Александр Савченко. Тысяча дней и ночей. Героическая повесть (окончание) ч.2

КУЗНЕЦК. 1933. ТОННЕЛЬ
Он хорошо усвоил поговорку «Куй железо, пока горячо!». Мало ли что может случиться завтра. Поэтому, заглядывая в будущее, надо жить сегодняшним днем.
Не только американцы, но и некоторые из наших спецов высказывали сомнение в полезности этого сооружения. Конечно, было бы неплохо сразу иметь такую штуковину, но сейчас прокладка тоннеля на территории завода нарушит всю систему подземных коммуникаций. Бог с ними – с электрическими сетями и сетями связи, их можно изогнуть, подстраиваясь под конфигурацию тоннеля. Даже водопроводные трубы можно уложить так, чтобы они не перерезали новое сооружение. Но как быть с канализацией? Тут уж никак не увернуться: керамические и чугунные трубы фекальной канализации, а тем более бетонные трубы производственно-ливневой канализации диаметром почти в метр перед тоннелем не поднять и не опустить. Поднимешь выше – подопрешь воду на заводе, затопишь все колодцы, подвалы и другие подземные помещения. Опустишь ниже подошвы тоннеля – в итоге не сбросишь стоки в Абу. Труба у берега реки окажется ниже дна ее русла. Законы гидравлики никто не отменял, жидкость движется только по уклону. Эх, мать честна! Неужели рухнет такая замечательная затея?!
Бардину до двух часов ночи не удавалось заснуть. Завтра же (какое завтра, сегодня!) – пятнадцатое число, и он первым делом должен поговорить с Серегой Сазыкиным. Уж тот-то кумекает в канализационном хозяйстве. Не может быть такого, чтоб не нашелся выход!
И вот пролетел месяц. Многие трудности остались позади. Канализацию решили строить отдельно для левой и правой частей, а потом за границей завода объединить в один поток. Так тоннель поделил территорию завода на две половины. Появилась новая граница отсчета.
За окном разгоралось начало июня.
– Ну, Иван Павлович, вроде произошел сдвиг…
Бардин вопрошающе посмотрел на необычно довольного Франкфурта.
– Наконец похвалили в газете?
– Бери выше! Совнарком постановил перебросить к нам опытных инженеров с других строек Союза. Только с Турксиба должны прибыть более десятка инженеров. А там Москва, Ленинград, Иваново, Нижний, Тверь… Как говорится, с миру по нитке – голому на рубашку…
– Верно, что голому…
Первым с Турксиба приехал инженер Кожевников. Его аккуратная фигура естественней смотрелась бы в проектном бюро, в работе над чертежами, чем на стройке. Трудно было представить, что он тянул большой производственный воз в тяжелых условиях Турксиба. Из Москвы прибыл инженер Ушатин, тоже в прошлом турксибовец, прежде всегда занимавшийся земляными работами. Этот полноватый крепыш постоянно находился в движении. Кожевников и Ушатин не только были давними друзьями, но и в работе дополняли друг друга. Того и другого по распоряжению Бардина направили на строительство тоннеля.
Весной, как только сошел снег, на площадке строительства появилась группа топографов. Мужчины колдовали возле теодолитов и нивелиров, девчата в комбинезонах вбивали колышки, обозначая трассу, перерезающую площадку от подножия горы Старцевой почти до стены заводоуправления. Через несколько дней здесь трудилось уже несколько десятков человек, а через месяц – уже сотни землекопов и возчиков с телегами, на которых были установлены короба для перевозки грунта. Как и на многих других важнейших объектах будущего завода, работа на этом участке не прекращалась ни на минуту. Причем работа, в основном, ручная. Так что не было здесь механического шума, гудков. Только крикливые команды прорабов, десятников да вырвавшийся с досады мужицкий мат. Может, сломался черенок лопаты, а может, круто развернулась лошадь, опрокинув только что насыпанный грунт… Глину копали на глубину до десяти и более метров. Основание дороги в тоннеле должно было выдержать не только груженые автомобили, но и принять на себя нагрузку от будущей насыпи и уложенных на нее десятков железнодорожных путей, по которым повезут тысячи тонн металла…
Делая утренние объезды, Бардин всегда начинал осмотр строительной площадки с тоннеля. Здесь каждый раз его уже ждали главные землекопы.
