Поезд ушел по тайну
Туман… Перрон мерно гудел, вздыхал. Кроме вокзала на свете ничего не существовало. Обычно Маньчжурский состав был на станции за тридцать минут до отхода, а сегодня опаздывал. Пассажиры с заспанными физиономиями уже толпились на платформе. Одни налегке, другие одеты в осеннее. Их то и дело тянуло на юмор. Шутили не остро, но смеялись с пол-оборота.
Соня и Андрей стояли возле белой бетонной вазы-цветочницы, покрытой куржаком, с обессилено свешанными листьями анютиных глазок, украшенных свежим искусственным нарядом серебристого инея. Соня смотрела на бывшие фиалки и сравнивала их с увядающей женщиной, которая еще хочет нравиться мужчинам, прихорашивается, блистает побрякушками, часто дешевенькими. Иные притом, наверно, испытывают неловкость, но безропотно несут тяжкую дань традиции, идущей от полудиких времен.
Нечто подобное чувствовала и Соня после вчерашней премьеры. Друзья и коллеги хвалили ее, одаряли улыбками, целовали. Режиссер отнесся весьма благосклонно, а его глаза тревожили ее. Сама она была не удовлетворена игрой. Вот и сейчас Андрей сделал комплимент, что-то не договорил, замолчал. Все либо лицемерят, либо не знают ее возможностей. Не верят. От морозца Соня зябко вздрогнула и, боясь, что стужа щипнет за ухо, вобрала голову в поднятый воротник осеннего полосатого пальто, руки прижала к груди. Андрей приблизился, обнял ее сбоку. Соня мягко прижалась к нему:
- Завидую тебе, Андрюша. Люблю дорогу, вокзал, суету. Наверно, за то, что здесь, как и в театре, волнуются, радуются, плачут, - она искоса посмотрела на Венцова, - целуются. Я иногда от нечего делать захожу сюда по пути домой, и все мне кажется: вот-вот кто-то приедет, - на ее лице отразилась тоска ожидания.
Венцов исподволь ищет в Соне ту, прежнюю девчонку, но чем больше всматривается, тем больше отмечает, что она от него отдаляется. Но, отдаляясь, не уменьшается, а увеличивается. Соня говорит, а из полных губ, чуть подернувшихся синевой, идет пар и тут же исчезает, соединяется с туманом. Глаза у нее сонно-хмельные, веки припухшие. Наверно, еще хочет понежиться в постели. «Почему она вновь ищет с ним общения?» Она не любит его – Венцов это знает. Спросить не решается. Чует – у Сони на душе какой-то груз. Подвижная зыбкая грань, обычно объединяющая людей – между ними неотвратимо увеличивается, расталкивает их в разные стороны.
- И ты все же надеешься встретиться с ее пациентами и жертвами? – вдруг спросила Соня.
- Надеюсь, - улыбнулся он. На ум навернулась цифра 47 (лет).
- Колдуны и шаманы, как и талантливые артисты, все с закидоном, - Соня блеснула театральным, коридорным арго, - они шуты, лицедеи: разыгрывают комедию, а легковеры готовы встать перед ними на колени. А театр, собственно, вырос из шаманских действ, камланий, обрядов.
- Меня интересует одно, - будто не слыша, перебил Соню Андрей, - авантюристка или нет моя подследственная. Незаконное врачевание - налицо. Значит преступное. Уже это одно тянет на статью…. Только «одного этого» недостаточно.
- Ты, Андрюша, просто палач.
- Сонечка, тебе не известно, сколько загублено жизней знахарями, травознаями, колдунами, не имеющими даже начального образования. Ты бы села в самолет, зная, что пилот любитель и первый раз дорвался до штурвала? Наше несчастье - непрофессионализм во всем, ни в управлении, ни в делах…
- Ты меня просто поражаешь. Сколько людей погибло из-за державных амбиций! И мы считаем это в порядке вещей. Ты-то знаешь, что не в каждом селе есть медичка. А если и есть, думаешь, она всегда способна помочь? Таблетки, капли, порошки, микстуры в ее сундучке, но сама не уверена, когда чего, от чего.
- Грамотных мало - но малограмотные-то действуют законно.
- А ты что, Цербер закона?
- Я не железный законник, но я служу закону. А без души служат только солдафоны…
Венцов не закончил свою мысль – его в спину пихнул молодой высокий парень. Не думая извиниться, парень тут же, к железной решетке поставил два тяжелых дюралевых чемодана и беспардонно:
- Вы не уходите? - обратился к нашей паре и, не дожидаясь ответа, - последите, пожалуйста, - сказал, и уже на ходу закричал, - Эля! Вон за тумбой.
Подошла Эля с красной матерчатой сумкой, из-под молнии которой торчала блестящая ручка, очевидно, сковороды. В руках была гитара без чехла с яркой алой лентой и таким же матерчатым цветком на грифе. Эля пыталась примерить гитару к чемодану, к решетке, но не поставила, а, обернувшись к Венцову, сказала:
- Здравствуйте. Подержите, пожалуйста, инструмент, - она подарила большеротую, заученную улыбку Венцову, полосонула взглядом по Соне и, широко отбрасывая ноги, убежала.
Мужчина и плюнул в раскрытую пасть железного пингвина.
- Не понимаю, кто придумал это произведение искусства. Надо скульптуру того ваятеля поставить посреди города с раскрытым ртом и бросать в него мусор.
- А мне кажется хорошо, лучше, чем бетонные чушки стоят. - Улыбнулся Венцов. - На пингвина веселей смотреть.
- Победоносно смотреть, на кого плюешь, а он не в силах ответить тем же.
Чем-то сильно озабоченный мужчина отошел к стене, закурил, и стал нервно расхаживать по перрону. Венцову показалось его лицо знакомым. Вспомнил: это бывший председатель райисполкома. Которого «раскатали» в областной газете, за «кумовство», за «блат». Спустя некоторое время появилась шумная ватага людей, большинство красноухих в шляпах. Взглянув на, идущего впереди с контрабасом за плечами брюнета с усиками, Венцов заключил: «Артисты». Перрон медленно заполнялся пассажирами.
Артисты все в один голос возбужденно отчитывали кого-то за опоздание. Минуты через две галдеж стал образовываться в разговор. Седой, мужчина, по-видимому, их начальник, сдвинув брови и не выпуская изо рта мундштука с потухшей сигаретой, отчитывал длинного сутуловатого парня:
- В следующий раз – пешком. Сучок (так артисты называют кларнет) под мышку – и по шпалам. Сказали: в семь – кончай щупать, приди без пятнадцати. Не можешь – предупреди.
Седого дружно поддержали.
- Я вон, откуда ехала, - кричала большеротая. Она вдруг спохватилась, подошла к Венцову, на полпути приготовив улыбку, взяла гитару, - спасибо! – и, перемахнула улыбчивым взглядом через Сонину голову отошла доругиваться.
- Весело будет, - иронично сказала Соня, - местная филармония. Лабухи-пузочесы.
Она старалась запомнить улыбку Эли – пригодится для комической роли. Большие редкие зубы вонзались в нижнюю губу, при этом обнажались десны, увеличивалась нижняя челюсть, и лицо девушки принимало детски забиячий вид, похожий на дразнилку.
На гудок приближающегося паровоза все оживились, и лавиной хлынули на посадку. Андрей протянул Соне руку, но она обняла его и крепко поцеловала в губы. Девушка, не оглядываясь, быстро пошла на выход. Венцов стоял и напрасно ждал, что она обернется. Обогнув Соню, навстречу Венцову шла женщина с кошкой, голова которой торчала из-под полы бежевого старинного пальто. Женщина застенчиво улыбнулась. Следователь, гадая, где же он ее видел, пошел следом за ней. Чуть было ни сел в чужой вагон.
«Веселье» началось с ходу. Артисты, муж и жена, дома оставили какую-то сумку и потрясали вагон, выясняя, кто из них больше виноват. Утихомирил их все тот же седой «полководец». Артисты заняли три первых купе, туго забив своей поклажей верхние полки. Вещи стояли и в проходах. У Андрея плацкарта оказалась нижней, боковой, через купе от артистов. Он стал просматривать газеты «Правду», «Известия», «Забайкальский рабочий», загодя купленные в киоске в здании вокзала.
Напротив угнездились две девушки. Вскоре к ним подсел худощавый голубоглазый артист в потертых джинсах, в застиранной нейлоновой рубахе и кожаной куртке.
Одна из девушек, - юбка в облипочку, волоокая, с непомерно пухлыми губами, уже одарила Венцова двумя обещающими улыбками. Улыбнулась и артисту, но посмотрела на Венцова: как он это расценит? Он пожал плечами – она кивнула головой. Артист, будто собачьим нюхом, сразу напал на след:
- Девочки, куда едем?
- Далеко, отсюда не видать. А вы? – спросила волоокая, расцветая в улыбке, облизнув на губах особо стойкую помаду.
- А я еще подальше. Ой, ой! – закрыл лицо претендент на приятное знакомство, - спрячьте вашу улыбку – сгорю. А глаза!.. Где вы взяли? Не могли бы вы их одолжить мне на пару часиков сходить до фотографии, сфотаться на память?
Вздрагивает вагон от нескромного девичьего смеха.
- А вы, - обратился он к другой буровато-желтой от глаз, волос до одеяния, некрасивой попутчице, - где взяли такие сережки?
Девушка удивленно бросила вниз уголки тонких губ: сережек она не носила. Длинный в джинсах протянул руку к ее уху и достал металлический рубль.
