ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
После урока блондинчики Бажов и Бугров изъявили желание прочитать «Грозу». Воронов выдал им по книге. В библиотеку также записались три хороших мальчика из 43-й и мучительно долго копались на полках. Они искали фантастику.
Пообедав, Воронов вынул из пачки сигарету и пошел к выходу. У стеклянной полупрозрачной двери дежурной комнаты Клешнин мирно беседовал с мордастым и широкозадым толстяком в болоньевой куртке; штанины джинсов, бросалось в глаза, подвернуты вверх. Поодаль в позе терпеливого наблюдателя стоял стройный и культурно одетый парень при галстуке. Но что-то здесь настораживало. Воронов задержался в вестибюле.
Беседа молодых людей затянулась. Клешнин порывался уйти, но его собеседник мягко преграждал путь рукой. В отдалении одиночками стояли и ходили учащиеся. Толстяк на чем-то настаивал, Клешнин упрямо отказывался. Когда в вестибюле появились два-три мастера, Воронов прошагал на крыльцо и закурил в компании военрука. Из здания спокойно вышли толстяк и его культурно одетый товарищ. А внутри птицей пронесся тревожный шумок. Воронов заглянул в полутьму вестибюля. Навстречу – Татаринов, мастер в черном костюме и галстуке, который припустил за вышедшими двумя парнями, но было поздно: те перешли на рысь и скрылись за углом.
Из коридора выходил заплаканный и красный Клешнин, приложив ладонь к лицу. За ним шли два мальчика, дружки-малютки, ростом намного ниже его. Другие мальчики-свидетели виновато улыбались.
Воронов спросил у Клешнина:
– Кто это был?
– Не знаю. Он попросил у меня пятнадцать копеек. Я не дал.
– Он тебя ударил?
– Да.
Юрий Сергеевич посоветовал Клешнину идти домой и не терять мужества. Если второй раз попросят деньги – не бояться и не давать. Клешнин кивнул в знак согласия.
Морозова и Брызгина с ее неизменной джокондовской улыбкой были возмущены не меньше Воронова:
– Мерзавцы! Обнаглели совсем! Такие хорошие ребята поступили, а ведь уйдут! Этот, который ударил, учится у нас же, на втором курсе. Мы сидели в комнате мастеров. Слышим шум, выбежали, а он, Клешнин, уже лежит. Пусть приезжает милиция и сажает!
Морозова набрала телефонный номер.
Приехал инспектор детской комнаты милиции – молодая рослая женщина с погонами лейтенанта.
– Что она будет делать? – спросил Воронов у Татьяны.
– Обещает побеседовать. Вот так всегда. Побеседуют с ними – и все.
2
К 10 часам Воронов приехал на работу.
Во дворе от кучки курильщиков отделился Фомкин, протянул руку:
– Здорово! Давно тебя жду, сейчас приведу свою группу, выдашь им учебники.
– Я не имею права выдавать учебники до приказа о зачислении учащихся, – вдался библиотекарь в нарочитый формализм.
– Я этот вопрос выясню.
Иван помчался к завучу и с ним вместе вернулся.
– У нас тут много чего юридически не делается, – проворчал Сушкин. – Выдашь учебники под ответственность мастера. Все мастера группы уже скомплектовали, они знают своих. Никуда не денутся.
Орда первого курса получила учебники.
Уходя последним, парень в алой болоньевой куртке провякал идущему впереди:
– Видишь, а ты боялся!
Библиотекарь почуял неладное. Но парень вдруг вернулся, переступил порог и дерзнул обратиться к нему на «ты», невнятно пробормотав:
– Как тебя звать-то?
Наткнувшись на тяжелый взгляд, он переменил тон:
– Как вас звать?
Воронов представился. Парень вынул из-под ремня роман «Шахта», стоявший до того на полке новинок. Ясно: ученик, приглашенный для подтаскивания учебников, подал книгу этому парню из-за барьера.
– Дайте почитать книжку.
– Группа какая?
– Никакая. Я окончил училище в этом году. Меня здесь все знают. Моя кличка – Мамонт.
– Фамилия?
– Тупицын.
Он упрямо просил книгу.
– Я вам принесу через три дня.
Вошел какой-то ученик.
– Меня здесь все знают, – сказал Тупицын. – Ты меня знаешь?
Ученик молчал.
– Как меня зовут?
Молчание. Мамонт стоял, облокотясь на барьер. Он завел речь о себе, но так сильно заикался, что слова плющились до полной неразборчивости.
– Я… я… я…
Между делом в библиотеку заглянул Фомкин.
– Ты знаешь меня? – спросил Мамонт. – Я хочу взять книгу. Можно?
– Ты окончил училище. Какую тебе книгу – здесь не частная лавочка!
Воронова подкупил аргумент, что Мамонт бы не вернулся, не будь честным человеком:
– Зачем я тогда вернулся? Ушел бы, да и все.
– Какую я могу получить гарантию?
– Честное слово.
Сколько «честных слов» в жизни приходилось уже слышать Воронову! И все-таки он дрогнул. Мамонт принял книжку с изъявлениями благодарности.
– Я обязательно принесу! Мне интересно прочитать. Тем более здесь про шахту.
– Ну, посмотрим.
Библиотекарь садится в кресло, что у стены напротив окон, в которые видны верхушки тополей среди синевы неба. Но покой нам только снится. Начинается обычная суета. Приходит чья-то бабушка со справкой, которую надо подписать. Бажов просит дать ему «Отцов и детей», а историчка Колодина – работы Ленина и Энгельса.
Появляется директор, сразу же исчезая:
– Я смотрю, ты уже освоился! Часов мало? Это мы исправим. Правда, я еще месяц в отпуске.
Тимохин в кожаной куртке и кедах ищет какую-то статью.
– У тебя все «Кузбассы» за сентябрь? Мне нужна статья про отпуск. В отпуск не отпускают… Я им… Фомкин сказал, что в сентябре была статья…
Заглядывает Попова:
– У вас тут нет Сосновского?.. Кстати, как у вас с планом? Я всех просила еще к субботе представить планы на год. Жду! План работы библиотеки и библиотечного совета. – И в шутку щелкнула языком, как девочка-проказница, вроде «э-ля!».
Забредает гусар Лихтенберг:
– Где хозяйка?
– В декретном отпуске. Я за нее.
– Ты за нее? Но у тебя нет денег…
Он повертелся и ушел. Мастера пьют ежедневно и вечно рыщут в поисках займов.
Голос из-за двери:
– Опять закурить? Мишка, но я же тебе давал последнюю!..
Пора идти на урок. В коридоре Колодина и физичка, наверняка уже отметившая 50-летие, но все еще сексапильная.
– Смотрите, Раиса Игоревна, та женщина пьяна, на ногах кое-как стоит, – показывает Колодина на старую техничку, которая пытается швабрить пол.
3
Как же нелепо это ожидание! Будто стоишь на пристани вечности.
Подошли человек восемь из 44-й группы:
– Автобус не придет, мы домой. Мы пойдем домой, а?
Юрий Сергеевич ответил уклончиво.
– У вас сегодня есть литература? – спросил один из подошедших.
– Нет.
– Значит, можно не ехать, – засмеялся спросивший. – А у нас все равно три урока.
Торопливо остановился заказной автобус и забрал трех своих. У мальчиков родилась идея пойти в кино.
– Ну, мы пошли.
Остался один Богатов, паренек благообразного вида. Из-за поворота показался нужный рейсовый автобус – 82-й. Начался штурм. Воронову не повезло, так как прямо на него с подножки спускался пассажир с ведром известки. Пока Юрий сторонился, трамбовка пассажиров закончилась, места больше не осталось. Но подрулил другой заказной, который забрал всех оставшихся на остановке. Только, пожалуй, Воронову не надо было хвататься за поручень со слоем жирной пыли.
Во дворе училища царила золотая осень. На небольшом полигоне с ревом, взлетая на буграх, гоняли кругами на мотоциклах члены мотосекции.
