***
Сегодня у нас собрание. Назаров подробно рассказывает, как он вел переговоры в мятежном кишлаке. Постараюсь в деталях пересказать.
В агитотряде был мулла, добрый услужливый мужчина, которого мы любили и уважали. Он посвящал нас в местные нравы, которые приходилось учитывать при общении с жителями.
Когда майор захотел попасть в этот опасный кишлак, мулла сказал:
− Туда мы пойдем втроем. У нас существует обычай. Человек, который зашел в кишлак без оружия, является гостем, неприкосновенным.
Назаров отдал автомат солдату и спрыгнул с бэтээра. За ним последовал переводчик Хайдар. Солдаты осторожно сняли с брони уже пожилого муллу.
− В пасть тигру лезем, товарищ майор, − сказал переводчик.
− Бог не выдаст, свинья не съест! − бросил начальник агитотряда. У него хоть и было воинское звание, но он не являлся профессиональным военным, а был профессиональным партийным работником. К нам его направили из какого-то горкома или обкома. Там, рассказывали ребята, не прижился из-за своего чересчур самостоятельного характера. Его «выдвинули» в Афганистан. Александр Александрович Назаров оказался человеком смелым, решительным, умел работать нестандартно. Поэтому мы нередко оказывались в тех местах, куда не ступала солдатская нога. На нас афганцы смотрели там, как на космонавтов.
Помню, однажды мы шли к одному богом забытому кишлаку. Навстречу нам попался дедушка с осликом. Разговорились. Когда дедушка узнал, что мы из Кабула, спросил, как здоровье короля Мухаммада Надиршаха. Король был убит еще в 1933 году. Старец об этом даже не слышал. Помню, этот факт поразил нашего майора. В каком времени живут здесь люди? – невольно воскликнул он.
В мятежный кишлак пошли втроем: мулла, переводчик, майор.
Навстречу депутации выскочил очень черный мужчина, загорелый, угрюмый, молодой, сильный. Мулла поговорил с ним. Мужчина повернулся и быстро пошел в кишлак.
Переводчик сказал майору:
− Мулла сообщил ему, что к ним в кишлак приехал большой русский начальник. Хочет поговорить.
Появилась стайка одетых в рвань чумазых, горластых ребятишек. Они сразу окружили майора, его спутников, провели на площадь рядом с мечетью.
Мулла сказал:
− В мечеть лучше не заходить. Это не понравится.
− Что ж, тогда поговорим на площади, − согласился майор.
Вокруг гостей сбилась толпа. То, что в дальнейшем произошло, растрогало до глубины души начальника агитотряда.
Из всех окружающих домов жители принесли одеяла, расстелили на камнях. Сверху положили подушки. Особенно много их оказалось за спиной майора. Он откинулся, как на спинку кресла.
Вокруг него расселись старики. Каждый из гостей получил пиалу. Когда в чай майора влетела муха, один из аксакалов, чтобы показать свое почтение гостю, засунул грязный палец в чай и выбросил насекомое на подушки. Майор рассказывал нам, что он с внутренним содроганием смотрел на эту процедуру, а потом пил чай, надеясь на то, что кипяток дезинфицирует бациллы. Так оно и случилось. Наш начальник не заболел.
Потом начался дипломатический разговор в восточном духе. Майор говорил коротко, лаконично. Переводчик цветисто раскрашивал каждое его слово стилистикой, выражающей крайнюю почтительность и намеки, хотя разговор шел о простых вещах. Почему кишлак не поддерживает государственную власть?
Старейшина отвечал. Кишлак готов поддержать власть, но власть не может защитить жителей от душманов. А самим защититься невозможно, потому что половина мужчин служит в армии, другая половина на стороне оппозиции. Поэтому приходится придерживаться тех, кто может защитить людей.
Логика была в словах старшины. Майор видел, что за толпой сновали молодые люди, крепкие, с заросшими лицами, явно духи. Они косились, как горячие кони, но в разговор старших не вмешивались.
Все-таки встреча с жителями мятежного кишлака не прошла бесследно. Афганцы обещали не воевать с шурави. Шла политика национального примирения. Такая позиция была очень выгодна для нас.
***
Наступил октябрь. Обитаю на мироновской заставе, лечу солдат. Заставу создал лейтенант Миронов под жестокими обстрелами духов. Теперь он давно уехал на Родину, слава Богу, живым и здоровым. Его имя осталось в Афганистане. Наверное, остаются в памяти людей имена тех, кто был первым. А что я сделала первой? Пока ничего.
Целыми днями от меня не отходит Катька, здоровенная серая овчарка. Когда-то она была в нашем отряде, но с ней было много мороки. Мы отдали её на заставу. Здесь она ощенилась. Её детишек раздали. С ней остался черный, симпатичный, неугомонный. В свободное время не выпускаю его из рук. Люблю животных. Они отвечают мне взаимностью.
Ночи стоят светлые, холодные. Хорошо, что нам завезли тулупы, поэтому не мерзну. Ночами не спится. Встаю, топлю печь, смотрю, как танцует огонек… Думаю обо всем. Почему-то больше о Насиме. Он приезжал в Кабул, разыскал меня. Мы сфотографировались возле бэтээра. Он высокий, я маленькая. Попросила его чуть-чуть присесть, чтобы он вошел в кадр. Он согнулся.
На заставе солдаты предложили мне помыться в баньке, которую они соорудили на моих глазах. Здесь ко мне относятся галантно, все время пытаются чем-нибудь угостить. Солдатский паек очень скуден. Все равно ребята стараются самое вкусное выкроить для меня. Это трогает.
И с баней. Не так просто было найти на голых склонах дерево. Используя солдатскую смекалку, нашли, соорудили, но помыться я не успела. Вдруг почувствовала дым, который усиливался с каждой минутой. Быстро оделась, выскочила, крикнула солдату: «Что-то горит!» Он рванулся в баню, но было уже поздно. Баня на глазах сгорела дотла.
***
Работала в кишлаке Пуличархи. Васильцов привел сюда на экскурсию двух молодых женщин. Они ходили, удивлялись необычной обстановке. Я была рада. Скорее бы он нашел кого-нибудь и оставил меня в покое. Подполковник был не из тех мужчин, которые признают поражение от женщин. А тут на глазах всей дивизии получил от ворот поворот. Это задело его за живое. Одна известная американская актриса сказала: «Всякая женщина – это тайна, покрытая платьем». С настойчивостью маньяка Васильцов старался заглянуть под мое платье. Я не понимала его настойчивости. У нас в части были дамы, как Таня, которые готовы были в любое время не только приподнять подол, но снять все другие покровы со своей тайны. Но нет, ему почему-то не хотелось открывать другие «тайны», как будто у меня хотел увидеть нечто принципиально новое и незнакомое. Меня это напрягало и заставляло бояться его.
***
Последние две ночи на заставе не спала. Вечерами донимала ужасная жара, а ночью мыши. Ребята под потолком повесили парашютную ткань. Мыши носились по этой ткани как угорелые. Я боялась, что какая-нибудь свалится на меня. Тогда сердце разорвется. Мыши для меня страшнее душманских пуль.