– Как дела идут? – обратился Бардин к зевавшему прорабу. Спросил, не здороваясь, будто отлучался только на короткое время, и вот уже вернулся.
– Дела – как сажа бела… – с трудом выговорил прораб и прикрыл рот ладонью. – Опять не врезаемся в график…
– Что мешает на этот раз?
– Иван Павлович, ну, сколько можно просить… Вчера вечером полетели колеса сразу у трех подвод. Сто лет их никто не смазывал. Там что, вредители сидят, или деготь на жратву растащили по хибарам?
Бардин прошел по борту широченной траншеи, увидел, что внизу накопилось много буртов невывезенного грунта. Мало того, что впустую лежит, так еще и уплотняется. А если пойдет дождь – такая здесь каша будет…
– Хорошо! К обеду у тебя будут возчики, даже с избытком. Обеспечь их работой. Но чтоб к завтрашнему утру не было здесь никаких хвостов. А через двое суток попытаемся пригнать экскаватор.
Прораб снова зевнул, потер покрасневшие от недосыпа глаза, через силу заулыбался:
– Вы же меня знаете, Иван Павлович! Никогда еще не срывал свои обязательства… А с железным ковшиком было бы куда сподручней…
И снова изо дня в день, пересекая уже уложенные рельсы, рыли тоннель вручную, глубоко, доходили до так называемого томского галечника. Грунт вывозили грабарками, вагонетками и несколькими грузовиками, засыпая находящиеся около завода низины, овражки и болотистые места.
Чтоб народ смог пробираться с одной колонии на другую, смастерили временную дорогу. По ней день и ночь тянулись вереницы мужиков и баб, кто с чем – с сумками, котомками, узлами, свертками.
С началом зимы в широком подземном пространстве стало особенно холодно. Люди сооружали деревянные навесы – лишь бы не прекращать работу. Прибывший по указанию Бардина паровой экскаватор помог землекопам, но радовались недолго. Вскоре «полетела» одна шестеренка, потом другая. Много времени ушло на то, чтобы выволочь железную махину из зоны строительства.
Котлован удлинялся, углублялся и расширялся. Пришлось устанавливать деревянные мосты, чтобы обеспечить бесперебойную работу железнодорожникам. Землекопы с радостью ждали, когда над их головами проплывет состав со слитками. Мелко вздрагивали сосновые балки, и было страшно, что они не выдержат, обломятся, все рухнет вниз. Но люди жадно впитывали хотя бы недолгое тепло, исходящее от огненных слитков или изложниц с расплавленным чугуном. Казалось, что среди пролетов шпал прорывается весеннее солнышко и бросает горячие лучи на закоченевшие от холода лица…
А у поворота, где намечался будущий выход из тоннеля, стоял Морозов. Опустил уши шапки и постукивал ногами в валенках одна о другую. Тоже замерз, но деваться некуда. Допекло начальство. Долдонит одно и то же: народ растаскивает со стройки строительный материал. На последнем совещании Франкфурт обратился лично к нему:
– Вникни, Алексей Максимович, в ситуацию. Понимаю, что люди берут не для наживы. Все понимаю… Только если каждый унесет с площадки по гвоздю, то у нас за день будет утрата двухсот килограммов этих самых материалов. А за месяц больше пяти тонн! Вы думаете, нас там поймут, – и, по обыкновению, указал пальцем в сторону, где находилась Москва.
Бардин неожиданно вспомнил, что когда-то в Щегловске Эйхе показал ему точно таким жестом, где находится Кузнецк.
– В общем, это касается всех присутствующих. Но ты, Алексей Максимович, умеешь такое дело делать лучше других!
И вот он торчит здесь уже больше часа. Люди, ссутулившись, тянутся мимо туда и обратно. Одни на работу. Другие уже со смены. Может, и лежит у кого-то в кармане унесенный гвоздик. Только не проверишь ведь каждого. А найдешь у кого – и что скажешь? У него, поди, и крючка простого нет, чтоб повесить единственный ватник. Вот и берут гвоздь, вбивают в простенок, загибают – чем не вешалка?
Его внимание привлекла женщина, несущая под мышками два кирпича. Поравнялась с ним, смерила усталым взглядом и хотела идти дальше.
– Гражданочка женщина! – окликнул ее Морозов. – У тебя что в руках?
