...Они стояли напротив друг друга - рядовой Чимитов и сержант Смирняк. Бимба внимательно следил за малейшим движением противника. И вдруг кто-то громко произнёс:
- Чима, давай за всех!
Смирняк резко повернулся, пытаясь разглядеть в толпе обладателя голоса, шагнул к кольцу солдат, выхватив одного из них, замахнулся кулаком. Солдат от страха громко закричал не своим голосом. Чимитов будто очнулся от этого крика, начал оглядываться в поисках какого-нибудь подручного средства.
- Ломик дай! - негромко попросил он ближайшего к нему солдата.
- Что? - не понял тот.
- Дай ломик с пожарного щита!
Солдат оглянулся, поискал глазами висящий на стене небольшой лом, раскрашенный красной краской.
- Быстрее! - торопил Бимба, а сам продолжал внимательно следить за Смирняком, занятым расправой над сослуживцем. Он крепко сжал правой рукой протянутый ломик и начал неслышно подступать к Смирняку, стараясь быть вне поля его зрения. А тот, занятый выкручиванием руки посмевшего подать голос солдата, вдруг почувствовал неуловимое движение за спиной, отпустил орущего парня, однако повернуться к Бимбе не успел. Тот со всего маху ударил его ломом по правой щеке. На мгновение глаза сержанта выкатились из орбит, потом его взгляд помутнел, и он без чувств навзничь рухнул на землю.
Толпа загалдела. Чимитова обступили со всех сторон, радостно похлопывая по плечам, спине...
- Стойте, стойте! - крикнул он. - Быстро разойдись! Никто из вас ничего не видел!
Толпа махом рассосалась по территории, кто-то исчез в казарме. Самвэл закрылся на своей кухне.
Бимба осмотрел Смирняка, положил руку ему на грудь, уловив биение сердца. Нижняя челюсть сержанта с правой стороны увеличивалась прямо на глазах. "Кажется, живой..." - прошептал Бимба.
Он вытащил из нагрудного кармана чистый носовой платок, тщательно протёр инструмент и вернул его на своё место на пожарном щите. Потом осмотрелся - вокруг не было ни души. И покинул поле боя.
Смирняка возле столовой обнаружил дежурный офицер. Лейтенант шёл на обед, распространяя вокруг себя аромат паров технического спирта, и наткнулся на распластанное тело сержанта. Он поднял тревогу, вызвал дивизионного фельдшера, который с помощью напитанной нашатырём ватки вывел потерпевшего из глубокого нокаута. Смирняк долго тряс головой, приходя в себя, что-то неразборчиво мычал в ответ на вопросы дежурного, морщился, прикасаясь к раздувшейся щеке.
Лейтенант по телефону доложил о ситуации командованию дивизиона, получил "добро", чтобы направить Смирняка в полковой госпиталь. И вскоре дивизионная дежурка увезла сержанта в город.
Солдаты молча издалека наблюдали за всеми этими действиями. К дежурному офицеру никто не подошёл. А когда лейтенант попытался сам найти свидетелей случившегося и начал поочерёдно - то одному, то другому - задавать вопросы, ответы были одинаковыми: ничего не видели, ничего не знаем.
Вечером в казарме на удивление было тихо. Солдаты в красном уголке, молча писали письма домой, чистили сапоги и приводили в порядок форму, подшивали свежие воротнички к гимнастёркам, курили в курилке. Всё - молча. Только многозначительно обменивались взглядами.
На следующий день, в понедельник, командир технического дивизиона, высокий, нескладный полковник Заикин, как всегда, с помятым после выходного красноватым лицом, приказал старшине Кожемяке построить на плацу личный состав.
- Солдаты! - обратился он к строю, - вы знаете, что у нас произошло ЧП. У сержанта Смирняка сложный перелом нижней челюсти. Пострадавший показывает, что сам споткнулся и упал, ударился об асфальт и потерял сознание... Лично я этому не верю! Тому, кто видел, что случилось с сержантом, приказываю выйти из строя!
Строй стоял не шелохнувшись. Подождав немного, Заикин с офицерами ушёл в казарму, приказав старшине добиться от солдат правды. Василий Кожемяка почти два часа ходил взад-вперёд перед военнослужащими, внезапно останавливаясь то перед одним, то перед другим, тыкал в него пальцем:
- Рядовой, знаешь что-нибудь о происшествии?
- Никак нет, товарищ старшина! - следовал стандартный ответ. Ничего не добившись, Кожемяка, в конце концов, отправил личный состав на обед.
Прошло два дня. О случившемся со Смирняком в дивизионе старались не вспоминать. Будто сговорившись, солдаты наложили табу на эту тему.
В четверг в дивизион прибыл следователь военной прокуратуры. Он долго беседовал с лейтенантом, который дежурил в тот злополучный день. Лейтенант подробно рассказал, где нашёл лежащего без чувств сержанта, как привёл его в себя. Но о том, как всё случилось, ничего не мог показать. Не видел, и всё тут!
Три дня следователь допрашивал солдатско-сержантский состав дивизиона, вызывая по одному человеку в офицерскую комнату. В двух десятках протоколов допросов были одни и те же показания: ничего не видел, ничего не знаю. В субботу вечером следователь уехал в город.
В этот же день после ужина Бимбу вызвал к себе в каптёрку дивизионный старшина Кожемяка. Он сидел за письменным столом.
- Садись, - разрешил он сержанту. А когда тот присел перед ним на уголок стула, старшина принялся долго и внимательно вглядываться в его лицо. Чимитов был спокоен, как обычно, улыбался в ответ Кожемяке, щуря свои раскосые глаза.
- Значит, говоришь, не знаешь, что случилось? – спросил наконец старшина.
- Вы о чём, товарищ старшина? - непонимающе переспросил Бимба.
- Я о Смирняке... - усмехнулся тот.
- А-а, - протянул Бимба.
- Да нет, не знаю. Полковник сказал, что он упал по неосторожности. Осторожнее надо быть! - многозначительно произнёс солдат.
- А ведь я знаю, что это твоих рук дело, - заявил вдруг Кожемяка. - Знаю, знаю, - добавил в ответ на то, как Бимба отрицательно покачал головой. - Больше некому! Получить такой перелом при падении нельзя - прав следователь. Вот только как ты его, чем? Такого кулаком не прошибёшь
- Не пойму, о чём вы? Он сильнее меня, однозначно, - Чимитов уставился в пол, помолчал, а потом добавил, - хотя поделом ему...
- Я тоже думаю, поделом, - басовито поддержал Кожемяка. - Не зря говорится: Бог шельму метит!
Они посидели молча, время от времени обмениваясь взглядами.
- Значит, так, - не выдержал наконец старшина, - решено: дело не возбуждать, ведь это - несчастный случай. Тем более, и сам пострадавший так говорит. Однако на всякий случай его после госпиталя переведут в другой дивизион. Для верности. Ведь у него тройной перелом нижней челюсти. Не скоро сможет поесть нормально... Так что иди, расскажи ребятам, пусть расслабятся. И больше чтобы никакой дедовщины! - бухнул Кожемяка своим огромным кулаком по столу.
- Есть, никакой дедовщины! - подскочил Чимитов. - Разрешите идти?
- Иди, защитник угнетённых, - вставая, хлопнул его по спине старшина.- Да не попадайся!