Наконец под новый год закончилась военная операция. Мы вернулись в Кабул. В штабе дивизии узнала страшную для себя новость. Подорвался на мине симпатичный, дорогой для меня Ваня Чуприков. Я любила его за порядочность и смелость. Эти черты характера редко увязываются в одном человеке. Есть очень хорошие люди, но робкие, не умеющие отстаивать свои принципы. Несмотря на молодость (ему было немногим больше двадцати лет), Ваня умел. Это стоило ему очень дорого.
Однажды мы сидели на бэтээре во время остановки колонны. За увлеченным разговором не заметили, как подошел к машине Васильцов, каменный от злости.
− Чего расселся с этой бабой! – заорал на лейтенанта.
В части были женщины, которые на виду у всех вечерами ходили в коттеджи старших офицеров. Никто не смел их оскорбить. У меня не было покровителя с большими погонами. Поэтому приходилось выслушивать такое!
Чтобы не узнать еще что-нибудь от замполита, я спрыгнула с брони. Ваня остался лицом к лицу с подполковником и срывающимся от внутреннего волнения голосом выговаривал старшему по званию:
− Вы не имеете права оскорблять женщину!
Глаза замполита сузились в недобрые полоски. Я отошла в сторону и не слышала, о чем они толковали. Ванечка вернулся ко мне с известковым лицом и протяжно выдохнул:
− Ну и гад!
Теперь мой заступник лежал в реанимации.
Не переодеваясь, бросилась к нему. Когда заскочила в палату, его переворачивали на живот. Подождала конца процедуры. Когда ушла медсестра, присела и с мягким укором покаялась:
− Прости, не уберегла тебя, Ванечка!
В глазах лейтенанта блеснули слезы. Прозрачная капелька просочилась сквозь ресницы, скатались в ямку запавшей щеки.
Не помня себя, выскочила из палаты, целый день ходила, как потерянная. Вечером вымыла голову. Потом пила чай, девочки сушили феном мои волосы. Боль в душе чуть-чуть притихла.
***
…Подруги смотрят на меня с завистью. Разъезжаю по Афганистану, много вижу. Они живут взаперти. Два года прожить в военном городке очень тяжело, этокак пробыть в заключении. А главное, скука!..
Теперь Татьяна неделями не бывает в общежитии. Кажется, она сошлась с Васильцовым. Он перестал смотреть на меня волком.
Как-то я спросила Танюху:
− Как с ним?
− Хорошо. Настоящий бычок!
− А ты?
Таня не смутилась от моего прямого вопроса. Она лучезарно улыбнулась:
− Я корова!
Что удивительно, ему не захотелось расставаться со своей «коровой». Когда его служба в Афганистане закончилась, он получил еще одну звезду на погоны и уехал в Союз. Татьяну забрал с собой. После этого я потеряла их след.
…У меня новость. Моя лучшая подруга Света выходит замуж. Своего будущего мужа она влюбила в себя пирожками с ливером. Она работала поваром в нашей столовой. Пирожки у неё получались отменные. Когда Егорушка (старший лейтенант и командир роты) возвращался с боевых заданий, то курс держал, прежде всего, на столовую, где заказывал полную тарелку пирожков. Но до полной сытости ему всегда не хватало еще штук пять. Света вначале возмущалась: «Он один съедает у меня все, что приготовлю». Потом, когда у них началась настоящая дружба, она для своего Егорушки стала готовить усиленные порции. Он, поедая, говорил: «Когда вернусь в Союз, что буду делать без твоих пирожков. Выходи за меня замуж!»
Сперва это говорилось как бы в шутку, а потом старлей принес букет эдельвейсов, которые нарвал на вершине, отбитой у душманов, в зале столовой встал на колено и предложил поварихе вместе с цветами руку и сердце. Света не отказала ему. Предварительно она разошлась с мужем, усиленно заколачивающим деньги на Шпицбергене.
Я спросила её:
− Как же твой эгрегор?
− Владик сам разрушил. Где-то нашел женщину. Я сразу почувствовала, когда он изменил. А на второй день Егор стал оказывать мне знаки внимания.
Я подумала о своем эгрегоре. Почему он такой прочный вокруг меня? Никого не допускает.
Совсем недавно сватался Насим:
− Поедешь ко мне в гости?
Чтобы не оскорбить его чувств, сказала, что я человек подневольный, могу поехать только с разрешения командира.
Он пошел за разрешением, через десять минут вернулся. На нем не было лица. Схватился за голову:
− Не отпускает тебя.
Потом Назаров прибежал:
− Василиса, ты собралась в гости к Насиму? Не могу отпустить без охраны.
Какое свидание может быть с ротой солдат!?
Так и не состоялась моя личная жизнь в Афганистане. Насим мне очень нравился. Я могла бы выйти за него замуж. Но не судьба!
Добивались и другие моего внимания.
Идем на экскурсию в дуканы. Цены там кусаются. Совсем не по карману медсестре. Но смотреть на вещи интересно. Ювелирные изделия под восточную старину. Косметика из Франции.
Настроение испортил мой спутник.
− Купить тебе шубку?
Среагировала мгновенно:
− И меня заодно?
− Не-ет! – испугался он.
Моя экскурсия закончилась в книжном магазине. Там купила несколько томов Драйзера на русском языке. Была страшно довольна. Даже простила спутнику нескромное предложение.
…Свадьба Светы прошла замечательно. Большой шумной компанией мы поехали в наше посольство. Там была организована регистрация. Процедура прошла, как положено. Записи в книгу, выдача документов, торжественные поздравления, обмен кольцами, поцелуи жениха и счастливой невесты.
В заключение военный народ решил распить бутылку шампанского и попал под санкции горбачевской войны с алкоголизмом, которая развернулась по всей нашей стране и территориям, где присутствовали представители советского народа. Посольские чиновники решительно отказали нам в фужерах. Но бывалые вояки не растерялись. Прямо здесь же стали пить из горла. Никто из чиновников не стал вырывать бутылки из рук, привыкших к оружию.
Этот эпизод не испортил нам настроение. Мы навеселе вернулись в гарнизон и там уже в своей обстановке продолжили свадебные торжества.
Потом, когда все окончилось, я украдкой спросила Свету:
− Теперь построила новый эгрегор?
− Да! – воскликнула она и от избытка чувств обняла меня.
***
14 декабря. На плацу вручает награды солдатам и офицерам Павел Грачев, Герой Советского Союза, наш комдив. Он протягивает мне удостоверение, коробочку с медалью, пожимает руку.
− За активное участие в двадцати боевых операциях!
ВАХРАМЕИЧ
Хроника боевых действий смертника
1.
Это было идеальное место для засады. Слева густая зеленка, в которой можно полк упрятать. Справа – высокая, в шрамах, сколках, гора, похожая на серый чайник с острой крышкой. Подножье опоясывала шоссейная дорога, по которой катилась колонна из шестисот грузовиков с хлопком под охраной танка и трех бронетранспортеров.
Мы хорошо знали повадки духов. Они поджигали боевую технику в голове и в хвосте колонны. Все остальное запиралось как бы на замок с двух сторон и сжигалось гранатометами. Бывали случаи, когда дотла. Для нашей колонны духи приготовили сюрприз. На пути следования поставили две противотанковые мины и сверху забросали железками, обозначили опасное место.
Я с ротным, капитаном Митрофановым и помощником командира взвода Сашей Ротарем сидел на танке впереди колонны. Мы сразу же увидели мины. Ротарь соскользнул с брони. Но ему не дали добраться до мин. Отсекли плотным пулеметным огнем сверху.
