В 1955 году детдому отдали большое здание – двухэтажный бывший графский дом. Говорили, что граф этот уехал в Америку. Нас дом интриговал. Убирая вместе со взрослыми комнаты, мы облазили все, и пацаны нашли радио. Услышав речь из приемника, мы не понимали: как это возможно? А взрослые нас запугивали, говорили, что это колдуны и ведьмы разговаривают.
Здание стояло на берегу Немана, вниз к реке вела лестница. Рядом из земли бил ключ с вкусной водой. Мы часто ходили туда пить.
Фасад графского дома походил на Большой театр в Москве (о котором мы узнали, конечно, позже). Вокруг росли дубы, липы. Отдельным великаном высился дуб такой толщины, что обхватить его могли только 13 человек. Нам рассказали, что посажен он был в 1842 году. За ним непроходимой чащей сплелись кусты сирени четырнадцати разновидностей.
В это время в детдом пришел очередной новый директор, поселившийся в этом же здании. Наши бытовые условия улучшились. Воспитатели организовали художественную самодеятельность, создали хор. Появились кружки – танцевальный, шитья и вышивки, где занимались девчонки, мальчишки же столярничали. На День морского флота шефы из города Мосты приехали с духовым оркестром и подарками, конфетами и пряниками. Мы так радовались!
Я танцевала с женой директора завода-шефа, и она хвалила меня за умение вальсировать. У нее появилось желание приезжать в детдом и учить нас бальным танцам, балету. Уроки проводились по выходным, при условии нашего хорошего поведения. С мальчиками нам танцевать не разрешали, только девочка с девочкой. Мне нравилась музыка, и я всегда первой шла в танцевальный зал, но...
За неверное выполнение па или жеста балетмейстер очень больно стегал девочек длинной тонкой тросточкой. Она хотела удочерить меня, но я отказалась... Позже я узнала, что всех начинающих балерин учат при помощи таких хлыстиков, но тогда, в моей сиротской доле, боль казалась слишком незаслуженной и обидной.
Вскоре у нас появился новый воспитатель – Богданов (имени-отчества, к сожалению, не помню). Он воевал, дошел до Берлина в звании майора. Все наши дети его очень уважали и старались с ним общаться.
Богданов водил нас на речку, учил плавать, ловить рыбу и раков, показывал, как их надо готовить. Он повел нас в поход в деревню Хатынь: там жил его друг по военной службе. В семье этого друга (председателя колхоза или сельсовета) подрастали две девочки, с которыми я в итоге подружилась. Мама их тоже мне понравилась.
В этот поход меня взяли с большим трудом, при этом доверили нести конфеты. Я считалась девочкой честной, аккуратной, но слабой по здоровью и, действительно, еле успевала за другими, плетясь в хвосте колонны. В пути Богданов рассказывал интересные истории, подбадривал всех и меня тоже хвалил: «Наливайко сама не ест конфеты, да и другим не дает».
В Хатыни нас встретили хорошо. Поместили на ночевку в большой сарай с наваленной в него соломой. Девчонки расположились в одной стороне, мальчишки в другой.
Разожгли костер, приготовили еду. К чаю друг воспитателя принес нам мед. Я впервые в жизни его ела. А днем мы ходили по деревне и поражались ее истории.
Во время войны здешние партизаны наносили большой урон врагам, убивали их, взрывали технику. И тогда фашисты согнали всех женщин, детей и стариков в один сарай и подожгли. Тех, кто пытался убежать, добивали очередью из автомата. И стояли смотрели, пока от сгоревших заживо не остался один пепел...
Люди, которые до сих пор жили в землянках (все дома в Хатыни сожгли фашисты), были хорошие, они выходили и обнимали нас, узнав, что мы из детского дома. У них не переставая текли слезы, и мы тоже плакали.
Вечерами жители (в основном женщины и дети) собирались у костра и много нам рассказывали о прошлой и настоящей жизни в деревне. Они восстанавливали жилье всем по очереди. Работали и на колхозном поле, и для своей семьи тоже надо было что-то сажать. Вся работа лежала на плечах женщин, они и пахали сами, запрягаясь в плуг, ведь лошадей почти не осталось. Помогало огромное стремление выжить и детей вырастить, страну вытащить после такой страшной войны.
