– Предлагаю перекусить, – сказал командир, – пока не поступило новое задание.
Один за другим они проплыли в зону отдыха.
– Ну, что нам сегодня положено на обед? – доставая из контейнера-холодильника тюбики и баночки, поинтересовался Пацаев. – Оппа, вобла, Вадим, твоя любимая!
Волков, занятый тем, что подключал специальный мундштук к шлангу с приемным устройством, куда порционно поступала вода, оглянулся и расплылся в блаженной улыбке.
– По моему заказу вобла будет в каждом рационе на обед! – с гордостью сообщил он.
– Что там еще согласно рациону номер два? – продолжал Виктор.
На этот раз он вытащил борщ и сразу отправил его в подогреватель.
– На второе телятинка.
– Ты хлеб не забудь! – подлетел Добровольский.
– Обижаешь! – улыбнулся Пацаев, протягивая командиру упакованные в пакет маленькие кирпичики.
– А на десерт? – полюбопытствовал Волков.
– Сейчас посмотрим! О, кекс столичный и сок черносмородинный. Вкуснота!
– Вытаскивай скорее, борщ-то разогрелся уж, наверное!
Рабочий день для экипажа начинался в час ночи и заканчивался к 15 часам по московскому времени. Расконсервация станции шла полным ходом. Дважды провели коррекцию орбиты, каждый раз выводя «Салют» на более высокую, отдаленную от Земли. По очереди отдыхали, проводили эфиры для телезрителей, где подробно рассказывали о целях и задачах полета, а также о себе и своих товарищах. Тестировали нагрузочный костюм с забавным названием «Пингвин», который имитировал нагрузку на костно-мышечную систему, схожую с земной. В нем можно было обрести опору и выполнять физические упражнения: ходить и бегать на месте, приседать, наклоняться и прыгать. Космонавты отмечали, что «Пингвин» получился на редкость удобным и не создавал неприятных ощущений. Вот только при беге в нем на беговой дорожке по станции прокатывалась такая волна вибрации, что в итоге пришлось отказаться от этой затеи.
Каждый день был расписан буквально по минутам, так что скучать не приходилось. Даже тосковать по дому было некогда. О состоянии экипажа регулярно докладывали в ЦУП: настроение у всех было отличное.
Пацаев спал, руки его торчали из спального мешка и непривычно висели в воздухе. Он обустроил себе спальное место в люке между спускаемым аппаратом и орбитальным отсеком. Добровольский улыбнулся, глядя на него, развернулся и полетел в рабочий блок, где Волков выполнял запланированный комплекс упражнений на беговой дорожке.
– Вадим, ты давай бегай, а я сгоняю в спускаемый аппарат и посмотрю через иллюминатор, колеблется ли батарея. На следующем витке связи надо доложить результаты в ЦУП.
Волков одобрительно махнул рукой и продолжил свой импровизированный забег. Оттолкнувшись от стены, Добровольский полетел к стыковочному узлу, ловко нырнул в люк, аккуратно, чтобы не разбудить Пацаева, пробрался в «Союз» и прильнул к иллюминатору.
– Ты бежишь? – крикнул он Волкову.
– Бегу.
Оценив амплитуду и период колебаний, командир занес результаты в журнал, затем снял показания с поясов медконтроля и тоже записал данные.
– Слушай, чего-то вентилятор, по-моему, гудит, – бросил Вадим.
– Да это, наверное, дорожка. Хотя подожди.
И они прислушались.
– Остановись, – махнул рукой командир. – Так не поймешь.
Капельки пота висели на коже Вадима словно мелкие бусинки. Он промокнул лицо салфеткой и замер.
– Точно, гудит, – подтвердил Добровольский. – Седьмой. Наверное, попало что-то. Сейчас раскручу, посмотрим.
Он подлетел к седьмому вентилятору и начал вскрывать крышку.
– Ну, так и есть, – улыбнулся Георгий. – Угадай что.
– Теряюсь в догадках! – усмехнулся Вадим.
Не говоря ни слова, Добровольский вытащил пакет от воблы и помахал им перед носом Волкова.
– Доложим в ЦУП, что в мусорных мешках следует доработать устройство герметизации, – предложил Вадим. – И вообще, они ужасно не-удобные: пока их откроешь, пока закроешь – столько времени проходит. И запах совсем не поглощают. А еще ежедневная программа перегружена, так нельзя.
– На Земле хотят выжать по максимуму, – пожал плечами Добровольский.
– Ну, можно хотя бы вначале адаптироваться, а уж потом наваливать на нас столько задач?
– Вот сам и попробуй объяснить все это землянам.
– Обязательно, как только появится связь.
– Неужели ты не понимаешь, что в наших жалобах на трудности нет никакого смысла? Нас никто не заменит.
– Есть проблемы, которые, я считаю, нужно озвучить, а не говорить при каждом эфире за-ученную фразу: «Состояние экипажа хорошее. Настроение отличное!» И про датчики скажу! – добавил Волков. – Витя три дня их носит не снимая, у него уже вмятины на теле, но он героически молчит.
– Ну и что ты предлагаешь?
– Надевать их только в течение сеансов связи и вести телеметрию.
– Рискни, – бросил Добровольский.
Он немного помялся, прикидывая, стоит ли сейчас заводить об этом разговор или лучше оставить все как есть. Но решимость все же пересилила, и он продолжил.
– Вадим, разреши на правах командира дать тебе совет, – начал Георгий осторожно.
Волков вскинул на него удивленные глаза:
– Ты о чем?
– Уж прости, но ты слишком тянешь одеяло на себя. Я понимаю, что у тебя за плечами полет, но мы все готовились к этой экспедиции, а ты постоянно пытаешься поставить себя выше.
– А если это правда? – вскинулся Волков. – Выполнять задания в теории – это одно, а на практике – совсем другое. Уж поверь мне на слово! Я-то уже летал. Даже если ты многократно отрабатывал все операции на тренажерах, в условиях невесомости все равно это по-другому. Неужели ты сам не видишь?
– Допустим, – согласился Георгий. – Но прошу тебя, не забывай, что мы здесь работаем все вместе и последнее решение остается за мной, как за командиром экипажа.
– Да пожалуйста! – бросил обиженный Вадим. – Я просто хотел как лучше.
– Как лучше выслужиться? – подмигнул командир.
Волков вспыхнул. Глаза злобно сверкнули на Добровольского.
– Я Герой Советского Союза, – отчеканил он, – мне нечего выслуживаться! А если ты не видишь моих добрых намерений, то мне очень жаль.
