его сторону, и их губы встретились. Ее мягкое податливое тело горело под его руками. Женщина застонала, обмякла, раскинулась.
Пульхерия росла в зажиточной семье. Была тихим, болезненным ребенком. Отец любил ее, и все капризы исполнял мгновенно. Детство пронеслось как птица и вот из неказистого хныкающего подростка, как в сказке, оказалась красивая девица. Она часто сидела у окна, подперев голову рукой. Мысли ее порхали над лесами, горами, полями. Отец с матерью перешептывались: «Не к добру это…». Однажды мать спросила дочь:
- Тебе кто-то глянется из парней?
Пульхерия запылала зарей и, проглотив слюну, призналась:
- Забудь про этих оборванцев. В доме шаром покати. Живности тока коза…
- Да цыпушки… на руках и ногах, - добавил вошедший отец.
- Золотце ты мое, - наедине сказала мать Пульхерии, - так заведено: любят одного, а выходят за другого. Подюжь маленько, покрасуйся в девичестве, поживи в родном дому. Ведь ты в нашей горнице, как лазоревый цветочек. Без тебя все померкнет, пожухнет, угаснет. А о Леонтии боле не вспоминай. Опускаться до нищих - грех большой. Подать милостыню им - божеское дело. Самой же милостыней быть негоже. Ты Богом дана для другого.
И послушное чадо Пульхерия подчинилось родителям. Она убивалась по Леонтию Подойницыну, но Леонтий так и не узнал, что он является предметом страдания богатейской дочки. Вскоре Леонтий покинул Нерчинск, ушел на Аргунь и стал казаком.
Зимним утром с клубами белого пара в избу ввалился отец и с порога объявил:
- Нашел я тебе, дочура, мужа. Готовьтесь, на рождество сыграем свадьбу. А ты цыть мне! – пресек попытавшуюся что-то сказать жену. Пульхерия не посмела ослушаться «отца».
Сыграли свадьбу. Жизнь пошла своим чередом. Пульхерия не первая девка и не последняя, кого выдавали отцы замуж по расчету. Она свыклась с мыслью, что мечта-любовь прошла стороной. Касьян ее не обижал и то ладно. Шло время, а детей все не было. Касьян злился, ему нужен был сын, наследник. Пульхерия плакала по ночам и молила Господа о ребенке. Мать Пульхерии повезла ее к Азее. Колдунья долго расспрашивала молодицу, казалось бы, о ненужных вещах. Перед уходом огорошила: «Детей у вас не будет. Касьян болел в детстве свинкой. А после нее живчики мертвые».
Без детей семья не семья. Нет веселья и радости. Нет кормильцев. Все не то и не так.
На масленицу Пульхерия уговорила мужа пойти покататься на салазках. Ей хотелось повеселиться, посмотреть на народ, показать себя. Касьян свернул в кабак, а она задержалась с соседкой Гликерией. Вдруг рядом остановились салазки.
- Прокатить, красавица?! – На салазках сидел Полозов. От быстрой езды щеки его горели. Зубы из-под усов сверкали сахарно.
- А прокати! – задорно сказала она и звонко засмеялась.
Забравшись на горку, Евграф усадил свою спутницу на салазки, сам сел сзади. Когда салазки с бешеной скоростью понеслись вниз, грозя перевернуться, сердце Пульхерии заколотилось, как птица в клетке. Она не могла понять: то ли от страха, что перевернутся, то ли оттого, что сильные руки Евграфа крепко обнимали ее за талию, а его теплое дыхание обдавало лицо. Когда салазки остановились, они еще некоторое время сидели обнявшись. Пульхерия встрепенулась, встала с салазок.
- Зовут-то тебя, как? - спросил Евграф.
- Пульхерией кличут.
- Чьих же ты будешь?
- Мамина да тятина. А вот вас я вижу первый раз.
- Правда, ваша. Приезжий я, Полозов Евграф. Приехал за чачками-чумачками (девки вольного поведения) на праздник.
Краем глаз Пульхерия увидела, как дверь кабака распахнулась и на пороге появился Касьян. Она заволновалась:
- Мне нужно идти. Прощевайте. – и почти побежала навстречу мужу.
