- Можно скорее с процедурами! – выкрикнула одна из крыс. – Вы разве не слышите – покойник растёт! Скоро гроб развалится!
Действительно, доски гроба трещали, вспучиваясь, словно изнутри на них что-то напирало. Я понимал – дед Василь даже мертвый продолжал расти, соизмеряя параметры своего тела с параметрами той тяжелой войны, которая длилась четыре года.
- Вы протез с собою заберёте или как? – скрипнул голос за спиной.- А впрочем, неважно, покойный обойдётся и без него.
Я не обернулся на голос. Мне было неприятно видеть окружающих лицемеров, которые волновались лишь неожиданным ростом мертвеца.
- Скорее, скорее! – визжали они. – Скоро никакой земли не хватит, чтобы спрятать тело!
Я понимал – спрятать последнего русского солдата той страшной войны, возможно, и земного шара не хватит.
- Дед Василь, как вы там? – постучал я в крышку гроба.
- Терпимо, – глухо ответили оттуда. – И вы терпите... пока терпится. Терпилы вы мои!..
Гроб еле протиснулся в узкую яму, и то благодаря усилиям прыщавого рэпера, который подпрыгивал на крышке, пронзая небо татуированными пальцами. Присмотревшись, обнаружилось – крышка вовсе не крышка, а некое подобие сцены, сколоченное наспех. Рэпер захлёбывался скороговоркой:
Мы молодые и зелёные,
Пойло пьём палёное,
Мы всем довольные
И песни поём прикольные!..
Мы сникерса поколение,
Мы не любим Ленина.
Крысы, поблёскивая стеклами очков, плакали от умиления. Почему-то они все походили на мрачного Берию, отчего стало страшно и холодно. Одна крыса бросилась плясать вприсядку, напевая: «Берия, Берия, вышел из доверия!.. А товарищ Маленков надавал поджопанков!»
Потом грянул салют в виде раскатистого грома – это торжествовала природа, заявляя – всё преходяще, и я сама тоже… Но думать о том, что наша планета тоже не вечна – страшно. Она должна существовать всегда, иначе вся эта мирская суета совершенно не имеет смысла.
Я не знал, что делать с протезом. Как летательное средство он уже не годился, потому как являлся только придатком к бывшему телу-аэроплану. Если бы он не отстегнулся во время резкого пикирования, то неизвестно, где бы находился я, и потому, особо не мудрствуя, я воткнул деревянную культю прямо в могильный холм. Пусть будет обелиском. Соки земли, бурно бродившие, тут же дали подпитку старой деревяшке и она, проснувшись, выбросила тонкие ветви карагача. Это происходило прямо на моих глазах: ветки удлинялись, крепчая древесным телом, и уже через пару минут над могилой выросло мощное молодое дерево, подпирая широкой кроной серое, тяжелое небо.
Пошел дождь. Под мелкой, но густой листвой было сухо, уютно. О существовании каких-то крыс уже давно позабыто, а может, всё это приснилось… Всегда, в таких случаях бывает трудно отделить навязчивые образы сна от реалий жизни. До сознания каким-то образом доходило, внезапно, как проблеск молнии – «это сон, не более»… Череда событий не может так быстро мелькать, хотя в самой реальности, в моменты бодрствования, за секунду может случиться самое невероятное - это смерть, которая не бывает осознанной до её появления, а уже после отсутствует сама способность её осознания. В других же случаях невероятные события свершаются так же быстро, но не так смертельно: слова «вы уволены» круто меняют жизненную установку, ломая неподготовленную психику, но я уже этого не боюсь, я стар, и седая борода свидетельствует об этом. Во сне я могу быть человеком любого возраста, любого периода не только моей прошедшей жизни, но и любого исторического отрезка моей страны – на то воля сновидений.
Я напрягаюсь, вглядываясь в бесконечно высокое дерево с множеством крепких ветвей, из которых можно так же бесконечно много настрогать протезов для будущих калек от будущих войн. «Глупые мысли» – ловлю себя на том.
Покинув последнее пристанище деда Василя, шел, подставляя себя крупным градинам, яростно бившим по моей тощей фигуре. Шел, не понимая сути происходящих моментов, принимая за должное всё до мелочей, из которых вырастало то главное, что давало ход дальнейшим, весьма странным событиям. Грязь под ногами чавкала, хлюпала, квакала, свистела, стонала. Крупный град не доставлял абсолютно никаких неудобств, отсутствовали даже синяки на лице и теле, словно по нему били не крупные ледяные окатыши, а нечто мягкое, фетровое. С этой данностью моё естество соглашалось безропотно, впитывая как текущий момент бытия, так и текущую за шиворот воду.
Дорога была широкой и грязной, как Владимирский тракт на картине Левитана, и приводя в некоторое уныние. Но тут же, внезапно, пришло ощущение, что она непременно приведёт в светлое будущее, потому как впереди появились рабочие в ярких оранжевых спецовках, настраивая на мажорный лад. На подходе обнаружилась удивительная картина необычной технологии ремонта ям на дороге. Нельзя сказать, что многие из рабочих были таджиками, но и отрицать этого тоже нельзя. Среди толпы мелькали лица и славянской внешности, которым гастарбайтеры давали мастер-класс по моментальной укладке асфальта.
Главных ингредиентов, к моему великому удивлению, гипса и свежих коровьих испражнений, имелось в достатке. То и другое размешивалось и плюхалось прямо в грязь. Коровы мычали, пасясь у обочины, их люди в оранжевых спецовках доили и забирали лепёшки. Кто-то громко выражал мнение, что гипс, если его добавлять в молоко, даст больше эффекта и прибыли, нежели при ремонте дорог. Достаточно, якобы, запустить коров на дорогу, и всё само по себе устаканится.
- Дураки вы все! – выкрикивал им некто тучный из «ГАЗика», с кузовом под брезентовым верхом.
Машина по самый бампер сидела в колее, давая то задний, то передний ход. Трансмиссия визжала, а выхлопная труба хрюкала, как свинья, густо дымя и отрыгивая жидкой грязью.
- Идите к нам, мил человек! – позвали меня.- Мы тут решаем весьма важные вопросы. И нам крайне необходима свежая голова.
- Я бы не сказал, что она свежая, - заглянул я в «ГАЗик», - тут такого насмотрелся, пока шел.
- Дайте понюхаю вашу голову, - попросила тучная фигура, не показываясь из машины. – Нет, рыбой не пахнет.
- А причём здесь рыба и моя голова?
- А рыба, уважаемый, всегда с головы пахнет!.. Залезайте к нам, а то промокнете окончательно.
Не зная для чего, я протиснулся на заднее сиденье и уловил носом рыбий запах. В салоне стоял полумрак, и фигуры, сидящие впереди, явно не хотели себя обнаруживать в настоящем виде, но я догадывался – это рыбы. Присмотревшись, убедился, что это именно так. На месте водителя сидел тощий пескарь, а самый импозантный и тучный пассажир – сом.
- В партию не желаете вступить? А то ходите тут, бродите!..– спросил, не оборачиваясь, он. Я испугался не столько важного, усатого сома, сколько партии - ведь неизвестно, в какую партию меня приглашали.
- А она у нас всегда одна, - поймал меня сом на мысли. – Какую партию мы ни создаём – всегда КПСС получается. Разве вы не знали об этом? А чтобы не ошибиться в выборе, вступайте прямо в КПСС.
- Я как-то, знаете ли, привык быть беспартийным, - расхрабрился я. – А зачем я вам, собственно, нужен?
- Потому что вы не рыба… вы тоже будете вонять, но не с головы, а пока разберутся с этим, много воды утечёт. Но даже если вы и не рыба, я вас запросто могу проглотить, если пойдёте вразрез с партийной линией.
- Вот так сразу?
- А почему бы и нет? Ну, можем ещё для начала прижучить слегка!.. Если откаты не будете делать.