– Вижу, – признал, улыбаясь, Добровольский, – поэтому и говорю тебе все это. Есть четко прописанный регламент, когда и кто должен докладывать в ЦУП, но тебе до лампочки. Ты все время лезешь поперек батьки. – Волков попытался перебить командира, но тот осадил его и продолжил: – Поверь мне, я вполне мог найти в себе силы, чтобы вести переговоры по стыковке.
– Да на тебе лица не было! – воскликнул Волков. – Какая разница, кто докладывал? Я на стыковке, ты на расстыковке. Мы делаем одно дело, ты же сам это говорил.
– Меня мутило, не спорю, но ты забываешь, что я военный и мне доводилось проходить и не через такое. Поэтому здесь, на станции, очень тебя прошу, соблюдай субординацию!
– Жора, да пойми же ты, я сталкивался уже с подобными ситуациями в свой первый полет, я лучше знаю, как надо, – не унимался Волков.
Лицо его стало пунцовым, а на лбу вновь засверкали капельки пота.
– Вадим, перестань якать, это начинает надоедать. Только и слышно: я то, я это! Мы все здесь опытные космонавты, все готовились так же, как и ты! – Волкову очень хотелось жестко ответить командиру, но Добровольский дружески хлопнул его по плечу: – Не обижайся, Вадим, мы в одной лодке, и только в наших руках сделать это пребывание максимально комфортным для всех. А сейчас предлагаю разбудить Витю и поужинать.
– Никого будить не надо, – в люке показалось заспанное лицо Пацаева, – я уже здесь.
– Ну вот и отлично! – стараясь разрядить обстановку, весело провозгласил Георгий. – Что нам полагается на ужин?
– Рацион номер три, – озвучил Виктор. – Пюре мясное с хлебом, а на десерт коврижка медовая!
Для космонавтов было разработано три разных рациона пищи в четыре приема каждый. Неизменным атрибутом любого из них, конечно же, был хлеб, причем двух видов: белый («Столичный») и черный («Бородинский»). Он нарезался маленькими кирпичиками и тщательно упаковывался в целлофановый пакет. Ведь в невесомости даже мельчайшая крошка, попав в дыхательные пути, грозила удушьем.
На первый завтрак предлагался выбор между сосисками, карбонадом и рубленым беконом (конечно, не в привычном земном виде, а в качестве паштета). На десерт можно было побаловать себя шоколадом или конфеткой «Пралине» или же отдать предпочтение цукатам. Первый завтрак неизменно заканчивался кофе с молоком.
Второй завтрак предлагалось начать с сыра, или говяжьего языка, или крема из творога с черносмородиновым пюре. (Удивительно, но, кроме этой ягоды, в меню не числилось ни одной другой: что сок черносмородиновый, что пюре. А еще Волков все время жаловался, что катастрофически мало соков и надо запасать больше.)
На обед было три вида супа: щи зеленые, борщ и харчо. На второе либо куриное мясо, либо телятина. А на сладкое подавался чернослив с орехами или кекс. Ужин был не такой богатый и обильный, как другие приемы пищи, но все же питательный. Пюре мясное или из птицы, хлеб и десерт трех вариантов: коврижка, чернослив или российский сыр. На любой обед во всех трех типах рациона полагалась вобла.
На первый взгляд, вполне разнообразно, но это только на первый.
– М-да, – вздохнул Добровольский, – поначалу-то еще ничего, но вот спустя недельку такой состав питания, боюсь, нам в горло не полезет.
– Придется потерпеть, – подмигнул Пацаев. – Шашлык на Земле будем кушать. – Он немного помедлил, а потом продолжил: – Ребят, знаете, что мне снилось?
– Дом? – предположил Волков.
– Степь в окрестностях Алги. В начале мая она вся покрывается ярким ковром из желтых и красных тюльпанов. Я бреду по ней, разгребаю руками крупные пахучие цветки, солнышко так приятно припекает. И мы всей ватагой с ребятами рвем букеты. Порой дергая нежные цветы прямо с луковицей. И вот, когда в обеих руках не остается уже свободного места, я бегу домой и дарю этот первый майский букет маме.
– Красиво, – улыбнулся Волков.
– Хоть во сне окунулся в детство. Золотое было время. А однажды мы с дядей, он после смерти отца был мне очень близок, тоже бродили по степи и нашли орленка с подбитым крылом. Принесли его домой, и я все лето за ним ухаживал, выкармливал его.
– Крыло-то зажило? Или он так и остался у тебя жить?
– Зажило, но мы его выпустили только тогда, когда он подрос и стал сильным орлом. Красавец был – не передать словами. А летом пропадали на реке Илек: купались, загорали. Больше всего любили раков ловить. Как нахватаем полведра – бегом домой. Бабушка наварит их в казане – аромат!
– Вить, заканчивай! – воскликнул Добровольский, смеясь. – Аж слюна потекла! Раки – это тебе не пюре мясное с хлебом и коврижкой и даже не вобла.
– Дак, Жор, то ж в годы войны было. Мы, считай, этими раками летом и спасались. А весной луковички бузликов ели. Они знаешь какие сладкие?
– Кого?
– Ну, бузлики, это подснежники такие, – пояснил Пацаев.
– Не знаю, – засмеялся Добровольский, – не пробовал.
– У нас их уйма была. По весне-то они набухают, наливаются соками, мы их как лакомство уплетали с ребятами.
– Эх, Витя! – воскликнул Волков. – Природа – это твоя стихия. Ты в ней как рыба в воде.
– Да, – согласился Пацаев.
Его небывалое оживление сменилось привычной задумчивостью.
12 июня Франция проводила ядерные испытания. Что наблюдали космонавты в иллюминатор, знал только узкий круг людей, а мы об этом можем только догадываться, ведь никаких записей об этом событии в открытом доступе нет: они либо засекречены, либо подчищены компетентными органами.
Когда очередной виток связи закончился и Пацаев с Добровольским отправились вздремнуть, Волков, зафиксировав свое тело в кресле у письменного стола, начал строчить дневник. Записи вели все три космонавта. В непродолжительные минуты отдыха каждый вносил туда свои наблюдения, переживания, события дня.
«13 июня 1971 года. Восьмые сутки полета. Пересекли экватор. Начался 887-й виток. Ребята спят. Жора в переходном отсеке, уткнувшись в прибор. Виктора не видно, он на моем месте в орбитальном отсеке, на лежаке. Я уже сделал физо, позавтракал и попил воды.
