Ирина Прищепова. Исток Ангары – ворота Байкала ч.3

Нередко приходилось Елене быть вдали от Байкала, и она с тоской провожала поезда, мчащиеся в сторону малой родины, туда, где в тайге рассыпаны жарки, где плещется Байкал, где вытекает из него стремительная Ангара. А ночами снилась ей «Байкала синяя вода».
Елена Викторовна больше десяти лет работала в газете «Советская молодёжь, в последние годы она была литературным консультантом. При ней пришли в газету молодые журналисты, которые станут известными писателями: Валентин Распутин, Александр Вампилов, Альберт Гурулёв, Марк Сергеев, Анатолий Кобенков. Они делали в журналистике первые шаги и считали себя учениками Елены Жилкиной. Александр Вампилов был очень благодарен ей за уроки и как-то назвал её «своей литературной мамой». Большим потрясением стало для Елены Викторовны сообщение о гибели Вампилова, который утонул в Байкале возле её родного листвянского берега, у истока Ангары. Она посвятила Александру стихотворение «Принимаю шторм». Появилось оно потому, что телефон Елены Жилкиной был похож на телефон диспетчерской порта, а тогда метеослужба передавала по телефону прогнозы для судов, ведь они могли попасть в шторм. Особенно опасались за теплоходы, которые вели плоты. Случалось, плоты разбивала стихия. И брёвна долго плавали по озеру, потом тонули. Сначала один конец бревна уходил глубоко под воду, а другой какое-то время ещё оставался у самой поверхности. На такое бревно-топляк натолк­нулась лодка, в которой плыл Вампилов. От удара она перевернулась...

– Примите шторм, –
мне в телефон кричат.
Я слушаю и радуясь, и веря.
А ветер вдруг
без стука,
сгоряча,
в мой тихий дом
распахивает двери...
Какая свежесть
разлита вокруг!
Я к грозным тучам
выхожу с доверьем,
ловлю
летящих капель дробный звук
и слышу,
как сражаются деревья...
...Врывайся, вихрь,
я не задёрну штор,
не спрячусь в страхе,
не забьюсь под крышу...
Ты слышишь, жизнь,
Я принимаю шторм,
любовь,
ты слышишь?
Последнее отпущенное ей время Елена Жилкина провела в Москве, где и умерла. Но свою малую родину она никогда не забывала.
С середины 40-х до середины 50-х годов в Иркутске жил поэт Юрий Левитанский. «Каждый выбирает по себе женщину, религию, дорогу...», – сказал он в своих стихах. Он выбрал для себя тяжёлую дорогу: ушёл добровольцем на Великую Отечественную войну в самом её начале, окончив два курса Московского института философии, литературы и истории им. Н. Г. Чернышевского. Начинал он военный путь рядовым, затем стал командиром отделения, а заканчивал литературным сотрудником фронтовых газет. И с окончанием Великой Оте­чественной его военная служба продолжилась: он оказался на войне с Японией. А несколько месяцев спустя его перевели в Иркутск, в состав Восточно-Сибирского округа, и в городе на Ангаре он служил ещё два года. Военный стаж Левитанского составляет 14 лет. В Иркутске, наконец, он демобилизовался. С Иркутском связана судьба Левитанского-поэта. Здесь в 1948 году вышла первая книга поэта – «Солдатская дорога». В Иркутске он заведовал литературной частью музыкального театра, долгое время был литературным консультантом по работе с молодёжью в отделении Союза писателей. Писатели проводили «литературные понедельники» при редакции газеты «Советская молодёжь». Поэт Сергей Иоффе, будучи девятиклассником, ходивший на эти понедельники, так сказал о Левитанском: «Те понедельники, когда заседаниями литературного объединения руководил Юрий Левитанский, были для нас (да и для всех) особенными. Словно бы отступало куда-то всё мелкое, ненастоящее, суетное, и сама Поэзия владела нами в эти часы...»
Юрий Левитанский любил Иркутск. Городу на Ангаре он посвятил стихи, которые стали песней – «Песней о нашем городе», долгие годы звучавшей на Иркутском радио. В ней есть такие строки:

Когда мы шли военными дорогами
В сраженьях и походах боевых,
За падями таёжными далёкими
Ты снился мне в землянках фронтовых.
Студёный ветер дует от Байкала,
Деревья белые в пушистом серебре.
Родные улицы, знакомые кварталы...
Город мой, город на Ангаре.