Бимба выскочил из каптёрки, почти бегом заскочил в курилку. Здесь стоял дым коромыслом: после ужина считалось святым делом выкурить беломорину или сигарету "Прима". Говорившие о чём-то, солдаты умолкли на полуслове, уставившись на Чимитова.
- Смирняка после госпиталя переводят в другой дивизион! - выпалил он в ответ на немой вопрос сослуживцев. Они обмерли от такой сногсшибательной новости, выпустили из лёгких новые клубы дыма и дико заорали в едином порыве: "Ура! Чима! Ура!"
А Бимба пошёл в умывальник, умыл лицо, тщательно тёр мылом руки, будто смывая с них въевшуюся невидимую грязь. А потом отправился в спальню, надеясь сегодня лечь в постель пораньше...
ДЯДЯ ВАСЯ
Об его усах знала вся округа. Большие, как у маршала Семена Будённого, только погуще, и концы у них не топорщились по-маршальски, а свисали прямо вниз. За эти усы дядю Васю уважали в поселке и по ним же узнавали издалека.
Невысокого роста, поджарый, даже довольно щуплый на первый взгляд, он своими усами как бы добирал солидности и обстоятельности, что ли. Он любил носить обычные брюки, перехваченные на впалом животе кожаным ремешком, и рубашки с длинными рукавами, которые закатывал по локоть в любое время года. А узловатые пальцы жилистых рук то и дело мяли очередную «беломорину». Ведь курил дядя Вася, как паровоз. За это супруга тетя Алла частенько выставляла дядю Васю на крыльцо, выходящее в тенистый сад-огород. На лавочке недалеко от уличной калитки и любил он посиживать после летнего рабочего дня, пуская дым разве что только не из ушей. Ну, и любитель был поговорить при случае с прохожим или соседом. Или дымил молча.
А еще дядя Вася был любителем разных приколов, как теперь говорят. Для него подшутить над человеком – было как бы само собой разумеющееся дело. При этом он всегда сохранял такое серьезное выражение кирпичного от загара лица, что не поверить в кажущуюся правдивость его очередной «наколки» бывало просто невозможно. И только глубоко в щелочках глаз цвета выцветшей голубизны вспыхивали несильные огоньки, знак того, что врёт или в очередной раз идёт на розыгрыш. Но чтобы заметить это, надо было хорошо знать Дядю Васю. И даже прожившая с ним не один десяток лет тетя Алла нет-нет, да и покупалась на его выдумки.
Они жили в вагончике-времянке, который почему-то именовали «пэтэушкой», хотя и снаружи и изнутри дом этот напоминал довольно-таки уютную, благоустроенную дачку с достаточным числом комнат и всеми современными удобствами. Они все время жили в ожидании сноса своего жилья вместе с садом, так как их южный, степной городок Капчагай в те благословенные «семидесято-восьмидесятые» годы постоянно расстраивался, разрастался каменными многоэтажками. И в необъятной степи, ласково приткнувшейся в бок водному заливу такого же необъятного водохранилища, образовавшемуся при строительстве гидроэлектростанции, места для строительства нового жилья, как всегда, не хватало. Вот местные власти и сносили эти дачки с садами, а вместо них возводили железобетонные джунгли, жить в которых в условиях жаркого степного климата было просто невозможно. Но Восток, как известно, дело тонкое. Раз решили делать так – с пути не свернешь.
Дядя Вася все надеялся, что до него очередь на переселение в благоустроенную квартиру дойдет не скоро. Ходил на работу – слесарил на местном рыбзаводе, а в свободное время курил папироски, возился в саду да подшучивал над соседями и всеми остальными, кто поддавался на дяди Васины розыгрыши.
Я познакомился с ним еще до нашей с Галиной свадьбы. Мы - в то время студенты филфака сибирского вуза - не видели особых проблем съездить в летние каникулы в далекий казахский Капчагай, где солнце, море, ну, то есть водохранилище, и песок, навалом фруктов. Чего еще душе желать?!
До Капчагая нас за двое суток довёз душный, грязный, разболтанный, переполненный пассажирами скорый поезд Новокузнецк - Алма-Ата. На станции он задержался ровно на две минуты, как раз, чтобы мы успели соскочить со своими чемоданчиками на пропыленный степной перрон. Поезд дал гудок и укатил в сторону столицы Казахстана, до которой оставалось всего шестьдесят километров. Кроме нас, здесь больше никто не сходил, и поэтому, кроме единственного усатого мужичка, других встречающих не наблюдалось. И он направился прямо к нам.
- Привет, Галчонок! - он раскинул руки и обнял мою будущую жену.
- Здравствуй, лёлька, - она умело уклонилась от его усатого поцелуя.
- А это кто? - кивнул усатый в мою сторону. - Неужели жениха привезла?
- Привезла, - скромно потупившись, ответила моя невеста. - Знакомься, дядь Вась, его Егором зовут...
- Егорушка, - засмеялся дядя Вася, так задорно засмеялся каким-то своим гортанно-кхакающим, но от этого не менее заразительным смехом, что мы заржали вместе с ним. У него даже папироска изо рта выпала, а глаза превратились в щелочки.
- Женишок, - выдохнул он сквозь смех. А потом остановился, достал из кармана брюк видавший виды платок, вытер глаза, высморкался и протянул мне руку:
- Давай знакомиться, Егор. Я Василий Иванович. Но можешь звать меня дядя Вася. - Он протянул свою широкую ладонь и с такой силой сжал мою бледную узкую руку, что я аж присел от неожиданности. А дядя Вася, довольный произведенным впечатлением, опять расхохотался своим необычным кха-кха-кха...
И, пока он успокаивался, я рассмотрел его более внимательно. Кроме выдающихся усов, его лицо украшали не менее выдающиеся губы. Они были несоразмерно большими, казались вывернутыми наизнанку, как у какого-нибудь конголезского негра. А когда эти губы растянулись в улыбку, то это выглядело, на мой взгляд, довольно комично и не могло не вызвать улыбки в ответ.
На что дядя Вася кивнул своей племяннице:
- А он у тебя смешливый попался, даром, что очкарик! - заставив меня непроизвольным жестом поправить на носу очки.
Я наконец огляделся вокруг. Кроме станционного вокзальчика с вывеской "Магазин. Бакалея-Гастрономия" да уходящих вдаль рельсов, в округе ничего примечательного больше не было. Повсюду, куда хватало взгляда, простиралась бескрайняя унылая степь, перемежаемая редкими, чахлыми, сухими кустиками. Ни единой души, ни одного живого существа. Зато крепко припекало полуденное солнце.
- А где же поселок? Где вы живете? - обалдело спросил я.
- Да город тут недалеко - километров двадцать, - весело ответил дядя Вася.
- А автобус ходит?
- Какой автобус? Никакого автобуса, пешком добираемся, - посерьёзнел он. - Пойдем потихоньку, до вечера, глядишь, дома будем.
От такой перспективы я сдулся прямо на глазах. Видок у меня стал, прямо скажем, пришибленный.
- Как же мы... - заблеял я растерянно.
- Да не слушай ты его, - хлопнула меня по спине Галина. - Тут идти-то всего полчаса - километра два. Давай, пошли.