Пока мы вне видимости наших пунктов, но все же посижу на связи, а вдруг что-нибудь поймаю! После связи проведу медицинский эксперимент.
Проводил наблюдения звездного неба.
В верхнем светлом слое ночного горизонта совершенно отчетливо просматривается звезда бета Большой Медведицы. С наступлением восхода, когда антенны начинают светиться, звезды пропадают, но не все.
С утра пылесосил отсек.
В «Оазисе» вылезли два зеленых стебля около 2 см высотой. Ребята все еще спят. Пойду будить Жору. Ведь у него подъем в 01:30, а сейчас уже 02:00. В иллюминаторе ярко засветилась антенна, значит, наступил очередной восход».
Виктор Пацаев тоже вносил свои наблюдения в дневник.
«На светлой части орбиты звезды почти не видны даже в противосолнечный иллюминатор. Видны только Сириус и Вега.
На горизонте при заходе Солнца звезды не мерцают до самого края Земли.
Светящиеся частицы часто сопровождают станцию и летят в разных направлениях. Это пылинки или мелкие крошки.
Цвет океанов – нежно-голубой. Волны видны почти всегда в противосолнечный иллюминатор при высоком Солнце. Видна спутная струя от судов. От самолетов видны инверсионные следы».
Несмотря на напряженный график работы и усталость космонавтов, все шло в штатном режиме. Но вот 16 июня на станции произошло ЧП. В ЦУП это вызвало аврал, по всем этажам прокатилась волна негодования и страха. Наверх боялись даже намекнуть о случившемся. А на станции экипаж срочно готовился к эвакуации.
Для этого на Земле нужно было поднять все службы поиска и слежения, баллистикам срочно разобраться, на каком витке кораблю отделиться от «Салюта», чтобы посадка была гарантирована на территории СССР. Привести всех в полную готовность. Ведь на орбитальной станции пожар!
Волков перебрался в спускаемый аппарат и пытался выйти на связь с ЦУП.
– Заря, Янтарь-2, Заря, ответьте. Вы слышите меня? – кричал Вадим.
– Заря на связи. Что случилось?
– «Завеса» на борту!
– Что? Повторите!
– Я говорю, у нас «завеса» на борту!
– Где командир экипажа?
– Пытается разобраться в причинах. Я за него! – кричал Вадим.
– Янтарь-2, позовите командира экипажа.
– Мы сами тут разберемся, кто у нас командир! – кипятился Волков. – Вы что, не понимаете, что у нас «за-ве-са»?!
Это был особый код, который обозначал либо дым, либо пожар. В ЦУП, ошеломленные напором Волкова и его испуганным, срывающимся голосом, совершенно забыли о кодовом слове и никак не могли понять, что происходит на станции. Переспрашивали несколько раз. А Волков только распалялся еще больше и требовал разрешения на немедленную отстыковку.
Злясь на нерадивых землян, он смачно выругался и на повышенных тонах стал говорить открыто:
– Пожар у нас! Я не могу найти инструкцию для срочной эвакуации и спуска. Диктуйте, в какой последовательности и что выполнять.
– Подождите, Янтарь-2, объясните спокойно, что происходит.
– На станции сильный запах горелой изоляции и дым, – нервно чеканил слова Волков. – Едкий дым, мы задыхаемся! Вы что, не понимаете?
– Где очаг? Вы можете определить?
– Похоже, что пульт управления научной аппаратурой. Немедленно сообщите мне данные для срочной расстыковки! – требовал Вадим.
– Решение о расстыковке принимает командир экипажа, – попытались осадить его в ЦУП.
– Мы все принимаем решение, – кипятился Янтарь-2. – Речь идет о наших жизнях!
На Земле долго совещались и никак не могли прийти к единому решению. Несмотря на то, что инструкции на расчет траектории эвакуации были даны, медлили до последнего. Прерывать экспедицию, когда большая часть задач еще не выполнена, многие эксперименты только начаты, очень не хотелось. Да и как докладывать в Москву обо всем этом? Никто не торопился брать на себя такую ответственность.
Наконец после продолжительных консультаций решение было принято и ЦУП вышел на связь:
– Янтари, это Заря. Как слышите?
– Янтарь-2, мы ждем инструкций по отстыковке, – нервно бросил Волков.
– Не торопитесь. Пульт выключен, значит, дым должен прекратиться. Примите таблетки от головной боли. По данным телеметрии, уровень углекислого газа в норме. Порядок действий на случай срочного ухода читайте на страницах 110–120, там все подробно написано. Отстыковка только по команде с Земли. Решение о переходе и расстыковке принимает командир.
Волков вспыхнул. Он столько распинался перед ЦУП, пытаясь объяснить, что вопрос серьезный и не терпит неоправданных рисков. Но никто не хотел даже слышать, более того, ему еще и указали на его место. Он сжал кулаки так, что побелели костяшки, но сказать больше было нечего.
Все это время командир Добровольский вместе с Пацаевым занимался тем, что пытался устранить проблему возгорания. Он лишь краем уха слышал, что происходило в «Союзе». А когда дым начал потихоньку выветриваться, Георгий решил, что пора брать ситуацию в свои руки.
– Заря, я Янтарь-1. Принимаю решение не торопиться. Поглотитель вредных примесей включен. Будем дежурить по двое, один отдыхает. Не волнуйтесь, у нас настрой работать дальше.
– Янтарь-1, я Заря. Мы проанализировали состояние бортовых систем и считаем, что принятые меры гарантируют нормальную работу. Запахи скоро должны исчезнуть. 17 июня рекомендуем вам провести день отдыха, потом входите в режим. После окончания витка связи имейте в виду, что вас будет слышать корабль «Академик Сергей Королев» и докладывать нам о ситуации на борту. Отбой.
Как только связь с Землей пропала, Добровольский накинулся на Волкова:
– Ты что творишь?!
Командир схватил Вадима за лацканы рабочего комбинезона, и они закружились по станции. Кувыркаясь, летали от одного борта к другому, ударяясь о стену, яростно отталкивались и вновь выплывали на середину рабочего отсека. «Салют» качался, словно на волнах.
– На каком основании ты поднял этот шум?! – ревел капитан.
– А ты сам не видел? – задыхаясь, кричал Волков. – Отпусти меня!
Он оттолкнул Добровольского и сам срикошетил в обеденный стол. Бачок дрогнул, вода бурно заколыхалась внутри. Добровольский ударился о стену, схватился за поручень и, тяжело дыша, попытался восстановить равновесие.
