«Что за чертовщина!.. Как он разговаривает с полковником?! Этого
сопляка надо учить вежливости…» – сердито подумал Федор, ожидая, когда наконец прорежется голос офицера.
– Алло, алло, товарищ полковник…Вы откуда говорите? Из какого города?..
– Алло, капитан, вы не хотите выслушать старшего по званию?!.
– Из какого города вы звоните? Где вы находитесь?..
– Послушайте, капитан, что вы себе позволяете?.. Немедленно прекратите валять дурака…
– В каком городе вы находитесь, товарищ полковник?..
Федор с недоумением отставил от себя трубку и посмотрел на нее: оттуда продолжал звучать только один вопрос – в каком городе вы находитесь?.. Раздался щелчок, и теперь он услышал зареванный голос телефонистки коммутатора Кати Васильевой:
– Федор Михайлович, миленький, вы живы?..
– Катя, что с тобой? Что случилось?.. Соедини меня с квартирой комдива Семенова!..
– Его нет, Федор Михайлович… его взяли по линии НКВД…
– А-а… дай мне Шубина, Катюша, Николая Шубина!..
– Его тоже взяли, Федор Михайлович, и вас ищут…
– Как?!.– на мгновение он застыл в ступоре, но, собрав всю силу воли, стараясь говорить как можно более спокойно, продолжил, – Катюша, не реви… это недоразумение…Все образуется… Найди мне командира роты Артему Дымбу… Ему должны были поставить телефон на квартиру…
– Федор Михайлович, миленький, комбат Дымба застрелился…
В трубке раздались громкие мужские голоса…и связь прервалась.
Окаменевший от услышанного, Федор несколько минут стоял с трубкой, из которой неслись короткие гудки, но он их не слышал… К его кабинке подошла девушка, служащая главпочтамта – белый верх, темный низ,– и вежливо попросила:
– Товарищ командир, ваш разговор закончен, положите, пожалуйста,
трубку… Нельзя занимать линию…
– Да-да…– машинально проговорил Кузнецов, повесил трубку и стремительно вышел из здания почтамта. На улице было совсем темно, но непогодь заметно поутихла. – «Вас ищут!.. Вас ищут!..» - словно карусель, вертелись у него в голове слова далекой несчастной Катюши…Федор был уверен, что ее уже ведут в камеру, а завтра арестуют… «Бедная Катя! Что же ты наделала!..» Машинально он окинул улицу, стараясь отыскать скромную и зловещую фигурку того, кто охотится за ним, за его жизнью. Нет. Наверное, еще не приставили… или потеряли след… Где-то он прервался, но где?.. А впрочем, разве это важно? Сколько времени у меня есть? Час-два? Как раз столько и прошло после разговора с Кармановым… Карманов… Карманов…Где-то я слышал эту фамилию, но где, где?!. А ведь это Кутько тогда сбежал из Гурьевска… к Карманову... 1922 год! Пятнадцать лет прошло, потому и поистерлась эта фамилия в его памяти… Кутько – это же главный палач Гордея и Алены… Вот она, эта цепочка: Владивосток – Гурьевск – Томск… Можно отправиться отсюда прямо на вокзал, но он может быть уже перекрыт… Да и с чем туда идти: деньги, вещи – все на квартире… там же, в чемодане, наградной маузер… Как же хотел все это взять с собой, да в последний момент оставил – неудобно ходить в госучреждении с кошелками… Эх ты, балбес старый! Полтора часа!.. Может быть, еще не успели засаду выставить у дома?.. Все-таки провинция здесь, а не столица, пока согласуют. Все равно без денег и документов нельзя уходить. Рискуем, Федор?! Думай! Решай!.. – такие вопросы он мысленно задал себе, и ответ на них нашелся на удивление быстро: рискуем!.. Он быстрыми шагами направился в утлому, заметно покосившемуся домику, который на несколько дней приютил его…
…Избушка Матрены Божиной находилась в конце улочки. За его задами открывался пустырь, а соседский дом, похоже, был давно оставлен жильцами: калитки в оградке не было, дверь в сенцы была открыта настежь, а стекла в окнах были разбиты. Федор нырнул в брошенный домик и уже оттуда внимательно осмотрелся вокруг: калитка бабкиной оградки закрыта, следов вокруг нет, а на кухонке едва светился огонек: не спит бабулька. Не теряя ни минуты, он бросился в дом.
– Федор Михалыч, – встретила его хозяйка у порога, – такая непогодь, а ты где-то гуляешь? А я только поснидала да вот оставила тебе картошечки, огурчики соленые, чай… Ежели хочешь, самогоночка есть… С холоду-то в самый раз будет…
– Спасибо, тетка Матрена! Некогда, спешу я… Никого не было?
– Да путние-то люди в такую погоду дома сидят… Не было никого. Разболокайся да покушай…
Федор стремительно покидал вещи в свой чемоданчик, с усилием надавил на крышку и щелкнул замками.
– Ну, тетка Матрена, я пошел… Спасибо тебе за приют… Вот деньги… уезжаю я…
– Ой, да куды ж ты в ночь-то, утром бы поехал…
– Конечно, было бы лучше утром, да уж как получилось… Прощай, хозяюшка!.. – он открыл дверь избы, которая из-за отсутствия сеней выходила прямо на улицу, в оградку, и уже шагнул было за порог, но затем спешно захлопнул дверь, задвинул засов и вернулся в горницу.
– Чтой-то передумал, Федор Михалыч? И то правильно…
– Передумал, тетка Матрена… Деваться мне просто некуда, потому и передумал…
Лишь на мгновение Федор открыл входную дверь и увидел, как у Матрениной оградки остановилась черная легковая машина, из которой энергично стали выбираться мужчины в длиннополых пальто. Кто-то из них был в шляпе, кто-то – в кепке… Федор знал, что такой дружной компанией на авто по ночам ездят только энкавэдэшники, и цель у них одна – арест очередной жертвы! Вот ты и дождался, Федор Михайлович, такого горячего внимания к своей персоне! В конце концов не за бабкой же они приехали на этот пустырь?! Да-а, похоже «…последний парад наступает!..»
– Вот что, тетка Матрена, прости, что так получилось, но, видно, тебе придется уйти отсюда… не мне, а тебе…
– Чтой-то так?..– голос старушки дрогнул, глаза распахнулись во всю ширь.
– Архангелы пришли за мной, а я не хочу к ним в гости… Будем разговаривать с ними… – пока Федор разговаривал с хозяйкой, он вынул из кобуры револьвер, а потом достал из чемодана именной маузер, проверил наличие патронов и, кинув уже не нужный чемодан на лавку, где он успел провести несколько ночей, подошел к столу, на котором оставались остатки хозяйкиного ужина.– А что, тетка Матрена, где твоя самогонка-то, подавай ее сюда!..
С ужасом смотрела старая женщина на своего вооруженного квартиранта, а вместо ответа на вопрос только махнула рукой в сторону старого буфета, что занимал целый угол. Вынув оттуда бутылку, заткнутую тряпицей, он вылил ее содержимое в алюминиевую кружку и залпом выпил.
– Ну, а теперь, тетка Матрена, выходи на улицу и кричи как можно громче, чтобы тебя по ошибке не подстрелили, а здесь тебе оставаться нельзя…
Он открыл дверь, подтолкнул старушку на улицу и тут же задвинул засов. В то короткое мгновение он заметил свет фар еще одной подъехавшей машины…
Оказавшись на улице, старушка взревела благим матом и бросилась навстречу мужчинам, которые направлялись к ее калитке.
– Что орешь, старуха?.. – спросил мужчина в черном пальто и шляпе. – Сколько их там?
– Ой, родненькие, один он там, совсем один…
– Оружие есть у него? – подал голос другой, в кепке.
Бабка Матрена испуганно мотнула головой и промолчала.
– Ладно, Петро, ты еще спроси старуху, какое у него оружие… В телеграмме же было сказано: револьвер и именной маузер…
– Это серьезно!.. А про патроны там ничего не было сказано?
– А вот про патроны в телеграмме ничего сказано не было… А ну, бабка,
беги отсюда, если жить хочешь! Стой, скажи еще, за входной дверью есть еще какая-то дверь или там у тебя горница?