Она подхватила свой чемодан и пошагала по едва заметной пыльной тропинке. Мы с дядей Васей двинулись следом. Он закурил на ходу папиросу и серьезно спросил:
- А ты поверил, что двадцать километров? - я кивнул в ответ. И дядя Вася опять засмеялся довольным смехом.
Тропинка уходила под уклон. И вскоре в открывшейся низине мы увидели дома, как на ладони, показались кварталы новых пятиэтажек, аккуратно расчерченные улицы и зелень садов, за которыми скрывались строения частного сектора. Чуть дальше виднелась раскинувшаяся до горизонта водная гладь бескрайнего водохранилища, на которой тут и там маячили белоснежные крылья парусов яхт, сновали катера и более серьезные суденышки.
До дяди Васиного дома мы действительно добрались за полчаса. За это время он успел расспросить меня, кто я и что из себя представляю, рассказал о Капчагае, о том, как хорошо здесь отдыхающим, которые валом валят сюда на выходные из Алма-Аты. О строгой жене своей Алке...
- Не Алке, а тёте Алле, - поправила его Галина.
- Ну, кому тетя, а мне жена, - отмахнулся он.
В общем, дядя Вася оказался таким словоохотливым и вполне-таки приятным человеком, что у меня отлегло на душе: все же впервые ехал я к родственникам будущей жены, которая хоть и прожужжала мне все уши о том, какие это замечательные люди, однако я очень волновался и переживал: как-то встретят и придусь ли ко двору... Но, кажется, все обошлось, и внутренне напряжение, что называется, отпустило. А впереди замаячил прекрасный летний отдых.
Мы по достоинству оценили дяди Васину усадьбу. На крыльце нас встретила тетя Алла. Её суровое, на первый взгляд, загорелое до черноты лицо украшал крупный нос, который больше, наверное, смахивал на мужской. И вообще она была крупнее и, казалось, неповоротливее дяди Васи. Однако хлопотала по дому довольно быстро. А стол так вообще накрывала проворнее любой молодухи. На вид им обоим было лет по пятьдесят, на свой глаз определил я.
А пока тетя Алла готовила обед, дядя Вася повел гостей на двор, показывал и расхваливал сад, аккуратные, ровные грядки зелени, груши, яблони и еще какие-то замысловатые плодовые деревья. Все свободное пространство сада было засажено большими кустами помидоров, буквально увешанных крупными - и зелеными, и бурыми, и красными плодами. У Галины глаза загорелись от этого обилия:
- Люблю я помидоры - никакой другой еды мне не надо! - воскликнула моя красавица. - А как вы их поливаете, ведь в такой жаре им сколько влаги надо?!
Дядя Вася не без гордости подошёл к стене дома, где на гвозде висел свернутый в круги шланг, и нажал кнопку на закрепленной здесь же коробочке из карболита. Раздалось громкое урчание, и через несколько мгновений из шланга хлынула струя воды. Дядя Вася разгладил усы, ловко ухватил конец шланга, в один момент размотал его и принялся поливать один за другим помидорные кусты, аккуратно перешагивая через растения.
- Скважина у нас, а в ней на глубине я насос поставил, - перекрикивая шум двигателя и льющейся воды, объяснял он с довольным видом. -Алка тоже помидоры любит больше, чем меня!..
Пока мы поливали помидоры, пока дядя Вася брызгал из шланга на нас ледяной водой, под Галкин визг и мой хохот стол был накрыт. Тетя Алла позвала всех обедать.
Мы ели и нахваливали хозяйку. А на столе чего только не было: настоящий украинский борщ, крупные куски ароматной баранины, красной рыбы, овощи всех мастей, включая, конечно, большие, сочные помидоры. В углу стола своего времени дожидались полосатый арбуз и желтая дыня-колхозница. В середине стола ароматно дымилась вареная картошечка - обязательная и любимая еда всех сибиряков.
И конечно же, выпили бутылочку белой, запотевшей - за приезд, за встречу, за хороший отпуск. И за Галиного жениха, конечно, и за племянницу, за хозяев и за хороший стол. А больше в бутылочке тостов не оказалось... Засиделись. На улице уже стемнело, отошел в прошлое длинный летний день.
- Давай, я тебе в саду раскладушку поставлю, - предложил мне дядя Вася.
- Конечно! - согласился я тут же.
- Что - конечно?! А ты не выдумывай! - напустилась на мужа Алла. - Хочешь, чтобы его загрызли там насмерть?!
- Да он крепкий, выдержит, - усмехнулся дядя Вася. - Давай, в саду, а?
- Да я согласен, теть Алла. Вы не переживайте, - я смотрел на нее умоляюще.
- Ну, вот. Он и сам хочет на воздухе. Чего ему тут в духоте париться, - подхватил дядя Вася.
Он, не теряя времени, нашарил в кладовой раскладушку, вынес её в сад, раскинул возле яблони, вдоль помидорных кустов. Тетя Алла покачала головой, глядя на все это, потом, вздохнув, застелила раскладушку матрасом, простыней, положила подушку и одеяло.
- А чего вы боитесь-то? - подошёл я к ней.
- Да я-то ничего не боюсь. Может, оно и ничего... - отмахнулась она.
...Я улегся на узкой скрипучей раскладушке, укрылся одеялом: после захода солнца потянуло прохладой с водохранилища. В воздухе витали незнакомые доселе запахи садовых деревьев, цветов, которые тетя Алла густо насадила в клумбе возле крыльца. Окна дома светились, указывая на то, что домочадцы еще не улеглись. И их отсвет мешал мне рассматривать низкие крупные звезды, густо усеявшие просвечивающее сквозь яблоневые ветки южное небо. Дышалось глубоко и свободно.
Вскоре свет в окнах погас. Но мне не спалось, несмотря на длинный, суматошный день, вобравший в себя и езду в раскаленном от жары поезде, и прогулку по жаркой пустыне, и новое знакомство, и затянувшийся обед. Я лежал, закинув руки за голову, рассматривал незнакомый небосвод. Вдруг я почувствовал легкий укол в тыльную сторону правой ладони и сразу за этим ощутил жжение. И тут же последовал другой укол, в левую щеку, я ударил по ней, и тут же - новый укол, в лоб...
Я услышал звонкий гуд, звучавший, казалось, со всех сторон. "Комары!" - осенило наконец меня. Я принялся непрерывно махать руками, лупить себя по лицу, отгоняя мелкую, зудящую, непрерывно атакующую и сильно жалящую тварь. Но все было напрасно. Бесславно посражавшись с кровососущими минут пятнадцать, я нырнул с головой под одеяло. Комариный писк стих. Я полежал под одеялом, сколько хватило духу, жара внутри была такая, что, казалось, всё готов отдать за глоток воздуха, которого под стеганым одеялом просто не было.
Я крепился, сколько мог, многочисленные укусы при этом жутко чесались. Наконец не выдержал и откинул одеяло. Поток свежего ночного воздуха буквально опьянил. А комариный писк зазвучал с новой силой. Я снова принялся отмахиваться изо всех сил, шлепать себя по лбу, щекам, рукой об руку, расчесывая при этом уже укушенные места. Но снова нырять под душно-безвоздушное одеяло, под которым нечем дышать, не хотелось.