Пацаев, наблюдавший за этой сценой со стороны, решил вмешаться, пока космонавты не сцепились снова. Он нырнул между ними и старался держать Добровольского и Волкова на расстоянии друг от друга.
– Прежде всего ты должен был посоветоваться со мной!
– Неужели ты не понимаешь?! – оправдывался Вадим. – Дорога была каждая минута. Я не мог найти инструкцию, а виток связи уходил.
– Ты забываешься! Перестань все время якать! Целыми днями по станции разносится только твое «я». Почему Витю не слышно? Он либо спокойно выполняет свою работу, ни на что не жалуясь, либо читает книги.
Виктор Иванович покраснел и, вскинув глаза на командира, попытался его успокоить:
– Жора, не надо...
Но Добровольский не слышал его и даже не смотрел в его сторону. Взбешенный взгляд буравил Волкова.
– Только ты везде лезешь, где надо и где не надо! У каждого есть четко прописанные обязанности!
– Да речь идет о наших жизнях! Ты что, хочешь тут сгореть?
– На нас возложены огромные надежды. Конструкторы, военные, ученые, не говоря уже о «Первом», – все следят за нашей работой и ждут результатов! Мы должны стоять до последнего, а не как трусливые крысы, не разбирая причин, бросаться наутек. Это первая в мире долговременная орбитальная станция!
Выпалив все это, Добровольский тяжело дышал и вытирал рукавом лоб. Ворот его белой футболки пропитался потом. Ярость потихоньку отступала, зато горький привкус досады на самого себя за несдержанность начинал подниматься из глубины души. Пацаев, видя, что командир высказал все, что наболело, а Волков уже и сам не рад, что так поторопился, подлетел к Вадиму.
Похлопал его по плечу и тихо сказал:
– Худшее уже позади. Иди лучше отдохни. Сейчас надо просто всем успокоиться.
– Вить, ну ты-то хоть... – начал было Вадим, но осекся.
– Не надо, просто успокойся, – улыбнулся Пацаев.
Обиженный Волков, злобно сверкнув глазами на Добровольского, махнул безнадежно рукой и скрылся в переходном отсеке.
Экипажу предстояло находиться на станции еще неделю, но космонавты настолько устали и были эмоционально измотаны, что руководство решило сократить длительность экспедиции на сутки. Медицинские показатели стали падать, программу физических тренировок экипаж выполнял не полностью, что очень беспокоило врачей. Энтузиазм, особенно после пожара, тоже заметно поубавился, и в сеансах связи ЦУП начал отмечать грустные и однозначные ответы. А в работе экипажа – мелкие, но постоянные ошибки.
Тем не менее 19 июня на станции «Салют» был особенный, праздничный день. Виктору Пацаеву исполнялось 38 лет. На каждом витке связи в ЦУП начинали сеанс именно с поздравлений.
– Янтари, это Заря, как слышно?
– Заря, Янтарь-1, слышим вас хорошо.
– Мы все поздравляем Виктора Ивановича с днем рождения. Желаем ему успешной работы.
Застенчивый Пацаев каждый раз смущался, и по его вытянутому лицу алели пятна.
– Янтарь-3, спасибо! – сдержанно благодарил он.
– Янтарь-1, мы хотели устроить ему день отдыха, но у него много работы, – посмеиваясь, добавил командир экипажа.
– Все поздравляют и думают, что командир ему банкет устроит, – отвечал ЦУП.
– Мы ему пытались день физкультуры устроить, но у него много технической работы, – гнул свое Добровольский.
– Виктор Иванович, еще раз хотим пожелать вам успешного выполнения полетного задания и большого счастья в жизни. Ваша мама в Звездном городке, дали ей послушать ваш голос.
От этих слов на сердце сразу потеплело, и Виктор расцвел в улыбке.
Для Пацаева мама была самым дорогим человеком. Он любил ее безмерно. Когда после гибели отца она вышла замуж за другого, долго не мог простить. Но шло время, Виктор видел, как отчим заботится об их семье, и постепенно оттаял. Он переживал за здоровье мамы из космоса, поэтому любая весточка с Земли приносила ему успокоение.
День старта, 6 июня 1971 года, выпал на воскресенье. В отчем доме Виктора в селе Рождествено каждый занимался своими привычными делами: отчим с утра отправился на рыбалку, а мама готовила обед. Вышла в огород за укропом для борща и, вернувшись на кухню, насторожилась.
По радио передавали сообщение ТАСС:
– ...космический корабль пилотирует экипаж в составе командира корабля подполковника Добровольского Георгия Тимофеевича, бортинженера Героя Советского Союза летчика-космонавта Волкова Владислава Николаевича и инженера-испытателя Пацаева Виктора Ивановича...
Услышав про сына, Мария Сергеевна вскрикнула и осела на стул, схватилась за сердце. На ее голос прибежала соседка.
– Ты чего, Сергеевна? Случилось чего? Ты так кричала, у меня аж душа в пятки ушла, – допытывалась она.
Бледная Мария Сергеевна, с трудом переводя дух, прошептала:
– Сынок мой... Витя... Сынок... в космосе.
Соседка обмерла, прикрыв рот рукой. Женщины обнялись и заплакали. Гордость матери за сына омрачалась лишь страшной тревогой.
Вернулся с рыбалки ее муж, начал укладывать удочки в сарай.
– Отец, день-то сегодня какой! – крикнула ему Мария Сергеевна, выйдя на крыльцо.
– Что случилось?
– Витя наш в космосе!
Отчим побледнел. На ватных ногах прошагал в дом и сел у динамика, прислушался. Витя был ему как родной, ведь с тех пор, как он заменил мальчику погибшего отца, прошло целых двадцать пять лет.
А наутро на стене их дома уже красовалась табличка: «Здесь живут родители летчика-космонавта Виктора Ивановича Пацаева».
– Янтарь-3, к нам сюда приехала вся ваша семья. Стол-то накрыли уже?
– Стол сервирован отлично, – бодро отрапортовал Пацаев. – Холодная телятина, цукаты, смородиновый сок в тубах.
– А бутылочку нашли? – лукаво поддел ЦУП.
– Нет, все углы обыскали, но ничего не нашли, – засмеялся Виктор.
– Хорошо вам отметить. Сейчас по заказу твоей жены, Витя, будет звучать песня Эдуарда Хиля «Как хорошо быть генералом», а мы отправляемся к тебе домой праздновать. Верочка нас всех пригласила. Вот так день рождения: гости дома, а хозяин в космосе!
