СТОЛ В ЦЕНТРЕ ЗАЛА
Среди большой компании, оккупировавшей длинный стол, выделяются трое: коротко стриженный поэт-футурист Владимир, шумный и несколько суетливый Вадим и вызывающе-аристократичный, даже при монокле, Барон. Это не прозвище, он действительно имеет право на этот титул, о чем знают немногие.
Футурист Владимир. Я работаю поэтом! Кто-то токарем, а кто-то командармом. А я – поэтом. И если так ставить вопрос, то все эти сопли, извините, ни к чему.
Вадим. Владимир, вы подменяете суть проблемы. Конечно, виршеплет, всерьез рассуждающий о вдохновении, божием даре и так далее, – занудливый аматер и не более. Но то, что вы называете «работать поэтом», – это обслуживать злобу дня, не так ли?
Барон. А она на редкость непоэтична!
Футурист Владимир. Действительность всегда непоэтична, вы не находите? Когда это мешало поэзии?
Вадим. Но среди каких кошмарных слов мы существуем! Попробуй уложи их в строку. Сов-служащий. Вхутемас. Наркомат. Фининспектор.
Барон. Фининспектор. Бр-р-р! Финин-Спектор. Двойная фамилия литературного критика.
Вадим. Из глухого местечка в Бессарабии!
Футурист Владимир. Стоп! Кстати, о критиках. Вижу Куца.
Вадим. Где?
Барон. Что он делает в ресторане? С его хворями?
Футурист Владимир. Факт тем не менее налицо. Это Куц, и я его вижу. Предлагаю: поступить как тогда на диспуте.
Вадим. Да он же ничего не понял! Весь зал понял и катался от смеха, а он все бубнил.
Барон (вглядывается в зал). Вижу! Между прочим, напротив него Воскобойников.
Футурист Владимир. А вот это уже серьезно. Представляете, что Куц ему наплетет про нас?
Вадим. Ну, невелика птица – Воскобойников.
Футурист Владимир. А доклады готовят как раз птички-невелички. А не те, кто их зачитывает.
Вадим. Тогда надо продолжить диспут!
Футурист Владимир (в конец стола). Колька! Остаешься за старшего. Мы втроем, чтоб было точно как в клубе Трехгорки, идем к Куцу. Разъясним товарищу Воскобойникову, что слушать этого осла не надо. Колька! Если шашлык по-карски опять принесут сырым, отлай их, как я бы это сделал!
Вадим, Барон и Владимир встают и уходят.
СТОЛИК ПОД ПАЛЬМОЙ
Кудряш самым пошлым образом спит, устроивши голову среди тарелок. Ардалион Трофимыч косится на него и не совсем внимательно слушает Серегу.
Имажинист Серега. Вот, Ардалион, что случается, когда заказываешь шашлык по-карски. Долго его, заразу, готовят. А у поэта, брат, темперамент. Знаешь, что это за штука? Надо было перед шашлыком попридержать коней немного, а ты погнал куда-то.
Ардалион Трофимыч. Погодь, кто гнал-то? Ты и гнал!
Имажинист Серега. Так у меня тоже темперамент! В общем, счетовод уволен, я тебе без него все разберу. Представь себе девушку юную. У нее сердечко сжимается – сладко так. От всего сжимается. Военного увидит, или артиста на карточке, или патефон вдруг заиграет. А пуще всего сжимается от слов всяких красивых. Она за эти слова все отдаст. Она копеечка к копеечке откладывать будет, в сухом бублике себе отказывать, а томик стихов купит. А там другой подоспел. И его надо купить – вдруг там еще красивее про чувства разные написано?
Ардалион Трофимыч. Несходно получается.
Имажинист Серега. Что несходно?
Ардалион Трофимыч. На бубликах-то... Много не заработаешь.
Имажинист Серега. Так я ж тебе для примеру!
Ардалион Трофимыч. Да понял я. Только это ж сколько надо бубликов мимо рта пронести на одну только книжку.
Имажинист Серега. Уперся ты в эти бублики!
Ардалион Трофимыч. Не, про бублики ты правильно. Только ведь пудру, к примеру, или чулки она раньше книжки купит, девчушка твоя!
Имажинист Серега. Пудру? Пудру – да. Тут, брат, ничего не попишешь. (Наполняет рюмки.)
Ардалион Трофимыч. И про карточки ты правильно сказал. Обмозговать бы... Артисты всякие. Карточка что – одну бумажку напечатать, с одной стороны. Ну, рамка там еще. Полкопеешная.
Имажинист Серега. Понял я тебя, Ардалион брат-Трофимыч. Давай выпьем. А потом я тебе рецепт продиктую моей двоюродной бабушки. Рецепт пудры, да такой, как ты любишь – дешевле дешевого. Из коровьей перхоти. Озолотишься.
Ардалион Трофимыч. Шутить изволишь, Сергей?
Имажинист Серега. Да какие могут быть шутки! Мы ведь сегодня что, получается, здесь справляем? Тризну по великой новой поэзии!
СТОЛИК ЗА КОЛОННАМИ
В относительном затишье за почти пустым столиком беседуют двое: новый советский бюрократ Товарищ Воскобойников и критик Куц – законченный книжный червь в толстенных очках, галстуке набок, маленький, сутулый, с тиком левого глаза. Мимо колонн, отделяющих боковое помещение от основного зала, идут футурист Владимир и два его спутника. Они продолжают разговор, но при этом внимательно вглядываются вперед, стараясь подойти к Куцу незамеченными.
Футурист Владимир. Не надо хоронить поэзию! Да, ушли времена, когда она была счастьем недозрелых юношей и перезрелых дев. Пишите для обычных людей, занятых обыденным трудом.
Вадим. Фининспекторов?
Футурист Владимир. Почему нет? Вы так боитесь, что он исковеркает вам строчку? Завтра же напишу про фининспектора.
К столу с одной стороны подходит Официант,
а с другой, из-за колонн, появляется трио молодых поэтов. Футурист Владимир, Вадим и Барон останавливаются чуть поодаль, за спиной Куца, готовые в любую минуту вступить в разговор. На фоне согбенного плешивого критика они выглядят особенно эффектно – молодые, рослые, красивые.
