Вожделенный магазин на улице Горького принял нас, босоногих, как каких-нибудь варнаков или сибулонцев. С пяток женщин, озираясь, стояли степенно и терпеливо в очереди. Двое мужиков брали папиросы и водку, запечатанную коричневым сургучом. Их обслуживала одна продавщица, в белом халате. Другая, в сером, суетилась в подсобке, видимо, техничка.
На полках грудились большие кирпичи серого и белого вкусно-пахнущего хлеба. Подрумяненные пухлые булочки так и напрашивались в рот. На витринах рядами выстроились плоские круглые консервные банки с этикетками “Язь”, “Щука”, “Налим”, “Частик в томате”. Между ними, пирамидкой, возвышались баночки сгущенного молока с зелёно-коричневыми наклейками, на которых красовались пасущиеся бурёнки. В белых фанерных ящиках и серых картонных коробках россыпью блазнились конфеты - в обёртках и без, пряники, сушки.
А ещё - газировка! Сладкая-сладкая! Отдающая своим газом в нос. Если, конечно, пить её из горлышка. А как иначе?! Иначе и не интересно, не так вкусно...
- Чего тебе, Витя?- спросила продавщица худощавого парня лет шестнадцати, стоящего на полусогнутых ногах и с заломленной под прямым углом вверх высохшей кистью левой руки.
- Чаю плиточного и пряников килограмм,- ответил тот, словно у него во рту были камушки.
- Чё это он такой?! - переглянулись мы, шушукаясь между собой.
Женщины в очереди, видя наше любопытство, бесцеремонно стали пояснять нам, когда парень, прихрамывая, вышел из магазина:
- Так это ж - Витя Хохликов! Это у него с рождения. Паралик.
- Вроде нашего Спутника,- негромко провёл аналогию Хом.
- Дак Спутника, кажись, клёш кусал... Так сказывали,- внёс поправку Петька Беков.- А у этого - паралик...
- Как у твоего отца,- съехидничал Фока.
- Ну да, отца...- обиженно возмутился Петька.- Отца на фронте покалечило. Позвонок ранило осколком. Вот он и не ходит с тех пор... Зато скоро нам мотоколяску должны привезти из Томска! Тогда с папкой и в Пудино можно будет ездить!
Дошла очередь и до нас. Мы взяли по бутылке розовой клюквенной газировки и по мягкой булочке. Вышли на улицу и у крыльца, где красовалась доска объявлений с кинофильмами на сегодняшний день, прямо из горлышек (а как же иначе?!) стали смаковать газировку, заедая булочками. Только у Хома денег на покупки уже не было. Оставшийся после кино от рубля полтинник он бережливо зажимал в кулаке - крючки рыболовные для него были главнее даже сладкой булочки. А на газировку бы и без того не хватило. И тот-то рубль Хом получил в нашем, красноярском магазине, в обмен на пару куриных яиц, что втихаря стырил в своей стайке. Он терпеливо стоял и ждал, когда кто-нибудь даст ему глотнуть из бутылки или куснуть от булочки.
Газировка из бутылки убывала уж как-то стремительно быстро. У меня оставалось ещё рубля два. Я сдал свою пустую бутылку и, добавив девяносто копеек, купил ещё одну - лимонад. На вкус он был совсем другим. И на цвет - зеленовато-жёлтым. Да и пить-то уже почему-то хотелось не очень. Бутылку эту мы осилили вдвоём с Хомом.
Тротуар повел нас к центру. Навстречу как-то уж очень странно дви-гался человек, мужчина лет тридцати, в клетчатой рубашке навыпуск и с короткими рукавами. Его поступь была неуверенной, неторопливой. При этом, с каждым шагом, его большая голова, покрытая густыми волосами, качалась с боку на бок, словно маятник настенных ходиков.
Поравнявшись с нами, он первым и поздоровался. Мы ответили на приветствие, недоуменно переглянувшись, прыснули смешками.
- Чё это, тут все такие ненормальные?!- выпалил Тимка.
Мы повернулись назад, провожая взглядами мужчину. Тот, удаляясь, продолжал шествовать в том же темпе, покачивая головой.
- Я его видел,- признался Хом,- один раз, когда приезжал сюда к дяде Якову... Кажись, зовут его Вася Лысенко...
- А чё это он так ходит?- почти разом спросили мы Хома.
- Да кто его знат...- ответил тот.- Больной, должно быть...
- Может, и его клёш кусал, как нашего Спутника?- высказал предположение Тимка.
- Всё может быть...
Никуда не сворачивая, миновав одноэтажное здание школы с интернатом, мы оказались у... сада. Самого настоящего! В нём росло десятки три разлапистых яблонек-дичек! Вот это да! Ведь у нас, в Краснояре, ни у кого не было ни одной яблони. И как растут на них ранетки - я ещё не видел. На лазовых деревьях, на царапающихся сучьях между густых листьев, зеленели с розовеющими уже бочками яблочки. Гроздьями, по четыре-пять штук. На длинных плодоножках. В сущности - ягоды, не крупнее смородины. На вкус они были горьковато-кислыми. Мы взбирались на яблоньки и рвали горстями эти гроздья тугих и твёрдых, как недозрелая клюква, ранеток вместе с жесткими, будто проволока, ножками . Разжевав две-три ранетки, с обилием слюны, выплёвывали кислую горечь изо ртов. И всё же, я набил карманы своих штанов этими ранетками. Можно будет ими дома из дягилевых дудок популяться. Опять же, брату Вовке, какой-никакой гостинец принести надо из Пудина. А как же!
Пройдя улицу до конца и миновав ещё один магазин, мы повернули направо. Там, на самом урезе высокой горы, стояло двухэтажное белёное здание. Ещё одна школа! По сути, школа-то всего одна, только это было другим её зданием. Двухэтажное здание школы отдавало чем-то городским, придавая в наших глазах Пудину ещё большее величие и значимость.
Свернув на Октябрьскую, что шла параллельно улице Горького, мы повернули в обратную сторону. Башня-водокачка из потемневшего кругляша, невдалеке от конторы, по сравнению с пожарной каланчой, что виднелась и высилась впереди, выглядела жалкой рябинкой на фоне матёрого тополя.
Каланча уже, похоже, давненько не выполняла своих прямых назначений, оставаясь пудинской достопримечательностью. Она манила к себе всю приезжую пацанву не меньше, чем жутковатая плотина или высоченный останинский мост через Чузик.
Побывать в Пудине да не взобраться на каланчу - зачем тогда и вовсе туда было пешадралом топать за двенадцать-то километров?!
Двери-вход в каланчу, были, естественно, заперты на огромный вися-чий замок. Да толку-то?! Кто-то из пудинских, наших же ровесников, пока-зал лаз: по углу, через выступающие подстропильники - и под стреху. Одолев первую высоту, там уже было проще подняться наверх - просто по лесенкам, хоть и шатким да переломанным. И вот мы уже все на смотровой площадке каланчи! Боже! Какой обзор, всё Пудино, как на ладони. На все четыре стороны! Да что Пудино, - Лушниково с Останиным видно! И даже калиновские домишки, как спичечные коробки, рассеялись вдали. Аэропорт, взлётное поле, колхозные поля и пастбища. Видны и плотина, и извилистый Чузик, и Ольга с Коньгой... Аж дух захватывает! А три двухэтажных дома, что высились по улице Ленина и даже белёная школа, теперь уже вовсе не казались нам небоскрёбами.