Один за другим они проплыли в зону отдыха.
– Ну, что нам сегодня положено на обед? – доставая из контейнера-холодильника тюбики и баночки, поинтересовался Пацаев. – Оппа, вобла, Вадим, твоя любимая!
Волков, занятый тем, что подключал специальный мундштук к шлангу с приемным устройством, куда порционно поступала вода, оглянулся и расплылся в блаженной улыбке.
– По моему заказу вобла будет в каждом рационе на обед! – с гордостью сообщил он.
– Что там еще согласно рациону номер два? – продолжал Виктор.
На этот раз он вытащил борщ и сразу отправил его в подогреватель.
– На второе телятинка.
– Ты хлеб не забудь! – подлетел Добровольский.
– Обижаешь! – улыбнулся Пацаев, протягивая командиру упакованные в пакет маленькие кирпичики.
– А на десерт? – полюбопытствовал Волков.
– Сейчас посмотрим! О, кекс столичный и сок черносмородинный. Вкуснота!
– Вытаскивай скорее, борщ-то разогрелся уж, наверное!
Рабочий день для экипажа начинался в час ночи и заканчивался к 15 часам по московскому времени. Расконсервация станции шла полным ходом. Дважды провели коррекцию орбиты, каждый раз выводя «Салют» на более высокую, отдаленную от Земли. По очереди отдыхали, проводили эфиры для телезрителей, где подробно рассказывали о целях и задачах полета, а также о себе и своих товарищах. Тестировали нагрузочный костюм с забавным названием «Пингвин», который имитировал нагрузку на костно-мышечную систему, схожую с земной. В нем можно было обрести опору и выполнять физические упражнения: ходить и бегать на месте, приседать, наклоняться и прыгать. Космонавты отмечали, что «Пингвин» получился на редкость удобным и не создавал неприятных ощущений. Вот только при беге в нем на беговой дорожке по станции прокатывалась такая волна вибрации, что в итоге пришлось отказаться от этой затеи.
Каждый день был расписан буквально по минутам, так что скучать не приходилось. Даже тосковать по дому было некогда. О состоянии экипажа регулярно докладывали в ЦУП: настроение у всех было отличное.
Пацаев спал, руки его торчали из спального мешка и непривычно висели в воздухе. Он обустроил себе спальное место в люке между спускаемым аппаратом и орбитальным отсеком. Добровольский улыбнулся, глядя на него, развернулся и полетел в рабочий блок, где Волков выполнял запланированный комплекс упражнений на беговой дорожке.
– Вадим, ты давай бегай, а я сгоняю в спускаемый аппарат и посмотрю через иллюминатор, колеблется ли батарея. На следующем витке связи надо доложить результаты в ЦУП.
Волков одобрительно махнул рукой и продолжил свой импровизированный забег. Оттолкнувшись от стены, Добровольский полетел к стыковочному узлу, ловко нырнул в люк, аккуратно, чтобы не разбудить Пацаева, пробрался в «Союз» и прильнул к иллюминатору.
– Ты бежишь? – крикнул он Волкову.
– Бегу.
Оценив амплитуду и период колебаний, командир занес результаты в журнал, затем снял показания с поясов медконтроля и тоже записал данные.
– Слушай, чего-то вентилятор, по-моему, гудит, – бросил Вадим.
– Да это, наверное, дорожка. Хотя подожди.
И они прислушались.
– Остановись, – махнул рукой командир. – Так не поймешь.
Капельки пота висели на коже Вадима словно мелкие бусинки. Он промокнул лицо салфеткой и замер.
– Точно, гудит, – подтвердил Добровольский. – Седьмой. Наверное, попало что-то. Сейчас раскручу, посмотрим.
Он подлетел к седьмому вентилятору и начал вскрывать крышку.
– Ну, так и есть, – улыбнулся Георгий. – Угадай что.
– Теряюсь в догадках! – усмехнулся Вадим.
Не говоря ни слова, Добровольский вытащил пакет от воблы и помахал им перед носом Волкова.
– Доложим в ЦУП, что в мусорных мешках следует доработать устройство герметизации, – предложил Вадим. – И вообще, они ужасно не-удобные: пока их откроешь, пока закроешь – столько времени проходит. И запах совсем не поглощают. А еще ежедневная программа перегружена, так нельзя.
– На Земле хотят выжать по максимуму, – пожал плечами Добровольский.
– Ну, можно хотя бы вначале адаптироваться, а уж потом наваливать на нас столько задач?
– Вот сам и попробуй объяснить все это землянам.
– Обязательно, как только появится связь.
– Неужели ты не понимаешь, что в наших жалобах на трудности нет никакого смысла? Нас никто не заменит.
– Есть проблемы, которые, я считаю, нужно озвучить, а не говорить при каждом эфире за-ученную фразу: «Состояние экипажа хорошее. Настроение отличное!» И про датчики скажу! – добавил Волков. – Витя три дня их носит не снимая, у него уже вмятины на теле, но он героически молчит.
– Ну и что ты предлагаешь?
– Надевать их только в течение сеансов связи и вести телеметрию.
– Рискни, – бросил Добровольский.
Он немного помялся, прикидывая, стоит ли сейчас заводить об этом разговор или лучше оставить все как есть. Но решимость все же пересилила, и он продолжил.
– Вадим, разреши на правах командира дать тебе совет, – начал Георгий осторожно.
Волков вскинул на него удивленные глаза:
– Ты о чем?
– Уж прости, но ты слишком тянешь одеяло на себя. Я понимаю, что у тебя за плечами полет, но мы все готовились к этой экспедиции, а ты постоянно пытаешься поставить себя выше.
– А если это правда? – вскинулся Волков. – Выполнять задания в теории – это одно, а на практике – совсем другое. Уж поверь мне на слово! Я-то уже летал. Даже если ты многократно отрабатывал все операции на тренажерах, в условиях невесомости все равно это по-другому. Неужели ты сам не видишь?
– Допустим, – согласился Георгий. – Но прошу тебя, не забывай, что мы здесь работаем все вместе и последнее решение остается за мной, как за командиром экипажа.
– Да пожалуйста! – бросил обиженный Вадим. – Я просто хотел как лучше.
– Как лучше выслужиться? – подмигнул командир.
Волков вспыхнул. Глаза злобно сверкнули на Добровольского.
– Я Герой Советского Союза, – отчеканил он, – мне нечего выслуживаться! А если ты не видишь моих добрых намерений, то мне очень жаль.