Тимохин привел в библиотеку третьекурсника Ермоленко, чтобы подписать справку. Ермоленко был интересен тем, что год отсидел в тюрьме, весь свой второй курс, а после освобождения его сразу перевели на третий курс. На свободе он немедленно женился и в библиотеку наведался с женой.
Мимоходом зашла Попова:
– Во сколько вы открываете библиотеку?
– В десять часов.
– Не знаю, как вы договаривались с директором, но, пока я на его месте, приходите, пожалуйста, в девять часов.
Воронов запер дверь и вышел на крыльцо. Там задумчиво стояла секретарша Полина Егоровна. Она сказала, что подала заявление об уходе.
– Закурить у вас не будет? – спросил незнакомый парнишка и получил отрицательный ответ.
За ним Шашечников:
– Дайте закурить.
– Рано тебе курить.
– Ну дайте! У вас же есть, я знаю. Наверняка у вас целая пачка.
Не вынимая пачку из кармана, Юрий Сергеевич достал из нее сигарету и протянул Шашечникову, который дважды сказал спасибо.
Воронов вернулся в библиотеку, сел в кресло. Ему подумалось о блондинке на «э», которая вчера запечатлелась в утреннем автобусе. Экзотическая и экспансивная. В белой болоньевой куртке. От нее исходила слабая, тлеющая свежесть. Возможно, запах душистого мыла. «О черт!» – говорила она, когда от тряски автобуса сумочка скатывалась с колен. Чуть не прозевав свою остановку, она вскочила: «О черт!» – и продралась сквозь толпу. «Девушка, вы наступили мне на ногу!» – с деланым возмущением сказал парень, стоявший на ее пути, но она уже прыгала с подножки.
Обедал Воронов вместе с Фирсовым, который урабатывал гору мяса в супе и обгладывал большую кость.
– Повар, которая на раздаче, явно ко мне неравнодушна. Она накладывает мне больше всех. Мол, ты маленький, может быть, подрастешь еще.
Это его ежедневная присказка.
Обед прошел по-своему весело, с шуткой незнакомого первокурсника, который подходил к мастерам и преподавателям и почтительно здоровался: «Здрасте!» Точно так же он подходил и второй раз: «Здрасте!» И тот, кто машинально отвечал ему, невольно улыбался.
46-й группе перед литературой ставили прививки от гриппа. Веселье и страх взрывами громыхали в классе. Глядя на пацанов странными глазами и с любопытством, как на грешников в аду, девушки и парень в белых халатах делали уколы шприцами-пистолетами. Четверо самых боязливых учеников сбежали и вернулись только после ухода медиков.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Урок в 46-й уже начался, когда по всем углам училища раскатился крик Сушкина:
– …твою мать!
Кого-то он там, в коридоре, приструнял.
Юрий Сергеевич читал вслух начало «Отцов и детей» и для контроля спросил:
– О чем здесь говорится?
Ученик, который внимательно слушал (вообще, слушали три-четыре человека, остальные бесились), ответил:
– О том, как один солдат с товарищем приезжают к отцу.
– Почему солдат?
– Потому что он в шинели. Я услышал про шинель, так и понял, что он солдат.
М-да-а… А ведь он прав. Откуда ему знать, что… все мы вышли из гоголевской «Шинели»?
– А кто такой Николай Петрович Кирсанов?
– Богатый купец.
Игнорируя многократные замечания, Панкин на последней парте повернулся спиной. Преподаватель совершил маневр и подкрался к компании, однако ничего необычного не заметил. Но ученик сделал скрывающее движение и тем выдал тайну: в столе карты.
– Атас!
– Полундра!
Но поздно. После урока они выпросили карты обратно, пообещав больше не играть.
– Включите телевизор! – ныли они. – Давайте включим телевизор! Ну пожалуйста! Пожалуйста!
Воронов включил встроенный в стену телевизор. Когда все после перемены подтянулись, он начал новую тему. Но урок не получился. Возбужденные мальчиши-плохиши бросались репьями, жгли спички, и в классе стояло серное смердение.
Единственный, кто не участвовал в безобразиях, был Клешнин – высокий, нескладный выходец из интерната. С припухшими чертами угловатого, топорного лица, со взглядом забитого крестьянина, с длинными руками, в черной рубахе и поношенном сером костюме. В учебе слабый, еще слабее других, в поведении же он не выходил из границ смирности и безобидности.
Клешнин пользуется случаем, чтобы вроде как вздремнуть. Он роняет голову на лежащие на парте руки. Но не спит, а уходит в себя, сосредотачивается. Пытается написать письмо матери. Оно так и не продвигается дальше «Здравствуй, мама!».
Последний урок. Все устали. Ерзали, грохали стульями, болтали языками. У плотного Бергера заболела голова. Он корчился в гримасах. Так уж они все умоляли, что пришлось отпустить их на десять минут раньше. Как обычно, тут же взрыв эмоций, стремительное бегство из класса.
В другой день на уроке Юрий Сергеевич заставил Шашечникова, молодца рослого и не без холености, в цветном свитере, прекратить щелканье орехов. Тот послушался, зато начал вызывающе болтать с соседом. Воронов поставил ему ультиматум, заявив, что примет меры, хотя и сам не знал какие. Парень снова повиновался.
– Что вы с ним говорите? – крикнул низкорослый, но дико мускулистый здоровяк в красном свитерке, один из тех, кто сбежал от уколов. – Врежьте ему по башке!
И затем смех, радостные извинения и обещания «больше так не делать».
– Сука!.. А сука – не нецензурное слово! – веселился кто-то.
Пьяная техничка, видно, ошиблась и дала звонок на десять минут раньше. Пацаны хлынули из класса. Удерживать их не хотелось. То же самое случилось в других классах, и все с легким сердцем пошли в столовую.
На очередном уроке снова напряжение нервов. Но многие ведь сидят спокойно. Бажов лениво щурится и помалкивает. Он не лишен иронии и философского наплевательства. Но главное, бесшумен. Павлюченко чуть совестится.
А вот амбал Шашечников и мускулистый Бергер опять не дают преподавателю говорить. Что делать? Шумно, как на футбольном матче.
Впервые за долгое время Воронов возмутился:
– Где ваш мастер?
– Киряет где-нибудь, – ответил Шашечников.
Снова бесполезный призыв к порядку. Заявив, что в таких условиях вести занятие не будет, Воронов вышел. В музыкальном классе мычала труба, в красном уголке бренчало фортепьяно. По коридору как раз шли мастер Грибов, военрук и Тимохин. Они поинтересовались, как там 46-я. Да вот так.
– Ну-ка, пошли! – махнул рукой Грибов.
– Брось окурок только, – сказал Тимохин.
Грибов дунул дымом и отдал ему папироску. Он вошел в класс, который сразу замер. Мастер сделал грозную паузу, медленно обвел глазами парты. Как и Тимохин, он был поддат.
– Ты, – назвал фамилию, – смотри у меня!
– А че я? При чем здесь я?
Постращав, Грибов ушел. Воронов приступил к уроку. Но все повторилось без малейшей разницы. Шум стоял нестерпимый. Тогда он ушел окончательно. И курил во дворе.
– Вы не переживайте, – с нетрезвым сочувствием говорил ему подошедший Тимохин. – Если что, сразу обращайтесь к мастеру: он их приструнит.
2
Хотя молодой мастер Ежелев, соплеменник директора с грустными карими глазами, утром уже виделся с Вороновым, сейчас он поздоровался за руку. Попросил разрешения, чтобы его группа именно в библиотеке получила деньги – так называемые «сиротские», то есть квартирные. Конечно, Воронов согласился.
Группа пришла в сапогах и принесла ошметки грязи. Выдавал «сиротские» зам по АХЧ Мирра Николаевна, по 13 рублей 44 копейки каждому.
Выдача подходила к концу, когда один толстячок спросил:
– Окно открывается? Можно открыть?