Этот поход в Хатынь нам запомнился навсегда. Богданов заронил в наши души что-то очень важное, что мы пронесли через всю жизнь.
В разгар лета нас повезли на фестиваль в Гродно. Со всей области съехались дети, чтобы показать свои таланты на большой сцене. Конечно, все были красиво одеты. А у нас, детдомовских, костюмы были из марли и из бумаги. Нашим «воспеткам» (так мы называли воспитателей) сделали выговор за костюмы, а за танцы похвалили.
Кормили нас в городской столовой по талонам – из расчета по три на день. Мы же договорились с кассиром, обменяли талоны на деньги и купили конфет. Первый раз в жизни наелись их досыта! Потом, гуляя по городу, видели, как хорошо живут люди, и радовались за городских. А мы в детдоме только работали да ходили везде строем, как солдаты.
Когда к нам приезжали взрослые, чтобы взять ребенка на воспитание, всех нас выстраивали в шеренгу; женщины и мужчины ходили и смотрели. Очень часто это было... Один раз приехала красивая, хорошо одетая женщина. Взяла себе дочь, побыла с ней сутки и увезла домой, но через неделю привезла назад, посадила на крыльцо и сказала: «Ты посиди здесь, я скоро приду». И исчезла. Мы все плакали вместе с той девочкой.
Меня тоже хотела удочерить портниха Марья Ивановна. Она была хорошая, ласковая, но к нежностям детей надо приучать раньше, а не в 14 лет, в переходном возрасте. Как «ежики колючие», мы жили под страхом постоянным, в себе всё держали и молчали. Я не согласилась жить у Марьи Ивановны, хотя потом, уже во время учебы в Бресте, чувствовала, как мне не хватает ее внимания, доброты и заботы.
Марья Ивановна шила девчонкам платья, подол которого должна была прострочить та воспитанница, которой придется носить это платье. Мне это очень не нравилось. Я была готова делать любую другую работу, только не шить. И вот летом
1957 года нас отправили учиться в Брест, в училище № 26, получать именно эту профессию – мастера по пошиву верхней одежды. Училище располагалось в центре города, рядом находилось и общежитие. О директоре училища, женщине высокой и сильно располневшей, было известно, что она воевала летчиком. Однако человеком себя проявила корыстным и жестоким. Ее муж работал вторым секретарем Брестского обкома партии. Они имели домработницу и няню, которая занималась сыном.
Учащиеся делились на двенадцать групп по
24 человека в каждой. Всем нам выдали черные хлопчатобумажные платья, полуботинки, черные шинели и шапки. Еда как в спецдетдоме. Везде ходили строем, за плохое поведение были предусмотрены очень строгие наказания. С нами учились девчонки из Сухуми, из Астрахани. Разные по национальности, мы все дружили друг с другом.
Мастером у нас был Николай Иванович – простой человек, который хорошо к нам относился. Подробно рассказывал, как держать иглу, наперсток, как правильно сидеть за машинкой. Так доходчиво все объяснял, что даже я стала среди первых по шитью.
Шили мы в основном мужские костюмы, брюки и пальто. Когда обрели твердые навыки, получили по двадцать – тридцать рублей и уже могли что-то купить. Накопив немного денег, покупали ситец и шили себе летние платья.
Брест – прекрасный, чистый город. Туристы из разных стран приезжали посмотреть крепость. Нас тоже водили на экскурсию, и мы видели развалины с надписями на стенах, вокруг воронки от снарядов и бомб, на земле валялись гильзы от патронов.
К нам в училище приглашали оставшихся в живых защитников Брестской крепости – бойцов, командиров, их в 1957 году оставалось еще немало. Приезжал даже один командир из Молдавии, очень больной мужчина. Помню и женщину-врача, красивую, в военной форме. Она работала в госпитале, мы нередко ее видели, когда выходили на учебу из общежития. Она шла на работу и всегда нам улыбалась.
В городе проводились разные соревнования – по легкой атлетике, футболу. К праздникам нас водили выборочно на тренировки по «живому лозунгу», а впоследствии мы тоже принимали участие в состязаниях. В выходные дни на стадионе, в парке и возле гостиницы играли музыканты.