- Ой! Ха-ха! – удивилась желтая, сморщив припудренный нос.
- Ладно, - сказал длинный, - пусть будет на месте…
Девушка хватается за ухо, но монеты там нет.
- В рукаве, - уверенно заявила волоокая, - я это знаю.
Фокусник позволил обшарить рукава. Рубля не нашли. В вагоне воцарилась относительная тишина. За окнами с левой стороны мелькали деревья на склоне горы, справа плавно текла река.
- Удивите еще чем-нибудь провинциалок, - попросила желтая некрасивая и подарила попутчику замечательную улыбку.
- Прежде всего, позвольте представиться: иллюзионист-гастрион Никита Голованов. – Он смешно склонил голову набок. В его жесте было что-то от самоиронии.
- Лена, - первой протянула руку некрасивая. Ее кисть мягко легла в длиннопалую нервную длань. В тон его иронии отпарировала, - сельский интеллигент. А что такое гастрион?
- Римляне так называли артистов. У нас это означает «гастролер».
- Анюта, - гнусаво кокетливо произнесла пухлогубая вкось завязавшейся игре разговора.
- Анюта!!? – воскликнул фокусник, - Как в сказке: анютины глазки. Как вам не стыдно иметь такие очаровательные мозоли?
- Какие мозоли? – капризным тоном спросила красавица.
- Какой специалист мозолил вам ваши уста?
Девушка будто не почувствовала цинизма, растянула лицо в улыбке, по возможности шире. А потом, мгновенно сбросив улыбку, явно разгораясь жаждой комплиментов, с обидой в голосе сказала:
- Не люблю я свои губы.
Беседа обещала быть скучной. Но фокусник инертным не был и повел ее иначе. Он показал два фокуса, немало удивив Венцова. Девушек – менее. Ему написали: «Взять со стола журнал «Крокодил» и положить его под пеструю сумку на верхней полке».
Девушка в желтом держала его за пульс левой рукой, он быстро выполнил, не зная, что написано в записке. Журналов на столе было три, сумок – четыре, но взял он именно «Крокодил» и сунул под пеструю сумку, что соответствовало заданию.
И второе: каждая из девушек, не показывая никому, написала на маленьких листочках по одному слову, свернули бумажки трубочкой и подарили ему. Он, не разворачивая трубочек, держа их все время на виду в руке, сосредоточился. Стал, как во сне произносить буквы: «а – н – т – и – л… антилопа, верно?»
- Верно, - подпрыгнула красавица.
Вторым словом оказалось «корпорация». Фокусник бросил трубочки на сидение.
- Можно посмотреть? – спросил его Венцов, подсаживаясь.
Тот, усмехнувшись, пожал плечами и взглядом показал на трубочки, дескать, что за недоверие…
Через пять минут Никита и Андрей беседовали:
- Вот вы фокусник, интересующийся психологическими опытами, скажете ли вы с полной уверенностью, - паузой Венцов заострил вопрос, - может ли человек видеть и ощущать то, чего на самом деле нет?
- А экстрасенсы, - утверждая, заявил Никита.
- Мне кажется, вы не совсем в том уверены, а защищаете потому, что вы преданный своему искусству идальго. - Венцов зажал зубами губы, а, помолчав, согласился, - ну да, вам, чудодеям, нужно убедить любого, иначе будет оставаться все меньше поклонников.
На это Никита не стал возражать. Он, ловко крутя между длинными быстрыми, проворными пальцами старинную металлическую монету, начал издалека:
- В то время, когда этот вопрос для меня был жгучим, я надеялся найти человека, свидетеля колдовства, - он откинулся назад, положил ногу на ногу и, посмотрев на девушек, спокойно продолжал, - но у кого бы я ни спрашивал, все смотрели на меня, как на человека «с приветом», некоторые откровенно смеялись.
- Так и не встретили никого? – спросила некрасивая, но теперь казавшаяся Венцову миловидной, девушка.
Не подтверждая и не отвергая, Голованов заговорил вновь:
- Приходилось встречаться и со знахарями, и травознаями, но, как правило, они и сами почти не верят в то, что делают. Верней, уверяют, что они по-настоящему влияют, а их коллеги, занимаются мухлевкой, играя на доверии простаков. Каждый - одеяло на себя.
Поезд остановился. Никита пригласил всех прогуляться по перрону, девушки отказались. За длинным столом вокзального рынка шла шумная торговля. Никита с Андреем подошли к бабке, в перчатках митенках торговала малосольными огурцами:
- Мамочка, огурчиков на рупь – досыта, - Никита подал металлический рубль.
Старушка удивленно заморгала сальными глазами, потянула красные обнаженные пальцы - ладонь покупателя была пуста.
- Чегой-то ты? Иде твой рупь? Нет его, нет, кажу. Уходитя, для вас немае огирков, - не понятно, на каком диалекте, тараторила она и, обняв ведро, подвинула к себе.
Парни этим озорством развеселились. Издали Венцов оглянулся. Старушка так и стояла в обнимку со своим добром. Глазами лупала в их сторону, из ее рта обильно валил пар.
- Ха-ха! - ваша «коллежанка», - рассмеялся Венцов, - рубли на грядках выращивает. Здесь цены еще туда-сюда, а вот в городе на базаре дерут…
- Не дай бог эти рублишки на грядках выращивать. Не пробовали? О-о-о! Рассаду в баночки да в ящички посадить. В избе холить, потом в парники, да на грядки высаживать. А картошку надо посадить, придет время, - прополоть. Потом огребать, затем выкопать, просушить, ссыпать, куда надо. Столько канители, что… городской человек плюет на все и говорит: «Лучше втридорога на базаре куплю». У моей матери все свое. Помидоры, огурцы, редиска, редька, горох, капуста. Но… скажу я, лучше со всем этим дело иметь за столом. Кстати, огурцы солит отменно. Вы же едете на мою родину, мы там через два дня будем.
- Где?
- В Осиновке.
- Откуда вы знаете, что я в Осиновку?.. Ах, да – профессия.
Оба расхохотались. Подошли к вагону.
- Приглашаю в гости. Прыгайте первым.
Поезд набрал скорость. Приятели вошли в купе.
- У меня был такой случай, - продолжил Никита прерванный остановкой разговор, - в Енисейске – старом городишке Красноярского края – мне указали на одну старушку, мол, излечивает разные болезни, знает травы, наговоры против порчи, зубы заговаривает, грыжу заламывает, еще что-то там. С трудом разыскиваю, - Голованов рубанул рукой по воздуху, - наотрез отказалась кряхтунья: «Мать моя когда-то шептала, а я никаво, батюшка. Приходили люди обращались, да я никаво». Фокусник смешно передразнил шамкающую старушку с вибрирующим плачущим голосом. Девушки захохотали, Венцов не улыбнулся.
- С незаконным врачеванием связываться опасно. И гипнозом на сцене без особого разрешения заниматься запрещено. По-моему, с двадцать второго года, - сказал Венцов.
Новый пассажир полный добродушный мужик с лиловым лицом залился хохотом-лаем. Видать, он собрался в веселую дорогу: выказал свою широкую душу – вынул полную горсть кедровых орехов, сыпанул их на стол. Орехи раскатились по столу и посыпались на колени девушки в желтом. Та вместо того, чтобы свести колени, ойкнув, развела их в стороны, словно сыпались раскаленные угли. А была в брюках, и орехи посыпались мимо, что еще больше насмешило компанию.
- Покушайте орешков, - предложил добряк-мужик, сухо и твердо произнося звук «ш», - свои. Каленые елки-зеленые. С моей теткой бы тебе повидаться, она тебе бы насказала…
Его выслушали молча, вежливо. Потом продолжил Голованов:
- Любопытная история… Я тогда не поверил в нее. Дед один рассказал. Уверен, в живых его нет. Подробности не запомнил.
Голованов поведал, как ему в юности одна старушка, родственница матери, желтуху лечила, а ее старик рассказывал Никитиной матери бывальщину.
Старик рассказал, как появилась на прииске Золоторечье колдунья Трифела. Как она неверов да учила уму-разуму, надевала хомуты. У человека вздуется брюхо, резь, немочь, словом – беда. Либо повертуха, какая прицепится. Других из гробов подымала. Ворожила – чистую правду людям нагадывала. Все почитали и боялись ее. Завела она себе заменщицу, обучила ту и умерла.
Ага,… и полюбил Азейку, паря, моей хресной сын. Огранном звали его. Теперь таких имен не слыхать. Это, стало быть, когда инородцы сходились, сказать – она тунгуска, а он бурят или русскай, дак оне и чудили, – придумывали первенцу имя, чтоб ни тому, ни тому обиды не было. Да чтоб злой дух не утащил дитя. Ему иной раз и по два имени доставалось. И чем срамней имя – тем надежней. Ага, чем гаже – тем лучше… опеть и ее чудно звали – Азея, стало быть, и она из разных кровей слита. На местных не похожа, волосья светлы, глаза – сини, а может простокишны. В роду у нее кто-то из самой Рассее был, и у Огранухи, паря, - тоже. У нас народ все чоренький. Азейка, стало быть, и приняла от своей бабушки Трифелы, материной тетки, всю как есть ересь. Понимала травы, птицу, зверя и даже, говорят, мухару. Апчхи! Сподобился!
- Будь здоров, Нил Данилыч.