Сом обернулся ко мне. В его внешности ничего странного и страшного. Ну, импозантен, по-рыбьи чист кожей, по-рыбьи выбрит, глаза – рыбьи, усы и галстук.- Лучше сразу прижучить, - ответил я ему.
- Тогда забирай эту самую Жучку и валяй отсюда! – пискнул тощий пескарь, а мы дальше будем колею раздалбливать!
- Ты тоже дурак, - сказал на прощание сом. – Вы все дураки! Вы даже не можете правильный состав асфальта приготовить. Лепёха должна сначала хорошо подсохнуть, а потом её катком закатывают, одну на одну, как торт «Наполеон», а уже сверху гипсом посыпают, - хохотнул сом.
«Рыба, а ещё и смеётся», - подумал я, выбираясь из авто.
– Жучка, ты где? За мной!
Вместо Жучки из «ГАЗика» выскочил мой Джек и бросился облизывать руки, лицо. Это было так неожиданно! Хорошо, что непонятно чья Жучка осталась где-то там с непонятными рыбами, издающими тухлый запах.
Я люблю собак. Собака тоже имеет специфический запах, но это животное выигрывает в преданности к тебе. «Чем больше узнаю людей, тем больше люблю собак» - подмечено верно. А если это так, то я с Джеком на правильном пути, и пока вокруг не видно ни одной либеральной собаки, я позволю ему бегать без поводка.
- Хозяин, ты понимаешь, в чём разница между беспривязной собакой и цепной? – спросил Джек, преданно заглядывая мне в глаза.
- Наверно, зависть к свободе.
- Правильно, это нас и губит. По природе, как ты сам догадываешься, мы собаки любим свободу.
- Провозглашаете этим самым либерализм, - улыбнулся я.
- Вот именно. Но любовь к хозяину и его защита от посторонних злых сил делает нас патриотами. Мы с тобою в негласном союзе, не так ли, хозяин?
- Ты мыслишь в правильном направлении.
- Благодарю за комплимент. Вот мы и добрались до самой сути: твой дом - мой дом! Твой участок приусадебный – моя территория!
- Опять в точку!
- Так у нас с тобою, хозяин, державное мышление, а вот бродячие псы – те безродные космополиты и конченые либералы!
- Всё это довольно любопытно и в принципе заслуживает внимания, но почему же ты сам любишь побегать без поводка, порою довольно долго, пребывая чёрт-те где?
- Зов природы, хозяин. Ведь проклятые либералы ставят метки буквально на каждой штакетине, подбираясь к нам всё ближе. Моя задача – стирать их метки и ставить свои. Таким образом, я отмечаю границы нашей империи. Ох, погубят нас когда-нибудь проклятые космополиты.
- Ты прав трижды, Джек. Человеку и собаке должно быть хорошо, но хорошо бывает только там, где ты родился и где твой дом. А бродячую собаку уже не посадишь на цепь, потому как у неё своя логика от долгого пребывания на свободе. Но, но… если не врать себе, свобода – это очень и очень здорово!.. А может – это счастье?
- Психология бомжа! Собака всей земли, понимаете ли!.. Свобода должна быть предусмотрена только для умного человека, хозяин. Каждой собаке это понятно. Для дурака свобода ни к чему – глупость сотворит.
- Джек, что там, впереди? – спросил я, вглядываясь вдаль.
- Сейчас сбегаю, посмотрю. Ах, да ничего особенного – рыба. Полно рыбы на обочине – тухнет, воняет.
- На обочине истории?.. А с какой стороны она гниёт?
- Кажется, со всех сторон.
- Приехали, однако! Плохо, если государством начали руководить рыбы.
- Ясен пень, хозяин. Я бы их за пятки, за пятки!..
- А кто там ещё, Джек?
- Художники, хозяин. Жабры красят.
Мы подошли поближе. Действительно, целая группа творческой интеллигенции раскрашивала киноварью гнилые жабры дохлой рыбы.
- Слава КПСС! – воскликнул я.
- Воистину слава! – ответили хором.
- Что, поменялись приоритеты?
- Да не говорите! Сначала соцреализм, но нас уважали, теперь капреализм – тошнит уже.
- Переходите на пейзаж, мой вам совет. Дерево никогда не обидится на то, что не похоже на себя. По крайней мере, оно не источает такие дурные запахи… Только выкиньте эту дурацкую киноварь, пишите закаты охрой красной. Я тоже когда начинал увлекаться живописью, писал всё кадмием, а надо земельными, природными красками…
Я взял чужой этюдник и начал энергично набрасывать контуры большой картины.
- Хозяин, ты пишешь маслом прямо по небу.
- Небо, Джек, основа из основ: все краски неба – краски земли, а краски земли – краски неба. Главное - попадать в тон.
Я махал пустой кистью по воздуху, изображая нечто значительное, эпическое… так мне казалось. Вокруг столпились художники, на лицах которых было написано величайшее удивление.
- Какая экспрессия!.. Какой колорит!.. – восклицали они.
Меня распирало от похвал, казалось, я вот-вот лопну от своей значительности. В конце работы, когда лёг последний мазок, послышались аплодисменты, и мои глаза закрылись от удовольствия.
Открыв глаза, я увидел полутёмный свод зала сельского дворца культуры. Сцена была ярко освещена и на ней дёргались тряпичные куклы.
- Я только что написал великолепную картину, - прошептал я, наклонившись к соседу. – Но не вижу её. Она случайно не у вас?
- Здрасьте, я ваша тётя! – дохнул он чесноком. - Мы картины не покупаем, не до жиру… Вы лучше смотрите спектакль.
- А о чём там?
- О жизни, о жизни … Вишь, как вон тот крутится!..
- Так его же за веревочку дёргают, вот он и того…
- Да заткнётесь вы или нет?! Не дают представление глядеть! – донеслось грозное из первых рядов. – Вот бы этих скотов на сцену да подёргать за одно место!
- А ну-ка, подайте их сюда! – зарычала высокая тёмная фигура, приподнимаясь с кресла.
- Это кто? – испугался я.
- Это который всё знает, - зашептал сосед. – Чистый зверь! В депутаты нынче избирается по околовсяческому округу. Сидим тихо, а то…
- Что «а то»? – спросил я шёпотом.
- Мозги начнут выносить, вот что.
- А где мои мозги? – зарычал тот, который всё знает, поднимаясь на сцену. – Выносите мне мои мозги!
- Вот они, вот они, - забегала вокруг него высокая тощая женщина. Она сдёрнула с большого медного подноса парчёвую накидку, под которой лежала кучка серого вещества. – Вот они, - повторила она хриплым, прокуренным голосом, - целые сутки пролежали возле телевизора, подзарядились. Как и велено было – айкью высокое!
- Вставляй в голову. Ишь, развели тут кукольный театр! Нечего игры играть – разговор разговаривать будем!
Все притихли, глядя на странную процедуру закладки мозга в черепную коробку. Хозяин мозга кряхтел и сопел. Вставная челюсть от чрезмерного усердия выпала и покатилась куда-то за кулисы. Наконец крышка черепа захлопнулась, и он начал:
- Дорогие друзья, все наши успехи, как в прошлом, так и теперь, всё, чего мы достигли, объясняется прежде всего тем, что мы опирались, опираемся и будем всегда опираться на то, что нам всегда служило опорой, и в связи с этим заявляю и обещаю в дальнейшем переобещать всё раннее обещанное…
- Хлопци, шо вин каже? – послышалось приглушеное за спиной.
- Вин каже, шо сало жрать меньше надо, - ответили ему.
- А горилку?
- Горилку будэм нюхать, а салом губы мазать.
- Оптимизация, а як же!?.. Перестройка!..
- Инновация… Приватизация!..
- Канализация… хватэ вже!.. Злякаться можна!
- Дорогие друзья, - продолжал депутат. – Все наши успехи, как в прошлом, так и теперь зиждятся и будут в дальнейшем продолжать зиждиться… зиждется… что-то заело или кажется?.. А где же, товарищи, бурные аплодисменты? В этом месте они должны быть!