И тут я услышал странный посторонний звук, напомнивший что-то знакомое, уже слышанное сегодня. Будто кто-то мелко и глухо кашлял. Звук доносился со стороны крыльца. Я посмотрел туда: на фоне белеющей в темноте дверной занавески стояла знакомая фигура дяди Васи и попыхивала папироской. Но что меня задело больше всего - он от души хохотал своим глухим, необычным - кха-кха-кха, вытирая выступавшие от смеха слезы...
- А я вот смотрю, сколько ты вытерпишь, - весело сказал он. - Другие дольше мучаются, да все равно в дом идут ночевать. Пойдем и ты, хватит мучиться.
Меня не нужно было просить дважды. Подхватив подушку с одеялом, я мимо дяди Васи шмыгнул на веранду, потом в дом. Поднялась тетя Алла и, ворча на "этого дурака Ваську, который чуть не загубил парня", постелила мне на полу в одной из комнат. В доме стояла липкая духота, от перегревшегося за день воздуха моё тело покрылось испариной. Я улегся в приготовленную постель, которая тут же стала влажной о пота.
- Так и мучаемся каждый день все лето, - громким шепотом говорила тетя Алла. - На улице от комаров спасу нет, как голодные собаки, сожрут любого. Потому и окон не открываем. Но под утро будет прохладней...
- Ты простыню водой намочи - легче лежать будет, - научила она меня. - Укроешься ею, может, уснешь. А как высохнет - опять намочи.
- А Галя спит? - спросил я.
- Уснешь тут, - выплыла из темноты соседней комнаты завернутая в мокрую простыню Галя. - Что, наколол тебя дядь Вася? - спросила тихо.
- Любит он над людьми поиздеваться, - добавила тетя Алла. - А сам, небось, спит теперь без задних ног...
И в подтверждение её слов откуда-то раздался мерный, негромкий храп хозяина дома.
- Ладно, ложитесь и вы, спокойной ночи, - тетя Алла ушла к себе.
- Постарайся уснуть, - Галя чмокнула меня в щеку и исчезла в темноте своей комнаты.
Я ощупью добрался до ванной, встал под душ, под теплые водные струйки, потом намочил простыню, выжал её. И, не вытираясь, улегся в противно мокрую постель. Притерпелся, вроде бы стало прохладнее. Задремал, но ненадолго. Не прошло и получаса, как простыня высохла, и жара вновь окутала со всех сторон, накрывая липкой испариной. Я встал и снова намочил простыню. И так продолжалось несколько раз.
Только перед самым рассветом откуда-то потянуло холодком, от которого я сразу провалился в крепкий без, сновидений сон...
Так прошло несколько дней отпуска. Утром, когда мы с Галей еще спали после душной полубессонной ночи, дядя Вася и тётя Алла уходили на работу. Кстати, тётя Алла работала на местной ГЭС в бригаде штукатуров-маляров.
Потом мы просыпались, ели то, что приготовила тётя Алла, и шли на пляж. Купание в рукотворном море доставляло одно удовольствие: белый, чистейший песок, тёплая, едва колышимая ветерком вода, белые барашки волн. Отдыхающих в будние дни бывало совсем немного.
Но вскоре нам это приелось, захотелось побыть дома, совсем уединившись. Дело-то молодое. И мы придумали для хозяев версию, что останемся дома, потому что хотим помочь тёте Алле сделать уборку в квартире и приготовить обед. Что же она так и будет ради гостей каждый вечер стоять у плиты: "Ведь мы можем и сами..."
Тётя Алла вначале посопротивлялась для порядка, а потом сдалась. Особенно её убедил тот Галин аргумент, что "Егор умеет варить такие вкусные борщи, пальчики оближешь!"
- Ладно, - сказала она, - вари. Овощи найдешь в огороде, все остальное - в холодильнике.
- А картошка, картошка-то где у вас растет, покажите? - меня этот вопрос волновал. Ведь я её каждый лень видел на столе, но не знал, где она растет в огороде. Свеклу я здесь встречал, морковь росла на грядке и всякая другая зелень. А где росла картошка? На наших сибирских огородах ей всегда отводили главное место, где её кусты ни с какими другими не перепутаешь. А тут я ни разу не увидел знакомых кустов, не видел, как хозяева её копают. С этим вопросом я и подошёл с вечера к тёте Алле. А она, занятая каким-то делом, отмахнулась, крикнула в другую комнату:
- Вася, покажи Егору, где у нас картошка растет!
Дядя Вася тут же вынырнул откуда-то, как чёртик из табакерки:
- Не знаешь, где картошка растет? - он внимательно посмотрел на меня, снял с губы неизменную папиросу, выпустил в потолок струю дыма.
- Ладно, - сказал, немного подумав, - пойдем.
Мы вышли на крыльцо. День догорал, лучи уходящего солнца удлинили тени от дома, деревьев и растений. Дядя Вася снова пристально на меня посмотрел, но я выдержал его взгляд.
- Ты разве не видел, как я копаю картошку? Вон там её выкапывал, - он показал на помидорную полянку, где в самой середине, действительно, виднелся клочок пустой земли: из неё недавно выдернули несколько кустов.
- Так это ж помидоры?! - удивился я.
- То-то и оно, - утвердительно кивнул дядя Вася. - Мы же новый сорт вывели: гибрид - сверху помидоры, а внизу картошка.
- Может, прямо сейчас её накопать? - спросил я.
- Нет, сейчас не надо. Она на жаре постоит, еще испортится, - рассудительно сказал дядя Вася. - Завтра готовить будете, сразу и накопаешь.
На том и порешили. Хотя, подумалось мне при этом, что ей, картошке-то, будет. Лежит она, бывает, дома неделями, и ничего. Правда, здешний климат с сибирским не сравнить - настолько здесь теплее...
На другой день мы купаться не пошли. Долго валялись в постели, а после принялись за уборку квартиры. Дотошная Галка залезала, кажется, в каждую щелку, совсем загоняла меня с пылесосом, мытьем сантехники, да и сама здорово упласталась, как говорится. Зато домик блестел чистотой и порядком, а также умытыми стеклами окон.
- Ну вот, - удовлетворенно сказала Галина, - теперь твоя очередь - готовь борщ, да постарайся повкуснее, а то скоро наши с работы придут.
У меня к тому времени на газовой печи уже отварилась в большой кастрюле свиная косточка, и аппетитный запах бульона гулял по всем комнатам. Я приготовил томаты, зеленый болгарский перчик, мелко нашинковал морковь и молодую свеклу прямо вместе со стебельками ботвы, нарезал капусту, намыл лучок и чесночок... Дело было за картошечкой, без неё я себе борщ просто не представляю.
Галка уселась смотреть местную телепередачу, а я, вооружившись ведерком и найденными в кладовой вилами, вышел во двор. Огляделся: с чего начинать. И пошагал в серединку той самой помидорной полянки, на которую вчера показал дядя Вася. Подошел к ближайшему помидорному кусту, примерился вилами, как ловчее подкопать корень и не повредить при этом клубни.
"Ах, картошечка! - подумалось мне в эту секунду. - Сколько я тебя перекопал у себя на родине - и в полях, и в огородах, и белую, и розовую, красную, крупную, мелкую, сухую и грязную. Сколько мешков с клубнями перетаскал на своём горбу, чтобы запасти её на зиму в погребе. Зато как вкусно её пожарить или сварить посреди зимы и - на стол, такую горячую, запашистую, рассыпчатую. С сальцом или соленым огурчиком - да милое дело!"
