ВЕРСИЯ ДЛЯ СЛАБОВИДЯЩИХ
Огни Кузбасса 2015 г.

Юлия Лавряшина. Серебряный ключ. Роман. Журнальный вариант (окончание) ч. 6

Паппас, у ног которого успокоено дремала отогревшаяся Хаська, наблюдал за нами, посмеиваясь. Если б у него были усы, они хотя бы скрыли это, но наш грек их не носил. Хоть волосы у него и были совсем седыми, но то, как свободно они свисали до плеч, делало его молодым на вид, и нам с Ленкой никак не удавалось определить, сколько ему лет. Пришлось залезть в Интернет и найти информацию о нём. Я была жутко разочарована: оказалось, что Никита Матвеевич совсем старый – ему было уже сорок шесть. Он был на целых десять лет старше моего папы… Практически в дедушки нам годился! И до сих пор вся его семья – голубоглазая Хаська… Чем вообще люди думают?

- Архив? – вопросительно протянул Лёва Соснин, глядя на Паппаса.

- Архив, - подтвердил тот.

И резко встал, потревожив собаку, которая, впрочем, тут же уснула снова. Надышалась свежим воздухом…

Быстро приблизившись, Паппас обнял нас с Леной за плечи:

- А вы и не знали, что в нашем Доме литераторов имеется архив?

- Вы говорили: мы ищем клад! – возмутился Кирилл, который вообще всегда был всем недоволен.

- А это и есть самый настоящий клад, - спокойно отозвался Паппас. – Для того, кто сумеет оценить сокровища, в нём хранящиеся. В нём свидетельства старожилов города, ещё тех времён, когда он назывался Щегловском.

Это было для меня открытием:

- А Кемерово раньше называлось Щегловском?! Почему? Разве здесь живут щеглы?

- А почему же нет? – в свою очередь удивился Никита Матвеевич. – Тут много разных птиц водится, даже иволги. Видела хоть раз иволгу?

Пришлось признаться, что я преимущественно городской житель и на природу выбираюсь нечасто. Как говорила о себе мама: «Я абсолютная урбанистка». Правда, папа считал, что гордиться тут нечем… И Никита Матвеевич тоже, наверное, так подумал, но не стал позорить меня перед всеми. Тем более, его замысел, как я поняла, в том и состоял, чтобы лучше познакомить нас с родным городом. Ну, для всех родным, кроме меня. Но я ничего не имела против, чтобы узнать тайны Кемерова. Может, в этом архиве я накопаю что-то о том доме угольных генералов, в котором состоялось Олино посвящение в «Ключ»? Или узнаю, правда ли Колчак прокопал тоннель под Томью?

- Как он здорово всё придумал! – восхищённо выдохнула Лена, когда мы вышли из Дома литераторов на проспект, залитый зимним солнцем.

Машина её дяди уже дожидалась напротив двери. Я заставила себя отвести глаза, чтобы от злости не воспламенить её: в последнее время мне стал удаваться пирокинез. Встречаться с этим человеком нисколько не хотелось… Как смотреть в глаза тому, кто смог убить невинную собаку, и при этом не испытывать желания стереть эту гадость с лица земли?

- Ладно, меня ждут, - промямлила я и потащила свои лыжи к дому, который уже сиял навстречу всем своим великолепием – высокими белыми колоннами и жёлто-карминными стенами.

Остановить меня Лена даже не пыталась, наверное, поняла, что я чувствую. Но я сама сообразила: главного-то она от меня не услышала! И я вернулась бегом. Самое интересное, что Лена даже не двинулась с места, словно ждала меня. Ничего объяснять я не стала, а сразу спросила в лоб:

- А если б у тебя появилась возможность помочь тем детям? Ну, из интерната… Ты решилась бы?

- Да, - ответила Лена так твёрдо, что я сразу ей поверила. – Я хочу этого.