Куц (Воскобойникову). Вы позволите, я первым сделаю заказ? А то в горле пересохло. (Официанту). Стакан молока!
Футурист Владимир (громко). А еще соску и перепеленать!
Барон и Вадим дружно хохочут, Официант кусает полотенце, чтоб не рассмеяться. Куц втягивает голову в плечи.
Товарищ Воскобойников. Товарищи, вы откуда?
Футурист Владимир. А мы прямиком из доклада товарища Куца. Его любимая тема – про футуристов, имажинистов, акмеистов, центрифугистов и прочих «истов».
Вадим. И он так не любит этих самых «истов»!
Барон. До неистовства!
Футурист Владимир. Куц, вам, как критику, должно быть известно понятие «цитата». Это, товарищ Воскобойников, когда кусочек произведения повторяют, а потом всячески разбирают. Так вот мы с друзьями своим появлением привели сейчас как бы цитату из диспута в клубе Трехгорки.
Товарищ Воскобойников. Диспуты – интересная форма работы. Но требует организации.
Вадим. Исключительно правильно подмечено.
Футурист Владимир. Тогда вы, Куц, бубнили с трибуны про вырожденцев. Свалили в одну кучу дореволюционный декаданс, символистов, Северянина – и нас, ищущих новые пути уже после революции.
Вадим. И всех объявили декадентами, но особенно вам понравилось слово «вырожденец».
Куц. Вы и есть вырожденцы! Некрасов говорил о страданиях народа на понятном народу языке! Демьян Бедный говорит о нашей революции...
Футурист Владимир. Стоп! Прекратите бросаться черепками от разбитых памятников! Мы же не об этом. Мы – о Трехгорке. Почему, вы думаете, зал хохотал над каждым вашим словом, когда мы втроем вышли к вам на сцену?
Вадим. Три вырожденца.
Куц. Вы превратили серьезный диспут в балаган!
Вадим. Виноват, мы что – кривлялись? Перебивали вас? Мы стояли молча.
Футурист Владимир. А публика все поняла. Смеялись не над нами и даже не над вами.
Барон. Смеялись над контрастом.
Футурист Владимир. Да. Мы, конечно, выродились, а вы, вероятно, развились в соответствии с природным замыслом, но главный вывод: если критик обзывает кого-то обидно и незаслуженно, спорить с ним не надо. Надо лишь предъявить оригинал.
Вадим. Что мы и сделали.
Футурист Владимир. Поэтому, товарищ Воскобойников, мы просим вас, если вы готовите выводы о современном состоянии поэзии, принять во внимание наши стихи, а не теории критика Куца. Для него поэзия закончилась где-то на «шепот, робкое дыханье, трели соловья».
Куц. Не фальсифицируйте! Я имел в виду форму! В которую надо вложить новое содержание!
Вадим. Ну-ну. «Ропот, жаркое дыханье...»
Барон. «...Троцкого статья».
Футурист Владимир. Содержание диктует форму. Это азы, критик Куц.
СТОЛИК ВОЗЛЕ ОКНА
За столом – все те же, за исключением Кости и Интенданта.
Грива. Ну-с, господа, какую же нам надлежит избрать форму для наших славословий? Имеет ли смысл перифразировать классику? Это всегда придает значительности...
Шумский. Если слушатели хоть что-то когда-то знали из этой самой классики. Мы с Костей особо не мучились: пять-шесть строф разбитного хорея – и один скальп на гвоздик. Еще четыре-пять – и второй.
Корнелиус Крейс. Нет, я все понимаю... Кто-то даже рекламы пишет. За деньги. Но ведь это профанация.
Туманова. Корнелиус! Когда вас поведут в участок, вы можете гордо хорохориться и сойдете за хулиганов, возможно даже хулиганов идейных. А меня все равно примут за проститутку. Так что я предпочитаю расплатиться за ужин поэтической натурой и уйти отсюда без скандала.
Грива (наставив на Корнелиуса указательный палец). Будь ты Петрарка или Данте – я откажу тебе в таланте, пока в мечтах о провианте не сложишь песнь об интенданте.
Появляется Костя.
Костя. Вы что насели на Корнелиуса? Пытаете его про казино?
Грива. Нет, совсем забыли! Крейс, так что же было в вертепе азарта, как изящно выражается наш друг?
Шумский. Грива, неужели не ясно? Однако, согласись, красное не сыграло, черное не сыграло, но Костя нашел третий цвет – и он сыграл!
Корнелиус Крейс. Цвет хаки!
Костя. Конечно, мы проигрались. Но так было надо. К делу! Вы уже распределили ра-боту?
Шумский. Мы оговорили общие прин-ципы.
Туманова. Нас с Корнелиусом несколько нервирует ситуация. Боюсь, это помешает.
Костя. Не бойтесь! Открою тайну – только, чур, не расслабляться: предыдущая часть ужина уже оплачена. Я сказал нашему меценату, что это хороший тон, так как здесь принято заседать подолгу. Он согласился.
Грива. Вот как! Он поверил?
Костя. Не знаю. Эти типусы не так просты, хотя до ужаса примитивны.
Корнелиус Крейс. Опять оксюморон.
Шумский. Но, друзья, хотя нас не ввергнут ныне в узилище, я предлагаю все же не расходиться, а тряхнуть всеми бубнами, струнами и кастаньетами – и доказать, что поэтические мускулы тоже могут создавать нечто материальное!
Грива. Тамара, Корнелиус? Я принимаю вызов, а вы?
Туманова. Я с детства привыкла зарабатывать себе на хлеб! И не хочу быть должной даже таким приятным собеседникам, как вы.
Корнелиус Крейс. И я... Я должен пройти... эту школу.
Костя. Итак, с тебя и начнем. Тянем фант. Что там нацарапал наш денежный мешок? (Читает сначала про себя.) Ага. В переводе на человеческий язык – тебе достался некто маленький, лысый, но страшно уверенный в своем мужском обаянии, большой любитель прихлестнуть за женами подчиненных. Как ты мыслишь воспеть хвалу этому типу?
Корнелиус Крейс. Сравнить его с Наполеоном. Или с Цезарем...