Духи со своими пулеметами сидели не только в зеленке, но и на каменном «чайнике», где отрыли окопы и устроили амбразуры. Оттуда поливали нас огнем. Танкисты и бээмпэшки яростно огрызались. Пока шла дуэль, в колонне стали факелами вспыхивать машины, подожжённые со стороны зеленки.
Ротарю перед стеной свинцового ливня пришлось отступить. Он забрался под днище танка, уткнулся носом в асфальт, обхватив ладонями голову. Капитан соскользнул с брони под обрыв, решив под его защитой пробраться к минам. Но и тут ему не дали высунуть нос.
Теперь решали секунды.
Меня словно кто-то сильно толкнул в спину. На соревнованиях за звание мастера спорта я не бегал так быстро, как сейчас. Мое тело будто превратилось в вихрь, который подлетел к минам, разбросал железки, поставил взрывчатку и кинулся назад. Ошеломленные духи не успели меня поразить. Пули просвистели у головы.
Я с такой силой бросился под танк, ударился о днище, что на миг даже потерял сознание. Когда очнулся, услышал впереди два мощных взрыва. Для меня они прогремели торжественно, как Ленинградская симфония. Потом почувствовал, как кто-то подхватывает меня за плечи и приподнимает. Открыл глаза − Ротарь. Глаза безумные, вращаются, как колеса. Сумасшедший вид у парня!
− Ну, Вахрамеич, ты в рубашке родился! Ты такое сотворил! Такое! – крикнул он и потащил меня из-под танка наверх к башне.
Я запрыгнул на броню, оглянулся. Вдоль дороги вздымались к небу красные факелы. Окрашивались огоньками стволы пулеметов бэтээров. От них строчки пуль тянулись к вершине горы. Капитан выбрался из-под обрыва и тоже взгромоздился на броню, водя харкающим стволом автомата в сторону зеленки.
Танк, лязгая гусеницами, стремительно выбирался из зоны обстрела. За ним летела полуживая колонна. Вспыхивали еще машины, однако напор душманов слабел. Над ними уже гудели вертушки со звездами – четыре вертолета М-24. Они облюбовали огнем вершину горы и зеленку. Духам стало не до колонны.
Когда место засады оказалась далеко позади, капитан снял каску. Вытер пот с широкого морщинистого лица и сказал:
− Вахрамеич, я представлю тебя к званию Героя Советского Союза! Ты сегодня стал Матросовым и выжил.
***
Теперь хочется рассказать, как я попал в Афганистан. Начну со своего детства. Говорят, с кем поведешься, от того и наберешься. В детстве я набирался от своего деда Дмитрия Сергеевича Вахрамеева. Человек он был, как тургеневский Хорь, высокий, сильный, белоголовый и мудрый. Говорил медленно, рублеными фразами, похожими на пословицы. Я на всю жизнь запомнил некоторые из них. «Труд всему помога». «Только труд из всех бед вытащит». «Не юли, говори всегда, как есть». «Будь честным». Потом я понял, опорную философию он взял из своей многострадальной жизни.
До революции дед содержал крепкое хозяйство. Не богатое, но крепкое. У него были корова, бычок, лошадь, овцы, куры, гуси. Все это досыта кормило большую семью из восьми ребятишек.
После гражданской войны административные инициативы Советской власти разорили деда. В деревне, где он жил, организовали коммуну, куда загнали бедняков и середняков. У бедняков, естественно, в домах можно было шары катать. Оставались середняки с кое-каким нажитым добром.
К деду пришли и сказали: «Сдавай живность в коммуну». Законопослушный крестьянин отдал все, что у него было, начиная от куриц и заканчивая лошадью. Власть тогда считалась бедняцкой. Её представители стали управлять коммуной. Каждый из них раньше не мог дать ума своему личному хозяйству, не смог на разумный путь поставить и общественное. В первую же зиму вся живность коммуны передохла в стайках от голода и холода.
В тридцатых годах новое веяние – колхозы. Заперли туда и деда. Как там хозяйствовали, даже вспоминать Дмитрию Сергеевичу было страшно. До начала войны сменили 24 председателя. Одних расстреляли как врагов народа, других посадили, третьих сняли с работы. Последние были счастливы – легко отделались, остались живы.
Дед оказался умным. Смекнул, что надо Советской власти. Окончил курсы трактористов, стал работать в МТС. Получал 8 килограммов зерна на трудодень. Жизнь у него снова выпрямилась, пока не подкосила война. В 1943 году он оказался под Ленинградом. Как воевал? Запомнился случай, который рассказал дед. На фронте он был связистом. Однажды шел бой, а телефонный аппарат, который был связан с батарей минометчиков, не работал. Пришлось деду ползти в тыл за новым аппаратом. Притащил, поставил, а тот снова не работает. Деда хотели отдать под трибунал. Но командир батареи разобрался и отменил свой же приказ. Оказывается, деду вручили неисправный аппарат. Наказали тех, кто был виноват в халатности.
Дмитрий Сергеевич не просто рассказывал свои фронтовые эпизоды, к каждому прицеплял мысль. «Правда все равно свое возьмет!» − сказал он, завершая историю с бракованным телефоном.
После войны дед работал помощником комбайнера. Однажды у него закружилась голова. Упал и только чудом не попал под колесо. Пришлось уйти в пилорамщики. С этой рабочей должности перебрался на пенсию и занялся пчелами. Пасеку держал на вершине горы рядом с посевами ржи, с которой дедушкины пчелы собирали нектар.
Родители с детства отправляли меня к нему на помощь. Я кормил пчел, ухаживал за ними, переносил колодки, а главное, таскал воду от родника у подножья горы. Тропинка круто шла вверх по склону.
Не так просто было подниматься с полными ведрами. Сперва уносил по половине ведра, потом по ведру, а потом и два мне уже были по силам. Такие походы по несколько раз в день укрепляли мою выносливость и волю.
Когда осенью я возвращался от деда домой, мать с удовольствием оглядывала меня и говорила:
− Растешь как на дрожжах.
После шестого класса потянуло в спорт. Начал с лыж. На тренировках преподаватель порой брал мою руку, щупал пульс и с одобрением говорил:
− У тебя сердце хорошее.
В молодости тянет к экзотике. Я забросил лыжи, увлекся самбо, таскал штангу, даже гимнастикой позанимался.
***
На столе лежала желтая официальная бумажка. Это была повестка. Я сгреб бумажку и поехал в военкомат. Там вручили другую повестку на расчет. Пошел на работу, передал мастеру. Тот повертел, попросил посидеть в комнате киповцев и отправился к начальнику цеха. Оттуда вернулся с грустным лицом. Ему не хотелось расставаться с опытным уже слесарем. Киповцы у нас были штучным товаром. Чтобы нутром понимать приборы, надо проработать не менее десяти лет. У меня стаж был гораздо меньше, но, как говорил наш мастер, я подавал надежды.
− Уезжал в Ленинград, а приехал в армию, − грустно пошутил мастер, подписывая приказ о моем увольнении.