Стой - не стой на верхотуре, а спускаться всё одно надо.
За старым зданием клуба, что напротив каланчи через дорогу, на большой поляне, развернулось строительство нового клуба. Большого, гораздо больше школы, - из свежего желтоватого бруса. Строительство его уже почти закончилось. Говорят, что в него уже даже и мебель всякую завезли. Вот-вот открыть должны торжественно. Правда, мусору вокруг, как и на всякой стройке, было предостаточно. Лежали ещё и штабеля неиспользованного пиломатериала.
На штабелях, метрах в пяти напротив друг друга, расположились две группки пудинских подростков. Кое-кто уже покуривал папиросы, картинно пуская изо рта дымки.
В одной группке мы без труда узнали младших братьев киномеханика дяди Паши - послевоенных Варэ и Генку. Они не раз приезжали с дядей Пашей к нам в Краснояр, когда тот привозил картину. С ними было ещё человека три-четыре, среди которых выделялся шустрячок - племяш братанов со странноватой кичкой Шкваря. Шкваря был моложе своих дядьёв всего-то на год-другой. Однако, похоже, он и был заводилой в одной из групп.
Было видно, что между группками существовала какая-то если и не вражда, то неприязнь. Подростки переругивались, напрашиваясь на стычку и не решались начать первыми, поскольку первые в потасовках - всегда виноватее вторых - а зачем начинали, заедались?!
Мы остановились поодаль и с любопытством наблюдали за пудинцами. Те же делали вид, что не замечают нас.
Перепалка сменилась молчанкой.
Брат дяди Паши Генка скороговоркой выдал известную нам молчанку: “Ехали татары, кошку потеряли, кошка сдохла, хвост облез, кто вперед заговорит - тот её и съест!”
Противоборствующие стороны замолкли, да ненадолго. Стали “ты-кать” друг в друга пальцами, строили рожицы, показывали неприличные жесты...
Кто-то не выдержал, кажется, Варэ, и первым гнусаво заговорил ос-корбительно в адрес противника.
- Ха-ха-ха! Ты и съел дохлую кошку! - закивал на Варэ произнёсший молчанку.
- А ты подлизал!- тут же парировала другая сторона в лице Шквари.
- А ты - поцелуйся со своею свиньёй!
- А ты - кота под хвост!
-А ты... А ты... Ты - Витя Хохликов!
- А ты - Вася Лысенко!
- А ты - Нольдик Останинский!
- А ты - Готя Калиновский!
“Перетыкалка”, похоже, обещала перерасти в явную потасовку, в которой, чего доброго, могло перепасть и нам. А нам это было вовсе ни к чему.
- Пойдем лучше в раймаг, пока не закрыли на обед,- предложил Хом. Ему не терпелось купить рыболовные крючки, деньги на которые он так рачительно заныкал.
Попрыгав по деревянному настилу огороженной под беседку танц-площадки, мы оказались на улице Ленина, которая славилась своими Ленинскими воротами. Ворота были выполнены наподобие триумфальной арки, из досок, полые внутри, куда лазали местные пацаны, будто на пожарную каланчу. От дождей, солнца и зимних холодов краска на досках Ворот местами отслаивалась меленькими кусочками-щепочками.
-5-
Раймаг! Слово-то какое. Поистине - рай. Чего там только не было?! Глаза наши разбегались от обилия разных товаров, так необычно пахнущих. Впрочем, не было тут продуктов, в отличие от наших смешанных деревенских магазинчиков. И продавцов тут было три или даже четыре. Среди них - один мужчина, лет тридцати пяти-сорока. Иван Родионович! Он-то, кажется, и был тут за директора или заведующего. И почему-то всё больше прохаживался за прилавком около продолговатых тюков разноцветной ткани. Разумеется, с деревянным метром в руках.
Спортивные и культтовары находились в небольшом закутке. Сверху, на полках стояли два баяна, поблескивая лакированными боками и чёрно-белыми пуговками басов и голосов. Висели гитара с балалайкой. И даже - невиданный музыкальный инструмент - труба. Тут же притулились пионерский горн с барабаном. Под стеклом, рядом с прочими товарами лежала и губная гармошка из морёного дерева, поблескивая никелированной отделкой. А вот свистулек, к нашему разочарованию, не оказалось. Никаких, не то что пластмассовых соловьёв.
В углу стояли лыжи. Настоящие, не самодельные, какие делал зимой Серёжка, и на которых мы катались с горки. Большие. На загнутых носках лыж, покрытых жёлтым лаком, в синеватом кружке, красовался полосатый уссурийский тигр. Тут же продавались и крепления к лыжам - мягкие и по-лужёсткие. Мы-то свои крепления-юксы делали из сыромятины самодель-ной, а тут - фабричные! А ещё - палочки деревянные. Только палочки - ба-ловство, мы и без них прекрасно обходились. В крайнем случае - можно было и самодельные сварганить, из ошкуренной пихты или из черёмухи.
Но всё это нас интересовало постольку-поскольку... Взоры наши приклеили немудрящие рыболовные снасти. А их-то как раз было меньше всего. На витрине хаотично расположились пара мотков желтоватой лески-жилки, на мотовильце - капроновые нити, потускневшие от времени изогнутые латунные блёсны-дорожки с крупными тройниками, на рогульке - жерлица.
А ещё - крючки! Вот они-то и нужны были нам. Выбор крючков, к сожалению, был невелик. Крупные - на язей да щук и мелкие - заглотыши. Крупные крючки лежали в продолговатой коробке. Заглотыши были расфасованы в целлофановые махонькие пакетики по десятку. И стоил такой пакетик - сорок копеек. А вот на чебака с карасём крючков тут не оказалось. Ладно, хоть заглотышей на гольянов да пескарей набрать можно. Мы взяли по пакетику. Каждый. Даже разочарованный Хом - заглотыши, хотя гольяны для него уже были детской забавой.
От раймага вниз спускалась пыльная дорога, ведущая на плотину. Ещё одна достопримечательность Пудина.
На плотине - не только запруда, которая поднимает и держит воду до метра выше обычного, там находились лесопилка и мельница. А ещё - электростанция. Ни в Краснояре, ни в Калиновке электричества нет. Всю зиму первого и второго классов в школе мы отзанимались с керосиновыми лампами, что стояли на партах. И уроки вечерами готовили дома тоже с керосиновой лампой. Лампочку электрическую видывали лишь, когда кино привозили, да заводили на улице пахнущий бензином тарахтящий движок. Вот радости-то было, когда лампочка загоралась в зале-классе перед самым началом сеанса! А ещё - на экране можно было получать от лампочки кинопроектора тени, всячески изгибая свои руки и пальцы: гогочущих гусей, гавкающих собак, кошек, просто дули и прочую чепуху... Но это - если хорошо попросить дядю Пашу, чтобы он включил проектор вхолостую.