– Вижу, – признал, улыбаясь, Добровольский, – поэтому и говорю тебе все это. Есть четко прописанный регламент, когда и кто должен докладывать в ЦУП, но тебе до лампочки. Ты все время лезешь поперек батьки. – Волков попытался перебить командира, но тот осадил его и продолжил: – Поверь мне, я вполне мог найти в себе силы, чтобы вести переговоры по стыковке.
– Да на тебе лица не было! – воскликнул Волков. – Какая разница, кто докладывал? Я на стыковке, ты на расстыковке. Мы делаем одно дело, ты же сам это говорил.
– Меня мутило, не спорю, но ты забываешь, что я военный и мне доводилось проходить и не через такое. Поэтому здесь, на станции, очень тебя прошу, соблюдай субординацию!
– Жора, да пойми же ты, я сталкивался уже с подобными ситуациями в свой первый полет, я лучше знаю, как надо, – не унимался Волков.
Лицо его стало пунцовым, а на лбу вновь засверкали капельки пота.
– Вадим, перестань якать, это начинает надоедать. Только и слышно: я то, я это! Мы все здесь опытные космонавты, все готовились так же, как и ты! – Волкову очень хотелось жестко ответить командиру, но Добровольский дружески хлопнул его по плечу: – Не обижайся, Вадим, мы в одной лодке, и только в наших руках сделать это пребывание максимально комфортным для всех. А сейчас предлагаю разбудить Витю и поужинать.
– Никого будить не надо, – в люке показалось заспанное лицо Пацаева, – я уже здесь.
– Ну вот и отлично! – стараясь разрядить обстановку, весело провозгласил Георгий. – Что нам полагается на ужин?
– Рацион номер три, – озвучил Виктор. – Пюре мясное с хлебом, а на десерт коврижка медовая!
Для космонавтов было разработано три разных рациона пищи в четыре приема каждый. Неизменным атрибутом любого из них, конечно же, был хлеб, причем двух видов: белый («Столичный») и черный («Бородинский»). Он нарезался маленькими кирпичиками и тщательно упаковывался в целлофановый пакет. Ведь в невесомости даже мельчайшая крошка, попав в дыхательные пути, грозила удушьем.
На первый завтрак предлагался выбор между сосисками, карбонадом и рубленым беконом (конечно, не в привычном земном виде, а в качестве паштета). На десерт можно было побаловать себя шоколадом или конфеткой «Пралине» или же отдать предпочтение цукатам. Первый завтрак неизменно заканчивался кофе с молоком.
Второй завтрак предлагалось начать с сыра, или говяжьего языка, или крема из творога с черносмородиновым пюре. (Удивительно, но, кроме этой ягоды, в меню не числилось ни одной другой: что сок черносмородиновый, что пюре. А еще Волков все время жаловался, что катастрофически мало соков и надо запасать больше.)
На обед было три вида супа: щи зеленые, борщ и харчо. На второе либо куриное мясо, либо телятина. А на сладкое подавался чернослив с орехами или кекс. Ужин был не такой богатый и обильный, как другие приемы пищи, но все же питательный. Пюре мясное или из птицы, хлеб и десерт трех вариантов: коврижка, чернослив или российский сыр. На любой обед во всех трех типах рациона полагалась вобла.
На первый взгляд, вполне разнообразно, но это только на первый.
– М-да, – вздохнул Добровольский, – поначалу-то еще ничего, но вот спустя недельку такой состав питания, боюсь, нам в горло не полезет.
– Придется потерпеть, – подмигнул Пацаев. – Шашлык на Земле будем кушать. – Он немного помедлил, а потом продолжил: – Ребят, знаете, что мне снилось?
– Дом? – предположил Волков.
– Степь в окрестностях Алги. В начале мая она вся покрывается ярким ковром из желтых и красных тюльпанов. Я бреду по ней, разгребаю руками крупные пахучие цветки, солнышко так приятно припекает. И мы всей ватагой с ребятами рвем букеты. Порой дергая нежные цветы прямо с луковицей. И вот, когда в обеих руках не остается уже свободного места, я бегу домой и дарю этот первый майский букет маме.
– Красиво, – улыбнулся Волков.
– Хоть во сне окунулся в детство. Золотое было время. А однажды мы с дядей, он после смерти отца был мне очень близок, тоже бродили по степи и нашли орленка с подбитым крылом. Принесли его домой, и я все лето за ним ухаживал, выкармливал его.
– Крыло-то зажило? Или он так и остался у тебя жить?
– Зажило, но мы его выпустили только тогда, когда он подрос и стал сильным орлом. Красавец был – не передать словами. А летом пропадали на реке Илек: купались, загорали. Больше всего любили раков ловить. Как нахватаем полведра – бегом домой. Бабушка наварит их в казане – аромат!
– Вить, заканчивай! – воскликнул Добровольский, смеясь. – Аж слюна потекла! Раки – это тебе не пюре мясное с хлебом и коврижкой и даже не вобла.
– Дак, Жор, то ж в годы войны было. Мы, считай, этими раками летом и спасались. А весной луковички бузликов ели. Они знаешь какие сладкие?
– Кого?
– Ну, бузлики, это подснежники такие, – пояснил Пацаев.
– Не знаю, – засмеялся Добровольский, – не пробовал.
– У нас их уйма была. По весне-то они набухают, наливаются соками, мы их как лакомство уплетали с ребятами.
– Эх, Витя! – воскликнул Волков. – Природа – это твоя стихия. Ты в ней как рыба в воде.
– Да, – согласился Пацаев.
Его небывалое оживление сменилось привычной задумчивостью.
12 июня Франция проводила ядерные испытания. Что наблюдали космонавты в иллюминатор, знал только узкий круг людей, а мы об этом можем только догадываться, ведь никаких записей об этом событии в открытом доступе нет: они либо засекречены, либо подчищены компетентными органами.
Когда очередной виток связи закончился и Пацаев с Добровольским отправились вздремнуть, Волков, зафиксировав свое тело в кресле у письменного стола, начал строчить дневник. Записи вели все три космонавта. В непродолжительные минуты отдыха каждый вносил туда свои наблюдения, переживания, события дня.
«13 июня 1971 года. Восьмые сутки полета. Пересекли экватор. Начался 887-й виток. Ребята спят. Жора в переходном отсеке, уткнувшись в прибор. Виктора не видно, он на моем месте в орбитальном отсеке, на лежаке. Я уже сделал физо, позавтракал и попил воды.
