Эту высотку, когда она строилась, целый месяц охранял Артем Шубин. Перед тем как объявиться в универе, Артем по ошибке год проучился в институте искусств, причем на театральном факультете. Несостоявшийся актер оформился сторожем сразу на трех объектах. Дело было простое. Сюда Артем приходил, когда монтажники заканчивали работу, и исчезал вслед за ними. А ранним утром, незадолго до их появления, он опять был на месте. Лафа закончилась вместе с первой ночной проверкой, когда удивленные проверяльщики долго бродили по стройке, подавая голос и заглядывая за углы, но сторожа так и не отыскали. Артистизм и смекалку Шубина грубые люди не оценили. А Почивалов считал, что шубинская история с тех пор навсегда подмочила репутацию высотки.
Площадь была немноголюдна. На фоне борцов за власть Советов, перебегая от одной скульптурной группы к другой, фотографировались восторженные китайцы. Старший Почивалов, рискуя попасть в кадр, вскинул голову и в упор разглядел знаменосца на пьедестале. И то, давненько они не виделись. Буденовка, шинель – все как положено, однако сам пьедестал был в плачевном состоянии, его от развала удерживали только железные скрепы. Плитка облицовочная потрескалась, раскрошилась, кое-где и вовсе отлетела. Зато знамя в руке боец держал уверенно. Оно, по мнению Андрея Васильевича, развернулось даже шире, чем раньше.
Сбоку от площади и чуть ниже с размахом поднималась стройка.
– Храм будет. Православный. Самый большой в городе, – сообщил Васька. И с ухмылкой добавил: – Полагают, что лучшего места нет.
– Правильно полагают, – одобрил отец.
Они подошли ближе.
– Выбрать место для храма – не шутка. Если возвести его на окраине, Бог не сразу заметит. И потом, Бога надо подманивать. А для этого центр подходит как нельзя кстати.
– А как тебе такое соседство? – Васька показал рукой на знаменосца.
– Нормальное соседство.
– Да ведь этот, с флагом, до мозга костей атеист! Что получится, если Бог поселится рядом с богоборцем?
Отношения с небесными силами у самого Андрея Васильевича были не очень проясненными, однако он сказал рассудительно:
– Ничего особенного здесь нет. Как раз все по науке: единство и борьба противоположностей.
– Ты уверен, что им надо бороться?
– Конечно. Почему бы им не побороться? Это Бога слегка отвлечет. Плохо, когда он вовсе бросает людей: мол, вытворяйте без меня что хотите; однако и хорошего мало, когда лезет сверху во все дела... Но где же каменщики? Я не слышу шума работ!
– Шума здесь давно не слышно. Здесь шумят редко и непредсказуемо.
Оказалось, что деньги на возведение храма периодически иссякают, и вслед за ними пропадают и каменщики. Вот и сейчас, в разгар рабочего дня, стройка была мертва. Лишь одинокий сварщик, закрыв лицо щитком, вязал арматуру.
Береговую кромку очистили от судов, и с прогулочной зоны открылась водная гладь. Почиваловы степенно продефилировали по набережной. Два юрких буксира вели неповоротливый контейнеровоз к Дальзаводу. Контейнеры на нем высились в несколько ярусов.
– В одном из цехов гаечными ключами взялись свинчивать японские легковушки, – охотно пояснил Васька. – Называется: крупноузловая сборка.
– Во как!
– Мы теперь еще и автомобилестроители – ты не знал?
Праздные, как китайцы, Почиваловы несколько раз сфотографировались и вернулись домой.
Дома поужинали.
– Как тебе город? – спросил Васька, насытившись и оглаживая бороду.
– В целом – ничего.
– А не в целом?
– Сильно дальневосточный этот ваш Владивосток. Много денег надо, чтобы сюда добраться.
– Прямо в точку! – важно согласился сын. – Но мы и должны быть далеко. Это ведь мы к вам в Сибирь каждые сутки темную ночь засылаем. Чтоб спали крепко и никакими мыслями себя не тревожили. А еще какие впечатления? Поделись самыми первыми.
Андрей Васильевич ответил не сразу.
Владивостока, увиденного сегодня, Почивалов почти не знал. Прежние улицы были не совсем те. В памяти всплывали одни здания, а взгляд вместо них натыкался на дурацкие многогранники сверкающих стеклом банков. А еще на тонкие и закрученные кокетливые высотки непонятного назначения, на многоэтажные спальные кварталы с желто-оранжевым отливом, окна и лоджии которых издали смахивали на мелкие пчелиные соты. Его прошлое потерялось среди современного великолепия. Даже знакомые строения или резко поменяли облицовку, или на их первых этажах были совершенно другие магазины с яркой и назойливой рекламой. Малюсенькая церквушка, ютившаяся когда-то слева, на подъеме от Дальпресса к Первой речке, теперь исчезла. Зато множество солидных и новеньких храмов выросло в других местах. То ли богатство и блеск поднимали православие, то ли наоборот.
– Улицы похорошели, – сказал наконец Андрей Васильевич. – И порядка, я вижу, стало больше.
– Порядка? Вот с порядком ты – пальцем в небо! Это тебе с непривычки показалось.
Андрей Васильевич отправился в ванную, напустил в таз теплой воды и, усевшись на унитазе, принялся мыть ноги.
Васька возник в проеме двери.
– На самом деле у нас жуткий бардак.
– Не говори ерунды! Я никакого бардака не заметил.
– Как бы ты его мог заметить? Мы любому, кто приезжает из Сибири, глаза мигом запорошим – это запросто. Взять хотя бы мост на Русский. Тебе даже невозможно представить, какой тарарам поднялся перед его строительством. Доходило чуть ли не до драки!
– А что с мостом? Мне он понравился.
– Я ж говорю, ты не знаешь всего. Ты не знаешь, как оно было! Депутаты у нас такие матерые жулики, сами себя могут обчистить до нитки – и не охнут! Одни кричат: мост нужен – перспективы, то-се. Другие про отмывание денег и путь в никуда – ага, как будто они против того, чтобы отмывать. Газетенки наперебой масла в огонь подливали! В одной подсчитали, сколько перепало бы каждому жителю Приморья, если бы все деньги, что на него отвалили, поделить. Все не все, но я бы взял наличными. Запросто! Вместо какой-нибудь ванты. Там этих вант штук сто, одна бы роли не сыграла. Мне бы этих денег года на полтора хватило... Наших местных журналюг следует удавить: растравили своими подсчетами.
– Однако ж не стали делить – построили!
– Построили... Но и сейчас в краевом Совете до благолепия далеко. Все только и делают, что по разным поводам собачатся. Представь: каждый своей правотой оппонентов по башке лупит.
– Я против, чтобы по башке. Это неразумно.
– А как у вас?
– У нас такого нет, у нас один человек за всех думает. – старший Почивалов вытер ноги. – Очень удобно.
– Везет вам.
– А то! Но, честно сказать, наша область тоже не может идти от победы к победе. Иногда случаются и поражения.
– Без поражений нельзя, они чертовски закаляют. Я вам завидую. Вы, значит, из тех битых, за которых двух небитых дают.
– Никто за нас ничего не дает! – Андрей Васильевич босой прошлепал в комнату, сел на диван и вытянул ступни. – Никто. Ничего. Живем сами, как умеем. А почему ты с матерью так?
– Как?
– Ну... жалуется она.
– По-другому нельзя. У тебя, говорит, цели нет. Задолбала своей целью. Какая у жизни может быть цель? Только сама жизнь – и все тут! Ты, говорит, постоянно мне мешаешь. И что из того, если так? Не будешь никому мешать – никто и не заметит, что ты вообще есть.
– Да разве это нормально – мешать?
– Конечно, нормально! Ты разве никому не мешаешь?
– Никому.
– А подумать если?
Андрей Васильевич подумал.
– Ну, может, владельцу нашей лесопилки. И еще одному майору, эмчеэсовцу. А больше – никому.