Все-таки на первых порах в армии старался быть лягушкой, которая, попав в сметану, пытается разными способами выбраться из банки. Известно, что служба в армии начинается с карантина. Там разглядывают тебя под лупой, прикидывают, к какой работе годен, куда направить, формируют команды. Естественно, делишься с ребятами своими соображениями. Один всезнающий новобранец рассказал в столовой, будто в войсках есть спортивные роты. Куда набирают особо выдающихся спортсменов. Они затем выступают за ЦСКА.
Я считал себя выдающимся. Непросто было в двадцать лет стать мастером спорта. Как только на мне оказалась солдатская форма, перед занятиями зашел в штаб и постучал в дверь кабинета заместителя начальника части по спортивной работе капитана Стрельцова. По виду это был свой человек, круглоголовый, плечистый, с накаченной бычьей шеей. Чувствовалось, он профессионально занимался борьбой. С ним удалось душевно поговорить. Я рассказал ему о своих тренировках под руководством чемпиона Европы, об успешном забеге в Ленинграде. Сказал, что мне не хочется ломать свою спортивную карьеру. Капитан с пониманием отнесся к моему желанию. Пообещал потолковать с начальством. Может, удастся выцарапать меня из специальной команды и до конца службы оставить в карантине. Договорились, что я на следующий день зайду к нему.
Так неожиданно узнал, что меня зачислили в какую-то специальную команду. В голове сразу же закрутились шарики-винтики. Во мне мгновенно разгорелось пламя любопытства. Чтобы потушить его, за разъяснениями я обратился к замполиту.
Тот секунду помолчал, потом сказал:
− Это не секрет. Поедешь в Афганистан.
Капитану Стрельцову не удалось пристроить меня в карантине на физкультурную работу. Я оказался вскоре в учебном центре Ташкента. Здесь стал готовиться к минной войне. Ребята, побывавшие в Афгане, саперов называли смертниками. Это слово вызывало во мне дрожь.
В учебке нас натаскивал старший сержант Голуба, внешне невзрачный мужчина, беленький, хрупкий, пальцем можно перешибить. Вначале ребята чуть ли не по плечу его хлопали. Когда же вышли в поле и стали искать щупами заложенные им мины, то отношение к нему изменилось. Увидели, что он сапер-ас, который может разгадать все душманские уловки, разработанные американскими инструкторами. Ребята про себя стали называть сержанта «Голубок».
Голубок любил не только разгадывать ребусы с минами, но и петь. Голос у него был не особенно сильный, но чистый. Принесет гитару в палатку, где мы отдыхали, сядет у кого-нибудь на кровати и начнет перебирать струны.
На перевале в глухом ущелье опять стрельба.
Остались трое лежать на камнях. Ведь смерть глупа.
А может, завтра такая ждет меня судьба?
Здесь в нас стреляют.
Здесь, как и прежде, идет война.
Голубок показал еще одну сторону своего характера.
В тот день солнце жарило на сорок градусов. Люди маячили только в густой тени деревьев, еще в очередях за мороженым. К таковой я и пристроился возле кинотеатра. Тут из-за угла здания с колоннами вывернул парень. На его лобастой голове панама со звездой торчала, как помятый зеленый холм. Куртка с четырьмя накладными карманами распахнулась до пупа. На ногах голубые кроссовки с загнутыми носками. Сущий партизан! Только не хватало автомата на груди. Стоявшие люди в очереди, словно по команде, обернулись к нему.
Он смутился от всеобщего внимания. Нервно вскинул плечо, двинулся было в хвост очереди. Пожилая узбечка в цветастом национальном платье сказала ласково: «Бери мороженое. Я уступаю очередь тебе!»
Парень оглядел людей, потом решительно вильнул к лотку под оранжевым зонтом. Продавщица поспешно сунула ему в руки сверток из полупрозрачной розовой бумаги. Парень сорвал бумагу, жадно запихал в рот холодную, сладкую мякоть и вразвалку неспешно удалился.
Каково было мое удивление, когда на следующий день утром я встретил его возле штаба нашей части. Он вывалился из полустеклянной двери и бегом заторопился по бетонной лестнице вниз. На нем была та же форма, но куртка застегнута на все пуговицы. Только вместо кроссовок сияли начищенные ваксой армейские ботинки. А вот щекастое с колючими рыжими усами лицо угрюмо затвердело, из глаз сыпались молнии. Чувствовалось, с начальством потолковал не в свою пользу.
На полигоне наш взвод обитал в просторной палатке с двухъярусными железными кроватями. Перед сном ребята обычно занимались самоподготовкой. Кто ремонтировал гимнастерку, шуруя иглой, кто строчил письма любимой девушке. Я крутил транзистор, выцепливая новости. Потом пошел рассказ о государственном перевороте в Чили по американскому плану «Кентавр». Теперь Пиночета притормозили в Англии, чтобы отдать под суд. Чтобы спасти своего влиятельного агента, американцы мутили воду с его здоровьем, старались в целости – сохранности вернуть обратно в Чили. Об этом шла речь в радиопередаче. «Интересно, под каким кодовым названием американцы управляют теперь душманами? » − думал я, когда в палатку влетел Голубок.
− Ребята! – он поднял руку, как стоп-сигнал, − Надо помочь афганцу. После дембеля он погудел на радостях в ресторане. Теперь в кармане вошь на веревочке. А пилить домой через Среднюю Азию, Сибирь на Дальний Восток. Словом, кто сколько может?
Сержант двумя пальцами из нагрудного кармана выудил удостоверение, вытряхнул из него десятку. Солдаты засуетились возле тумбочек. Я положил пятерку возле сержантской десятки – все, что осталось от отцовского перевода.
Через день к нам пожаловал знакомый уже мне афганец, церемонно пожал ребятам руки, поблагодарил за помощь. Его засыпали вопросами. По-моему, самый глупый задал я:
− В Афганистане стреляют?
Я увидел устремленные на меня глаза, большие серые с черными бусинками зрачков. Какой невыносимо тяжелый свинцовый взгляд! Мне стало не по себе, будто на меня глянула смерть. По спине пробежали мурашки.
Кто-то из ребят спросил о ранении. На правой стороне кителя афганца белела узкая планка – знак легкого ранения.
− Царапина! – отмахнулся афганец.− На бээмпэшке из Кундуза выехали на исламабадскую дорогу. Со стороны могилок пальнули в нас из гранатомета. Машина загорелась. Водитель выскочил из люка. Огонь за ним, как из поддувала бросился. Мы горохом посыпались с брони. Я неудачно приземлился, ударился головой о камень. Потом неделю провалялся в госпитале.
Ночью я долго лежал с открытыми глазами. Почему-то вспоминал родителей, сестру. На соседней койке мучился Сашка Ротарь. То сунет голову под подушку, то весь накроется одеялом. Наконец не выдержал, приподнялся на локте и, мерцая в полумраке встревоженными глазами, спросил меня:
− Ты слыхал о «Черном тюльпане»?
− Не-е!
− Это самолет, на котором вывозят цинковые гробы из Афганистана.
Я не стал развивать тему, сказал ему:
− Мой дед говорил: живы будем, не помрем! Давай лучше спать, Саша!
Самое удивительное, мне самому от своих бодрых слов стало спокойнее. Я сомкнул отяжелевшие веки.
Юрий Чернов из Новокузнецка, лежащий на верхней кровати прямо надо мной, громко посвистывал носом. Не спал он так сладко, если бы знал, что через восемь месяцев подорвется на мине. От него останется только каска.