- До свидания, красавица, - крикнул ей вслед Евграф. И уже совсем тихо сказал: - До скорого свидания. - На его лице появилась усмешка.
Придя домой, Пульхерия не могла успокоиться. Евграф не шел из головы, неуклонно вытесняя из мечты Леонтия. Вечером прибежала Гликерия. Стала просить Касьяна отпустить Пульхерию к ним. Они, мол, гадать собрались, а без нее никак. Касьян в знак согласия равнодушно махнул рукой. Пульхерия, накинув полушалок и шубейку, выскользнула с Гликерией из избы.
Ночь была лунная. На черном небе как бисер сверкали звезды. По узенькой дорожке Пульхерия шла за Гликерией. Не успела она сказать Гликерии, что им пора было уже давно свернуть на другую тропинку, как послышался топот и откуда не возьмись, появился всадник. Подскакав, он схватил Пульхерию за талию и посадил перед собой. Она хотела закричать, но, обернувшись, увидела Евграфа, он улыбнулся ей и пришпорил коня. «Счастливо!» - услышала она голос Гликерии. Не успела молодуха опомниться, как они мчали уже по полю, где стояли стога сена. У одного стога Евграф остановил коня. Спрыгнул сам и снял Пульхерию. Обойдя стог, она увидела дыру, в которую юркнул Полозов, потянув ее за собой…. В недрах стога Евграф узнал, что она жена его давнего приятеля и дебитора Касьяна Гвоздева. Там она стала его любушкой.
…В комнате было темно. Слышалась возня и тяжелое дыхание. Евграф последний раз дернулся, застонал и… оказался рядом с Пульхерией. Они лежали молча. В окно сквозь тучи пробился слабый свет луны и упал на фигуру женщины.
- Пульхерьюшка, как мне хорошо с тобой. Только вот уж больно редко мы видимся. Второй раз всего. Твой, смотрю, смурной.
- Будешь тут смурной: нелады за неладами. Пьет беспросыпа. Забыла, когда уж и ласкал. Соскучилась я по тебе, Еграшенька. – Пульхерия, повернувшись, уткнулась ему в плечо.
- А приехали-то зачем, по делу? – Настороженно спросил Полозов.
- Дак, хотел просить, чтобы ты долг отсрочил. Падеж скота… будь он неладен. Дома шаром покати, все подобрали. Помощи ждать неоткуда. Тятя мой как сквозь землю провалился. Помоги, Еграшенька.
Евграф притих, какая-то мыслишка подлая, назойливая свербела в его голове: «а что если…». Решимость еще не оформилась, но, нарастая, как снежный ком, для снежной бабы, заполняла голову, и от ее назойливости Евграфа бросило в жар. Какой-то частью гордой самости он понимал, что так нельзя, что это подло. Но подсознательно уже чувствовал, что поступит именно так. Он посмотрел на Пульхерию. Во внешности мягкая покатость, в облике навовсе осталось что-то по-детски беспомощное. Она не привыкла думать и действовать самостоятельно. Каждая, не понятая ею фраза пугала ее. Капризный тон голоса сохранился в девственной нетронутости.
- Пульхерьюшка, - слащаво начал он, - Все для тебя сделаю, любушка. Данзан гостем в дом вошел. Ублажить его надо…. Знаешь ведь обычай у них…. А баба моя прихворнула. Откажу, обиду затаит смертную Данзан. А он мне ой, как нужен, сахараночка ты моя.
- Евграф, ты что удумал? – испуганным голосом, чуть не плача, прошептала Пульхерия.
Но Полозов, схватив трясущимися руками Пульхерию за щеки, нервно заговорил:
- Выручи, сахараночка, выручи. Касьян спит, никто не узнает…. А я для тебя в огонь и в воду… Касьяну долг отсрочу… надолго… - Он говорил отрывисто и был как будто не в себе. Пульхерия испугалась:
– Евграф ты что?!.. Побойся Бога….
- Да боюсь, боюсь я Бога! Но так надо - Бог простит.