Перед плотиной распростёрлось продолговато-изогнутое озеро, в котором мы тут же и искупались. Вода в озере была уже совсем тёплая, не то, что в Чузике, где со дна даже в июльскую жарищу били ледяные ключи. Там долго не накупаешься, вмиг губы посинеют и начинает бить колотун. Тут же мы плескались, ныряя, брызгаясь и играя в догоняшки, должно быть, не меньше получаса. Хом с Петькой даже переплывали на ту сторону озера, а я дотянул только до середины и повернул обратно: не так уж давно я и плавать-то научился. А если точнее, то этим летом. В своём озерке, что под школьной горой в Краснояре. Всё прыгал сперва на одной ноге, отталкиваясь ото дна, булькая другой, пока не добулькался и не ушел под воду с головой. Тогда и поплыл. Как-то само собою это и получилось, я даже и не понял как. Просто поплыл и всё, по-щенячьи.
На плотине мы пробыли недолго, понаблюдав, как тут, ниже водопада удочками ловят всякую рыбу. Прямо из бурлящей круговерти. Да рыба-то всё - не чета нашим пескарям с гольянами - крупняк в основном: окуни-горбачи, чебаки - шириной в полторы ладошки. Даже подъязки проскальзывали.
- Гли-кось, какого подъязя выволок!- с завистью восторженно сказал Хом.- У нас таких мало...
- А знаете почему?- встрял Петька Беков.
- Почему?! - почти в голос поинтересовались мы.
- Папка сказывал, что это плотина рыбу дёржит. Не даёт подняться до нас...
- Эх, подвзорвать ба её!- высказался Фока Кубецкий.
- Ага,- испуганно произнёс Тимка.- Вам бы, кубекам-немекам, только ломать да взрывать всё...
- Дык всем ба польза была от этого,- оправдывался Фока-вражина, с которым мы заключили временное перемирие.- Рыбы, поди-кось у нас тада было поболе, чем тута...
Интересней всего и страшнее было стоять на нешироком мостике, где прямо под нами скатывалась по деревянным желобам коричневатая вода и падала, бурля, вниз, в пенную пучину. Я стоял и пугался одной мысли: а вдруг кто толкнёт тебя или голова закружится, да упадёшь с этого моста прямо вниз... Поди, уже никогда и не найдут тебя вовсе, утянет куда-нибудь в самую глыбь, засосёт под коряжиной или какой-нибудь доской с бревном...
А ещё на плотине всегда стоял шум от падающей воды, работающего мотора, вибрирующих жерновов мельницы, так что и голоса-то свои мы слышали совсем плохо.
-6-
Возвращаться назад мы решили не через Пудино, а минуя его, низом, мимо Копытного озера, вдоль Ольги-речки и через маслопром.
Маслопром - ещё одно интересное место для нас, пацанвы. А знаете почему?! Ни за что не догадаетесь! Сказать?! Так и быть, открою тайну. На маслозаводе, куда свозили из ближних деревень молоко и сметану, сбивали масло. Ну, это-то всем понятно. Сбитое масло формовали в жёлтые брикеты и самолётом отправляли в Томск. А помимо масла... помимо масла там из обратного обезжиренного творога делали... казеин! Улавливаете?! Казеин! Да это же...! Да за него можно что хочешь выменять? “А для чего?”- скажете вы. Ну и чудные! Да всякий пацан знал, что казеин хорошо горит, а ещё лучше - тлеет. А стало быть, он поинтереснее всякого пороха или головок серных спичек.
– Ну, и что дальше? А дальше то, что если начинить пустую гильзу ружейного патрона кусочками казеина да поджечь его, а пока этот казеин потихоньку шает в патроне, забить патрон до половины в спиленную чурку и подождать некоторое время - так жахнет!!! Патрон этот летит будто пуля или снаряд какой! Метров на сто, поди-кось! Не всякий раз потом его и отыщешь-то! Иногда и вовсе запросто разорвать даже может. Так-то...
Ладно, помимо прочего, казеином этим можно даже рыбу глушить. Только тут надо найти пустую бутылку. Опять же натолкать вовнутрь бутылки через узкое горлышко казеина, поджечь его, а горлышко туго забить пробкой. И успеть бросить эту бутылку в воду... Лучше в омут, где поглыбже. Ну, а дальше - ясное дело - собирай себе на здоровье всякую рыбу. Может даже и щук с язями... Правда, никто из нас, пацанов, пока ещё рыбу таким образом не добывал, но от взрослых слыхивали. Вот вам и казеин - что делают на маслозаводе из обезжиренного творога!
В маслопроме - одно большое деревянное здание да несколько поме-щений, стоящих отдельно. Всё это обнесено широкой тесовой оградой. Ну, ограда-то нам не преграда. Нашли лаз с оторванной доской снизу. Проникли на территорию маслозавода. Запашок тут, я вам скажу, пошибчее, чем у нас на молоканке. Кислятина, одним словом... Казеиновый “цех” находился на отшибе - небольшая сараюшка, никем и не охраняемая. А там - на полках, на мелких металлических листах лежали и сушились белые творожные кусочки... Ну и казеин... Набрали, на всякий случай, побольше, какие посуше, и - тикать, пока не засекли. Уже за маслопромовской оградой пробовали спичками поджечь. Этот ворованный казеин загораться ни в какую не хотел. Ну, и куда его теперь?!
- Должно, недосушенный,- высказал предположение Кузя Попов.
- Может, его ещё дома посушить, на печке,- сказал я.
- Вряд ли...- многозначительно произнес Хом.- Однако, его где-нить в городе доделывают. И плавят. А уже из растопленного отливают всякие игрушки. Куклы там разные, уток, попугаев, погремушки...
- И чё теперя с ним делать будем?- спросил Тимка.
- Выкрасить да выбросить, - хихикнул Фока.
- Ага, краску на него ишо тратить... - буркнул Кузя Попов.
И мы безо всякого сожаления опростали наши карманы от бесполезного казеинового сырья.
Облом случился и на порту. Так манившие нас метеошары, оказались недоступными. Сколь ни пытались мы просунуть сквозь узкую дырочку проволочный крючок, намотать на него шар оказалось непросто. К тому же, нас опять шуганул от окошка бдительный страж.
Зато в Калиновке мы попали на омут. Не омут - прям омутище! Куда там всем нашим красноярским до него... Метров в сто, наверное, шириной. Или даже поболее будет. И глубина... Прямо от берега, с нырялки, едва дна доставали, а ближе к середине - никому и не удавалось.