- По-моему, он повторяется, - заметил кто-то. – Я слышал эту фразу тридцать лет назад!
- Не шумите, товарищи-господа! – выкрикнула толстая и некрасивая женщина в красной косынке, постучав по стеклянному графину длинным ногтем. – Вас тут, как грязи, а депутат один.
Я внимательно огляделся – действительно, я всё ещё находился в непролазной грязи. Негодуя, что меня занесло непонятно куда, на какую-то сомнительную встречу с каким-то депутатом, я начал прилагать физические усилия, чтобы выбраться из этого топкого места. Стены ДК давно расступились в стороны, потолок исчез, и все избиратели в одночасье оказались там, где и я, и это успокаивало – вместе мы сила…
- Та цэ не грязь, цэ ж гивно! - хрюкнул уже знакомый голос.
- Ничего страшного – привычная среда обитания! – ответили.
«Выборы, выборы!.. кандидаты ироды!..» - неслось небезызвестное из огромных динамиков.
- Вы за кого будете голосовать? – послышался сзади елейный голос.
Разглядеть говорившего не было возможности, потому как над головой низко порхал, словно птица, белый и пушистый депутат. С него иногда летел пух.
- Я против всех буду!
- Так нельзя. Нет такой графы.
- А что-нибудь интереснее, кроме этой курицы, есть?..
- Есть графа «Пошли вы все!..»
- Неужели?..
- Обсуждать кандидатуры накануне выборов не рекомендуется! – крикнул депутат. - И рот раскрывать без надобности – тоже! Рот нужен только для принятия пищи, не более. Мозги тоже нуждаются в подпитке, и нет лучшей пищи для ума, чем каша в голове!
В странностях этих выборов не было никаких сомнений: всё нереально – избиратели по уши в грязи, а рот не дают раскрывать… чувствую - мычать разрешено. Понимаю - это единственное средство передачи информации для текущего своеобразного момента, поэтому попытка разлепить губы – тщетна, они плотно сжаты, как у спящего. Сотни лет плотно сжаты. «Сон разума порождает чудовищ» - пульсирует электрический нерв сознания, пробивая густую кашу абсурда.
Депутат, покружив над моей головой, подлетел к урне для голосования и, протиснувшись в её узкую черную щель, закудахтал.
- Ну, вот уже и результат! – воскликнул член избиркома, вынимая из урны и разглядывая свежее теплое яйцо. – Избиратели сделали правильный выбор! Не успел, понимаешь, одепутатиться, а уже – результат!
- Так это ж – болтун! – появилось передо мной лицо пожилой тётки. Лицо это было крупным – на весь экран. – Где вы его взяли?
Я вздрогнул от неожиданности, потому как только что собирался побриться и пойти на работу, сразу же после заключительной речи члена избиркома, не понимая, правда, каким образом я из этого места выберусь.
- Это – болтун! – повторила возмущенно тётка. Она поднесла яйцо к яркой лампочке, показывая его внутренность, потом приложила к моему уху и потрясла им. Там противно захлюпало.
От потрясения мне хотелось расплакаться. Яйцо, конечно же, было старым. Сколько оно пролежало в густых зарослях клёна, неизвестно.
- Мальчик, будь внимателен в следующий раз, - сказала уже спокойно тетка. – Потряси его или посмотри сквозь солнышко, болтуна нетрудно определить.
- А человек может быть болтуном? – спросил я у неё.
- Очень даже может, – сказала тётка. – И основной смысл жизни таких- паразитирование. Когда человек работает, ему некогда болтать. Ну, кто там следующий с яйцами?!.. – крикнула она поверх моей головы. – Если их нет – могу продать по сходной цене, со скидкой - на тухлые! На свежие тоже со скидкой, но с большой накидкой! Также скидки на автомобиль, выгода до ста сорока тысяч!
- Обнаглели, уже не стесняются заявлять о своей выгоде! – бурчали вокруг. – Мущина, вы берёте этот автомобиль или нет? – толкнули меня в спину. – И вообще, кажется, вы здесь не стояли! Граждане, этот мущина стоял здесь?
- Конечно, стоял! С самого рождения стоял! – огрызнулся я. – И на мебель стоял, и на машину!
- Граждане покупатели! – закричала зычно тётка. – Больше не занимайте очередь! То, что выкинули, уже давно закончилось!
- А какое оно было? – заволновалась очередь.
- Оно всякое было. Длинное и зеленое, толстое и пахучее, но его совсем мало было…
- Сколько бы его ни было, у нас всё равно нет денег, - отозвались в толпе.
- Может быть, есть смысл увеличить пенсии и зарплаты, хотя бы на уровень инфляции?
- На уровень инфляции – это круто, господа! Тут хотя бы на три-четыре процента деньжат наскрести!.. – прозвучало из громкоговорителя. – Но боюсь, что и этого не будет! В общем – денег нет, но вы держитесь!
- Обидно… – шептала старуха, косая и горбатая. Она рылась заскорузлыми пальцами в узелке, но тот оказался туго набитым влажной землёй. – Мать сыра земля завсегда поможет, - бормотала она.
Если бы у меня приняли то куриное яйцо, то деньги я бы, конечно, отдал старухе. Она чем-то напоминала мне мать, которую я давно не видел.
А как давно, не мог вспомнить. Было ощущение, что она где-то рядом со мной, но почему-то её нет… При каких же обстоятельствах мы расстались?..
И тут мою голову пронзила догадка: она на рынке. Конечно же, на рынке! Где же ей ещё бывать!?
Пробежав вдоль и поперёк весь колхозный рынок, я не обнаружил своего родного человека. Спинами в два ряда сидели торговки, зазывая покупателя, но матери почему-то не было. Она часто продавала малину гранёными стаканами по двадцать копеек. Если бы она была на месте, то непременно послала б меня в малинник дорывать остальную созревшую ягоду. Ведь благодаря яблокам и малине мы немного вылезли, как говорится, из нужды.
На месте землянки теперь стоит новый саманный дом с деревянными полами, в котором почему-то никто давно не живёт. Там только ласточки вьют гнезда. Это я обнаружил тут же, уйдя с рынка.
Вернувшись назад, спрашивал у торговок:
- Вы не видели здесь женщину с мальчиком похожим на меня? Ну, женщину с ягодой и мальчишку, уплетающего мороженое?
Торговки засмеялись звонко, от души. Они смеялись, хватаясь за животы и показывая на меня пальцем.
- Дедушка, ты себя в зеркало видел? – сквозь слёзы выдавила одна.
Я, не оценив этой злой шутки, побрёл куда глаза глядят. Хотел вернуться к ним и сказать в ответ что-нибудь оскорбительное, но передумал.
Дойдя до места, где когда-то у меня раскрылся чемодан, набитый яблоками, когда я, вытягивая детские руки, нёс его к рынку, к моему величайшему удивлению, я увидел чемодан на том же месте, и из него продолжал вываливаться перезрелый белый налив.
Я бросился, как когда-то, собирать яблоки, насколько мне позволяла детская прыткость, но сочные жёлтые плоды прокатывлись мимо моих рук. Они катились, подпрыгивая, раня нежные бока по бесконечной, как сама жизнь, дороге.
- Я помогу тебе собрать яблоки, – сказала молодая и красивая женщина, наклоняясь к разбегающимся во все стороны налитым солнцем медовым шарам. Она лукаво улыбалась, глядя бесстыдно в мои глаза, и, поймав один, поднесла его к губам. Плод хрустнул тонкой кожурой, обдав моё лицо ароматными брызгами.
- Ты меня любишь? – спросила она, не дав опомниться.
- Ты кто? – удивился я.
- Как тебе не стыдно!