От изумления библиотекарь ответил не сразу. Что за баловство – открывать окно в холодину? Но толстячок уже щелкнул оконным затвором.
– Закрой! Зачем ты открываешь? – вскричал Воронов.
– Пусть открывает, – как-то мягко сказали ребята; мастер склонился над плечом Мирры Николаевны, глядя в ведомость.
– Можно мы выйдем через окно? – спросил толстячок.
Снова какая-то чушь. Блажь и чушь.
– Не проще ли выйти через коридор?
«Что за странная причуда? Через окно ближе к дороге?»
– Нет, не проще. Через окно интереснее.
Чтобы не напачкать сапогами, они ползли на коленках по столику у подоконника, поднимались и выпрыгивали один за другим.
– Ты тоже пойдешь через окно или с мастером? – услышал библиотекарь разговор.
– Я тоже через окно.
Выскочил и побежал к дороге.
– А мне через окно или с вами? – спросил кто-то у мастера.
– Ну, давай через окно, – ответил Ежелев и даже помог ученику взобраться на подоконник.
Мастер и два ученика вышли в дверь. И лишь тут Воронова осенила догадка:
– У них отбирают деньги?
– Да, – сказала Мирра Николаевна. – Выпускники стоят в вестибюле толпой и отбирают деньги. Совсем обнаглели, нет никакой управы. Пересажать бы их всех. Это длится уже два года. Раньше такое тоже водилось, но тогда были дружные мастера. Они подкараулят, как выпускник отберет деньги, отведут его за угол и так отделают, что потом это прекратится надолго. А сейчас…
Выпускники кучковались в вестибюле и от нечего делать разминались боксированием. Издали выделялась алая куртка Мамонта. Библиотекарь подошел ближе. Мамонт увидел его, поздоровался. И когда же он вернет книгу?
– Завтра принесу…
Глаза мутные, язык заплетается. Обожрался «колес»?
3
Библиотечная жизнь кипит. Вот уж действительно, библиотека в центре воспитательной работы. Скоротать время сюда заходят выгнанные с урока историчкой Юсупов и Гавриков из 44-й. Кто-то устроил маленький взрыв, а гнев преподавателя пал на них.
– Вечно не разберутся! – ворчат они.
Ровесник революции 1917 года Демьянов выглядел еще весьма свежим стариком. Он вел историю как почасовик и зашел в библиотеку за новыми учебниками (1983 года), которых, впрочем, не имелось.
– Я им даю конспектировать, они у меня работают. Рассказывать им что-нибудь – они же рта не дадут открыть! Новые учебники нужны, если какая-нибудь тварь придет проверять. Одна тварь привязалась в прошлом году…
Стрельнуть сигарету заходит Татаринов. Каждый день, как и Фомкин, он стреляет у библиотекаря по одной штучке.
– Некогда было купить. Сегодня еще не курил!
– Ну бардак! Цирк! Не видел такого еще! Чтобы сразу трое мастеров не вышли! – мотает головой директор, получая учебники черчения.
– Юрий Сергеевич, у вас есть подшивка «За рулем»? – интересуется Коршунова. – Я готовлю классный час, мне нужно что-нибудь по истории автомобиля.
– Все журналы на стенде. Если «За рулем» есть, то там.
Она пошарила рукой среди журналов:
– Здесь нет ни одного номера.
– Значит, стащили.
– Каким тоном вы это говорите! Так спокойно! Меня это удивляет. Ну и нервы! Здоровые же у вас нервы! – Коршунова смеется и удаляется.
Мастер Николай Филиппович Буданов приводит ученика с подписным листом. У паренька мешки под глазами. Попал под влияние пьющей компании. Его отчисляют. Он упрашивает, чтобы оставили. С ним два раза беседовали, хватит.
Две девочки лет пятнадцати, одна из них дочь поварихи Лена, желают помочь с наведением в библиотеке порядка. Лена рассортировала газеты и журналы, брошенные грудами. Растолкала книги по стеллажам. А подружка стоит и смотрит, совершенно бездействуя.
Есть еще одна девушка, татарочка Рая, 23 лет, которая учится в группе ТУ (это внештатная группа) на водителя. Она симпатична и румяна, ходит в зеленом пальто. Сколько ее ни видишь, к ней всегда тянутся жадные лапы парней из ТУ, она улыбается и яростно отбивается.
С «Шахтой» Плетнева под мышкой входит Мамонт, возвращает книгу:
– Спасибо.
Просит разрешения взять еще. Выбирает Сартакова и снова книгу про шахтеров. Роман «Земля Кузнецкая» Волошина Мамонт, оказывается, уже читал. На сей раз он не заикался. Пообедав (незаконно) в столовой училища, он общался с кучкой матерящихся учеников.
Входит Бажов:
– Вам не нужна эта книга? Валялась в коридоре, ее все читали тут.
Библиотекарь повертел книгу в руках. «Окна ТАСС 1941–1945 годов». Как она попала в коридор?
– Спасибо.
– Да ну – спасибо! За что?
Первокурсники рассматривали картины в альбомах старых мастеров, вслух комментируя наготу:
– А почему здесь они голые?
– Да греки не очень стеснялись наготы… – объяснял библиотекарь.
– Да все равно бесстыжие… Они жили давно, но все понимали. Могли бы и не голыми… Голые… то есть обнаженные…
Некоторые рассматривали учебники «Введение в эстетику», где есть томный голый «Давид» Микеланджело. Стыдились и смеялись.
– Эту книгу надо запретить! Разве можно такое помещать? Почему голых теток так не показывают?
Бажов интересуется книгами по электронике. Он бы поступил в училище по ремонту телевизоров, но туда берут только после десятого класса.
Зевая все фигуры подряд, Бугров играл в шахматы с Глебовым, который обзывал соперника «шизофреником», и шутка имела успех. Окружающие смеялись.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Оказывается, Валентина Петровна дважды приезжала в училище и библиотекаря не заставала. По просьбе Поповой («Ох, не хватало нам еще неприятностей с библиотекой!») библиотекарь дозвонился в таинственную «газетную группу», телефон которой в справочнике не указывался. Служба 09 дала номер редакции областной газеты, по нему уже удалось получить искомые координаты.
Решив не брать с собой тяжеленные инвентарные книги, библиотекарь поехал по указанному адресу. Восьмой этаж. Коридор с комнатками редакции сельской газетки «Заря». Открытая дверь углового кабинета.
– Кого вы ищете?
Это и была Валентина Петровна Кузьменко, молодая худенькая особа в очках. Пока она заканчивала разговор с посетительницей, в кабинет скользнула Люда Зяблицкая – с накрашенными губками, дочь директора завода, подвизавшаяся в мелкой журналистике.
– Здрасте, здрасте. Хотя мы работаем в одном месте, так редко видимся. Вы к нам не заходите. Что вы тут делаете? Ищете работу?
Она даже не знала, что Воронов уже не работает в институте. Из их многотиражки ушел редактор, Люда за нее.
– Заходите, заходите к нам!
Дождавшись ухода посетительниц, Кузьменко объяснила:
– Я должна проверить ваши инвентарные книги, чтобы убедиться в изъятии запрещенных книг… Разве вас не ознакомили с приказом Главного управления по изъятию запрещенных книг?
– Впервые слышу… Изъять – значит списать?
– Списать и сжечь.
– Обязательно сжечь?
– Обязательно.
Она назвала ряд запрещенных писателей. От удивления многие фамилии Воронов пропустил мимо ушей. Запомнились лишь Виктор Некрасов и Гладилин. Заверив Валентину Петровну, что устроит из книг настоящий пионерский костер (а она сделала вид, что поверила ему), Воронов из мрачного средневековья спустился на лифте. Сел на остановке в автобус и приехал… куда, в какой век?
Ворча, что библиотека ни за кем не закреплена в смысле мытья пола, техничка, которую ученики звали тетя Аня, пол помыла. После обеда библиотекарь, шурша листьями и покуривая, гулял по тополиной аллее.