– Вот! Ты мне про единство и борьбу говорил, а сам – физику помнишь? Если взять любое тело и ничем на него не действовать – мол, тело это всем и каждому до лампочки – что по физике будет? Оно или в отключке, или тащится прямолинейно и равномерно – мертво, короче. А когда помехи в виде трения, возникает жизнь, работа.
– Завернул, однако!
– Так что все правильно: я матери мешаю, а она – мне. Только ты скажи ей: пусть слишком часто ко мне не лезет. Я куртку хочу купить, а она и тут со своими советами: в старой, мол, еще ходить можно! Я сам знаю, в чем мне ходить.
Смотрели новости по интернету, затем разбрелись спать.
Утром сынок спросил:
– Куда сегодня отправимся?
Андрей Васильевич, почистивший зубы и ополоснувший лицо холодной водичкой, бодро откликнулся:
– Куда скажешь.
Дитя поскребло затылок:
– Знать бы мне самому, куда я скажу...
Человек, прилетающий в гости, обречен на внимание. С ним надо что-то делать. Даже Васька, невеликий специалист по приему гостей, понял это.
Прежде всего, чтобы гость остался доволен, его надо кормить. И кормить хорошо. Лапша «роллтон», разваренная за пять минут, тут не годится. Лапшу «роллтон» можно есть самому, когда гость уберется туда, откуда прибыл. А до этого надо забыть про «роллтон». При отсутствии навыков или желания торчать у плиты на выручку приходят пельмени, 183 рубля за пакет. Через неделю, когда они уже осточертят до того, что в рот не лезут, полезно перейти на вареники. Пельмени и вареники можно чередовать кашами и отварной рыбой: она готовится быстро. Насытив гостя рыбой, надо водить его по городу и показывать всякие интересные места. Желательно про эти места что-нибудь рассказывать. А затем, когда гость совершенно освоится и начнет предлагать: хочу туда, хочу сюда, – не перечить. Даже если вам лень куда-то тащиться – стиснуть зубы и молчать. Он гость. Вы сами его к себе зазвали.
– Начнем с музеев, – объявил сын. – Освежим в твоей памяти, откуда что началось. Без истории никак.
– С какой стати мне что-то освежать?
– Окультуривать тебя надо, отец.
– Не надо меня окультуривать. Я, может, аттракционы какие-нибудь хочу посетить. На колесе обозрения покрутиться.
– Дома у себя крутиться будешь. У нас колесо зимой не работает. И потом, зачем тебе колесо? Тебе лесопилки мало? Скажи, а ты правда университет заканчивал или мать врет?
– Заканчивал. Диплом в комоде лежит.
– Ну, если в комоде... А у нас первым пунктом Владивостокская крепость.
Позавтракали хоть и не «роллтоном», но без лишних изысков. Андрей Васильевич соорудил пару бутербродов с сыром, налил кофе. Сынок жевал рисовую кашку.
В одиннадцать оба выбрались на остановку, сели в автобус 55-го маршрута и покатили в центр. Но до центра не доехали. Когда проезжали мимо университета, Андрей Васильевич заволновался и скомандовал: на выход!
– И зачем мы сюда? – Васька был недоволен.
– Надо.
Перед учебным корпусом – частокол ограды, ее раньше не было.
Почивалов постоял у решетки, потрогал холодные прутья. Твердая сталь словно отделяла его от событий многолетней давности. Вот там, прямо перед лестницей, их с другом, вчерашних десятиклассников, высадил таксист, достал из багажника тощие чемоданишки. «Все, приехали, –решительно произнес тогда Колька. – Пошли узнавать, где тут приемная комиссия!» Отсюда начался кусок жизни длиною в двенадцать лет.
Андрей Васильевич перевел взгляд на окна. На втором и третьем этажах находились аудитории. Там студенты записывали лекции, сдавали зачеты и экзамены. Там была его молодость.
– О чем задумался? – окликнул его Васька. –Хочешь, пройдем внутрь, посмотрим.
– Нет, туда мы не пойдем, не хочу, – запаниковал Андрей Васильевич. – Давай лучше прогуляемся до общежития. Здесь рядом, пять минут.
Короткой дорогой, по которой юный Почивалов бегал на занятия и обратно, отправились до общежития на Пограничной.
– Мы легко жили, – заговорил отец слегка вибрирующим голосом. – Можно было запросто зай-ти в любую комнату, поболтать часок, поприкалываться над кем-нибудь из преподавателей. А если к девчонкам – они чем-нибудь вкусным угощали... Зимой все держали авоськи с продуктами за окном, чаще всего это были домашние гостинцы. А этажом ниже обитали вредные правоведки. Костя Дрозд раза два утаскивал у них авоськи: зацепит из нашего окна крючком и – дерг вверх! Они потом высунутся наружу, шарят глазами по асфальту и изумляются: как это ветер смог сорвать и унести пирожки с мясом?!
– А теперь смотри внимательно, – прервал Васька. – Таким помнишь свое общежитие?
– Ничего себе! – пробормотал Андрей Васильевич.
Кирпичное здание обрело иную кожу. От фундамента и по самый карниз оно сияло новеньким желтым сайдингом. Вместо прежних деревянных рам стояли стеклопакеты. И авоськи на гвоздиках уже нигде не висели. Общежитие без них выглядело как обструганное.
– Не то, – выдохнул Андрей Васильевич, – совсем не то!
– Хуже, что ли?
– По-другому.
– Как видишь, ваши демоны здесь больше не живут. Пирожки с мясом теперь не утащишь, теперь у студентов холодильники. А тебе хотелось бы опять развесить авоськи?
– Оживляж не нужен. – Почивалов был подавлен.
– Что не нужно?
– Это я так...
– Нет, ты скажи: какой еще оживляж?
– В прошлом году хоронили дядюшку жены. В морге ему намазали щеки красным. Всех, кто явился в ритуальный зал проститься, жуть охватила: он лежал такой румяный – живее всех живых.
– Понятно. Пошли отсюда.
– Погоди минуту.
Вид предпоследнего окна слева на шестом этаже, своего окна (следующим было окно в умывальнике), никакой грусти не разбередил, однако Почивалов-старший нацелился в него фотоаппаратом и щелкнул, хотя не смог бы объяснить зачем.
От общежития двинулись вниз. Андрей Васильевич понемногу приходил в себя. По левую сторону Пограничная оставалась какой и была, а вот справа появилась застройка, которой Почивалов не помнил. Перед рассекающей улицу железной дорогой неожиданно возникло японское консульство. Возле ворот лениво слонялся полицейский, позевывая и держа руки за спиной. А столовка, в которую постоянно бегали вплоть до пятого курса, в вихрях времени уцелела, только называлась теперь – «Приморская закусочная».
Перемахнув через рельсы, отец и сын проследовали к Спортивной гавани.
– О, стадион «Динамо»! – воспрянул гость, увидев знакомые контуры. – Ишь ты, совсем не изменился!
– Ты бывал там?
– Сто раз! Я отлично помню футбольный «Луч», который выступал во второй лиге. Команда была так себе. Однажды приехал наш «Кузбасс» и разделал его под орех. Я, само собой, болел за земляков и ликовал после каждого гола. Так меня чуть не побили прямо на трибуне. Болельщиком быть очень непросто. Настоящий болельщик сильно рискует. Он, как монтажник-высотник, всегда над пропастью. Был случай, мы компанией пошли на игру. И Левка Кулинич с трибуны орал громче всех. И один гражданин – с виду порядочный и в шляпе – сказал: прекрати орать. И полез на него с кулаками. Мы этого гражданина легонько успокоили, и Левка ответил: «Ни за что не прекращу. Я взял билет за рубль, на рубль и ору!»
– И кто победил в той игре?
– Да разве такие пустяки упомнишь?