- Чима, давай за всех!
Смирняк резко повернулся, пытаясь разглядеть в толпе обладателя голоса, шагнул к кольцу солдат, выхватив одного из них, замахнулся кулаком. Солдат от страха громко закричал не своим голосом. Чимитов будто очнулся от этого крика, начал оглядываться в поисках какого-нибудь подручного средства.
- Ломик дай! - негромко попросил он ближайшего к нему солдата.
- Что? - не понял тот.
- Дай ломик с пожарного щита!
Солдат оглянулся, поискал глазами висящий на стене небольшой лом, раскрашенный красной краской.
- Быстрее! - торопил Бимба, а сам продолжал внимательно следить за Смирняком, занятым расправой над сослуживцем. Он крепко сжал правой рукой протянутый ломик и начал неслышно подступать к Смирняку, стараясь быть вне поля его зрения. А тот, занятый выкручиванием руки посмевшего подать голос солдата, вдруг почувствовал неуловимое движение за спиной, отпустил орущего парня, однако повернуться к Бимбе не успел. Тот со всего маху ударил его ломом по правой щеке. На мгновение глаза сержанта выкатились из орбит, потом его взгляд помутнел, и он без чувств навзничь рухнул на землю.
Толпа загалдела. Чимитова обступили со всех сторон, радостно похлопывая по плечам, спине...
- Стойте, стойте! - крикнул он. - Быстро разойдись! Никто из вас ничего не видел!
Толпа махом рассосалась по территории, кто-то исчез в казарме. Самвэл закрылся на своей кухне.
Бимба осмотрел Смирняка, положил руку ему на грудь, уловив биение сердца. Нижняя челюсть сержанта с правой стороны увеличивалась прямо на глазах. "Кажется, живой..." - прошептал Бимба.
Он вытащил из нагрудного кармана чистый носовой платок, тщательно протёр инструмент и вернул его на своё место на пожарном щите. Потом осмотрелся - вокруг не было ни души. И покинул поле боя.
Смирняка возле столовой обнаружил дежурный офицер. Лейтенант шёл на обед, распространяя вокруг себя аромат паров технического спирта, и наткнулся на распластанное тело сержанта. Он поднял тревогу, вызвал дивизионного фельдшера, который с помощью напитанной нашатырём ватки вывел потерпевшего из глубокого нокаута. Смирняк долго тряс головой, приходя в себя, что-то неразборчиво мычал в ответ на вопросы дежурного, морщился, прикасаясь к раздувшейся щеке.
Лейтенант по телефону доложил о ситуации командованию дивизиона, получил "добро", чтобы направить Смирняка в полковой госпиталь. И вскоре дивизионная дежурка увезла сержанта в город.
Солдаты молча издалека наблюдали за всеми этими действиями. К дежурному офицеру никто не подошёл. А когда лейтенант попытался сам найти свидетелей случившегося и начал поочерёдно - то одному, то другому - задавать вопросы, ответы были одинаковыми: ничего не видели, ничего не знаем.
Вечером в казарме на удивление было тихо. Солдаты в красном уголке, молча писали письма домой, чистили сапоги и приводили в порядок форму, подшивали свежие воротнички к гимнастёркам, курили в курилке. Всё - молча. Только многозначительно обменивались взглядами.
На следующий день, в понедельник, командир технического дивизиона, высокий, нескладный полковник Заикин, как всегда, с помятым после выходного красноватым лицом, приказал старшине Кожемяке построить на плацу личный состав.
- Солдаты! - обратился он к строю, - вы знаете, что у нас произошло ЧП. У сержанта Смирняка сложный перелом нижней челюсти. Пострадавший показывает, что сам споткнулся и упал, ударился об асфальт и потерял сознание... Лично я этому не верю! Тому, кто видел, что случилось с сержантом, приказываю выйти из строя!
Строй стоял не шелохнувшись. Подождав немного, Заикин с офицерами ушёл в казарму, приказав старшине добиться от солдат правды. Василий Кожемяка почти два часа ходил взад-вперёд перед военнослужащими, внезапно останавливаясь то перед одним, то перед другим, тыкал в него пальцем:
- Рядовой, знаешь что-нибудь о происшествии?
- Никак нет, товарищ старшина! - следовал стандартный ответ. Ничего не добившись, Кожемяка, в конце концов, отправил личный состав на обед.
Прошло два дня. О случившемся со Смирняком в дивизионе старались не вспоминать. Будто сговорившись, солдаты наложили табу на эту тему.
В четверг в дивизион прибыл следователь военной прокуратуры. Он долго беседовал с лейтенантом, который дежурил в тот злополучный день. Лейтенант подробно рассказал, где нашёл лежащего без чувств сержанта, как привёл его в себя. Но о том, как всё случилось, ничего не мог показать. Не видел, и всё тут!
Три дня следователь допрашивал солдатско-сержантский состав дивизиона, вызывая по одному человеку в офицерскую комнату. В двух десятках протоколов допросов были одни и те же показания: ничего не видел, ничего не знаю. В субботу вечером следователь уехал в город.
В этот же день после ужина Бимбу вызвал к себе в каптёрку дивизионный старшина Кожемяка. Он сидел за письменным столом.
- Садись, - разрешил он сержанту. А когда тот присел перед ним на уголок стула, старшина принялся долго и внимательно вглядываться в его лицо. Чимитов был спокоен, как обычно, улыбался в ответ Кожемяке, щуря свои раскосые глаза.
- Значит, говоришь, не знаешь, что случилось? – спросил наконец старшина.
- Вы о чём, товарищ старшина? - непонимающе переспросил Бимба.
- Я о Смирняке... - усмехнулся тот.
- А-а, - протянул Бимба.
- Да нет, не знаю. Полковник сказал, что он упал по неосторожности. Осторожнее надо быть! - многозначительно произнёс солдат.
- А ведь я знаю, что это твоих рук дело, - заявил вдруг Кожемяка. - Знаю, знаю, - добавил в ответ на то, как Бимба отрицательно покачал головой. - Больше некому! Получить такой перелом при падении нельзя - прав следователь. Вот только как ты его, чем? Такого кулаком не прошибёшь
- Не пойму, о чём вы? Он сильнее меня, однозначно, - Чимитов уставился в пол, помолчал, а потом добавил, - хотя поделом ему...
- Я тоже думаю, поделом, - басовито поддержал Кожемяка. - Не зря говорится: Бог шельму метит!
Они посидели молча, время от времени обмениваясь взглядами.
- Значит, так, - не выдержал наконец старшина, - решено: дело не возбуждать, ведь это - несчастный случай. Тем более, и сам пострадавший так говорит. Однако на всякий случай его после госпиталя переведут в другой дивизион. Для верности. Ведь у него тройной перелом нижней челюсти. Не скоро сможет поесть нормально... Так что иди, расскажи ребятам, пусть расслабятся. И больше чтобы никакой дедовщины! - бухнул Кожемяка своим огромным кулаком по столу.
- Есть, никакой дедовщины! - подскочил Чимитов. - Разрешите идти?
- Иди, защитник угнетённых, - вставая, хлопнул его по спине старшина.- Да не попадайся!