А дальше он объясняется в любви Ангаре, на берегах которой привольно раскинулся город Иркутск:

Тебе волной звенеть и песней славиться,
Огни зальют таёжные края.
Река моя, любовь моя, красавица,
Суровая таёжница моя!
Юрий Левитанский, живя вблизи Байкала, конечно же, хотел увидеть сибирское море. И вот он отправился на машине к истоку Ангары. Ехал он ещё по старому тракту. Автодорогой с современным дорожным покрытием тракт станет только в начале 1960-х годов. О первой встрече с Байкалом поэт рассказал в стихотворении «Путь к Байкалу»:
Вы помните песню про славное море?

О парус,
летящий под гул баргузина!
...Осенние звёзды стояли над логом,
осенним туманом клубилась низина.
Потом начинало светать понемногу.
Пронзительно пахли цветы полевые...
Я с песнею тою
пускался в дорогу,
Байкал для себя открывая впервые.
Вернее, он сам открывал себя.
Медленно
машина взбиралась на грань перевала.
За петлями тракта,
за листьями медными
тянуло прохладой и синь проступала.
И вдруг он открылся.
Открылась граница
Земли и лазури, зарёй освещённой:
Как будто он вышел, желая сравниться
С прекрасною песней, ему посвящённой.
И враз побежали мурашки по коже,
сжимало дыханье всё туже и туже.
Он знал себе цену.
И спрашивал:
– Что же,
Похоже на песню, а может, похуже?
Наполнен до края дыханьем солёным
Горячей смолы, чешуи омулиной.
Он был голубым,
Синеватым, зелёным, горел ежевикой
и дикой малиной.
Вскипала на гальке волна ветровая,
Крикливые чайки к воде припадали,
И как ни старался я, рот открывая,
Но в море, но в море слова пропадали.
И думалось мне под прямым его взглядом,
Что, как ни была бы ты, песня, красива,
Ты меркнешь,
Когда открывается рядом
Живая,
Земная,
Всесильная сила.

Повидал Юрий Левитанский и Кругобайкалку, он проехал по ней на поезде. Диковинные мысы, уходящие в бесконечные глубины, отвесные скалы, поросшие деревьями, цветами и травами, длинные туннели, прорубленные в скалистых горах, высокие мосты над живописными речками, акведуки из каменных плит – всё это поразило поэта, и он не мог не написать стихи об этой удивительно красивой дороге:

И вот расступаются горы,
Уходят гряда за грядой,
Зелёный глазок семафора –
Над синей байкальской водой.
Дежурный, давай отправленье!
Пусть ветер свистит и поёт –
Нам по сердцу скорость движенья,
сквозного движенья вперёд.