Женщина опешила. Какой-то дурак задает глупый вопрос.
– Кирпичи. Что, шаров нету?
– Я-то вижу. И даже знаю, откуда они. Завтра из-за них не сможем достроить пристройку…
Ох, не надо было ее останавливать, что-то ей говорить! И ничего бы не случилось. И он спал бы спокойно до утра. А так женщина вдруг сбросила к ногам Морозова свой незамысловатый груз, и из нее с визгливой злостью посыпалось:
– А ты и так не достроишь ничего! Не с кем тебе строить будет… Ты что тут встрял на путях моих? Думаешь, я грабитель твоего завода? Так он и мой такой же… Мне эти два камешка не заместо подушки седни ложить. Я их на плиту покладу, чтоб теплые были. Ночью с ними в сортир мужик мой пойдет. Ноги на них поставит. А то чахоткой скоро изойдет и укатит на гору в Редаково… Вот тогда сам будешь все достраивать!
Народ шел мимо, кто-то приостанавливался, кто-то только поворачивал голову. А Морозов сквозь землю готов был провалиться. Поднял сначала один кирпич, потом другой. Протянул женщине, до сих пор сверлящей его взглядом.
– Будет тебе, чего ты… – попытался он ее успокоить. – Я ж не знал того всего. Понимаю: в жизни бывает всякое…
Он даже двинулся было вслед за этой женщиной, которая вскоре свернула куда-то влево. Да вовремя остановился.
…Наконец, почти все землекопы ушли. Лишь человек пятьдесят еще работали в конце будущего тоннеля. И как только последние люди с лопатами и тачками исчезли, вместо них появились монтажники. Они начали вязать и укладывать арматуру в днище тоннеля.
Особенно напряженными выдались дни тридцать второго года, когда развернулись бетонные работы. В это время вовсю запускали основные цехи завода, и строительство тоннеля все больше мешало нормальной жизни предприятия. Вроде не домна, не мартен, не прокатный стан, а необыкновенно важным оказался объект.
Бардин представлял себе каждый штрих этого сооружения. И мысленно обращался к нему, как к очень близкому человеку:
– Ну, что, брат? Погоди чуток, и ты вырастешь скоро… Заживешь своей красивой жизнью.
Да, это будет целая подземная махина! Длиной больше, чем в полкилометра, семь метров шириной и четыре в высоту. С перекрытием в виде срезанного купола. С каждой стороны его будут удерживать триста семь железобетонных опор. К цехам завода из тоннеля предусмотрено три выезда. И еще возвысятся три купола, под которыми разместятся вентиляторы для нагнетания в тоннель свежего воздуха…
– Ну, и дубак нонечь! Вот тебе настоящие никольские морозы! – вкатился в кабинет Кожевников – главный на строительстве тоннеля. От него исходил запах промороженной земли. Лицо розовое, на усах сосульки…
– Ты чего такой шебутной с самого утра? – поднял взор Бардин.
– Черный день у нас сегодня, Иван Павлович! Временно останавливаем работу.
Бардин на мгновение застыл, пытаясь понять смысл сказанного. Потом вскинул голову:
– Похороны Заева?
– Именно так. Достойный был человек. Большевик и ударник производства.
Еще вчера Бардин мимоходом узнал, что накануне скончался прораб Заев, руководивший строительством верхнего участка тоннеля. Перед обедом в коридоре столкнулся с начальником цеха «Земжелдорстрой» Кангером – это в его ведении было строительство всего сооружения.
– Что там получилось с Заевым, Яков Августович? Опять несчастный случай?
– Слава Богу, нет! Простыл человек, не выдюжил организм. Жалко. Товарищи считали его настоящим трудягой!
Наконец Бардин узнал подробности. Оказалось, прораб подхватил крупозное воспаление легких, но категорически отказался от длительного лечения, с температурой пришлепал на работу. В итоге почти в беспамятстве увезли человека домой. Кое-как он пережил кошмарную ночь. Утром, перед самой смертью, вернулось сознание. Заев понял, что приходят последние минуты жизни, и через силу дал единственное распоряжение – похоронить в толще заводской земли. Не поднимая век, произнес слабеющим голосом:
– Пусть тело останется там, где сгорела моя душа! Товарищи доведут дело до конца. Не надо меня на кладбище…
Похороны назначили на три часа дня. Стоял жгучий мороз, хорошо, что еще без ветра. Минут за пятнадцать до этого по всему тоннелю работы были прекращены. Могилу выкопали напротив того места, где должна стоять колонна – седьмая от второго выезда.