Возле Бреста базировалось много воинских частей. По выходным военнослужащие в увольнении шли на танцы, катались на лодках в парке. Здесь хорошо отдыхалось, было многолюдно и очень весело. Рядом протекала река Буг. Гремела духовая музыка, бывало, и симфонические оркестры выступали, и артисты эстрадных жанров. Музыка в те годы как-то всех объединяла, и люди забывали свои обиды, горе.
Мы, детдомовские девушки – Алина Балабан, Раиса Турлюк и я, – ходили в парк по выходным и однажды встретили там нашего однокашника – Виктора Минкина. Он рассказал о себе. Из детдома он поехал на учебу в Ригу, в морское училище, а перед получением диплома попался пьяным на глаза начальнику, и его выгнали из училища, направили служить в танковые войска в Брест.
Мы очень рады были видеть его и договорились опять встретиться. Но «монашеское» воспитание не позволяло мне даже думать про какую-то там любовь... Виктор в последний раз проводил нас до общежития и сказал мне: «Зина, я скоро демобилизуюсь из армии и поеду на восток. Давай поедем вместе». Это предложение застало меня врасплох, ведь с нами никто никогда не говорил о семейных отношениях. Другие девчонки, смелые и решительные, ходили на танцплощадку, знакомились с парнями, даже целовались с ними, а потом хвастались, смеялись над нами, скромными. А я и не знала, как быть.
Прошло много лет, и только в преклонном возрасте я узнала про Виктора от сестры. «Зина, я однажды встретила Минкина в Мурманске, он просил твой адрес, а я не дала, – призналась Аня. – Он ведь известный писатель на Севере, а ты с двумя детьми, бедная, зачем он тебе?» Так сестра решила за меня!
В Бресте находится имение-музей полководца Суворова. Мы с девчонками бывали там на экскурсии. Дом двухэтажный, чистый, но никаких богатств мы не увидели, кроме медвежьей шубы. Еще нас водили в театр на спектакль «Кремлевские куранты». Уже перед тем, как направить на работу, к нам прикрепили воспитателя Розу Ивановну. Она учила нас хорошим манерам: как сервировать стол, как правильно сидеть, как держать в руке вилку, ложку, нож.
Роза Ивановна и другие старшие внушали нам, что они говорят только правду. Мы, девяносто восемь девчонок, верили им. И в результате по окончании учебы все оказались загнанными в Казахстан – отрабатывать по комсомольским путевкам...
В 1959 году нас посадили в поезд и без всяких сопровождающих отправили на целину. Мы очутились в Большой Михайловке близ Караганды. Поселили нас по 20–25 человек в один длинный дом. Ранее там держали животных, и запах скотины долго не выветривался... Через некоторое время нам выдали подъемные – по 500 рублей. В те годы таких денег многие никогда не видели. Девчонки на радостях пошли в магазин и накупили сладостей, закатили пир горой, но деньги скоро кончились...
На следующий день до работы пришлось идти пешком, оказалось – долго. Нас распределили по цехам, но большая часть попала во второй цех, весь забитый бракованными детскими пальто. Начальник цеха сказал: «Пока не избавимся от этих бракованных, новые не будем шить». И мы брали пальто и перешивали. Почти месяц работали без зарплаты, потому что деньги уже заплатили тем, кто сделал брак.
Питаться было не на что, и скоро многие девчонки стали падать в голодные обмороки, другие воровали хлеб в магазинах. Об этом стало известно властям. Только после этого нам выплатили кое-какие деньги.
Занялись мы пошивом детских пальто (размеров с 32-го по 38-й). Работа бригадная, каждый исполнял свой узел, а их было много. Пришлось изучать новые типы швейных машин – оверлоки двух-трехниточные, петельную машинку, осваивали такие операции, как обработка плечевого сустава (подшивка плечиков), пришивка пуговиц. Мне нравилось работать. Я быстро освоила разные типы машин и вскоре из простой мотористки доросла до того, что меня перевели в резервный цех.
Из нашей первой зарплаты высчитали подъемные. И опять нас надули. Что делать? Сытый голодного не разумеет. Поплакали и полуголодными пошли работать дальше...
Я-то из тех 500 рублей тратила понемногу, только на самое необходимое, экономила. И по работе все делала по совести, честно.