Участником войны с Японией 1945 года был иркутянин Марк Давидович Сергеев (настоящая фамилия Гантваргер). Марк Сергеев был поэтом, прозаиком, общественным деятелем, был главным редактором журнала «Ангара», 15 лет руководил Иркут­ской писательской организацией. Он автор 60 книг. Среди них книги для детей, поэтические сборники, исторические повести, исследовательские книги о Пушкине, декабристах и о Байкале.
Марк Сергеев очень любил Иркутск и посвятил ему стихи, которые стали песней. Она звучала по всей стране и долгие годы была неофициальным гимном городу, а с 2016 стала – официальным. В этих стихах он называет любимый Иркутск столицей таёжной Сибири, серединой Земли и говорит, что иркутяне за тысячи вёрст сердцем увидят огни своего города и отличат свой город от множества других городов: «Хоть есть города и красивей, и выше, / Но где бы пути иркутян ни легли, / Они тебя видят, они тебя слышат,/ Любимый Иркутск, середина Земли!»
Марк Давидович очень любил природу, особенно Байкал. Он говорил, что природа везде прекрасна: и в джунглях, и в Арктике, и в тайге, и даже в пустыне. «И все же есть в мире места,– писал он, – в которых природа выстроила самые заветные свои палаты, куда собрала поистине музейные чудеса, где в полную силу проявились и её титаническая мощь, и её материнская нежность, её любовь ко всему живому и её мистическое чувство гармонии. Немного найдётся уголков на земле, где можно узреть одновременно детство, юность, молодость, старость и даже глубокую древность мира и в то же время его предсказуемую будущность, сосредоточенные на едином, неповторимо созданном пространстве. Одно из таких заветных мест – загадочный Байкал. Мы приходим к нему, и нас поражают его одухотворённость, его живая суть, необозримые пространства и неожиданные метаморфозы. На глазах, с каждой минутой, меняется цвет байкальской воды – от нежно-голубого, как ранняя незабудка, до пронзительно-синего; и, словно брызги его вод, выплеснутые в пространство дерзким ветром, синеют в скальных берегах чистейшие, небесные прожилки лазурита, редчайшего камня-самоцвета. А вскоре вода может стать сверкающе-серой, как серебряная руда в горах Забайкалья, потом свинцовой или чёрной, как уголь в ближайших каменных копях... Конечно, впечатления от краткого пребывания у заветных берегов и даже плавания по дышащей, меняющей цвета шири – разительны. Но когда ты проводишь на Байкале день, месяц, год, всю жизнь, впечатления эти нисколько не ослабевают. Ибо за каждым мысом, входящим остро или плавно в ослепительную синеву, сокрыты новые и новые тайны... На Байкале всё загадочно – и скала, и дерево, и птица, и сама байкальская вода... И мы верим, что священное сибирское море, его приворотная вода, его несравненные берега вечно будут облагораживать душу человека, служить ему примером чистоты, естественности и благородства...»
Согласна я с Марком Сергеевым: впечатления от нашего моря не ослабевают независимо от длительности общения с ним. Прожила у Байкала всю жизнь и каждый день стараюсь бывать на поберегу, увидеть переменчивость чудесных пейзажей, которые не могут наскучить. Фотографируя море, убедилась, насколько разным и всегда прекрасным может быть одно и то же место в разное время года, в разное время суток. А порой значительные перемены могут произойти даже в течение минуты...
Марк Давидович часто бывал у истока Ангары, в Листвянке и порту Байкал. Любил смотреть на синеву озера с высоты: «Чем выше в гору, тем Байкал видней...» Поэт подолгу смотрел на Байкал, который «...весь – до донышка – просвечен, / И весь – до капельки – родной». Смотрел на убегающую от Байкала Ангару. Для него эти два чуда природы очень много значили. Он удивлялся людям, не видевшим ни Байкала, ни Ангары: «И если, друг, ты накопил года, / и даже повидал чудес немало, / но Ангары не видел и Байкала / – то, что, скажи мне, видел ты тогда?».
Байкалу и Ангаре Марк Сергеев посвятил немало строк. Вот часть его стихотворения об истоке:

Когда висит июльская жара,
до самой кости землю пригревая,
рукой прохладной горы разрывая,
из моря вылетает Ангара.

Вода свита в тугой упругий жгут,
река летит крылато и картинно,
пока её не приструнят плотины
и радугу над лесом не зажгут.
Пойдёт огонь – как бы река сама:
быть городом среди берёз и сосен...
Но лето тает, и приходит осень,
а вслед за ней – сибирская зима

Сугробы – словно слитки серебра,
у берега байкальского – торосы,
но, посрамив всесильные морозы,
открытой грудью дышит Ангара.

И что с того, что холод так жесток,
что белый пар над волнами витает,
О, как она отважно вылетает,
как дерзок и стремителен поток!..