Сегодня у нас собрание. Назаров подробно рассказывает, как он вел переговоры в мятежном кишлаке. Постараюсь в деталях пересказать.
В агитотряде был мулла, добрый услужливый мужчина, которого мы любили и уважали. Он посвящал нас в местные нравы, которые приходилось учитывать при общении с жителями.
Когда майор захотел попасть в этот опасный кишлак, мулла сказал:
− Туда мы пойдем втроем. У нас существует обычай. Человек, который зашел в кишлак без оружия, является гостем, неприкосновенным.
Назаров отдал автомат солдату и спрыгнул с бэтээра. За ним последовал переводчик Хайдар. Солдаты осторожно сняли с брони уже пожилого муллу.
− В пасть тигру лезем, товарищ майор, − сказал переводчик.
− Бог не выдаст, свинья не съест! − бросил начальник агитотряда. У него хоть и было воинское звание, но он не являлся профессиональным военным, а был профессиональным партийным работником. К нам его направили из какого-то горкома или обкома. Там, рассказывали ребята, не прижился из-за своего чересчур самостоятельного характера. Его «выдвинули» в Афганистан. Александр Александрович Назаров оказался человеком смелым, решительным, умел работать нестандартно. Поэтому мы нередко оказывались в тех местах, куда не ступала солдатская нога. На нас афганцы смотрели там, как на космонавтов.
Помню, однажды мы шли к одному богом забытому кишлаку. Навстречу нам попался дедушка с осликом. Разговорились. Когда дедушка узнал, что мы из Кабула, спросил, как здоровье короля Мухаммада Надиршаха. Король был убит еще в 1933 году. Старец об этом даже не слышал. Помню, этот факт поразил нашего майора. В каком времени живут здесь люди? – невольно воскликнул он.
В мятежный кишлак пошли втроем: мулла, переводчик, майор.
Навстречу депутации выскочил очень черный мужчина, загорелый, угрюмый, молодой, сильный. Мулла поговорил с ним. Мужчина повернулся и быстро пошел в кишлак.
Переводчик сказал майору:
− Мулла сообщил ему, что к ним в кишлак приехал большой русский начальник. Хочет поговорить.
Появилась стайка одетых в рвань чумазых, горластых ребятишек. Они сразу окружили майора, его спутников, провели на площадь рядом с мечетью.
Мулла сказал:
− В мечеть лучше не заходить. Это не понравится.
− Что ж, тогда поговорим на площади, − согласился майор.
Вокруг гостей сбилась толпа. То, что в дальнейшем произошло, растрогало до глубины души начальника агитотряда.
Из всех окружающих домов жители принесли одеяла, расстелили на камнях. Сверху положили подушки. Особенно много их оказалось за спиной майора. Он откинулся, как на спинку кресла.
Вокруг него расселись старики. Каждый из гостей получил пиалу. Когда в чай майора влетела муха, один из аксакалов, чтобы показать свое почтение гостю, засунул грязный палец в чай и выбросил насекомое на подушки. Майор рассказывал нам, что он с внутренним содроганием смотрел на эту процедуру, а потом пил чай, надеясь на то, что кипяток дезинфицирует бациллы. Так оно и случилось. Наш начальник не заболел.
Потом начался дипломатический разговор в восточном духе. Майор говорил коротко, лаконично. Переводчик цветисто раскрашивал каждое его слово стилистикой, выражающей крайнюю почтительность и намеки, хотя разговор шел о простых вещах. Почему кишлак не поддерживает государственную власть?
Старейшина отвечал. Кишлак готов поддержать власть, но власть не может защитить жителей от душманов. А самим защититься невозможно, потому что половина мужчин служит в армии, другая половина на стороне оппозиции. Поэтому приходится придерживаться тех, кто может защитить людей.
Логика была в словах старшины. Майор видел, что за толпой сновали молодые люди, крепкие, с заросшими лицами, явно духи. Они косились, как горячие кони, но в разговор старших не вмешивались.
Все-таки встреча с жителями мятежного кишлака не прошла бесследно. Афганцы обещали не воевать с шурави. Шла политика национального примирения. Такая позиция была очень выгодна для нас.
***
Наступил октябрь. Обитаю на мироновской заставе, лечу солдат. Заставу создал лейтенант Миронов под жестокими обстрелами духов. Теперь он давно уехал на Родину, слава Богу, живым и здоровым. Его имя осталось в Афганистане. Наверное, остаются в памяти людей имена тех, кто был первым. А что я сделала первой? Пока ничего.
Целыми днями от меня не отходит Катька, здоровенная серая овчарка. Когда-то она была в нашем отряде, но с ней было много мороки. Мы отдали её на заставу. Здесь она ощенилась. Её детишек раздали. С ней остался черный, симпатичный, неугомонный. В свободное время не выпускаю его из рук. Люблю животных. Они отвечают мне взаимностью.
Ночи стоят светлые, холодные. Хорошо, что нам завезли тулупы, поэтому не мерзну. Ночами не спится. Встаю, топлю печь, смотрю, как танцует огонек… Думаю обо всем. Почему-то больше о Насиме. Он приезжал в Кабул, разыскал меня. Мы сфотографировались возле бэтээра. Он высокий, я маленькая. Попросила его чуть-чуть присесть, чтобы он вошел в кадр. Он согнулся.
На заставе солдаты предложили мне помыться в баньке, которую они соорудили на моих глазах. Здесь ко мне относятся галантно, все время пытаются чем-нибудь угостить. Солдатский паек очень скуден. Все равно ребята стараются самое вкусное выкроить для меня. Это трогает.
И с баней. Не так просто было найти на голых склонах дерево. Используя солдатскую смекалку, нашли, соорудили, но помыться я не успела. Вдруг почувствовала дым, который усиливался с каждой минутой. Быстро оделась, выскочила, крикнула солдату: «Что-то горит!» Он рванулся в баню, но было уже поздно. Баня на глазах сгорела дотла.
***
Работала в кишлаке Пуличархи. Васильцов привел сюда на экскурсию двух молодых женщин. Они ходили, удивлялись необычной обстановке. Я была рада. Скорее бы он нашел кого-нибудь и оставил меня в покое. Подполковник был не из тех мужчин, которые признают поражение от женщин. А тут на глазах всей дивизии получил от ворот поворот. Это задело его за живое. Одна известная американская актриса сказала: «Всякая женщина – это тайна, покрытая платьем». С настойчивостью маньяка Васильцов старался заглянуть под мое платье. Я не понимала его настойчивости. У нас в части были дамы, как Таня, которые готовы были в любое время не только приподнять подол, но снять все другие покровы со своей тайны. Но нет, ему почему-то не хотелось открывать другие «тайны», как будто у меня хотел увидеть нечто принципиально новое и незнакомое. Меня это напрягало и заставляло бояться его.
***
Последние две ночи на заставе не спала. Вечерами донимала ужасная жара, а ночью мыши. Ребята под потолком повесили парашютную ткань. Мыши носились по этой ткани как угорелые. Я боялась, что какая-нибудь свалится на меня. Тогда сердце разорвется. Мыши для меня страшнее душманских пуль.