Так вот, накупались мы там до посинения. В догонялки играли. И прыгали с качающейся широкой доски-нырялки. Один раз я даже сорвался с неё и плюхнулся прямо на брюхо. Весь живот отбил до красноты. А Фока-гад смеялся надо мной. Но главное - я насмелился и переплыл тот омут. Туда и обратно. Сам! Фока - и то струсил, а я поплыл. Сперва думал только до середины доплыть, а потом и дальше поплыл. Правда, Хом с Сашкой, нашим новым знакомым, по бокам плыли. Вроде, и не страшно вовсе было. Отдохнул только раза два на спине, набрав по совету Хома в себя воздуха побольше. А на той стороне омута - песчаный нанос, бугор такой. И песок - чистый-пречистый! Белый-белый! И горячий! Позагорали на нём. Хорошо, что папка не увидал, как я переплывал омут.
- 7 -
А от папки-то мне и без того досталось. За то, что самовольно, без спросу ушли.
Нехорошее предчувствие у меня возникало всю обратную дорогу. Ну, просто, будто кто там нашептывал мне изнутри: “Ох, и попадёт тебе, Витька, за самоволку!”
Петькин картуз мы нашли на земле, свалился с дерева. Или кто его нарочно сбросил. Весь в грязи и коровьем дерьме. Хотя и подсохший маленько. Петька его даже на голову надевать не стал. В руках так всю дорогу и нёс. А вот змеи в том месте, где её бросили, не оказалось. Видать, птица какая утащила. Может, ворона. Или коршун какой. А, может сова. Только я где-то слыхал, что совы охотятся лишь ночью, а днём спят.
Со взгорка, между второй и первой сланями, показались дома нашего Краснояра. Солнышко уже далеко в сторону Ляхова переместилось. И уже к земле припадало.
От Краснояра, оставляя шлейф пыли и сизоватого дыма, дребезжа и натужно ревя, двигался нам навстречу мотоциклист. В Краснояре мотоцикла ещё ни у кого не было. Только велик с моторчиком - и то у одного Вовки-Кирьяна.
Мотоциклистом оказался... мой дядя Толя. На новеньком мотоцикле-козле. Приезжал брату, папке моему, стало быть, похвалиться. Купил он его совсем недавно. Да и что это за расстояние в двенадцать километров для мотоцикла?! Поди, и получаса не едет! Не то, что мы, пёхом: однако, из Пудина уже часа три добираемся.
Мотоцикл был не таким уж и большим, но новым. Блестел, как глянцевые бока у дяди Толиного баяна. У дяди Толи и баян есть. Не то, что у нашего папки - гармошка да велик.
И гармошку, и велик папка мне лишь нынешним летом брать разре-шил. И то лишь со спросу.
А недавно, уж как так получилось?! Катались мы на великах с Тимкой. Тимке купили новенький “подросток”. Ну, а я на взрослом гонял. Разогнались мы с ним наперегонки. Я его, конечно, доканал. Да так брякнулся в какую-то канаву, что у велика что-то хрустнуло. И сам я весь ободрался. Велик тот пришлось вести до дома в руках. Оказалось - я сломал раму. Переломилась у основания. Замазали мы с Тимкой перелом грязью, чтобы папка не заметил. Куда там... Ох и поматерился же папка!!! Он-то ездил на том велике уже лет десять - и ничего, а я сразу же и сломал. Он говорит, что сломя голову, постоянно крутя педали, только дураки одни ездят. Сам-то он крутанёт раза три-четыре, и катит, крутанёт - и катит. Так и ездит, не спеша. А мне так не интересно. На то ведь и велик, чтобы на нём гонять. Снял папка тогда колесо (сперва думал, что я ось сломал), а когда увидал сломанную раму - так шарахнул мне тем колесом по кумполу, что у меня тут же шишак вскочил. А папка сам испугался...
Дядя Толя тормознулся перед нами. Посмотрел на нас, горделиво восседая, будто на хорошем жеребце:
- Ну, как мой конь?!- заулыбался он.
- Здоровски!!!- завосхищались мы все.
- За двадцать минут от Пудина доехал,- похвалился он. - А по хорошей дороге можно и побыстрее.... А вы-то где были? Дома потеряли тебя совсем. Уже везде обыскались. В Пудино, что ли, ходили?
- Но-о... - потупился я.
- Что-то я вас там не видел... Ну-ну, идите домой. А тебе отец уже гостинец приготовил,- интригующе произнес он и поехал дальше.
От такой вести у меня сразу настроение испортилось. Хуже, чем от встречи со змеёй. Знаем, какой гостинец. Догадываюсь... Ладно, если ремнём дело обойдётся. А то может опять шандарахнуть тем, что под руку попадётся... С него станется. Про матерки уж и говорить не приходится. Тут папка по всякому может: и по-русски, и по-своему – по-болгарски да молдавански.
- Явился - не запылился! - с издёвкой начал отец. - Где был?!
Тут же и мама с бабушкой. И брат с сёстрами.
- Мы все глаза уж проглядели, обыскались везде,- осуждающе заговорила мама.
- Где вас только черти носют...- буркнула бабушка.- Дома им никак не сидится.
- Где был?... - извергая потоки трёхэтажных матов, налегал отец.
- В Пудино ходили...
- Щас я те покажу Пудино!... Я те дам Пудино! Будешь сидеть у меня на цепи, как Борзик! Раз тебе дома места не хватает... Я тебе покажу и Пудино, и Кулики, и Парабель с Томском!...
Мне сделалось тоскливо-тоскливо. И обидно до невыразимости. К тому же голова разболелась, просто до рвоты... Будто папка опять меня по ней звезданул.
- Иди, поешь,- сказала бабушка,- голодный целый день.
- Не хочу я есть,- с комом в горле и со слезами выбежал я в ограду, а затем - в избушку, где варили свиньям и курам корм.
Закрылся на крючок. Есть хотелось, будто я не ел дня три. Слёзы обиды душили меня: ну, чего такого я натворил?! Ну, сходили всего лишь в Пудино. Без спроса. Зато сколько всего там насмотрелись... Здесь бы и за всё лето столько не увидали... Вот вырасту большой... Или нет. Пусть лучше умру. Прямо сейчас, здесь, от голода. И не открою им никогда... Ни за что... Пусть и не просят даже...
И так захотелось умереть. Чтобы они все потом жалели меня и плака-ли...
Моё одинокое затворничество длилось не так уж долго. Может с пол-часа, может чуть больше. Пару раз уже стучались мама и бабушка. Но я упорно не открывал.
Из ограды нашего дома стали доноситься какие-то оживленные возгласы, меня не касающиеся. Я различал слова “Пожар!” и “Где-то горит!” Любопытство взяло верх. Я покинул свою келью и надутый от обиды и головной боли вышел во двор, а оттуда на улицу.
Со всех близлежащих домов, уже повысыпал разновозрастный люд. Все показывали и смотрели на север: в стороне Пудина, в полнеба полыха-ло зарево. Там, откуда мы совсем недавно вернулись. Зарево - явного пожара. Что горит? Где горит?!
Как выяснилось вскоре, в Пудино горел новый клуб, где мы были всего несколько часов назад.... Доигралась-таки ребятня со спичками... Сгорел подчистую.
Обида, как известно, сглаживается, затухает и проходит. И умирать вовсе уже не хочется спустя некоторое время. Тем более, когда у тебя вся жизнь ещё впереди. И с отцом мы помирились, не говоря уже про маму и бабушку.
