Алиса Королева
Памяти Любови Шевцовой
Люба Шевцова, смешливая Любка-артистка,
Девичья жизнь задушевною песней лилась.
Светлая легкость задора,восторженность риска,
Пристальный взгляд озорных,проницательных глаз.
Девушка пламенно, страстно мечтала о сцене,
Грезила славой, блестящей актерскойигрой.
Дамскую сумочку вскоре на рацию сменит:
Ей сценаристкой-войною назначена роль.
В школе радистов ускоренно шлаподготовка:
Медлить нельзя, оккупанты стоят у дверей.
Люба Шевцова училась стрелять из винтовки,
Слышалось сквозь дремоту «точка-точка-тире».
Ей вспоминалось не раз обучение в школе.
Девушка часто во снах возвращалась туда
Позже, сражаясь с врагом в краснодонском подполье
И поджигая немецкую биржу труда.
В полночь пожар запылал посреди Краснодона,
Люба смеялась: хотелось смотреть и смотреть.
Здание биржи в огне – спасены от угона
Сотни людей, обреченных на скорую смерть.
Даже в тюрьме, собирая последние силы,
Пела Любаша, когда заставляли молчать,
Теплые вещи соседкам своим раздарила,
Корчась от боли, смеялась в лицо палачам.
Вечер последний увенчан зарею багровой.
Ночью вневременной звезды на небе зажглись –
Это глаза матерей обещали героям:
«Мы сбережем для бессмертия каждую жизнь!»
Небо над лесом спустилось по-зимнему низко.
Выстрел гремит. Распростерлась на сером снегу
Люба Шевцова, смешливая Любка-артистка,
Чтобы ни пяди земли не досталось врагу.
Памяти Ульяны Громовой
Я всю ночь не спала, глядя в лунно-седую даль.
Я прочла с упоением «Как закалялась сталь».
До последних минут сердце Павла горит борьбой.
Можно все потерять, но остаться самим собой!
А над Каменкой-речкою «мессеров» кружит рой.
Отдала я в те дни юность «гвардии молодой».
Впереди трудный путь: горе, ненависть, страх, азарт...
«Кровь за кровь, смерть за смерть» – данной клятвы не взять назад.
Мы писали листовки и клеили по ночам.
В Краснодоне враги – как тут прятаться и молчать?
Много сладких речей вам захватчики говорят,
Но сражается Ржев, стойко держится Ленинград!
Хмурым утром вдруг ожил захваченный Краснодон:
Над больницей, над школой, над шахтой – со всех сторон
Взвились флаги борьбы, точно пламени языки,
Вопреки немоте, оккупации вопреки,
В грозном сорок втором, в день Великого Октября!
В сердце вспыхнула искорка радости: все не зря!
Столько сделать хочу для советской родной земли...
Мне всего девятнадцать. Однажды за мной пришли.
За допросом допрос. Трое суток в глухом бреду:
Близко Красная армия, наши придут, придут!
Ребра страшно болят. Не засну этой ночью. Пусть.
Я подругам прочту снова «Демона» наизусть.
Как окрасилась кровью звезда на моей спине...
Горло ссохлось от жажды. Лицом бы зарыться в снег,
Сладко жмурясь, глотать комья, черные от угля.
Есть ли мукам предел? Задыхаясь, ревет земля.
Одного за другим нас швыряют в глубокий шурф.
Почему я жива? Для чего я еще дышу?
Болью скованный мрак. Обезличенный бездной стон.
Завещаю вам жизнь. Уля Громова. Краснодон.
г. Тверь
Владимир Келлер
ПрохОря
Любой чердак родительского дома
(Никто не скажет, для нужды какой)
Хранит старье обносок и поломок,
Отправленных владельцем на покой.
На чердаки я лажу, непоседа.
И к хламу есть особый интерес.
Растут во мне зачатки краеведа:
В чердачном фонде – той эпохи срез.
Здесь не нужны особенные средства
Признаний исторических глубин.