Бимба выскочил из каптёрки, почти бегом заскочил в курилку. Здесь стоял дым коромыслом: после ужина считалось святым делом выкурить беломорину или сигарету "Прима". Говорившие о чём-то, солдаты умолкли на полуслове, уставившись на Чимитова.
- Смирняка после госпиталя переводят в другой дивизион! - выпалил он в ответ на немой вопрос сослуживцев. Они обмерли от такой сногсшибательной новости, выпустили из лёгких новые клубы дыма и дико заорали в едином порыве: "Ура! Чима! Ура!"
А Бимба пошёл в умывальник, умыл лицо, тщательно тёр мылом руки, будто смывая с них въевшуюся невидимую грязь. А потом отправился в спальню, надеясь сегодня лечь в постель пораньше...
ДЯДЯ ВАСЯ
Об его усах знала вся округа. Большие, как у маршала Семена Будённого, только погуще, и концы у них не топорщились по-маршальски, а свисали прямо вниз. За эти усы дядю Васю уважали в поселке и по ним же узнавали издалека.
Невысокого роста, поджарый, даже довольно щуплый на первый взгляд, он своими усами как бы добирал солидности и обстоятельности, что ли. Он любил носить обычные брюки, перехваченные на впалом животе кожаным ремешком, и рубашки с длинными рукавами, которые закатывал по локоть в любое время года. А узловатые пальцы жилистых рук то и дело мяли очередную «беломорину». Ведь курил дядя Вася, как паровоз. За это супруга тетя Алла частенько выставляла дядю Васю на крыльцо, выходящее в тенистый сад-огород. На лавочке недалеко от уличной калитки и любил он посиживать после летнего рабочего дня, пуская дым разве что только не из ушей. Ну, и любитель был поговорить при случае с прохожим или соседом. Или дымил молча.
А еще дядя Вася был любителем разных приколов, как теперь говорят. Для него подшутить над человеком – было как бы само собой разумеющееся дело. При этом он всегда сохранял такое серьезное выражение кирпичного от загара лица, что не поверить в кажущуюся правдивость его очередной «наколки» бывало просто невозможно. И только глубоко в щелочках глаз цвета выцветшей голубизны вспыхивали несильные огоньки, знак того, что врёт или в очередной раз идёт на розыгрыш. Но чтобы заметить это, надо было хорошо знать Дядю Васю. И даже прожившая с ним не один десяток лет тетя Алла нет-нет, да и покупалась на его выдумки.
Они жили в вагончике-времянке, который почему-то именовали «пэтэушкой», хотя и снаружи и изнутри дом этот напоминал довольно-таки уютную, благоустроенную дачку с достаточным числом комнат и всеми современными удобствами. Они все время жили в ожидании сноса своего жилья вместе с садом, так как их южный, степной городок Капчагай в те благословенные «семидесято-восьмидесятые» годы постоянно расстраивался, разрастался каменными многоэтажками. И в необъятной степи, ласково приткнувшейся в бок водному заливу такого же необъятного водохранилища, образовавшемуся при строительстве гидроэлектростанции, места для строительства нового жилья, как всегда, не хватало. Вот местные власти и сносили эти дачки с садами, а вместо них возводили железобетонные джунгли, жить в которых в условиях жаркого степного климата было просто невозможно. Но Восток, как известно, дело тонкое. Раз решили делать так – с пути не свернешь.
Дядя Вася все надеялся, что до него очередь на переселение в благоустроенную квартиру дойдет не скоро. Ходил на работу – слесарил на местном рыбзаводе, а в свободное время курил папироски, возился в саду да подшучивал над соседями и всеми остальными, кто поддавался на дяди Васины розыгрыши.
Я познакомился с ним еще до нашей с Галиной свадьбы. Мы - в то время студенты филфака сибирского вуза - не видели особых проблем съездить в летние каникулы в далекий казахский Капчагай, где солнце, море, ну, то есть водохранилище, и песок, навалом фруктов. Чего еще душе желать?!
До Капчагая нас за двое суток довёз душный, грязный, разболтанный, переполненный пассажирами скорый поезд Новокузнецк - Алма-Ата. На станции он задержался ровно на две минуты, как раз, чтобы мы успели соскочить со своими чемоданчиками на пропыленный степной перрон. Поезд дал гудок и укатил в сторону столицы Казахстана, до которой оставалось всего шестьдесят километров. Кроме нас, здесь больше никто не сходил, и поэтому, кроме единственного усатого мужичка, других встречающих не наблюдалось. И он направился прямо к нам.
- Привет, Галчонок! - он раскинул руки и обнял мою будущую жену.
- Здравствуй, лёлька, - она умело уклонилась от его усатого поцелуя.
- А это кто? - кивнул усатый в мою сторону. - Неужели жениха привезла?
- Привезла, - скромно потупившись, ответила моя невеста. - Знакомься, дядь Вась, его Егором зовут...
- Егорушка, - засмеялся дядя Вася, так задорно засмеялся каким-то своим гортанно-кхакающим, но от этого не менее заразительным смехом, что мы заржали вместе с ним. У него даже папироска изо рта выпала, а глаза превратились в щелочки.
- Женишок, - выдохнул он сквозь смех. А потом остановился, достал из кармана брюк видавший виды платок, вытер глаза, высморкался и протянул мне руку:
- Давай знакомиться, Егор. Я Василий Иванович. Но можешь звать меня дядя Вася. - Он протянул свою широкую ладонь и с такой силой сжал мою бледную узкую руку, что я аж присел от неожиданности. А дядя Вася, довольный произведенным впечатлением, опять расхохотался своим необычным кха-кха-кха...
И, пока он успокаивался, я рассмотрел его более внимательно. Кроме выдающихся усов, его лицо украшали не менее выдающиеся губы. Они были несоразмерно большими, казались вывернутыми наизнанку, как у какого-нибудь конголезского негра. А когда эти губы растянулись в улыбку, то это выглядело, на мой взгляд, довольно комично и не могло не вызвать улыбки в ответ.
На что дядя Вася кивнул своей племяннице:
- А он у тебя смешливый попался, даром, что очкарик! - заставив меня непроизвольным жестом поправить на носу очки.
Я наконец огляделся вокруг. Кроме станционного вокзальчика с вывеской "Магазин. Бакалея-Гастрономия" да уходящих вдаль рельсов, в округе ничего примечательного больше не было. Повсюду, куда хватало взгляда, простиралась бескрайняя унылая степь, перемежаемая редкими, чахлыми, сухими кустиками. Ни единой души, ни одного живого существа. Зато крепко припекало полуденное солнце.
- А где же поселок? Где вы живете? - обалдело спросил я.
- Да город тут недалеко - километров двадцать, - весело ответил дядя Вася.
- А автобус ходит?
- Какой автобус? Никакого автобуса, пешком добираемся, - посерьёзнел он. - Пойдем потихоньку, до вечера, глядишь, дома будем.
От такой перспективы я сдулся прямо на глазах. Видок у меня стал, прямо скажем, пришибленный.
- Как же мы... - заблеял я растерянно.
- Да не слушай ты его, - хлопнула меня по спине Галина. - Тут идти-то всего полчаса - километра два. Давай, пошли.
Она подхватила свой чемодан и пошагала по едва заметной пыльной тропинке. Мы с дядей Васей двинулись следом. Он закурил на ходу папиросу и серьезно спросил:
- А ты поверил, что двадцать километров? - я кивнул в ответ. И дядя Вася опять засмеялся довольным смехом.