Бывал Марк Сергеев на истоке Ангары не только в тёплое время года, но и зимой. Смотрел на густые испарения не замерзающего зимой истока, наблюдал за зимующими здесь во множестве птицами: «Но не всё вокруг замерзает. Парят горячие источники, в крутой мороз в них можно искупаться: над тёплой водой держится слой прогретого воздуха. Не замерзает и дымится, дымится морозным паром исток Ангары – дочери Байкала. Здесь, на открытой воде, зимуют гоголи, крохали, утки, морянки и другие птицы, которые из Прибайкалья обычно улетают на юг. Они добывают пищу в воде, ныряют, вылавливая разнообразных рачков и червей. А вечером отправляются в глубь байкальского простора, где спят, спрятавшись от ветра в торосах. Жизнь их полна опасностей, но они не знают другой земли, и это открытое пространство – исток Ангары – притягивает их навеки».
«Времена года на Байкале» Марка Сергеева содержат замечательные описания байкальской природы, согревающие душу. Их хочется читать и перечитывать. И приятно, что автор, мастер байкальских зарисовок, видит и ценит этот дар в других. Во «Временах года» он приводит цитату с описанием зимнего Байкала учёного Михаила Михайловича Кожова: «В ясные солнечные дни, которые так обычны в зимнее время в Восточной Сибири, Байкал, закованный в лёд, особенно красив. Когда солнце скрывается за горизонтом, розово-фиолетовое сияние заливает безбрежную ледяную гладь, вдали на гольцах (так называются непокрытые лесом горные вершины. – М.С.) ярко блестят снега и розовеют покрытые тайгой подножья и склоны хребтов. Сквозь прозрачный лёд, лишённый снегового покрова, вдоль берегов отчётливо видно дно, выстланное песками или глыбами слабо окатанного камня, ярко-зелеными колониями губок и другими обитателями дна.
Но обычная тишина зимних вечеров время от времени сменяется целой гаммой звуков: то слышится грозный гул от далёких разрывов льда или протяжный стон от небольших близких разрывов и надвигов льда, то совсем рядом раздаются громовые удары и на глазах во льду внезапно появляется широкая щель, из которой проступает вода. Всё это производит на непривычного человека сильное и нередко жуткое впечатление. Особенно усиливается эта «симфония» закованного в лёд озера в начале зимы».
Михаил Михайлович Кожов – один из выдающихся учёных Байкала. Замечательным исследователем Байкала была и его дочь Ольга Михайловна. Они много раз проезжали через исток, добираясь от Иркутска к Байкалу, путешествовали по озеру, кропотливо его изучали и оставили большое научное наследие.
К сожалению, время, в которое они работали на Байкале, оказалось тревожным: был построен первый каскад Иркутской ГЭС на Ангаре, а на славном море задумали построить целлюлозно-бумажный комбинат.
Когда началось строительство Иркутской ГЭС, Михаил Михайлович в своей работе «О биологических последствиях колебаний уровня Байкала» сказал, что Байкал начал играть роль водохранилища. Он был против сооружения прорези в истоке Ангары, чтобы большой поток воды хлынул на турбины, для чего предполагалось взорвать Шаман-камень. Этот горе-проект, к счастью, не был осуществлён.
Строительство Байкальского комбината вызвало протесты многих учёных. Вся страна переживала за Байкал. Пришли времена, когда Байкал, сильный и могучий, стал нуждаться в защите человека от человека. Михаил Кожов и другие учёные провели исследования, доказавшие пагубное влияние сбросов БЦБК на экосистему уникального озера. Михаил Михайлович утверждал, что работа комбината даёт значительные загрязнения, и они распространяются по озеру из-за циркуляции вод. И это приведёт к смене фауны и флоры, эндемики будут вытесняться неприхотливыми обитателями обычных водоёмов. В результате исчезнут особенности Байкала, выделяющие его из множества озёр, и он станет обычным водоёмом. А этого допустить нельзя. «Байкал должен быть сохранён во всей его первобытной величественной красоте и целостности, с его кристально-чистыми водами, великолепной горной тайгой, украшающей берега Великого озера, с его уникальной древнейшей фауной и флорой», – говорил Михаил Кожов.
В 1969 году вышел на экраны фильм «У озера» режиссёра Сергея Герасимова. Прототипом профессора, защитника Байкала, Александра Александровича Бармина стал Михаил Михайлович Кожов, так как он был храбрым защитником Байкала, протестовавшим против строительства на берегу священного озера промышленного комбината.
Любовь к Байкалу Михаила Михайловича Кожова прошла через всю его жизнь, и остался он лежать навечно на берегу озера-моря, в посёлке Большие Коты.
А в Листвянке похоронен другой защитник Байкала – учёный-биолог, академик РАН Григорий Иванович Галазий. Григорий Иванович был директором Лимнологического института, что находится у истока Ангары. Окна его кабинета выходили на Байкал. По инициативе Галазия на первом этаже института был создан Музей байкаловедения, который стал визитной карточкой Байкала, его посещают туристы со всего мира, бывающие в Листвянке.
Григорий Иванович читал лекции о Байкале, проводил экскурсии. Он написал книгу «Байкал в вопросах и ответах», где ответил на 979 интересующих многих людей вопросов. Книга эта издавалась шесть раз.