- Единова кони у приказчика потерялись. Обыскали все – как сквозь землю провалились. Привел его Огран к Азейче – сворожи. Она давай ему морочить – дунула-плюнула: «Утре приходи». Тут Огранка и подглядел, как Азейча в птицу и превратилась. Рыскнул отчаюга. Оконца-то потниками застеняли, а он встал к отдушине. Затычку-то вьюшку вытащил, и видел как Азейча с птицей душами поменялись. Утречком вместе с приказчиком пришел – повязана платком Азейча хворает, один нос торчит – осунулась, постарела.
- Скачи, торопись, - сказала Азея, - кони твои за водянухой.
За ворожбу приказчик тожно хорошего таракана ей преподнес. Самородок, значит.
- Погнушался ты, Огран, моим доверием – бог накажет тебя, - сказала тогда колдовка, - боле не приходи ко мне. - Узнала ить, что подглядел.
Стал сохнуть парень, страшным сделался, худым. Единова прощения рыскнул вымаливать. Дверь сама собой растворилась. На пороге небраво улыбается Азея: «Просить прощенья пришел? Ладно, попробуй через порог пройти. Пройдешь – прощу…»
Ровно каменная стена перед ëм, а дверь настежь… Чудо – оказия какая. Бился, бился, ни с чем ушел. Решил отомстить ей. Пришел со своей брашкой к избе в полнолунье. А как птица вылетела из трубы, саданули по ей и поранили - колдунья и принялась канителить. Всех насмерть извела. Всех до единова.
…Эту неправдоподобную историю, как мог, пересказал Никита своим попутчикам.
«Да, легендарная старушенция», - подумал Венцов. Он никому не сказал, что знаком с Азеей, что едет за сведениями о ней. Он знал, что рассказы будут искажены. А историю, услышанную из третьих уст, Венцов принял, как сказку. У него появился азарт погони за любой информацией об Азее. Пускай это будет легенда.
- Никита, - сказал он, - я очень люблю соленые огурцы и помидоры. А помидоры мать твоя солит?
- Солит, солит. Еще как!
Азея поняла важность причины, почему ее не вызывают. В ее сознание улеглась ноющая тревога. Но гадать на свое будущее она не имела удачи: будь что будет. Зато было много времени продолжить воспоминания. Ведунью мучил вопрос, откуда она знает генеалогию своего колдовского клана. Откуда же ей известна история мальчика Тэмучжина, ставшего свидетелем, как матерый, лохматый, черный пес-хасар загрыз здоровенного мужчину воина и охотника, приволокшего к стойбищу кулана привязанного за ноги. А пес-хасар, пришедший по кровавому следу, стащив охотника с седла, загрыз до смерти. Свидетелями этой кровавой расправы оказались Тэмучжин, его брат Темуге и сестра Темулун. С тех пор Тэмучжин боялся собак. Верно, свирепых бродячих собак-хасаров черной масти опасались многие жители улусов кочевых племен. А еще, тот мальчик был запуган старым колдуном Чээмбулаем. За то, что мальчик сел на жеребенка, принадлежавшего колдуну, Чээмбулай без цепей приковал его к земле и Тэмучжин не смог сдвинуться с места почти полдня. Он уверовал в силу колдовства и стал рабом этой силы. Потом, даже став Повелителем Вселенной Чингисханом, он перед колдунами чувствовал себя неуверенно. Тэмучжин опасался их сверхъестественной силы и верил колдовским предсказаниям. Отрок был душевно привязан к подельнице своей матери Оюн Сесег. Она всегда угощала подростка сладкими луковицами саранок, солодок и других луговых растений. Приносила много разных ягод. Беседовала с ним и советовалась, как с равным. Однажды мальчик со своим анда (побратимом) Чжамухой играл на тонком Ононском льду, лед не выдержал, и Тэмучжин ухнул в холодную воду. Чжамуха его спас. В это время из руки Тэмучжина вырвалась бабка, подарок того же друга Чжамухи, он очертя голову кинулся за ней в воду. Но бабка так и ушла под лед. А это для него стало плохим предзнаменованием: он «утопил» дружбу. Спустя много лет примета сбылась.
Тэмучжин с детства был суеверным, таким он и остался, сделавшись Джихангиром.
Мальчик простудился, метался в жару, а дрожал, словно от холода. Оюн Сесег насильно подняла его со шкур и заставила почти донага раздетого три раза обойти вокруг юрты, огибая арбу и таратайку. Это помогло немедленно: жар начал оставлять тело больного. Тэмучжин перестал дрожать и скоро погрузился в целебный сон. Оюн Сесег предварительно дала ему выпить снадобье, рецепт которого передал ей родной брат Цогту, изгнанный из Тибета за нарушение какого-то правила, а главная причина изгойства - он не назвал, при инициации, из двух тысяч - семь оттенков запаха. Не получив на то права, излечил охотника, чем нарушил правило тибетских целителей. Родился Цогту в Тибетском предгорье между Гималаями и Гиндукушем, где берет начало река Инд. В древнеиндийских легендах она фигурирует, как «Львиная река», вытекающая якобы из пасти льва. С многолюдной темнокожей семьей небольшими переходами Цогту кочевал в центральную часть Тибета. Мать его родом из Индийского штата Пенджаб, из Пакистанской провинции Синд. Отец был бирманец. Семейная легенда гласит, что их родовое древо корнями уходит в исчезнувший город Мохенджодаро-Да. Азея до конца своей жизни не разгадала слова Трифелы: «Мы Тангуты». Цогту был подвижным и любознательным, с большим рвением он стал Кадампа, что по-тибетски обозначало «принявший посвящение». Только что возникшая тибетско-буддийская школа вызывала интригующий интерес. Главным ее постулатом было безбрачие. Безбрачные монахи этой школы жили в бедности и уединении. Они покланялись учению проповедника Атиши. Чтобы утишить вечно тоскующие по еде животы, читали его трактат «Бодхипатха прадипа» («Светильник пути просветления»). Когда они в своих беседах стали часто упоминать арабское «аль-Ахира» - «будущая жизнь». Воспевался потусторонний мир - противопоставление земной жизни и тленному телу. Цогту, воспитанный в другом, более щадящем нраве, отрекся от этого учения. Послужило его отречению и то, что он увидел в своих братьях-монахах потухший интерес к земной жизни, готовящихся к другой потусторонней лучшей доле. Цогту был склонен к языкам, имел феноменальную память, знал несколько диалектов индийского языка, владел бирманским, углубился в только что возникший мудреный тибетский, схожий с Бирманским, научился писать. Довольно быстро овладел Уйгурской письменностью. Монгольская письменность началась при Чингисхане, хотя сам он был неграмотный, повелел создать монгольскую письменность на основе уйгурской азбуки. Уйгурская письменность родилась из Согдианской. Царство, уничтоженное мусульманами. В горах нынешнего Таджикистана. С трудом, медленно Цогту стал постигать трактаты «Ганджура», или иначе «Словеса». Однажды Цогту с тремя сестрами вышел на промысел в горы, а, вернувшись, они застали от своего улуса пепелище. Отец, мать и старший брат были убиты. Две младшие сестренки и братишка исчезли. Изгой Цогту ушел в поисках вольных земель в Центральную, а потом и в Северную Монголию. Но тогда эти места назывались иначе. Каждое племя именовало земли по берегам Онона и Керулена по-своему.
Поселился Цогту на берегу верхнего Онона, близ долины Сангура, недалеко от стоянки Есугая-багатура, с ним была родная сестра Оюн Сесег, двух его сестер пленили воины из племени Джурчженей. Их дальнейшая судьба долго была неизвестна Цогту. Оюн Сесег познакомилась с отважной женщиной Оэлун, которая во вдовьей шапке с можжевеловой палкой в руке и с кожаной сумой спешила в толпе служанок вдоль берега Онона. В этом бору они обычно собирали плоды яблонь дичков, ягоды черемухи, рябины, брусники, жимолости, земляники, облепихи. Копали коренья садуна, сараны и кичигина. Оэлун надо было прокормить семерых детей. Пятерых родных сынов и дочери, да двух сынов от первой жены Есугая-Храброго, Сочихэл, которая исчезла из стойбища после смерти мужа. Позже ее сын Бельгутай узнает, что мать увели в плен меркиты. Монгольский бард описывает, как Бельгутай чуть ни встретился с матерью в юрте хаат-меркита. Но благородная женщина Сочихэл, живущая с новым мужем-бедняком, не захотела встретиться с сыном, ставшим ханом. Она так и не узнала, что второго ее сына Бектера убили сводные братья Тэмучжин и Хасар.
…Дети делали из колючек крючки, привязывали их к конским жилкам, удили рыбу. Уловы бывали разные… то несколько никчемных рыбешек, а повезет, так ленки и хариусы. Дикие нравы исповедовались жителями монгольских степей и лесов. Эти нравы принуждали детей быть всегда собранными и готовыми ко всему. «Военными». Каждый из них имел при себе лук, сделанный из дерева, естественно с не очень тугой, посильной, тетивой. Легкий колчан со стрелами. Дети Тэмучжин, Хасар, Хачиун, Темуге, их сестра Темулун как-то сторонились двух пасынков Оэлун, двух мальчиков от Сочихэл первой жены Есугая - Бектера и Бельгутая. Но, когда их оставили соплеменники рода борджигинов, у подростков обострилась борьба за первенство. В семье Оэлун существовало два союза братских привязанностей. А, стало быть, бытовала напряженность и шла скрытая борьба. Однажды Тэмучжин возвращался в юрту после игры на льду со своим другом Чжамухой, Бектер бросил ему под ноги шелкового истукана (божка). Тэмучжин, войдя в юрту, споткнулся об него и упал прямо на пол, а руками угодил в огонь, костра, пылающего посреди жилища. Аргал (конский и верблюжий сухой навоз) был раскален добела. Тэмучжин получил ожог. А братья Бектер и Бельгутай разразились диким хохотом. Истукана Бельгутай быстро отбросил под полог юрты. Темуге, родная сестра Тэмучжина хотела сказать что-то в защиту брата, Бельгутай локтем двинул ее в лицо. У девочки из носа потекла кровь. Вернувшейся Оэлун, хозяйке улуса, никто пожаловаться не посмел.