Тропинка уходила под уклон. И вскоре в открывшейся низине мы увидели дома, как на ладони, показались кварталы новых пятиэтажек, аккуратно расчерченные улицы и зелень садов, за которыми скрывались строения частного сектора. Чуть дальше виднелась раскинувшаяся до горизонта водная гладь бескрайнего водохранилища, на которой тут и там маячили белоснежные крылья парусов яхт, сновали катера и более серьезные суденышки.
До дяди Васиного дома мы действительно добрались за полчаса. За это время он успел расспросить меня, кто я и что из себя представляю, рассказал о Капчагае, о том, как хорошо здесь отдыхающим, которые валом валят сюда на выходные из Алма-Аты. О строгой жене своей Алке...
- Не Алке, а тёте Алле, - поправила его Галина.
- Ну, кому тетя, а мне жена, - отмахнулся он.
В общем, дядя Вася оказался таким словоохотливым и вполне-таки приятным человеком, что у меня отлегло на душе: все же впервые ехал я к родственникам будущей жены, которая хоть и прожужжала мне все уши о том, какие это замечательные люди, однако я очень волновался и переживал: как-то встретят и придусь ли ко двору... Но, кажется, все обошлось, и внутренне напряжение, что называется, отпустило. А впереди замаячил прекрасный летний отдых.
Мы по достоинству оценили дяди Васину усадьбу. На крыльце нас встретила тетя Алла. Её суровое, на первый взгляд, загорелое до черноты лицо украшал крупный нос, который больше, наверное, смахивал на мужской. И вообще она была крупнее и, казалось, неповоротливее дяди Васи. Однако хлопотала по дому довольно быстро. А стол так вообще накрывала проворнее любой молодухи. На вид им обоим было лет по пятьдесят, на свой глаз определил я.
А пока тетя Алла готовила обед, дядя Вася повел гостей на двор, показывал и расхваливал сад, аккуратные, ровные грядки зелени, груши, яблони и еще какие-то замысловатые плодовые деревья. Все свободное пространство сада было засажено большими кустами помидоров, буквально увешанных крупными - и зелеными, и бурыми, и красными плодами. У Галины глаза загорелись от этого обилия:
- Люблю я помидоры - никакой другой еды мне не надо! - воскликнула моя красавица. - А как вы их поливаете, ведь в такой жаре им сколько влаги надо?!
Дядя Вася не без гордости подошёл к стене дома, где на гвозде висел свернутый в круги шланг, и нажал кнопку на закрепленной здесь же коробочке из карболита. Раздалось громкое урчание, и через несколько мгновений из шланга хлынула струя воды. Дядя Вася разгладил усы, ловко ухватил конец шланга, в один момент размотал его и принялся поливать один за другим помидорные кусты, аккуратно перешагивая через растения.
- Скважина у нас, а в ней на глубине я насос поставил, - перекрикивая шум двигателя и льющейся воды, объяснял он с довольным видом. -Алка тоже помидоры любит больше, чем меня!..
Пока мы поливали помидоры, пока дядя Вася брызгал из шланга на нас ледяной водой, под Галкин визг и мой хохот стол был накрыт. Тетя Алла позвала всех обедать.
Мы ели и нахваливали хозяйку. А на столе чего только не было: настоящий украинский борщ, крупные куски ароматной баранины, красной рыбы, овощи всех мастей, включая, конечно, большие, сочные помидоры. В углу стола своего времени дожидались полосатый арбуз и желтая дыня-колхозница. В середине стола ароматно дымилась вареная картошечка - обязательная и любимая еда всех сибиряков.
И конечно же, выпили бутылочку белой, запотевшей - за приезд, за встречу, за хороший отпуск. И за Галиного жениха, конечно, и за племянницу, за хозяев и за хороший стол. А больше в бутылочке тостов не оказалось... Засиделись. На улице уже стемнело, отошел в прошлое длинный летний день.
- Давай, я тебе в саду раскладушку поставлю, - предложил мне дядя Вася.
- Конечно! - согласился я тут же.
- Что - конечно?! А ты не выдумывай! - напустилась на мужа Алла. - Хочешь, чтобы его загрызли там насмерть?!
- Да он крепкий, выдержит, - усмехнулся дядя Вася. - Давай, в саду, а?
- Да я согласен, теть Алла. Вы не переживайте, - я смотрел на нее умоляюще.
- Ну, вот. Он и сам хочет на воздухе. Чего ему тут в духоте париться, - подхватил дядя Вася.
Он, не теряя времени, нашарил в кладовой раскладушку, вынес её в сад, раскинул возле яблони, вдоль помидорных кустов. Тетя Алла покачала головой, глядя на все это, потом, вздохнув, застелила раскладушку матрасом, простыней, положила подушку и одеяло.
- А чего вы боитесь-то? - подошёл я к ней.
- Да я-то ничего не боюсь. Может, оно и ничего... - отмахнулась она.
...Я улегся на узкой скрипучей раскладушке, укрылся одеялом: после захода солнца потянуло прохладой с водохранилища. В воздухе витали незнакомые доселе запахи садовых деревьев, цветов, которые тетя Алла густо насадила в клумбе возле крыльца. Окна дома светились, указывая на то, что домочадцы еще не улеглись. И их отсвет мешал мне рассматривать низкие крупные звезды, густо усеявшие просвечивающее сквозь яблоневые ветки южное небо. Дышалось глубоко и свободно.
Вскоре свет в окнах погас. Но мне не спалось, несмотря на длинный, суматошный день, вобравший в себя и езду в раскаленном от жары поезде, и прогулку по жаркой пустыне, и новое знакомство, и затянувшийся обед. Я лежал, закинув руки за голову, рассматривал незнакомый небосвод. Вдруг я почувствовал легкий укол в тыльную сторону правой ладони и сразу за этим ощутил жжение. И тут же последовал другой укол, в левую щеку, я ударил по ней, и тут же - новый укол, в лоб...
Я услышал звонкий гуд, звучавший, казалось, со всех сторон. "Комары!" - осенило наконец меня. Я принялся непрерывно махать руками, лупить себя по лицу, отгоняя мелкую, зудящую, непрерывно атакующую и сильно жалящую тварь. Но все было напрасно. Бесславно посражавшись с кровососущими минут пятнадцать, я нырнул с головой под одеяло. Комариный писк стих. Я полежал под одеялом, сколько хватило духу, жара внутри была такая, что, казалось, всё готов отдать за глоток воздуха, которого под стеганым одеялом просто не было.
Я крепился, сколько мог, многочисленные укусы при этом жутко чесались. Наконец не выдержал и откинул одеяло. Поток свежего ночного воздуха буквально опьянил. А комариный писк зазвучал с новой силой. Я снова принялся отмахиваться изо всех сил, шлепать себя по лбу, щекам, рукой об руку, расчесывая при этом уже укушенные места. Но снова нырять под душно-безвоздушное одеяло, под которым нечем дышать, не хотелось.