Напрягая память, я стал припоминать странные встречи, которые так и не состоялись. Может быть, она любила меня, но не я её. И как можно вспомнить то, что давно поросло высоким кипреем? Запах конфетно-яблочный помнится до сих пор, а вот её лицо нет. Мало ли всяких лиц промелькнуло с тех пор… Хотя много не бывает, как и запахов детства. Можно смеяться, но как пахнет первый велосипед – известно только мне, так же как и первая гроза... Всё в этом мире – только моё. Мир во мне и я в нём – прекрасный тандем! Не будет меня, не будет и мира. Я царь своих ощущений и желаний: явь могу воспринимать сном, а сон явью, и споры по этому поводу неуместны. Весь мир со всеми своими переплетениями, словно моток шерстяных ниток, который я держал в широко расставленных детских руках, моток, постепенно тающий и убегающий упругой нитью на клубок матери. Она сматывала и сматывала нити в клубок, пока я не остался с пустыми руками. Внутри этого яркого клубочка были мои сны и надежды. Теперь этот клубок разматываю я, разматываю до последнего виточка, и скоро он закончится…
- Как тебе не стыдно! – повторила укоризненно молодая и красивая. - Ничего не помнят только в бразильских сериалах. Как всё глупо…
- Это всё ерунда, вот я вам расскажу другую историю! – взвизгнул фальцетом белоголовый старик, непонятно откуда взявшийся.
- Мне не нужно никаких историй! Я сам история! – воскликнул я. - Что может быть интереснее этого чемодана яблок?.. Я так и не донёс его до рынка, а там ждала меня мама. То есть я донёс, но яблоки все были размочалены!.. Представляете – белый налив, и вдруг всё это – хрясть!.. Ну, кто их купит после этого?
- Всё понятно, молодой человек, я вам скажу только одно, не знакомьтесь с девицами лёгкого поведения. Эта молодая особа… - он скосил глаза в сторону женщины, доедающей яблоко, - эта особа – настоящее воплощение зла. Она буквально вчера обещала любить меня до гроба, а теперь строит глазки вам. О, боже, как это пошло, пошло и печально!
- Она что же, жила с вами? Это ваша супруга?
- Нет, нет! Не супруга, но они все одинаковые, поверьте! Вчера ночью она привела в дом любовника, и они занимались знаете чем?
- Догадываюсь.
- Да нет же! Они читали «Капитал» Маркса.
- Любопытно, - я посмотрел в сторону молодой женщины, но та уже исчезла. - И всего-то?!
- Нет, этим не закончилось. Потом её любовник напился и избил её отца.
- А вы откуда знаете?
- Я живу внизу и всё слышал.
- И никуда не позвонили?
- Почему, звонил! И в милицию звонил, и в полицию – никто трубку не берёт. А знаете, как он орал: иди сюда, сука, убью!
- Так убийство было или нет?
- Нет, но морду её папашки он шибко уделал. Крови-и-ща была!.. Да всё потому, что старый хрыч подслушивал за дверью. Он думал, что там сплошная, хе-хе, эротика!.. А там, хе-хе, сплошная политика! Эх, беда с этими коммунистами! Убили власть советов! Как тот Тарас Бульба: я породил тебя, говорит, я тебя и убью! Но кровища, я вам скажу, была страшная, как в семнадцатом году, и всё оттого, что носатый он. Так он, любовник этот, всё в нос ему, всё в нос кулачищем!.. Немного и мне перепало… Я тоже подслушивал. Скажу вам в назидание, не отращивайте себе большой нос и не суйте его куда попало – все беды от этого.
- Интернетом надо пользоваться, а не подслушивать. Настоящий бытовой идиотизм, не более! – воскликнул я в сердцах.
Старик всплакнул, утирая скупую слезу рукавом полинялой рубашки. Он был такого же роста, как я, к тому же удивительно похож на меня самого.
- А кто же все-таки она? – спросил я старца.
- Да откуда я знаю. Она живёт наверху.
- А вы где живёте?
- Я внизу. И поверьте, я нисколько вам не соврал. Время - читать Маркса.
- Может, время собирать камни?
- А, делайте что хотите! – помахал на прощание старик сухонькой рукою. – Им, гагарам, недоступно… тело жирное в утёсах… - запел он слабым голосом, удаляясь в туман. – Мы с тобой братья по несчастью-ю-ю!..
- Братья по несчастью – это ладно, братья по разуму – никогда! – крикнул ему вдогонку я. - Пороть вас на конюшне нужно! Главное в жизни - не переступать черту, и никакого Маркса не нужно! Определили место, накормили, сиди и не вякай!
- Золотые слова, молодой человек! – вновь донеслось фальцетом. – А как вы отнесётесь к тому, что я заберу ваш чемодан?
Из кленовых пыльных зарослей вышел, отряхивая одежду, гражданин затрапезного вида и неопределенного возраста. В руках старый портфель, на голове шляпа. Глаза колючие, маленькие – энкэвэдэшные.
- Не удивляйтесь, это я, и я никуда не уходил. Просто зашел в кустики, понимаете ли, нужду справить. А хорошо вы сказали про черту!.. Вот если бы каждый гражданин осознавал это в полной мере, то у нас никаких эксцессов бы не происходило. Так что по поводу вашего чемодана?
- Ну, во-первых, это мой чемодан. Во-вторых, вы не имеете никакого права забирать его, – возмутился я.
- Ну, может, забирать я его и не буду, а вот на наличие наркотиков проверить бы не мешало.
- Глупости. Я всё детство провел в опийном маке, и никто никогда даже не заикнулся о каких-то наркотиках.
- Звучит любопытно, но было так давно… И я знаю, к сожалению, пацанов семидесятых, пристрастившихся под старость к этой гадости, несмотря на то, что собирали маковые коробочки под звуки горна и дробь барабана.
Человек с портфелем обошел чемодан со всех сторон, понюхал шумно воздух, раздувая ноздри.
- Всё чисто, а жаль… мы могли бы с вами неплохо время провести, нюхнув порцию-другую…
- Вы знаете, - сказал я, глядя в его маленькие свиные глазки, - я и так время неплохо провожу. Тут столько всяких событий наворочено с какой-то чертовщиной вдобавок.
- А может, это сон?
- Почему вы так решили?
- Чертовщина только во сне появляется.
- Тогда вы чертовщина? Ведь вы внезапно выскочили из кустов.
- Ну и что!? Разве сидеть в кустах запрещено? Тем более, я вам сказал – нужду справлял, а тут вы со своим чемоданом. Кстати, где он?
- Вы на нём давно сидите. Приватизировали всё-таки, а ведь он мой.
- Вы хотите сказать, молодой человек, что это народное достояние, не менее?
- Да хотя бы и так! Мой отец на него горбатился, бабка с дедом!.. Всё мое детство прошло при чемодане!
- Но у вас зато есть приватизационный чек! Вы сможете сколько хотите приватизировать таких чемоданов! Столько – просто жуть!.. Дом можно построить из одних только чемоданов. А так к чему он вам? Для чемоданного настроения? Один какой-то несчастный чемоданишко! Не мелочитесь, друг мой! Всё хорошо, прекрасная маркиза!.. Всё хорошо, всё хорошо! – загнусавил он.
Я нисколько не сомневался, что со мной общается чиновник. К тому же с какой-то значительной должностью, потому как сразу схватился за мою собственность, объявляя её своей. Так, может, и правда у меня не было никакой собственности, а всё приснилось? Если это сон, то чёрт с ним, пусть забирает чемодан, но если это не сон…
- Верните мне мой чемодан! – потребовал я решительно.
- Вы что, опять хотите отнять и поделить?! – возмутился незнакомец. – Это нечестно! И мы это уже проходили! Вы только что украли у меня мой чемодан, когда я завернул за кустики, теперь утверждаете, что я у вас его стырил! Вы уверены, что изначально чемодан принадлежал вам? Где свидетели? Ау-у.. где свидетели, ну хотя бы Иеговы?
- Здесь были старик и молодая красивая женщина.
- Старик давно умер, я был на его похоронах, а молодуха понятия о вас не имеет.
Мне стало стыдно: может, действительно я ничего и не имел, к чему этот сыр-бор…
Почему-то вдруг захотелось курить, хотя знаю – бросил, лет десять назад бросил.