Потом она уехала со своим дядей, а я ещё пару минут постояла, разглядывая голые ветки рябины, оледеневшие драконьими клыками. Закатное солнце наполнило их радужным свечением, и мне трудно было оторваться от этого зрелища – пугающе красивого. И жалела, что Лена не заметила его…

К дому я шла, думая о том, какая загадочная штука – доверие. Иногда оно возникает в первую же секунду знакомства, как у нас с Леной. А вот Ромке я не сразу доверилась, хотя надёжней него нет никого в мире. Но ведь часто бывает, что люди верят друг другу и так обманываются, что не могут прийти в себя до конца жизни. И больше никому не открываются. А собаки? Почему в них источник доверия не иссякает? Их бросают прямо на дороге под колючим дождём, а они продолжают верить, что вот-вот, буквально через минуту, знакомая машина вернётся! Хозяин распахнёт дверцу и скажет:

- Заждался, дружок? Ну, извини, я задержался.

И снова будут тепло, и любовь, и счастье…

А иногда их даже убивают за то, как сильно они верят людям. Чтобы маленькой девочке было неповадно выращивать в своей душе такую доверчивость… Чтобы она ни кого больше за целую жизнь не назвала своим другом... Ведь друзья иногда предают. Или умирают. А это очень больно… Этот проклятый дог-хантер хотел избавить свою племянницу от боли, подкарауливающей на каждом шагу. Может, он и меня пристрелит, пока Лена не привязалась ко мне всей душой?

Под аркой я уже побежала со всех ног, и вовсе не из-за голубей, стремившихся обгадить каждого проходившего внизу. Мне хотелось скорее оказаться дома, где меня ждал самый преданный друг. По лестнице я взлетела без передышки и, открыв дверь, привалилась к стене в тёмном коридоре. Но Рому не нужен был свет, чтобы увидеть меня. Его тёплый, мягкий язык вылизал мои солёные щёки… Мой пёс принял на себя все горести этого дня, и я смогла улыбнуться, чтобы понять: воскресенье мы провели просто фантастически!





****

- У тебя все дела важные и срочные, - проворчал Лёшка, когда я позвонила ему и попросила немедленно прийти к Ване.

Мы с Ромом уже сидели в соседней квартире, и обнаглевшие котята ползали по моему псу, как гигантские блошки. Но Ром был хорошо выгулян мамой (чего я никак не ожидала!) и не желал замечать вторжения неприятеля. А, может, ему даже доставляло удовольствие, как котята массировали его своими крошечными лапками! Мне тоже нравилось, когда Мася начинала расхаживать по мне, если я читала, лёжа на кровати.

Лёшка всё-таки пришёл, хоть и наворчался от души. Но стоило ему узнать, что Оля уже едет к нам, как он тут же начал собираться. Всё-таки хорошо, когда знаешь слабое место человека! Хоть я и не хотела давить на него и наслаждаться, но иногда иначе Лёшку было не сдвинуть. А ради Оли он готов был не только до нашего дома - хоть до горизонта бежать! Ничего, что это воображаемая линия, Лёша добежал бы…

- Накопала новое дело? – потрепав моего пса, хмыкнул он неодобрительно. – А старые уже забросила! Теперь, кроме меня, за бандой Рыжего никто и не следит.

- А они ещё не успокоились? – удивилась я.

Почему-то эти грабители таксистов и вправду начисто вылетели у меня из головы!

- Успокоились, - передразнил меня Лёшка. – Кроме одного.

Я подумала на рыжего главаря, но оказалось, что досаждал Лёше другой пацан – чернявый и раскосый. Может, в нём бушевали крови какого-нибудь Чингисхана и не давали ему отступить перед лицом страха?

- Скажешь тоже! – расхохотался Лёшка. – Чингисхана! Сколько веков прошло – посчитай. Какие там крови могли остаться?

Но Ваня неожиданно встал на мою сторону, хотя в последнее время Лёшка сделался просто его кумиром. Но меня это ничуть не раздражало! От него Ване было куда больше пользы и помощи, чем от нас с Олей… Хоть я и продолжала гулять с ним, но было много вещей, в которых ему нужна была мальчишеская поддержка.

- Гены передаются из поколения в поколения, - произнёс Ваня тоном настоящего «ботаника», и мы с Лёшкой фыркнули, переглянувшись.

- Спасибо, что сообщил, а то мы не знали! – Лёша пародийно раскланялся и украдкой взглянул на часы: Оля должна была появиться с минуты на минуту.

Рассказывать о деле без неё он запретил, и мы все послушно ждали. А пока решили, что Лёшке придётся применить к правнуку Чингисхана меры посерьёзнее испуга. Ну, не берёт его это!