И тут я услышал странный посторонний звук, напомнивший что-то знакомое, уже слышанное сегодня. Будто кто-то мелко и глухо кашлял. Звук доносился со стороны крыльца. Я посмотрел туда: на фоне белеющей в темноте дверной занавески стояла знакомая фигура дяди Васи и попыхивала папироской. Но что меня задело больше всего - он от души хохотал своим глухим, необычным - кха-кха-кха, вытирая выступавшие от смеха слезы...
- А я вот смотрю, сколько ты вытерпишь, - весело сказал он. - Другие дольше мучаются, да все равно в дом идут ночевать. Пойдем и ты, хватит мучиться.
Меня не нужно было просить дважды. Подхватив подушку с одеялом, я мимо дяди Васи шмыгнул на веранду, потом в дом. Поднялась тетя Алла и, ворча на "этого дурака Ваську, который чуть не загубил парня", постелила мне на полу в одной из комнат. В доме стояла липкая духота, от перегревшегося за день воздуха моё тело покрылось испариной. Я улегся в приготовленную постель, которая тут же стала влажной о пота.
- Так и мучаемся каждый день все лето, - громким шепотом говорила тетя Алла. - На улице от комаров спасу нет, как голодные собаки, сожрут любого. Потому и окон не открываем. Но под утро будет прохладней...
- Ты простыню водой намочи - легче лежать будет, - научила она меня. - Укроешься ею, может, уснешь. А как высохнет - опять намочи.
- А Галя спит? - спросил я.
- Уснешь тут, - выплыла из темноты соседней комнаты завернутая в мокрую простыню Галя. - Что, наколол тебя дядь Вася? - спросила тихо.
- Любит он над людьми поиздеваться, - добавила тетя Алла. - А сам, небось, спит теперь без задних ног...
И в подтверждение её слов откуда-то раздался мерный, негромкий храп хозяина дома.
- Ладно, ложитесь и вы, спокойной ночи, - тетя Алла ушла к себе.
- Постарайся уснуть, - Галя чмокнула меня в щеку и исчезла в темноте своей комнаты.
Я ощупью добрался до ванной, встал под душ, под теплые водные струйки, потом намочил простыню, выжал её. И, не вытираясь, улегся в противно мокрую постель. Притерпелся, вроде бы стало прохладнее. Задремал, но ненадолго. Не прошло и получаса, как простыня высохла, и жара вновь окутала со всех сторон, накрывая липкой испариной. Я встал и снова намочил простыню. И так продолжалось несколько раз.
Только перед самым рассветом откуда-то потянуло холодком, от которого я сразу провалился в крепкий без, сновидений сон...
Так прошло несколько дней отпуска. Утром, когда мы с Галей еще спали после душной полубессонной ночи, дядя Вася и тётя Алла уходили на работу. Кстати, тётя Алла работала на местной ГЭС в бригаде штукатуров-маляров.
Потом мы просыпались, ели то, что приготовила тётя Алла, и шли на пляж. Купание в рукотворном море доставляло одно удовольствие: белый, чистейший песок, тёплая, едва колышимая ветерком вода, белые барашки волн. Отдыхающих в будние дни бывало совсем немного.
Но вскоре нам это приелось, захотелось побыть дома, совсем уединившись. Дело-то молодое. И мы придумали для хозяев версию, что останемся дома, потому что хотим помочь тёте Алле сделать уборку в квартире и приготовить обед. Что же она так и будет ради гостей каждый вечер стоять у плиты: "Ведь мы можем и сами..."
Тётя Алла вначале посопротивлялась для порядка, а потом сдалась. Особенно её убедил тот Галин аргумент, что "Егор умеет варить такие вкусные борщи, пальчики оближешь!"
- Ладно, - сказала она, - вари. Овощи найдешь в огороде, все остальное - в холодильнике.
- А картошка, картошка-то где у вас растет, покажите? - меня этот вопрос волновал. Ведь я её каждый лень видел на столе, но не знал, где она растет в огороде. Свеклу я здесь встречал, морковь росла на грядке и всякая другая зелень. А где росла картошка? На наших сибирских огородах ей всегда отводили главное место, где её кусты ни с какими другими не перепутаешь. А тут я ни разу не увидел знакомых кустов, не видел, как хозяева её копают. С этим вопросом я и подошёл с вечера к тёте Алле. А она, занятая каким-то делом, отмахнулась, крикнула в другую комнату:
- Вася, покажи Егору, где у нас картошка растет!
Дядя Вася тут же вынырнул откуда-то, как чёртик из табакерки:
- Не знаешь, где картошка растет? - он внимательно посмотрел на меня, снял с губы неизменную папиросу, выпустил в потолок струю дыма.
- Ладно, - сказал, немного подумав, - пойдем.
Мы вышли на крыльцо. День догорал, лучи уходящего солнца удлинили тени от дома, деревьев и растений. Дядя Вася снова пристально на меня посмотрел, но я выдержал его взгляд.
- Ты разве не видел, как я копаю картошку? Вон там её выкапывал, - он показал на помидорную полянку, где в самой середине, действительно, виднелся клочок пустой земли: из неё недавно выдернули несколько кустов.
- Так это ж помидоры?! - удивился я.
- То-то и оно, - утвердительно кивнул дядя Вася. - Мы же новый сорт вывели: гибрид - сверху помидоры, а внизу картошка.
- Может, прямо сейчас её накопать? - спросил я.
- Нет, сейчас не надо. Она на жаре постоит, еще испортится, - рассудительно сказал дядя Вася. - Завтра готовить будете, сразу и накопаешь.
На том и порешили. Хотя, подумалось мне при этом, что ей, картошке-то, будет. Лежит она, бывает, дома неделями, и ничего. Правда, здешний климат с сибирским не сравнить - настолько здесь теплее...
На другой день мы купаться не пошли. Долго валялись в постели, а после принялись за уборку квартиры. Дотошная Галка залезала, кажется, в каждую щелку, совсем загоняла меня с пылесосом, мытьем сантехники, да и сама здорово упласталась, как говорится. Зато домик блестел чистотой и порядком, а также умытыми стеклами окон.
- Ну вот, - удовлетворенно сказала Галина, - теперь твоя очередь - готовь борщ, да постарайся повкуснее, а то скоро наши с работы придут.
У меня к тому времени на газовой печи уже отварилась в большой кастрюле свиная косточка, и аппетитный запах бульона гулял по всем комнатам. Я приготовил томаты, зеленый болгарский перчик, мелко нашинковал морковь и молодую свеклу прямо вместе со стебельками ботвы, нарезал капусту, намыл лучок и чесночок... Дело было за картошечкой, без неё я себе борщ просто не представляю.
Галка уселась смотреть местную телепередачу, а я, вооружившись ведерком и найденными в кладовой вилами, вышел во двор. Огляделся: с чего начинать. И пошагал в серединку той самой помидорной полянки, на которую вчера показал дядя Вася. Подошел к ближайшему помидорному кусту, примерился вилами, как ловчее подкопать корень и не повредить при этом клубни.
"Ах, картошечка! - подумалось мне в эту секунду. - Сколько я тебя перекопал у себя на родине - и в полях, и в огородах, и белую, и розовую, красную, крупную, мелкую, сухую и грязную. Сколько мешков с клубнями перетаскал на своём горбу, чтобы запасти её на зиму в погребе. Зато как вкусно её пожарить или сварить посреди зимы и - на стол, такую горячую, запашистую, рассыпчатую. С сальцом или соленым огурчиком - да милое дело!"