Пока мы вне видимости наших пунктов, но все же посижу на связи, а вдруг что-нибудь поймаю! После связи проведу медицинский эксперимент.
Проводил наблюдения звездного неба.
В верхнем светлом слое ночного горизонта совершенно отчетливо просматривается звезда бета Большой Медведицы. С наступлением восхода, когда антенны начинают светиться, звезды пропадают, но не все.
С утра пылесосил отсек.
В «Оазисе» вылезли два зеленых стебля около 2 см высотой. Ребята все еще спят. Пойду будить Жору. Ведь у него подъем в 01:30, а сейчас уже 02:00. В иллюминаторе ярко засветилась антенна, значит, наступил очередной восход».
Виктор Пацаев тоже вносил свои наблюдения в дневник.
«На светлой части орбиты звезды почти не видны даже в противосолнечный иллюминатор. Видны только Сириус и Вега.
На горизонте при заходе Солнца звезды не мерцают до самого края Земли.
Светящиеся частицы часто сопровождают станцию и летят в разных направлениях. Это пылинки или мелкие крошки.
Цвет океанов – нежно-голубой. Волны видны почти всегда в противосолнечный иллюминатор при высоком Солнце. Видна спутная струя от судов. От самолетов видны инверсионные следы».
Несмотря на напряженный график работы и усталость космонавтов, все шло в штатном режиме. Но вот 16 июня на станции произошло ЧП. В ЦУП это вызвало аврал, по всем этажам прокатилась волна негодования и страха. Наверх боялись даже намекнуть о случившемся. А на станции экипаж срочно готовился к эвакуации.
Для этого на Земле нужно было поднять все службы поиска и слежения, баллистикам срочно разобраться, на каком витке кораблю отделиться от «Салюта», чтобы посадка была гарантирована на территории СССР. Привести всех в полную готовность. Ведь на орбитальной станции пожар!
Волков перебрался в спускаемый аппарат и пытался выйти на связь с ЦУП.
– Заря, Янтарь-2, Заря, ответьте. Вы слышите меня? – кричал Вадим.
– Заря на связи. Что случилось?
– «Завеса» на борту!
– Что? Повторите!
– Я говорю, у нас «завеса» на борту!
– Где командир экипажа?
– Пытается разобраться в причинах. Я за него! – кричал Вадим.
– Янтарь-2, позовите командира экипажа.
– Мы сами тут разберемся, кто у нас командир! – кипятился Волков. – Вы что, не понимаете, что у нас «за-ве-са»?!
Это был особый код, который обозначал либо дым, либо пожар. В ЦУП, ошеломленные напором Волкова и его испуганным, срывающимся голосом, совершенно забыли о кодовом слове и никак не могли понять, что происходит на станции. Переспрашивали несколько раз. А Волков только распалялся еще больше и требовал разрешения на немедленную отстыковку.
Злясь на нерадивых землян, он смачно выругался и на повышенных тонах стал говорить открыто:
– Пожар у нас! Я не могу найти инструкцию для срочной эвакуации и спуска. Диктуйте, в какой последовательности и что выполнять.
– Подождите, Янтарь-2, объясните спокойно, что происходит.
– На станции сильный запах горелой изоляции и дым, – нервно чеканил слова Волков. – Едкий дым, мы задыхаемся! Вы что, не понимаете?
– Где очаг? Вы можете определить?
– Похоже, что пульт управления научной аппаратурой. Немедленно сообщите мне данные для срочной расстыковки! – требовал Вадим.
– Решение о расстыковке принимает командир экипажа, – попытались осадить его в ЦУП.
– Мы все принимаем решение, – кипятился Янтарь-2. – Речь идет о наших жизнях!
На Земле долго совещались и никак не могли прийти к единому решению. Несмотря на то, что инструкции на расчет траектории эвакуации были даны, медлили до последнего. Прерывать экспедицию, когда большая часть задач еще не выполнена, многие эксперименты только начаты, очень не хотелось. Да и как докладывать в Москву обо всем этом? Никто не торопился брать на себя такую ответственность.
Наконец после продолжительных консультаций решение было принято и ЦУП вышел на связь:
– Янтари, это Заря. Как слышите?
– Янтарь-2, мы ждем инструкций по отстыковке, – нервно бросил Волков.
– Не торопитесь. Пульт выключен, значит, дым должен прекратиться. Примите таблетки от головной боли. По данным телеметрии, уровень углекислого газа в норме. Порядок действий на случай срочного ухода читайте на страницах 110–120, там все подробно написано. Отстыковка только по команде с Земли. Решение о переходе и расстыковке принимает командир.
Волков вспыхнул. Он столько распинался перед ЦУП, пытаясь объяснить, что вопрос серьезный и не терпит неоправданных рисков. Но никто не хотел даже слышать, более того, ему еще и указали на его место. Он сжал кулаки так, что побелели костяшки, но сказать больше было нечего.
Все это время командир Добровольский вместе с Пацаевым занимался тем, что пытался устранить проблему возгорания. Он лишь краем уха слышал, что происходило в «Союзе». А когда дым начал потихоньку выветриваться, Георгий решил, что пора брать ситуацию в свои руки.
– Заря, я Янтарь-1. Принимаю решение не торопиться. Поглотитель вредных примесей включен. Будем дежурить по двое, один отдыхает. Не волнуйтесь, у нас настрой работать дальше.
– Янтарь-1, я Заря. Мы проанализировали состояние бортовых систем и считаем, что принятые меры гарантируют нормальную работу. Запахи скоро должны исчезнуть. 17 июня рекомендуем вам провести день отдыха, потом входите в режим. После окончания витка связи имейте в виду, что вас будет слышать корабль «Академик Сергей Королев» и докладывать нам о ситуации на борту. Отбой.
Как только связь с Землей пропала, Добровольский накинулся на Волкова:
– Ты что творишь?!
Командир схватил Вадима за лацканы рабочего комбинезона, и они закружились по станции. Кувыркаясь, летали от одного борта к другому, ударяясь о стену, яростно отталкивались и вновь выплывали на середину рабочего отсека. «Салют» качался, словно на волнах.
– На каком основании ты поднял этот шум?! – ревел капитан.
– А ты сам не видел? – задыхаясь, кричал Волков. – Отпусти меня!
Он оттолкнул Добровольского и сам срикошетил в обеденный стол. Бачок дрогнул, вода бурно заколыхалась внутри. Добровольский ударился о стену, схватился за поручень и, тяжело дыша, попытался восстановить равновесие.