– Горница у меня там и куфня …
Из второй машины вышли еще четверо. Старший лейтенант в форме НКВД, руководитель группы захвата, приложив к губам рупор, прокричал:
– Кузнецов! У нас имеется ордер на ваш арест! В случае сопротивления имеем полномочия применять оружие на поражение!..
Покосившийся домик бабки Матрены молчал, но это молчание вовсе не было знаком согласия…
… Более часа дальняя оконечность улицы Партизанской оглашалась выстрелами. Во всех близлежащих домах одномоментно погасли огни, а в соседнем заброшенном домике, сидя на грязном полу у окна с разбитыми стеклами, сидела изгнанная из своего дома старушка. Она беззвучно плакала, крестилась и шепотом приговаривала:
– Помоги ему, Господи!.. Спаси и сохрани!..
Но Бог не мог спасти того, кто от него отрекся…
Энкэвэдэшники действовали по всем правилам тактики ареста: дом был окружен, посторонние люди были выведены из зоны боевых действий, дело оставалось за малым – выкурить несговорчивого полковника из избушки и арестовать. Поняв, что без боя Кузнецов не сдастся, лейтенант приказал стрелять на поражение. Прижавшись к стенам, его сотрудники через окна вели огонь по несговорчивому офицеру, и на каждый его выстрел в ответ раздавалось пять-шесть. К концу первого часа четверо нападавших недвижно лежали на снегу, а лейтенант поносил своих подчиненных на чем свет стоял:
– …Мать вашу!.. Говорил же, что надо взять гранату!..
– Иван Семенович, да оружейка была закрыта… Рабочий-то день закончился уже…
– А может, нам дом поджечь? Поди выскочит… не захочет жариться…
Избушка ответила тишиной. Сначала у Федора закончились патроны в нагане. Отбросив его в сторону, он взялся за наградной маузер. Сколько их еще на улице? Три? Пять? Шесть? А у него, Федора Кузнецова, осталось всего двенадцать патронов…
Потом они снова пошли на приступ, и снова началась стрельба. Еще двое упали наземь, обливаясь кровью, но и Федора достали вражьи пули: одна пробила левое плечо, но это не мешало ему метаться по избе от окна к окну, отбивая атаки, но вторая пуля попала в живот. Превозмогая страшную боль, Федор отполз к стене, что находилась напротив входной двери. Окно кухонки находилось от него слева. И окно, и дверь он держал на мушке. Дверь закрыта на крючок, а вот второе окно, что находилось в горнице, было скрыто от него стеной. Он знал – именно оттуда они и придут…
Вдруг наступило затишье. «Неужели они ждут подкрепления?.. – подумал Федора. Силы стремительно покидали его израненное тело, но мозг работал ясно. – …У меня осталось два патрона, но один из них – мой, значит – остался один патрон… Живым в руки я не дамся…». Федор знал, с какой изощренной жестокостью мучили своих бывших коллег в стенах НКВД, и потому самоубийство – лучший и самый легкий выход из данного положения. Устав держать навесу тяжелое оружие, Федор опустил длинный ствол маузера на пол: появись кто-то из соседней горницы, он успеет поднять ствол и выстрелить, но ведь потом надо найти силы и для себя… «Что же вы, касатики, примолкли?.. Поторопитесь… мне некогда ждать…». Казалось, он подсказывал своим врагам план дальнейших действий, но в душе боялся, что эта пауза затянется слишком долго, что силы оставят его совсем и он потеряет сознание…
…В горнице раздался шум и какое-то кряхтенье: кто-то пытался
через маленькое оконце проникнуть в горницу… За дверью послышались
приглушенные голоса, а сам крючок нервно дернулся в своей петле.
– Ну, вот и все!.. – Федор поднял маузер с пола, ожидая, откуда появится его очередной враг, из горницы или из входной двери? Сил совсем не было, взгляд его туманился, а на полу под ним растекалась кровавая лужа…
– Бросай оружие!.. – в дверном проеме горницы появился небольшого роста человек с наганом в руке, но выстрел Федора уронил его на пол. В это самое время от сильного рывка входная дверь слетела с петель, и в дверном проеме появился еще один человек, совсем молодой парень, лет двадцати. Он шагнул в избу, но увидел направленный на него ствол маузера и замер. Он понял, что выстрелить в лежащего на полу человека он уже не успеет, и потому застыл в ужасе, ожидая рокового выстрела.
– Уходи… – слабым голосом прошептал ему Федор. – …молодой ты еще… живи…
Громко вскрикнув, парень, не поднимая нагана, стал отступать назад, и вскоре исчез.
– Ты что делаешь? – раздался на улице истеричный голос лейтенанта. – Почему не стрелял?..
Этот крик оборвал выстрел, что прозвучал в избе. Последним усилием воли Федор приставил маузер к подбородку и выстрелил. Он не хотел убивать молодого паренька, так неуклюже выскочившего к нему на мушку, но еще больше он не хотел попасть живым в руки своим бывшим коллегам, а патрон-то был последний…
… Утром в УНКВД по ЗапСибкраю ушла секретная депеша: «5
ноября с.г. около 22 часов силами Томского ГО НКВД была предпринята попытка арестовать полковника Кузнецова Федора Михайловича, начальника особого отдела дивизии Дальневосточного фронта. Потери группы захвата составили шесть человек, два сотрудника получили ранения. Кузнецов застрелился из наградного оружия («Маузер»). Начальник ГО НКВД …»
* * *
Сдержал слово Попков, и в последние дни лета Марта Кузнецова приступила к новой работе. Также рано утром вместе с другими жителями поселка отправлялась она за три километра в контору лагеря, да только теперь она этот путь проделывала не пешком, а на телеге с Зубастиком. Там пересаживалась на двуколку к главному учетчику-счетоводу Кареву Владимиру Филимоновичу, и уже вдвоем они объезжали все лагерные делянки, замеряя объемы заготовленного леса и его качество. Работа несложная, и Марта быстро ее освоила. Владимир Филимонович, бывший главный бухгалтер одного из уральских заводов, был мужчина пенсионного возраста. Седой, с благообразной бородой, он был медлителен в разговоре и движениях, держал спину прямо, словно за ней у него было не бухгалтерское кресло, а служба в кавалергардском полку. Как бы то ни было, но Марта за несколько месяцев работы заметно посвежела, а ее руки стали отдаленно походить на руки тех немецких фрау, каких она видела в детстве на родине и теперь часто вспоминала в суровые сибирские вечера.
Благодеяния коменданта в адрес семейства Кузнецовых на этом не закончились, и уже в октябре Никиту перевели из лесорубов в десятники, вместо погибшего под нечаянной сосной предшественника. Теперь он редко брался за топор и пилу, все больше контролируя работу двух участков, закрепленных за ним, следил, чтобы вовремя отправлялся лес на склад и вместе с лагерными учетчиками не допускать «туфты», другими словами, приписок при заготовке леса. Последнее было делом нелегким, поскольку приемкой леса на складах, как правило, занимались уголовники, ни в грош не ставившие «политических» и «спецпоселенцев». Ненароком Никите удалось подслушать разговор двух зэков на складе, из которого он понял, что группа уголовников в ноябрьские праздники готовит побег, а все необходимое для этого – продукты, оружие, теплые вещи – хранятся в схроне у Большой рогатки. «Большая рогатка» – так лагерники прозвали две большие сосны, имевшие один общий корень: стоят они посредине небольшой полянки, напоминая двух мальцов, рассорившихся и отвернувшихся друг от друга. Дважды он услышал кличку их главаря – Колесо… А позднее ему пришлось познакомиться с ним самим…
Колесов сразу узнал Никиту и, ухватив за рукав телогрейки, потянул в сторону.
– Здоров, землячок!.. Вы что же, всем селом сюда переехали?.. Чуваш где-то здесь болтался, теперь ты?.. – рослый Колесов смотрел на коренастого и низкорослого Никиту снисходительно. – Где твой мордатый, что-то давно его не видел?
– Погиб Яшка… Нет его… – ответил Кузнецов.
– Ага…Так, слушай сюда, десятник, если ты хоть рот разинешь, что мы где-то с тобой встречались, не дай бог, вспомнишь, что я у вас председателем был – сдохнешь, и могилку твою не найдут! Видишь, сколько тут деревьев? Закопаем, даже НКВД не найдет, понял? А вот еще чикировщица тут появилась, молоденькая немочка, Мартой зовут, не твоя женушка?