Владивостокская крепость, переделанная в музей, располагалась сразу за океанариумом, чуть выше. Океанариум со всей своей морской живностью возник тоже после почиваловского отъезда. В те годы, когда молодой и звонкий Андрейка вовсю наслаждался студенческой жизнью и, появляясь в знойный день на пляже, подкатывался под бок к разным девчонкам, он и вообразить не мог, что тут рядом, почти над головой, имеются какие-то оборонительные сооружения столетней давности. Приподнятый и затянутый бурьяном пятачок был запущенным и диким, сюда никто и не совался.
– Ну дела! – Почивалов не скрывал изумления. – Здесь, оказывается, когда-то пушки стояли!
– Конечно, стояли. Еще бы им не стоять!
Если сто лет назад под орудийными стволами так же загорали полуодетые барышни, враги смело могли рассчитывать на то, что наблюдатели-пушкари смотрят за горизонтом очень невнимательно. Теперь старые укрепления привели в порядок, притащили отовсюду, в том числе из дворика военного музея, опять обернувшегося лютеранской кирхой, разное оружие: пушки, самоходки. Даже длинные, словно обрубки труб, торпеды установили на подставках. В бункере – на стенах и на столах под стеклом – разместили карты, макеты, фотографии и прочую музейную атрибутику.
В Спортивной гавани была, как выяснилось из экспозиции, только незначительная часть оборонительных сооружений. Разглядывая карты, гость обнаружил, что батареи располагались и на других возвышенных местах, а дальние подходы к порту перекрывали орудия острова Русского – попробуй сунься. Башковитые люди этим занимались, не иначе. Все было учтено и просчитано. Вот как надо! Такие укрепления почиваловской лесопилке и не снились. А с него какое-то дурацкое бомбоубежище требуют. Смех!
Почиваловы выбрались из бункера и осмотрели ржавые орудия. Рядом детишки под присмотром родителей ползали по пушкам, заглядывали в стволы.
– Что ни говори, а люблю я Владивосток, – признался Андрей Васильевич, поглаживая бок торпеды.
– Владивосток все любят, только все отсюда сваливают.
– Не все. Вон сколько народу еще осталось.
– И эти свалят. Лично я, была бы возможность, купил бы домик в деревне.
– Да ну?
– Точно!
– А что, домик – это хорошо, это я одобряю. Грядки с лучком и редиской. Свежий воздух. И обязательно лес рядом. Чтобы по грибы ходить и по ягоды. У нас грибов бывает столько, что они сами дорогу перебегают. А малину дикую ты пробовал когда-нибудь? Она и сладкая, и душистая!
– Отец, я с тебя фигею! Какие грибы? Какая малина? Рож противных вокруг в тысячу раз меньше – вот что главное!
Из крепости спустились вниз и по другой, широкой лестнице поднялись к наземному обиталищу рыб и морских гадов.
– Когда достроят океанариум на Русском – если, конечно, достроят, – все рыбы отсюда переедут туда, – сообщил Васька.
Оказавшись под изумрудной аркой, Андрей Васильевич подергал полукруглую ручку двери. Дверь не поддалась. Никаких разъяснений на этот счет в виде табличек «Скоро откроемся», «Переучет» или «Санитарный день» отец и сын не нашли. Там, за дверью, в больших аквариумах молча плавали рыбы. Они рулили хвостами, плавно вписывались в повороты. Их, наверно, слегка подташнивало, оттого что океан сузился до размеров стеклянной посуды.
– Здесь и крупная живность представлена или только мелкая? – любопытный гость попытался разглядеть что-нибудь через стекло. – Из-за всякой мелочи времени терять не стоит. На камбалу или треску я в море насмотрелся. Да и сейчас в любой момент в магазине увидеть могу.
– Кто тебя интересует? Кашалоты?
– Почему кашалоты? Сельдевые и голубые акулы есть?
– Эти есть.
– Странно, почему закрыто?
– Рыбы тоже берут выходной, – сказал Васька. – У них от посетителей нервные срывы бывают, и я этому ничуть не удивляюсь.
У Васьки не каждый раз поймешь, когда он шутит, когда серьезно, а когда сгущает слегка.
Почиваловы гуляли по городу.
– Если ты откуда-нибудь уехал и двадцать четыре года потом не возвращался – все равно что и не был здесь, и впервые открываешь это место, – философствовал старший.
– И много уже успел наоткрывать?
– Много. Пешеходов, вижу, поубавилось. Когда-то они вокруг толпами ходили.
Пешеходов и впрямь было негусто. Местные жители сделали все возможное, чтобы не мозолить глаза приезжим, зато дороги не отдали никому. Сосредоточенные, они выглядывали из окон автомобилей, двумя встречными потоками снующих по асфальту. Перебежать проезжую часть в неположенном месте мог осмелиться разве что самоубийца. А по тротуарам вдоль дорог слонялись гости города. Спешить им было некуда, и они часто щелкали фотоаппаратами. В одной такой группе оживленно лопотали по-китайски. Андрей Васильевич заслушался мелодичной речью.
– Сын, женись на китаянке.
– Зачем?
– Миниатюрные они. Такая жена в твоей квартирке места займет совсем чуть-чуть. И будет подстригать тебе бороду.
– С бородой я сам управляюсь, – буркнул сын.
В три часа Почиваловы вернулись домой. По дороге купили сахара, зельца, яиц и репчатого лука.
Дома первым делом пообедали.
Андрей Васильевич освежил в памяти свои кулинарные способности. Его выдающееся блюдо – обжаренный лук с яйцами – готовилось за считаные минуты. Лук, как и прежде, старший Почивалов нарезал крупными кольцами, растительного масла не жалел. Масло громко шкворчало, над сковородкой поднимался дым. Залитое яйцами, кушанье следовало часто помешивать. Выложенное на тарелку – обильно залить кетчупом. Васька поглядывал на ухищрения родителя подозрительно и довольствовался гречневой кашей и отварной треской.
Остаток дня прошел в разговорах. Перед сном младший Почивалов добыл из интернета и показал отцу фильм о Владивостоке из серии «Орел и решка».
Звонила Людмила из больницы, спрашивала, как дела.
Ночью Почивалову приснился сон: будто он собирал трепангов, ныряя в маске и ластах у острова Рейнеке, напротив их полевой базы в два этажа. Морские огурцы шевелились, проявляя несвойственную прыть и норовя удрать, а Почивалов ловил и ловил их и совал в сетку. Сетка наполнялась быстро. Открыв глаза, удивился: за двадцать лет в Асинске ничего такого не видел. А здесь вот так дела: трепанги! Пока ему в комнатке сына снились только хорошие сны.
На следующий день из дома выбрались поздно, в первом часу. А с утра смотрели новости с Украины. На центральной площади Киева, сложенные в кучу, полыхали покрышки. В небо возносился густой черный дым. Затем на экране возникли двое с прокопченными физиономиями, огромными усами и в казацких штанах с лампасами. Они по очереди клеймили коррупцию. После казаков несколько человек спели хором. Европейские и наши каналы, показывая одно и то же, толковали события по-разному.
– Чего они хотят? – спросил Васька, с любопытством вглядываясь в гомонящих майдановцев.
Андрей Васильевич сдвинул брови, повздыхал и ответил так:
– Известно чего: свободы.
– Им ее не дают?
– Дают, но мало. Раза в три меньше, чем хочется. Поэтому и рвутся в Европу. В Европе свободы хоть ложкой ешь.
– А поют зачем?
– Ну, это совсем просто: украинцы – народ праздничный. Они любят жахнуть горилки, поплясать в хороводах и спеть задорную песню. А если в такой момент телевизионщики подъедут и включат камеры, тогда их и вовсе не остановить. Нам до украинцев далеко.
– Пусть так. Однако нужна ли мирно пасущимся европейцам Украина? Особенно когда пляшет?