Наконец под новый год закончилась военная операция. Мы вернулись в Кабул. В штабе дивизии узнала страшную для себя новость. Подорвался на мине симпатичный, дорогой для меня Ваня Чуприков. Я любила его за порядочность и смелость. Эти черты характера редко увязываются в одном человеке. Есть очень хорошие люди, но робкие, не умеющие отстаивать свои принципы. Несмотря на молодость (ему было немногим больше двадцати лет), Ваня умел. Это стоило ему очень дорого.
Однажды мы сидели на бэтээре во время остановки колонны. За увлеченным разговором не заметили, как подошел к машине Васильцов, каменный от злости.
− Чего расселся с этой бабой! – заорал на лейтенанта.
В части были женщины, которые на виду у всех вечерами ходили в коттеджи старших офицеров. Никто не смел их оскорбить. У меня не было покровителя с большими погонами. Поэтому приходилось выслушивать такое!
Чтобы не узнать еще что-нибудь от замполита, я спрыгнула с брони. Ваня остался лицом к лицу с подполковником и срывающимся от внутреннего волнения голосом выговаривал старшему по званию:
− Вы не имеете права оскорблять женщину!
Глаза замполита сузились в недобрые полоски. Я отошла в сторону и не слышала, о чем они толковали. Ванечка вернулся ко мне с известковым лицом и протяжно выдохнул:
− Ну и гад!
Теперь мой заступник лежал в реанимации.
Не переодеваясь, бросилась к нему. Когда заскочила в палату, его переворачивали на живот. Подождала конца процедуры. Когда ушла медсестра, присела и с мягким укором покаялась:
− Прости, не уберегла тебя, Ванечка!
В глазах лейтенанта блеснули слезы. Прозрачная капелька просочилась сквозь ресницы, скатались в ямку запавшей щеки.
Не помня себя, выскочила из палаты, целый день ходила, как потерянная. Вечером вымыла голову. Потом пила чай, девочки сушили феном мои волосы. Боль в душе чуть-чуть притихла.
***
…Подруги смотрят на меня с завистью. Разъезжаю по Афганистану, много вижу. Они живут взаперти. Два года прожить в военном городке очень тяжело, этокак пробыть в заключении. А главное, скука!..
Теперь Татьяна неделями не бывает в общежитии. Кажется, она сошлась с Васильцовым. Он перестал смотреть на меня волком.
Как-то я спросила Танюху:
− Как с ним?
− Хорошо. Настоящий бычок!
− А ты?
Таня не смутилась от моего прямого вопроса. Она лучезарно улыбнулась:
− Я корова!
Что удивительно, ему не захотелось расставаться со своей «коровой». Когда его служба в Афганистане закончилась, он получил еще одну звезду на погоны и уехал в Союз. Татьяну забрал с собой. После этого я потеряла их след.
…У меня новость. Моя лучшая подруга Света выходит замуж. Своего будущего мужа она влюбила в себя пирожками с ливером. Она работала поваром в нашей столовой. Пирожки у неё получались отменные. Когда Егорушка (старший лейтенант и командир роты) возвращался с боевых заданий, то курс держал, прежде всего, на столовую, где заказывал полную тарелку пирожков. Но до полной сытости ему всегда не хватало еще штук пять. Света вначале возмущалась: «Он один съедает у меня все, что приготовлю». Потом, когда у них началась настоящая дружба, она для своего Егорушки стала готовить усиленные порции. Он, поедая, говорил: «Когда вернусь в Союз, что буду делать без твоих пирожков. Выходи за меня замуж!»
Сперва это говорилось как бы в шутку, а потом старлей принес букет эдельвейсов, которые нарвал на вершине, отбитой у душманов, в зале столовой встал на колено и предложил поварихе вместе с цветами руку и сердце. Света не отказала ему. Предварительно она разошлась с мужем, усиленно заколачивающим деньги на Шпицбергене.
Я спросила её:
− Как же твой эгрегор?
− Владик сам разрушил. Где-то нашел женщину. Я сразу почувствовала, когда он изменил. А на второй день Егор стал оказывать мне знаки внимания.
Я подумала о своем эгрегоре. Почему он такой прочный вокруг меня? Никого не допускает.
Совсем недавно сватался Насим:
− Поедешь ко мне в гости?
Чтобы не оскорбить его чувств, сказала, что я человек подневольный, могу поехать только с разрешения командира.
Он пошел за разрешением, через десять минут вернулся. На нем не было лица. Схватился за голову:
− Не отпускает тебя.
Потом Назаров прибежал:
− Василиса, ты собралась в гости к Насиму? Не могу отпустить без охраны.
Какое свидание может быть с ротой солдат!?
Так и не состоялась моя личная жизнь в Афганистане. Насим мне очень нравился. Я могла бы выйти за него замуж. Но не судьба!
Добивались и другие моего внимания.
Идем на экскурсию в дуканы. Цены там кусаются. Совсем не по карману медсестре. Но смотреть на вещи интересно. Ювелирные изделия под восточную старину. Косметика из Франции.
Настроение испортил мой спутник.
− Купить тебе шубку?
Среагировала мгновенно:
− И меня заодно?
− Не-ет! – испугался он.
Моя экскурсия закончилась в книжном магазине. Там купила несколько томов Драйзера на русском языке. Была страшно довольна. Даже простила спутнику нескромное предложение.
…Свадьба Светы прошла замечательно. Большой шумной компанией мы поехали в наше посольство. Там была организована регистрация. Процедура прошла, как положено. Записи в книгу, выдача документов, торжественные поздравления, обмен кольцами, поцелуи жениха и счастливой невесты.
В заключение военный народ решил распить бутылку шампанского и попал под санкции горбачевской войны с алкоголизмом, которая развернулась по всей нашей стране и территориям, где присутствовали представители советского народа. Посольские чиновники решительно отказали нам в фужерах. Но бывалые вояки не растерялись. Прямо здесь же стали пить из горла. Никто из чиновников не стал вырывать бутылки из рук, привыкших к оружию.
Этот эпизод не испортил нам настроение. Мы навеселе вернулись в гарнизон и там уже в своей обстановке продолжили свадебные торжества.
Потом, когда все окончилось, я украдкой спросила Свету:
− Теперь построила новый эгрегор?
− Да! – воскликнула она и от избытка чувств обняла меня.
***
14 декабря. На плацу вручает награды солдатам и офицерам Павел Грачев, Герой Советского Союза, наш комдив. Он протягивает мне удостоверение, коробочку с медалью, пожимает руку.
− За активное участие в двадцати боевых операциях!
ВАХРАМЕИЧ
Хроника боевых действий смертника
1.
Это было идеальное место для засады. Слева густая зеленка, в которой можно полк упрятать. Справа – высокая, в шрамах, сколках, гора, похожая на серый чайник с острой крышкой. Подножье опоясывала шоссейная дорога, по которой катилась колонна из шестисот грузовиков с хлопком под охраной танка и трех бронетранспортеров.
Мы хорошо знали повадки духов. Они поджигали боевую технику в голове и в хвосте колонны. Все остальное запиралось как бы на замок с двух сторон и сжигалось гранатометами. Бывали случаи, когда дотла. Для нашей колонны духи приготовили сюрприз. На пути следования поставили две противотанковые мины и сверху забросали железками, обозначили опасное место.
Я с ротным, капитаном Митрофановым и помощником командира взвода Сашей Ротарем сидел на танке впереди колонны. Мы сразу же увидели мины. Ротарь соскользнул с брони. Но ему не дали добраться до мин. Отсекли плотным пулеметным огнем сверху.