- Может, воспоминания стереть? – предложила я.

Но Лёшка прямо шарахнулся от меня:

- С ума сошла?! Он, может, несколько лет этой ерундой занимается! Предлагаешь половину жизни ему стереть? Это уже амнезия получится. Конкретный вред здоровью. Такого мы не можем себе позволить.

- А что же тогда?

Он вздохнул:

- Вот и я не знаю. Думаю. Ромка не собирается приехать на зимние каникулы? Может, вместе сообразим?

- А до этого как? – ужаснулась я. – Ещё весь декабрь впереди! Ты целый месяц его пасти будешь?

- А что делать? – уныло отозвался Лёша. – Ты же знаешь: взялся за гуж…

Но тут радостно запиликал домофон, и он сразу воспрянул духом. Рванул к двери, и я даже не стала выходить в коридор, чтобы не мешать их с Олей встрече. А перед глазами почему-то проплыли три жёлтых шарика…

- Всем привет! – сияя улыбкой, выкрикнула Оля с порога комнаты.

И тоже потрепала пса, который только поднял голову, но не бросился встречать её, раз я осталась на месте. Ваня проявил гостеприимство:

- Чайку хочешь?

Помотав головой, Оля устроилась в кресло, на котором до неё сидел Лёшка. Но он, разумеется, не стал возражать, а пристроился на подлокотнике. Кто бы спорил, что так ему было куда удобнее!

Не теряя времени, я рассказала им о психоневрологическом интернате, в котором, по слухам, голодают дети.

- Надо бы это проверить, - предложила я.

- Не может быть! – воскликнула Оля, подавшись вперёд, отчего Лёшка едва не свалился в кресло.

- Я же говорю: информация не проверенная. Но мне это сказал человек, которому я доверяю. Она врать не будет.

Вернувшись в устойчивое положение, Лёшка язвительно уточнил:

- Так это был человек или она?

- Что?! – завопили мы с Олей в голос, и он испуганно замахал руками:

- Шутка-шутка!

И тут выяснилось, что Ваня в курсе дела! Оказывается, мать намеревалась сдать его туда, но сжалилась, узнав, что там умерли от голода уже несколько ребят. Её предупредила об этом какая-то знакомая.

- И ты молчал?! – вырвалось у меня.

Хотя следом я поняла – почему. Ему было стыдно признаться в том, что родная мать тяготится им до такой степени. Но раз уж зашёл разговор, и возникли сомнения…

Не сговариваясь, мы опустили эту тему и заговорили о других детях, которые мучились в этом интернате.

- Проверить – проще простого! Пойти и посмотреть, - заявил Лёшка.

- Так вас туда и пустили! – буркнул Ваня, для которого это «проще простого» было несбыточной мечтой.

А Оля обрадовалась:

- Невидимками, да? Я ещё ни разу не пробовала!

- Я тебя подучу заранее, - пообещал Лёша. – Хотя на разведку и не обязательно отправляться всей толпой.

Я вызвалась сходить одна, но все в голос запротестовали. Из их памяти ещё не выветрилось, как я в одиночку отправилась к Пинчуку и чем всё это кончилось. Можно подумать, всё кончилось плохо!

- А в Новосибе как ты к бомбистам полезла? – припомнил Лёшка рассказ одного чересчур болтливого гостя нашего города.

- Ладно, идите сами! – обиделась я. – У меня и без того дел хватает…

Но Оля миролюбиво тронула моё колено:

- Ну, не сердись! Мы же волнуемся за тебя. Ты у нас самая маленькая…

Неужели она думала растрогать меня этим?! Почувствовав, что я злюсь, Ром стряхнул остатки сна и сел у моих ног, приняв строгий вид. По себе знаю: когда доберман смотрит на тебя неодобрительно, очень хочется казаться милым и приветливым. И мои друзья тоже сразу как-то подтянулись и заулыбались… Меня просто смех разобрал оттого, как они струхнули, хотя только что трепали Рома, как пуделя какого-то…

- Нет, ну если ты настаиваешь, - промямлил Лёшка.