Услышав эти слова, Никита оцепенел от страха, затем с трудом проговорил:
– Серафим Иванович, не тронь Марту!
И так велик был страх за жизнь любимой женщины, что даже матери Никита не сказал ни слова о встрече с Колесовым, решив для себя: сбегут уголовники вместе с Колесовым, и ничто не будет угрожать ни ему, ни его любимой Марте. Но все случилось совсем иначе…
Накануне праздника всех бригадиров лесорубов, десятников, кладовщиков – всех, кого по лагерной традиции называли «придурками» - собрало лагерное руководство. Совещание затягивалось, а на складе готовой продукции в ожидании своего бригадира Колесова скучали его помощники – Филя и Рафаил. Впрочем, скучали они недолго, потому что Рафаил вдруг предложил товарищу невесть откуда привезенную бутылку
денатурата…
Ноябрьский день, по-зимнему короткий и холодный, клонился к вечеру, небо, закутав солнце в темные тяжелые облака, с каждой минутой серело, а вслед за ним все более угрюмыми становились деревья, кусты, и даже белый снег, надежно укрывший уже остывшую землю, в сумерках выглядел мрачно. Загулявшие кладовщики с нетерпением ждали повозку с лесом, чтобы вместе с ней вернуться в лагерь. Возвращаться пешком они не хотели. Голодные, промерзшие за день пребывания на морозе, Филя и Рофа, как его звали в бараке, от выпитого совсем осовели, а последний, путая русские и татарские слова, все порывался куда-то идти, кричал про предстоящий побег… Опасливо озираясь, Филя тщетно пытался урезонить дружка, и оба они не заметили, как на санях к их будке подъехали учетчики-чикировщики, Карев и Марта. Послушав какое-то время их пьяные разговоры, Карев крикнул, чтобы пригласили бригадира. Оставив беснующегося татарина, Филя вышел к приехавшим и вкрадчиво спросил:
– А что, господа кулаки, давно вы здесь и что тут делаете?..
– Рабочий день еще не закончился, а вы тут пьянку устроили?
– А тебе чо надо, старик? – кричал Рофа, появляясь на пороге будки.
– Филимон, где ваша дневная сводка об отгруженном лесе? И почему бревна не укладываете в штабеля? Как же мы будем вести их учет?
– А нам плевать, старик!.. – надсадно кричал Рофа. – Мы скоро линяем отсюда и нам эти бревна по х..!
Филя не успел остановить товарища и в досаде ударил его кулаком по лицу, опрокинув на снег.
– Продал, паскуда!
Поняв, в какую ситуации они с Мартой попали, Карев дрожащим голосом пытался урезонить уголовника:
– Филя… Филимон… Мы ничего не слышали… Это пьяный бред, я понимаю… Филимон, не надо!..
– …А если надо, то давай…– со зловещей улыбкой верзила наступал на
старика, и в его руках тускло сверкнуло лезвие ножа.
– Филимон, не бери греха на душу!.. Это же новый срок…
– Да на мне столько грехов, что они для меня как забава…
– Филимон, ладно, я старый человек, но Марта… она молодая женщина… у нее дети…
– Нет, старик, поздно…
Он рванул Марту за рукав, вытащив ее из-за спины старика. Тот бросился ей на помощь, но в это время Филя всадил ему нож в шею по самую рукоять. Сдавленно кашлянув, учетчик повалился на бок, а Марта истошно закричала, но даже эхо не отозвалось на ее крик о помощи… Подхватив женщину под руки, бандиты поволокли ее в будку. Уверенные, что на склад уже никто не приедет, Филя и Рафаил позволили ей кричать и даже упивались ее стонами…
А между тем к будке неслышно подъехали сани с бревнами. Два престарелых возчика быстро их отвязали. Услышав стоны из будки, один из них пошел к ней, но у крыльца увидел лежащего в крови учетчика и в страхе отпрянул:
– Микола, вертай лошадь, тикаем!..
– Стой, суки! Куда?!.. – неслось им вслед.
Дорога с лесного склада в лагерь проходила мимо Шишкино, и, когда обезумевшие от страха старики-возчики поравнялись с поселком, Микола закричал своему напарнику:
– Гони в комендатуру… До лагеря еще пилить да пилить, а здеся телефон есть…
… Рабочие уже вернулись в поселок с делянки, отовсюду неслись голоса, слышно было, как поселенцы рубили дрова, чтобы готовить себе вечернее варево. В комендатуре за столом сидел Попков, у двери на табуретке – Зубастик. В дверь постучали, и вошел Никита Кузнецов.
– Семен Семенович, вы давно из лагеря?
– Да около часа уже… Совещание закончилось, а что?
– Марты нет… Вы ее там не видели?..
– Нет… Должно быть, они с Каревым задержались на делянке. Волнуешься? Еще светло, подождем, а волки здесь трусливые, не боись… Да садись пока…
– Здесь волки о двух ногах пострашнее будут, Семен Семенович.
Дверь с шумом распахнулась, и в кабинет коменданта буквально ввалились два старика. Бледные, взлохмаченные, они тяжело переводили дыхание.
– Ну-у?.. – грозно спросил Попков. – Вы что, с хрена сорвались?!.
– Гражданин начальник, беда… Там бандиты Колеса озоруют!.. Быстрее надо…
– Что надо? Как это озоруют? Дерутся, что ли?..
Зубастик, слушая возчиков, напрягся всем телом и подался вперед.
– Гражданин комендант, Карева убили, а чикировщицу Марту, видно, насилуют…Орет она благим матом…
Никита вскочил на ноги и бросился к мужикам, встал из-за стола и Попков.
– А вы? Что же вы-то?
Никита что есть силы тряс одного из стариков, а тот со слезами на глазах оправдывался:
– Сынок, милай, да что сделаем, когда их там цельна бригада… Напарника ее убили…
– Карев в крови лежит у будки, лошадь их стоит,– пришел напарнику на помощь Микола. – А в будке баба истошно орет, как будто ее силком дерут…
– Боже мой, Марта!.. – взревел Никита, бросаясь к двери.
– Стой, куда ты один? Сейчас людей пошлем!..
– Некогда, Семен Семенович!..
– Топор возьми под лавкой, Никита!..
Метнувшись к лавке, Никита схватил топор и, уже в дверях обернувшись, крикнул Попкову:
– Семен Семенович, завтра у банды Колеса побег… Вся бригада… Продукты, вещи и оружие они спрятали у Рогатки… Звоните в лагерь!..
Никита с разбегу прыгнул в сани возчиков, принесших страшную весть с лесного склада, и ударил лощадей вожжами…
– Звоню уже…– проговорил Попков, подвигая к себе телефон. – Ну, вы, деды, и дали! Ведь это муж ее!.. Как бы его самого там не прибили… Филя, поднимай людей и на склад…– комендант не успел закончить фразу, как на его голову обрушился табурет, который швырнул в него Зубастик,
и он рухнул на пол без чувств. Короткими сильными ударами помощник коменданта опрокинул стариков на пол, а затем рванул со стены телефонный провод, разбил о пол телефонный аппарат, после чего выскочил на улицу. Схватив комендантскую лошадь, стоявшую рядом с крыльцом, он рванул в сторону лагеря…
… Никита непрерывно погонял лошадей, направляясь к лесному складу. Его всего трясло, и как заклинание он повторял только одно слово:
– … Марта! Марта!..
Через полчаса он был уже на месте, но никого там не нашел. Напрасно он громко звал свою любимую женщину, искал ее – на складе не было ни души. Уже около часа он находился на территории склада, где работала бригада Колесова и где надругались над его любимой женщиной, но почему здесь так тихо? Где все?..
– Здесь, где-то здесь все это было, вот же следы, вот кровь… Но где же она, где эти подлецы?