- Нет, Евграф Давыдыч, все, что угодно, только не это. Из-за тебя грех на душу взяла, потому, что люблю тебя. Ты свою жену пожалел, а меня некому жалеть. Тяти теперь нет…. Касьян всегда пьяный не жалеет, не любит,… что мне делать?! Задавиться? Я думала, хошь ты…. А ты ко мне сухой, как былка. - Пульхерия разрыдалась.
- Ты что, так к сердцу приняла? Я-то подумал: нет никого ближе тебя. Ну, перестань, ну перестань, любушка ты моя. Не хочешь, ну и не надо. Порву я с Данзаном и все. Аграфена как верста, всегда на одном месте. Ее не сдвинуть. С Данзаном у меня большое дело заворочено. Думал, ты войдешь в долю, в пай войдешь. И того же разу я тебе большие деньги…. Хочешь, денег дам…. Много…. Ну что тебе стоит…. Забудем все. Вместе забывать будем. Теперь мы одной веревочкой повязаны.
Пульхерия заколебалась. Воля ее была подавлена. Она не знала, что делать. Сомнения разрывали ей душу. Евграф обнял женщину и прошептал:
- Приеду в Нерчинск, подарок тебе привезу. Такого ты еще не видела. Сколько баб есть, лучше тебя нет.
После долгого гнетущего молчания Пульхерия, откинув одеяло, села:
- Ну ладно, - тихо и слезно сказала она.
…Данзан нервно ходил по комнате. Хмель начал выходить, желание обнять чужую жену распаляло темпераментную душу. Касьян спал, а Полозов, обнадежив, пропал. Подойдя к столу, он плеснул в чайный стакан спирта и проглотил обжигающую жидкость.
За его спиной скрипнула дверь. Данзан повернулся и увидел Полозова. Тот, уговорив, Пульхерию, провел ее в свои покои, помог раздеться и лечь. Поцелуем, успокоив ее, уверил, что действительно исполнит все, что обещал, пошел за Данзаном. Данзан вопросительно посмотрел на Евграфа. Тот взял гостя за локоть и отворил дверь в свою спальню…
… Касьян открыл глаза. В окна забрезжил рассвет. В доме было тихо. В голове шумело. В горле, словно сухое сено. Он попытался приподняться. Затошнило. Скрипнула дверь, в открытый проем протиснулась Пульхерия. Она застегивала блузку. В больной голове Касьяна промелькнула и погасла мысль: «Жена…. Но почему из двери хозяев?» с улицы зашел Полозов, за ним Аграфена.
- Ну что, гостюшки дорогие, будем чаевать? – спросила Аграфена.
Возвращаясь, домой, Касьян никак не мог взять в толк, почему Полозов так легко согласился продлить кредит, даже отвалил денег на покупку скота, объясняя это тем, что хочет войти в долю. Но переполнявшая его радость такой удаче, не дала ответить на роившиеся в голове вопросы…
Гвоздев знал, что Полозов в начале своей карьеры занимался шинкарством. Тем же, что и теперь, только незаконно. Приискатели забегали в его лавку похарчиться, но выходили от него мокроусыми. От попустительства местных властей возникали все новые вестники больших возможностей Полозова. Незаконное всегда выгодней. Потихоньку, полегоньку Евграф Давыдович стал золотореченским набобом.
…Прошло не более трех месяцев, как в доме Касьяна поселилась радость. Он узнал, что Пульхерия понесла.
За окнами темнело. Небо стало красным. Солнце вот-вот скроется за горизонтом. Тишину вечера нарушали лай собак, да гармошка на том берегу выводила мелодию. Пульхерия не видела и не слышала всего этого. Она сидела у окна и смотрела вдаль, будто хотела увидеть, что же там за чертой. По щекам ее катились слезы. Вечерняя мгла заволокла небо. Женщина не заметила, как мимо окон промелькнула фигура. И даже когда дверь отворилась, она не очнулась. В комнату вошел Евграф. Увидев Пульхерию, сидящей в темной комнате, произнес:
- Здравствуй, Пульхерия. Чего в темноте? Сам-то дома? – Пульхерия вздрогнула и обернулась.