Шумский. Наполеон – маленький толстяк, а Цезарь – лысый развратник. Это все, что аудитория, к которой ты сейчас адресуешься, знает про названных исторических лиц. Ты не польстишь ему, нет.
Костя. Льстить надо нагло! И старайся сразу стихами или хоть полустишиями: «И тайно сохнут по тебе три стройных девушки...»
Туманова. И двадцать пять матрон!
Грива. Браво, Тамара!
СТОЛИК ПОД ПАЛЬМОЙ
Кудряш вертит головой, еще не вполне придя в себя. Ардалиона Трофимыча нет за столом.
Имажинист Серега. Браво, Кудряш, браво. И чего ради ты проснулся, лихоманка? Чтоб Трофимыча Тихонычем назвать? Тост решил забабахать, мотать твою через коромысло... Они страшно обидчивые, нэпмана эти, чтоб ты знал.
Кудряш всхлипывает.
Таскаюсь с тобой, с убогоньким. Ну да ладно. Не желает наш Ардалион денег на издательство давать, не желает. Так что мосты все сожжены, и остается нам одно. Сейчас я так напьюсь за его счет, что крякнет! И еще посуды наколочу сверх того. Давай, Кудряш, шустро организуй продолжение банкета по высшему разряду, пока он не вернулся. Ну, мухой!
Кудряш убегает. Имажинист Серега задумчиво смотрит вдаль. К столу подходит Барон.
Барон. Ты в какой-то интересной компании сегодня.
Имажинист Серега. А, это ты. Компания как компания. А вот что ты делаешь в стане врагов?
Барон. Получаю контрибуцию. Я выиграл пари у надменного главаря наших футуристов. И он ставит ужин мне, Вадиму, ну, и толпе своих приспешников.
Имажинист Серега. А о чем было пари?
Барон. Я ему сказал, что Гоголь давно превзошел все их футуристические потуги типа штанов из «бархата голоса моего». Он потребовал доказательств. И я привел ему на память несколько. Например, помнишь то место, где дороги у развилки расползаются в разные стороны, как раки из дырявого мешка?
Имажинист Серега. Помню, конечно! А бутылку в фуфайке из пыли?
Барон. Да, и ее, и вообще все, что мы с тобой тогда находили. Помнишь, бегали друг к другу с «Мертвыми душами» под мышкой?
Имажинист Серега. Да, было время. Одна перловка, дров нет – и литература, литература, поэзия. Ты знал, что я поэт, а я знал, что ты поэт. И зачем нам слава? Славу создают профаны. Почему я должен что-то доказывать всякой дубине стоеросовой?
Барон. Ты не всегда так думал.
Имажинист Серега (видно, что он уже изрядно нагрузился). Неважно. Поэт выходит к публике – в этом уже есть вранье, пошлятина. Никто не в состоянии, как мы с тобой, вчитываться в строки. Помню, еще до революции, приходилось лапти надевать, косовороточку, а иначе и не поверят, что крестьянский поэт. Ха! Да у нас в селе отродясь лаптей не носили! Зажиточно жили – любой в сапогах.
Барон. Вот у тебя всегда так. Чем лучше стол – тем мрачнее речи.
Имажинист Серега. Да все чепуха. И хорошо, что Ардальон не дал денег на издательство. Куда мы понесем эти книги? На эту дуру-публику? Вон Кудряш, земляк мой, приехал Москву завоевывать, таскается за мной, как собачонка. А в виршах своих подражает мне – ну спасу нет. И что, говорю, Кудряш, раз ты крестьянский поэт – так, наверное, крестьянские парни и девки просто тают от твоих стихов? Нет, отвечает, они даже твоих – моих то есть – не знают. А любят они, оказывается, Бедного Демьяна. Даже поют его под тальянку! Ты представляешь себе картину?
Барон. А что – сидят на лавочке, лузгают семечки. И гармоза на одном...
Имажинист Серега. Ты городской, тебе не понять. Тальянка так выводить может! За душу хватает. Есть, брат, настоящие виртуозы. И вдруг – Демьяновы агитки. Где там музыка? Сухорукий сыграет. «Тына-тына, у Мартына».
Барон. Зато его «Правда» печатает. И не надо ему нэпманов-меценатов искать.
СТОЛИК ЗА КОЛОННАМИ
Футурист Владимир и Вадим подсели к столу товарища Воскобойникова и взяли того в полукольцо. Стул Куца пустует.
Футурист Владимир. Сейчас многие нэпманы попытаются заказывать музыку. Я уже предвижу, сколько новых Северяниных запричитает стихами, с позволения сказать.
Товарищ Воскобойников. Нет, мы решительно поставим этому делу заслон.
Футурист Владимир. Полагаю, что заслон здесь не поможет. Нужен не заслон – а громадная вершина. Чтобы при взгляде на нее шапка падала. Чтобы никто на мелочь у подножия уже и не смотрел. Вершина – это наша новая поэзия. Назовите ее пролетарской, коль скоро делается она настоящими трудовыми руками, а не хлипкими фантазиями скучающих буржуа.
Товарищ Воскобойников. Хорошо сказано!
Вадим. Ведь пригодится, да? Хотите, законспектирую на салфетке?
Футурист Владимир. Только вот понимают у нас новую поэзию убого. Куц и прочие не видят сути того, о чем долдонят. Можно я на простом примере?
Товарищ Воскобойников. Конечно.
Вадим. Только попроще.
Футурист Владимир. Вот есть такая штука – рифма. «Любовь» – «свекровь».
Вадим. Не в глаз, а в бровь!
Футурист Владимир. Не суесловь!
Вадим. Не только понятно, но и убедительно.
Футурист Владимир. Да. И наши новые поэты делятся на две части. Одни, которых так любит критик Куц, толкутся в мелочной лавчонке, где рифмы готовые, их раздают по дешевке. Вот мы и имеем: если «век» – то обязательно «человек», и никуда ты за этот забор не выскочишь. «Новый век, рабочий человек».
Вадим. Старый век – соответственно, угнетенный человек.
Футурист Владимир. Ну, и представьте себя на месте слушателя. Которому заранее известно, что там будет через строчку. Вам в поезде доводилось ездить?