– Конечно, нужна, кто б сомневался! Посмотри на Европу: до чего она скудно живет. Одни гей-парады ее немножко радуют, а больше ничего не радует. Ее зависть лютая гложет, ей бы увлечься на чужом пиру! А вот если украинцы туда придут, они сразу всех европейцев вовлекут в пляски да еще научат жечь покрышки, а это совсем другой градус веселья. Ты вспомни, как огорчилась Европа, когда украинский президент вдруг завыкобенивался и отказался подписывать с ней соглашение. Европа задохнулась от отчаянья, на ней лица не было! Европе ведь тоже хочется в хороводы.
Тем временем на возвышение вскарабкался решительный человечек и по-дирижерски замахал руками. Толпа дружно грянула: «Москаляку на гиляку! Москаляку на гиляку!»
– А вот это они зря, – осудил Андрей Васильевич. – Что за мода: все валить на москаляк? Лично я против украинцев ничего не имею, пусть пляшут, если им так приспичило. А вот от нас теперь МЧС не отстанет. Замордует гражданской обороной напрочь!
– Погоди, отец. Я как-то связи не улавливаю: вас-то с какой стати должны замордовать?
– Чего тут непонятного? Когда украинцы гуляют, остальным приходится изо всех сил заниматься гражданской обороной. Никуда не денешься!
После новостей Андрей Васильевич позвонил в Асинск. Короткий разговор с женой смахивал на разговор двух разведчиков.
– Меня с работы не искали?
– Нет.
– А кто-нибудь интересовался?
– Нет.
– Дома все в порядке?
– Да.
Выйдя на улицу, Почиваловы начали с того, что завернули к киоску, где продавали горячие пянсе, которые Васька уже не раз нахваливал. Купили по штуке на каждого.
– Ай да корейцы! – Андрей Васильевич прищелкнул языком. – Вот что, оказывается, можно сварганить, если родной сибирский пельмень увеличить до размеров беляша!
– Ты ешь, ешь, – напутствовал Васька.
Он уже рвал зубами вареное тесто.
Внутри оказался мясной фарш, капуста, лук и умеренная доза черного перца. Андрей Васильевич осторожно пожевал, проглотил и прислушался к себе.
– Годится. Совсем не остро. Я от корейцев получал сюрпризы и похлеще! Летом после второго курса отправились мы с Ванькой Медведевым к нему в Находку, решили там немножко подзаработать. Нашли подходящую контору и целый месяц строили насосную станцию. Я в бригаде числился плотником-бетонщиком. А когда выдали деньги, купили водки. А на закуску взяли на рынке у кореянки одной капусту с красным перцем. Ванька уговорил: мол, обязательно надо что-нибудь восточное употребить. Пошутил, поганец. Ну, накрыли стол, выпили по рюмашке. И после водки я эту чертову капустку в рот затолкал. Целую ложку! А когда начал ее жевать – мне захотелось тут же, немедля, водкой запить! Водка по сравнению с капустой показалась чем-то типа газировки. А это разве корейский продукт? Почти не жжет!
На обратном пути Почиваловы взяли аж четыре пянсе.
А пока, покончив с едой, отец и сын на Некрасовской сели в автобус № 15 и поехали к фуникулеру. Там взобрались на смотровую площадку и оглядели раскинувшуюся под ними панораму города. Отсюда все казалось таким же, как и двадцать четыре года назад: та же бухта, не изменившая своих очертаний, те же корабли у причалов. Новостройки сверху выделялись не слишком, если не считать Золотого моста на мыс Чуркин. Мост возвышался ярким признаком другого времени.
– Раньше на Чуркин ходили паромы и катера.
– Было такое. Их недавно отменили.
– Когда-то мы с мамой одну из квартир снимали на Чуркине. И организация, где я работал, тоже была на Чуркине. А твой садик находился на этой стороне. После работы я бежал на катер, переезжал, забирал тебя из садика, и опять же катером мы возвращались обратно. И вот как-то вечером едем в забитом под завязку катере, люди в проходах теснятся. Мне, как отцу с ребенком, уступили сидячее место. Народ уставший, тишина гробовая. И в этой тишине ты звонким голосом произносишь: «Папа, приедем домой – пописаем, да?» До сих пор не понимаю, как этот катер от хохота не перевернулся!
Бородатый сын скривил рот:
– Нашел о чем вспоминать. Давай я тебя сфотографирую.
Затем Василий сказал, что на четвертом этаже федерального университета есть музей. Пойдем? Пойдем!
Экспозиция Почивалову-старшему поначалу не понравилась. Они попали в зал, где главной оказалась выставка ярких картин. Неизвестная сибирскому гостю двадцатидвухлетняя художница-армянка вывесила три десятка работ. Все человеческие фигуры были намалеваны красной краской да еще и чудовищно уродливы.
– Красные физиономии – это пусть, это реализм, – высказал свои соображения Андрей Васильевич. – Но руки. Ты посмотри на эти руки! Это разве руки?
– Руки – это условности.
– Условности? А как такими мелкими условностями что-нибудь держать?
– Отец, ты ничего не понимаешь, – ярился младший Почивалов. – Внутреннее зрение у каждого художника разное. Если эта девчонка так представляет мир, это ее право. Ты видел полотно Луки Джордано «Борьба Иакова с ангелом»?
– Не видел.
– И я не видел. А Леон Макс видел и сказал: посмотрите на пальцы ангела, какие они грязные. Вообрази – ангел с грязными пальцами!
– Кто такой Леон Макс?
– Откуда я знаю? Но ангел – с грязными пальцами!
– Как думаешь, мог бы я такими тараканьими лапками взять брус десять на десять, длиной три метра и оттащить его в штабель?
– Опять ты про руки! Ты и «Джоконду» будешь оценивать с позиции своей лесопилки?
– А что, Джоконда – крепкая женщина.
Андрей Васильевич был не силен в живописи. И когда Васька начал то подходить к картинам, то отходить от них, щуря глаза и поворачивая голову набок, он принялся проделывать то же самое. Ему пришлось изрядно поработать ногами, прежде чем стало казаться, что в красных рожах есть что-то значительное.
Они с сыном так увлеклись, что одна смотрительница в зале шепнула с уважением другой:
– Сразу видно: знатоки.
Значительное Андрей Васильевич понял по-своему: пусть у нас тараканьи лапки – а мы вот живем и никому ничем не обязаны! Он даже испытал благодарность к художнице, но Васька прозревал иное.
– Ты подтекст улавливай, – внушал он, водя ладонью вокруг картины. – Тут все дело в подтексте. Красный цвет – цвет тревоги. Персонажи здесь как бы перекручены мясорубкой жизни. Они как бы фарш. Чем бы ни занимались: учебой, работой – все бессмысленно.
– Что значит «бессмысленно»? – сопротивлялся отец. – Во всем есть смысл, и на все есть план – дневной, месячный, квартальный...
– При чем тут план? Посмотри: уроды они, уроды!
Почивалов всматривался. И впрямь, уроды. Вот этому, с огромной перекошенной физиономией, Андрей Васильевич гвоздя бы не доверил забить. Васька все щурился, покачивал головой, и Андрей Васильевич понял, что за те четверть века, что он не жил во Владивостоке, что-то им безнадежно упущено. Раньше бы он любой подтекст уловил в два счета, а теперь – нет, годы не те.
Они еще долго крутились возле каждой картины, прежде чем покинуть четвертый этаж.
– Живопись не стоит на месте, – втолковывал Васька, когда они спускались по лестнице, – и то, что мы с тобой видели, уже вчерашний день. Развитие местной живописи далеко продвинулось. Наш художественный критик Лобычев утверждает: в данный момент актуально рисовать, чтоб тебе понятней было, зеленые рожи в крапинку.
– Жаль, мы на такую выставку не попали, – проворчал Андрей Васильевич. – Может, там подтекста больше.
– Скажите, уважаемая, – обратился младший Почивалов к вахтерше на входе, – почему экспозиция так бедна? В прошлом году была разно-
образней.