Но тут уж я не выдержала и расхохоталась в голос:

- Да ладно вам! Я не собираюсь натравливать его. Но у меня есть ещё одно предложение…

Они настороженно переглянулись, чем развеселили меня ещё больше. Но я постаралась настроиться на серьёзный лад, чтобы рассказ о Лене Бондюгиной не прозвучал шуточкой. Лёшка почему-то вдруг просиял, услышав о новой девочке, и я чуть не заподозрила недоброе, но успела догадаться: он рад тому, что именно Лена, а не другой пацан займёт его место. Ведь он всё равно уедет…

Договорились мы так: Лёша проникнет в интернат и сам проверит правдивость рассказа Лены.

- А то вы, девчонки, впечатлительные, - усмехнулся он. – Одного худого ребёнка увидите и растрезвоните, что там все с голода мрут!

Мы с Олей только переглянулись: «Ну, можно подумать!» Но спорить не хотелось, ведь мы и сами надеялись, будто на самом деле ничего страшного там не происходит. Очень уж не хотелось верить, что взрослые способны на такую жестокость. Хотя мало, что ли, в новостях рассказывают о новорожденных, выброшенных зимой в мусорный бак? Или о детях-инвалидах, которых родители заставляют есть собственные испражнения? От такого волосы дыбом становятся, честное слово. И совсем не хочется превращаться во взрослого человека…





****

Оля уже насухо вытерла гнедую Леди Гагу, которую готовили к первым в жизни скачкам, когда в конюшню ворвался Лёшка. Его чернющие глаза кричали о том, что случилось самое ужасное… Не проронив ни слова, Оля схватила друга за руку и выбежала во двор. Лёша тоже молчал, и это было хорошо, ведь вокруг толкались ребята, понятия не имевшие о том, кем на самом деле являются эти двое.

Выбежав в открытое поле, где их никто не мог подслушать, Оля сунула руки в рукава куртки – захватить рукавички она в спешке не подумала. Лёшка смотрел на неё молча. Губы его казались совсем белыми, но вовсе не от мороза – это она понимала.

- Что там? – тихо спросила она.

- Бухенвальд, - выдохнул Лёшка. – Освенцим!

Оле сразу вспомнились старые снимки военных лет, на которых иссохшие обнажённые трупы были свалены кучей. Среди них мужчины, женщины, дети… Её пробрала крупная дрожь:

- Значит, всё правда?

- Даже хуже, - пробормотал Лёшка и, не спрашивая разрешения, уткнулся ей в плечо.

Даже не подумав оттолкнуть, Оля погладила его голую шею, торчавшую из ворота куртки.

- Мы им поможем, - прошептала она.

Лёшкина шея дёрнулась, наверное, он кивнул, но вышло это судорожно, будто рыдание едва не прорвалось наружу. Заботливым движением Оля натянула ворот его синего свитера, и легонько похлопала по спине, как иногда делала её мама, убаюкивая уже почти взрослую дочь.

- Когда мы идём к ним?

Оторвавшись от неё, Лёшка отвёл покрасневшие глаза:

- Ночью. Но мы с Настёной вдвоём справимся.

- Почему это? – возмутилась Оля. – Я тоже хочу!

- А у тебя есть метла? Или ступа? На чём ты доберёшься ночью со своей Радуги? На такси, что ли? Мы-то с Наськой добежим до Чкалова.

Она сразу сникла:

- Ну да… Сашку попросить?

- А как ты объяснишь? Тем более, нам ведь не один раз туда проникнуть придётся – пока их откормишь!

- А чем? – интерес заставил её встряхнуться.

И Лёшкина улыбка уже вышла не вымученной:

- Да я там на кухню заглянул и на склад: жратвы – завались! А они детей голодом морят, сволочи… Чтобы скорей поумирали все, что ли?

- Почему их никто не проверяет? – удивилась Оля. – Наши учителя всё время на проверки жалуются, а в этот интернат никто не ходит?

Лёша пожал плечами:

- Может, они в доле? Там ведь не только продукты разворовывают, уж ты мне поверь!

Окоченевшими пальцами он с трудом докопался до часов на запястье и охнул:

- Домой пора! Мы с мамой договорились сегодня бабушку искупать. Она сама совсем уже ничего не может.

Слова восхищения замерли на языке – Оля успела подумать, что ничего геройского нет в том, чтобы помогать человеку, которого любишь. Когда-то бабушка купала Лёшку, теперь он её. Это было в порядке вещей, только почему-то не все люди принимали это, как должное.