Действительно, доски гроба трещали, вспучиваясь, словно изнутри на них что-то напирало. Я понимал – дед Василь даже мертвый продолжал расти, соизмеряя параметры своего тела с параметрами той тяжелой войны, которая длилась четыре года.
- Вы протез с собою заберёте или как? – скрипнул голос за спиной.- А впрочем, неважно, покойный обойдётся и без него.
Я не обернулся на голос. Мне было неприятно видеть окружающих лицемеров, которые волновались лишь неожиданным ростом мертвеца.
- Скорее, скорее! – визжали они. – Скоро никакой земли не хватит, чтобы спрятать тело!
Я понимал – спрятать последнего русского солдата той страшной войны, возможно, и земного шара не хватит.
- Дед Василь, как вы там? – постучал я в крышку гроба.
- Терпимо, – глухо ответили оттуда. – И вы терпите... пока терпится. Терпилы вы мои!..
Гроб еле протиснулся в узкую яму, и то благодаря усилиям прыщавого рэпера, который подпрыгивал на крышке, пронзая небо татуированными пальцами. Присмотревшись, обнаружилось – крышка вовсе не крышка, а некое подобие сцены, сколоченное наспех. Рэпер захлёбывался скороговоркой:
Мы молодые и зелёные,
Пойло пьём палёное,
Мы всем довольные
И песни поём прикольные!..
Мы сникерса поколение,
Мы не любим Ленина.
Крысы, поблёскивая стеклами очков, плакали от умиления. Почему-то они все походили на мрачного Берию, отчего стало страшно и холодно. Одна крыса бросилась плясать вприсядку, напевая: «Берия, Берия, вышел из доверия!.. А товарищ Маленков надавал поджопанков!»
Потом грянул салют в виде раскатистого грома – это торжествовала природа, заявляя – всё преходяще, и я сама тоже… Но думать о том, что наша планета тоже не вечна – страшно. Она должна существовать всегда, иначе вся эта мирская суета совершенно не имеет смысла.
Я не знал, что делать с протезом. Как летательное средство он уже не годился, потому как являлся только придатком к бывшему телу-аэроплану. Если бы он не отстегнулся во время резкого пикирования, то неизвестно, где бы находился я, и потому, особо не мудрствуя, я воткнул деревянную культю прямо в могильный холм. Пусть будет обелиском. Соки земли, бурно бродившие, тут же дали подпитку старой деревяшке и она, проснувшись, выбросила тонкие ветви карагача. Это происходило прямо на моих глазах: ветки удлинялись, крепчая древесным телом, и уже через пару минут над могилой выросло мощное молодое дерево, подпирая широкой кроной серое, тяжелое небо.
Пошел дождь. Под мелкой, но густой листвой было сухо, уютно. О существовании каких-то крыс уже давно позабыто, а может, всё это приснилось… Всегда, в таких случаях бывает трудно отделить навязчивые образы сна от реалий жизни. До сознания каким-то образом доходило, внезапно, как проблеск молнии – «это сон, не более»… Череда событий не может так быстро мелькать, хотя в самой реальности, в моменты бодрствования, за секунду может случиться самое невероятное - это смерть, которая не бывает осознанной до её появления, а уже после отсутствует сама способность её осознания. В других же случаях невероятные события свершаются так же быстро, но не так смертельно: слова «вы уволены» круто меняют жизненную установку, ломая неподготовленную психику, но я уже этого не боюсь, я стар, и седая борода свидетельствует об этом. Во сне я могу быть человеком любого возраста, любого периода не только моей прошедшей жизни, но и любого исторического отрезка моей страны – на то воля сновидений.
Я напрягаюсь, вглядываясь в бесконечно высокое дерево с множеством крепких ветвей, из которых можно так же бесконечно много настрогать протезов для будущих калек от будущих войн. «Глупые мысли» – ловлю себя на том.
Покинув последнее пристанище деда Василя, шел, подставляя себя крупным градинам, яростно бившим по моей тощей фигуре. Шел, не понимая сути происходящих моментов, принимая за должное всё до мелочей, из которых вырастало то главное, что давало ход дальнейшим, весьма странным событиям. Грязь под ногами чавкала, хлюпала, квакала, свистела, стонала. Крупный град не доставлял абсолютно никаких неудобств, отсутствовали даже синяки на лице и теле, словно по нему били не крупные ледяные окатыши, а нечто мягкое, фетровое. С этой данностью моё естество соглашалось безропотно, впитывая как текущий момент бытия, так и текущую за шиворот воду.
Дорога была широкой и грязной, как Владимирский тракт на картине Левитана, и приводя в некоторое уныние. Но тут же, внезапно, пришло ощущение, что она непременно приведёт в светлое будущее, потому как впереди появились рабочие в ярких оранжевых спецовках, настраивая на мажорный лад. На подходе обнаружилась удивительная картина необычной технологии ремонта ям на дороге. Нельзя сказать, что многие из рабочих были таджиками, но и отрицать этого тоже нельзя. Среди толпы мелькали лица и славянской внешности, которым гастарбайтеры давали мастер-класс по моментальной укладке асфальта.
Главных ингредиентов, к моему великому удивлению, гипса и свежих коровьих испражнений, имелось в достатке. То и другое размешивалось и плюхалось прямо в грязь. Коровы мычали, пасясь у обочины, их люди в оранжевых спецовках доили и забирали лепёшки. Кто-то громко выражал мнение, что гипс, если его добавлять в молоко, даст больше эффекта и прибыли, нежели при ремонте дорог. Достаточно, якобы, запустить коров на дорогу, и всё само по себе устаканится.
- Дураки вы все! – выкрикивал им некто тучный из «ГАЗика», с кузовом под брезентовым верхом.
Машина по самый бампер сидела в колее, давая то задний, то передний ход. Трансмиссия визжала, а выхлопная труба хрюкала, как свинья, густо дымя и отрыгивая жидкой грязью.
- Идите к нам, мил человек! – позвали меня.- Мы тут решаем весьма важные вопросы. И нам крайне необходима свежая голова.
- Я бы не сказал, что она свежая, - заглянул я в «ГАЗик», - тут такого насмотрелся, пока шел.
- Дайте понюхаю вашу голову, - попросила тучная фигура, не показываясь из машины. – Нет, рыбой не пахнет.
- А причём здесь рыба и моя голова?
- А рыба, уважаемый, всегда с головы пахнет!.. Залезайте к нам, а то промокнете окончательно.
Не зная для чего, я протиснулся на заднее сиденье и уловил носом рыбий запах. В салоне стоял полумрак, и фигуры, сидящие впереди, явно не хотели себя обнаруживать в настоящем виде, но я догадывался – это рыбы. Присмотревшись, убедился, что это именно так. На месте водителя сидел тощий пескарь, а самый импозантный и тучный пассажир – сом.
- В партию не желаете вступить? А то ходите тут, бродите!..– спросил, не оборачиваясь, он. Я испугался не столько важного, усатого сома, сколько партии - ведь неизвестно, в какую партию меня приглашали.
- А она у нас всегда одна, - поймал меня сом на мысли. – Какую партию мы ни создаём – всегда КПСС получается. Разве вы не знали об этом? А чтобы не ошибиться в выборе, вступайте прямо в КПСС.
- Я как-то, знаете ли, привык быть беспартийным, - расхрабрился я. – А зачем я вам, собственно, нужен?
- Потому что вы не рыба… вы тоже будете вонять, но не с головы, а пока разберутся с этим, много воды утечёт. Но даже если вы и не рыба, я вас запросто могу проглотить, если пойдёте вразрез с партийной линией.
- Вот так сразу?
- А почему бы и нет? Ну, можем ещё для начала прижучить слегка!.. Если откаты не будете делать.
Сом обернулся ко мне. В его внешности ничего странного и страшного. Ну, импозантен, по-рыбьи чист кожей, по-рыбьи выбрит, глаза – рыбьи, усы и галстук.- Лучше сразу прижучить, - ответил я ему.