- Уехал на прииск, - вытирая слезы, сказала она.- Ты здесь зачем?
- А я стосковался, вот и приехал.
Подойдя, он попытался обнять ее. Пульхерия оттолкнула его руки:
- Не надо. Нельзя мне.
- Как нельзя? – опешил Евграф.
- Нельзя, – чуть слышно прошептала женщина, - брюхатая я.
- Неужто от меня, голубушка ты моя?! - Обрадованный Полозов обнял ее за плечи.
- От тебя-то бы, туда-сюда. - Отряхнулась от его рук Пульхерия. Она понизила голос до шепота и с ужасом выдавила - А если от Данзана?..
Тут накопившиеся за время переживаний слезы вырвались наружу. Пульхерия зарыдала.
- Ну не плачь. Смотри, что я тебе привез. Он достал из кармана завернутый в платок предмет. Развернул платок, на ладони оказалась брошь, покрытая патиной, но камушек в серединке броши сверкнул переливами в луче заходящего солнца.
- Это дорогая вещь, старинная. Не говори, что это от меня. А увидят, спросят, скажешь, нашла в родном доме в тайнике. Пока Пульхерия любовалась подарком, Полозов быстро ходил по комнате, лихорадочно соображая, что делать. Вдруг его осенила мысль:
- Тебе нужно под любым предлогом уехать из дома – сказал он.
- Куда-а-а?! – провыла ничего не понимающая женщина.
- Куда! Куда! К Стародубовым. Они помогут тебе родить. А я что-нибудь придумаю.
- А что я скажу Касьяну? – всхлипывая, спросила она.
- Скажи, что поедешь к своей сестре погостить. А это путь немалый. Соскучилась мол. Он ничего не заметит. Я ему работенку подкину…
- Ну что, красавица, как спалось? – спросила Трифела Пульхерию, входя в дом. За окном во всю светило солнце.
- Плохо, Трифела-птица. Плохо.
- А что так?
- Все кошмары снились, будто я под землей, как крот ползу по ходам. А выхода нет. И воздуха не хватает. Вот тут и проснулась.
Трифела укоризненно качает головой.
- Ну, ляг, посмотрю тебя. - Она задирает подол платья Пульхерии и руками гладит огромный живот, молча качает головой. Потом, опустив подол, говорит, будто успокаивает саму себя.
- Ну, ничего, родишь, куда денешься. Вечно ведь носить не будешь. Вставай. Сейчас сливанчик сгоношу.
- Воды-то нет, – засуетилась Пульхерия. - Сейчас схожу.
- Да сиди уж. Азея сходит, – проворчала Трифела.
- Ничего, Трифела-птица, я потихоньку. Не боись. – ответила Пульхерия и, переваливаясь из стороны в сторону, засеменила к двери. Через некоторое время она появилась на краю поляны с полным ведром воды. Не дойдя несколько шагов до порога, Пульхерия вдруг покачнулась, медленно согнувшись, поставила ведро на землю и, обмякнув, опустилась рядом. Трифела, выглянув в окно, увидала молодицу. Шепча молитву, выскочила на крылечко, помогла зайти в дом.
…Пульхерия мучилась вторые сутки. Как будто чувствуя свою ненужность, ребенок ни хотел рождаться. В комнате было душно, пахло травами. Одна мысль пульсировала в мозгу Пульхерии: «Я умру, но он должен родиться. Он должен увидеть свет».
Когда Пульхерия в очередной раз потеряла сознание, Трифела решилась. Нужно было спасать роженицу. Сама она родить не смогла бы. Повитуха разорвала простынь на полосы. Обработала спиртом, который третьего дня привез Евграф, нож и иглу с нитками. Азея принесла казан с кипятком. Прочитав молитву, Азея решительно взяла нож. Это была первая и последняя в жизни операция. Благо, что до этого она видела кесарево сечение, когда работала акушеркой в больнице. Вообще клан колдуний принципиально был против вивисекции - вторжения в живую ткань организма.