- Но ты мне хоть позвонишь? – уцепилась она за рукав. – Расскажешь, как всё пройдёт?

- Утром, - пообещал Лёша. – Да не волнуйся! У нас всё получится… Не впервой!

…Но он и сам нервничал, отправляясь на дело с Настей, которая хоть и была бедовой девчонкой, получила силу всего-то четыре месяца назад. Правда, ей каким-то образом удавалось всё время оказываться в гуще таких событий, в которых другим ребятам из «Волнореза» за всю жизнь себя не попробовать. Хотя срок волшебника так короток…

Лёша жил совсем рядом с интернатом, но пришлось сбегать за Настей – не тащиться же ей ночью одной по городу. К ночи мороз усилился, электронный термометр на проспекте показывал минус двадцать пять. Вдобавок поднялся колючий ветер, и прогулка не сулила удовольствия.

- В такую погоду хороший хозяин собаку не выгонит, - пробурчал Лёшка, прыгая попеременно то на одной, то на другой ноге.

- Побежали! – пискнула Настя и первой рванула вперёд.

Догнав её в два счёта, Лёшка пристроился рядом и выкрикнул из-под шарфа, которым замотал лицо:

- Тебя никто не заметил?

- Только Ром. Но он не выдаст.

- Я думаю! Жаль, что нельзя взять его с собой… Малыши любят собак.

Настя ужаснулась:

- На такой мороз?! Он же голый совсем!

- В Москве все собаки теперь ходят в комбинезонах…

- А мой папа называет это извращением.

- Правда? – удивился Лёшка. – А мне странно, что у вас их не жалеют.

Помолчав, она отозвалась уже не так уверенно:

- Так ведь они – животные. В природе никто не надевает на них пальтишки!

- В природе и нет доберманов, - ухмыльнулся Лёшка. – Эту породу человек вывел, ты же знаешь!

Болтая о чём угодно, только не о том, что предстоит увидеть и сделать, они добрались до интерната. Никакого «кавказца» во дворе почему-то уже не было…

- Я и в прошлый раз не видел его, - шепнул Лёша.

Наверное, пёс цапнул не только Лену, и его перевели на другую работу. В лучшем случае… Лёшка вскрыл замок, и они просочились внутрь. Слегка отогревшись в предбаннике между дверями и придя в себя, ребята решились выглянуть в коридор и прислушались. Наверняка кто-то оставался с детьми на ночь, но Лёша надеялся - дежурный спит себе крепким сном. Судя потому, что ему довелось увидеть днём, детские стоны и слёзы тут вообще никого не волновали. Тратить силы на создание невидимой завесы пока не стоило – мало ли на что они могли понадобиться?

Уже точно зная, где находится кухня, Лёша повернул направо, не сомневаясь, что Настя пойдёт за ним. Её лёгкие шаги звучали шелестом, словно по коридору гулял порыв ветра. Только не ледяного, как за окном, а весеннего, гоняющего первые листки. И хотя Лёшка уже был по уши влюблён в Олю, ему нравилось иногда просто смотреть на маленькую Настю: на её волосы с летней рыжинкой, спускавшиеся ниже поясницы, на нежный овал лица и улыбку с щербинкой между зубами… А глаза у неё были, как у кинозвезды Одри Хёпберн, фотография которой висела в бабушкиной комнате. Тёмные, лукавые, слегка вытянутые, как у газели, глаза… Сейчас он их не видел, да и лучше – не отвлекали.

На кухне Лёша разрешил включить фонарик – каждый захватил свой.

- Если появится сторож, ныряй под стол и тогда уже натягивай невидимость, - шепнул он и осторожно открыл огромный холодильник.

Но Настя зашептала ему на ухо:

- Я тут прочитала в Инете, что если долго голодал, лучше первым делом сока выпить. Потом фрукты, а потом уже всякие молочные… А ты что – колбасы им хотел дать?

Смутившись от её догадливости, Лёша буркнул:

- Ничего я не хотел! Так – заглянул…

И хотел уже закрыть дверцу, но Настя схватилась за неё:

- Подожди! Проверь нижний ящик, там фрукты должны быть.

В холодильнике действительно оказались абрикосы, да такие спелые, что он удивился:

- А почему это никто их домой не упёр?