Товарищ Воскобойников. Пришлось, помотался я в них, не без этого.
Футурист Владимир. Тогда вам знакомо это ощущение: вы точно знаете, что за одним стуком колес раздастся другой такой же, и еще, и еще, и все через равные промежутки времени. Что делать – спать.
Товарищ Воскобойников. Да, в поезде хорошо спится.
Вадим. У них на выступлениях тоже хорошо спится.
Футурист Владимир. Поэтому мы рвем эти предсказуемые, скучные вещи. Неожиданная рифма. Ломаная строка. Это как паровозный гудок!
Вадим. Доводилось просыпаться от гудка?
Товарищ Воскобойников. Да уж, иной раз сердце в пятки. Нет, товарищи, я с вами в целом согласен, конечно, но только хотелось бы услышать, что скажет товарищ Куц. Его что-то долго нет.
Футурист Владимир. Наверное, опять со швейцаром подрался.
Товарищ Воскобойников. Что?!
Футурист Владимир. Вот увидите, сейчас придет – очки треснуты, взгляд безумный.
Вадим. Возможно, его уже замела рабоче-крестьянская милиция. Видите ли... Вы здесь в первый раз?
Товарищ Воскобойников. Да.
Вадим. Тогда вам нужно знать. Здесь особое место. Здесь все иррационально. К примеру, чем больше выпьешь – тем трезвее. И наоборот.
Товарищ Воскобойников. А что, Куц не знал об этом? Раз пил молоко?
Вадим. Куц не мог не знать. Значит, намеренно хотел взбодрить себя перед встречей со швейцаром.
Футурист Владимир. Да, повязали голубчика, протокол составляют...
Товарищ Воскобойников. Да нет. Не может быть. Он не так давно ушел.
Вадим. А время здесь тоже течет по-особому. Вы посмотрите на часы.
Все бросают взгляд на стенные часы.
На них около девяти вечера.
Товарищ Воскобойников. Уже девять? Как время бежит.
Футурист Владимир. Да, близится час громкого пьяного чтения стихов.
СТОЛИК ВОЗЛЕ ОКНА
Интендант (громко и выразительно читает по салфетке). «...И росчерк ваш под строчками приказа подобно молнии нам озаряет путь!» Да-да, он, знаете ли, так гордится своей завитушкой! Очень кстати...
Шумский. Ну, так вы же сами попросили это отразить.
Интендант. Ах да. Все забываю. Нет, вы кудесники. Все так изящно, уместно... Так-с, а вот это самое важное. Лицо вышестоящее. (Берет другую бумажку.) «Оскал клыкастый пошлости живучей – он не страшит, а оскорбляет нас!»
Всеобщее недоумение. Один за другим
участники застолья упираются взглядом в Корнелиуса Крейса.
Корнелиус Крейс (спустившись с небес на землю). П-переверните салфетку. Это я начал писать п-предсмертную записку. Я был уверен, что сегодня покончу счеты с жизнью. На обороте – нужный вам экспромт.
Интендант (с некоторым сомнением, бормочет). «Блестя металлом, ты всегда готов к стрельбе. В обойме нашей ты не холостой патрон. И помни: тайно сохнут по тебе три стройных девушки... и двадцать пять матрон!» Виноват, матрона – это почтенная дама? Или некоторым образом шалава?
Костя. Матрона – достойная уважения женщина, мать семейства.
Интендант. Нет, ну тогда это замечательно! Просто блеск. «Три стройных девушки – и двадцать пять матрон!» Где ему... Между нами говоря. Знаете ли, я в очередной раз восхищен. И готов даже заплатить сверх оговоренного...
Грива. Сверх оговоренного – это называется чаевые. Их получают половые. А мы поэты, не извольте путать. (Громко.) Половой! Где твой карманчик чаевой?
СТОЛИК ПОД ПАЛЬМОЙ
Имажинист Серега тяжелым взглядом смотрит перед собой. Поодаль Официант принимает расчет от Ардалиона Трофимыча.
Официант. Премного благодарен.
Уходит.
Ардалион Трофимыч. Стыдно! Стыдно должно быть. Не ожидал.
Имажинист Серега. Ты мне, что ли?
Ардалион Трофимыч. Себе. Себе я. Стыдно, понимаешь! Ты у меня сколько просил на издание первых пяти книжек? Всего ничего. А я не дал. А на пьянку за один вечер больше выкинул! Стыдно швыряться деньгами попусту. Себя не узнаю. Ладно бы в издательство вложил! Прогореть – дело торговое. А может, и вернулись бы денежки. Ан тут уж безвозвратно. (Начинает что-то старательно писать на листке бумаги, вынутом из записной книжки.)
Имажинист Серега. Трофимыч, ты с горя не в поэты подался? Пишешь-то чего?
Ардалион Трофимыч. Вот. Это тебе, Сергей. Это вексель. Наличности больше нет, но этот вексель тебе везде оплатят, в любое время.
Имажинист Серега. Шутишь?
Ардалион Трофимыч. Ардалион Трофимович Посконников – это фирма. Все торговые люди знают. Мое слово – кремень. Мой вексель учтут из двух, много – из трех процентов. С ним любое дело начинать можешь. А можешь наличными получить. Я завтра в Вятку уеду, а ты в банк можешь смело ступать.
Имажинист Серега (недоверчиво вертит в руках бумажку). А сегодня?
Ардалион Трофимыч. Ну, побегай по Москве, может, кто допоздна работает. Да ладно, не суетись. Не веришь мне, что ли? Мне на миллионы товару по слову дают. День в день рассчитываюсь. Сиди спокойно. Я там еще немножко заказал: балычок и все такое. На посошок.
Имажинист Серега. Гениально! Слово-то какое! По-со-шок. Слушай, это гениально, что ты сейчас мне подсказал. Надо кроме издательства, – которое окупится, ты не сомневайся, – надо еще издавать журнал: «Волшебный посох». Каково, а?
Ардалион Трофимыч. Эй-эй! Ты чего? Разве так можно? Ну что ты за человек! Поэт, одно слово. А не человек.