…Пульхерия с трудом открыла глаза. В комнате горел ночник. Она хотела пошевелиться, но острая боль иголками впилась в тело. В голове зашумело, к горлу подступила тошнота. Она застонала. Весь мир над ней заслонило лицо Азеи.
- Больно, – простонала Пульхерия.
Азея поднесла кружку с взваром к ее губам.
- Выпей и поспи. Все, отмучилась. Мы с Трифелой-птицей тебя спасли. Ее увезли в Золоторечье, что-то там стряслось. Но я с тобой.
- Ребенок живой? – испуганно прошептала женщина.
- Живой, живой. Мальчик. А теперь поспи. Поспи.
«Мальчик» - пронеслось в мозгу Пульхерии - «наследник». Ванечка, мой Ванечка - это имя она припасла сыну загодя. И она погрузилась во мрак…
Данзан пил чай, прихлебывая его с шумом из глубокой кисешки. Каждый раз он крякал от удовольствия, стирая пот со лба тряпицей, зажатой в кулаке. Услышав топот копыт, он недовольно фыркнул, встал и вышел из юрты.
- А! друг, Евграф. Какими ветрами? - Данзан принял чембур лошади, привязать к столбу коновязи
- Да вот по делу к тебе приехал. Поговорить надо.
- Раз надо, однахо, поговорим. Заходи. - Сняв седло с Евграфова Бурки, он забросил его в юрту, слева от двери.
- Да пушай лежит возле юрты, кому оно нужно?
- Собаки-гужееды отгрызут ремни.
Из другой юрты, стоящей шагах в восьми от первой, высунулись две женские головы в бараньих малахаях. Данзан, уставившись на них, смешно подняв толстые губы, и коснувшись ими широкого пупырышка-носа, два раза ударил рукой по своей ляжке. Головы исчезли.
Полозов, нагнувшись, вошел в юрту. Мухну, первая жена Данзана сидела с правого бока юрты, она успела надеть свой нарядный малагай, украшенный серебром. На ней был атласный халат-дэгэл. Данзан, войдя, мельком глянул на жену, и удивился ее быстрому преображению. Пока мужчины обменивались новостями, Мухну, шурша своим халатом дэгэл, поставила низенький стол две пиалы-кисешки с чаем, постояв в раздумье, принесла в глубокой деревянной тарелке творог:
Полозов понимал бурятский язык: «Дорогой друг! Пожалуйста - творог». Евграф в этой фразе усмотрел ее признательность и надежду.
Потом из казана, стоящего на огне в уёмистую деревянную чашу налила наваристый бухулер, в нем плавали большие куски баранины. Затем, выловив с помощью деревянного, похожего на двурогие вилы с короткой ручкой, инструмента большой гладкий булыжник из бухулера, подала Евграфу. Тот неумело, смешно стал перебрасывать из руки в руку. «Давай сюда, - потребовал Данзан, - ты, однахо, еще не научился по-нашему греть руки». С любовью и надеждой поглядывая на Евграфа, Мухну передала в руки Евграфу кисешку кумыса, другую поставила перед мужем, и удалилась в свой угол. Села, сложив ноги калачиком. Данзан, по бурятскому обычаю, побрызгал безымянным пальцем в три стороны кумыс, вопросительно посмотрел на гостя.
- Каяться к тебе приехал, Данзан. Помнишь, в гостях ты был у меня.
- Ну, как не помнить. Хорóша, однахо, у тебя баба. Хорóша.
- В том-то и дело, что не моя жена с тобой была. Пьяные мы тогда были. Бес попутал. Не с моей женой ты был, а с Пульхерией, Касьяна Гвоздева.
- Ах, ты (ругательство). Ну, ничего, тоже, однахо, хорóша.
- Хорошá-то, хорошá. Родила она. У Трифелы да Азеи, у колдовок обитается. Что делать? Сын-то на тебя похож.
Данзан был невозмутим. Он достал кисет. Закурил трубку. Через клубы дыма не определить, «хорошо он думает или плохо». Помолчав, почфыркав с шумом чаю, он повернулся к жене, сказал:
- Ну что, Мухну, мужиха, однахо, брать нада.
Та согласно кивнула головой.