Всю жизнь Галазий занимался исследованием Байкала, который очень любил. Когда над озером нависла опасность, Галазий встал на его защиту и этому делу был верен до конца жизни. Он утверждал, что к Байкалу нужно относиться бережно, доказывал, что целлюлозно-бумажный комбинат наносит большой вред озеру. Чтобы отстаивать Байкал, он стал депутатом Государственной Думы. И приложил немало усилий, чтобы был принят «Закон об охране озера Байкал». Валентин Распутин сказал о Галазии, что «...люди, знавшие его, не могли представить, как он может пойти на какой-то компромисс, если речь идёт о Байкале... Это действительно был «рыцарь без страха и упрёка», который не раз подставлял под удар и свою судьбу, и свою карьеру во имя достижения благородной цели». И ещё хочу привести одну цитата Валентина Григорьевича: «… Уж чего-чего, а твёрдости и прочности у Григория Ивановича хватало, в этом он был «элементом» редким, не имущим в людях широкого распространения. Но Байкалу в самый тяжёлый период его существования во второй половине XX века потребовался такой человек, и он из недр народа явился...»
Писатель Валентин Григорьевич Распутин родился на Ангаре, и она для него много значила. С ней были связаны его первые в жизни воспоминания. Валентин Григорьевич писал о своих детских впечатлениях: «Ангара ... поразила меня волшебной красотой и силой, я не понимал, что это природа, существующая самостоятельно от человека миллионы лет, мне представлялось, что это она принесла нас сюда, расставила в определённом порядке избы и заселила их семьями». Время было трудное, деревня жила бедно, и выручали огороды, тайга и, конечно же, Ангара. «А какие острова были на Ангаре, какие острова!» – восклицает он и говорит, что думал, будто Ангара принесла и расставила их для радости людей и для их подкорма в голодные годы.
В детстве Валентин Распутин любил всматриваться в ангарскую воду и видел «что-то такое, не соединяющееся в образ, но зримое, взрослым глазам неподвластное». «И не может же быть, чтобы я ничего там не высмотрел и не занёс в свою душу, что-то такое, что сделало её чувствительной и подвижной», – сказал он.
От Ангары «есть-пошли» его книги. Река и родная деревня давали писателю сюжеты, давали героев. Ведь в основном прообразами героев его книг стали односельчане. И судеб односельчан хватило бы ещё на многие книги.
Писатель говорил, что его деревня Аталанка стояла на двух сокровищах – на Ангаре и тайге. К сожалению, сейчас не осталось ни того и ни другого. «Не стало Ангары, молодой, быстрой и завораживающей, в которую я беспрестанно заглядывался в детстве. Теперь она, обузданная плотинами, изъезженная, распухшая, гнилая, лежит в беспамятстве, теряя своё имя».
Валентин Григорьевич боролся за Ангару, и в основном благодаря ему не были построены две плотины, которые планировалось построить после Богучанской ГЭС.
Писатель с горечью говорил, что понятие цивилизации исчезло, а «появилось новое обозначение жизни: устойчивое развитие». И бездуховный и безнравственный мир не остановится перед дальнейшим уничтожением природы...
Много сил и таланта отдал Валентин Григорьевич и в борьбе за Байкал. Сразу после Великой Оте­чественной войны море-озеро стало вызывать беспокойство в правящих кругах. Да, Байкал уникален, всего в нём сполна, он благотворно действует на душу, но естественной отдачи мало: надо работать! И первое дело, которое ему нашли, было сооружение прорези в истоке, о которой говорилось выше. Всерьёз обсуждался «проект поразительной смелости и новаторства – подложить под Шаман-камень в истоке Ангары тридцать тонн аммонита и рвануть, чтобы байкальская вода беспрепятственно хлынула на турбины ангарских гидростанций... Ведь этак можно завалить алюминием весь мир! Шаман–камень не взорвали только потому, что нашлись, слава Богу, учёные, которые припугнули вероятностью непредвиденного геологического смещения».
К счастью, Шаман-камень не взорвали. Осталась цела визитная карточка нашего истока, но всё же перемены с камнем-скалой произошли. После затоп­ления в 1956 году на поверхности осталась торчать его макушка. На старых фото, сделанных до затопления, он поднимается из воды намного выше...
С 1974 года шесть лет «летами, а не годами» жил Валентин Распутин в нашем посёлке, в домике, стоящем у самого берега Байкала, недалеко от истока Ангары. Он часто гулял вдоль берега, в задумчивости смотрел на плещущие волны. В одном из очерков он сказал, что последним пропел сыновью песню Ангаре со словами, которые она в него наплескала. Немало дали ему и наплески Байкала. Уже одно то, что он написал в нашем посёлке две своих великих повести – «Прощание с Матёрой» и «Живи и помни», говорит о многом. Наши края можно увидеть и в других произведениях автора.
Байкал и Ангара у истока нераздельны. Ангара несёт в северные земли байкальскую чистейшую воду, в которой, как сказал Виктор Петрович Астафь­ев, «создатель омывал новорождённых ангелов, прежде чем пустить их в небо, и оттого у них такие белые, нежные, лебединые крылья». Вода в реке и в море-озере бесконечно долгое время оставалась хрустальной, и сквозь неё было видно даже самые мелкие камешки.