Имажинист Серега лезет целоваться.
Среди большой компании, оккупировавшей длинный стол, выделяются трое: коротко стриженный поэт-футурист Владимир, шумный и несколько суетливый Вадим и вызывающе-аристократичный, даже при монокле, Барон. Это не прозвище, он действительно имеет право на этот титул, о чем знают немногие.
Футурист Владимир. Я работаю поэтом! Кто-то токарем, а кто-то командармом. А я – поэтом. И если так ставить вопрос, то все эти сопли, извините, ни к чему.
Вадим. Владимир, вы подменяете суть проблемы. Конечно, виршеплет, всерьез рассуждающий о вдохновении, божием даре и так далее, – занудливый аматер и не более. Но то, что вы называете «работать поэтом», – это обслуживать злобу дня, не так ли?
Барон. А она на редкость непоэтична!
Футурист Владимир. Действительность всегда непоэтична, вы не находите? Когда это мешало поэзии?
Вадим. Но среди каких кошмарных слов мы существуем! Попробуй уложи их в строку. Сов-служащий. Вхутемас. Наркомат. Фининспектор.
Барон. Фининспектор. Бр-р-р! Финин-Спектор. Двойная фамилия литературного критика.
Вадим. Из глухого местечка в Бессарабии!
Футурист Владимир. Стоп! Кстати, о критиках. Вижу Куца.
Вадим. Где?
Барон. Что он делает в ресторане? С его хворями?
Футурист Владимир. Факт тем не менее налицо. Это Куц, и я его вижу. Предлагаю: поступить как тогда на диспуте.
Вадим. Да он же ничего не понял! Весь зал понял и катался от смеха, а он все бубнил.
Барон (вглядывается в зал). Вижу! Между прочим, напротив него Воскобойников.
Футурист Владимир. А вот это уже серьезно. Представляете, что Куц ему наплетет про нас?
Вадим. Ну, невелика птица – Воскобойников.
Футурист Владимир. А доклады готовят как раз птички-невелички. А не те, кто их зачитывает.
Вадим. Тогда надо продолжить диспут!
Футурист Владимир (в конец стола). Колька! Остаешься за старшего. Мы втроем, чтоб было точно как в клубе Трехгорки, идем к Куцу. Разъясним товарищу Воскобойникову, что слушать этого осла не надо. Колька! Если шашлык по-карски опять принесут сырым, отлай их, как я бы это сделал!
Вадим, Барон и Владимир встают и уходят.
СТОЛИК ПОД ПАЛЬМОЙ
Кудряш самым пошлым образом спит, устроивши голову среди тарелок. Ардалион Трофимыч косится на него и не совсем внимательно слушает Серегу.
Имажинист Серега. Вот, Ардалион, что случается, когда заказываешь шашлык по-карски. Долго его, заразу, готовят. А у поэта, брат, темперамент. Знаешь, что это за штука? Надо было перед шашлыком попридержать коней немного, а ты погнал куда-то.
Ардалион Трофимыч. Погодь, кто гнал-то? Ты и гнал!
Имажинист Серега. Так у меня тоже темперамент! В общем, счетовод уволен, я тебе без него все разберу. Представь себе девушку юную. У нее сердечко сжимается – сладко так. От всего сжимается. Военного увидит, или артиста на карточке, или патефон вдруг заиграет. А пуще всего сжимается от слов всяких красивых. Она за эти слова все отдаст. Она копеечка к копеечке откладывать будет, в сухом бублике себе отказывать, а томик стихов купит. А там другой подоспел. И его надо купить – вдруг там еще красивее про чувства разные написано?
Ардалион Трофимыч. Несходно получается.
Имажинист Серега. Что несходно?
Ардалион Трофимыч. На бубликах-то... Много не заработаешь.
Имажинист Серега. Так я ж тебе для примеру!
Ардалион Трофимыч. Да понял я. Только это ж сколько надо бубликов мимо рта пронести на одну только книжку.
Имажинист Серега. Уперся ты в эти бублики!
Ардалион Трофимыч. Не, про бублики ты правильно. Только ведь пудру, к примеру, или чулки она раньше книжки купит, девчушка твоя!
Имажинист Серега. Пудру? Пудру – да. Тут, брат, ничего не попишешь. (Наполняет рюмки.)
Ардалион Трофимыч. И про карточки ты правильно сказал. Обмозговать бы... Артисты всякие. Карточка что – одну бумажку напечатать, с одной стороны. Ну, рамка там еще. Полкопеешная.
Имажинист Серега. Понял я тебя, Ардалион брат-Трофимыч. Давай выпьем. А потом я тебе рецепт продиктую моей двоюродной бабушки. Рецепт пудры, да такой, как ты любишь – дешевле дешевого. Из коровьей перхоти. Озолотишься.
Ардалион Трофимыч. Шутить изволишь, Сергей?
Имажинист Серега. Да какие могут быть шутки! Мы ведь сегодня что, получается, здесь справляем? Тризну по великой новой поэзии!
СТОЛИК ЗА КОЛОННАМИ
В относительном затишье за почти пустым столиком беседуют двое: новый советский бюрократ Товарищ Воскобойников и критик Куц – законченный книжный червь в толстенных очках, галстуке набок, маленький, сутулый, с тиком левого глаза. Мимо колонн, отделяющих боковое помещение от основного зала, идут футурист Владимир и два его спутника. Они продолжают разговор, но при этом внимательно вглядываются вперед, стараясь подойти к Куцу незамеченными.
Футурист Владимир. Не надо хоронить поэзию! Да, ушли времена, когда она была счастьем недозрелых юношей и перезрелых дев. Пишите для обычных людей, занятых обыденным трудом.
Вадим. Фининспекторов?
Футурист Владимир. Почему нет? Вы так боитесь, что он исковеркает вам строчку? Завтра же напишу про фининспектора.
К столу с одной стороны подходит Официант,
а с другой, из-за колонн, появляется трио молодых поэтов. Футурист Владимир, Вадим и Барон останавливаются чуть поодаль, за спиной Куца, готовые в любую минуту вступить в разговор. На фоне согбенного плешивого критика они выглядят особенно эффектно – молодые, рослые, красивые.