Пацаев, наблюдавший за этой сценой со стороны, решил вмешаться, пока космонавты не сцепились снова. Он нырнул между ними и старался держать Добровольского и Волкова на расстоянии друг от друга.
– Прежде всего ты должен был посоветоваться со мной!
– Неужели ты не понимаешь?! – оправдывался Вадим. – Дорога была каждая минута. Я не мог найти инструкцию, а виток связи уходил.
– Ты забываешься! Перестань все время якать! Целыми днями по станции разносится только твое «я». Почему Витю не слышно? Он либо спокойно выполняет свою работу, ни на что не жалуясь, либо читает книги.
Виктор Иванович покраснел и, вскинув глаза на командира, попытался его успокоить:
– Жора, не надо...
Но Добровольский не слышал его и даже не смотрел в его сторону. Взбешенный взгляд буравил Волкова.
– Только ты везде лезешь, где надо и где не надо! У каждого есть четко прописанные обязанности!
– Да речь идет о наших жизнях! Ты что, хочешь тут сгореть?
– На нас возложены огромные надежды. Конструкторы, военные, ученые, не говоря уже о «Первом», – все следят за нашей работой и ждут результатов! Мы должны стоять до последнего, а не как трусливые крысы, не разбирая причин, бросаться наутек. Это первая в мире долговременная орбитальная станция!
Выпалив все это, Добровольский тяжело дышал и вытирал рукавом лоб. Ворот его белой футболки пропитался потом. Ярость потихоньку отступала, зато горький привкус досады на самого себя за несдержанность начинал подниматься из глубины души. Пацаев, видя, что командир высказал все, что наболело, а Волков уже и сам не рад, что так поторопился, подлетел к Вадиму.
Похлопал его по плечу и тихо сказал:
– Худшее уже позади. Иди лучше отдохни. Сейчас надо просто всем успокоиться.
– Вить, ну ты-то хоть... – начал было Вадим, но осекся.
– Не надо, просто успокойся, – улыбнулся Пацаев.
Обиженный Волков, злобно сверкнув глазами на Добровольского, махнул безнадежно рукой и скрылся в переходном отсеке.
Экипажу предстояло находиться на станции еще неделю, но космонавты настолько устали и были эмоционально измотаны, что руководство решило сократить длительность экспедиции на сутки. Медицинские показатели стали падать, программу физических тренировок экипаж выполнял не полностью, что очень беспокоило врачей. Энтузиазм, особенно после пожара, тоже заметно поубавился, и в сеансах связи ЦУП начал отмечать грустные и однозначные ответы. А в работе экипажа – мелкие, но постоянные ошибки.
Тем не менее 19 июня на станции «Салют» был особенный, праздничный день. Виктору Пацаеву исполнялось 38 лет. На каждом витке связи в ЦУП начинали сеанс именно с поздравлений.
– Янтари, это Заря, как слышно?
– Заря, Янтарь-1, слышим вас хорошо.
– Мы все поздравляем Виктора Ивановича с днем рождения. Желаем ему успешной работы.
Застенчивый Пацаев каждый раз смущался, и по его вытянутому лицу алели пятна.
– Янтарь-3, спасибо! – сдержанно благодарил он.
– Янтарь-1, мы хотели устроить ему день отдыха, но у него много работы, – посмеиваясь, добавил командир экипажа.
– Все поздравляют и думают, что командир ему банкет устроит, – отвечал ЦУП.
– Мы ему пытались день физкультуры устроить, но у него много технической работы, – гнул свое Добровольский.
– Виктор Иванович, еще раз хотим пожелать вам успешного выполнения полетного задания и большого счастья в жизни. Ваша мама в Звездном городке, дали ей послушать ваш голос.
От этих слов на сердце сразу потеплело, и Виктор расцвел в улыбке.
Для Пацаева мама была самым дорогим человеком. Он любил ее безмерно. Когда после гибели отца она вышла замуж за другого, долго не мог простить. Но шло время, Виктор видел, как отчим заботится об их семье, и постепенно оттаял. Он переживал за здоровье мамы из космоса, поэтому любая весточка с Земли приносила ему успокоение.
День старта, 6 июня 1971 года, выпал на воскресенье. В отчем доме Виктора в селе Рождествено каждый занимался своими привычными делами: отчим с утра отправился на рыбалку, а мама готовила обед. Вышла в огород за укропом для борща и, вернувшись на кухню, насторожилась.
По радио передавали сообщение ТАСС:
– ...космический корабль пилотирует экипаж в составе командира корабля подполковника Добровольского Георгия Тимофеевича, бортинженера Героя Советского Союза летчика-космонавта Волкова Владислава Николаевича и инженера-испытателя Пацаева Виктора Ивановича...
Услышав про сына, Мария Сергеевна вскрикнула и осела на стул, схватилась за сердце. На ее голос прибежала соседка.
– Ты чего, Сергеевна? Случилось чего? Ты так кричала, у меня аж душа в пятки ушла, – допытывалась она.
Бледная Мария Сергеевна, с трудом переводя дух, прошептала:
– Сынок мой... Витя... Сынок... в космосе.
Соседка обмерла, прикрыв рот рукой. Женщины обнялись и заплакали. Гордость матери за сына омрачалась лишь страшной тревогой.
Вернулся с рыбалки ее муж, начал укладывать удочки в сарай.
– Отец, день-то сегодня какой! – крикнула ему Мария Сергеевна, выйдя на крыльцо.
– Что случилось?
– Витя наш в космосе!
Отчим побледнел. На ватных ногах прошагал в дом и сел у динамика, прислушался. Витя был ему как родной, ведь с тех пор, как он заменил мальчику погибшего отца, прошло целых двадцать пять лет.
А наутро на стене их дома уже красовалась табличка: «Здесь живут родители летчика-космонавта Виктора Ивановича Пацаева».
– Янтарь-3, к нам сюда приехала вся ваша семья. Стол-то накрыли уже?
– Стол сервирован отлично, – бодро отрапортовал Пацаев. – Холодная телятина, цукаты, смородиновый сок в тубах.
– А бутылочку нашли? – лукаво поддел ЦУП.
– Нет, все углы обыскали, но ничего не нашли, – засмеялся Виктор.
– Хорошо вам отметить. Сейчас по заказу твоей жены, Витя, будет звучать песня Эдуарда Хиля «Как хорошо быть генералом», а мы отправляемся к тебе домой праздновать. Верочка нас всех пригласила. Вот так день рождения: гости дома, а хозяин в космосе!