Оэлун - женщина сильная, рассудительная, энергичная, а главное, практичная. Став после отравленного мужа главой подклана киятов, имея пять своих детей, двоих от первой жены мужа и одного усыновленного - держала девять лошадей, семь дойных кобылиц, мерина и жеребца. При случае набега каждый имел своего коня, чтобы скрыться от преследования. Кони, четыре спутанных и пять стреноженных, всегда паслись близ юрты. Красавца мерина серебристой масти Оэлун отрядила старшему сыну Тэмучжину, но именно на этого мерина имел виды и Бектер. Он считал такое распределение несправедливым. Как-то Бектер, ухватив Тэмучжина за руки, сказал сквозь зубы: «Он мой! При случае растреножишь коня каурого, и сядешь на него. Понял?! Сядешь на Цэцэ - убью».
Однажды в общую корчагу попала красивая серебристая, невиданная доселе, рыбка. Вынул ее Тэмучжин. А Бектер, подойдя, выхватил ее, сказав, что это он определил место для корчаги. Между братьями завязалась ссора. Победили Бектер с Бельгутаем. Тэмучжин пожаловался матери. На что она ответила:
- Вам не враждовать надо, а дружить. Вам известна истина: одну стрелу сломать легче, чем пучок стрел. Вам бы отомстить тайджиутам за нанесенный позор нам. Вам давно пора одуматься. Кругом вражда, тревожные времена. И вы, нет бы, сплотиться…
Тэмучжин резко откинул ковер-дверь, покинул юрту. В одни двери с ним вышел Хасар. Братья по высокой высохшей траве пошли в сторону вдали виднеющейся сопки. Вдруг Темучжин остановился, взял в руки лук:
- Все, Хасар!.. А ты? - Оба понимали друг друга с полуслова.
- Я - тоже. В прошлый раз они жаворонка у нас отняли, а теперь… Ага, - все!!!
Бектер сидел лицом к востоку и смотрел на красавца мерина Цэцэ серебристо-серой масти. Юноша понимал, что Тэмучжин ему так не уступит мерина. Бектер вспомнил горящие зеленые кошачьи глаза, сверкнувшие жестоким пламенем, когда тот держал своего сводного брата за обе руки, отнимая серебристую рыбку. Но Бектер чувствовал в себе возрастающую мужскую мощь. Он был уверен, что станет хозяином племени Мон-Гол, подклана киятов. Потому, что он самый старший из всех сыновей Есугая багатура. Он обратил внимание - зашевелилась трава. Перед его мечтательным взглядом возникло гневное лицо Хасара, полное петушиной бойцовской решимости. Сводный брат поднял лук и натянул тетиву. Бектер не вскочил, а по привычке припал к земле. Он обернулся: сзади него стоял Тэмучжин - колено на земле - также с натянутой тетивой. Бектер не на шутку перепугался, поняв серьезность намерения своих братьев. Перед ним пронеслись видения. Руки Темучжина, упавшие в костер, и серебристая рыбка, трепыхавшая в его, бектеровых, руках. Юноша почувствовал себя той самой, агонизирующей в холодных ладонях рыбкой, окруженной с двух сторон огнями ненависти…. Он хотел, было обратить все это в шутку, но тут же понял: расплата неотвратима. Стрелы в тело Бектера вошли почти одновременно.
Труп Бектера обнаружила Темулун, которая пришла сменить брата, на время пока он будет поедать бухулер. Вернувшись, Темулун сообщила матери. Оэлун узнала стрелы своих сыновей, вонзенные в тело их сводного брата. Оба они появились в юрте враз, несмущенные, но под строгим взором Оэлун они опустили свои взгляды.
- Звери вы, - сказала Оэлун. - Вы хуже зверей. Начинайте грызть один другого, а последнего доедят враги наши.
Для похорон брата Тэмучжин привел не карего мерина, а своего серебристо-серого, из-за которого произошла ссора с Бектером. Тэмучжин знал, что он обрекает Цэцэ. Либо тот, унеся покойника в степь, уйдет навсегда, либо, потеряв где-то, возвратится в свой табун, где он вожак, и тогда его надо будет убить и съесть. Но Тэмучжин этого не позволит. На две длинных жерди, на привязанную между ними циновку, они положили труп Бектера. Оэлун вынула из его тела стрелы и, переломив их, бросила рядом с покойником. С двух сторон братья Хачиун и Темуге скрепя сердце кнутами стали бить Цэцэ и побежали за ним. А вся остальная семья стояла и ухала и гнала Цэцэ как можно дальше от их улуса с сожалением и в надежде, что Цэцэ больше никогда не вернется к стойбищу. Лишь Тэмучжин думал иначе. Назавтра Цэцэ был в своем табуне. Он за собой таскал постромки. Цэцэ по обычаю киятов и джалаиров должен был быть убит и съеден. Но его участи подвергся другой - тот, что был отряжен Бектеру.
Цогту женился на красивой девушке из племен Джалаиров и Тангутов. У них родилась девочка Эржэна, судьба которой свела ее с Покорителем Вселенной джихангиром Чингисханом. Джихангир так и не узнал, что она племянница Оюн Сесег. Ее, самую красивую девушку, как наложницу привезли в его лагерь, в Северный Китай. Эржену «очистили», проведя между двух огней и представили Чингисхану. Склонившись долу, поцеловав ковер, красавица, не поднимая головы, с вырывающимся испуганным сердцем сказала: «Могучий, непобедимый, светлый, да будут твои годы усеяны победами, большая честь для меня быть тобой замеченной. Но я должна спросить разрешения Сульдэ*, которому я принадлежу велением Бурхана. Не хочу подвергнуть тебя опасности. В твоей высшей власти, Каан, поставить мне юрту, окруженную охраной на семнадцать дней без пищи, без допуска ко мне живой души. Я буду молиться и ждать милости Сульдэ, который благосклонен к тебе. Уверена, что он разрешит мне прикоснуться к твоему священному величию, к твоему златотканому дэли и стать твоей, одной из многих, которые достойны возвышения твоего сердца».
По велению богопокорного Чингисхана, была поставлена юрта с крепко зашнурованным входом. Вокруг юрты постоянно тлели девять костров, отгоняя злых духов и насекомых кровососов. В юрте были ковер да тюфяк, набитый верблюжьей шерстью, и бурдюк из козлиной кожи с водой. Эржена целыми днями спала, перед закатом солнца молилась на непонятном языке и пела, так, что ее заслушивались охранники «Диких» из тумена полководца Субетая. В юрте девушка пережила страшную ветряную бурю, и чуть было не сгорела. Ветром швырнуло костер прямо на юрту. Войлок загорелся, и ей пришлось из бурдюка вылить всю воду, чтобы потушить пламя. Так как велением джихангира, под страхом смерти было запрещено прикасаться к этой юрте, и двое суток она провела без воды. На вторые сутки ей пришлось утолить жажду своей мочой.
Когда через семнадцать дней Эржена предстала перед Чингисханом, она не только сколько-нибудь подурнела, напротив, сделалась еще прелестней. Кожа на щеках стала шелковистей, глаза блестели небесным светом. Хан Чигнис послал ее с донесением на Онон к матери Оэлун. Эржена обладала феноменальной памятью и на удивление джихангира из донесения сложила удивительную песню. Хан приказал ей пропеть это донесение дважды. С непроницаемым выражением лица он слушал ее с удовольствием, вперив мимо нее, куда-то в пространство недвижный горящий взгляд зеленых глаз.
В сопровождении тумена всадников она появилась в Верховьях Онона, откуда пришлось двинуться к Керулену. Потому, что его мать и братья поменяли стоянку.
Блестяще справившись с первым заданием, она получила второе и одна отправилась в стан враждебного племени. Эржене была вручена Золотая пайза (пластинка) с изображением льва, которая беспрепятственно открывала ей любые двери и стелила перед ней скатертью дороги. Эржена на долгие годы стала связной Чингисхана. Донесения она без труда перекладывала в стихи и пела их превосходно. Она легко владела своим подвижным телом и умела преображаться в отвратительную грязную горбунью нищенку, от которой шли неприятные запахи, они отталкивали любителей случайного флирта. Она научилась ходить мужской походкой, скрывать свое лицо. Женская монгольская одежда не отличалась от мужской. Но однажды все-таки бродяга посягнул на ее честь. Эржена пустила в ход свои ногти и зубы. Искусанному и исцарапанному горе посягателю пришлось удирать от нее после того, как она извлекла, спрятанный под одеждами длинный нож. Имущество Эржены всегда было спрятано под одеждой. Имела она щипчики для выдергивания заноз, огниво, чашку для питья трубку- носогрейку.
Странствуя по восточным просторам, девушка набиралась народной мудрости, присовокупив знания семьи: матери Оюн-Сесег и дяди Цогту, стала предтечей клана шаманок. Шаманки впоследствии превратятся в магинь.
Скажи мне, жизнь, чья молодость бурлила,
Сгорала, ненавидя и любя?