Скучающая старушка охотно объяснила, что все, что здесь есть: и экспонаты, и персонал – через неделю-другую переезжает на остров Русский, поэтому часть экспозиции упакована и подготовлена к отправке.
– Жили, жили... И вот – на остров, – добавила с осуждением. – Как японцы какие-нибудь, прости господи.
Выбрались к остановке.
– Куда теперь? – спросил сынок.
– На оперный театр хочу поближе взглянуть.
– Тогда поехали.
Площадь была немноголюдна. На фоне борцов за власть Советов, перебегая от одной скульптурной группы к другой, фотографировались восторженные китайцы. Старший Почивалов, рискуя попасть в кадр, вскинул голову и в упор разглядел знаменосца на пьедестале. И то, давненько они не виделись. Буденовка, шинель – все как положено, однако сам пьедестал был в плачевном состоянии, его от развала удерживали только железные скрепы. Плитка облицовочная потрескалась, раскрошилась, кое-где и вовсе отлетела. Зато знамя в руке боец держал уверенно. Оно, по мнению Андрея Васильевича, развернулось даже шире, чем раньше.
Сбоку от площади и чуть ниже с размахом поднималась стройка.
– Храм будет. Православный. Самый большой в городе, – сообщил Васька. И с ухмылкой добавил: – Полагают, что лучшего места нет.
– Правильно полагают, – одобрил отец.
Они подошли ближе.
– Выбрать место для храма – не шутка. Если возвести его на окраине, Бог не сразу заметит. И потом, Бога надо подманивать. А для этого центр подходит как нельзя кстати.
– А как тебе такое соседство? – Васька показал рукой на знаменосца.
– Нормальное соседство.
– Да ведь этот, с флагом, до мозга костей атеист! Что получится, если Бог поселится рядом с богоборцем?
Отношения с небесными силами у самого Андрея Васильевича были не очень проясненными, однако он сказал рассудительно:
– Ничего особенного здесь нет. Как раз все по науке: единство и борьба противоположностей.
– Ты уверен, что им надо бороться?
– Конечно. Почему бы им не побороться? Это Бога слегка отвлечет. Плохо, когда он вовсе бросает людей: мол, вытворяйте без меня что хотите; однако и хорошего мало, когда лезет сверху во все дела... Но где же каменщики? Я не слышу шума работ!
– Шума здесь давно не слышно. Здесь шумят редко и непредсказуемо.
Оказалось, что деньги на возведение храма периодически иссякают, и вслед за ними пропадают и каменщики. Вот и сейчас, в разгар рабочего дня, стройка была мертва. Лишь одинокий сварщик, закрыв лицо щитком, вязал арматуру.
Береговую кромку очистили от судов, и с прогулочной зоны открылась водная гладь. Почиваловы степенно продефилировали по набережной. Два юрких буксира вели неповоротливый контейнеровоз к Дальзаводу. Контейнеры на нем высились в несколько ярусов.
– В одном из цехов гаечными ключами взялись свинчивать японские легковушки, – охотно пояснил Васька. – Называется: крупноузловая сборка.
– Во как!
– Мы теперь еще и автомобилестроители – ты не знал?
Праздные, как китайцы, Почиваловы несколько раз сфотографировались и вернулись домой.
Дома поужинали.
– Как тебе город? – спросил Васька, насытившись и оглаживая бороду.
– В целом – ничего.
– А не в целом?
– Сильно дальневосточный этот ваш Владивосток. Много денег надо, чтобы сюда добраться.
– Прямо в точку! – важно согласился сын. – Но мы и должны быть далеко. Это ведь мы к вам в Сибирь каждые сутки темную ночь засылаем. Чтоб спали крепко и никакими мыслями себя не тревожили. А еще какие впечатления? Поделись самыми первыми.
Андрей Васильевич ответил не сразу.
Владивостока, увиденного сегодня, Почивалов почти не знал. Прежние улицы были не совсем те. В памяти всплывали одни здания, а взгляд вместо них натыкался на дурацкие многогранники сверкающих стеклом банков. А еще на тонкие и закрученные кокетливые высотки непонятного назначения, на многоэтажные спальные кварталы с желто-оранжевым отливом, окна и лоджии которых издали смахивали на мелкие пчелиные соты. Его прошлое потерялось среди современного великолепия. Даже знакомые строения или резко поменяли облицовку, или на их первых этажах были совершенно другие магазины с яркой и назойливой рекламой. Малюсенькая церквушка, ютившаяся когда-то слева, на подъеме от Дальпресса к Первой речке, теперь исчезла. Зато множество солидных и новеньких храмов выросло в других местах. То ли богатство и блеск поднимали православие, то ли наоборот.
– Улицы похорошели, – сказал наконец Андрей Васильевич. – И порядка, я вижу, стало больше.
– Порядка? Вот с порядком ты – пальцем в небо! Это тебе с непривычки показалось.
Андрей Васильевич отправился в ванную, напустил в таз теплой воды и, усевшись на унитазе, принялся мыть ноги.
Васька возник в проеме двери.
– На самом деле у нас жуткий бардак.
– Не говори ерунды! Я никакого бардака не заметил.
– Как бы ты его мог заметить? Мы любому, кто приезжает из Сибири, глаза мигом запорошим – это запросто. Взять хотя бы мост на Русский. Тебе даже невозможно представить, какой тарарам поднялся перед его строительством. Доходило чуть ли не до драки!
– А что с мостом? Мне он понравился.
– Я ж говорю, ты не знаешь всего. Ты не знаешь, как оно было! Депутаты у нас такие матерые жулики, сами себя могут обчистить до нитки – и не охнут! Одни кричат: мост нужен – перспективы, то-се. Другие про отмывание денег и путь в никуда – ага, как будто они против того, чтобы отмывать. Газетенки наперебой масла в огонь подливали! В одной подсчитали, сколько перепало бы каждому жителю Приморья, если бы все деньги, что на него отвалили, поделить. Все не все, но я бы взял наличными. Запросто! Вместо какой-нибудь ванты. Там этих вант штук сто, одна бы роли не сыграла. Мне бы этих денег года на полтора хватило... Наших местных журналюг следует удавить: растравили своими подсчетами.
– Однако ж не стали делить – построили!
– Построили... Но и сейчас в краевом Совете до благолепия далеко. Все только и делают, что по разным поводам собачатся. Представь: каждый своей правотой оппонентов по башке лупит.
– Я против, чтобы по башке. Это неразумно.
– А как у вас?
– У нас такого нет, у нас один человек за всех думает. – старший Почивалов вытер ноги. – Очень удобно.
– Везет вам.
– А то! Но, честно сказать, наша область тоже не может идти от победы к победе. Иногда случаются и поражения.
– Без поражений нельзя, они чертовски закаляют. Я вам завидую. Вы, значит, из тех битых, за которых двух небитых дают.
– Никто за нас ничего не дает! – Андрей Васильевич босой прошлепал в комнату, сел на диван и вытянул ступни. – Никто. Ничего. Живем сами, как умеем. А почему ты с матерью так?
– Как?
– Ну... жалуется она.
– По-другому нельзя. У тебя, говорит, цели нет. Задолбала своей целью. Какая у жизни может быть цель? Только сама жизнь – и все тут! Ты, говорит, постоянно мне мешаешь. И что из того, если так? Не будешь никому мешать – никто и не заметит, что ты вообще есть.
– Да разве это нормально – мешать?
– Конечно, нормально! Ты разве никому не мешаешь?
– Никому.
– А подумать если?
Андрей Васильевич подумал.
– Ну, может, владельцу нашей лесопилки. И еще одному майору, эмчеэсовцу. А больше – никому.
– Вот! Ты мне про единство и борьбу говорил, а сам – физику помнишь? Если взять любое тело и ничем на него не действовать – мол, тело это всем и каждому до лампочки – что по физике будет? Оно или в отключке, или тащится прямолинейно и равномерно – мертво, короче. А когда помехи в виде трения, возникает жизнь, работа.
– Завернул, однако!