– Если эта выдерга, – сказал военрук, имея в виду Попову, – не начнет заседание в два тридцать, я уйду домой.
Надежда Ивановна, однако, открыла педсовет вовремя. Она начала с указаний о выезде в понедельник на турнепс, затем оседлала любимого конька – трудовую дисциплину. И дала распоряжение Сушкину, чтобы он взял объяснительную с Неупокоева, когда тот появится. Физик сегодня прогулял, поэтому завучу пришлось комкать расписание.
И вдруг – отголосок его, Воронова, одного с ней разговора:
– Иногда приходится слышать, когда мастера стоят рядом с учащимися и у них такие слова вылетают! Давайте не будем забывать, что мы с вами педагоги. Прошу вас больше не материться при учащихся! Буду наказывать, если узнаю что-нибудь подобное.
Выслушали ее в неопределенном молчании. Так она ничего и не поняла, подумал Воронов. Недалека она, недалека…
Закруглив педсовет, Надежда Ивановна укатила на синей попутной легковушке.
2
Воронов обедал за столиком с Коршуновой и немкой Ефремовой, которая в прошлом году вела литературу.
Она вспомнила о том, как писали сочинение на тему «В жизни всегда есть место подвигу»:
– «Иду по Москве. Вдруг вижу, в доме пожар. Парень бросился в дом и спас ребенка. В жизни всегда есть место подвигу».
Из-за соседнего столика встала сытая Попова, расточая похвалы поварам:
– Очень вкусный обед!
Совсем иные эмоции владели Сушкиным. Его возмущало, что преподаватели отпустили классы раньше времени. Возник затор у дверей столовой, так как не успели накрыть столы. Слышались крики и беготня по коридорам. Сушкин, красный и одичавший, как командир, сдерживающий панику солдат, бегал и орал на всех – учащихся и преподавателей.
На последний урок он дал звонок пятью минутами раньше расписания, но преподаватели его прозевали, и Сушкин надрывался:
– Идите и усаживайте своих учеников! Что ж вы не смотрели на часы, когда был звонок с урока, а сейчас смотрите? За 20 минут провели урок!
– За тридцать пять, – возразила Коршунова.
После обеда перекур на крыльце. Напротив голубые «Жигули». Фомкин решительно шагнул к машине, с перепоя мешки под глазами у него в гармошку.
– Ну-ка, докатите-ка меня до восьмого училища! У ученика деньги отобрали!
Потерпевший, первокурсник, на вид спокоен. Отобрали у него рубль. Татаринов, Фирсов, Тимохин любопытствуют, что да как.
– А кто за тебя заступился? – спросил Тимохин первокурсника. – Длинный тот?
3
Мало-помалу Юрий Сергеевич адаптировался. Прорезался властный металл в голосе, появилось хладнокровное пренебрежение к шумку в классе. Но всякий раз урок проходил непредсказуемо.
В 44-й группе нашелся желающий читать вслух, хотя и бубнящий как робот. Юрий Сергеевич дал ему «Грозу». Слушатели смеялись над именами Кабанов, Кабаниха. Некоторый интерес, но не более того, вызвала у них грубая речь Дикого.
На диктанте «Моторный цех» группа вела себя тихо. Только двое бездельничали на первой парте, без тетрадей и ручек, один с комсомольским значком на груди. Они вертелись, болтали, щупали двигатель «зила», закрепленный на парте.
Черненький мальчик сказал:
– Я не могу сегодня писать. У меня поранена рука. Пушка неудачно выстрелила.
Пришлось выгнать Харчева – разболтанного, неуправляемого. Но мастер Фирсов попросил впустить его с условием, что после урока тот вымоет пол.
По окончании диктанта осталось время для опроса.
– Белкин!
– Я!
– Прочитал ли ты «Отцов и детей»?
– Я видел это кино по телевизору.
– Как ты думаешь, кто такой Базаров?
– Базаров – пролетарий и анархист… Ему неприятно среди господствующих классов…
– Ельников! Где Ельников?
– Вон, толстый, на первой парте сидит.
Ельникова удалось оторвать от крестиков-ноликов, но выжать ответ не получилось, как и из того, черненького.
– Ему тяжело, он с похмелья и накурился, – с лукавой улыбкой оправдывает черненького его сосед по парте.
– Но-но, не ври! – стесняется тот.
После урока двое дежурных собрали бумажки:
– Куда их выбросить?
– Отнесите на первый этаж, там мусорное ведро.
Предложение преподавателя кажется им нелепым, в глазах полуиспуг. Они уходят, оставив скомканные бумажки на стенде у двери.
Работа над ошибками в диктанте в 45-й и
46-й прошла сносно, а в 44-й замечательно. Стояла упоительная, мертвая тишина.
Степченко, мальчик, всегда ходивший в свитере веселой расцветки, предложил:
– А давайте перепишем диктант!
– Давайте!
Ученики взялись за авторучки. Даже Чулков, разгильдяй с комсомольским значком на драном под мышкой пиджаке, устряпанном стертой со стен известкой, проявил прилежание. Конечно, правописание «не» и «ни» дано не каждому (судя по книгам и газетам, ошибаются и корректоры-профессионалы). И, несмотря на исправленный текст, лежащий перед глазами, большинство вновь сделали кучу ошибок. Однако некоторые добровольцы переписывали и в третий, а то и в четвертый раз, пока не добились пятерки. Пусть пятерка и не самая настоящая.
Предстояло написать сочинение на тему «Как я выбрал профессию». С дисциплиной и на сей раз получилось не все. Пришлось делать замечания Чулкову. Одно, второе, третье. Бесполезно.
– Выйди, пожалуйста, из класса.
– Я выйду, когда сам захочу.
Преподаватель взял его за рукав и выволок с сиденья. Чулков цеплялся за парты, но так эффектно вылетел вон, что все засмеялись и притихли. Он покинул класс в настоящем полете, распахнув дверь бросившей его силой, с руками вперед, как ныряльщик. Недалеко в коридоре стояли, беседуя, Сушкин, Попова и сексапильная Раиса Игоревна. Все трое онемело повернулись в сторону летящего Чулкова.
Урок продолжался. Поначалу казалось, что никому не удастся преодолеть сопротивление нервного вещества: «Что-то неохота думать». И все же вработались, многие выдали искренние сочинения. Пусть по самым низким меркам, но и это было победой. Воронов радовался.
«Впервые я узнал об этой профессии, когда был маленький, – писал Игорь Юсупов. – И я поехал в гости к бабушке, и к ней приехал на машине д. Валера (он так и написал: д. Валера), и он взял меня на машину кататься, и мы катались долго, и мне понравилось в кабине, как пахнет маслом. И я решил стать водителем с детства. И с тех пор я хотел побыстрее вырасти и управлять КАМАЗом или КРАЗом. Но когда я сказал родителям, что мне нравится быть водителем и я буду водить большегрузные машины, они сказали: тебе самому работать. Ты и выбирай свою будущую профессию».
Вошла Попова с Чулковым вместе. Класс притих.
– Юрий Сергеевич, допустите ученика на занятие. Если он будет плохо себя вести, напишите докладную, и мы разберем его на совете профилактики! – сказала она и ушла.
– Извините меня, я больше не буду, – сказал Чулков.
– За что я должен тебя извинить? Что ты сделал?
– Я пререкался с вами, не слушал, что вы говорите.
– Садись.
Чулков сел на отдаленную парту. Снова у него вырывалась болтовня, но стоило ему напомнить о данном им слове, как он умолкал. Затем попросился пересесть на свое прежнее место.
– Ну пожалуйста! Там теплее. Я не буду больше баловаться!
Преподаватель разрешил.
Через день у 44-й снова была литература. Чулков выпросил у товарищей листок и добровольно взялся за сочинение. Писал со старанием, вознося затуманенные мыслями глаза в потолок или озираясь вокруг. Глядя на преподавателя, он не видел его, прозревая видную лишь ему даль. И написал неплохое сочинение.