С той поры минуло уже более пятидесяти лет.
Может, и не совсем происходило всё так, как я тут рассказал.
Может, я кое-что здесь перемешал и чуть-чуть сместил во времени?
На полках грудились большие кирпичи серого и белого вкусно-пахнущего хлеба. Подрумяненные пухлые булочки так и напрашивались в рот. На витринах рядами выстроились плоские круглые консервные банки с этикетками “Язь”, “Щука”, “Налим”, “Частик в томате”. Между ними, пирамидкой, возвышались баночки сгущенного молока с зелёно-коричневыми наклейками, на которых красовались пасущиеся бурёнки. В белых фанерных ящиках и серых картонных коробках россыпью блазнились конфеты - в обёртках и без, пряники, сушки.
А ещё - газировка! Сладкая-сладкая! Отдающая своим газом в нос. Если, конечно, пить её из горлышка. А как иначе?! Иначе и не интересно, не так вкусно...
- Чего тебе, Витя?- спросила продавщица худощавого парня лет шестнадцати, стоящего на полусогнутых ногах и с заломленной под прямым углом вверх высохшей кистью левой руки.
- Чаю плиточного и пряников килограмм,- ответил тот, словно у него во рту были камушки.
- Чё это он такой?! - переглянулись мы, шушукаясь между собой.
Женщины в очереди, видя наше любопытство, бесцеремонно стали пояснять нам, когда парень, прихрамывая, вышел из магазина:
- Так это ж - Витя Хохликов! Это у него с рождения. Паралик.
- Вроде нашего Спутника,- негромко провёл аналогию Хом.
- Дак Спутника, кажись, клёш кусал... Так сказывали,- внёс поправку Петька Беков.- А у этого - паралик...
- Как у твоего отца,- съехидничал Фока.
- Ну да, отца...- обиженно возмутился Петька.- Отца на фронте покалечило. Позвонок ранило осколком. Вот он и не ходит с тех пор... Зато скоро нам мотоколяску должны привезти из Томска! Тогда с папкой и в Пудино можно будет ездить!
Дошла очередь и до нас. Мы взяли по бутылке розовой клюквенной газировки и по мягкой булочке. Вышли на улицу и у крыльца, где красовалась доска объявлений с кинофильмами на сегодняшний день, прямо из горлышек (а как же иначе?!) стали смаковать газировку, заедая булочками. Только у Хома денег на покупки уже не было. Оставшийся после кино от рубля полтинник он бережливо зажимал в кулаке - крючки рыболовные для него были главнее даже сладкой булочки. А на газировку бы и без того не хватило. И тот-то рубль Хом получил в нашем, красноярском магазине, в обмен на пару куриных яиц, что втихаря стырил в своей стайке. Он терпеливо стоял и ждал, когда кто-нибудь даст ему глотнуть из бутылки или куснуть от булочки.
Газировка из бутылки убывала уж как-то стремительно быстро. У меня оставалось ещё рубля два. Я сдал свою пустую бутылку и, добавив девяносто копеек, купил ещё одну - лимонад. На вкус он был совсем другим. И на цвет - зеленовато-жёлтым. Да и пить-то уже почему-то хотелось не очень. Бутылку эту мы осилили вдвоём с Хомом.
Тротуар повел нас к центру. Навстречу как-то уж очень странно дви-гался человек, мужчина лет тридцати, в клетчатой рубашке навыпуск и с короткими рукавами. Его поступь была неуверенной, неторопливой. При этом, с каждым шагом, его большая голова, покрытая густыми волосами, качалась с боку на бок, словно маятник настенных ходиков.
Поравнявшись с нами, он первым и поздоровался. Мы ответили на приветствие, недоуменно переглянувшись, прыснули смешками.
- Чё это, тут все такие ненормальные?!- выпалил Тимка.
Мы повернулись назад, провожая взглядами мужчину. Тот, удаляясь, продолжал шествовать в том же темпе, покачивая головой.
- Я его видел,- признался Хом,- один раз, когда приезжал сюда к дяде Якову... Кажись, зовут его Вася Лысенко...
- А чё это он так ходит?- почти разом спросили мы Хома.
- Да кто его знат...- ответил тот.- Больной, должно быть...
- Может, и его клёш кусал, как нашего Спутника?- высказал предположение Тимка.
- Всё может быть...
Никуда не сворачивая, миновав одноэтажное здание школы с интернатом, мы оказались у... сада. Самого настоящего! В нём росло десятки три разлапистых яблонек-дичек! Вот это да! Ведь у нас, в Краснояре, ни у кого не было ни одной яблони. И как растут на них ранетки - я ещё не видел. На лазовых деревьях, на царапающихся сучьях между густых листьев, зеленели с розовеющими уже бочками яблочки. Гроздьями, по четыре-пять штук. На длинных плодоножках. В сущности - ягоды, не крупнее смородины. На вкус они были горьковато-кислыми. Мы взбирались на яблоньки и рвали горстями эти гроздья тугих и твёрдых, как недозрелая клюква, ранеток вместе с жесткими, будто проволока, ножками . Разжевав две-три ранетки, с обилием слюны, выплёвывали кислую горечь изо ртов. И всё же, я набил карманы своих штанов этими ранетками. Можно будет ими дома из дягилевых дудок популяться. Опять же, брату Вовке, какой-никакой гостинец принести надо из Пудина. А как же!
Пройдя улицу до конца и миновав ещё один магазин, мы повернули направо. Там, на самом урезе высокой горы, стояло двухэтажное белёное здание. Ещё одна школа! По сути, школа-то всего одна, только это было другим её зданием. Двухэтажное здание школы отдавало чем-то городским, придавая в наших глазах Пудину ещё большее величие и значимость.
Свернув на Октябрьскую, что шла параллельно улице Горького, мы повернули в обратную сторону. Башня-водокачка из потемневшего кругляша, невдалеке от конторы, по сравнению с пожарной каланчой, что виднелась и высилась впереди, выглядела жалкой рябинкой на фоне матёрого тополя.
Каланча уже, похоже, давненько не выполняла своих прямых назначений, оставаясь пудинской достопримечательностью. Она манила к себе всю приезжую пацанву не меньше, чем жутковатая плотина или высоченный останинский мост через Чузик.
Побывать в Пудине да не взобраться на каланчу - зачем тогда и вовсе туда было пешадралом топать за двенадцать-то километров?!
Двери-вход в каланчу, были, естественно, заперты на огромный вися-чий замок. Да толку-то?! Кто-то из пудинских, наших же ровесников, пока-зал лаз: по углу, через выступающие подстропильники - и под стреху. Одолев первую высоту, там уже было проще подняться наверх - просто по лесенкам, хоть и шатким да переломанным. И вот мы уже все на смотровой площадке каланчи! Боже! Какой обзор, всё Пудино, как на ладони. На все четыре стороны! Да что Пудино, - Лушниково с Останиным видно! И даже калиновские домишки, как спичечные коробки, рассеялись вдали. Аэропорт, взлётное поле, колхозные поля и пастбища. Видны и плотина, и извилистый Чузик, и Ольга с Коньгой... Аж дух захватывает! А три двухэтажных дома, что высились по улице Ленина и даже белёная школа, теперь уже вовсе не казались нам небоскрёбами.