Любая вещь вернет в былое детство
С воспроизводством бытовых картин:
Услышу бой гитары семиструнной,
Как керогаз пыхтит до синевы,
Стиральную доску, утюг чугунный,
Буржуйку память звуком оживит.
У лампы-трехлинейки в зимний вечер,
За разговором время позабыв,
Веретеном спрядались наши встречи,
И каждый – нитями простой судьбы.
С вещами вновь пройдусь не понарошку,
Их с прошлым только памятью скрепи.
Вот хромовые сапоги стоят гармошкой,
Обуй – и в прошлое ступай-скрипи.
Отец любил на молниях вельветку,
На клешах стрелки чтоб острее бритв.
И, увенчавшись шестиклинкой-кепкой,
Влезал в ужасный сапожиный скрип.
Что шел шахтер-стахановец, все знали:
Ходить не приходилось втихаря.
По улице пошагово стонали
Надраенные ваксой прохоря.
Походкою озвучено здоровье,
Тому свидетельство – скрипучий фарт.
Вся улица шахтерского сословья
Старалась модный обрести стандарт.
Часы, ткань, обувь обретались теми
Не в лавке, где хоть покати шаром.
Их в праздники вручали в виде премий
Ударникам под одобренья гром.
Так и отцу вручили сапожища.
Не обошлось без форса и греха:
Чугунным утюжищем голенища
Он собирал в гармошечьи меха.
Так было современно, модно, стильно.
Но мода – кратковременный диктат.
И время мы остановить бессильны,
И моду задержать, вернуть назад.
Но я любил то золотое время
Без хитрости, лукавства и вранья.
Что я вернулся к позабытой теме,
Спасибо старым, пыльным прохорям.
г. Междуреченск
Андрей Болдырев
* * *
По аллеям и бульварам,
с юных лет и до седин,
с головой – воздушным шаром
ходит тихий гражданин,
а его на этом свете
мама за руку ведет,
а не то подхватит ветер
и на небо заберет.
День придет – и свет забрезжит
сквозь густые облака:
сына больше не удержит
охладевшая рука,
ветром в небеса подхвачен,
улетит он – и опять
будет по аллеям мальчик
с мамой за руку гулять.
* * *
В жаркий полдень прешь как танк, облитый
пóтом, дома голову забыв.
Майский жук летит в кусты подбитый.
Во дворе сирени взрыв.
Стрекоза как беспилотник зависает.
Мать зовет детей:
– Пора домой!
О войне никто не вспоминает.
А рубашка к телу прилипает.
Все пропитано войной.
г. Курск
Андрей Логутенко
* * *
Не-а поезд не придет
Жизнь идет со знаком минус
Время сутки напролет
Длилось.
По дороге тишиной
Надышаться и оглохнуть
Ох пропал мой выходной
Слов нет.
Всех эмоций не прочесть
Все казалось как-то проще
Жизни нет но время есть
В общем.
И шагать себе вперед
Все по рельсам да по шпалам
Где-то песенка без нот
Играла.
Пел ей в такт неслышно так
Ведь дойду когда-то все же
Только странный липкий страх
По коже.
* * *
От абонента до абонента
Вьется извилистый путь.
Перемотать этот мир изолентой
И наконец отдохнуть.
Пусть говорят, что идти нету смысла
И не дойти никогда.
Вновь набираю заветные числа,
Соединяю года…
г. Новокузнецк
Елена Величко
Колыбельная
Святая Русь качала в колыбели
Младенца с соколиными очами,
Пока во тьму дозорные глядели
И шевеленье ветра примечали.
Сверкали в небе красные зарницы,
Как отблески костров, давно потухших.
Все чуяли: вот-вот – и разгорится
Огонь, что теплился годами в душах.
А Кто-то укрывал ладонью пашни
И направлял речные воды в море,
Он говорил, что засыпать не страшно,
Когда другой сменил тебя в дозоре.
* * *
Слабó, как в девяностые, опять
Нам за «Макдоналдс» Родину продать?
Слабó? Ну слава богу. Слава богу.
Лишь Запад запер двери на засов,
Как грянул хор визгливых голосов,
Нацистам обещая перемогу.