Обезумев от горя, он метался с топором в руках в поисках своих врагов, не давая себе отчета в том, что, даже случись эта их встреча здесь в глухом таежном углу, что мог бы он сделать этой ораве озверевших от самогонки и издевательств над беззащитной женщиной уголовникам? Но эта мысль не шла ему в голову: он хотел найти ее, чтобы помочь ей, спасти, утешить, а их – убить, растерзать, растоптать, но как бы все получилось на самом деле, он не знал. Не знал он и того, что насильники, расправившись со своими жертвами, забросили трупы убитых в сугроб за одним из штабелей, а сами на повозке учетчиков вернулись в лагерь уже по другой, объездной дороге…
Здесь, именно здесь все это было: остатки кострища, запасы дров, окурки самокруток и множество человеческих следов, которые то разбегались веером по всей поляне, то снова сходились у костра и легкой летней избушки, где обычно арестанты хранили инструмент. Проверил: инструмент был разбросан на поляне, но ни одного топора Никита не обнаружил – вооружились, сволочи! А Марта, где она? Почему она не дождалась его, почему она оставила его одного на этой проклятой богом земле?!.
И вдруг он себя поймал себя на мысли, что думает о своей жене в прошедшем времени, словно он ее уже похоронил. Но ведь это не так! Она жива, она где-то здесь и ждет его помощи. Он снова заметался по поляне, обежал вокруг огромные штабеля из бревен, но опустившаяся темнота мешала ему, а робкая луна освещала только пятачок перед будкой. Подойдя к крылечку, Никита уронил топор, со стоном повалился на землю и потерял сознание….
…Сколько он пребывал в небытии, Никита не знал, но очнулся от странного ощущения, что за ним кто-то наблюдает. Осторожно он приоткрыл глаза и увидел стоявшего в нескольких шагах от него зверя. Это была волчица. Шерсть свалявшимися клочками неровно покрывала ее худое тело. Впалые бока и отвисшие соски, едва не волочившиеся по земле, говорили о том, что наступившие холода измотали не только арестантов, но и лесных обитателей. Увидев лежащего неподвижно человека, она подошла к нему, и, когда она уже была готова напасть на него, он вдруг шевельнулся и приподнял голову. Удобный момент был упущен, и волчица боязливо отошла в сторону. Она была слаба и не знала, сможет ли одолеть свою жертву. И даже присутствие рядом ее двух молодых и голодных волчат не придавало ей уверенности.
Никита, быстро оценив ситуацию, выхватил из голенища валенка нож и приготовился к бою. От удара о землю у него сильно болела голова, саднило левую руку, и тупая боль отдавала в спине, но он был готов к бою, возможно, последнему в его жизни. Волчица, казалось, с изумлением смотрела на стоявшего перед ней на четвереньках человека: он ли это был – царь природы, и почему он так жалок и слаб? Что привело его сюда, в таежную глухомань?
Но, похоже, совсем иные мысли одолевали Никиту…
– …Вот мы и уравнялись с тобой, зверюга! Как и ты, я стою на четырех лапах. Нас загнали к вам в лес, но ты свободнее нас, ты можешь уйти отсюда в любое время и в любое место, но куда податься нам, людям?– Никита неотрывно смотрел на зверя, а в голове его сам собой складывался этот безумный монолог – Неужто в ваши норы и питаться всякой падалью? Я знаю, что волки едят падаль лишь в самом крайнем случае, а мы? Мы готовы жрать все, даже друг друга, что мы и делаем время от времени… О волчище! Возьми меня с собой, дай мне твою свободу! – и, сам того не замечая, он потянулся к ней, пошел на четвереньках, а из груди его вырывался какой-то тоскливый не то стон, не то вой. А эта исхудалая и обессиленная волчица, еще раз бросив недоуменный взгляд на несостоявшуюся добычу, затрусила в лес по тропе, известной ей одной, уводя с собой свой выводок. Свободный зверь не мог вынести зрелища раздавленного и униженного человека…
… Только на следующий день трупы Карева и Марты нашли за дальним штабелем. Всю ночь вьюжило, к утру их совсем занесло. Всю банду Колесова взяли в ту же ночь в бараке, но сам главарь вместе с Зубастиком успели тайно покинуть лагерь, уведя из лагерной конюшни лучших лощадей…
…Специальная комиссия приехала из окружной комендатуры, чтобы разобраться в обстоятельствах данного побега, а работник НКВД, сопровождавший ее, только торопил, задавая один и тот же вопрос: «Кого будем брать?!». Брать должны были Никиту: он, зная о готовящемся побеге уголовников, молчал до последнего… Но Попков научил, что надо сказать на допросе, и его оставили в покое, зато самого Попкова еще долго склоняли на всех совещаниях за… «потерю бдительности… за то, что он не разглядел в своем помощнике врага…», а весной 1938 года пришел приказ о его переводе в Туруханский край Красноярского края с понижением…. Рапорт Попкова о выходе на пенсию был оставлен без внимания. В конце марта Попкову из окружной комендатуры пришел приказ: сдать дела преемнику и до 1 мая прибыть на новое место службы…
– Вот и все, Алена Ивановна, как поют комсомольцы: «Дан приказ ему на Запад, ей – в другую сторону…».
– Да мне-то никуда не прикажут, но почему тебе не разрешили уйти со службы…Тебе же пятьдесят скоро?
– Проверенные бойцы нужны везде…– кисло усмехнулся Попков.– Меня уже предупредили: откажетесь выполнить приказ партии – против вас возбудят уголовное дело и исключат из партии… а это – лагерь… Об этом Морозов мне давно говорил… Кстати, его тоже сняли…
– И как ты будешь там один, Семен? – Алена с горечью смотрела на мужчину, который стал ей и ее семье опорой и щитом, а теперь, когда ему самому нужна была помощь, ждать ее было не откуда.– А если бы ты был женат… Жене разрешили бы ехать с тобой ?..
– Аленушка, милая ты моя… спасибо тебе!.. Когда я об этом сказал в окружной комендатуре, знаешь, что мне ответили?... «Лучше застрелись, Попков! Твои шашни мы терпели – глухомань, особые условия работы…. Но жениться коммунисту на спецпоселенке?!. Вот так вот, Алена Ивановна… Все решили за нас, но и я тоже решил для себя…
Алене Ивановне его голос показался слишком убитым, и она с беспокойством спросила:
– Что ты решил? Что?..
– Ну-у… Все будет нормально… А один я уже привык – всю жизнь один, и
только на излете она подарила мне тебя и три года радости… Помни меня…
– Семен, да ты никак прощаешься со мной? Ты что задумал, Сема?..
– Все будет нормально, Аленушка… Послезавтра приедет новый комендант, я сдам ему дела и… уеду…
– Значит, у нас есть еще два дня?..
– Нет, моя хорошая, у нас нет двух дней, потому что завтра уезжаете вы… Я нашел твою сестру Веру… Ее фамилия Шамонина Вера Ивановна, живет она в городке Белово… Знаешь ли такой?
– А как же! То рядом с Урским…верст сорок-пятьдесят…
– Здесь все документы, запрос из Белово, разрешение на выезд… Вместе с тобой едут дети и Никита… Не обижайся, что я тебя сделал чуть старше, а Никиту – туберкулезником… Иначе – никак… Его не хотели отпускать, но Шишкин помог… Никиту, наверное, направят работать на шахту, в трудовой отряд… Это хуже, чем лес валить, но все ближе к дому…
– К дому?!. – с горечью проговорила Алена. – А где он, наш дом? Забрали его, а нового не дали…
На следующий день на трех санях-розвальнях из поселка Шишкино были отправлены на Большую землю восемь человек: четверо малолетних детей, три старушки, одной из которых была Кузнецова Алена Ивановна. Согласно документам, ее возраст на момент отъезда из колонии поселения составлял семьдесят пять лет. Вместе с женщинами и детьми на Большую землю отправлялся больной туберкулезом в открытой форме Кузнецов Никита Гордеевич… Это последнее, что мог сделать комендант Попков для своей любимой женщины и ее семьи…
Приезд нового коменданта ожидался к обеду следующего дня. С самого утра Семен Семенович тщательно побрился, надел свежее белье, проверил и сложил стопкой все необходимые документы о работе комендатуры и потом нервно ходил по кабинету, никого не принимая. Когда стрелки часов показывали 12 часов, Семен Семенович вынул из металлического ящика, служившего ему сейфом, бутылку водки, налил целый стакан и выпил залпом. Спустя несколько минут прогремел выстрел. Вбежавший в кабинет помощник коменданта нашел своего начальника с простреленной головой…
… Об этой смерти и смерти Федора Кузнецова Алена долго не будет знать. Хоть так судьба хранила ее от боли новых утрат…
Конец 3-й книги
Кемерово-Гурьевск,
2011-2013 гг.