- В этом году тринадцать месяцев. Прибавления Бог дает. Не зря, Мухну, однахо, ты читала в Дацане всю ночь молитву богине Лхаме. - Так буряты называют «Небесную деву».
Жена Данзана с удовольствием приняла Ванюшу в свою юрту, и назвала его Анчик или Ванчик. Теперь у Данзана стало восемь детей: пять мальчиков и три девочки.
Пульхерия огорчила Касьяна тем, что ребенок у нее родился мертвый. Но она стала тосковать по своему Ванюше. Все время плакала, таяла на глазах. Врач сказал, что это нервное. Вмешался Полозов, он появился в Нерчинске с новостью, что умерла знакомая его бурятка, а у нее остался малыш. Как ни возражал Гвоздев, а Пульхерия поехала с Полозовым и привезла Ванюшу. Вначале Гвоздев не хотел смириться с тем, что его приемный сын инородец. Но, через полгода, он уже души нечаял в своем приемном сыне.
Забегая вперед, поведаем - Ванюша, Иван Касьянович рос крепышом, вымахал батыром. В его лице угадывалось что-то восточное, но он почти не отличался от местного населения. Теперь это ученый, пишет и публикует стихи. Живет далеко от малой Родины, но ежегодно проведает могилы отца и матери. С Данзаном он не встречался никогда, не помнит и бурятскую юрту. Сына своего он назвал Касьяном.
В белый свет, как в копеечку
Это случилось во время болезни Ограна.
Паулина Осмухина была женщина себе на уме. Жила она, поживала и стала пожилой и грузной. Сало на горбушке стало: как бы противовесом ее матерых грудей. Ведерные ягодицы качались на копчике как на коромысле, что перекинуто через одно плечо. Она «смкитила», что Азея в чем-то права. Зайда как сквозь землю провалилась. И золотое обручальное кольцо, самый дорогой подарок ее покойного мужа Кантельяна, как в воду кануло. Последний раз она видела его (действительно в воде), в стакане - в подполье. В ней зашевелилось недоброе предчувствие. Тут до нее туго дошло, что Кантельян ее не с араки сгорел, как утверждали его супряги, а был отравлен, как набоб, кому-то ставший поперек горла. Добро, что они с мужем спешным часом спрятали запасы золота и дорогие вещи в лесу, в надежном месте. Кантельян в те дни имел тревожный, озабоченный вид. А денежные сбережения положили на имя его старушки тетки, которая жила в Новотроицком Промысле, на реке Унда. При денежной реформе эти накопления все равно «сгорели».
Азея открыла глаза. За окном непроглядная тьма. Что же ее разбудило?.. Лил дождь. Порывами ветра дождинки ударяли в ставни окон, будто кто огромный поливая из лейки, монотонно покачивал ею то вперед то назад. Стучал ставень. «Вот что разбудило» - подумала Азея. Но тревога не уходила. Она вспомнила отрывки сна: лицо мужчины в отблесках пламени факела, и за ним фигура женщины в полумраке.
Сначала она услышала шлепающие по мокрохвостице шаги. Потом в дверь постучали. Она ждала этого стука, но подходить к двери не торопилась.
- Какой гонец, с доброй или худой вестью? - спросила Азея, показав жестом проснувшемуся Ограну, чтобы он молчал.
- Откройте, пожалуйста, добрая хозяюшка. - Елейный женский голос. - Весть не для вас, а для вашей гостьи Паулины.
- Утром приходите, сударыня. Паулина больна, а весть можете передать через меня. Проснется, я передам ей. Если это добрая весть, а худая… - ей вредна.
- Срочно! Лично!!! Дело не терпит отлагательств.
- До утра не потерпит?
- Ни минуты, сударыня Азея.
- Тогда обожди чуток. - Азея намерилась подергать за жилку, которая была соединена с поварней. На том конце ботало, а в поварне два мужика Антон и Егор. Правда, ее взяло сомнение, вернулись ли они из лесу. Она примолкла, раздумывая, как ей поступить. Ограну резкие движения делать опасно. Азея чувствовала, что девушка не одна, возможно, с ней двое - трое. Колдунья была прирожденная пародистка: умела подстраиваться под чужие голоса и манеру речи.