- Тогда забирай эту самую Жучку и валяй отсюда! – пискнул тощий пескарь, а мы дальше будем колею раздалбливать!
- Ты тоже дурак, - сказал на прощание сом. – Вы все дураки! Вы даже не можете правильный состав асфальта приготовить. Лепёха должна сначала хорошо подсохнуть, а потом её катком закатывают, одну на одну, как торт «Наполеон», а уже сверху гипсом посыпают, - хохотнул сом.
«Рыба, а ещё и смеётся», - подумал я, выбираясь из авто.
– Жучка, ты где? За мной!
Вместо Жучки из «ГАЗика» выскочил мой Джек и бросился облизывать руки, лицо. Это было так неожиданно! Хорошо, что непонятно чья Жучка осталась где-то там с непонятными рыбами, издающими тухлый запах.
Я люблю собак. Собака тоже имеет специфический запах, но это животное выигрывает в преданности к тебе. «Чем больше узнаю людей, тем больше люблю собак» - подмечено верно. А если это так, то я с Джеком на правильном пути, и пока вокруг не видно ни одной либеральной собаки, я позволю ему бегать без поводка.
- Хозяин, ты понимаешь, в чём разница между беспривязной собакой и цепной? – спросил Джек, преданно заглядывая мне в глаза.
- Наверно, зависть к свободе.
- Правильно, это нас и губит. По природе, как ты сам догадываешься, мы собаки любим свободу.
- Провозглашаете этим самым либерализм, - улыбнулся я.
- Вот именно. Но любовь к хозяину и его защита от посторонних злых сил делает нас патриотами. Мы с тобою в негласном союзе, не так ли, хозяин?
- Ты мыслишь в правильном направлении.
- Благодарю за комплимент. Вот мы и добрались до самой сути: твой дом - мой дом! Твой участок приусадебный – моя территория!
- Опять в точку!
- Так у нас с тобою, хозяин, державное мышление, а вот бродячие псы – те безродные космополиты и конченые либералы!
- Всё это довольно любопытно и в принципе заслуживает внимания, но почему же ты сам любишь побегать без поводка, порою довольно долго, пребывая чёрт-те где?
- Зов природы, хозяин. Ведь проклятые либералы ставят метки буквально на каждой штакетине, подбираясь к нам всё ближе. Моя задача – стирать их метки и ставить свои. Таким образом, я отмечаю границы нашей империи. Ох, погубят нас когда-нибудь проклятые космополиты.
- Ты прав трижды, Джек. Человеку и собаке должно быть хорошо, но хорошо бывает только там, где ты родился и где твой дом. А бродячую собаку уже не посадишь на цепь, потому как у неё своя логика от долгого пребывания на свободе. Но, но… если не врать себе, свобода – это очень и очень здорово!.. А может – это счастье?
- Психология бомжа! Собака всей земли, понимаете ли!.. Свобода должна быть предусмотрена только для умного человека, хозяин. Каждой собаке это понятно. Для дурака свобода ни к чему – глупость сотворит.
- Джек, что там, впереди? – спросил я, вглядываясь вдаль.
- Сейчас сбегаю, посмотрю. Ах, да ничего особенного – рыба. Полно рыбы на обочине – тухнет, воняет.
- На обочине истории?.. А с какой стороны она гниёт?
- Кажется, со всех сторон.
- Приехали, однако! Плохо, если государством начали руководить рыбы.
- Ясен пень, хозяин. Я бы их за пятки, за пятки!..
- А кто там ещё, Джек?
- Художники, хозяин. Жабры красят.
Мы подошли поближе. Действительно, целая группа творческой интеллигенции раскрашивала киноварью гнилые жабры дохлой рыбы.
- Слава КПСС! – воскликнул я.
- Воистину слава! – ответили хором.
- Что, поменялись приоритеты?
- Да не говорите! Сначала соцреализм, но нас уважали, теперь капреализм – тошнит уже.
- Переходите на пейзаж, мой вам совет. Дерево никогда не обидится на то, что не похоже на себя. По крайней мере, оно не источает такие дурные запахи… Только выкиньте эту дурацкую киноварь, пишите закаты охрой красной. Я тоже когда начинал увлекаться живописью, писал всё кадмием, а надо земельными, природными красками…
Я взял чужой этюдник и начал энергично набрасывать контуры большой картины.
- Хозяин, ты пишешь маслом прямо по небу.
- Небо, Джек, основа из основ: все краски неба – краски земли, а краски земли – краски неба. Главное - попадать в тон.
Я махал пустой кистью по воздуху, изображая нечто значительное, эпическое… так мне казалось. Вокруг столпились художники, на лицах которых было написано величайшее удивление.
- Какая экспрессия!.. Какой колорит!.. – восклицали они.
Меня распирало от похвал, казалось, я вот-вот лопну от своей значительности. В конце работы, когда лёг последний мазок, послышались аплодисменты, и мои глаза закрылись от удовольствия.
Открыв глаза, я увидел полутёмный свод зала сельского дворца культуры. Сцена была ярко освещена и на ней дёргались тряпичные куклы.
- Я только что написал великолепную картину, - прошептал я, наклонившись к соседу. – Но не вижу её. Она случайно не у вас?
- Здрасьте, я ваша тётя! – дохнул он чесноком. - Мы картины не покупаем, не до жиру… Вы лучше смотрите спектакль.
- А о чём там?
- О жизни, о жизни … Вишь, как вон тот крутится!..
- Так его же за веревочку дёргают, вот он и того…
- Да заткнётесь вы или нет?! Не дают представление глядеть! – донеслось грозное из первых рядов. – Вот бы этих скотов на сцену да подёргать за одно место!
- А ну-ка, подайте их сюда! – зарычала высокая тёмная фигура, приподнимаясь с кресла.
- Это кто? – испугался я.
- Это который всё знает, - зашептал сосед. – Чистый зверь! В депутаты нынче избирается по околовсяческому округу. Сидим тихо, а то…
- Что «а то»? – спросил я шёпотом.
- Мозги начнут выносить, вот что.
- А где мои мозги? – зарычал тот, который всё знает, поднимаясь на сцену. – Выносите мне мои мозги!
- Вот они, вот они, - забегала вокруг него высокая тощая женщина. Она сдёрнула с большого медного подноса парчёвую накидку, под которой лежала кучка серого вещества. – Вот они, - повторила она хриплым, прокуренным голосом, - целые сутки пролежали возле телевизора, подзарядились. Как и велено было – айкью высокое!
- Вставляй в голову. Ишь, развели тут кукольный театр! Нечего игры играть – разговор разговаривать будем!
Все притихли, глядя на странную процедуру закладки мозга в черепную коробку. Хозяин мозга кряхтел и сопел. Вставная челюсть от чрезмерного усердия выпала и покатилась куда-то за кулисы. Наконец крышка черепа захлопнулась, и он начал:
- Дорогие друзья, все наши успехи, как в прошлом, так и теперь, всё, чего мы достигли, объясняется прежде всего тем, что мы опирались, опираемся и будем всегда опираться на то, что нам всегда служило опорой, и в связи с этим заявляю и обещаю в дальнейшем переобещать всё раннее обещанное…
- Хлопци, шо вин каже? – послышалось приглушеное за спиной.
- Вин каже, шо сало жрать меньше надо, - ответили ему.
- А горилку?
- Горилку будэм нюхать, а салом губы мазать.
- Оптимизация, а як же!?.. Перестройка!..
- Инновация… Приватизация!..
- Канализация… хватэ вже!.. Злякаться можна!
- Дорогие друзья, - продолжал депутат. – Все наши успехи, как в прошлом, так и теперь зиждятся и будут в дальнейшем продолжать зиждиться… зиждется… что-то заело или кажется?.. А где же, товарищи, бурные аплодисменты? В этом месте они должны быть!