Но, к счастью, мы не видели Мальдив,
Не жили в замках с видом на залив –
Мы, в общем, ничего не потеряли.
А что макдак – пускай. Сойдет и так.
У нас ведь тоже хлеб, а не сорняк:
Поля пшеницы – золотые дали…
г. Королев
Марина Ерофеевская
Солнцестояние
Под гармошку частушки весело
Пел народ,
Солнце с неба устало свесилось,
Как ядро.
Лето красное сорок первого,
Спит заря.
В Бога нынче не каждый верует,
Видно зря.
Ночь сегодня на день поменяна,
Там вдали
Вместо солнца грядет затмение,
Смерть сулит.
Потекут ручейками слезными
Реки вспять.
Люди Богом на то и созданы –
Воевать.
Обжигаются крылья бабочки
О лучи.
Помолчи за солдата, бабушка,
Покричи.
Ночь, надев балаклаву смолоду,
Отберет
Время-платину, время-золото
Наперед.
Спи, младенец в кроватке, баюшки,
Спи, свеча.
Не качать колыбели батюшке,
Не качать.
Помолись у Христа распятого
Да иди…
Лето красное сорок пятого
Впереди.
Фантомное
Боль нарастает и ставит меня на «стоп»,
Слева под ребрами перегорает чип.
– Доктор, скорей доставайте
фонендоскоп!
Дайте таблетку, которая не горчит.
Доктор, пишите – симптомы мои просты:
Руки немеют и ток разрывает грудь,
Если гляжу на стоящие в ряд кресты,
Если гляжу на притоптанный свежий
грунт.
Если я вижу на мусорке черствый хлеб,
Сбитую кошку и связку бесценных книг.
Дом мой давно превратился в закрытый
склеп,
Имя мое превратилось в обычный ник.
Доктор, ответьте мне: сколько осталось
лет?
Что там внутри, отчего так болит оно?
– Я удивлю вас, но нечему там болеть:
Даже душа ампутирована давно.
Архангельская обл., г. Коряжма
Памяти Любови Шевцовой
Люба Шевцова, смешливая Любка-артистка,
Девичья жизнь задушевною песней лилась.
Светлая легкость задора,восторженность риска,
Пристальный взгляд озорных,проницательных глаз.
Девушка пламенно, страстно мечтала о сцене,
Грезила славой, блестящей актерскойигрой.
Дамскую сумочку вскоре на рацию сменит:
Ей сценаристкой-войною назначена роль.
В школе радистов ускоренно шлаподготовка:
Медлить нельзя, оккупанты стоят у дверей.
Люба Шевцова училась стрелять из винтовки,
Слышалось сквозь дремоту «точка-точка-тире».
Ей вспоминалось не раз обучение в школе.
Девушка часто во снах возвращалась туда
Позже, сражаясь с врагом в краснодонском подполье
И поджигая немецкую биржу труда.
В полночь пожар запылал посреди Краснодона,
Люба смеялась: хотелось смотреть и смотреть.
Здание биржи в огне – спасены от угона
Сотни людей, обреченных на скорую смерть.
Даже в тюрьме, собирая последние силы,
Пела Любаша, когда заставляли молчать,
Теплые вещи соседкам своим раздарила,
Корчась от боли, смеялась в лицо палачам.
Вечер последний увенчан зарею багровой.
Ночью вневременной звезды на небе зажглись –
Это глаза матерей обещали героям:
«Мы сбережем для бессмертия каждую жизнь!»
Небо над лесом спустилось по-зимнему низко.
Выстрел гремит. Распростерлась на сером снегу
Люба Шевцова, смешливая Любка-артистка,
Чтобы ни пяди земли не досталось врагу.
Памяти Ульяны Громовой
Я всю ночь не спала, глядя в лунно-седую даль.
Я прочла с упоением «Как закалялась сталь».
До последних минут сердце Павла горит борьбой.
Можно все потерять, но остаться самим собой!
А над Каменкой-речкою «мессеров» кружит рой.
Отдала я в те дни юность «гвардии молодой».