Кто спит в прибитых ливнями могилах,
Чьим голосом ты славила себя?
Константин Седых
Туман… Перрон мерно гудел, вздыхал. Кроме вокзала на свете ничего не существовало. Обычно Маньчжурский состав был на станции за тридцать минут до отхода, а сегодня опаздывал. Пассажиры с заспанными физиономиями уже толпились на платформе. Одни налегке, другие одеты в осеннее. Их то и дело тянуло на юмор. Шутили не остро, но смеялись с пол-оборота.
Соня и Андрей стояли возле белой бетонной вазы-цветочницы, покрытой куржаком, с обессилено свешанными листьями анютиных глазок, украшенных свежим искусственным нарядом серебристого инея. Соня смотрела на бывшие фиалки и сравнивала их с увядающей женщиной, которая еще хочет нравиться мужчинам, прихорашивается, блистает побрякушками, часто дешевенькими. Иные притом, наверно, испытывают неловкость, но безропотно несут тяжкую дань традиции, идущей от полудиких времен.
Нечто подобное чувствовала и Соня после вчерашней премьеры. Друзья и коллеги хвалили ее, одаряли улыбками, целовали. Режиссер отнесся весьма благосклонно, а его глаза тревожили ее. Сама она была не удовлетворена игрой. Вот и сейчас Андрей сделал комплимент, что-то не договорил, замолчал. Все либо лицемерят, либо не знают ее возможностей. Не верят. От морозца Соня зябко вздрогнула и, боясь, что стужа щипнет за ухо, вобрала голову в поднятый воротник осеннего полосатого пальто, руки прижала к груди. Андрей приблизился, обнял ее сбоку. Соня мягко прижалась к нему:
- Завидую тебе, Андрюша. Люблю дорогу, вокзал, суету. Наверно, за то, что здесь, как и в театре, волнуются, радуются, плачут, - она искоса посмотрела на Венцова, - целуются. Я иногда от нечего делать захожу сюда по пути домой, и все мне кажется: вот-вот кто-то приедет, - на ее лице отразилась тоска ожидания.
Венцов исподволь ищет в Соне ту, прежнюю девчонку, но чем больше всматривается, тем больше отмечает, что она от него отдаляется. Но, отдаляясь, не уменьшается, а увеличивается. Соня говорит, а из полных губ, чуть подернувшихся синевой, идет пар и тут же исчезает, соединяется с туманом. Глаза у нее сонно-хмельные, веки припухшие. Наверно, еще хочет понежиться в постели. «Почему она вновь ищет с ним общения?» Она не любит его – Венцов это знает. Спросить не решается. Чует – у Сони на душе какой-то груз. Подвижная зыбкая грань, обычно объединяющая людей – между ними неотвратимо увеличивается, расталкивает их в разные стороны.
- И ты все же надеешься встретиться с ее пациентами и жертвами? – вдруг спросила Соня.
- Надеюсь, - улыбнулся он. На ум навернулась цифра 47 (лет).
- Колдуны и шаманы, как и талантливые артисты, все с закидоном, - Соня блеснула театральным, коридорным арго, - они шуты, лицедеи: разыгрывают комедию, а легковеры готовы встать перед ними на колени. А театр, собственно, вырос из шаманских действ, камланий, обрядов.
- Меня интересует одно, - будто не слыша, перебил Соню Андрей, - авантюристка или нет моя подследственная. Незаконное врачевание - налицо. Значит преступное. Уже это одно тянет на статью…. Только «одного этого» недостаточно.
- Ты, Андрюша, просто палач.
- Сонечка, тебе не известно, сколько загублено жизней знахарями, травознаями, колдунами, не имеющими даже начального образования. Ты бы села в самолет, зная, что пилот любитель и первый раз дорвался до штурвала? Наше несчастье - непрофессионализм во всем, ни в управлении, ни в делах…
- Ты меня просто поражаешь. Сколько людей погибло из-за державных амбиций! И мы считаем это в порядке вещей. Ты-то знаешь, что не в каждом селе есть медичка. А если и есть, думаешь, она всегда способна помочь? Таблетки, капли, порошки, микстуры в ее сундучке, но сама не уверена, когда чего, от чего.
- Грамотных мало - но малограмотные-то действуют законно.
- А ты что, Цербер закона?
- Я не железный законник, но я служу закону. А без души служат только солдафоны…
Венцов не закончил свою мысль – его в спину пихнул молодой высокий парень. Не думая извиниться, парень тут же, к железной решетке поставил два тяжелых дюралевых чемодана и беспардонно:
- Вы не уходите? - обратился к нашей паре и, не дожидаясь ответа, - последите, пожалуйста, - сказал, и уже на ходу закричал, - Эля! Вон за тумбой.
Подошла Эля с красной матерчатой сумкой, из-под молнии которой торчала блестящая ручка, очевидно, сковороды. В руках была гитара без чехла с яркой алой лентой и таким же матерчатым цветком на грифе. Эля пыталась примерить гитару к чемодану, к решетке, но не поставила, а, обернувшись к Венцову, сказала:
- Здравствуйте. Подержите, пожалуйста, инструмент, - она подарила большеротую, заученную улыбку Венцову, полосонула взглядом по Соне и, широко отбрасывая ноги, убежала.
Мужчина и плюнул в раскрытую пасть железного пингвина.
- Не понимаю, кто придумал это произведение искусства. Надо скульптуру того ваятеля поставить посреди города с раскрытым ртом и бросать в него мусор.
- А мне кажется хорошо, лучше, чем бетонные чушки стоят. - Улыбнулся Венцов. - На пингвина веселей смотреть.
- Победоносно смотреть, на кого плюешь, а он не в силах ответить тем же.
Чем-то сильно озабоченный мужчина отошел к стене, закурил, и стал нервно расхаживать по перрону. Венцову показалось его лицо знакомым. Вспомнил: это бывший председатель райисполкома. Которого «раскатали» в областной газете, за «кумовство», за «блат». Спустя некоторое время появилась шумная ватага людей, большинство красноухих в шляпах. Взглянув на, идущего впереди с контрабасом за плечами брюнета с усиками, Венцов заключил: «Артисты». Перрон медленно заполнялся пассажирами.
Артисты все в один голос возбужденно отчитывали кого-то за опоздание. Минуты через две галдеж стал образовываться в разговор. Седой, мужчина, по-видимому, их начальник, сдвинув брови и не выпуская изо рта мундштука с потухшей сигаретой, отчитывал длинного сутуловатого парня:
- В следующий раз – пешком. Сучок (так артисты называют кларнет) под мышку – и по шпалам. Сказали: в семь – кончай щупать, приди без пятнадцати. Не можешь – предупреди.
Седого дружно поддержали.
- Я вон, откуда ехала, - кричала большеротая. Она вдруг спохватилась, подошла к Венцову, на полпути приготовив улыбку, взяла гитару, - спасибо! – и, перемахнула улыбчивым взглядом через Сонину голову отошла доругиваться.
- Весело будет, - иронично сказала Соня, - местная филармония. Лабухи-пузочесы.
Она старалась запомнить улыбку Эли – пригодится для комической роли. Большие редкие зубы вонзались в нижнюю губу, при этом обнажались десны, увеличивалась нижняя челюсть, и лицо девушки принимало детски забиячий вид, похожий на дразнилку.
На гудок приближающегося паровоза все оживились, и лавиной хлынули на посадку. Андрей протянул Соне руку, но она обняла его и крепко поцеловала в губы. Девушка, не оглядываясь, быстро пошла на выход. Венцов стоял и напрасно ждал, что она обернется. Обогнув Соню, навстречу Венцову шла женщина с кошкой, голова которой торчала из-под полы бежевого старинного пальто. Женщина застенчиво улыбнулась. Следователь, гадая, где же он ее видел, пошел следом за ней. Чуть было ни сел в чужой вагон.
«Веселье» началось с ходу. Артисты, муж и жена, дома оставили какую-то сумку и потрясали вагон, выясняя, кто из них больше виноват. Утихомирил их все тот же седой «полководец». Артисты заняли три первых купе, туго забив своей поклажей верхние полки. Вещи стояли и в проходах. У Андрея плацкарта оказалась нижней, боковой, через купе от артистов. Он стал просматривать газеты «Правду», «Известия», «Забайкальский рабочий», загодя купленные в киоске в здании вокзала.
Напротив угнездились две девушки. Вскоре к ним подсел худощавый голубоглазый артист в потертых джинсах, в застиранной нейлоновой рубахе и кожаной куртке.
Одна из девушек, - юбка в облипочку, волоокая, с непомерно пухлыми губами, уже одарила Венцова двумя обещающими улыбками. Улыбнулась и артисту, но посмотрела на Венцова: как он это расценит? Он пожал плечами – она кивнула головой. Артист, будто собачьим нюхом, сразу напал на след:
- Девочки, куда едем?
- Далеко, отсюда не видать. А вы? – спросила волоокая, расцветая в улыбке, облизнув на губах особо стойкую помаду.
- А я еще подальше. Ой, ой! – закрыл лицо претендент на приятное знакомство, - спрячьте вашу улыбку – сгорю. А глаза!.. Где вы взяли? Не могли бы вы их одолжить мне на пару часиков сходить до фотографии, сфотаться на память?
Вздрагивает вагон от нескромного девичьего смеха.
- А вы, - обратился он к другой буровато-желтой от глаз, волос до одеяния, некрасивой попутчице, - где взяли такие сережки?