- По-моему, он повторяется, - заметил кто-то. – Я слышал эту фразу тридцать лет назад!
- Не шумите, товарищи-господа! – выкрикнула толстая и некрасивая женщина в красной косынке, постучав по стеклянному графину длинным ногтем. – Вас тут, как грязи, а депутат один.
Я внимательно огляделся – действительно, я всё ещё находился в непролазной грязи. Негодуя, что меня занесло непонятно куда, на какую-то сомнительную встречу с каким-то депутатом, я начал прилагать физические усилия, чтобы выбраться из этого топкого места. Стены ДК давно расступились в стороны, потолок исчез, и все избиратели в одночасье оказались там, где и я, и это успокаивало – вместе мы сила…
- Та цэ не грязь, цэ ж гивно! - хрюкнул уже знакомый голос.
- Ничего страшного – привычная среда обитания! – ответили.
«Выборы, выборы!.. кандидаты ироды!..» - неслось небезызвестное из огромных динамиков.
- Вы за кого будете голосовать? – послышался сзади елейный голос.
Разглядеть говорившего не было возможности, потому как над головой низко порхал, словно птица, белый и пушистый депутат. С него иногда летел пух.
- Я против всех буду!
- Так нельзя. Нет такой графы.
- А что-нибудь интереснее, кроме этой курицы, есть?..
- Есть графа «Пошли вы все!..»
- Неужели?..
- Обсуждать кандидатуры накануне выборов не рекомендуется! – крикнул депутат. - И рот раскрывать без надобности – тоже! Рот нужен только для принятия пищи, не более. Мозги тоже нуждаются в подпитке, и нет лучшей пищи для ума, чем каша в голове!
В странностях этих выборов не было никаких сомнений: всё нереально – избиратели по уши в грязи, а рот не дают раскрывать… чувствую - мычать разрешено. Понимаю - это единственное средство передачи информации для текущего своеобразного момента, поэтому попытка разлепить губы – тщетна, они плотно сжаты, как у спящего. Сотни лет плотно сжаты. «Сон разума порождает чудовищ» - пульсирует электрический нерв сознания, пробивая густую кашу абсурда.
Депутат, покружив над моей головой, подлетел к урне для голосования и, протиснувшись в её узкую черную щель, закудахтал.
- Ну, вот уже и результат! – воскликнул член избиркома, вынимая из урны и разглядывая свежее теплое яйцо. – Избиратели сделали правильный выбор! Не успел, понимаешь, одепутатиться, а уже – результат!
- Так это ж – болтун! – появилось передо мной лицо пожилой тётки. Лицо это было крупным – на весь экран. – Где вы его взяли?
Я вздрогнул от неожиданности, потому как только что собирался побриться и пойти на работу, сразу же после заключительной речи члена избиркома, не понимая, правда, каким образом я из этого места выберусь.
- Это – болтун! – повторила возмущенно тётка. Она поднесла яйцо к яркой лампочке, показывая его внутренность, потом приложила к моему уху и потрясла им. Там противно захлюпало.
От потрясения мне хотелось расплакаться. Яйцо, конечно же, было старым. Сколько оно пролежало в густых зарослях клёна, неизвестно.
- Мальчик, будь внимателен в следующий раз, - сказала уже спокойно тетка. – Потряси его или посмотри сквозь солнышко, болтуна нетрудно определить.
- А человек может быть болтуном? – спросил я у неё.
- Очень даже может, – сказала тётка. – И основной смысл жизни таких- паразитирование. Когда человек работает, ему некогда болтать. Ну, кто там следующий с яйцами?!.. – крикнула она поверх моей головы. – Если их нет – могу продать по сходной цене, со скидкой - на тухлые! На свежие тоже со скидкой, но с большой накидкой! Также скидки на автомобиль, выгода до ста сорока тысяч!
- Обнаглели, уже не стесняются заявлять о своей выгоде! – бурчали вокруг. – Мущина, вы берёте этот автомобиль или нет? – толкнули меня в спину. – И вообще, кажется, вы здесь не стояли! Граждане, этот мущина стоял здесь?
- Конечно, стоял! С самого рождения стоял! – огрызнулся я. – И на мебель стоял, и на машину!
- Граждане покупатели! – закричала зычно тётка. – Больше не занимайте очередь! То, что выкинули, уже давно закончилось!
- А какое оно было? – заволновалась очередь.
- Оно всякое было. Длинное и зеленое, толстое и пахучее, но его совсем мало было…
- Сколько бы его ни было, у нас всё равно нет денег, - отозвались в толпе.
- Может быть, есть смысл увеличить пенсии и зарплаты, хотя бы на уровень инфляции?
- На уровень инфляции – это круто, господа! Тут хотя бы на три-четыре процента деньжат наскрести!.. – прозвучало из громкоговорителя. – Но боюсь, что и этого не будет! В общем – денег нет, но вы держитесь!
- Обидно… – шептала старуха, косая и горбатая. Она рылась заскорузлыми пальцами в узелке, но тот оказался туго набитым влажной землёй. – Мать сыра земля завсегда поможет, - бормотала она.
Если бы у меня приняли то куриное яйцо, то деньги я бы, конечно, отдал старухе. Она чем-то напоминала мне мать, которую я давно не видел.
А как давно, не мог вспомнить. Было ощущение, что она где-то рядом со мной, но почему-то её нет… При каких же обстоятельствах мы расстались?..
И тут мою голову пронзила догадка: она на рынке. Конечно же, на рынке! Где же ей ещё бывать!?
Пробежав вдоль и поперёк весь колхозный рынок, я не обнаружил своего родного человека. Спинами в два ряда сидели торговки, зазывая покупателя, но матери почему-то не было. Она часто продавала малину гранёными стаканами по двадцать копеек. Если бы она была на месте, то непременно послала б меня в малинник дорывать остальную созревшую ягоду. Ведь благодаря яблокам и малине мы немного вылезли, как говорится, из нужды.
На месте землянки теперь стоит новый саманный дом с деревянными полами, в котором почему-то никто давно не живёт. Там только ласточки вьют гнезда. Это я обнаружил тут же, уйдя с рынка.
Вернувшись назад, спрашивал у торговок:
- Вы не видели здесь женщину с мальчиком похожим на меня? Ну, женщину с ягодой и мальчишку, уплетающего мороженое?
Торговки засмеялись звонко, от души. Они смеялись, хватаясь за животы и показывая на меня пальцем.
- Дедушка, ты себя в зеркало видел? – сквозь слёзы выдавила одна.
Я, не оценив этой злой шутки, побрёл куда глаза глядят. Хотел вернуться к ним и сказать в ответ что-нибудь оскорбительное, но передумал.
Дойдя до места, где когда-то у меня раскрылся чемодан, набитый яблоками, когда я, вытягивая детские руки, нёс его к рынку, к моему величайшему удивлению, я увидел чемодан на том же месте, и из него продолжал вываливаться перезрелый белый налив.
Я бросился, как когда-то, собирать яблоки, насколько мне позволяла детская прыткость, но сочные жёлтые плоды прокатывлись мимо моих рук. Они катились, подпрыгивая, раня нежные бока по бесконечной, как сама жизнь, дороге.
- Я помогу тебе собрать яблоки, – сказала молодая и красивая женщина, наклоняясь к разбегающимся во все стороны налитым солнцем медовым шарам. Она лукаво улыбалась, глядя бесстыдно в мои глаза, и, поймав один, поднесла его к губам. Плод хрустнул тонкой кожурой, обдав моё лицо ароматными брызгами.
- Ты меня любишь? – спросила она, не дав опомниться.
- Ты кто? – удивился я.
- Как тебе не стыдно!