Куц (Воскобойникову). Вы позволите, я первым сделаю заказ? А то в горле пересохло. (Официанту). Стакан молока!
Футурист Владимир (громко). А еще соску и перепеленать!
Барон и Вадим дружно хохочут, Официант кусает полотенце, чтоб не рассмеяться. Куц втягивает голову в плечи.
Товарищ Воскобойников. Товарищи, вы откуда?
Футурист Владимир. А мы прямиком из доклада товарища Куца. Его любимая тема – про футуристов, имажинистов, акмеистов, центрифугистов и прочих «истов».
Вадим. И он так не любит этих самых «истов»!
Барон. До неистовства!
Футурист Владимир. Куц, вам, как критику, должно быть известно понятие «цитата». Это, товарищ Воскобойников, когда кусочек произведения повторяют, а потом всячески разбирают. Так вот мы с друзьями своим появлением привели сейчас как бы цитату из диспута в клубе Трехгорки.
Товарищ Воскобойников. Диспуты – интересная форма работы. Но требует организации.
Вадим. Исключительно правильно подмечено.
Футурист Владимир. Тогда вы, Куц, бубнили с трибуны про вырожденцев. Свалили в одну кучу дореволюционный декаданс, символистов, Северянина – и нас, ищущих новые пути уже после революции.
Вадим. И всех объявили декадентами, но особенно вам понравилось слово «вырожденец».
Куц. Вы и есть вырожденцы! Некрасов говорил о страданиях народа на понятном народу языке! Демьян Бедный говорит о нашей революции...
Футурист Владимир. Стоп! Прекратите бросаться черепками от разбитых памятников! Мы же не об этом. Мы – о Трехгорке. Почему, вы думаете, зал хохотал над каждым вашим словом, когда мы втроем вышли к вам на сцену?
Вадим. Три вырожденца.
Куц. Вы превратили серьезный диспут в балаган!
Вадим. Виноват, мы что – кривлялись? Перебивали вас? Мы стояли молча.
Футурист Владимир. А публика все поняла. Смеялись не над нами и даже не над вами.
Барон. Смеялись над контрастом.
Футурист Владимир. Да. Мы, конечно, выродились, а вы, вероятно, развились в соответствии с природным замыслом, но главный вывод: если критик обзывает кого-то обидно и незаслуженно, спорить с ним не надо. Надо лишь предъявить оригинал.
Вадим. Что мы и сделали.
Футурист Владимир. Поэтому, товарищ Воскобойников, мы просим вас, если вы готовите выводы о современном состоянии поэзии, принять во внимание наши стихи, а не теории критика Куца. Для него поэзия закончилась где-то на «шепот, робкое дыханье, трели соловья».
Куц. Не фальсифицируйте! Я имел в виду форму! В которую надо вложить новое содержание!
Вадим. Ну-ну. «Ропот, жаркое дыханье...»
Барон. «...Троцкого статья».
Футурист Владимир. Содержание диктует форму. Это азы, критик Куц.
СТОЛИК ВОЗЛЕ ОКНА
За столом – все те же, за исключением Кости и Интенданта.
Грива. Ну-с, господа, какую же нам надлежит избрать форму для наших славословий? Имеет ли смысл перифразировать классику? Это всегда придает значительности...
Шумский. Если слушатели хоть что-то когда-то знали из этой самой классики. Мы с Костей особо не мучились: пять-шесть строф разбитного хорея – и один скальп на гвоздик. Еще четыре-пять – и второй.
Корнелиус Крейс. Нет, я все понимаю... Кто-то даже рекламы пишет. За деньги. Но ведь это профанация.
Туманова. Корнелиус! Когда вас поведут в участок, вы можете гордо хорохориться и сойдете за хулиганов, возможно даже хулиганов идейных. А меня все равно примут за проститутку. Так что я предпочитаю расплатиться за ужин поэтической натурой и уйти отсюда без скандала.
Грива (наставив на Корнелиуса указательный палец). Будь ты Петрарка или Данте – я откажу тебе в таланте, пока в мечтах о провианте не сложишь песнь об интенданте.
Появляется Костя.
Костя. Вы что насели на Корнелиуса? Пытаете его про казино?
Грива. Нет, совсем забыли! Крейс, так что же было в вертепе азарта, как изящно выражается наш друг?
Шумский. Грива, неужели не ясно? Однако, согласись, красное не сыграло, черное не сыграло, но Костя нашел третий цвет – и он сыграл!
Корнелиус Крейс. Цвет хаки!
Костя. Конечно, мы проигрались. Но так было надо. К делу! Вы уже распределили ра-боту?
Шумский. Мы оговорили общие прин-ципы.
Туманова. Нас с Корнелиусом несколько нервирует ситуация. Боюсь, это помешает.
Костя. Не бойтесь! Открою тайну – только, чур, не расслабляться: предыдущая часть ужина уже оплачена. Я сказал нашему меценату, что это хороший тон, так как здесь принято заседать подолгу. Он согласился.
Грива. Вот как! Он поверил?
Костя. Не знаю. Эти типусы не так просты, хотя до ужаса примитивны.
Корнелиус Крейс. Опять оксюморон.
Шумский. Но, друзья, хотя нас не ввергнут ныне в узилище, я предлагаю все же не расходиться, а тряхнуть всеми бубнами, струнами и кастаньетами – и доказать, что поэтические мускулы тоже могут создавать нечто материальное!
Грива. Тамара, Корнелиус? Я принимаю вызов, а вы?
Туманова. Я с детства привыкла зарабатывать себе на хлеб! И не хочу быть должной даже таким приятным собеседникам, как вы.
Корнелиус Крейс. И я... Я должен пройти... эту школу.
Костя. Итак, с тебя и начнем. Тянем фант. Что там нацарапал наш денежный мешок? (Читает сначала про себя.) Ага. В переводе на человеческий язык – тебе достался некто маленький, лысый, но страшно уверенный в своем мужском обаянии, большой любитель прихлестнуть за женами подчиненных. Как ты мыслишь воспеть хвалу этому типу?
Корнелиус Крейс. Сравнить его с Наполеоном. Или с Цезарем...