- Может, сил не хватило? – предположила Настя с явным презрением в голосе. – Прут целыми мешками, наверное! Сволочи…

Перетащив пакет с абрикосами к раковине, Лёша быстро перемыл их, то и дело прислушиваясь. Но звук воды никого не пробудил. А Настя, присев, начала шарить в нижних частях рабочих столов в поисках соков, и вскоре шёпотом завопила от радости:

- Есть!

Коробочки были маленькими, с соломинками – как раз то, что нужно!

- Мультифруктовый, - прочла она. – Потянет.

Она подхватила всю упаковку:

- Пошли?

Покосившись на её оживлённое лицо, Лёшка едва удержал вздох: «Дурочка… Она ещё не представляет, что там увидит…» Но поворачивать назад было поздно. Да и пугать Настю раньше времени не хотелось: если они сбегут, уже точно никто не поможет этим ребятам.







****

Кажется, ничего страшнее я в своей жизни не видела… Это были не дети. То есть я не думала, что дети бывают такими. Они точно выползли из какого-то фильма ужаса, где страшный мутант высосал из их тел все жизненные соки. Осталось нечто скрюченное, беспомощное, не имеющее тканей – одни кости.

Первый мальчишка, которого я увидела, лежал прямо поверх одеяла, хотя сперва я в темноте приняла его за скомканную простыню. И только потом разглядела, что это – человек. Голова у него была вытянутая, как у инопланетянина, какими их часто изображают. Их чёрного рта вырывались стоны, но такие слабые - я бы и не поняла, что их издаёт человек, если б не видела его перед собой.

Лёшка резко пихнул меня в бок:

- Ну, что уставилась? Мы ж не разглядывать их пришли!

Его грубость заставила меня очнуться. Присев перед постелью мальчика, я проткнула фольгу на коробочке сока, которой было запечатано отверстие, а другой конец соломинки вложила в его сухие губы. Хотя трудно было поверить, что у него хватит сил справиться даже с этим… Но пацан хотел жить больше, чем мне казалось: стиснув трубочку, он начал сосать сок с такой жадностью, что я обрадовалась: «Этот и абрикос одолеет!»

Больше ему пока ничего нельзя было дать, но он и не просил. В его плавающем взгляде трудно было что-то распознать – рад он или нет? Но я и не ждала благодарности, ведь в таких интернатах не запирают здоровых детей. Понимают ли они вообще, что с ними происходит? Может, и нет… Но это не значит, что кто-то имеет право убивать их заживо!

Мы выпоили весь сок и скормили все абрикосы, но никто из сотрудников, на наше счастье, так и не появился.

- Этого мало! - вцепилась я в Лёшку, когда он повёл меня к выходу. – Я читала, и необходимо дробное питание. Это значит: понемножку, но часто. А мы теперь только следующей ночью придём? Слишком большой перерыв получится!

- Думаешь, я сам не понимаю? – огрызнулся он. – С завтрашнего дня будем ходить сюда по очереди. Ты кормишь в начале ночи, а я под утро. Или наоборот. Как тебе легче?

Мне всяко было тяжело, я любила поспать. Не так, как Ромка, который был просто страшным засоней, но и мне проснуться ночью и отправиться на мороз было всё равно, что выйти в открытый космос. Туда даже легче – если днём.

Да ещё и мороз ночью становился просто нестерпимым! Я натянула капюшон поверх шапки и спрятала руки в карманы, но всё равно было жутко холодно. На какую-то секунду я даже пожалела, что узнала от Лены про этот интернат… Но отступать было поздно. Я же видела этих заморенных детей своими глазами! Да они мне сниться будут, если я их брошу…

Я решила, что чуть легче будет, если выберу начало ночи. Главное, не уснуть, тогда не придётся будить себя всеми силами. А под утро я могу и не проснуться – мама в школу-то нас с Аней поднимает просто с боем! Лёшке, видно, тоже хотелось сразу отработать, а потом уж спать до утра, но он благородно уступил мне. В любом случае, ему было проще: он жил почти рядом с интернатом, а мне предстояло каждую ночь тащиться по морозу целый километр…

Когда я прокралась домой, только Ром встрепенулся, спугнув тишину. Но я уговорила его не поднимать обычного радостного шума, который легко перебудил бы весь дом в пять этажей. Аня крепко спала, хотя когда я нырнула под одеяло и скрипнула пружиной матраса, сестра что-то простонала. Но я даже не попыталась разобрать, потому что уснула мгновенно. И никакие ужасы мне не снились…

Но в школе я всё равно клевала носом, и наш разоблачённый гений Чернов не упустил случая подколоть меня:

- Что, Ильина? Всю ночь Некрасова учила? Иди к доске!