Девушка удивленно бросила вниз уголки тонких губ: сережек она не носила. Длинный в джинсах протянул руку к ее уху и достал металлический рубль.
- Ой! Ха-ха! – удивилась желтая, сморщив припудренный нос.
- Ладно, - сказал длинный, - пусть будет на месте…
Девушка хватается за ухо, но монеты там нет.
- В рукаве, - уверенно заявила волоокая, - я это знаю.
Фокусник позволил обшарить рукава. Рубля не нашли. В вагоне воцарилась относительная тишина. За окнами с левой стороны мелькали деревья на склоне горы, справа плавно текла река.
- Удивите еще чем-нибудь провинциалок, - попросила желтая некрасивая и подарила попутчику замечательную улыбку.
- Прежде всего, позвольте представиться: иллюзионист-гастрион Никита Голованов. – Он смешно склонил голову набок. В его жесте было что-то от самоиронии.
- Лена, - первой протянула руку некрасивая. Ее кисть мягко легла в длиннопалую нервную длань. В тон его иронии отпарировала, - сельский интеллигент. А что такое гастрион?
- Римляне так называли артистов. У нас это означает «гастролер».
- Анюта, - гнусаво кокетливо произнесла пухлогубая вкось завязавшейся игре разговора.
- Анюта!!? – воскликнул фокусник, - Как в сказке: анютины глазки. Как вам не стыдно иметь такие очаровательные мозоли?
- Какие мозоли? – капризным тоном спросила красавица.
- Какой специалист мозолил вам ваши уста?
Девушка будто не почувствовала цинизма, растянула лицо в улыбке, по возможности шире. А потом, мгновенно сбросив улыбку, явно разгораясь жаждой комплиментов, с обидой в голосе сказала:
- Не люблю я свои губы.
Беседа обещала быть скучной. Но фокусник инертным не был и повел ее иначе. Он показал два фокуса, немало удивив Венцова. Девушек – менее. Ему написали: «Взять со стола журнал «Крокодил» и положить его под пеструю сумку на верхней полке».
Девушка в желтом держала его за пульс левой рукой, он быстро выполнил, не зная, что написано в записке. Журналов на столе было три, сумок – четыре, но взял он именно «Крокодил» и сунул под пеструю сумку, что соответствовало заданию.
И второе: каждая из девушек, не показывая никому, написала на маленьких листочках по одному слову, свернули бумажки трубочкой и подарили ему. Он, не разворачивая трубочек, держа их все время на виду в руке, сосредоточился. Стал, как во сне произносить буквы: «а – н – т – и – л… антилопа, верно?»
- Верно, - подпрыгнула красавица.
Вторым словом оказалось «корпорация». Фокусник бросил трубочки на сидение.
- Можно посмотреть? – спросил его Венцов, подсаживаясь.
Тот, усмехнувшись, пожал плечами и взглядом показал на трубочки, дескать, что за недоверие…
Через пять минут Никита и Андрей беседовали:
- Вот вы фокусник, интересующийся психологическими опытами, скажете ли вы с полной уверенностью, - паузой Венцов заострил вопрос, - может ли человек видеть и ощущать то, чего на самом деле нет?
- А экстрасенсы, - утверждая, заявил Никита.
- Мне кажется, вы не совсем в том уверены, а защищаете потому, что вы преданный своему искусству идальго. - Венцов зажал зубами губы, а, помолчав, согласился, - ну да, вам, чудодеям, нужно убедить любого, иначе будет оставаться все меньше поклонников.
На это Никита не стал возражать. Он, ловко крутя между длинными быстрыми, проворными пальцами старинную металлическую монету, начал издалека:
- В то время, когда этот вопрос для меня был жгучим, я надеялся найти человека, свидетеля колдовства, - он откинулся назад, положил ногу на ногу и, посмотрев на девушек, спокойно продолжал, - но у кого бы я ни спрашивал, все смотрели на меня, как на человека «с приветом», некоторые откровенно смеялись.
- Так и не встретили никого? – спросила некрасивая, но теперь казавшаяся Венцову миловидной, девушка.
Не подтверждая и не отвергая, Голованов заговорил вновь:
- Приходилось встречаться и со знахарями, и травознаями, но, как правило, они и сами почти не верят в то, что делают. Верней, уверяют, что они по-настоящему влияют, а их коллеги, занимаются мухлевкой, играя на доверии простаков. Каждый - одеяло на себя.
Поезд остановился. Никита пригласил всех прогуляться по перрону, девушки отказались. За длинным столом вокзального рынка шла шумная торговля. Никита с Андреем подошли к бабке, в перчатках митенках торговала малосольными огурцами:
- Мамочка, огурчиков на рупь – досыта, - Никита подал металлический рубль.
Старушка удивленно заморгала сальными глазами, потянула красные обнаженные пальцы - ладонь покупателя была пуста.
- Чегой-то ты? Иде твой рупь? Нет его, нет, кажу. Уходитя, для вас немае огирков, - не понятно, на каком диалекте, тараторила она и, обняв ведро, подвинула к себе.
Парни этим озорством развеселились. Издали Венцов оглянулся. Старушка так и стояла в обнимку со своим добром. Глазами лупала в их сторону, из ее рта обильно валил пар.
- Ха-ха! - ваша «коллежанка», - рассмеялся Венцов, - рубли на грядках выращивает. Здесь цены еще туда-сюда, а вот в городе на базаре дерут…
- Не дай бог эти рублишки на грядках выращивать. Не пробовали? О-о-о! Рассаду в баночки да в ящички посадить. В избе холить, потом в парники, да на грядки высаживать. А картошку надо посадить, придет время, - прополоть. Потом огребать, затем выкопать, просушить, ссыпать, куда надо. Столько канители, что… городской человек плюет на все и говорит: «Лучше втридорога на базаре куплю». У моей матери все свое. Помидоры, огурцы, редиска, редька, горох, капуста. Но… скажу я, лучше со всем этим дело иметь за столом. Кстати, огурцы солит отменно. Вы же едете на мою родину, мы там через два дня будем.
- Где?
- В Осиновке.
- Откуда вы знаете, что я в Осиновку?.. Ах, да – профессия.
Оба расхохотались. Подошли к вагону.
- Приглашаю в гости. Прыгайте первым.
Поезд набрал скорость. Приятели вошли в купе.
- У меня был такой случай, - продолжил Никита прерванный остановкой разговор, - в Енисейске – старом городишке Красноярского края – мне указали на одну старушку, мол, излечивает разные болезни, знает травы, наговоры против порчи, зубы заговаривает, грыжу заламывает, еще что-то там. С трудом разыскиваю, - Голованов рубанул рукой по воздуху, - наотрез отказалась кряхтунья: «Мать моя когда-то шептала, а я никаво, батюшка. Приходили люди обращались, да я никаво». Фокусник смешно передразнил шамкающую старушку с вибрирующим плачущим голосом. Девушки захохотали, Венцов не улыбнулся.
- С незаконным врачеванием связываться опасно. И гипнозом на сцене без особого разрешения заниматься запрещено. По-моему, с двадцать второго года, - сказал Венцов.
Новый пассажир полный добродушный мужик с лиловым лицом залился хохотом-лаем. Видать, он собрался в веселую дорогу: выказал свою широкую душу – вынул полную горсть кедровых орехов, сыпанул их на стол. Орехи раскатились по столу и посыпались на колени девушки в желтом. Та вместо того, чтобы свести колени, ойкнув, развела их в стороны, словно сыпались раскаленные угли. А была в брюках, и орехи посыпались мимо, что еще больше насмешило компанию.
- Покушайте орешков, - предложил добряк-мужик, сухо и твердо произнося звук «ш», - свои. Каленые елки-зеленые. С моей теткой бы тебе повидаться, она тебе бы насказала…
Его выслушали молча, вежливо. Потом продолжил Голованов:
- Любопытная история… Я тогда не поверил в нее. Дед один рассказал. Уверен, в живых его нет. Подробности не запомнил.
Голованов поведал, как ему в юности одна старушка, родственница матери, желтуху лечила, а ее старик рассказывал Никитиной матери бывальщину.
Старик рассказал, как появилась на прииске Золоторечье колдунья Трифела. Как она неверов да учила уму-разуму, надевала хомуты. У человека вздуется брюхо, резь, немочь, словом – беда. Либо повертуха, какая прицепится. Других из гробов подымала. Ворожила – чистую правду людям нагадывала. Все почитали и боялись ее. Завела она себе заменщицу, обучила ту и умерла.
Ага,… и полюбил Азейку, паря, моей хресной сын. Огранном звали его. Теперь таких имен не слыхать. Это, стало быть, когда инородцы сходились, сказать – она тунгуска, а он бурят или русскай, дак оне и чудили, – придумывали первенцу имя, чтоб ни тому, ни тому обиды не было. Да чтоб злой дух не утащил дитя. Ему иной раз и по два имени доставалось. И чем срамней имя – тем надежней. Ага, чем гаже – тем лучше… опеть и ее чудно звали – Азея, стало быть, и она из разных кровей слита. На местных не похожа, волосья светлы, глаза – сини, а может простокишны. В роду у нее кто-то из самой Рассее был, и у Огранухи, паря, - тоже. У нас народ все чоренький. Азейка, стало быть, и приняла от своей бабушки Трифелы, материной тетки, всю как есть ересь. Понимала травы, птицу, зверя и даже, говорят, мухару. Апчхи! Сподобился!
- Будь здоров, Нил Данилыч.