Впереди трудный путь: горе, ненависть, страх, азарт...
«Кровь за кровь, смерть за смерть» – данной клятвы не взять назад.
Мы писали листовки и клеили по ночам.
В Краснодоне враги – как тут прятаться и молчать?
Много сладких речей вам захватчики говорят,
Но сражается Ржев, стойко держится Ленинград!
Хмурым утром вдруг ожил захваченный Краснодон:
Над больницей, над школой, над шахтой – со всех сторон
Взвились флаги борьбы, точно пламени языки,
Вопреки немоте, оккупации вопреки,
В грозном сорок втором, в день Великого Октября!
В сердце вспыхнула искорка радости: все не зря!
Столько сделать хочу для советской родной земли...
Мне всего девятнадцать. Однажды за мной пришли.
За допросом допрос. Трое суток в глухом бреду:
Близко Красная армия, наши придут, придут!
Ребра страшно болят. Не засну этой ночью. Пусть.
Я подругам прочту снова «Демона» наизусть.
Как окрасилась кровью звезда на моей спине...
Горло ссохлось от жажды. Лицом бы зарыться в снег,
Сладко жмурясь, глотать комья, черные от угля.
Есть ли мукам предел? Задыхаясь, ревет земля.
Одного за другим нас швыряют в глубокий шурф.
Почему я жива? Для чего я еще дышу?
Болью скованный мрак. Обезличенный бездной стон.
Завещаю вам жизнь. Уля Громова. Краснодон.
г. Тверь
Владимир Келлер
ПрохОря
Любой чердак родительского дома
(Никто не скажет, для нужды какой)
Хранит старье обносок и поломок,
Отправленных владельцем на покой.
На чердаки я лажу, непоседа.
И к хламу есть особый интерес.
Растут во мне зачатки краеведа:
В чердачном фонде – той эпохи срез.
Здесь не нужны особенные средства
Признаний исторических глубин.
Любая вещь вернет в былое детство
С воспроизводством бытовых картин:
Услышу бой гитары семиструнной,
Как керогаз пыхтит до синевы,
Стиральную доску, утюг чугунный,
Буржуйку память звуком оживит.
У лампы-трехлинейки в зимний вечер,
За разговором время позабыв,
Веретеном спрядались наши встречи,
И каждый – нитями простой судьбы.
С вещами вновь пройдусь не понарошку,
Их с прошлым только памятью скрепи.
Вот хромовые сапоги стоят гармошкой,
Обуй – и в прошлое ступай-скрипи.
Отец любил на молниях вельветку,
На клешах стрелки чтоб острее бритв.
И, увенчавшись шестиклинкой-кепкой,
Влезал в ужасный сапожиный скрип.
Что шел шахтер-стахановец, все знали:
Ходить не приходилось втихаря.
По улице пошагово стонали
Надраенные ваксой прохоря.
Походкою озвучено здоровье,
Тому свидетельство – скрипучий фарт.
Вся улица шахтерского сословья
Старалась модный обрести стандарт.
Часы, ткань, обувь обретались теми
Не в лавке, где хоть покати шаром.
Их в праздники вручали в виде премий
Ударникам под одобренья гром.
Так и отцу вручили сапожища.
Не обошлось без форса и греха:
Чугунным утюжищем голенища
Он собирал в гармошечьи меха.
Так было современно, модно, стильно.
Но мода – кратковременный диктат.
И время мы остановить бессильны,
И моду задержать, вернуть назад.
Но я любил то золотое время
Без хитрости, лукавства и вранья.
Что я вернулся к позабытой теме,
Спасибо старым, пыльным прохорям.
г. Междуреченск
Андрей Болдырев
* * *
По аллеям и бульварам,
с юных лет и до седин,
с головой – воздушным шаром
ходит тихий гражданин,
а его на этом свете
мама за руку ведет,
а не то подхватит ветер
и на небо заберет.
День придет – и свет забрезжит
сквозь густые облака:
сына больше не удержит
охладевшая рука,
ветром в небеса подхвачен,
улетит он – и опять
будет по аллеям мальчик
с мамой за руку гулять.