– Так что все правильно: я матери мешаю, а она – мне. Только ты скажи ей: пусть слишком часто ко мне не лезет. Я куртку хочу купить, а она и тут со своими советами: в старой, мол, еще ходить можно! Я сам знаю, в чем мне ходить.
Смотрели новости по интернету, затем разбрелись спать.
Утром сынок спросил:
– Куда сегодня отправимся?
Андрей Васильевич, почистивший зубы и ополоснувший лицо холодной водичкой, бодро откликнулся:
– Куда скажешь.
Дитя поскребло затылок:
– Знать бы мне самому, куда я скажу...
Человек, прилетающий в гости, обречен на внимание. С ним надо что-то делать. Даже Васька, невеликий специалист по приему гостей, понял это.
Прежде всего, чтобы гость остался доволен, его надо кормить. И кормить хорошо. Лапша «роллтон», разваренная за пять минут, тут не годится. Лапшу «роллтон» можно есть самому, когда гость уберется туда, откуда прибыл. А до этого надо забыть про «роллтон». При отсутствии навыков или желания торчать у плиты на выручку приходят пельмени, 183 рубля за пакет. Через неделю, когда они уже осточертят до того, что в рот не лезут, полезно перейти на вареники. Пельмени и вареники можно чередовать кашами и отварной рыбой: она готовится быстро. Насытив гостя рыбой, надо водить его по городу и показывать всякие интересные места. Желательно про эти места что-нибудь рассказывать. А затем, когда гость совершенно освоится и начнет предлагать: хочу туда, хочу сюда, – не перечить. Даже если вам лень куда-то тащиться – стиснуть зубы и молчать. Он гость. Вы сами его к себе зазвали.
– Начнем с музеев, – объявил сын. – Освежим в твоей памяти, откуда что началось. Без истории никак.
– С какой стати мне что-то освежать?
– Окультуривать тебя надо, отец.
– Не надо меня окультуривать. Я, может, аттракционы какие-нибудь хочу посетить. На колесе обозрения покрутиться.
– Дома у себя крутиться будешь. У нас колесо зимой не работает. И потом, зачем тебе колесо? Тебе лесопилки мало? Скажи, а ты правда университет заканчивал или мать врет?
– Заканчивал. Диплом в комоде лежит.
– Ну, если в комоде... А у нас первым пунктом Владивостокская крепость.
Позавтракали хоть и не «роллтоном», но без лишних изысков. Андрей Васильевич соорудил пару бутербродов с сыром, налил кофе. Сынок жевал рисовую кашку.
В одиннадцать оба выбрались на остановку, сели в автобус 55-го маршрута и покатили в центр. Но до центра не доехали. Когда проезжали мимо университета, Андрей Васильевич заволновался и скомандовал: на выход!
– И зачем мы сюда? – Васька был недоволен.
– Надо.
Перед учебным корпусом – частокол ограды, ее раньше не было.
Почивалов постоял у решетки, потрогал холодные прутья. Твердая сталь словно отделяла его от событий многолетней давности. Вот там, прямо перед лестницей, их с другом, вчерашних десятиклассников, высадил таксист, достал из багажника тощие чемоданишки. «Все, приехали, –решительно произнес тогда Колька. – Пошли узнавать, где тут приемная комиссия!» Отсюда начался кусок жизни длиною в двенадцать лет.
Андрей Васильевич перевел взгляд на окна. На втором и третьем этажах находились аудитории. Там студенты записывали лекции, сдавали зачеты и экзамены. Там была его молодость.
– О чем задумался? – окликнул его Васька. –Хочешь, пройдем внутрь, посмотрим.
– Нет, туда мы не пойдем, не хочу, – запаниковал Андрей Васильевич. – Давай лучше прогуляемся до общежития. Здесь рядом, пять минут.
Короткой дорогой, по которой юный Почивалов бегал на занятия и обратно, отправились до общежития на Пограничной.
– Мы легко жили, – заговорил отец слегка вибрирующим голосом. – Можно было запросто зай-ти в любую комнату, поболтать часок, поприкалываться над кем-нибудь из преподавателей. А если к девчонкам – они чем-нибудь вкусным угощали... Зимой все держали авоськи с продуктами за окном, чаще всего это были домашние гостинцы. А этажом ниже обитали вредные правоведки. Костя Дрозд раза два утаскивал у них авоськи: зацепит из нашего окна крючком и – дерг вверх! Они потом высунутся наружу, шарят глазами по асфальту и изумляются: как это ветер смог сорвать и унести пирожки с мясом?!
– А теперь смотри внимательно, – прервал Васька. – Таким помнишь свое общежитие?
– Ничего себе! – пробормотал Андрей Васильевич.
Кирпичное здание обрело иную кожу. От фундамента и по самый карниз оно сияло новеньким желтым сайдингом. Вместо прежних деревянных рам стояли стеклопакеты. И авоськи на гвоздиках уже нигде не висели. Общежитие без них выглядело как обструганное.
– Не то, – выдохнул Андрей Васильевич, – совсем не то!
– Хуже, что ли?
– По-другому.
– Как видишь, ваши демоны здесь больше не живут. Пирожки с мясом теперь не утащишь, теперь у студентов холодильники. А тебе хотелось бы опять развесить авоськи?
– Оживляж не нужен. – Почивалов был подавлен.
– Что не нужно?
– Это я так...
– Нет, ты скажи: какой еще оживляж?
– В прошлом году хоронили дядюшку жены. В морге ему намазали щеки красным. Всех, кто явился в ритуальный зал проститься, жуть охватила: он лежал такой румяный – живее всех живых.
– Понятно. Пошли отсюда.
– Погоди минуту.
Вид предпоследнего окна слева на шестом этаже, своего окна (следующим было окно в умывальнике), никакой грусти не разбередил, однако Почивалов-старший нацелился в него фотоаппаратом и щелкнул, хотя не смог бы объяснить зачем.
От общежития двинулись вниз. Андрей Васильевич понемногу приходил в себя. По левую сторону Пограничная оставалась какой и была, а вот справа появилась застройка, которой Почивалов не помнил. Перед рассекающей улицу железной дорогой неожиданно возникло японское консульство. Возле ворот лениво слонялся полицейский, позевывая и держа руки за спиной. А столовка, в которую постоянно бегали вплоть до пятого курса, в вихрях времени уцелела, только называлась теперь – «Приморская закусочная».
Перемахнув через рельсы, отец и сын проследовали к Спортивной гавани.
– О, стадион «Динамо»! – воспрянул гость, увидев знакомые контуры. – Ишь ты, совсем не изменился!
– Ты бывал там?
– Сто раз! Я отлично помню футбольный «Луч», который выступал во второй лиге. Команда была так себе. Однажды приехал наш «Кузбасс» и разделал его под орех. Я, само собой, болел за земляков и ликовал после каждого гола. Так меня чуть не побили прямо на трибуне. Болельщиком быть очень непросто. Настоящий болельщик сильно рискует. Он, как монтажник-высотник, всегда над пропастью. Был случай, мы компанией пошли на игру. И Левка Кулинич с трибуны орал громче всех. И один гражданин – с виду порядочный и в шляпе – сказал: прекрати орать. И полез на него с кулаками. Мы этого гражданина легонько успокоили, и Левка ответил: «Ни за что не прекращу. Я взял билет за рубль, на рубль и ору!»
– И кто победил в той игре?
– Да разве такие пустяки упомнишь?
Владивостокская крепость, переделанная в музей, располагалась сразу за океанариумом, чуть выше. Океанариум со всей своей морской живностью возник тоже после почиваловского отъезда. В те годы, когда молодой и звонкий Андрейка вовсю наслаждался студенческой жизнью и, появляясь в знойный день на пляже, подкатывался под бок к разным девчонкам, он и вообразить не мог, что тут рядом, почти над головой, имеются какие-то оборонительные сооружения столетней давности. Приподнятый и затянутый бурьяном пятачок был запущенным и диким, сюда никто и не совался.