сопляка надо учить вежливости…» – сердито подумал Федор, ожидая, когда наконец прорежется голос офицера.
– Алло, алло, товарищ полковник…Вы откуда говорите? Из какого города?..
– Алло, капитан, вы не хотите выслушать старшего по званию?!.
– Из какого города вы звоните? Где вы находитесь?..
– Послушайте, капитан, что вы себе позволяете?.. Немедленно прекратите валять дурака…
– В каком городе вы находитесь, товарищ полковник?..
Федор с недоумением отставил от себя трубку и посмотрел на нее: оттуда продолжал звучать только один вопрос – в каком городе вы находитесь?.. Раздался щелчок, и теперь он услышал зареванный голос телефонистки коммутатора Кати Васильевой:
– Федор Михайлович, миленький, вы живы?..
– Катя, что с тобой? Что случилось?.. Соедини меня с квартирой комдива Семенова!..
– Его нет, Федор Михайлович… его взяли по линии НКВД…
– А-а… дай мне Шубина, Катюша, Николая Шубина!..
– Его тоже взяли, Федор Михайлович, и вас ищут…
– Как?!.– на мгновение он застыл в ступоре, но, собрав всю силу воли, стараясь говорить как можно более спокойно, продолжил, – Катюша, не реви… это недоразумение…Все образуется… Найди мне командира роты Артему Дымбу… Ему должны были поставить телефон на квартиру…
– Федор Михайлович, миленький, комбат Дымба застрелился…
В трубке раздались громкие мужские голоса…и связь прервалась.
Окаменевший от услышанного, Федор несколько минут стоял с трубкой, из которой неслись короткие гудки, но он их не слышал… К его кабинке подошла девушка, служащая главпочтамта – белый верх, темный низ,– и вежливо попросила:
– Товарищ командир, ваш разговор закончен, положите, пожалуйста,
трубку… Нельзя занимать линию…
– Да-да…– машинально проговорил Кузнецов, повесил трубку и стремительно вышел из здания почтамта. На улице было совсем темно, но непогодь заметно поутихла. – «Вас ищут!.. Вас ищут!..» - словно карусель, вертелись у него в голове слова далекой несчастной Катюши…Федор был уверен, что ее уже ведут в камеру, а завтра арестуют… «Бедная Катя! Что же ты наделала!..» Машинально он окинул улицу, стараясь отыскать скромную и зловещую фигурку того, кто охотится за ним, за его жизнью. Нет. Наверное, еще не приставили… или потеряли след… Где-то он прервался, но где?.. А впрочем, разве это важно? Сколько времени у меня есть? Час-два? Как раз столько и прошло после разговора с Кармановым… Карманов… Карманов…Где-то я слышал эту фамилию, но где, где?!. А ведь это Кутько тогда сбежал из Гурьевска… к Карманову... 1922 год! Пятнадцать лет прошло, потому и поистерлась эта фамилия в его памяти… Кутько – это же главный палач Гордея и Алены… Вот она, эта цепочка: Владивосток – Гурьевск – Томск… Можно отправиться отсюда прямо на вокзал, но он может быть уже перекрыт… Да и с чем туда идти: деньги, вещи – все на квартире… там же, в чемодане, наградной маузер… Как же хотел все это взять с собой, да в последний момент оставил – неудобно ходить в госучреждении с кошелками… Эх ты, балбес старый! Полтора часа!.. Может быть, еще не успели засаду выставить у дома?.. Все-таки провинция здесь, а не столица, пока согласуют. Все равно без денег и документов нельзя уходить. Рискуем, Федор?! Думай! Решай!.. – такие вопросы он мысленно задал себе, и ответ на них нашелся на удивление быстро: рискуем!.. Он быстрыми шагами направился в утлому, заметно покосившемуся домику, который на несколько дней приютил его…
…Избушка Матрены Божиной находилась в конце улочки. За его задами открывался пустырь, а соседский дом, похоже, был давно оставлен жильцами: калитки в оградке не было, дверь в сенцы была открыта настежь, а стекла в окнах были разбиты. Федор нырнул в брошенный домик и уже оттуда внимательно осмотрелся вокруг: калитка бабкиной оградки закрыта, следов вокруг нет, а на кухонке едва светился огонек: не спит бабулька. Не теряя ни минуты, он бросился в дом.
– Федор Михалыч, – встретила его хозяйка у порога, – такая непогодь, а ты где-то гуляешь? А я только поснидала да вот оставила тебе картошечки, огурчики соленые, чай… Ежели хочешь, самогоночка есть… С холоду-то в самый раз будет…
– Спасибо, тетка Матрена! Некогда, спешу я… Никого не было?
– Да путние-то люди в такую погоду дома сидят… Не было никого. Разболокайся да покушай…
Федор стремительно покидал вещи в свой чемоданчик, с усилием надавил на крышку и щелкнул замками.
– Ну, тетка Матрена, я пошел… Спасибо тебе за приют… Вот деньги… уезжаю я…
– Ой, да куды ж ты в ночь-то, утром бы поехал…
– Конечно, было бы лучше утром, да уж как получилось… Прощай, хозяюшка!.. – он открыл дверь избы, которая из-за отсутствия сеней выходила прямо на улицу, в оградку, и уже шагнул было за порог, но затем спешно захлопнул дверь, задвинул засов и вернулся в горницу.
– Чтой-то передумал, Федор Михалыч? И то правильно…
– Передумал, тетка Матрена… Деваться мне просто некуда, потому и передумал…
Лишь на мгновение Федор открыл входную дверь и увидел, как у Матрениной оградки остановилась черная легковая машина, из которой энергично стали выбираться мужчины в длиннополых пальто. Кто-то из них был в шляпе, кто-то – в кепке… Федор знал, что такой дружной компанией на авто по ночам ездят только энкавэдэшники, и цель у них одна – арест очередной жертвы! Вот ты и дождался, Федор Михайлович, такого горячего внимания к своей персоне! В конце концов не за бабкой же они приехали на этот пустырь?! Да-а, похоже «…последний парад наступает!..»
– Вот что, тетка Матрена, прости, что так получилось, но, видно, тебе придется уйти отсюда… не мне, а тебе…
– Чтой-то так?..– голос старушки дрогнул, глаза распахнулись во всю ширь.
– Архангелы пришли за мной, а я не хочу к ним в гости… Будем разговаривать с ними… – пока Федор разговаривал с хозяйкой, он вынул из кобуры револьвер, а потом достал из чемодана именной маузер, проверил наличие патронов и, кинув уже не нужный чемодан на лавку, где он успел провести несколько ночей, подошел к столу, на котором оставались остатки хозяйкиного ужина.– А что, тетка Матрена, где твоя самогонка-то, подавай ее сюда!..
С ужасом смотрела старая женщина на своего вооруженного квартиранта, а вместо ответа на вопрос только махнула рукой в сторону старого буфета, что занимал целый угол. Вынув оттуда бутылку, заткнутую тряпицей, он вылил ее содержимое в алюминиевую кружку и залпом выпил.
– Ну, а теперь, тетка Матрена, выходи на улицу и кричи как можно громче, чтобы тебя по ошибке не подстрелили, а здесь тебе оставаться нельзя…
Он открыл дверь, подтолкнул старушку на улицу и тут же задвинул засов. В то короткое мгновение он заметил свет фар еще одной подъехавшей машины…
Оказавшись на улице, старушка взревела благим матом и бросилась навстречу мужчинам, которые направлялись к ее калитке.
– Что орешь, старуха?.. – спросил мужчина в черном пальто и шляпе. – Сколько их там?
– Ой, родненькие, один он там, совсем один…
– Оружие есть у него? – подал голос другой, в кепке.
Бабка Матрена испуганно мотнула головой и промолчала.
– Ладно, Петро, ты еще спроси старуху, какое у него оружие… В телеграмме же было сказано: револьвер и именной маузер…
– Это серьезно!.. А про патроны там ничего не было сказано?
– А вот про патроны в телеграмме ничего сказано не было… А ну, бабка,
беги отсюда, если жить хочешь! Стой, скажи еще, за входной дверью есть еще какая-то дверь или там у тебя горница?