Он даже не представлял, о чём меня просит… Стихи-то я выучила в лёгкую, память меня никогда не подводила, а вот смысл их зазвучал для меня в полную силу только сегодня. И голос прямо зазвенел от ненависти, когда я дошла до слов:

В мире есть царь: этот царь беспощаден,

Голод названье ему.

- Достаточно! – испуганно прервал меня Андрей Викторович.

Похоже, ему показалось, будто я сейчас призову всех строить баррикады… Коля Трусов фыркнул:

- Артистка!

Но Ксюшка Морозова гаркнула на весь класс:

- Заткнись!

И больше никто не решился надо мной посмеяться. Нельзя сказать, что мы с Ксюхой стали не разлей вода после того, как дела в их семье пошли на лад. Я чувствовала, что она сторонится меня, но и сама не горела желанием обниматься с ней при встречах, как делали другие девчонки. Главное, Морозова перестала травить меня, и мне тоже больше не приходилось наказывать её публичной рвотой… Мы существовали параллельно, не касаясь друг друга, и обеих это вполне устраивало.

Но и задирать меня она не позволяла. Значит, слово «благодарность» всё же было знакомо ей. Я тоже поблагодарила её взглядом, когда села на место, но Ксюшка изобразила презрительную усмешку, которая значила: «Да я не для тебя старалась! Просто Колян – полное чмо».

И с этим я была согласна… Хотя мама и продолжала убеждать меня, что мальчишки именно так и проявляют симпатию, но меня просто бесило, когда Колька толкал меня плечом на переменах или под локоть в столовке, чтобы я облилась компотом. Очень мне нужна такая симпатия, от которой у меня вся форма липкая и синяки на руках! А намекни ему, что ухаживать за девочками нужно иначе, он ещё разорётся на всю школу:

- Да пошла ты! Сдалась ты мне!

Я же и останусь в дурацком положении.

Подперев голову кулаком, я думала обо всём этом, глядя на засахаренные инеем ветки за окном, которые мерно и тихо покачивались. И сама не заметила, как уснула… Да так, что голова сорвалась с руки, и я чуть не клюнула носом парту.

Вокруг сразу заржали, а Чернов прямо возликовал от того, что я сама предоставила ему повод поиздеваться над собой.

- Что такое, Ильина? Тебе неинтересна гражданская лирика Некрасова?

Если честно, она была мне не особенно интересна, мне больше понравились его стихи о любви, которые я откопала в старом сборнике среди маминых книг. Но кто признаётся в таком учителям? А у Некрасова было написано прямо про моих родителей:

Мы с тобой бестолковые люди:

Что минута, то вспышка готова!

Они опять начали ссориться, чуть ли не каждый день, и мы с Аней просто замирали в своей комнате, когда из кухни доносились их раздражённые голоса. Это не могло кончиться добром, но если б они снова начали разводиться и делить нас, я, кажется, уже не выдержала бы. Все понимали, что мама места себе не находит без работы и чувствует себя совершенно ненужной человечеству. Это она сама так сказала! Роль домашней хозяйки, необходимой своей семье, не могла её удовлетворить. И как раз вчера я придумала выход. Но для этого мне нужно было попасть в кабинет директора.

Поэтому я ушам своим не поверила, когда Андрей Викторович сладеньким голоском произнёс:

- А пойдём-ка, Ильина, к директору! Объяснишь Тамаре Семёновне, почему ты спишь на уроках…

Я выскочила из-за парты так резво, что он наверняка тут же пожалел о своём предложении, которое не было воспринято мной как наказание. Но отступать было поздно, иначе класс был бы разочарован. Вот и Колян уже злобно завопил:

- Тащите её, Андрей Викторович! Пусть её там поколбасит, как следует!