Тело Заева Александра Михайловича лежало в гробу, обитом кумачом. В момент прощания к пиджаку покойного Ушатин прикрепил значок «Ударник Кузнецкстроя». В руки, сложенные по-большевистски – не на груди, а на животе, – вложили грамоту «Ударнику Кузнецкстроя». Потом двумя гвоздями приколотили крышку гроба. Четверо мужиков на веревках опустили гроб в могилу и засыпали речной галькой. Сверху поставили четыре жаровни с горящим коксом, чтобы галька не смерзлась до утра. Утром к этому месту привезли бетон и залили им место захоронения. А позже прямо над прахом Заева поднялась четырехметровая стена…
Прошел почти год. Снег той осенью лег рано. Была середина октября, а за окном, казалось, настоящая зима. Бардин ежился, только недавно оказавшись в тепле. Заношенный полушубок грел уже плохо.
– Я думаю, что строительство тоннеля мы завершим к началу ноября, – доложил он.
Франкфурт протер стекла очков. Сказал твердо:
– Но откроем проезд ровно в день шестнадцатой годовщины Октябрьской революции. У присутствующих будут возражения?
Смысл последних слов всем был понятен. Из присутствующих в кабинете директора один Бардин не был членом партии. Напрямую Франкфурт никогда этого не подчеркивал, но при случае всегда намекал.
Торжественное открытие тоннеля состоялось в назначенный праздничный день. Это был вторник, 7 ноября 1933 года. Тускло светило полуденное солнце. Иногда с неба срывались случайные снежинки. На специально сколоченном помосте возле главного въезда в тоннель стояло человек пятнадцать: Франкфурт, Бардин, Хитаров, передовики ударного труда.
С речью выступили трое. Потом все сошли вниз. Шестеро музыкантов «рванули» марш. Прокатилось разноголосое «Ура, ура, ура!». Франкфурт разрезал красную ленту – знак того, что с этой минуты дорога по тоннелю для всех открыта.
Колонна потянулась в жерло тоннеля. Оркестранты обогнали ее по левой пешеходной стороне, спеша к могиле Заева. И как только голова колонны поравнялась с этим местом, раздались звуки похоронного марша.
Наверное, Заев мечтал о таком часе.
СТАЛИНСК. 1934. БУТЕНКО
– Где-то начинаем хромать. Не так ли, Григорий Ефимович?
Казарновский бледной рукой пощипал правый ус.
– Я думаю, что Сергей Миронович живет строительной романтикой и не догадывается, что эксплуатация давно предъявила свои права.
…Стройка все больше становилась действующим предприятием. С 1932 года Франкфурт начал фигурировать в документах не только как начальник Кузнецкстроя, но и как начальник Кузнецкого комбината.
Руководить одновременно строительством и эксплуатацией завода было вдвое сложнее. Освоение построенных цехов требовало повседневного внимания, кропотливой черновой работы.
Казарновский глотнул чая, задумался. Осторожно произнес:
– Я думаю, дело вот в чем… Вот жили мы жили, строили-строили… И тут тебе – бац! Трудность освоения завода застала врасплох… Вроде вчера еще казалось, что стоит только перейти рубеж строительного периода, пустить цехи, и в ту же минуту напряженность работы спадет. А в действительности все оказалось совсем не так…
– Вы правы, Григорий Ефимович! Мне тоже иной час кажется, что самые большие трудности к нам вываливаются после пуска цехов. Раньше было больше маневра. Даже риск был совсем другой. Ну, чем мы могли рисковать? Колонной, стеной, не поставленным на место агрегатом. А сегодня оно все дышит. И мы в такт ему поддерживаем свое дыхание. Представьте: ребенок у матери еще в утробе или уже у нее на руках – есть разница?
Казарновский протер платком очки с тонкими голубоватыми линзами. Приладил дужки за ушами. Откинул чуточку голову, улыбнулся, показывая, что вполне доволен своими действиями.
Бардин понял: чего-то он не договаривает. Хотя и прямо указывает, что в первую очередь имеет в виду Франкфурта.