– Горница у меня там и куфня …
Из второй машины вышли еще четверо. Старший лейтенант в форме НКВД, руководитель группы захвата, приложив к губам рупор, прокричал:
– Кузнецов! У нас имеется ордер на ваш арест! В случае сопротивления имеем полномочия применять оружие на поражение!..
Покосившийся домик бабки Матрены молчал, но это молчание вовсе не было знаком согласия…
… Более часа дальняя оконечность улицы Партизанской оглашалась выстрелами. Во всех близлежащих домах одномоментно погасли огни, а в соседнем заброшенном домике, сидя на грязном полу у окна с разбитыми стеклами, сидела изгнанная из своего дома старушка. Она беззвучно плакала, крестилась и шепотом приговаривала:
– Помоги ему, Господи!.. Спаси и сохрани!..
Но Бог не мог спасти того, кто от него отрекся…
Энкэвэдэшники действовали по всем правилам тактики ареста: дом был окружен, посторонние люди были выведены из зоны боевых действий, дело оставалось за малым – выкурить несговорчивого полковника из избушки и арестовать. Поняв, что без боя Кузнецов не сдастся, лейтенант приказал стрелять на поражение. Прижавшись к стенам, его сотрудники через окна вели огонь по несговорчивому офицеру, и на каждый его выстрел в ответ раздавалось пять-шесть. К концу первого часа четверо нападавших недвижно лежали на снегу, а лейтенант поносил своих подчиненных на чем свет стоял:
– …Мать вашу!.. Говорил же, что надо взять гранату!..
– Иван Семенович, да оружейка была закрыта… Рабочий-то день закончился уже…
– А может, нам дом поджечь? Поди выскочит… не захочет жариться…
Избушка ответила тишиной. Сначала у Федора закончились патроны в нагане. Отбросив его в сторону, он взялся за наградной маузер. Сколько их еще на улице? Три? Пять? Шесть? А у него, Федора Кузнецова, осталось всего двенадцать патронов…
Потом они снова пошли на приступ, и снова началась стрельба. Еще двое упали наземь, обливаясь кровью, но и Федора достали вражьи пули: одна пробила левое плечо, но это не мешало ему метаться по избе от окна к окну, отбивая атаки, но вторая пуля попала в живот. Превозмогая страшную боль, Федор отполз к стене, что находилась напротив входной двери. Окно кухонки находилось от него слева. И окно, и дверь он держал на мушке. Дверь закрыта на крючок, а вот второе окно, что находилось в горнице, было скрыто от него стеной. Он знал – именно оттуда они и придут…
Вдруг наступило затишье. «Неужели они ждут подкрепления?.. – подумал Федора. Силы стремительно покидали его израненное тело, но мозг работал ясно. – …У меня осталось два патрона, но один из них – мой, значит – остался один патрон… Живым в руки я не дамся…». Федор знал, с какой изощренной жестокостью мучили своих бывших коллег в стенах НКВД, и потому самоубийство – лучший и самый легкий выход из данного положения. Устав держать навесу тяжелое оружие, Федор опустил длинный ствол маузера на пол: появись кто-то из соседней горницы, он успеет поднять ствол и выстрелить, но ведь потом надо найти силы и для себя… «Что же вы, касатики, примолкли?.. Поторопитесь… мне некогда ждать…». Казалось, он подсказывал своим врагам план дальнейших действий, но в душе боялся, что эта пауза затянется слишком долго, что силы оставят его совсем и он потеряет сознание…
…В горнице раздался шум и какое-то кряхтенье: кто-то пытался
через маленькое оконце проникнуть в горницу… За дверью послышались
приглушенные голоса, а сам крючок нервно дернулся в своей петле.
– Ну, вот и все!.. – Федор поднял маузер с пола, ожидая, откуда появится его очередной враг, из горницы или из входной двери? Сил совсем не было, взгляд его туманился, а на полу под ним растекалась кровавая лужа…
– Бросай оружие!.. – в дверном проеме горницы появился небольшого роста человек с наганом в руке, но выстрел Федора уронил его на пол. В это самое время от сильного рывка входная дверь слетела с петель, и в дверном проеме появился еще один человек, совсем молодой парень, лет двадцати. Он шагнул в избу, но увидел направленный на него ствол маузера и замер. Он понял, что выстрелить в лежащего на полу человека он уже не успеет, и потому застыл в ужасе, ожидая рокового выстрела.
– Уходи… – слабым голосом прошептал ему Федор. – …молодой ты еще… живи…
Громко вскрикнув, парень, не поднимая нагана, стал отступать назад, и вскоре исчез.
– Ты что делаешь? – раздался на улице истеричный голос лейтенанта. – Почему не стрелял?..
Этот крик оборвал выстрел, что прозвучал в избе. Последним усилием воли Федор приставил маузер к подбородку и выстрелил. Он не хотел убивать молодого паренька, так неуклюже выскочившего к нему на мушку, но еще больше он не хотел попасть живым в руки своим бывшим коллегам, а патрон-то был последний…
… Утром в УНКВД по ЗапСибкраю ушла секретная депеша: «5
ноября с.г. около 22 часов силами Томского ГО НКВД была предпринята попытка арестовать полковника Кузнецова Федора Михайловича, начальника особого отдела дивизии Дальневосточного фронта. Потери группы захвата составили шесть человек, два сотрудника получили ранения. Кузнецов застрелился из наградного оружия («Маузер»). Начальник ГО НКВД …»
* * *
Сдержал слово Попков, и в последние дни лета Марта Кузнецова приступила к новой работе. Также рано утром вместе с другими жителями поселка отправлялась она за три километра в контору лагеря, да только теперь она этот путь проделывала не пешком, а на телеге с Зубастиком. Там пересаживалась на двуколку к главному учетчику-счетоводу Кареву Владимиру Филимоновичу, и уже вдвоем они объезжали все лагерные делянки, замеряя объемы заготовленного леса и его качество. Работа несложная, и Марта быстро ее освоила. Владимир Филимонович, бывший главный бухгалтер одного из уральских заводов, был мужчина пенсионного возраста. Седой, с благообразной бородой, он был медлителен в разговоре и движениях, держал спину прямо, словно за ней у него было не бухгалтерское кресло, а служба в кавалергардском полку. Как бы то ни было, но Марта за несколько месяцев работы заметно посвежела, а ее руки стали отдаленно походить на руки тех немецких фрау, каких она видела в детстве на родине и теперь часто вспоминала в суровые сибирские вечера.
Благодеяния коменданта в адрес семейства Кузнецовых на этом не закончились, и уже в октябре Никиту перевели из лесорубов в десятники, вместо погибшего под нечаянной сосной предшественника. Теперь он редко брался за топор и пилу, все больше контролируя работу двух участков, закрепленных за ним, следил, чтобы вовремя отправлялся лес на склад и вместе с лагерными учетчиками не допускать «туфты», другими словами, приписок при заготовке леса. Последнее было делом нелегким, поскольку приемкой леса на складах, как правило, занимались уголовники, ни в грош не ставившие «политических» и «спецпоселенцев». Ненароком Никите удалось подслушать разговор двух зэков на складе, из которого он понял, что группа уголовников в ноябрьские праздники готовит побег, а все необходимое для этого – продукты, оружие, теплые вещи – хранятся в схроне у Большой рогатки. «Большая рогатка» – так лагерники прозвали две большие сосны, имевшие один общий корень: стоят они посредине небольшой полянки, напоминая двух мальцов, рассорившихся и отвернувшихся друг от друга. Дважды он услышал кличку их главаря – Колесо… А позднее ему пришлось познакомиться с ним самим…
Колесов сразу узнал Никиту и, ухватив за рукав телогрейки, потянул в сторону.
– Здоров, землячок!.. Вы что же, всем селом сюда переехали?.. Чуваш где-то здесь болтался, теперь ты?.. – рослый Колесов смотрел на коренастого и низкорослого Никиту снисходительно. – Где твой мордатый, что-то давно его не видел?
– Погиб Яшка… Нет его… – ответил Кузнецов.
– Ага…Так, слушай сюда, десятник, если ты хоть рот разинешь, что мы где-то с тобой встречались, не дай бог, вспомнишь, что я у вас председателем был – сдохнешь, и могилку твою не найдут! Видишь, сколько тут деревьев? Закопаем, даже НКВД не найдет, понял? А вот еще чикировщица тут появилась, молоденькая немочка, Мартой зовут, не твоя женушка?