Стой - не стой на верхотуре, а спускаться всё одно надо.
За старым зданием клуба, что напротив каланчи через дорогу, на большой поляне, развернулось строительство нового клуба. Большого, гораздо больше школы, - из свежего желтоватого бруса. Строительство его уже почти закончилось. Говорят, что в него уже даже и мебель всякую завезли. Вот-вот открыть должны торжественно. Правда, мусору вокруг, как и на всякой стройке, было предостаточно. Лежали ещё и штабеля неиспользованного пиломатериала.
На штабелях, метрах в пяти напротив друг друга, расположились две группки пудинских подростков. Кое-кто уже покуривал папиросы, картинно пуская изо рта дымки.
В одной группке мы без труда узнали младших братьев киномеханика дяди Паши - послевоенных Варэ и Генку. Они не раз приезжали с дядей Пашей к нам в Краснояр, когда тот привозил картину. С ними было ещё человека три-четыре, среди которых выделялся шустрячок - племяш братанов со странноватой кичкой Шкваря. Шкваря был моложе своих дядьёв всего-то на год-другой. Однако, похоже, он и был заводилой в одной из групп.
Было видно, что между группками существовала какая-то если и не вражда, то неприязнь. Подростки переругивались, напрашиваясь на стычку и не решались начать первыми, поскольку первые в потасовках - всегда виноватее вторых - а зачем начинали, заедались?!
Мы остановились поодаль и с любопытством наблюдали за пудинцами. Те же делали вид, что не замечают нас.
Перепалка сменилась молчанкой.
Брат дяди Паши Генка скороговоркой выдал известную нам молчанку: “Ехали татары, кошку потеряли, кошка сдохла, хвост облез, кто вперед заговорит - тот её и съест!”
Противоборствующие стороны замолкли, да ненадолго. Стали “ты-кать” друг в друга пальцами, строили рожицы, показывали неприличные жесты...
Кто-то не выдержал, кажется, Варэ, и первым гнусаво заговорил ос-корбительно в адрес противника.
- Ха-ха-ха! Ты и съел дохлую кошку! - закивал на Варэ произнёсший молчанку.
- А ты подлизал!- тут же парировала другая сторона в лице Шквари.
- А ты - поцелуйся со своею свиньёй!
- А ты - кота под хвост!
-А ты... А ты... Ты - Витя Хохликов!
- А ты - Вася Лысенко!
- А ты - Нольдик Останинский!
- А ты - Готя Калиновский!
“Перетыкалка”, похоже, обещала перерасти в явную потасовку, в которой, чего доброго, могло перепасть и нам. А нам это было вовсе ни к чему.
- Пойдем лучше в раймаг, пока не закрыли на обед,- предложил Хом. Ему не терпелось купить рыболовные крючки, деньги на которые он так рачительно заныкал.
Попрыгав по деревянному настилу огороженной под беседку танц-площадки, мы оказались на улице Ленина, которая славилась своими Ленинскими воротами. Ворота были выполнены наподобие триумфальной арки, из досок, полые внутри, куда лазали местные пацаны, будто на пожарную каланчу. От дождей, солнца и зимних холодов краска на досках Ворот местами отслаивалась меленькими кусочками-щепочками.
-5-
Раймаг! Слово-то какое. Поистине - рай. Чего там только не было?! Глаза наши разбегались от обилия разных товаров, так необычно пахнущих. Впрочем, не было тут продуктов, в отличие от наших смешанных деревенских магазинчиков. И продавцов тут было три или даже четыре. Среди них - один мужчина, лет тридцати пяти-сорока. Иван Родионович! Он-то, кажется, и был тут за директора или заведующего. И почему-то всё больше прохаживался за прилавком около продолговатых тюков разноцветной ткани. Разумеется, с деревянным метром в руках.
Спортивные и культтовары находились в небольшом закутке. Сверху, на полках стояли два баяна, поблескивая лакированными боками и чёрно-белыми пуговками басов и голосов. Висели гитара с балалайкой. И даже - невиданный музыкальный инструмент - труба. Тут же притулились пионерский горн с барабаном. Под стеклом, рядом с прочими товарами лежала и губная гармошка из морёного дерева, поблескивая никелированной отделкой. А вот свистулек, к нашему разочарованию, не оказалось. Никаких, не то что пластмассовых соловьёв.
В углу стояли лыжи. Настоящие, не самодельные, какие делал зимой Серёжка, и на которых мы катались с горки. Большие. На загнутых носках лыж, покрытых жёлтым лаком, в синеватом кружке, красовался полосатый уссурийский тигр. Тут же продавались и крепления к лыжам - мягкие и по-лужёсткие. Мы-то свои крепления-юксы делали из сыромятины самодель-ной, а тут - фабричные! А ещё - палочки деревянные. Только палочки - ба-ловство, мы и без них прекрасно обходились. В крайнем случае - можно было и самодельные сварганить, из ошкуренной пихты или из черёмухи.
Но всё это нас интересовало постольку-поскольку... Взоры наши приклеили немудрящие рыболовные снасти. А их-то как раз было меньше всего. На витрине хаотично расположились пара мотков желтоватой лески-жилки, на мотовильце - капроновые нити, потускневшие от времени изогнутые латунные блёсны-дорожки с крупными тройниками, на рогульке - жерлица.
А ещё - крючки! Вот они-то и нужны были нам. Выбор крючков, к сожалению, был невелик. Крупные - на язей да щук и мелкие - заглотыши. Крупные крючки лежали в продолговатой коробке. Заглотыши были расфасованы в целлофановые махонькие пакетики по десятку. И стоил такой пакетик - сорок копеек. А вот на чебака с карасём крючков тут не оказалось. Ладно, хоть заглотышей на гольянов да пескарей набрать можно. Мы взяли по пакетику. Каждый. Даже разочарованный Хом - заглотыши, хотя гольяны для него уже были детской забавой.
От раймага вниз спускалась пыльная дорога, ведущая на плотину. Ещё одна достопримечательность Пудина.
На плотине - не только запруда, которая поднимает и держит воду до метра выше обычного, там находились лесопилка и мельница. А ещё - электростанция. Ни в Краснояре, ни в Калиновке электричества нет. Всю зиму первого и второго классов в школе мы отзанимались с керосиновыми лампами, что стояли на партах. И уроки вечерами готовили дома тоже с керосиновой лампой. Лампочку электрическую видывали лишь, когда кино привозили, да заводили на улице пахнущий бензином тарахтящий движок. Вот радости-то было, когда лампочка загоралась в зале-классе перед самым началом сеанса! А ещё - на экране можно было получать от лампочки кинопроектора тени, всячески изгибая свои руки и пальцы: гогочущих гусей, гавкающих собак, кошек, просто дули и прочую чепуху... Но это - если хорошо попросить дядю Пашу, чтобы он включил проектор вхолостую.