1
После урока блондинчики Бажов и Бугров изъявили желание прочитать «Грозу». Воронов выдал им по книге. В библиотеку также записались три хороших мальчика из 43-й и мучительно долго копались на полках. Они искали фантастику.
Пообедав, Воронов вынул из пачки сигарету и пошел к выходу. У стеклянной полупрозрачной двери дежурной комнаты Клешнин мирно беседовал с мордастым и широкозадым толстяком в болоньевой куртке; штанины джинсов, бросалось в глаза, подвернуты вверх. Поодаль в позе терпеливого наблюдателя стоял стройный и культурно одетый парень при галстуке. Но что-то здесь настораживало. Воронов задержался в вестибюле.
Беседа молодых людей затянулась. Клешнин порывался уйти, но его собеседник мягко преграждал путь рукой. В отдалении одиночками стояли и ходили учащиеся. Толстяк на чем-то настаивал, Клешнин упрямо отказывался. Когда в вестибюле появились два-три мастера, Воронов прошагал на крыльцо и закурил в компании военрука. Из здания спокойно вышли толстяк и его культурно одетый товарищ. А внутри птицей пронесся тревожный шумок. Воронов заглянул в полутьму вестибюля. Навстречу – Татаринов, мастер в черном костюме и галстуке, который припустил за вышедшими двумя парнями, но было поздно: те перешли на рысь и скрылись за углом.
Из коридора выходил заплаканный и красный Клешнин, приложив ладонь к лицу. За ним шли два мальчика, дружки-малютки, ростом намного ниже его. Другие мальчики-свидетели виновато улыбались.
Воронов спросил у Клешнина:
– Кто это был?
– Не знаю. Он попросил у меня пятнадцать копеек. Я не дал.
– Он тебя ударил?
– Да.
Юрий Сергеевич посоветовал Клешнину идти домой и не терять мужества. Если второй раз попросят деньги – не бояться и не давать. Клешнин кивнул в знак согласия.
Морозова и Брызгина с ее неизменной джокондовской улыбкой были возмущены не меньше Воронова:
– Мерзавцы! Обнаглели совсем! Такие хорошие ребята поступили, а ведь уйдут! Этот, который ударил, учится у нас же, на втором курсе. Мы сидели в комнате мастеров. Слышим шум, выбежали, а он, Клешнин, уже лежит. Пусть приезжает милиция и сажает!
Морозова набрала телефонный номер.
Приехал инспектор детской комнаты милиции – молодая рослая женщина с погонами лейтенанта.
– Что она будет делать? – спросил Воронов у Татьяны.
– Обещает побеседовать. Вот так всегда. Побеседуют с ними – и все.
2
К 10 часам Воронов приехал на работу.
Во дворе от кучки курильщиков отделился Фомкин, протянул руку:
– Здорово! Давно тебя жду, сейчас приведу свою группу, выдашь им учебники.
– Я не имею права выдавать учебники до приказа о зачислении учащихся, – вдался библиотекарь в нарочитый формализм.
– Я этот вопрос выясню.
Иван помчался к завучу и с ним вместе вернулся.
– У нас тут много чего юридически не делается, – проворчал Сушкин. – Выдашь учебники под ответственность мастера. Все мастера группы уже скомплектовали, они знают своих. Никуда не денутся.
Орда первого курса получила учебники.
Уходя последним, парень в алой болоньевой куртке провякал идущему впереди:
– Видишь, а ты боялся!
Библиотекарь почуял неладное. Но парень вдруг вернулся, переступил порог и дерзнул обратиться к нему на «ты», невнятно пробормотав:
– Как тебя звать-то?
Наткнувшись на тяжелый взгляд, он переменил тон:
– Как вас звать?
Воронов представился. Парень вынул из-под ремня роман «Шахта», стоявший до того на полке новинок. Ясно: ученик, приглашенный для подтаскивания учебников, подал книгу этому парню из-за барьера.
– Дайте почитать книжку.
– Группа какая?
– Никакая. Я окончил училище в этом году. Меня здесь все знают. Моя кличка – Мамонт.
– Фамилия?
– Тупицын.
Он упрямо просил книгу.
– Я вам принесу через три дня.
Вошел какой-то ученик.
– Меня здесь все знают, – сказал Тупицын. – Ты меня знаешь?
Ученик молчал.
– Как меня зовут?
Молчание. Мамонт стоял, облокотясь на барьер. Он завел речь о себе, но так сильно заикался, что слова плющились до полной неразборчивости.
– Я… я… я…
Между делом в библиотеку заглянул Фомкин.
– Ты знаешь меня? – спросил Мамонт. – Я хочу взять книгу. Можно?
– Ты окончил училище. Какую тебе книгу – здесь не частная лавочка!
Воронова подкупил аргумент, что Мамонт бы не вернулся, не будь честным человеком:
– Зачем я тогда вернулся? Ушел бы, да и все.
– Какую я могу получить гарантию?
– Честное слово.
Сколько «честных слов» в жизни приходилось уже слышать Воронову! И все-таки он дрогнул. Мамонт принял книжку с изъявлениями благодарности.
– Я обязательно принесу! Мне интересно прочитать. Тем более здесь про шахту.
– Ну, посмотрим.
Библиотекарь садится в кресло, что у стены напротив окон, в которые видны верхушки тополей среди синевы неба. Но покой нам только снится. Начинается обычная суета. Приходит чья-то бабушка со справкой, которую надо подписать. Бажов просит дать ему «Отцов и детей», а историчка Колодина – работы Ленина и Энгельса.
Появляется директор, сразу же исчезая:
– Я смотрю, ты уже освоился! Часов мало? Это мы исправим. Правда, я еще месяц в отпуске.
Тимохин в кожаной куртке и кедах ищет какую-то статью.
– У тебя все «Кузбассы» за сентябрь? Мне нужна статья про отпуск. В отпуск не отпускают… Я им… Фомкин сказал, что в сентябре была статья…
Заглядывает Попова:
– У вас тут нет Сосновского?.. Кстати, как у вас с планом? Я всех просила еще к субботе представить планы на год. Жду! План работы библиотеки и библиотечного совета. – И в шутку щелкнула языком, как девочка-проказница, вроде «э-ля!».
Забредает гусар Лихтенберг:
– Где хозяйка?
– В декретном отпуске. Я за нее.
– Ты за нее? Но у тебя нет денег…
Он повертелся и ушел. Мастера пьют ежедневно и вечно рыщут в поисках займов.
Голос из-за двери:
– Опять закурить? Мишка, но я же тебе давал последнюю!..
Пора идти на урок. В коридоре Колодина и физичка, наверняка уже отметившая 50-летие, но все еще сексапильная.
– Смотрите, Раиса Игоревна, та женщина пьяна, на ногах кое-как стоит, – показывает Колодина на старую техничку, которая пытается швабрить пол.
3
Как же нелепо это ожидание! Будто стоишь на пристани вечности.
Подошли человек восемь из 44-й группы:
– Автобус не придет, мы домой. Мы пойдем домой, а?
Юрий Сергеевич ответил уклончиво.
– У вас сегодня есть литература? – спросил один из подошедших.
– Нет.
– Значит, можно не ехать, – засмеялся спросивший. – А у нас все равно три урока.
Торопливо остановился заказной автобус и забрал трех своих. У мальчиков родилась идея пойти в кино.
– Ну, мы пошли.
Остался один Богатов, паренек благообразного вида. Из-за поворота показался нужный рейсовый автобус – 82-й. Начался штурм. Воронову не повезло, так как прямо на него с подножки спускался пассажир с ведром известки. Пока Юрий сторонился, трамбовка пассажиров закончилась, места больше не осталось. Но подрулил другой заказной, который забрал всех оставшихся на остановке. Только, пожалуй, Воронову не надо было хвататься за поручень со слоем жирной пыли.
Во дворе училища царила золотая осень. На небольшом полигоне с ревом, взлетая на буграх, гоняли кругами на мотоциклах члены мотосекции.