– Ну дела! – Почивалов не скрывал изумления. – Здесь, оказывается, когда-то пушки стояли!
– Конечно, стояли. Еще бы им не стоять!
Если сто лет назад под орудийными стволами так же загорали полуодетые барышни, враги смело могли рассчитывать на то, что наблюдатели-пушкари смотрят за горизонтом очень невнимательно. Теперь старые укрепления привели в порядок, притащили отовсюду, в том числе из дворика военного музея, опять обернувшегося лютеранской кирхой, разное оружие: пушки, самоходки. Даже длинные, словно обрубки труб, торпеды установили на подставках. В бункере – на стенах и на столах под стеклом – разместили карты, макеты, фотографии и прочую музейную атрибутику.
В Спортивной гавани была, как выяснилось из экспозиции, только незначительная часть оборонительных сооружений. Разглядывая карты, гость обнаружил, что батареи располагались и на других возвышенных местах, а дальние подходы к порту перекрывали орудия острова Русского – попробуй сунься. Башковитые люди этим занимались, не иначе. Все было учтено и просчитано. Вот как надо! Такие укрепления почиваловской лесопилке и не снились. А с него какое-то дурацкое бомбоубежище требуют. Смех!
Почиваловы выбрались из бункера и осмотрели ржавые орудия. Рядом детишки под присмотром родителей ползали по пушкам, заглядывали в стволы.
– Что ни говори, а люблю я Владивосток, – признался Андрей Васильевич, поглаживая бок торпеды.
– Владивосток все любят, только все отсюда сваливают.
– Не все. Вон сколько народу еще осталось.
– И эти свалят. Лично я, была бы возможность, купил бы домик в деревне.
– Да ну?
– Точно!
– А что, домик – это хорошо, это я одобряю. Грядки с лучком и редиской. Свежий воздух. И обязательно лес рядом. Чтобы по грибы ходить и по ягоды. У нас грибов бывает столько, что они сами дорогу перебегают. А малину дикую ты пробовал когда-нибудь? Она и сладкая, и душистая!
– Отец, я с тебя фигею! Какие грибы? Какая малина? Рож противных вокруг в тысячу раз меньше – вот что главное!
Из крепости спустились вниз и по другой, широкой лестнице поднялись к наземному обиталищу рыб и морских гадов.
– Когда достроят океанариум на Русском – если, конечно, достроят, – все рыбы отсюда переедут туда, – сообщил Васька.
Оказавшись под изумрудной аркой, Андрей Васильевич подергал полукруглую ручку двери. Дверь не поддалась. Никаких разъяснений на этот счет в виде табличек «Скоро откроемся», «Переучет» или «Санитарный день» отец и сын не нашли. Там, за дверью, в больших аквариумах молча плавали рыбы. Они рулили хвостами, плавно вписывались в повороты. Их, наверно, слегка подташнивало, оттого что океан сузился до размеров стеклянной посуды.
– Здесь и крупная живность представлена или только мелкая? – любопытный гость попытался разглядеть что-нибудь через стекло. – Из-за всякой мелочи времени терять не стоит. На камбалу или треску я в море насмотрелся. Да и сейчас в любой момент в магазине увидеть могу.
– Кто тебя интересует? Кашалоты?
– Почему кашалоты? Сельдевые и голубые акулы есть?
– Эти есть.
– Странно, почему закрыто?
– Рыбы тоже берут выходной, – сказал Васька. – У них от посетителей нервные срывы бывают, и я этому ничуть не удивляюсь.
У Васьки не каждый раз поймешь, когда он шутит, когда серьезно, а когда сгущает слегка.
Почиваловы гуляли по городу.
– Если ты откуда-нибудь уехал и двадцать четыре года потом не возвращался – все равно что и не был здесь, и впервые открываешь это место, – философствовал старший.
– И много уже успел наоткрывать?
– Много. Пешеходов, вижу, поубавилось. Когда-то они вокруг толпами ходили.
Пешеходов и впрямь было негусто. Местные жители сделали все возможное, чтобы не мозолить глаза приезжим, зато дороги не отдали никому. Сосредоточенные, они выглядывали из окон автомобилей, двумя встречными потоками снующих по асфальту. Перебежать проезжую часть в неположенном месте мог осмелиться разве что самоубийца. А по тротуарам вдоль дорог слонялись гости города. Спешить им было некуда, и они часто щелкали фотоаппаратами. В одной такой группе оживленно лопотали по-китайски. Андрей Васильевич заслушался мелодичной речью.
– Сын, женись на китаянке.
– Зачем?
– Миниатюрные они. Такая жена в твоей квартирке места займет совсем чуть-чуть. И будет подстригать тебе бороду.
– С бородой я сам управляюсь, – буркнул сын.
В три часа Почиваловы вернулись домой. По дороге купили сахара, зельца, яиц и репчатого лука.
Дома первым делом пообедали.
Андрей Васильевич освежил в памяти свои кулинарные способности. Его выдающееся блюдо – обжаренный лук с яйцами – готовилось за считаные минуты. Лук, как и прежде, старший Почивалов нарезал крупными кольцами, растительного масла не жалел. Масло громко шкворчало, над сковородкой поднимался дым. Залитое яйцами, кушанье следовало часто помешивать. Выложенное на тарелку – обильно залить кетчупом. Васька поглядывал на ухищрения родителя подозрительно и довольствовался гречневой кашей и отварной треской.
Остаток дня прошел в разговорах. Перед сном младший Почивалов добыл из интернета и показал отцу фильм о Владивостоке из серии «Орел и решка».
Звонила Людмила из больницы, спрашивала, как дела.
Ночью Почивалову приснился сон: будто он собирал трепангов, ныряя в маске и ластах у острова Рейнеке, напротив их полевой базы в два этажа. Морские огурцы шевелились, проявляя несвойственную прыть и норовя удрать, а Почивалов ловил и ловил их и совал в сетку. Сетка наполнялась быстро. Открыв глаза, удивился: за двадцать лет в Асинске ничего такого не видел. А здесь вот так дела: трепанги! Пока ему в комнатке сына снились только хорошие сны.
На следующий день из дома выбрались поздно, в первом часу. А с утра смотрели новости с Украины. На центральной площади Киева, сложенные в кучу, полыхали покрышки. В небо возносился густой черный дым. Затем на экране возникли двое с прокопченными физиономиями, огромными усами и в казацких штанах с лампасами. Они по очереди клеймили коррупцию. После казаков несколько человек спели хором. Европейские и наши каналы, показывая одно и то же, толковали события по-разному.
– Чего они хотят? – спросил Васька, с любопытством вглядываясь в гомонящих майдановцев.
Андрей Васильевич сдвинул брови, повздыхал и ответил так:
– Известно чего: свободы.
– Им ее не дают?
– Дают, но мало. Раза в три меньше, чем хочется. Поэтому и рвутся в Европу. В Европе свободы хоть ложкой ешь.
– А поют зачем?
– Ну, это совсем просто: украинцы – народ праздничный. Они любят жахнуть горилки, поплясать в хороводах и спеть задорную песню. А если в такой момент телевизионщики подъедут и включат камеры, тогда их и вовсе не остановить. Нам до украинцев далеко.
– Пусть так. Однако нужна ли мирно пасущимся европейцам Украина? Особенно когда пляшет?
– Конечно, нужна, кто б сомневался! Посмотри на Европу: до чего она скудно живет. Одни гей-парады ее немножко радуют, а больше ничего не радует. Ее зависть лютая гложет, ей бы увлечься на чужом пиру! А вот если украинцы туда придут, они сразу всех европейцев вовлекут в пляски да еще научат жечь покрышки, а это совсем другой градус веселья. Ты вспомни, как огорчилась Европа, когда украинский президент вдруг завыкобенивался и отказался подписывать с ней соглашение. Европа задохнулась от отчаянья, на ней лица не было! Европе ведь тоже хочется в хороводы.