- Зайда, ты ли это? - спросила Азея болезненным голосом Павлины.
- Тетка Паулина, это я. Я тебе новость пришла сказать.
- Говори, я слышу.
- Только в твое ухо. Другие уха не должны слышать.
- А Ипат с тобой?
- Евпатий рядом… - замешкалась женщина и как бы вдогон, - он на речке в своем шитике ждет тебя.
- Обожди чуток. - Азея замолчала, соображая, что ей делать.
Молчание затянулось, стук в дверь прекратился. Через минуту раздался стук в ставень. Явно здоровым мужским кулачищем. Потом подобный гром повторился. А следом в ставень стали тарабанить.
- Я знаю, - мужской раздраженный голос, - ты, ведьма, насильно удерживаешь Паулину. Отвори сей момент дверь, не то придется выкуривать тебя из твоей берлоги огнем.
Огран сел, отбросил плед, поставил ноги на пол. Азея рванулась к нему и зажала рот рукой.
В ставнях были маленькие смотровые отверстия. Азея увидела и поняла, что угрозы были не напрасными. Ночные гости натаскали под окно травы-ветошанки и хворосту.
- Последний раз предупреждаю, не выпустишь, ведьма. Паулину - сгоришь вместе с берлогой, - угрожающе категорично заявил Ипат.
- А я первый раз тебе говорю, - не вытерпел Огран, - если ты мигом не уберешься, сволочь, тебя унесут отсюда в деревянной одежде.
- Ах, вот оно что!.. Там и гренадер с ними… Тебя мы не тронем, болван, выпусти Паулину и досыпай с ведьмой. - Молчишь? Ладно. Сейчас вы все поджаритесь там.
Ипат бросил клок травы под окно и поджог кусок бересты, для острастки. Он знал, сгореть никто не пожелает - выскочат в дверь. Стена была мокрая от дождя, и волглая трава, загорелась не сразу. Ипат наклонился за хворостом и тут получил стрелу в левую ягодицу. Вскрикнул.
Егор первый раз стрелял ночью. Зайда кинулась удирать, но ее настиг удар монгольского кривого меча. Правда, Антон попотчевал девку мечом плашмя. Зашиб чуть не до смерти. Повредил позвоночный столб.
Ночных гостей связали и заволокли в сарай. Азея выдернула стрелу из ягодицы разбойника, от боли тот на минуту потерял сознание. По просьбе Азеи Апроська принесла мешочек с порошком, она присыпала рану Ипата. Приложила листья подорожника и накрыла все это листом «медвежьего уха». Антон возмутился:
- Азя! Ты чо с ним собираешься тюкаться? Он же тебя живьем хотел поджарить! И поджарил бы - будь мы в лесу.
- Ладно, братец, окажись бы ты на его месте, а рядом Зинка Дутова. Да взялась бы тебе облегчить страдание. Каво ты на это бы сказал? Грезы получили своë, - поумнели.
- Где Паулина? - могильным голосом спросил Ипат.
- Господь знает, под каким кровом прошла ее благополучная ночь, - кротко ответила колдунья. - Апросенька, соедини обе бурды, поровну в кружку, пущай бедолага поспит. Развяжи, Антон, ему руки.
Азея приказным тоном заставила Ипата выпить из кружки зелье. Тот вскоре погрузился в сон.
Зайде развязали руки: «Где Павлинино кольцо, мокрыда?» - строго спросила Азея. «Дак оно там у нее в подполье», - морщась от боли, ответила смуглянка. - «Смотри мне сюда, - Азея показала на переносицу, - да не дыши ты, как бык в ярме перед сохой. Какая нога начинает теплеть, правая или левая? Мне не ведомо, ведомо, должно быть, тебе. Не отвечай мне - голос пропал. Вернется к тебе твой голос, когда ты принесешь Павлинино кольцо. Убежишь - будешь вечной немкой. Останешься дьявольской прихвостенью». - Азея развязала Зайде ноги. Та попыталась встать, но сморщилась от боли.