Тимохин привел в библиотеку третьекурсника Ермоленко, чтобы подписать справку. Ермоленко был интересен тем, что год отсидел в тюрьме, весь свой второй курс, а после освобождения его сразу перевели на третий курс. На свободе он немедленно женился и в библиотеку наведался с женой.
Мимоходом зашла Попова:
– Во сколько вы открываете библиотеку?
– В десять часов.
– Не знаю, как вы договаривались с директором, но, пока я на его месте, приходите, пожалуйста, в девять часов.
Воронов запер дверь и вышел на крыльцо. Там задумчиво стояла секретарша Полина Егоровна. Она сказала, что подала заявление об уходе.
– Закурить у вас не будет? – спросил незнакомый парнишка и получил отрицательный ответ.
За ним Шашечников:
– Дайте закурить.
– Рано тебе курить.
– Ну дайте! У вас же есть, я знаю. Наверняка у вас целая пачка.
Не вынимая пачку из кармана, Юрий Сергеевич достал из нее сигарету и протянул Шашечникову, который дважды сказал спасибо.
Воронов вернулся в библиотеку, сел в кресло. Ему подумалось о блондинке на «э», которая вчера запечатлелась в утреннем автобусе. Экзотическая и экспансивная. В белой болоньевой куртке. От нее исходила слабая, тлеющая свежесть. Возможно, запах душистого мыла. «О черт!» – говорила она, когда от тряски автобуса сумочка скатывалась с колен. Чуть не прозевав свою остановку, она вскочила: «О черт!» – и продралась сквозь толпу. «Девушка, вы наступили мне на ногу!» – с деланым возмущением сказал парень, стоявший на ее пути, но она уже прыгала с подножки.
Обедал Воронов вместе с Фирсовым, который урабатывал гору мяса в супе и обгладывал большую кость.
– Повар, которая на раздаче, явно ко мне неравнодушна. Она накладывает мне больше всех. Мол, ты маленький, может быть, подрастешь еще.
Это его ежедневная присказка.
Обед прошел по-своему весело, с шуткой незнакомого первокурсника, который подходил к мастерам и преподавателям и почтительно здоровался: «Здрасте!» Точно так же он подходил и второй раз: «Здрасте!» И тот, кто машинально отвечал ему, невольно улыбался.
46-й группе перед литературой ставили прививки от гриппа. Веселье и страх взрывами громыхали в классе. Глядя на пацанов странными глазами и с любопытством, как на грешников в аду, девушки и парень в белых халатах делали уколы шприцами-пистолетами. Четверо самых боязливых учеников сбежали и вернулись только после ухода медиков.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Урок в 46-й уже начался, когда по всем углам училища раскатился крик Сушкина:
– …твою мать!
Кого-то он там, в коридоре, приструнял.
Юрий Сергеевич читал вслух начало «Отцов и детей» и для контроля спросил:
– О чем здесь говорится?
Ученик, который внимательно слушал (вообще, слушали три-четыре человека, остальные бесились), ответил:
– О том, как один солдат с товарищем приезжают к отцу.
– Почему солдат?
– Потому что он в шинели. Я услышал про шинель, так и понял, что он солдат.
М-да-а… А ведь он прав. Откуда ему знать, что… все мы вышли из гоголевской «Шинели»?
– А кто такой Николай Петрович Кирсанов?
– Богатый купец.
Игнорируя многократные замечания, Панкин на последней парте повернулся спиной. Преподаватель совершил маневр и подкрался к компании, однако ничего необычного не заметил. Но ученик сделал скрывающее движение и тем выдал тайну: в столе карты.
– Атас!
– Полундра!
Но поздно. После урока они выпросили карты обратно, пообещав больше не играть.
– Включите телевизор! – ныли они. – Давайте включим телевизор! Ну пожалуйста! Пожалуйста!
Воронов включил встроенный в стену телевизор. Когда все после перемены подтянулись, он начал новую тему. Но урок не получился. Возбужденные мальчиши-плохиши бросались репьями, жгли спички, и в классе стояло серное смердение.
Единственный, кто не участвовал в безобразиях, был Клешнин – высокий, нескладный выходец из интерната. С припухшими чертами угловатого, топорного лица, со взглядом забитого крестьянина, с длинными руками, в черной рубахе и поношенном сером костюме. В учебе слабый, еще слабее других, в поведении же он не выходил из границ смирности и безобидности.
Клешнин пользуется случаем, чтобы вроде как вздремнуть. Он роняет голову на лежащие на парте руки. Но не спит, а уходит в себя, сосредотачивается. Пытается написать письмо матери. Оно так и не продвигается дальше «Здравствуй, мама!».
Последний урок. Все устали. Ерзали, грохали стульями, болтали языками. У плотного Бергера заболела голова. Он корчился в гримасах. Так уж они все умоляли, что пришлось отпустить их на десять минут раньше. Как обычно, тут же взрыв эмоций, стремительное бегство из класса.
В другой день на уроке Юрий Сергеевич заставил Шашечникова, молодца рослого и не без холености, в цветном свитере, прекратить щелканье орехов. Тот послушался, зато начал вызывающе болтать с соседом. Воронов поставил ему ультиматум, заявив, что примет меры, хотя и сам не знал какие. Парень снова повиновался.
– Что вы с ним говорите? – крикнул низкорослый, но дико мускулистый здоровяк в красном свитерке, один из тех, кто сбежал от уколов. – Врежьте ему по башке!
И затем смех, радостные извинения и обещания «больше так не делать».
– Сука!.. А сука – не нецензурное слово! – веселился кто-то.
Пьяная техничка, видно, ошиблась и дала звонок на десять минут раньше. Пацаны хлынули из класса. Удерживать их не хотелось. То же самое случилось в других классах, и все с легким сердцем пошли в столовую.
На очередном уроке снова напряжение нервов. Но многие ведь сидят спокойно. Бажов лениво щурится и помалкивает. Он не лишен иронии и философского наплевательства. Но главное, бесшумен. Павлюченко чуть совестится.
А вот амбал Шашечников и мускулистый Бергер опять не дают преподавателю говорить. Что делать? Шумно, как на футбольном матче.
Впервые за долгое время Воронов возмутился:
– Где ваш мастер?
– Киряет где-нибудь, – ответил Шашечников.
Снова бесполезный призыв к порядку. Заявив, что в таких условиях вести занятие не будет, Воронов вышел. В музыкальном классе мычала труба, в красном уголке бренчало фортепьяно. По коридору как раз шли мастер Грибов, военрук и Тимохин. Они поинтересовались, как там 46-я. Да вот так.
– Ну-ка, пошли! – махнул рукой Грибов.
– Брось окурок только, – сказал Тимохин.
Грибов дунул дымом и отдал ему папироску. Он вошел в класс, который сразу замер. Мастер сделал грозную паузу, медленно обвел глазами парты. Как и Тимохин, он был поддат.
– Ты, – назвал фамилию, – смотри у меня!
– А че я? При чем здесь я?
Постращав, Грибов ушел. Воронов приступил к уроку. Но все повторилось без малейшей разницы. Шум стоял нестерпимый. Тогда он ушел окончательно. И курил во дворе.
– Вы не переживайте, – с нетрезвым сочувствием говорил ему подошедший Тимохин. – Если что, сразу обращайтесь к мастеру: он их приструнит.
2
Хотя молодой мастер Ежелев, соплеменник директора с грустными карими глазами, утром уже виделся с Вороновым, сейчас он поздоровался за руку. Попросил разрешения, чтобы его группа именно в библиотеке получила деньги – так называемые «сиротские», то есть квартирные. Конечно, Воронов согласился.
Группа пришла в сапогах и принесла ошметки грязи. Выдавал «сиротские» зам по АХЧ Мирра Николаевна, по 13 рублей 44 копейки каждому.
Выдача подходила к концу, когда один толстячок спросил:
– Окно открывается? Можно открыть?