Тем временем на возвышение вскарабкался решительный человечек и по-дирижерски замахал руками. Толпа дружно грянула: «Москаляку на гиляку! Москаляку на гиляку!»
– А вот это они зря, – осудил Андрей Васильевич. – Что за мода: все валить на москаляк? Лично я против украинцев ничего не имею, пусть пляшут, если им так приспичило. А вот от нас теперь МЧС не отстанет. Замордует гражданской обороной напрочь!
– Погоди, отец. Я как-то связи не улавливаю: вас-то с какой стати должны замордовать?
– Чего тут непонятного? Когда украинцы гуляют, остальным приходится изо всех сил заниматься гражданской обороной. Никуда не денешься!
После новостей Андрей Васильевич позвонил в Асинск. Короткий разговор с женой смахивал на разговор двух разведчиков.
– Меня с работы не искали?
– Нет.
– А кто-нибудь интересовался?
– Нет.
– Дома все в порядке?
– Да.
Выйдя на улицу, Почиваловы начали с того, что завернули к киоску, где продавали горячие пянсе, которые Васька уже не раз нахваливал. Купили по штуке на каждого.
– Ай да корейцы! – Андрей Васильевич прищелкнул языком. – Вот что, оказывается, можно сварганить, если родной сибирский пельмень увеличить до размеров беляша!
– Ты ешь, ешь, – напутствовал Васька.
Он уже рвал зубами вареное тесто.
Внутри оказался мясной фарш, капуста, лук и умеренная доза черного перца. Андрей Васильевич осторожно пожевал, проглотил и прислушался к себе.
– Годится. Совсем не остро. Я от корейцев получал сюрпризы и похлеще! Летом после второго курса отправились мы с Ванькой Медведевым к нему в Находку, решили там немножко подзаработать. Нашли подходящую контору и целый месяц строили насосную станцию. Я в бригаде числился плотником-бетонщиком. А когда выдали деньги, купили водки. А на закуску взяли на рынке у кореянки одной капусту с красным перцем. Ванька уговорил: мол, обязательно надо что-нибудь восточное употребить. Пошутил, поганец. Ну, накрыли стол, выпили по рюмашке. И после водки я эту чертову капустку в рот затолкал. Целую ложку! А когда начал ее жевать – мне захотелось тут же, немедля, водкой запить! Водка по сравнению с капустой показалась чем-то типа газировки. А это разве корейский продукт? Почти не жжет!
На обратном пути Почиваловы взяли аж четыре пянсе.
А пока, покончив с едой, отец и сын на Некрасовской сели в автобус № 15 и поехали к фуникулеру. Там взобрались на смотровую площадку и оглядели раскинувшуюся под ними панораму города. Отсюда все казалось таким же, как и двадцать четыре года назад: та же бухта, не изменившая своих очертаний, те же корабли у причалов. Новостройки сверху выделялись не слишком, если не считать Золотого моста на мыс Чуркин. Мост возвышался ярким признаком другого времени.
– Раньше на Чуркин ходили паромы и катера.
– Было такое. Их недавно отменили.
– Когда-то мы с мамой одну из квартир снимали на Чуркине. И организация, где я работал, тоже была на Чуркине. А твой садик находился на этой стороне. После работы я бежал на катер, переезжал, забирал тебя из садика, и опять же катером мы возвращались обратно. И вот как-то вечером едем в забитом под завязку катере, люди в проходах теснятся. Мне, как отцу с ребенком, уступили сидячее место. Народ уставший, тишина гробовая. И в этой тишине ты звонким голосом произносишь: «Папа, приедем домой – пописаем, да?» До сих пор не понимаю, как этот катер от хохота не перевернулся!
Бородатый сын скривил рот:
– Нашел о чем вспоминать. Давай я тебя сфотографирую.
Затем Василий сказал, что на четвертом этаже федерального университета есть музей. Пойдем? Пойдем!
Экспозиция Почивалову-старшему поначалу не понравилась. Они попали в зал, где главной оказалась выставка ярких картин. Неизвестная сибирскому гостю двадцатидвухлетняя художница-армянка вывесила три десятка работ. Все человеческие фигуры были намалеваны красной краской да еще и чудовищно уродливы.
– Красные физиономии – это пусть, это реализм, – высказал свои соображения Андрей Васильевич. – Но руки. Ты посмотри на эти руки! Это разве руки?
– Руки – это условности.
– Условности? А как такими мелкими условностями что-нибудь держать?
– Отец, ты ничего не понимаешь, – ярился младший Почивалов. – Внутреннее зрение у каждого художника разное. Если эта девчонка так представляет мир, это ее право. Ты видел полотно Луки Джордано «Борьба Иакова с ангелом»?
– Не видел.
– И я не видел. А Леон Макс видел и сказал: посмотрите на пальцы ангела, какие они грязные. Вообрази – ангел с грязными пальцами!
– Кто такой Леон Макс?
– Откуда я знаю? Но ангел – с грязными пальцами!
– Как думаешь, мог бы я такими тараканьими лапками взять брус десять на десять, длиной три метра и оттащить его в штабель?
– Опять ты про руки! Ты и «Джоконду» будешь оценивать с позиции своей лесопилки?
– А что, Джоконда – крепкая женщина.
Андрей Васильевич был не силен в живописи. И когда Васька начал то подходить к картинам, то отходить от них, щуря глаза и поворачивая голову набок, он принялся проделывать то же самое. Ему пришлось изрядно поработать ногами, прежде чем стало казаться, что в красных рожах есть что-то значительное.
Они с сыном так увлеклись, что одна смотрительница в зале шепнула с уважением другой:
– Сразу видно: знатоки.
Значительное Андрей Васильевич понял по-своему: пусть у нас тараканьи лапки – а мы вот живем и никому ничем не обязаны! Он даже испытал благодарность к художнице, но Васька прозревал иное.
– Ты подтекст улавливай, – внушал он, водя ладонью вокруг картины. – Тут все дело в подтексте. Красный цвет – цвет тревоги. Персонажи здесь как бы перекручены мясорубкой жизни. Они как бы фарш. Чем бы ни занимались: учебой, работой – все бессмысленно.
– Что значит «бессмысленно»? – сопротивлялся отец. – Во всем есть смысл, и на все есть план – дневной, месячный, квартальный...
– При чем тут план? Посмотри: уроды они, уроды!
Почивалов всматривался. И впрямь, уроды. Вот этому, с огромной перекошенной физиономией, Андрей Васильевич гвоздя бы не доверил забить. Васька все щурился, покачивал головой, и Андрей Васильевич понял, что за те четверть века, что он не жил во Владивостоке, что-то им безнадежно упущено. Раньше бы он любой подтекст уловил в два счета, а теперь – нет, годы не те.
Они еще долго крутились возле каждой картины, прежде чем покинуть четвертый этаж.
– Живопись не стоит на месте, – втолковывал Васька, когда они спускались по лестнице, – и то, что мы с тобой видели, уже вчерашний день. Развитие местной живописи далеко продвинулось. Наш художественный критик Лобычев утверждает: в данный момент актуально рисовать, чтоб тебе понятней было, зеленые рожи в крапинку.
– Жаль, мы на такую выставку не попали, – проворчал Андрей Васильевич. – Может, там подтекста больше.
– Скажите, уважаемая, – обратился младший Почивалов к вахтерше на входе, – почему экспозиция так бедна? В прошлом году была разно-
образней.
Скучающая старушка охотно объяснила, что все, что здесь есть: и экспонаты, и персонал – через неделю-другую переезжает на остров Русский, поэтому часть экспозиции упакована и подготовлена к отправке.
– Жили, жили... И вот – на остров, – добавила с осуждением. – Как японцы какие-нибудь, прости господи.
Выбрались к остановке.
– Куда теперь? – спросил сынок.
– На оперный театр хочу поближе взглянуть.
– Тогда поехали.