- Единова кони у приказчика потерялись. Обыскали все – как сквозь землю провалились. Привел его Огран к Азейче – сворожи. Она давай ему морочить – дунула-плюнула: «Утре приходи». Тут Огранка и подглядел, как Азейча в птицу и превратилась. Рыскнул отчаюга. Оконца-то потниками застеняли, а он встал к отдушине. Затычку-то вьюшку вытащил, и видел как Азейча с птицей душами поменялись. Утречком вместе с приказчиком пришел – повязана платком Азейча хворает, один нос торчит – осунулась, постарела.
- Скачи, торопись, - сказала Азея, - кони твои за водянухой.
За ворожбу приказчик тожно хорошего таракана ей преподнес. Самородок, значит.
- Погнушался ты, Огран, моим доверием – бог накажет тебя, - сказала тогда колдовка, - боле не приходи ко мне. - Узнала ить, что подглядел.
Стал сохнуть парень, страшным сделался, худым. Единова прощения рыскнул вымаливать. Дверь сама собой растворилась. На пороге небраво улыбается Азея: «Просить прощенья пришел? Ладно, попробуй через порог пройти. Пройдешь – прощу…»
Ровно каменная стена перед ëм, а дверь настежь… Чудо – оказия какая. Бился, бился, ни с чем ушел. Решил отомстить ей. Пришел со своей брашкой к избе в полнолунье. А как птица вылетела из трубы, саданули по ей и поранили - колдунья и принялась канителить. Всех насмерть извела. Всех до единова.
…Эту неправдоподобную историю, как мог, пересказал Никита своим попутчикам.
«Да, легендарная старушенция», - подумал Венцов. Он никому не сказал, что знаком с Азеей, что едет за сведениями о ней. Он знал, что рассказы будут искажены. А историю, услышанную из третьих уст, Венцов принял, как сказку. У него появился азарт погони за любой информацией об Азее. Пускай это будет легенда.
- Никита, - сказал он, - я очень люблю соленые огурцы и помидоры. А помидоры мать твоя солит?
- Солит, солит. Еще как!
Азея поняла важность причины, почему ее не вызывают. В ее сознание улеглась ноющая тревога. Но гадать на свое будущее она не имела удачи: будь что будет. Зато было много времени продолжить воспоминания. Ведунью мучил вопрос, откуда она знает генеалогию своего колдовского клана. Откуда же ей известна история мальчика Тэмучжина, ставшего свидетелем, как матерый, лохматый, черный пес-хасар загрыз здоровенного мужчину воина и охотника, приволокшего к стойбищу кулана привязанного за ноги. А пес-хасар, пришедший по кровавому следу, стащив охотника с седла, загрыз до смерти. Свидетелями этой кровавой расправы оказались Тэмучжин, его брат Темуге и сестра Темулун. С тех пор Тэмучжин боялся собак. Верно, свирепых бродячих собак-хасаров черной масти опасались многие жители улусов кочевых племен. А еще, тот мальчик был запуган старым колдуном Чээмбулаем. За то, что мальчик сел на жеребенка, принадлежавшего колдуну, Чээмбулай без цепей приковал его к земле и Тэмучжин не смог сдвинуться с места почти полдня. Он уверовал в силу колдовства и стал рабом этой силы. Потом, даже став Повелителем Вселенной Чингисханом, он перед колдунами чувствовал себя неуверенно. Тэмучжин опасался их сверхъестественной силы и верил колдовским предсказаниям. Отрок был душевно привязан к подельнице своей матери Оюн Сесег. Она всегда угощала подростка сладкими луковицами саранок, солодок и других луговых растений. Приносила много разных ягод. Беседовала с ним и советовалась, как с равным. Однажды мальчик со своим анда (побратимом) Чжамухой играл на тонком Ононском льду, лед не выдержал, и Тэмучжин ухнул в холодную воду. Чжамуха его спас. В это время из руки Тэмучжина вырвалась бабка, подарок того же друга Чжамухи, он очертя голову кинулся за ней в воду. Но бабка так и ушла под лед. А это для него стало плохим предзнаменованием: он «утопил» дружбу. Спустя много лет примета сбылась.
Тэмучжин с детства был суеверным, таким он и остался, сделавшись Джихангиром.
Мальчик простудился, метался в жару, а дрожал, словно от холода. Оюн Сесег насильно подняла его со шкур и заставила почти донага раздетого три раза обойти вокруг юрты, огибая арбу и таратайку. Это помогло немедленно: жар начал оставлять тело больного. Тэмучжин перестал дрожать и скоро погрузился в целебный сон. Оюн Сесег предварительно дала ему выпить снадобье, рецепт которого передал ей родной брат Цогту, изгнанный из Тибета за нарушение какого-то правила, а главная причина изгойства - он не назвал, при инициации, из двух тысяч - семь оттенков запаха. Не получив на то права, излечил охотника, чем нарушил правило тибетских целителей. Родился Цогту в Тибетском предгорье между Гималаями и Гиндукушем, где берет начало река Инд. В древнеиндийских легендах она фигурирует, как «Львиная река», вытекающая якобы из пасти льва. С многолюдной темнокожей семьей небольшими переходами Цогту кочевал в центральную часть Тибета. Мать его родом из Индийского штата Пенджаб, из Пакистанской провинции Синд. Отец был бирманец. Семейная легенда гласит, что их родовое древо корнями уходит в исчезнувший город Мохенджодаро-Да. Азея до конца своей жизни не разгадала слова Трифелы: «Мы Тангуты». Цогту был подвижным и любознательным, с большим рвением он стал Кадампа, что по-тибетски обозначало «принявший посвящение». Только что возникшая тибетско-буддийская школа вызывала интригующий интерес. Главным ее постулатом было безбрачие. Безбрачные монахи этой школы жили в бедности и уединении. Они покланялись учению проповедника Атиши. Чтобы утишить вечно тоскующие по еде животы, читали его трактат «Бодхипатха прадипа» («Светильник пути просветления»). Когда они в своих беседах стали часто упоминать арабское «аль-Ахира» - «будущая жизнь». Воспевался потусторонний мир - противопоставление земной жизни и тленному телу. Цогту, воспитанный в другом, более щадящем нраве, отрекся от этого учения. Послужило его отречению и то, что он увидел в своих братьях-монахах потухший интерес к земной жизни, готовящихся к другой потусторонней лучшей доле. Цогту был склонен к языкам, имел феноменальную память, знал несколько диалектов индийского языка, владел бирманским, углубился в только что возникший мудреный тибетский, схожий с Бирманским, научился писать. Довольно быстро овладел Уйгурской письменностью. Монгольская письменность началась при Чингисхане, хотя сам он был неграмотный, повелел создать монгольскую письменность на основе уйгурской азбуки. Уйгурская письменность родилась из Согдианской. Царство, уничтоженное мусульманами. В горах нынешнего Таджикистана. С трудом, медленно Цогту стал постигать трактаты «Ганджура», или иначе «Словеса». Однажды Цогту с тремя сестрами вышел на промысел в горы, а, вернувшись, они застали от своего улуса пепелище. Отец, мать и старший брат были убиты. Две младшие сестренки и братишка исчезли. Изгой Цогту ушел в поисках вольных земель в Центральную, а потом и в Северную Монголию. Но тогда эти места назывались иначе. Каждое племя именовало земли по берегам Онона и Керулена по-своему.
Поселился Цогту на берегу верхнего Онона, близ долины Сангура, недалеко от стоянки Есугая-багатура, с ним была родная сестра Оюн Сесег, двух его сестер пленили воины из племени Джурчженей. Их дальнейшая судьба долго была неизвестна Цогту. Оюн Сесег познакомилась с отважной женщиной Оэлун, которая во вдовьей шапке с можжевеловой палкой в руке и с кожаной сумой спешила в толпе служанок вдоль берега Онона. В этом бору они обычно собирали плоды яблонь дичков, ягоды черемухи, рябины, брусники, жимолости, земляники, облепихи. Копали коренья садуна, сараны и кичигина. Оэлун надо было прокормить семерых детей. Пятерых родных сынов и дочери, да двух сынов от первой жены Есугая-Храброго, Сочихэл, которая исчезла из стойбища после смерти мужа. Позже ее сын Бельгутай узнает, что мать увели в плен меркиты. Монгольский бард описывает, как Бельгутай чуть ни встретился с матерью в юрте хаат-меркита. Но благородная женщина Сочихэл, живущая с новым мужем-бедняком, не захотела встретиться с сыном, ставшим ханом. Она так и не узнала, что второго ее сына Бектера убили сводные братья Тэмучжин и Хасар.
…Дети делали из колючек крючки, привязывали их к конским жилкам, удили рыбу. Уловы бывали разные… то несколько никчемных рыбешек, а повезет, так ленки и хариусы. Дикие нравы исповедовались жителями монгольских степей и лесов. Эти нравы принуждали детей быть всегда собранными и готовыми ко всему. «Военными». Каждый из них имел при себе лук, сделанный из дерева, естественно с не очень тугой, посильной, тетивой. Легкий колчан со стрелами. Дети Тэмучжин, Хасар, Хачиун, Темуге, их сестра Темулун как-то сторонились двух пасынков Оэлун, двух мальчиков от Сочихэл первой жены Есугая - Бектера и Бельгутая. Но, когда их оставили соплеменники рода борджигинов, у подростков обострилась борьба за первенство. В семье Оэлун существовало два союза братских привязанностей. А, стало быть, бытовала напряженность и шла скрытая борьба. Однажды Тэмучжин возвращался в юрту после игры на льду со своим другом Чжамухой, Бектер бросил ему под ноги шелкового истукана (божка). Тэмучжин, войдя в юрту, споткнулся об него и упал прямо на пол, а руками угодил в огонь, костра, пылающего посреди жилища. Аргал (конский и верблюжий сухой навоз) был раскален добела. Тэмучжин получил ожог. А братья Бектер и Бельгутай разразились диким хохотом. Истукана Бельгутай быстро отбросил под полог юрты. Темуге, родная сестра Тэмучжина хотела сказать что-то в защиту брата, Бельгутай локтем двинул ее в лицо. У девочки из носа потекла кровь. Вернувшейся Оэлун, хозяйке улуса, никто пожаловаться не посмел.