Рождённый этой землёй, Распутин любил море и Кругобайкалку, протянувшуюся по берегу почти на 90 километров. Он уходил по железной дороге подальше от посёлка, где не ходит ни один человек, забирался на крутые горы и, присев на какой-нибудь камень, смотрел на Байкал, забывая себя, теряя ощущение времени. Однажды он смотрел на Святое море, на исток с вершины горы из Листвянки, размышлял о судьбе Ангары и наслаждался удивительными, пленительными пейзажами. И оставил лирические строки нам, читателям: «Было чему удивляться: понизу, по льду, полог света шёл справа налево, там поднимался в горы, разворачивался и плыл в обратную сторону, к Толстому мысу. Да, всю свою золотистую ткань, всю свою горячую, а затем и тёплую щедрость снизало солнце в эту огромную волшебную чашу, в это неиссякаемое лоно, рождающее Ангару, и теперь, опустошённое, меднистое, отгоревшее, садилось на краю горизонта на невесть откуда взявшееся небольшое облако, похожее на белого оленя в прыжке с подогнутыми ногами и разлохмаченным хвостом. С того места, где я стоял, солнце уже опустилось за тёмную горбушку мыса, а облако, только что напоминавшее оленя в стремительном прыжке, точно скинув с себя оседлавшее его солнце и изуродовавшись от ожога, ничего поэтического из себя, кроме скомканной белой шкуры, больше не представляло. А на противоположной, на утренней стороне небосклона, над горами в розовом снегу, вдруг выплыли белой стайкой кружевные облачные фигурки, одна занятней и диковинней другой, красивые и веселые в своей маскарадной неузнаваемости, и поспешили вдоль горизонта вправо, как оказалось, под прямоток западающего солнца. Лёгкая и широкая, во всю правую боковину Байкала, заскользила по льду тень, медленно разматываясь и пригашая его золотистое свечение. Перед горами тень испарилась, горы по-прежнему лежали в солнечном свете, густом, настоенном, влипшем в могучие каменные изваяния. Стайка облаков, не рассыпаясь, заняла своё место чуть поперёд гор и в минуту запылала таким пурпурным восторгом, такой гранатовой сочностью, что и лёд под этим фантастическим новым светилом опять заалел, и кругобайкальский берег выступил всеми своими складчатыми ярусами. И чем глубже закатывалось солнце, чем плотнее ложились сумерки на Ангару, тем ярче и волшебней окрылялось огненными волшебными жар-птицами небо над Байкалом, и тем смелей и вдохновенней продолжал накладывать краски невидимый художник. Я ещё долго стоял на каменистом выступе скалы, приближённый, казалось, к тайным и могучим силам неба. И долго-долго теплились, не затухая, горы, овал самой дальней из них, высящейся за поворотом, мерцал негасимой оплывшей свечой; облака самородными зорьками висели над Байкалом; на льду трепетали всполохи. И всё так же было тепло, бархатный воздух ласкал лицо, и с души не сходил восторг».
Сохранить великолепие, неповторимость и мощь Байкала и Ангары, рассказать о них талантливо и проникновенно – в этом, по-видимому, был смысл жизни Валентина Распутина.
После того, как Валентин Григорьевич уехал из нашего посёлка, его любимый домик на Байкале не пустовал, в нём поселился и уже более сорока лет живут поэт Владимир Петрович Скиф и его семья. Наши места давно стали ему родными, никто столько о них не написал, сколько Владимир Петрович. Стихи, посвящённые Байкалу, вошли в его книгу «Он место в космосе искал».
Скиф приезжает в свой дом обычно весной, когда «Ещё от ветра стынут пальцы,/ Но солнце негу с неба льёт. / И начинает рассыпаться / Игольчатый байкальский лёд». Приехав, соскучившись по Байкалу, сидит у дома и подолгу слушает говор моря. А в лазурном небе плывут лёгкие облачка, «как будто весенние льдины небесная движет река».
Воду поэт и его семья пьют байкальскую. До недавнего времени они носили её вёдрами: «К Байкалу с вёдрами спускаясь,/ Мы раздвигали облака...»
Согревает солнце байкальскую землю, пробивается трава, зелёным листочным пушком покрывается лес, распускаются первые цветы. С большой нежностью поэт говорит о наших маленьких, но стойких и смелых первоцветах, похожих на цыплят: «Байкал-медведь во льдах-валежниках / Ещё не чёсан и свинцов, / А по горе бегут подснежники, / Как будто выводки птенцов».
Перед наступлением летней поры поэт обращается к лету с просьбой: «Расцвети, моё лето, раскинься/ Прибайкальским зыбучим ковром, /Райским деревом к сердцу придвинься,/ Воспылай земляничным костром». И просит наполнить его карманы стихами.
И долгожданное лето приходит. Оно вдруг «взорвётся крапивою, лопухами, как мамонт, ушастыми, лебедою, как дева, красивою и махровыми маками красными». И всё цветёт наперебой. Над Байкалом «отражением чистых небес» цветут незабудки. В лесу, «высвечивая рощи изнутри, горят жарки». Цветут кукушкины башмачки, саранки, ромашки... А потом буйно цветут травы, в которых красуются скромные сложенные природой букеты гвоздики. Лето дарит тёплые грибные дожди и радуги во всё небо... И вся эта быстро проходящая краса наполняет сердце поэта, и оно отзывается стихами...
Даже тех, кто видит Байкал постоянно, порой удивляет его переменчивость. Удивляет она и Владимира Скифа. Тишина... И вдруг налетает «бесноватый ураган», такой мощный, что поэт ещё не видел, «...Чтобы шли ордою волны / И скакали между скал, / Чтобы так верёвки молний / Обвязали весь Байкал. //Чтоб рябина верещала, /Словно птица за окном,/ Чтоб земля по швам трещала/ И ходила ходуном»... Вот так образно и живо, в нескольких строчках, Владимир Петрович изобразил разгулявшуюся стихию. О силе и коварстве байкальских ветров сказано немало, ведь они приводят людей, находящихся в море, в трепет. Порой штормовая погода длится долго. Но на этот раз ураган промчался быстро: внезапно налетел, побушевал короткое время в полную силушку и мгновенно стих.
Сибирское море вместе с горами, с небом – это для поэта великий Космос. Он и о своём дворе говорит, что тот «открытый, словно космос», и тишина в нём, как будто на Луне. Особенно связь с космосом чувствуется в звёздную ночь:

Спелых звёзд на гору набросала
Ночь, как будто сказочная печь.
О кремень горы звезда-кресало
Возжигает утреннюю течь:
Раз за разом вспыхивают звёзды,
Ударяясь о верхушки гор –
И дымится разряжённый воздух,
И кометы катятся во двор.

А за Кругобайкальской железной дорогой, что лежит у самого дома-дачи, не спит Байкал, он «забыв про сны,/ всю ночь процеживает звёзды/ ковшом безмерной глубины».
На просьбу поэта, обращённую к лету, наполнить стихами карманы отзывается не только лето, но и осень. Сентябрь даёт ему яркие краски, сладостные звуки, тихий свет: «Ах, бабье короткое лето! /Пронизанный солнцем зенит, / Где в тонких мелодиях света/ Душа паутинкой звенит».
Владимиру Петровичу всегда хорошо пишется на даче, а с наступлением холодов ему остаётся с благодарностью «отвесить низкий свой поклон» угасающему лету, воспоминания о котором согревают его долгой зимой в Иркутске.
Конечно, приходилось Владимиру Скифу бывать на истоке и в зимнее время и видеть незабываемые пейзажи, поистине фантастические: «Уже зима. Байкал дымится. /Пылает Ангары исток,/ И солнце красное садится/ В крутой байкальский кипяток...» Зимой в морозные дни остывающий исток восходит к небу таким густым паром, что сквозь него не видно ничего, да и сама байкальская чаша исходит «кипятком», устремляющимся в небо. А когда восходит или заходит Солнце, картина становится космической.
Владимир Петрович преклоняется перед мощью и величием Святого моря и считает его живым, утверждает, что с ним можно разговаривать, но не надо шутить. Самоуверенности перед ним не должно быть, иначе шутки плохи, и таким примерам нет числа. Поэт относится к Байкалу с благодарностью и почтением, говорит, что перед ним, как перед Богом, все равны. И посвящает Байкалу оду:

Живое зеркало Байкала
В оправе скал.
Скала к скале.
Здесь совершенство отыскало
Себя в байкальском хрустале.
Здесь небо в море уместилось,
Рисунок гор – неотразим!
В распадках ветры угнездились:
Култук, сарма и баргузин.
Здесь быть и жить необходимо –
У этих вод, у этих скал.
От зла да будет оградимо
Твоё вместилище, Байкал!
Порою ты клокочешь гневно,
То пустишь рябь, то гонишь вал.
И мне охота каждодневно
Читать, как «Библию», Байкал.
Оно почти невыразимо,
То чувство древнее во мне,
Когда на крыльях баргузина
Душа несётся по волне.
Но, чу! Глухая ночь упала...
Деревья спят, и люди спят.
Лишь где-то рядом запоздало
Во тьме уключины скрипят.
Я, ощутив Байкала трепет,
В нём звёздную увидел взвесь.
Скажите, звёзды, а на небе
Подобное Байкалу есть?
Он вечный! Вещий! Драгоценный!
Он место в космосе искал...
И если есть душа Вселенной,
То это,
всё-таки,
Байкал!
Конечно же, Владимир Петрович с болью воспринимает беды, которые несёт Байкалу человек, его нерадивое хозяйствование:

Мы, словно гончие собаки,
Его зажали здесь и там:
На юге – трубы, яды, шлаки,
На севере – жестокий БАМ.

Байкал взывает, негодует,
Пощады просит у земли,
Стеклянным смерчем протестует
И топит наши корабли.
Потом, расслабленный, в печали,
В упор разглядывает нас,
Моей тайги – глазной хрусталик,
Планеты совестливый глаз.

«Человек – это звучит гордо», – сказал устами своего героя Максим Горький. Сейчас же слово «человек» всё чаще звучит горько. А надо, чтобы звучало гордо. Всегда. А для этого нужно, прежде всего, обуздать свою тягу к наживе, бережно относиться к природе и любить её всем сердцем. Потому что она прекрасна. Потому что мы её дети. Она бережёт нас. А мы должны беречь её. Должны беречь Байкал, ведь он самое большое сокровище, дарованное нам Природой. Эту «душу Вселенной», этот «планеты совестливый глаз» надо сохранить для потомков. Байкал собирает для нас огромные запасы чистейшей воды с ледников, чтобы мы могли жить и быть здоровыми, он радует нас богатством привольных картин, чтобы не зачерствели и были открыты миру наши сердца...
Сколько людей побывало на истоке за четыре века – не счесть! Сейчас наши места доступны, и здесь бывает весь мир. И писатели, и художники, и кинематографисты, и учёные...
Байкал переменчив, и открывается всем по-разному. Кого-то он встречает тучами, ветром в лицо и волной, глухо бьющей в берег. Кого-то – ясным небом и солнечными звёздами, играющими в кипящей пучине. Кто-то увидит его совершенно тихим, отражающим горы и небо, открывающим взору каждый камешек. Кому-то он дарит ледяные бескрайние просторы, испещрённые бесконечным множеством трещин, от самых маленьких до гигантских. А кому-то повезёт увидеть ледоход на истоке Ангары. И все будут счастливы, ведь Байкал прекрасен в любое время года.
Суровая земля наша – настоящий рай для взора: смотри, восхищайся, рисуй, воспевай! И береги. Другого Байкала не будет.

п. Байкал