Услышав эти слова, Никита оцепенел от страха, затем с трудом проговорил:
– Серафим Иванович, не тронь Марту!
И так велик был страх за жизнь любимой женщины, что даже матери Никита не сказал ни слова о встрече с Колесовым, решив для себя: сбегут уголовники вместе с Колесовым, и ничто не будет угрожать ни ему, ни его любимой Марте. Но все случилось совсем иначе…
Накануне праздника всех бригадиров лесорубов, десятников, кладовщиков – всех, кого по лагерной традиции называли «придурками» - собрало лагерное руководство. Совещание затягивалось, а на складе готовой продукции в ожидании своего бригадира Колесова скучали его помощники – Филя и Рафаил. Впрочем, скучали они недолго, потому что Рафаил вдруг предложил товарищу невесть откуда привезенную бутылку
денатурата…
Ноябрьский день, по-зимнему короткий и холодный, клонился к вечеру, небо, закутав солнце в темные тяжелые облака, с каждой минутой серело, а вслед за ним все более угрюмыми становились деревья, кусты, и даже белый снег, надежно укрывший уже остывшую землю, в сумерках выглядел мрачно. Загулявшие кладовщики с нетерпением ждали повозку с лесом, чтобы вместе с ней вернуться в лагерь. Возвращаться пешком они не хотели. Голодные, промерзшие за день пребывания на морозе, Филя и Рофа, как его звали в бараке, от выпитого совсем осовели, а последний, путая русские и татарские слова, все порывался куда-то идти, кричал про предстоящий побег… Опасливо озираясь, Филя тщетно пытался урезонить дружка, и оба они не заметили, как на санях к их будке подъехали учетчики-чикировщики, Карев и Марта. Послушав какое-то время их пьяные разговоры, Карев крикнул, чтобы пригласили бригадира. Оставив беснующегося татарина, Филя вышел к приехавшим и вкрадчиво спросил:
– А что, господа кулаки, давно вы здесь и что тут делаете?..
– Рабочий день еще не закончился, а вы тут пьянку устроили?
– А тебе чо надо, старик? – кричал Рофа, появляясь на пороге будки.
– Филимон, где ваша дневная сводка об отгруженном лесе? И почему бревна не укладываете в штабеля? Как же мы будем вести их учет?
– А нам плевать, старик!.. – надсадно кричал Рофа. – Мы скоро линяем отсюда и нам эти бревна по х..!
Филя не успел остановить товарища и в досаде ударил его кулаком по лицу, опрокинув на снег.
– Продал, паскуда!
Поняв, в какую ситуации они с Мартой попали, Карев дрожащим голосом пытался урезонить уголовника:
– Филя… Филимон… Мы ничего не слышали… Это пьяный бред, я понимаю… Филимон, не надо!..
– …А если надо, то давай…– со зловещей улыбкой верзила наступал на
старика, и в его руках тускло сверкнуло лезвие ножа.
– Филимон, не бери греха на душу!.. Это же новый срок…
– Да на мне столько грехов, что они для меня как забава…
– Филимон, ладно, я старый человек, но Марта… она молодая женщина… у нее дети…
– Нет, старик, поздно…
Он рванул Марту за рукав, вытащив ее из-за спины старика. Тот бросился ей на помощь, но в это время Филя всадил ему нож в шею по самую рукоять. Сдавленно кашлянув, учетчик повалился на бок, а Марта истошно закричала, но даже эхо не отозвалось на ее крик о помощи… Подхватив женщину под руки, бандиты поволокли ее в будку. Уверенные, что на склад уже никто не приедет, Филя и Рафаил позволили ей кричать и даже упивались ее стонами…
А между тем к будке неслышно подъехали сани с бревнами. Два престарелых возчика быстро их отвязали. Услышав стоны из будки, один из них пошел к ней, но у крыльца увидел лежащего в крови учетчика и в страхе отпрянул:
– Микола, вертай лошадь, тикаем!..
– Стой, суки! Куда?!.. – неслось им вслед.
Дорога с лесного склада в лагерь проходила мимо Шишкино, и, когда обезумевшие от страха старики-возчики поравнялись с поселком, Микола закричал своему напарнику:
– Гони в комендатуру… До лагеря еще пилить да пилить, а здеся телефон есть…
… Рабочие уже вернулись в поселок с делянки, отовсюду неслись голоса, слышно было, как поселенцы рубили дрова, чтобы готовить себе вечернее варево. В комендатуре за столом сидел Попков, у двери на табуретке – Зубастик. В дверь постучали, и вошел Никита Кузнецов.
– Семен Семенович, вы давно из лагеря?
– Да около часа уже… Совещание закончилось, а что?
– Марты нет… Вы ее там не видели?..
– Нет… Должно быть, они с Каревым задержались на делянке. Волнуешься? Еще светло, подождем, а волки здесь трусливые, не боись… Да садись пока…
– Здесь волки о двух ногах пострашнее будут, Семен Семенович.
Дверь с шумом распахнулась, и в кабинет коменданта буквально ввалились два старика. Бледные, взлохмаченные, они тяжело переводили дыхание.
– Ну-у?.. – грозно спросил Попков. – Вы что, с хрена сорвались?!.
– Гражданин начальник, беда… Там бандиты Колеса озоруют!.. Быстрее надо…
– Что надо? Как это озоруют? Дерутся, что ли?..
Зубастик, слушая возчиков, напрягся всем телом и подался вперед.
– Гражданин комендант, Карева убили, а чикировщицу Марту, видно, насилуют…Орет она благим матом…
Никита вскочил на ноги и бросился к мужикам, встал из-за стола и Попков.
– А вы? Что же вы-то?
Никита что есть силы тряс одного из стариков, а тот со слезами на глазах оправдывался:
– Сынок, милай, да что сделаем, когда их там цельна бригада… Напарника ее убили…
– Карев в крови лежит у будки, лошадь их стоит,– пришел напарнику на помощь Микола. – А в будке баба истошно орет, как будто ее силком дерут…
– Боже мой, Марта!.. – взревел Никита, бросаясь к двери.
– Стой, куда ты один? Сейчас людей пошлем!..
– Некогда, Семен Семенович!..
– Топор возьми под лавкой, Никита!..
Метнувшись к лавке, Никита схватил топор и, уже в дверях обернувшись, крикнул Попкову:
– Семен Семенович, завтра у банды Колеса побег… Вся бригада… Продукты, вещи и оружие они спрятали у Рогатки… Звоните в лагерь!..
Никита с разбегу прыгнул в сани возчиков, принесших страшную весть с лесного склада, и ударил лощадей вожжами…
– Звоню уже…– проговорил Попков, подвигая к себе телефон. – Ну, вы, деды, и дали! Ведь это муж ее!.. Как бы его самого там не прибили… Филя, поднимай людей и на склад…– комендант не успел закончить фразу, как на его голову обрушился табурет, который швырнул в него Зубастик,
и он рухнул на пол без чувств. Короткими сильными ударами помощник коменданта опрокинул стариков на пол, а затем рванул со стены телефонный провод, разбил о пол телефонный аппарат, после чего выскочил на улицу. Схватив комендантскую лошадь, стоявшую рядом с крыльцом, он рванул в сторону лагеря…
… Никита непрерывно погонял лошадей, направляясь к лесному складу. Его всего трясло, и как заклинание он повторял только одно слово:
– … Марта! Марта!..
Через полчаса он был уже на месте, но никого там не нашел. Напрасно он громко звал свою любимую женщину, искал ее – на складе не было ни души. Уже около часа он находился на территории склада, где работала бригада Колесова и где надругались над его любимой женщиной, но почему здесь так тихо? Где все?..
– Здесь, где-то здесь все это было, вот же следы, вот кровь… Но где же она, где эти подлецы?