Духи со своими пулеметами сидели не только в зеленке, но и на каменном «чайнике», где отрыли окопы и устроили амбразуры. Оттуда поливали нас огнем. Танкисты и бээмпэшки яростно огрызались. Пока шла дуэль, в колонне стали факелами вспыхивать машины, подожжённые со стороны зеленки.
Ротарю перед стеной свинцового ливня пришлось отступить. Он забрался под днище танка, уткнулся носом в асфальт, обхватив ладонями голову. Капитан соскользнул с брони под обрыв, решив под его защитой пробраться к минам. Но и тут ему не дали высунуть нос.
Теперь решали секунды.
Меня словно кто-то сильно толкнул в спину. На соревнованиях за звание мастера спорта я не бегал так быстро, как сейчас. Мое тело будто превратилось в вихрь, который подлетел к минам, разбросал железки, поставил взрывчатку и кинулся назад. Ошеломленные духи не успели меня поразить. Пули просвистели у головы.
Я с такой силой бросился под танк, ударился о днище, что на миг даже потерял сознание. Когда очнулся, услышал впереди два мощных взрыва. Для меня они прогремели торжественно, как Ленинградская симфония. Потом почувствовал, как кто-то подхватывает меня за плечи и приподнимает. Открыл глаза − Ротарь. Глаза безумные, вращаются, как колеса. Сумасшедший вид у парня!
− Ну, Вахрамеич, ты в рубашке родился! Ты такое сотворил! Такое! – крикнул он и потащил меня из-под танка наверх к башне.
Я запрыгнул на броню, оглянулся. Вдоль дороги вздымались к небу красные факелы. Окрашивались огоньками стволы пулеметов бэтээров. От них строчки пуль тянулись к вершине горы. Капитан выбрался из-под обрыва и тоже взгромоздился на броню, водя харкающим стволом автомата в сторону зеленки.
Танк, лязгая гусеницами, стремительно выбирался из зоны обстрела. За ним летела полуживая колонна. Вспыхивали еще машины, однако напор душманов слабел. Над ними уже гудели вертушки со звездами – четыре вертолета М-24. Они облюбовали огнем вершину горы и зеленку. Духам стало не до колонны.
Когда место засады оказалась далеко позади, капитан снял каску. Вытер пот с широкого морщинистого лица и сказал:
− Вахрамеич, я представлю тебя к званию Героя Советского Союза! Ты сегодня стал Матросовым и выжил.
***
Теперь хочется рассказать, как я попал в Афганистан. Начну со своего детства. Говорят, с кем поведешься, от того и наберешься. В детстве я набирался от своего деда Дмитрия Сергеевича Вахрамеева. Человек он был, как тургеневский Хорь, высокий, сильный, белоголовый и мудрый. Говорил медленно, рублеными фразами, похожими на пословицы. Я на всю жизнь запомнил некоторые из них. «Труд всему помога». «Только труд из всех бед вытащит». «Не юли, говори всегда, как есть». «Будь честным». Потом я понял, опорную философию он взял из своей многострадальной жизни.
До революции дед содержал крепкое хозяйство. Не богатое, но крепкое. У него были корова, бычок, лошадь, овцы, куры, гуси. Все это досыта кормило большую семью из восьми ребятишек.
После гражданской войны административные инициативы Советской власти разорили деда. В деревне, где он жил, организовали коммуну, куда загнали бедняков и середняков. У бедняков, естественно, в домах можно было шары катать. Оставались середняки с кое-каким нажитым добром.
К деду пришли и сказали: «Сдавай живность в коммуну». Законопослушный крестьянин отдал все, что у него было, начиная от куриц и заканчивая лошадью. Власть тогда считалась бедняцкой. Её представители стали управлять коммуной. Каждый из них раньше не мог дать ума своему личному хозяйству, не смог на разумный путь поставить и общественное. В первую же зиму вся живность коммуны передохла в стайках от голода и холода.
В тридцатых годах новое веяние – колхозы. Заперли туда и деда. Как там хозяйствовали, даже вспоминать Дмитрию Сергеевичу было страшно. До начала войны сменили 24 председателя. Одних расстреляли как врагов народа, других посадили, третьих сняли с работы. Последние были счастливы – легко отделались, остались живы.
Дед оказался умным. Смекнул, что надо Советской власти. Окончил курсы трактористов, стал работать в МТС. Получал 8 килограммов зерна на трудодень. Жизнь у него снова выпрямилась, пока не подкосила война. В 1943 году он оказался под Ленинградом. Как воевал? Запомнился случай, который рассказал дед. На фронте он был связистом. Однажды шел бой, а телефонный аппарат, который был связан с батарей минометчиков, не работал. Пришлось деду ползти в тыл за новым аппаратом. Притащил, поставил, а тот снова не работает. Деда хотели отдать под трибунал. Но командир батареи разобрался и отменил свой же приказ. Оказывается, деду вручили неисправный аппарат. Наказали тех, кто был виноват в халатности.
Дмитрий Сергеевич не просто рассказывал свои фронтовые эпизоды, к каждому прицеплял мысль. «Правда все равно свое возьмет!» − сказал он, завершая историю с бракованным телефоном.
После войны дед работал помощником комбайнера. Однажды у него закружилась голова. Упал и только чудом не попал под колесо. Пришлось уйти в пилорамщики. С этой рабочей должности перебрался на пенсию и занялся пчелами. Пасеку держал на вершине горы рядом с посевами ржи, с которой дедушкины пчелы собирали нектар.
Родители с детства отправляли меня к нему на помощь. Я кормил пчел, ухаживал за ними, переносил колодки, а главное, таскал воду от родника у подножья горы. Тропинка круто шла вверх по склону.
Не так просто было подниматься с полными ведрами. Сперва уносил по половине ведра, потом по ведру, а потом и два мне уже были по силам. Такие походы по несколько раз в день укрепляли мою выносливость и волю.
Когда осенью я возвращался от деда домой, мать с удовольствием оглядывала меня и говорила:
− Растешь как на дрожжах.
После шестого класса потянуло в спорт. Начал с лыж. На тренировках преподаватель порой брал мою руку, щупал пульс и с одобрением говорил:
− У тебя сердце хорошее.
В молодости тянет к экзотике. Я забросил лыжи, увлекся самбо, таскал штангу, даже гимнастикой позанимался.
***
На столе лежала желтая официальная бумажка. Это была повестка. Я сгреб бумажку и поехал в военкомат. Там вручили другую повестку на расчет. Пошел на работу, передал мастеру. Тот повертел, попросил посидеть в комнате киповцев и отправился к начальнику цеха. Оттуда вернулся с грустным лицом. Ему не хотелось расставаться с опытным уже слесарем. Киповцы у нас были штучным товаром. Чтобы нутром понимать приборы, надо проработать не менее десяти лет. У меня стаж был гораздо меньше, но, как говорил наш мастер, я подавал надежды.
− Уезжал в Ленинград, а приехал в армию, − грустно пошутил мастер, подписывая приказ о моем увольнении.