Порой Бардину было даже жаль своего начальника. Он старался войти в его положение. Не будучи металлургом, Франкфурт не может в полной мере организовать нормальное освоение завода. Поэтому большинство функций передоверяет ему, главному инженеру.
Неглупый человек Сергей Миронович, скорее всего, все понимает сам. И уж наверняка не раз говорил с тем же Орджоникидзе о своих проблемах, о своем подвешенном состоянии. Знал, что никому эта ситуация не сулит ничего хорошего.
Сейчас, по сути, настало его время – час Бардина. Он занят своим любимым делом, и возможностей теперь у него неизмеримо больше. Его детище может расти, крепнуть… Признаться, иногда даже страшно, что вдруг уйдет Франкфурт, и объявится здесь другой человек. И еще не известно, как будет мести новая метла…
…Основное строительство завода завершилось. Теперь открывался простор для дальнейшего развития. Само собой напрашивалось, что у руля должен стоять грамотный молодой металлург.
Франкфурту позвонил сам Орджоникидзе.
– Сергей Миронович, надо снова идти в наступ­ление. Вы получили небывалую закалку на Кузнецкстрое. Ее надо использовать дальше. Вы можете назвать имя своего преемника?
Кратко нарком описал, каким должен быть новый директор. Франкфурт замялся. Неуверенно произнес:
– Мог бы назвать одного человека… Но он не вписывается в названные параметры.
– Вы что имеете в виду?
– Возраст…
– Значит, это Бардин?
– Да!
– Я согласен. У нас тоже рассматривалась его кандидатура. Пришли к общему мнению, что он на своем месте. Бардин – отличный руководитель и организатор, но он в большей мере талантливый технарь. Ему не стоит распыляться на другие дела. И, как подсказывают наши товарищи, Иван Павлович все-таки не член партии. А это сегодня очень важно для человека на таком посту! Так что готовьтесь к предстоящему переезду… Ваше знамя, Сергей Миронович, подхватит Бутенко.
Еще до того, как было произнесено имя нового директора, в голове у Франкфурта мелькнула мысль: «Значит, это все!» Орджоникидзе уловил его состояние.
– Я вас понимаю, Сергей Миронович. Вы не будете передавать завод по описи. Не надо официальностей. Будут только соответствующие приказы. Вам надо хорошенько отдохнуть на юге, это тоже продумано… А временно обязанности директора будут возложены на Бардина. Вы согласны?
Франкфурт знал, что с этой минуты здесь больше не главный. Поэтому четко выдохнул в трубку:
– Да!
Он немало был наслышан об этом Бутенко. Мимоходом даже соприкасался в Москве. Но никак не мог предположить, что этот щеголь, заносчивый молодой человек вдруг поедет в Сибирь. С какой ему руки? Значит, есть большая цель или корысть. А может, что-то пошло не так, вот и решили спихнуть неугодного на периферию… И тут же Франкфурт потрясенно осознал: Кузнецк – какая ж это периферия? Это нынче центр металлургической промышленности страны! И в самом центре ОН – всему голова…
Хорошо запомнил Франкфурт этого Бутенко. Красивого по сравнению с ним, высокого тридцатилетнего парня. Округлое, с розовым оттенком, лицо, волна темных волос, небрежно наброшенная почти на самый висок. И карие, на первый взгляд улыбающиеся, но колючие до невероятности глаза…
Какими путям шел этот Бутенко к вершинам своей славы? Франкфурт знал лишь то, что был он выходцем из рабочей семьи под Таганрогом. А дальше, как у всех: слесарил, учился, окончил институт. Потом технические должности в Юзовке. Дорос до главного инженера. В последнее время директорствовал на Енакиевском металлургическом заводе.
Года три назад много говорили о его поездке в Германию. Он оказался в составе группы, которую возглавлял Пятаков. Занимались закупкой оборудования и изучением технологий, пробыли в командировке больше восьми месяцев. Побывали на предприятиях Круппа и Маннесмана. Только в итоге оказалось, что добыли они там значительно меньше того, на что все рассчитывали…
Франкфурт позвал секретаря:
– Срочно отыщите Ивана Павловича. Есть серь­езный разговор.
Потом поправил очки и сам себе сказал:
– Начинается новая жизнь…