От изумления библиотекарь ответил не сразу. Что за баловство – открывать окно в холодину? Но толстячок уже щелкнул оконным затвором.
– Закрой! Зачем ты открываешь? – вскричал Воронов.
– Пусть открывает, – как-то мягко сказали ребята; мастер склонился над плечом Мирры Николаевны, глядя в ведомость.
– Можно мы выйдем через окно? – спросил толстячок.
Снова какая-то чушь. Блажь и чушь.
– Не проще ли выйти через коридор?
«Что за странная причуда? Через окно ближе к дороге?»
– Нет, не проще. Через окно интереснее.
Чтобы не напачкать сапогами, они ползли на коленках по столику у подоконника, поднимались и выпрыгивали один за другим.
– Ты тоже пойдешь через окно или с мастером? – услышал библиотекарь разговор.
– Я тоже через окно.
Выскочил и побежал к дороге.
– А мне через окно или с вами? – спросил кто-то у мастера.
– Ну, давай через окно, – ответил Ежелев и даже помог ученику взобраться на подоконник.
Мастер и два ученика вышли в дверь. И лишь тут Воронова осенила догадка:
– У них отбирают деньги?
– Да, – сказала Мирра Николаевна. – Выпускники стоят в вестибюле толпой и отбирают деньги. Совсем обнаглели, нет никакой управы. Пересажать бы их всех. Это длится уже два года. Раньше такое тоже водилось, но тогда были дружные мастера. Они подкараулят, как выпускник отберет деньги, отведут его за угол и так отделают, что потом это прекратится надолго. А сейчас…
Выпускники кучковались в вестибюле и от нечего делать разминались боксированием. Издали выделялась алая куртка Мамонта. Библиотекарь подошел ближе. Мамонт увидел его, поздоровался. И когда же он вернет книгу?
– Завтра принесу…
Глаза мутные, язык заплетается. Обожрался «колес»?
3
Библиотечная жизнь кипит. Вот уж действительно, библиотека в центре воспитательной работы. Скоротать время сюда заходят выгнанные с урока историчкой Юсупов и Гавриков из 44-й. Кто-то устроил маленький взрыв, а гнев преподавателя пал на них.
– Вечно не разберутся! – ворчат они.
Ровесник революции 1917 года Демьянов выглядел еще весьма свежим стариком. Он вел историю как почасовик и зашел в библиотеку за новыми учебниками (1983 года), которых, впрочем, не имелось.
– Я им даю конспектировать, они у меня работают. Рассказывать им что-нибудь – они же рта не дадут открыть! Новые учебники нужны, если какая-нибудь тварь придет проверять. Одна тварь привязалась в прошлом году…
Стрельнуть сигарету заходит Татаринов. Каждый день, как и Фомкин, он стреляет у библиотекаря по одной штучке.
– Некогда было купить. Сегодня еще не курил!
– Ну бардак! Цирк! Не видел такого еще! Чтобы сразу трое мастеров не вышли! – мотает головой директор, получая учебники черчения.
– Юрий Сергеевич, у вас есть подшивка «За рулем»? – интересуется Коршунова. – Я готовлю классный час, мне нужно что-нибудь по истории автомобиля.
– Все журналы на стенде. Если «За рулем» есть, то там.
Она пошарила рукой среди журналов:
– Здесь нет ни одного номера.
– Значит, стащили.
– Каким тоном вы это говорите! Так спокойно! Меня это удивляет. Ну и нервы! Здоровые же у вас нервы! – Коршунова смеется и удаляется.
Мастер Николай Филиппович Буданов приводит ученика с подписным листом. У паренька мешки под глазами. Попал под влияние пьющей компании. Его отчисляют. Он упрашивает, чтобы оставили. С ним два раза беседовали, хватит.
Две девочки лет пятнадцати, одна из них дочь поварихи Лена, желают помочь с наведением в библиотеке порядка. Лена рассортировала газеты и журналы, брошенные грудами. Растолкала книги по стеллажам. А подружка стоит и смотрит, совершенно бездействуя.
Есть еще одна девушка, татарочка Рая, 23 лет, которая учится в группе ТУ (это внештатная группа) на водителя. Она симпатична и румяна, ходит в зеленом пальто. Сколько ее ни видишь, к ней всегда тянутся жадные лапы парней из ТУ, она улыбается и яростно отбивается.
С «Шахтой» Плетнева под мышкой входит Мамонт, возвращает книгу:
– Спасибо.
Просит разрешения взять еще. Выбирает Сартакова и снова книгу про шахтеров. Роман «Земля Кузнецкая» Волошина Мамонт, оказывается, уже читал. На сей раз он не заикался. Пообедав (незаконно) в столовой училища, он общался с кучкой матерящихся учеников.
Входит Бажов:
– Вам не нужна эта книга? Валялась в коридоре, ее все читали тут.
Библиотекарь повертел книгу в руках. «Окна ТАСС 1941–1945 годов». Как она попала в коридор?
– Спасибо.
– Да ну – спасибо! За что?
Первокурсники рассматривали картины в альбомах старых мастеров, вслух комментируя наготу:
– А почему здесь они голые?
– Да греки не очень стеснялись наготы… – объяснял библиотекарь.
– Да все равно бесстыжие… Они жили давно, но все понимали. Могли бы и не голыми… Голые… то есть обнаженные…
Некоторые рассматривали учебники «Введение в эстетику», где есть томный голый «Давид» Микеланджело. Стыдились и смеялись.
– Эту книгу надо запретить! Разве можно такое помещать? Почему голых теток так не показывают?
Бажов интересуется книгами по электронике. Он бы поступил в училище по ремонту телевизоров, но туда берут только после десятого класса.
Зевая все фигуры подряд, Бугров играл в шахматы с Глебовым, который обзывал соперника «шизофреником», и шутка имела успех. Окружающие смеялись.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Оказывается, Валентина Петровна дважды приезжала в училище и библиотекаря не заставала. По просьбе Поповой («Ох, не хватало нам еще неприятностей с библиотекой!») библиотекарь дозвонился в таинственную «газетную группу», телефон которой в справочнике не указывался. Служба 09 дала номер редакции областной газеты, по нему уже удалось получить искомые координаты.
Решив не брать с собой тяжеленные инвентарные книги, библиотекарь поехал по указанному адресу. Восьмой этаж. Коридор с комнатками редакции сельской газетки «Заря». Открытая дверь углового кабинета.
– Кого вы ищете?
Это и была Валентина Петровна Кузьменко, молодая худенькая особа в очках. Пока она заканчивала разговор с посетительницей, в кабинет скользнула Люда Зяблицкая – с накрашенными губками, дочь директора завода, подвизавшаяся в мелкой журналистике.
– Здрасте, здрасте. Хотя мы работаем в одном месте, так редко видимся. Вы к нам не заходите. Что вы тут делаете? Ищете работу?
Она даже не знала, что Воронов уже не работает в институте. Из их многотиражки ушел редактор, Люда за нее.
– Заходите, заходите к нам!
Дождавшись ухода посетительниц, Кузьменко объяснила:
– Я должна проверить ваши инвентарные книги, чтобы убедиться в изъятии запрещенных книг… Разве вас не ознакомили с приказом Главного управления по изъятию запрещенных книг?
– Впервые слышу… Изъять – значит списать?
– Списать и сжечь.
– Обязательно сжечь?
– Обязательно.
Она назвала ряд запрещенных писателей. От удивления многие фамилии Воронов пропустил мимо ушей. Запомнились лишь Виктор Некрасов и Гладилин. Заверив Валентину Петровну, что устроит из книг настоящий пионерский костер (а она сделала вид, что поверила ему), Воронов из мрачного средневековья спустился на лифте. Сел на остановке в автобус и приехал… куда, в какой век?
Ворча, что библиотека ни за кем не закреплена в смысле мытья пола, техничка, которую ученики звали тетя Аня, пол помыла. После обеда библиотекарь, шурша листьями и покуривая, гулял по тополиной аллее.