Напрягая память, я стал припоминать странные встречи, которые так и не состоялись. Может быть, она любила меня, но не я её. И как можно вспомнить то, что давно поросло высоким кипреем? Запах конфетно-яблочный помнится до сих пор, а вот её лицо нет. Мало ли всяких лиц промелькнуло с тех пор… Хотя много не бывает, как и запахов детства. Можно смеяться, но как пахнет первый велосипед – известно только мне, так же как и первая гроза... Всё в этом мире – только моё. Мир во мне и я в нём – прекрасный тандем! Не будет меня, не будет и мира. Я царь своих ощущений и желаний: явь могу воспринимать сном, а сон явью, и споры по этому поводу неуместны. Весь мир со всеми своими переплетениями, словно моток шерстяных ниток, который я держал в широко расставленных детских руках, моток, постепенно тающий и убегающий упругой нитью на клубок матери. Она сматывала и сматывала нити в клубок, пока я не остался с пустыми руками. Внутри этого яркого клубочка были мои сны и надежды. Теперь этот клубок разматываю я, разматываю до последнего виточка, и скоро он закончится…
- Как тебе не стыдно! – повторила укоризненно молодая и красивая. - Ничего не помнят только в бразильских сериалах. Как всё глупо…
- Это всё ерунда, вот я вам расскажу другую историю! – взвизгнул фальцетом белоголовый старик, непонятно откуда взявшийся.
- Мне не нужно никаких историй! Я сам история! – воскликнул я. - Что может быть интереснее этого чемодана яблок?.. Я так и не донёс его до рынка, а там ждала меня мама. То есть я донёс, но яблоки все были размочалены!.. Представляете – белый налив, и вдруг всё это – хрясть!.. Ну, кто их купит после этого?
- Всё понятно, молодой человек, я вам скажу только одно, не знакомьтесь с девицами лёгкого поведения. Эта молодая особа… - он скосил глаза в сторону женщины, доедающей яблоко, - эта особа – настоящее воплощение зла. Она буквально вчера обещала любить меня до гроба, а теперь строит глазки вам. О, боже, как это пошло, пошло и печально!
- Она что же, жила с вами? Это ваша супруга?
- Нет, нет! Не супруга, но они все одинаковые, поверьте! Вчера ночью она привела в дом любовника, и они занимались знаете чем?
- Догадываюсь.
- Да нет же! Они читали «Капитал» Маркса.
- Любопытно, - я посмотрел в сторону молодой женщины, но та уже исчезла. - И всего-то?!
- Нет, этим не закончилось. Потом её любовник напился и избил её отца.
- А вы откуда знаете?
- Я живу внизу и всё слышал.
- И никуда не позвонили?
- Почему, звонил! И в милицию звонил, и в полицию – никто трубку не берёт. А знаете, как он орал: иди сюда, сука, убью!
- Так убийство было или нет?
- Нет, но морду её папашки он шибко уделал. Крови-и-ща была!.. Да всё потому, что старый хрыч подслушивал за дверью. Он думал, что там сплошная, хе-хе, эротика!.. А там, хе-хе, сплошная политика! Эх, беда с этими коммунистами! Убили власть советов! Как тот Тарас Бульба: я породил тебя, говорит, я тебя и убью! Но кровища, я вам скажу, была страшная, как в семнадцатом году, и всё оттого, что носатый он. Так он, любовник этот, всё в нос ему, всё в нос кулачищем!.. Немного и мне перепало… Я тоже подслушивал. Скажу вам в назидание, не отращивайте себе большой нос и не суйте его куда попало – все беды от этого.
- Интернетом надо пользоваться, а не подслушивать. Настоящий бытовой идиотизм, не более! – воскликнул я в сердцах.
Старик всплакнул, утирая скупую слезу рукавом полинялой рубашки. Он был такого же роста, как я, к тому же удивительно похож на меня самого.
- А кто же все-таки она? – спросил я старца.
- Да откуда я знаю. Она живёт наверху.
- А вы где живёте?
- Я внизу. И поверьте, я нисколько вам не соврал. Время - читать Маркса.
- Может, время собирать камни?
- А, делайте что хотите! – помахал на прощание старик сухонькой рукою. – Им, гагарам, недоступно… тело жирное в утёсах… - запел он слабым голосом, удаляясь в туман. – Мы с тобой братья по несчастью-ю-ю!..
- Братья по несчастью – это ладно, братья по разуму – никогда! – крикнул ему вдогонку я. - Пороть вас на конюшне нужно! Главное в жизни - не переступать черту, и никакого Маркса не нужно! Определили место, накормили, сиди и не вякай!
- Золотые слова, молодой человек! – вновь донеслось фальцетом. – А как вы отнесётесь к тому, что я заберу ваш чемодан?
Из кленовых пыльных зарослей вышел, отряхивая одежду, гражданин затрапезного вида и неопределенного возраста. В руках старый портфель, на голове шляпа. Глаза колючие, маленькие – энкэвэдэшные.
- Не удивляйтесь, это я, и я никуда не уходил. Просто зашел в кустики, понимаете ли, нужду справить. А хорошо вы сказали про черту!.. Вот если бы каждый гражданин осознавал это в полной мере, то у нас никаких эксцессов бы не происходило. Так что по поводу вашего чемодана?
- Ну, во-первых, это мой чемодан. Во-вторых, вы не имеете никакого права забирать его, – возмутился я.
- Ну, может, забирать я его и не буду, а вот на наличие наркотиков проверить бы не мешало.
- Глупости. Я всё детство провел в опийном маке, и никто никогда даже не заикнулся о каких-то наркотиках.
- Звучит любопытно, но было так давно… И я знаю, к сожалению, пацанов семидесятых, пристрастившихся под старость к этой гадости, несмотря на то, что собирали маковые коробочки под звуки горна и дробь барабана.
Человек с портфелем обошел чемодан со всех сторон, понюхал шумно воздух, раздувая ноздри.
- Всё чисто, а жаль… мы могли бы с вами неплохо время провести, нюхнув порцию-другую…
- Вы знаете, - сказал я, глядя в его маленькие свиные глазки, - я и так время неплохо провожу. Тут столько всяких событий наворочено с какой-то чертовщиной вдобавок.
- А может, это сон?
- Почему вы так решили?
- Чертовщина только во сне появляется.
- Тогда вы чертовщина? Ведь вы внезапно выскочили из кустов.
- Ну и что!? Разве сидеть в кустах запрещено? Тем более, я вам сказал – нужду справлял, а тут вы со своим чемоданом. Кстати, где он?
- Вы на нём давно сидите. Приватизировали всё-таки, а ведь он мой.
- Вы хотите сказать, молодой человек, что это народное достояние, не менее?
- Да хотя бы и так! Мой отец на него горбатился, бабка с дедом!.. Всё мое детство прошло при чемодане!
- Но у вас зато есть приватизационный чек! Вы сможете сколько хотите приватизировать таких чемоданов! Столько – просто жуть!.. Дом можно построить из одних только чемоданов. А так к чему он вам? Для чемоданного настроения? Один какой-то несчастный чемоданишко! Не мелочитесь, друг мой! Всё хорошо, прекрасная маркиза!.. Всё хорошо, всё хорошо! – загнусавил он.
Я нисколько не сомневался, что со мной общается чиновник. К тому же с какой-то значительной должностью, потому как сразу схватился за мою собственность, объявляя её своей. Так, может, и правда у меня не было никакой собственности, а всё приснилось? Если это сон, то чёрт с ним, пусть забирает чемодан, но если это не сон…
- Верните мне мой чемодан! – потребовал я решительно.
- Вы что, опять хотите отнять и поделить?! – возмутился незнакомец. – Это нечестно! И мы это уже проходили! Вы только что украли у меня мой чемодан, когда я завернул за кустики, теперь утверждаете, что я у вас его стырил! Вы уверены, что изначально чемодан принадлежал вам? Где свидетели? Ау-у.. где свидетели, ну хотя бы Иеговы?
- Здесь были старик и молодая красивая женщина.
- Старик давно умер, я был на его похоронах, а молодуха понятия о вас не имеет.
Мне стало стыдно: может, действительно я ничего и не имел, к чему этот сыр-бор…
Почему-то вдруг захотелось курить, хотя знаю – бросил, лет десять назад бросил.