Шумский. Наполеон – маленький толстяк, а Цезарь – лысый развратник. Это все, что аудитория, к которой ты сейчас адресуешься, знает про названных исторических лиц. Ты не польстишь ему, нет.
Костя. Льстить надо нагло! И старайся сразу стихами или хоть полустишиями: «И тайно сохнут по тебе три стройных девушки...»
Туманова. И двадцать пять матрон!
Грива. Браво, Тамара!
СТОЛИК ПОД ПАЛЬМОЙ
Кудряш вертит головой, еще не вполне придя в себя. Ардалиона Трофимыча нет за столом.
Имажинист Серега. Браво, Кудряш, браво. И чего ради ты проснулся, лихоманка? Чтоб Трофимыча Тихонычем назвать? Тост решил забабахать, мотать твою через коромысло... Они страшно обидчивые, нэпмана эти, чтоб ты знал.
Кудряш всхлипывает.
Таскаюсь с тобой, с убогоньким. Ну да ладно. Не желает наш Ардалион денег на издательство давать, не желает. Так что мосты все сожжены, и остается нам одно. Сейчас я так напьюсь за его счет, что крякнет! И еще посуды наколочу сверх того. Давай, Кудряш, шустро организуй продолжение банкета по высшему разряду, пока он не вернулся. Ну, мухой!
Кудряш убегает. Имажинист Серега задумчиво смотрит вдаль. К столу подходит Барон.
Барон. Ты в какой-то интересной компании сегодня.
Имажинист Серега. А, это ты. Компания как компания. А вот что ты делаешь в стане врагов?
Барон. Получаю контрибуцию. Я выиграл пари у надменного главаря наших футуристов. И он ставит ужин мне, Вадиму, ну, и толпе своих приспешников.
Имажинист Серега. А о чем было пари?
Барон. Я ему сказал, что Гоголь давно превзошел все их футуристические потуги типа штанов из «бархата голоса моего». Он потребовал доказательств. И я привел ему на память несколько. Например, помнишь то место, где дороги у развилки расползаются в разные стороны, как раки из дырявого мешка?
Имажинист Серега. Помню, конечно! А бутылку в фуфайке из пыли?
Барон. Да, и ее, и вообще все, что мы с тобой тогда находили. Помнишь, бегали друг к другу с «Мертвыми душами» под мышкой?
Имажинист Серега. Да, было время. Одна перловка, дров нет – и литература, литература, поэзия. Ты знал, что я поэт, а я знал, что ты поэт. И зачем нам слава? Славу создают профаны. Почему я должен что-то доказывать всякой дубине стоеросовой?
Барон. Ты не всегда так думал.
Имажинист Серега (видно, что он уже изрядно нагрузился). Неважно. Поэт выходит к публике – в этом уже есть вранье, пошлятина. Никто не в состоянии, как мы с тобой, вчитываться в строки. Помню, еще до революции, приходилось лапти надевать, косовороточку, а иначе и не поверят, что крестьянский поэт. Ха! Да у нас в селе отродясь лаптей не носили! Зажиточно жили – любой в сапогах.
Барон. Вот у тебя всегда так. Чем лучше стол – тем мрачнее речи.
Имажинист Серега. Да все чепуха. И хорошо, что Ардальон не дал денег на издательство. Куда мы понесем эти книги? На эту дуру-публику? Вон Кудряш, земляк мой, приехал Москву завоевывать, таскается за мной, как собачонка. А в виршах своих подражает мне – ну спасу нет. И что, говорю, Кудряш, раз ты крестьянский поэт – так, наверное, крестьянские парни и девки просто тают от твоих стихов? Нет, отвечает, они даже твоих – моих то есть – не знают. А любят они, оказывается, Бедного Демьяна. Даже поют его под тальянку! Ты представляешь себе картину?
Барон. А что – сидят на лавочке, лузгают семечки. И гармоза на одном...
Имажинист Серега. Ты городской, тебе не понять. Тальянка так выводить может! За душу хватает. Есть, брат, настоящие виртуозы. И вдруг – Демьяновы агитки. Где там музыка? Сухорукий сыграет. «Тына-тына, у Мартына».
Барон. Зато его «Правда» печатает. И не надо ему нэпманов-меценатов искать.
СТОЛИК ЗА КОЛОННАМИ
Футурист Владимир и Вадим подсели к столу товарища Воскобойникова и взяли того в полукольцо. Стул Куца пустует.
Футурист Владимир. Сейчас многие нэпманы попытаются заказывать музыку. Я уже предвижу, сколько новых Северяниных запричитает стихами, с позволения сказать.
Товарищ Воскобойников. Нет, мы решительно поставим этому делу заслон.
Футурист Владимир. Полагаю, что заслон здесь не поможет. Нужен не заслон – а громадная вершина. Чтобы при взгляде на нее шапка падала. Чтобы никто на мелочь у подножия уже и не смотрел. Вершина – это наша новая поэзия. Назовите ее пролетарской, коль скоро делается она настоящими трудовыми руками, а не хлипкими фантазиями скучающих буржуа.
Товарищ Воскобойников. Хорошо сказано!
Вадим. Ведь пригодится, да? Хотите, законспектирую на салфетке?
Футурист Владимир. Только вот понимают у нас новую поэзию убого. Куц и прочие не видят сути того, о чем долдонят. Можно я на простом примере?
Товарищ Воскобойников. Конечно.
Вадим. Только попроще.
Футурист Владимир. Вот есть такая штука – рифма. «Любовь» – «свекровь».
Вадим. Не в глаз, а в бровь!
Футурист Владимир. Не суесловь!
Вадим. Не только понятно, но и убедительно.
Футурист Владимир. Да. И наши новые поэты делятся на две части. Одни, которых так любит критик Куц, толкутся в мелочной лавчонке, где рифмы готовые, их раздают по дешевке. Вот мы и имеем: если «век» – то обязательно «человек», и никуда ты за этот забор не выскочишь. «Новый век, рабочий человек».
Вадим. Старый век – соответственно, угнетенный человек.
Футурист Владимир. Ну, и представьте себя на месте слушателя. Которому заранее известно, что там будет через строчку. Вам в поезде доводилось ездить?