– Если эта выдерга, – сказал военрук, имея в виду Попову, – не начнет заседание в два тридцать, я уйду домой.
Надежда Ивановна, однако, открыла педсовет вовремя. Она начала с указаний о выезде в понедельник на турнепс, затем оседлала любимого конька – трудовую дисциплину. И дала распоряжение Сушкину, чтобы он взял объяснительную с Неупокоева, когда тот появится. Физик сегодня прогулял, поэтому завучу пришлось комкать расписание.
И вдруг – отголосок его, Воронова, одного с ней разговора:
– Иногда приходится слышать, когда мастера стоят рядом с учащимися и у них такие слова вылетают! Давайте не будем забывать, что мы с вами педагоги. Прошу вас больше не материться при учащихся! Буду наказывать, если узнаю что-нибудь подобное.
Выслушали ее в неопределенном молчании. Так она ничего и не поняла, подумал Воронов. Недалека она, недалека…
Закруглив педсовет, Надежда Ивановна укатила на синей попутной легковушке.
2
Воронов обедал за столиком с Коршуновой и немкой Ефремовой, которая в прошлом году вела литературу.
Она вспомнила о том, как писали сочинение на тему «В жизни всегда есть место подвигу»:
– «Иду по Москве. Вдруг вижу, в доме пожар. Парень бросился в дом и спас ребенка. В жизни всегда есть место подвигу».
Из-за соседнего столика встала сытая Попова, расточая похвалы поварам:
– Очень вкусный обед!
Совсем иные эмоции владели Сушкиным. Его возмущало, что преподаватели отпустили классы раньше времени. Возник затор у дверей столовой, так как не успели накрыть столы. Слышались крики и беготня по коридорам. Сушкин, красный и одичавший, как командир, сдерживающий панику солдат, бегал и орал на всех – учащихся и преподавателей.
На последний урок он дал звонок пятью минутами раньше расписания, но преподаватели его прозевали, и Сушкин надрывался:
– Идите и усаживайте своих учеников! Что ж вы не смотрели на часы, когда был звонок с урока, а сейчас смотрите? За 20 минут провели урок!
– За тридцать пять, – возразила Коршунова.
После обеда перекур на крыльце. Напротив голубые «Жигули». Фомкин решительно шагнул к машине, с перепоя мешки под глазами у него в гармошку.
– Ну-ка, докатите-ка меня до восьмого училища! У ученика деньги отобрали!
Потерпевший, первокурсник, на вид спокоен. Отобрали у него рубль. Татаринов, Фирсов, Тимохин любопытствуют, что да как.
– А кто за тебя заступился? – спросил Тимохин первокурсника. – Длинный тот?
3
Мало-помалу Юрий Сергеевич адаптировался. Прорезался властный металл в голосе, появилось хладнокровное пренебрежение к шумку в классе. Но всякий раз урок проходил непредсказуемо.
В 44-й группе нашелся желающий читать вслух, хотя и бубнящий как робот. Юрий Сергеевич дал ему «Грозу». Слушатели смеялись над именами Кабанов, Кабаниха. Некоторый интерес, но не более того, вызвала у них грубая речь Дикого.
На диктанте «Моторный цех» группа вела себя тихо. Только двое бездельничали на первой парте, без тетрадей и ручек, один с комсомольским значком на груди. Они вертелись, болтали, щупали двигатель «зила», закрепленный на парте.
Черненький мальчик сказал:
– Я не могу сегодня писать. У меня поранена рука. Пушка неудачно выстрелила.
Пришлось выгнать Харчева – разболтанного, неуправляемого. Но мастер Фирсов попросил впустить его с условием, что после урока тот вымоет пол.
По окончании диктанта осталось время для опроса.
– Белкин!
– Я!
– Прочитал ли ты «Отцов и детей»?
– Я видел это кино по телевизору.
– Как ты думаешь, кто такой Базаров?
– Базаров – пролетарий и анархист… Ему неприятно среди господствующих классов…
– Ельников! Где Ельников?
– Вон, толстый, на первой парте сидит.
Ельникова удалось оторвать от крестиков-ноликов, но выжать ответ не получилось, как и из того, черненького.
– Ему тяжело, он с похмелья и накурился, – с лукавой улыбкой оправдывает черненького его сосед по парте.
– Но-но, не ври! – стесняется тот.
После урока двое дежурных собрали бумажки:
– Куда их выбросить?
– Отнесите на первый этаж, там мусорное ведро.
Предложение преподавателя кажется им нелепым, в глазах полуиспуг. Они уходят, оставив скомканные бумажки на стенде у двери.
Работа над ошибками в диктанте в 45-й и
46-й прошла сносно, а в 44-й замечательно. Стояла упоительная, мертвая тишина.
Степченко, мальчик, всегда ходивший в свитере веселой расцветки, предложил:
– А давайте перепишем диктант!
– Давайте!
Ученики взялись за авторучки. Даже Чулков, разгильдяй с комсомольским значком на драном под мышкой пиджаке, устряпанном стертой со стен известкой, проявил прилежание. Конечно, правописание «не» и «ни» дано не каждому (судя по книгам и газетам, ошибаются и корректоры-профессионалы). И, несмотря на исправленный текст, лежащий перед глазами, большинство вновь сделали кучу ошибок. Однако некоторые добровольцы переписывали и в третий, а то и в четвертый раз, пока не добились пятерки. Пусть пятерка и не самая настоящая.
Предстояло написать сочинение на тему «Как я выбрал профессию». С дисциплиной и на сей раз получилось не все. Пришлось делать замечания Чулкову. Одно, второе, третье. Бесполезно.
– Выйди, пожалуйста, из класса.
– Я выйду, когда сам захочу.
Преподаватель взял его за рукав и выволок с сиденья. Чулков цеплялся за парты, но так эффектно вылетел вон, что все засмеялись и притихли. Он покинул класс в настоящем полете, распахнув дверь бросившей его силой, с руками вперед, как ныряльщик. Недалеко в коридоре стояли, беседуя, Сушкин, Попова и сексапильная Раиса Игоревна. Все трое онемело повернулись в сторону летящего Чулкова.
Урок продолжался. Поначалу казалось, что никому не удастся преодолеть сопротивление нервного вещества: «Что-то неохота думать». И все же вработались, многие выдали искренние сочинения. Пусть по самым низким меркам, но и это было победой. Воронов радовался.
«Впервые я узнал об этой профессии, когда был маленький, – писал Игорь Юсупов. – И я поехал в гости к бабушке, и к ней приехал на машине д. Валера (он так и написал: д. Валера), и он взял меня на машину кататься, и мы катались долго, и мне понравилось в кабине, как пахнет маслом. И я решил стать водителем с детства. И с тех пор я хотел побыстрее вырасти и управлять КАМАЗом или КРАЗом. Но когда я сказал родителям, что мне нравится быть водителем и я буду водить большегрузные машины, они сказали: тебе самому работать. Ты и выбирай свою будущую профессию».
Вошла Попова с Чулковым вместе. Класс притих.
– Юрий Сергеевич, допустите ученика на занятие. Если он будет плохо себя вести, напишите докладную, и мы разберем его на совете профилактики! – сказала она и ушла.
– Извините меня, я больше не буду, – сказал Чулков.
– За что я должен тебя извинить? Что ты сделал?
– Я пререкался с вами, не слушал, что вы говорите.
– Садись.
Чулков сел на отдаленную парту. Снова у него вырывалась болтовня, но стоило ему напомнить о данном им слове, как он умолкал. Затем попросился пересесть на свое прежнее место.
– Ну пожалуйста! Там теплее. Я не буду больше баловаться!
Преподаватель разрешил.
Через день у 44-й снова была литература. Чулков выпросил у товарищей листок и добровольно взялся за сочинение. Писал со старанием, вознося затуманенные мыслями глаза в потолок или озираясь вокруг. Глядя на преподавателя, он не видел его, прозревая видную лишь ему даль. И написал неплохое сочинение.
Назад | Далее