Обезумев от горя, он метался с топором в руках в поисках своих врагов, не давая себе отчета в том, что, даже случись эта их встреча здесь в глухом таежном углу, что мог бы он сделать этой ораве озверевших от самогонки и издевательств над беззащитной женщиной уголовникам? Но эта мысль не шла ему в голову: он хотел найти ее, чтобы помочь ей, спасти, утешить, а их – убить, растерзать, растоптать, но как бы все получилось на самом деле, он не знал. Не знал он и того, что насильники, расправившись со своими жертвами, забросили трупы убитых в сугроб за одним из штабелей, а сами на повозке учетчиков вернулись в лагерь уже по другой, объездной дороге…
Здесь, именно здесь все это было: остатки кострища, запасы дров, окурки самокруток и множество человеческих следов, которые то разбегались веером по всей поляне, то снова сходились у костра и легкой летней избушки, где обычно арестанты хранили инструмент. Проверил: инструмент был разбросан на поляне, но ни одного топора Никита не обнаружил – вооружились, сволочи! А Марта, где она? Почему она не дождалась его, почему она оставила его одного на этой проклятой богом земле?!.
И вдруг он себя поймал себя на мысли, что думает о своей жене в прошедшем времени, словно он ее уже похоронил. Но ведь это не так! Она жива, она где-то здесь и ждет его помощи. Он снова заметался по поляне, обежал вокруг огромные штабеля из бревен, но опустившаяся темнота мешала ему, а робкая луна освещала только пятачок перед будкой. Подойдя к крылечку, Никита уронил топор, со стоном повалился на землю и потерял сознание….
…Сколько он пребывал в небытии, Никита не знал, но очнулся от странного ощущения, что за ним кто-то наблюдает. Осторожно он приоткрыл глаза и увидел стоявшего в нескольких шагах от него зверя. Это была волчица. Шерсть свалявшимися клочками неровно покрывала ее худое тело. Впалые бока и отвисшие соски, едва не волочившиеся по земле, говорили о том, что наступившие холода измотали не только арестантов, но и лесных обитателей. Увидев лежащего неподвижно человека, она подошла к нему, и, когда она уже была готова напасть на него, он вдруг шевельнулся и приподнял голову. Удобный момент был упущен, и волчица боязливо отошла в сторону. Она была слаба и не знала, сможет ли одолеть свою жертву. И даже присутствие рядом ее двух молодых и голодных волчат не придавало ей уверенности.
Никита, быстро оценив ситуацию, выхватил из голенища валенка нож и приготовился к бою. От удара о землю у него сильно болела голова, саднило левую руку, и тупая боль отдавала в спине, но он был готов к бою, возможно, последнему в его жизни. Волчица, казалось, с изумлением смотрела на стоявшего перед ней на четвереньках человека: он ли это был – царь природы, и почему он так жалок и слаб? Что привело его сюда, в таежную глухомань?
Но, похоже, совсем иные мысли одолевали Никиту…
– …Вот мы и уравнялись с тобой, зверюга! Как и ты, я стою на четырех лапах. Нас загнали к вам в лес, но ты свободнее нас, ты можешь уйти отсюда в любое время и в любое место, но куда податься нам, людям?– Никита неотрывно смотрел на зверя, а в голове его сам собой складывался этот безумный монолог – Неужто в ваши норы и питаться всякой падалью? Я знаю, что волки едят падаль лишь в самом крайнем случае, а мы? Мы готовы жрать все, даже друг друга, что мы и делаем время от времени… О волчище! Возьми меня с собой, дай мне твою свободу! – и, сам того не замечая, он потянулся к ней, пошел на четвереньках, а из груди его вырывался какой-то тоскливый не то стон, не то вой. А эта исхудалая и обессиленная волчица, еще раз бросив недоуменный взгляд на несостоявшуюся добычу, затрусила в лес по тропе, известной ей одной, уводя с собой свой выводок. Свободный зверь не мог вынести зрелища раздавленного и униженного человека…
… Только на следующий день трупы Карева и Марты нашли за дальним штабелем. Всю ночь вьюжило, к утру их совсем занесло. Всю банду Колесова взяли в ту же ночь в бараке, но сам главарь вместе с Зубастиком успели тайно покинуть лагерь, уведя из лагерной конюшни лучших лощадей…
…Специальная комиссия приехала из окружной комендатуры, чтобы разобраться в обстоятельствах данного побега, а работник НКВД, сопровождавший ее, только торопил, задавая один и тот же вопрос: «Кого будем брать?!». Брать должны были Никиту: он, зная о готовящемся побеге уголовников, молчал до последнего… Но Попков научил, что надо сказать на допросе, и его оставили в покое, зато самого Попкова еще долго склоняли на всех совещаниях за… «потерю бдительности… за то, что он не разглядел в своем помощнике врага…», а весной 1938 года пришел приказ о его переводе в Туруханский край Красноярского края с понижением…. Рапорт Попкова о выходе на пенсию был оставлен без внимания. В конце марта Попкову из окружной комендатуры пришел приказ: сдать дела преемнику и до 1 мая прибыть на новое место службы…
– Вот и все, Алена Ивановна, как поют комсомольцы: «Дан приказ ему на Запад, ей – в другую сторону…».
– Да мне-то никуда не прикажут, но почему тебе не разрешили уйти со службы…Тебе же пятьдесят скоро?
– Проверенные бойцы нужны везде…– кисло усмехнулся Попков.– Меня уже предупредили: откажетесь выполнить приказ партии – против вас возбудят уголовное дело и исключат из партии… а это – лагерь… Об этом Морозов мне давно говорил… Кстати, его тоже сняли…
– И как ты будешь там один, Семен? – Алена с горечью смотрела на мужчину, который стал ей и ее семье опорой и щитом, а теперь, когда ему самому нужна была помощь, ждать ее было не откуда.– А если бы ты был женат… Жене разрешили бы ехать с тобой ?..
– Аленушка, милая ты моя… спасибо тебе!.. Когда я об этом сказал в окружной комендатуре, знаешь, что мне ответили?... «Лучше застрелись, Попков! Твои шашни мы терпели – глухомань, особые условия работы…. Но жениться коммунисту на спецпоселенке?!. Вот так вот, Алена Ивановна… Все решили за нас, но и я тоже решил для себя…
Алене Ивановне его голос показался слишком убитым, и она с беспокойством спросила:
– Что ты решил? Что?..
– Ну-у… Все будет нормально… А один я уже привык – всю жизнь один, и
только на излете она подарила мне тебя и три года радости… Помни меня…
– Семен, да ты никак прощаешься со мной? Ты что задумал, Сема?..
– Все будет нормально, Аленушка… Послезавтра приедет новый комендант, я сдам ему дела и… уеду…
– Значит, у нас есть еще два дня?..
– Нет, моя хорошая, у нас нет двух дней, потому что завтра уезжаете вы… Я нашел твою сестру Веру… Ее фамилия Шамонина Вера Ивановна, живет она в городке Белово… Знаешь ли такой?
– А как же! То рядом с Урским…верст сорок-пятьдесят…
– Здесь все документы, запрос из Белово, разрешение на выезд… Вместе с тобой едут дети и Никита… Не обижайся, что я тебя сделал чуть старше, а Никиту – туберкулезником… Иначе – никак… Его не хотели отпускать, но Шишкин помог… Никиту, наверное, направят работать на шахту, в трудовой отряд… Это хуже, чем лес валить, но все ближе к дому…
– К дому?!. – с горечью проговорила Алена. – А где он, наш дом? Забрали его, а нового не дали…
На следующий день на трех санях-розвальнях из поселка Шишкино были отправлены на Большую землю восемь человек: четверо малолетних детей, три старушки, одной из которых была Кузнецова Алена Ивановна. Согласно документам, ее возраст на момент отъезда из колонии поселения составлял семьдесят пять лет. Вместе с женщинами и детьми на Большую землю отправлялся больной туберкулезом в открытой форме Кузнецов Никита Гордеевич… Это последнее, что мог сделать комендант Попков для своей любимой женщины и ее семьи…
Приезд нового коменданта ожидался к обеду следующего дня. С самого утра Семен Семенович тщательно побрился, надел свежее белье, проверил и сложил стопкой все необходимые документы о работе комендатуры и потом нервно ходил по кабинету, никого не принимая. Когда стрелки часов показывали 12 часов, Семен Семенович вынул из металлического ящика, служившего ему сейфом, бутылку водки, налил целый стакан и выпил залпом. Спустя несколько минут прогремел выстрел. Вбежавший в кабинет помощник коменданта нашел своего начальника с простреленной головой…
… Об этой смерти и смерти Федора Кузнецова Алена долго не будет знать. Хоть так судьба хранила ее от боли новых утрат…
Конец 3-й книги
Кемерово-Гурьевск,
2011-2013 гг.
Назад |