Товарищ Воскобойников. Пришлось, помотался я в них, не без этого.
Футурист Владимир. Тогда вам знакомо это ощущение: вы точно знаете, что за одним стуком колес раздастся другой такой же, и еще, и еще, и все через равные промежутки времени. Что делать – спать.
Товарищ Воскобойников. Да, в поезде хорошо спится.
Вадим. У них на выступлениях тоже хорошо спится.
Футурист Владимир. Поэтому мы рвем эти предсказуемые, скучные вещи. Неожиданная рифма. Ломаная строка. Это как паровозный гудок!
Вадим. Доводилось просыпаться от гудка?
Товарищ Воскобойников. Да уж, иной раз сердце в пятки. Нет, товарищи, я с вами в целом согласен, конечно, но только хотелось бы услышать, что скажет товарищ Куц. Его что-то долго нет.
Футурист Владимир. Наверное, опять со швейцаром подрался.
Товарищ Воскобойников. Что?!
Футурист Владимир. Вот увидите, сейчас придет – очки треснуты, взгляд безумный.
Вадим. Возможно, его уже замела рабоче-крестьянская милиция. Видите ли... Вы здесь в первый раз?
Товарищ Воскобойников. Да.
Вадим. Тогда вам нужно знать. Здесь особое место. Здесь все иррационально. К примеру, чем больше выпьешь – тем трезвее. И наоборот.
Товарищ Воскобойников. А что, Куц не знал об этом? Раз пил молоко?
Вадим. Куц не мог не знать. Значит, намеренно хотел взбодрить себя перед встречей со швейцаром.
Футурист Владимир. Да, повязали голубчика, протокол составляют...
Товарищ Воскобойников. Да нет. Не может быть. Он не так давно ушел.
Вадим. А время здесь тоже течет по-особому. Вы посмотрите на часы.
Все бросают взгляд на стенные часы.
На них около девяти вечера.
Товарищ Воскобойников. Уже девять? Как время бежит.
Футурист Владимир. Да, близится час громкого пьяного чтения стихов.
СТОЛИК ВОЗЛЕ ОКНА
Интендант (громко и выразительно читает по салфетке). «...И росчерк ваш под строчками приказа подобно молнии нам озаряет путь!» Да-да, он, знаете ли, так гордится своей завитушкой! Очень кстати...
Шумский. Ну, так вы же сами попросили это отразить.
Интендант. Ах да. Все забываю. Нет, вы кудесники. Все так изящно, уместно... Так-с, а вот это самое важное. Лицо вышестоящее. (Берет другую бумажку.) «Оскал клыкастый пошлости живучей – он не страшит, а оскорбляет нас!»
Всеобщее недоумение. Один за другим
участники застолья упираются взглядом в Корнелиуса Крейса.
Корнелиус Крейс (спустившись с небес на землю). П-переверните салфетку. Это я начал писать п-предсмертную записку. Я был уверен, что сегодня покончу счеты с жизнью. На обороте – нужный вам экспромт.
Интендант (с некоторым сомнением, бормочет). «Блестя металлом, ты всегда готов к стрельбе. В обойме нашей ты не холостой патрон. И помни: тайно сохнут по тебе три стройных девушки... и двадцать пять матрон!» Виноват, матрона – это почтенная дама? Или некоторым образом шалава?
Костя. Матрона – достойная уважения женщина, мать семейства.
Интендант. Нет, ну тогда это замечательно! Просто блеск. «Три стройных девушки – и двадцать пять матрон!» Где ему... Между нами говоря. Знаете ли, я в очередной раз восхищен. И готов даже заплатить сверх оговоренного...
Грива. Сверх оговоренного – это называется чаевые. Их получают половые. А мы поэты, не извольте путать. (Громко.) Половой! Где твой карманчик чаевой?
СТОЛИК ПОД ПАЛЬМОЙ
Имажинист Серега тяжелым взглядом смотрит перед собой. Поодаль Официант принимает расчет от Ардалиона Трофимыча.
Официант. Премного благодарен.
Уходит.
Ардалион Трофимыч. Стыдно! Стыдно должно быть. Не ожидал.
Имажинист Серега. Ты мне, что ли?
Ардалион Трофимыч. Себе. Себе я. Стыдно, понимаешь! Ты у меня сколько просил на издание первых пяти книжек? Всего ничего. А я не дал. А на пьянку за один вечер больше выкинул! Стыдно швыряться деньгами попусту. Себя не узнаю. Ладно бы в издательство вложил! Прогореть – дело торговое. А может, и вернулись бы денежки. Ан тут уж безвозвратно. (Начинает что-то старательно писать на листке бумаги, вынутом из записной книжки.)
Имажинист Серега. Трофимыч, ты с горя не в поэты подался? Пишешь-то чего?
Ардалион Трофимыч. Вот. Это тебе, Сергей. Это вексель. Наличности больше нет, но этот вексель тебе везде оплатят, в любое время.
Имажинист Серега. Шутишь?
Ардалион Трофимыч. Ардалион Трофимович Посконников – это фирма. Все торговые люди знают. Мое слово – кремень. Мой вексель учтут из двух, много – из трех процентов. С ним любое дело начинать можешь. А можешь наличными получить. Я завтра в Вятку уеду, а ты в банк можешь смело ступать.
Имажинист Серега (недоверчиво вертит в руках бумажку). А сегодня?
Ардалион Трофимыч. Ну, побегай по Москве, может, кто допоздна работает. Да ладно, не суетись. Не веришь мне, что ли? Мне на миллионы товару по слову дают. День в день рассчитываюсь. Сиди спокойно. Я там еще немножко заказал: балычок и все такое. На посошок.
Имажинист Серега. Гениально! Слово-то какое! По-со-шок. Слушай, это гениально, что ты сейчас мне подсказал. Надо кроме издательства, – которое окупится, ты не сомневайся, – надо еще издавать журнал: «Волшебный посох». Каково, а?
Ардалион Трофимыч. Эй-эй! Ты чего? Разве так можно? Ну что ты за человек! Поэт, одно слово. А не человек.
Имажинист Серега лезет целоваться.
Назад |