Перед плотиной распростёрлось продолговато-изогнутое озеро, в котором мы тут же и искупались. Вода в озере была уже совсем тёплая, не то, что в Чузике, где со дна даже в июльскую жарищу били ледяные ключи. Там долго не накупаешься, вмиг губы посинеют и начинает бить колотун. Тут же мы плескались, ныряя, брызгаясь и играя в догоняшки, должно быть, не меньше получаса. Хом с Петькой даже переплывали на ту сторону озера, а я дотянул только до середины и повернул обратно: не так уж давно я и плавать-то научился. А если точнее, то этим летом. В своём озерке, что под школьной горой в Краснояре. Всё прыгал сперва на одной ноге, отталкиваясь ото дна, булькая другой, пока не добулькался и не ушел под воду с головой. Тогда и поплыл. Как-то само собою это и получилось, я даже и не понял как. Просто поплыл и всё, по-щенячьи.
На плотине мы пробыли недолго, понаблюдав, как тут, ниже водопада удочками ловят всякую рыбу. Прямо из бурлящей круговерти. Да рыба-то всё - не чета нашим пескарям с гольянами - крупняк в основном: окуни-горбачи, чебаки - шириной в полторы ладошки. Даже подъязки проскальзывали.
- Гли-кось, какого подъязя выволок!- с завистью восторженно сказал Хом.- У нас таких мало...
- А знаете почему?- встрял Петька Беков.
- Почему?! - почти в голос поинтересовались мы.
- Папка сказывал, что это плотина рыбу дёржит. Не даёт подняться до нас...
- Эх, подвзорвать ба её!- высказался Фока Кубецкий.
- Ага,- испуганно произнёс Тимка.- Вам бы, кубекам-немекам, только ломать да взрывать всё...
- Дык всем ба польза была от этого,- оправдывался Фока-вражина, с которым мы заключили временное перемирие.- Рыбы, поди-кось у нас тада было поболе, чем тута...
Интересней всего и страшнее было стоять на нешироком мостике, где прямо под нами скатывалась по деревянным желобам коричневатая вода и падала, бурля, вниз, в пенную пучину. Я стоял и пугался одной мысли: а вдруг кто толкнёт тебя или голова закружится, да упадёшь с этого моста прямо вниз... Поди, уже никогда и не найдут тебя вовсе, утянет куда-нибудь в самую глыбь, засосёт под коряжиной или какой-нибудь доской с бревном...
А ещё на плотине всегда стоял шум от падающей воды, работающего мотора, вибрирующих жерновов мельницы, так что и голоса-то свои мы слышали совсем плохо.
-6-
Возвращаться назад мы решили не через Пудино, а минуя его, низом, мимо Копытного озера, вдоль Ольги-речки и через маслопром.
Маслопром - ещё одно интересное место для нас, пацанвы. А знаете почему?! Ни за что не догадаетесь! Сказать?! Так и быть, открою тайну. На маслозаводе, куда свозили из ближних деревень молоко и сметану, сбивали масло. Ну, это-то всем понятно. Сбитое масло формовали в жёлтые брикеты и самолётом отправляли в Томск. А помимо масла... помимо масла там из обратного обезжиренного творога делали... казеин! Улавливаете?! Казеин! Да это же...! Да за него можно что хочешь выменять? “А для чего?”- скажете вы. Ну и чудные! Да всякий пацан знал, что казеин хорошо горит, а ещё лучше - тлеет. А стало быть, он поинтереснее всякого пороха или головок серных спичек.
– Ну, и что дальше? А дальше то, что если начинить пустую гильзу ружейного патрона кусочками казеина да поджечь его, а пока этот казеин потихоньку шает в патроне, забить патрон до половины в спиленную чурку и подождать некоторое время - так жахнет!!! Патрон этот летит будто пуля или снаряд какой! Метров на сто, поди-кось! Не всякий раз потом его и отыщешь-то! Иногда и вовсе запросто разорвать даже может. Так-то...
Ладно, помимо прочего, казеином этим можно даже рыбу глушить. Только тут надо найти пустую бутылку. Опять же натолкать вовнутрь бутылки через узкое горлышко казеина, поджечь его, а горлышко туго забить пробкой. И успеть бросить эту бутылку в воду... Лучше в омут, где поглыбже. Ну, а дальше - ясное дело - собирай себе на здоровье всякую рыбу. Может даже и щук с язями... Правда, никто из нас, пацанов, пока ещё рыбу таким образом не добывал, но от взрослых слыхивали. Вот вам и казеин - что делают на маслозаводе из обезжиренного творога!
В маслопроме - одно большое деревянное здание да несколько поме-щений, стоящих отдельно. Всё это обнесено широкой тесовой оградой. Ну, ограда-то нам не преграда. Нашли лаз с оторванной доской снизу. Проникли на территорию маслозавода. Запашок тут, я вам скажу, пошибчее, чем у нас на молоканке. Кислятина, одним словом... Казеиновый “цех” находился на отшибе - небольшая сараюшка, никем и не охраняемая. А там - на полках, на мелких металлических листах лежали и сушились белые творожные кусочки... Ну и казеин... Набрали, на всякий случай, побольше, какие посуше, и - тикать, пока не засекли. Уже за маслопромовской оградой пробовали спичками поджечь. Этот ворованный казеин загораться ни в какую не хотел. Ну, и куда его теперь?!
- Должно, недосушенный,- высказал предположение Кузя Попов.
- Может, его ещё дома посушить, на печке,- сказал я.
- Вряд ли...- многозначительно произнес Хом.- Однако, его где-нить в городе доделывают. И плавят. А уже из растопленного отливают всякие игрушки. Куклы там разные, уток, попугаев, погремушки...
- И чё теперя с ним делать будем?- спросил Тимка.
- Выкрасить да выбросить, - хихикнул Фока.
- Ага, краску на него ишо тратить... - буркнул Кузя Попов.
И мы безо всякого сожаления опростали наши карманы от бесполезного казеинового сырья.
Облом случился и на порту. Так манившие нас метеошары, оказались недоступными. Сколь ни пытались мы просунуть сквозь узкую дырочку проволочный крючок, намотать на него шар оказалось непросто. К тому же, нас опять шуганул от окошка бдительный страж.
Зато в Калиновке мы попали на омут. Не омут - прям омутище! Куда там всем нашим красноярским до него... Метров в сто, наверное, шириной. Или даже поболее будет. И глубина... Прямо от берега, с нырялки, едва дна доставали, а ближе к середине - никому и не удавалось.
Так вот, накупались мы там до посинения. В догонялки играли. И прыгали с качающейся широкой доски-нырялки. Один раз я даже сорвался с неё и плюхнулся прямо на брюхо. Весь живот отбил до красноты. А Фока-гад смеялся надо мной. Но главное - я насмелился и переплыл тот омут. Туда и обратно. Сам! Фока - и то струсил, а я поплыл. Сперва думал только до середины доплыть, а потом и дальше поплыл. Правда, Хом с Сашкой, нашим новым знакомым, по бокам плыли. Вроде, и не страшно вовсе было. Отдохнул только раза два на спине, набрав по совету Хома в себя воздуха побольше. А на той стороне омута - песчаный нанос, бугор такой. И песок - чистый-пречистый! Белый-белый! И горячий! Позагорали на нём. Хорошо, что папка не увидал, как я переплывал омут.