Нет, он точно был в меня по уши…

Но тащить меня не пришлось: по коридору я шла быстрее учителя, как будто спешила за наградой. На рыбьей физиономии нашего литератора застыло выражение полного недоумения, которое возле двери приёмной сменилось подозрительностью.

- Ты что задумала, Ильина? – схватил он меня за рукав.

Сделать невинные глазки мне ничего не стоило:

- Я?! Это ж вы ведёте меня к директору.

И влетела в приёмную прежде, чем он успел что-то сказать.





****

Дверь в кабинет директора оказалась открыта, потому что секретарша куда-то ушла, и Тамара Семёновна сразу заметила наше вторжение. Вряд ли директор была рада меня видеть, ведь в последний раз моё имя звучало в её кабинете, когда случился скандал из-за стенгазеты. И хотя тогда всё закончилось для меня благополучно и я вовсю уже работала в школьном журнале, наверное, в глубине души взрослые недолюбливают детей, то и дело попадающих в истории. А я в этом была просто чемпионкой!

- Настя Ильина, - произнесла директор и как-то загадочно улыбнулась.

Потом перевела взгляд на Чернова и окаменела лицом:

- Андрей Викторович… Слушаю вас.

То, что я уснула на уроке, конечно, меня ничуть не красило. Но я уже придумала, как использовать это для того разговора, который планировала. Только нужно было, чтобы Чернов испарился из этого кабинета…

И Тамара Семёновна, похоже, желала того же, потому что произнесла ледяным тоном:

- Спасибо, Андрей Викторович. Возвращайтесь в класс. Я побеседую с Настей.

Она назвала меня просто по имени, и это показалось мне добрым знаком! А литератор сразу как-то скис, сообразив, что его прогоняют, и бочком просочился в коридор.

- Садись, - предложила директор.

И указала на то самое кресло, в котором я сидела, когда нас с Аней только записывали в гимназию.

- Хотя нет, - спохватилась Тамара Семёновна. – Сперва закрой дверь. И поплотнее.

Стараясь не выдать удивления, которое слегка отдавало страхом, я сделала всё, как она просила, и присела на кончике кресла. Но когда директор встала и направилась ко мне, невольно отползла к спинке и вжалась в неё. А уж когда она протянула руку, я вообще чуть не зажмурилась… Ловко подцепив пальцем цепочку, Тамара Семёновна вытянула из-под моей блузки серебряный ключик и довольно улыбнулась, точно убедилась в какой-то своей догадке.

- Ключ? Вы так именуете свою ячейку? Или отряд? Как вы сейчас это называете?

- О чём вы? – пролепетала я, чувствуя, как это происходит в реальности, когда кровь стынет в жилах. – Это просто так… Брелок.

Директор кивнула:

- Ну, конечно. В двенадцать лет я ответила бы точно так же.

И вдруг, наклонившись, доверительно проговорила:

- Я ведь была такой же, как ты в двенадцать лет. И в тринадцать… Одним словом – до шестнадцати. А потом мне пришлось уйти. Ты знаешь – почему.

«Не может быть! Она – из «Волнореза»?! Из тех первых ребят? Но в Кемерово же никогда не было своей команды!» - мысли метались, сталкиваясь друг с другом, и от этого начала болеть голова. Я не знала, что и сказать! А вдруг это была ловушка? Может, кто-то разнюхал о нас, и директриса пытается расколоть меня?

- «Волнорез», - произнесла она почти без голоса.

- Что это такое? – пробормотала я, заставляя себя не отводить глаза.

Выпрямившись, Тамара Семёновна произнесла с гордостью:

- Меня посвящал сам Лёня Волков. Ты, конечно, знаешь кто это…

О Лёне я слышала. Ещё Жека рассказывал, что этот мальчишка был первым, кто получил волшебную силу от какого-то таинственного человека. Но Лёня жил в Москве…

- Я ведь родилась в Москве, - улыбнулась директор, уловив мои мысли. – В Сокольниках. Там и школу закончила, а в институт поступила Ленинградский. Потому что мне как раз исполнилось шестнадцать, надо было исчезнуть…

- Вы окончили школу в шестнадцать лет? – удивилась я.

Она кивнула:

- Потому что пошла с шести. Вот так я и простилась с Москвой… В Кемерово уже позднее вслед за мужем приехала. Как декабристка – в Сибирь!