Все-таки на первых порах в армии старался быть лягушкой, которая, попав в сметану, пытается разными способами выбраться из банки. Известно, что служба в армии начинается с карантина. Там разглядывают тебя под лупой, прикидывают, к какой работе годен, куда направить, формируют команды. Естественно, делишься с ребятами своими соображениями. Один всезнающий новобранец рассказал в столовой, будто в войсках есть спортивные роты. Куда набирают особо выдающихся спортсменов. Они затем выступают за ЦСКА.
Я считал себя выдающимся. Непросто было в двадцать лет стать мастером спорта. Как только на мне оказалась солдатская форма, перед занятиями зашел в штаб и постучал в дверь кабинета заместителя начальника части по спортивной работе капитана Стрельцова. По виду это был свой человек, круглоголовый, плечистый, с накаченной бычьей шеей. Чувствовалось, он профессионально занимался борьбой. С ним удалось душевно поговорить. Я рассказал ему о своих тренировках под руководством чемпиона Европы, об успешном забеге в Ленинграде. Сказал, что мне не хочется ломать свою спортивную карьеру. Капитан с пониманием отнесся к моему желанию. Пообещал потолковать с начальством. Может, удастся выцарапать меня из специальной команды и до конца службы оставить в карантине. Договорились, что я на следующий день зайду к нему.
Так неожиданно узнал, что меня зачислили в какую-то специальную команду. В голове сразу же закрутились шарики-винтики. Во мне мгновенно разгорелось пламя любопытства. Чтобы потушить его, за разъяснениями я обратился к замполиту.
Тот секунду помолчал, потом сказал:
− Это не секрет. Поедешь в Афганистан.
Капитану Стрельцову не удалось пристроить меня в карантине на физкультурную работу. Я оказался вскоре в учебном центре Ташкента. Здесь стал готовиться к минной войне. Ребята, побывавшие в Афгане, саперов называли смертниками. Это слово вызывало во мне дрожь.
В учебке нас натаскивал старший сержант Голуба, внешне невзрачный мужчина, беленький, хрупкий, пальцем можно перешибить. Вначале ребята чуть ли не по плечу его хлопали. Когда же вышли в поле и стали искать щупами заложенные им мины, то отношение к нему изменилось. Увидели, что он сапер-ас, который может разгадать все душманские уловки, разработанные американскими инструкторами. Ребята про себя стали называть сержанта «Голубок».
Голубок любил не только разгадывать ребусы с минами, но и петь. Голос у него был не особенно сильный, но чистый. Принесет гитару в палатку, где мы отдыхали, сядет у кого-нибудь на кровати и начнет перебирать струны.
На перевале в глухом ущелье опять стрельба.
Остались трое лежать на камнях. Ведь смерть глупа.
А может, завтра такая ждет меня судьба?
Здесь в нас стреляют.
Здесь, как и прежде, идет война.
Голубок показал еще одну сторону своего характера.
В тот день солнце жарило на сорок градусов. Люди маячили только в густой тени деревьев, еще в очередях за мороженым. К таковой я и пристроился возле кинотеатра. Тут из-за угла здания с колоннами вывернул парень. На его лобастой голове панама со звездой торчала, как помятый зеленый холм. Куртка с четырьмя накладными карманами распахнулась до пупа. На ногах голубые кроссовки с загнутыми носками. Сущий партизан! Только не хватало автомата на груди. Стоявшие люди в очереди, словно по команде, обернулись к нему.
Он смутился от всеобщего внимания. Нервно вскинул плечо, двинулся было в хвост очереди. Пожилая узбечка в цветастом национальном платье сказала ласково: «Бери мороженое. Я уступаю очередь тебе!»
Парень оглядел людей, потом решительно вильнул к лотку под оранжевым зонтом. Продавщица поспешно сунула ему в руки сверток из полупрозрачной розовой бумаги. Парень сорвал бумагу, жадно запихал в рот холодную, сладкую мякоть и вразвалку неспешно удалился.
Каково было мое удивление, когда на следующий день утром я встретил его возле штаба нашей части. Он вывалился из полустеклянной двери и бегом заторопился по бетонной лестнице вниз. На нем была та же форма, но куртка застегнута на все пуговицы. Только вместо кроссовок сияли начищенные ваксой армейские ботинки. А вот щекастое с колючими рыжими усами лицо угрюмо затвердело, из глаз сыпались молнии. Чувствовалось, с начальством потолковал не в свою пользу.
На полигоне наш взвод обитал в просторной палатке с двухъярусными железными кроватями. Перед сном ребята обычно занимались самоподготовкой. Кто ремонтировал гимнастерку, шуруя иглой, кто строчил письма любимой девушке. Я крутил транзистор, выцепливая новости. Потом пошел рассказ о государственном перевороте в Чили по американскому плану «Кентавр». Теперь Пиночета притормозили в Англии, чтобы отдать под суд. Чтобы спасти своего влиятельного агента, американцы мутили воду с его здоровьем, старались в целости – сохранности вернуть обратно в Чили. Об этом шла речь в радиопередаче. «Интересно, под каким кодовым названием американцы управляют теперь душманами? » − думал я, когда в палатку влетел Голубок.
− Ребята! – он поднял руку, как стоп-сигнал, − Надо помочь афганцу. После дембеля он погудел на радостях в ресторане. Теперь в кармане вошь на веревочке. А пилить домой через Среднюю Азию, Сибирь на Дальний Восток. Словом, кто сколько может?
Сержант двумя пальцами из нагрудного кармана выудил удостоверение, вытряхнул из него десятку. Солдаты засуетились возле тумбочек. Я положил пятерку возле сержантской десятки – все, что осталось от отцовского перевода.
Через день к нам пожаловал знакомый уже мне афганец, церемонно пожал ребятам руки, поблагодарил за помощь. Его засыпали вопросами. По-моему, самый глупый задал я:
− В Афганистане стреляют?
Я увидел устремленные на меня глаза, большие серые с черными бусинками зрачков. Какой невыносимо тяжелый свинцовый взгляд! Мне стало не по себе, будто на меня глянула смерть. По спине пробежали мурашки.
Кто-то из ребят спросил о ранении. На правой стороне кителя афганца белела узкая планка – знак легкого ранения.
− Царапина! – отмахнулся афганец.− На бээмпэшке из Кундуза выехали на исламабадскую дорогу. Со стороны могилок пальнули в нас из гранатомета. Машина загорелась. Водитель выскочил из люка. Огонь за ним, как из поддувала бросился. Мы горохом посыпались с брони. Я неудачно приземлился, ударился головой о камень. Потом неделю провалялся в госпитале.
Ночью я долго лежал с открытыми глазами. Почему-то вспоминал родителей, сестру. На соседней койке мучился Сашка Ротарь. То сунет голову под подушку, то весь накроется одеялом. Наконец не выдержал, приподнялся на локте и, мерцая в полумраке встревоженными глазами, спросил меня:
− Ты слыхал о «Черном тюльпане»?
− Не-е!
− Это самолет, на котором вывозят цинковые гробы из Афганистана.
Я не стал развивать тему, сказал ему:
− Мой дед говорил: живы будем, не помрем! Давай лучше спать, Саша!
Самое удивительное, мне самому от своих бодрых слов стало спокойнее. Я сомкнул отяжелевшие веки.
Юрий Чернов из Новокузнецка, лежащий на верхней кровати прямо надо мной, громко посвистывал носом. Не спал он так сладко, если бы знал, что через восемь месяцев подорвется на мине. От него останется только каска.