- 7 -
А от папки-то мне и без того досталось. За то, что самовольно, без спросу ушли.
Нехорошее предчувствие у меня возникало всю обратную дорогу. Ну, просто, будто кто там нашептывал мне изнутри: “Ох, и попадёт тебе, Витька, за самоволку!”
Петькин картуз мы нашли на земле, свалился с дерева. Или кто его нарочно сбросил. Весь в грязи и коровьем дерьме. Хотя и подсохший маленько. Петька его даже на голову надевать не стал. В руках так всю дорогу и нёс. А вот змеи в том месте, где её бросили, не оказалось. Видать, птица какая утащила. Может, ворона. Или коршун какой. А, может сова. Только я где-то слыхал, что совы охотятся лишь ночью, а днём спят.
Со взгорка, между второй и первой сланями, показались дома нашего Краснояра. Солнышко уже далеко в сторону Ляхова переместилось. И уже к земле припадало.
От Краснояра, оставляя шлейф пыли и сизоватого дыма, дребезжа и натужно ревя, двигался нам навстречу мотоциклист. В Краснояре мотоцикла ещё ни у кого не было. Только велик с моторчиком - и то у одного Вовки-Кирьяна.
Мотоциклистом оказался... мой дядя Толя. На новеньком мотоцикле-козле. Приезжал брату, папке моему, стало быть, похвалиться. Купил он его совсем недавно. Да и что это за расстояние в двенадцать километров для мотоцикла?! Поди, и получаса не едет! Не то, что мы, пёхом: однако, из Пудина уже часа три добираемся.
Мотоцикл был не таким уж и большим, но новым. Блестел, как глянцевые бока у дяди Толиного баяна. У дяди Толи и баян есть. Не то, что у нашего папки - гармошка да велик.
И гармошку, и велик папка мне лишь нынешним летом брать разре-шил. И то лишь со спросу.
А недавно, уж как так получилось?! Катались мы на великах с Тимкой. Тимке купили новенький “подросток”. Ну, а я на взрослом гонял. Разогнались мы с ним наперегонки. Я его, конечно, доканал. Да так брякнулся в какую-то канаву, что у велика что-то хрустнуло. И сам я весь ободрался. Велик тот пришлось вести до дома в руках. Оказалось - я сломал раму. Переломилась у основания. Замазали мы с Тимкой перелом грязью, чтобы папка не заметил. Куда там... Ох и поматерился же папка!!! Он-то ездил на том велике уже лет десять - и ничего, а я сразу же и сломал. Он говорит, что сломя голову, постоянно крутя педали, только дураки одни ездят. Сам-то он крутанёт раза три-четыре, и катит, крутанёт - и катит. Так и ездит, не спеша. А мне так не интересно. На то ведь и велик, чтобы на нём гонять. Снял папка тогда колесо (сперва думал, что я ось сломал), а когда увидал сломанную раму - так шарахнул мне тем колесом по кумполу, что у меня тут же шишак вскочил. А папка сам испугался...
Дядя Толя тормознулся перед нами. Посмотрел на нас, горделиво восседая, будто на хорошем жеребце:
- Ну, как мой конь?!- заулыбался он.
- Здоровски!!!- завосхищались мы все.
- За двадцать минут от Пудина доехал,- похвалился он. - А по хорошей дороге можно и побыстрее.... А вы-то где были? Дома потеряли тебя совсем. Уже везде обыскались. В Пудино, что ли, ходили?
- Но-о... - потупился я.
- Что-то я вас там не видел... Ну-ну, идите домой. А тебе отец уже гостинец приготовил,- интригующе произнес он и поехал дальше.
От такой вести у меня сразу настроение испортилось. Хуже, чем от встречи со змеёй. Знаем, какой гостинец. Догадываюсь... Ладно, если ремнём дело обойдётся. А то может опять шандарахнуть тем, что под руку попадётся... С него станется. Про матерки уж и говорить не приходится. Тут папка по всякому может: и по-русски, и по-своему – по-болгарски да молдавански.
- Явился - не запылился! - с издёвкой начал отец. - Где был?!
Тут же и мама с бабушкой. И брат с сёстрами.
- Мы все глаза уж проглядели, обыскались везде,- осуждающе заговорила мама.
- Где вас только черти носют...- буркнула бабушка.- Дома им никак не сидится.
- Где был?... - извергая потоки трёхэтажных матов, налегал отец.
- В Пудино ходили...
- Щас я те покажу Пудино!... Я те дам Пудино! Будешь сидеть у меня на цепи, как Борзик! Раз тебе дома места не хватает... Я тебе покажу и Пудино, и Кулики, и Парабель с Томском!...
Мне сделалось тоскливо-тоскливо. И обидно до невыразимости. К тому же голова разболелась, просто до рвоты... Будто папка опять меня по ней звезданул.
- Иди, поешь,- сказала бабушка,- голодный целый день.
- Не хочу я есть,- с комом в горле и со слезами выбежал я в ограду, а затем - в избушку, где варили свиньям и курам корм.
Закрылся на крючок. Есть хотелось, будто я не ел дня три. Слёзы обиды душили меня: ну, чего такого я натворил?! Ну, сходили всего лишь в Пудино. Без спроса. Зато сколько всего там насмотрелись... Здесь бы и за всё лето столько не увидали... Вот вырасту большой... Или нет. Пусть лучше умру. Прямо сейчас, здесь, от голода. И не открою им никогда... Ни за что... Пусть и не просят даже...
И так захотелось умереть. Чтобы они все потом жалели меня и плака-ли...
Моё одинокое затворничество длилось не так уж долго. Может с пол-часа, может чуть больше. Пару раз уже стучались мама и бабушка. Но я упорно не открывал.
Из ограды нашего дома стали доноситься какие-то оживленные возгласы, меня не касающиеся. Я различал слова “Пожар!” и “Где-то горит!” Любопытство взяло верх. Я покинул свою келью и надутый от обиды и головной боли вышел во двор, а оттуда на улицу.
Со всех близлежащих домов, уже повысыпал разновозрастный люд. Все показывали и смотрели на север: в стороне Пудина, в полнеба полыха-ло зарево. Там, откуда мы совсем недавно вернулись. Зарево - явного пожара. Что горит? Где горит?!
Как выяснилось вскоре, в Пудино горел новый клуб, где мы были всего несколько часов назад.... Доигралась-таки ребятня со спичками... Сгорел подчистую.
Обида, как известно, сглаживается, затухает и проходит. И умирать вовсе уже не хочется спустя некоторое время. Тем более, когда у тебя вся жизнь ещё впереди. И с отцом мы помирились, не говоря уже про маму и бабушку.
С той поры минуло уже более пятидесяти лет.
Может, и не совсем происходило всё так, как я тут рассказал.
Может, я кое-что здесь перемешал и чуть-чуть сместил во времени?
Назад |