* * *
В жаркий полдень прешь как танк, облитый
пóтом, дома голову забыв.
Майский жук летит в кусты подбитый.
Во дворе сирени взрыв.
Стрекоза как беспилотник зависает.
Мать зовет детей:
– Пора домой!
О войне никто не вспоминает.
А рубашка к телу прилипает.
Все пропитано войной.
г. Курск
Андрей Логутенко
* * *
Не-а поезд не придет
Жизнь идет со знаком минус
Время сутки напролет
Длилось.
По дороге тишиной
Надышаться и оглохнуть
Ох пропал мой выходной
Слов нет.
Всех эмоций не прочесть
Все казалось как-то проще
Жизни нет но время есть
В общем.
И шагать себе вперед
Все по рельсам да по шпалам
Где-то песенка без нот
Играла.
Пел ей в такт неслышно так
Ведь дойду когда-то все же
Только странный липкий страх
По коже.
* * *
От абонента до абонента
Вьется извилистый путь.
Перемотать этот мир изолентой
И наконец отдохнуть.
Пусть говорят, что идти нету смысла
И не дойти никогда.
Вновь набираю заветные числа,
Соединяю года…
г. Новокузнецк
Елена Величко
Колыбельная
Святая Русь качала в колыбели
Младенца с соколиными очами,
Пока во тьму дозорные глядели
И шевеленье ветра примечали.
Сверкали в небе красные зарницы,
Как отблески костров, давно потухших.
Все чуяли: вот-вот – и разгорится
Огонь, что теплился годами в душах.
А Кто-то укрывал ладонью пашни
И направлял речные воды в море,
Он говорил, что засыпать не страшно,
Когда другой сменил тебя в дозоре.
* * *
Слабó, как в девяностые, опять
Нам за «Макдоналдс» Родину продать?
Слабó? Ну слава богу. Слава богу.
Лишь Запад запер двери на засов,
Как грянул хор визгливых голосов,
Нацистам обещая перемогу.
Но, к счастью, мы не видели Мальдив,
Не жили в замках с видом на залив –
Мы, в общем, ничего не потеряли.
А что макдак – пускай. Сойдет и так.
У нас ведь тоже хлеб, а не сорняк:
Поля пшеницы – золотые дали…
г. Королев
Марина Ерофеевская
Солнцестояние
Под гармошку частушки весело
Пел народ,
Солнце с неба устало свесилось,
Как ядро.
Лето красное сорок первого,
Спит заря.
В Бога нынче не каждый верует,
Видно зря.
Ночь сегодня на день поменяна,
Там вдали
Вместо солнца грядет затмение,
Смерть сулит.
Потекут ручейками слезными
Реки вспять.
Люди Богом на то и созданы –
Воевать.
Обжигаются крылья бабочки
О лучи.
Помолчи за солдата, бабушка,
Покричи.
Ночь, надев балаклаву смолоду,
Отберет
Время-платину, время-золото
Наперед.
Спи, младенец в кроватке, баюшки,
Спи, свеча.
Не качать колыбели батюшке,
Не качать.
Помолись у Христа распятого
Да иди…
Лето красное сорок пятого
Впереди.
Фантомное
Боль нарастает и ставит меня на «стоп»,
Слева под ребрами перегорает чип.
– Доктор, скорей доставайте
фонендоскоп!
Дайте таблетку, которая не горчит.
Доктор, пишите – симптомы мои просты:
Руки немеют и ток разрывает грудь,
Если гляжу на стоящие в ряд кресты,
Если гляжу на притоптанный свежий
грунт.
Если я вижу на мусорке черствый хлеб,
Сбитую кошку и связку бесценных книг.
Дом мой давно превратился в закрытый
склеп,
Имя мое превратилось в обычный ник.
Доктор, ответьте мне: сколько осталось
лет?
Что там внутри, отчего так болит оно?
– Я удивлю вас, но нечему там болеть:
Даже душа ампутирована давно.
Архангельская обл., г. Коряжма