Оэлун - женщина сильная, рассудительная, энергичная, а главное, практичная. Став после отравленного мужа главой подклана киятов, имея пять своих детей, двоих от первой жены мужа и одного усыновленного - держала девять лошадей, семь дойных кобылиц, мерина и жеребца. При случае набега каждый имел своего коня, чтобы скрыться от преследования. Кони, четыре спутанных и пять стреноженных, всегда паслись близ юрты. Красавца мерина серебристой масти Оэлун отрядила старшему сыну Тэмучжину, но именно на этого мерина имел виды и Бектер. Он считал такое распределение несправедливым. Как-то Бектер, ухватив Тэмучжина за руки, сказал сквозь зубы: «Он мой! При случае растреножишь коня каурого, и сядешь на него. Понял?! Сядешь на Цэцэ - убью».
Однажды в общую корчагу попала красивая серебристая, невиданная доселе, рыбка. Вынул ее Тэмучжин. А Бектер, подойдя, выхватил ее, сказав, что это он определил место для корчаги. Между братьями завязалась ссора. Победили Бектер с Бельгутаем. Тэмучжин пожаловался матери. На что она ответила:
- Вам не враждовать надо, а дружить. Вам известна истина: одну стрелу сломать легче, чем пучок стрел. Вам бы отомстить тайджиутам за нанесенный позор нам. Вам давно пора одуматься. Кругом вражда, тревожные времена. И вы, нет бы, сплотиться…
Тэмучжин резко откинул ковер-дверь, покинул юрту. В одни двери с ним вышел Хасар. Братья по высокой высохшей траве пошли в сторону вдали виднеющейся сопки. Вдруг Темучжин остановился, взял в руки лук:
- Все, Хасар!.. А ты? - Оба понимали друг друга с полуслова.
- Я - тоже. В прошлый раз они жаворонка у нас отняли, а теперь… Ага, - все!!!
Бектер сидел лицом к востоку и смотрел на красавца мерина Цэцэ серебристо-серой масти. Юноша понимал, что Тэмучжин ему так не уступит мерина. Бектер вспомнил горящие зеленые кошачьи глаза, сверкнувшие жестоким пламенем, когда тот держал своего сводного брата за обе руки, отнимая серебристую рыбку. Но Бектер чувствовал в себе возрастающую мужскую мощь. Он был уверен, что станет хозяином племени Мон-Гол, подклана киятов. Потому, что он самый старший из всех сыновей Есугая багатура. Он обратил внимание - зашевелилась трава. Перед его мечтательным взглядом возникло гневное лицо Хасара, полное петушиной бойцовской решимости. Сводный брат поднял лук и натянул тетиву. Бектер не вскочил, а по привычке припал к земле. Он обернулся: сзади него стоял Тэмучжин - колено на земле - также с натянутой тетивой. Бектер не на шутку перепугался, поняв серьезность намерения своих братьев. Перед ним пронеслись видения. Руки Темучжина, упавшие в костер, и серебристая рыбка, трепыхавшая в его, бектеровых, руках. Юноша почувствовал себя той самой, агонизирующей в холодных ладонях рыбкой, окруженной с двух сторон огнями ненависти…. Он хотел, было обратить все это в шутку, но тут же понял: расплата неотвратима. Стрелы в тело Бектера вошли почти одновременно.
Труп Бектера обнаружила Темулун, которая пришла сменить брата, на время пока он будет поедать бухулер. Вернувшись, Темулун сообщила матери. Оэлун узнала стрелы своих сыновей, вонзенные в тело их сводного брата. Оба они появились в юрте враз, несмущенные, но под строгим взором Оэлун они опустили свои взгляды.
- Звери вы, - сказала Оэлун. - Вы хуже зверей. Начинайте грызть один другого, а последнего доедят враги наши.
Для похорон брата Тэмучжин привел не карего мерина, а своего серебристо-серого, из-за которого произошла ссора с Бектером. Тэмучжин знал, что он обрекает Цэцэ. Либо тот, унеся покойника в степь, уйдет навсегда, либо, потеряв где-то, возвратится в свой табун, где он вожак, и тогда его надо будет убить и съесть. Но Тэмучжин этого не позволит. На две длинных жерди, на привязанную между ними циновку, они положили труп Бектера. Оэлун вынула из его тела стрелы и, переломив их, бросила рядом с покойником. С двух сторон братья Хачиун и Темуге скрепя сердце кнутами стали бить Цэцэ и побежали за ним. А вся остальная семья стояла и ухала и гнала Цэцэ как можно дальше от их улуса с сожалением и в надежде, что Цэцэ больше никогда не вернется к стойбищу. Лишь Тэмучжин думал иначе. Назавтра Цэцэ был в своем табуне. Он за собой таскал постромки. Цэцэ по обычаю киятов и джалаиров должен был быть убит и съеден. Но его участи подвергся другой - тот, что был отряжен Бектеру.
Цогту женился на красивой девушке из племен Джалаиров и Тангутов. У них родилась девочка Эржэна, судьба которой свела ее с Покорителем Вселенной джихангиром Чингисханом. Джихангир так и не узнал, что она племянница Оюн Сесег. Ее, самую красивую девушку, как наложницу привезли в его лагерь, в Северный Китай. Эржену «очистили», проведя между двух огней и представили Чингисхану. Склонившись долу, поцеловав ковер, красавица, не поднимая головы, с вырывающимся испуганным сердцем сказала: «Могучий, непобедимый, светлый, да будут твои годы усеяны победами, большая честь для меня быть тобой замеченной. Но я должна спросить разрешения Сульдэ*, которому я принадлежу велением Бурхана. Не хочу подвергнуть тебя опасности. В твоей высшей власти, Каан, поставить мне юрту, окруженную охраной на семнадцать дней без пищи, без допуска ко мне живой души. Я буду молиться и ждать милости Сульдэ, который благосклонен к тебе. Уверена, что он разрешит мне прикоснуться к твоему священному величию, к твоему златотканому дэли и стать твоей, одной из многих, которые достойны возвышения твоего сердца».
По велению богопокорного Чингисхана, была поставлена юрта с крепко зашнурованным входом. Вокруг юрты постоянно тлели девять костров, отгоняя злых духов и насекомых кровососов. В юрте были ковер да тюфяк, набитый верблюжьей шерстью, и бурдюк из козлиной кожи с водой. Эржена целыми днями спала, перед закатом солнца молилась на непонятном языке и пела, так, что ее заслушивались охранники «Диких» из тумена полководца Субетая. В юрте девушка пережила страшную ветряную бурю, и чуть было не сгорела. Ветром швырнуло костер прямо на юрту. Войлок загорелся, и ей пришлось из бурдюка вылить всю воду, чтобы потушить пламя. Так как велением джихангира, под страхом смерти было запрещено прикасаться к этой юрте, и двое суток она провела без воды. На вторые сутки ей пришлось утолить жажду своей мочой.
Когда через семнадцать дней Эржена предстала перед Чингисханом, она не только сколько-нибудь подурнела, напротив, сделалась еще прелестней. Кожа на щеках стала шелковистей, глаза блестели небесным светом. Хан Чигнис послал ее с донесением на Онон к матери Оэлун. Эржена обладала феноменальной памятью и на удивление джихангира из донесения сложила удивительную песню. Хан приказал ей пропеть это донесение дважды. С непроницаемым выражением лица он слушал ее с удовольствием, вперив мимо нее, куда-то в пространство недвижный горящий взгляд зеленых глаз.
В сопровождении тумена всадников она появилась в Верховьях Онона, откуда пришлось двинуться к Керулену. Потому, что его мать и братья поменяли стоянку.
Блестяще справившись с первым заданием, она получила второе и одна отправилась в стан враждебного племени. Эржене была вручена Золотая пайза (пластинка) с изображением льва, которая беспрепятственно открывала ей любые двери и стелила перед ней скатертью дороги. Эржена на долгие годы стала связной Чингисхана. Донесения она без труда перекладывала в стихи и пела их превосходно. Она легко владела своим подвижным телом и умела преображаться в отвратительную грязную горбунью нищенку, от которой шли неприятные запахи, они отталкивали любителей случайного флирта. Она научилась ходить мужской походкой, скрывать свое лицо. Женская монгольская одежда не отличалась от мужской. Но однажды все-таки бродяга посягнул на ее честь. Эржена пустила в ход свои ногти и зубы. Искусанному и исцарапанному горе посягателю пришлось удирать от нее после того, как она извлекла, спрятанный под одеждами длинный нож. Имущество Эржены всегда было спрятано под одеждой. Имела она щипчики для выдергивания заноз, огниво, чашку для питья трубку- носогрейку.
Странствуя по восточным просторам, девушка набиралась народной мудрости, присовокупив знания семьи: матери Оюн-Сесег и дяди Цогту, стала предтечей клана шаманок. Шаманки впоследствии превратятся в магинь.