Когда мы шили зимние пальто с меховым воротником, излишки меха обрезали. Мне сказали, что это неликвиды. И вот эти обрезки я дома сшивала по ворсу и цвету. И сшила себе к зиме меховую шапку. А пальто зимнего не имела (у нас, кроме платьев, белья и тряпочных тапочек, вообще ничего не было). Тогда я и предложила: «Дайте нам пальто в счет зарплаты и постепенно высчитывайте, а на еду выдайте талоны – так мы хоть один раз в день покушаем горячего». Ведь в общаге условий для готовки не имелось.
Испытывая все эти трудности, мы поняли, как нас обманули, отправив в Казахстан с обещанием бесплатных овощей, фруктов и райской жизни. Так мы и вступили во взрослую жизнь, которая принесла свои радости и свое горе...
г. Топки
Здание стояло на берегу Немана, вниз к реке вела лестница. Рядом из земли бил ключ с вкусной водой. Мы часто ходили туда пить.
Фасад графского дома походил на Большой театр в Москве (о котором мы узнали, конечно, позже). Вокруг росли дубы, липы. Отдельным великаном высился дуб такой толщины, что обхватить его могли только 13 человек. Нам рассказали, что посажен он был в 1842 году. За ним непроходимой чащей сплелись кусты сирени четырнадцати разновидностей.
В это время в детдом пришел очередной новый директор, поселившийся в этом же здании. Наши бытовые условия улучшились. Воспитатели организовали художественную самодеятельность, создали хор. Появились кружки – танцевальный, шитья и вышивки, где занимались девчонки, мальчишки же столярничали. На День морского флота шефы из города Мосты приехали с духовым оркестром и подарками, конфетами и пряниками. Мы так радовались!
Я танцевала с женой директора завода-шефа, и она хвалила меня за умение вальсировать. У нее появилось желание приезжать в детдом и учить нас бальным танцам, балету. Уроки проводились по выходным, при условии нашего хорошего поведения. С мальчиками нам танцевать не разрешали, только девочка с девочкой. Мне нравилась музыка, и я всегда первой шла в танцевальный зал, но...
За неверное выполнение па или жеста балетмейстер очень больно стегал девочек длинной тонкой тросточкой. Она хотела удочерить меня, но я отказалась... Позже я узнала, что всех начинающих балерин учат при помощи таких хлыстиков, но тогда, в моей сиротской доле, боль казалась слишком незаслуженной и обидной.
Вскоре у нас появился новый воспитатель – Богданов (имени-отчества, к сожалению, не помню). Он воевал, дошел до Берлина в звании майора. Все наши дети его очень уважали и старались с ним общаться.
Богданов водил нас на речку, учил плавать, ловить рыбу и раков, показывал, как их надо готовить. Он повел нас в поход в деревню Хатынь: там жил его друг по военной службе. В семье этого друга (председателя колхоза или сельсовета) подрастали две девочки, с которыми я в итоге подружилась. Мама их тоже мне понравилась.
В этот поход меня взяли с большим трудом, при этом доверили нести конфеты. Я считалась девочкой честной, аккуратной, но слабой по здоровью и, действительно, еле успевала за другими, плетясь в хвосте колонны. В пути Богданов рассказывал интересные истории, подбадривал всех и меня тоже хвалил: «Наливайко сама не ест конфеты, да и другим не дает».
В Хатыни нас встретили хорошо. Поместили на ночевку в большой сарай с наваленной в него соломой. Девчонки расположились в одной стороне, мальчишки в другой.
Разожгли костер, приготовили еду. К чаю друг воспитателя принес нам мед. Я впервые в жизни его ела. А днем мы ходили по деревне и поражались ее истории.
Во время войны здешние партизаны наносили большой урон врагам, убивали их, взрывали технику. И тогда фашисты согнали всех женщин, детей и стариков в один сарай и подожгли. Тех, кто пытался убежать, добивали очередью из автомата. И стояли смотрели, пока от сгоревших заживо не остался один пепел...
Люди, которые до сих пор жили в землянках (все дома в Хатыни сожгли фашисты), были хорошие, они выходили и обнимали нас, узнав, что мы из детского дома. У них не переставая текли слезы, и мы тоже плакали.
Вечерами жители (в основном женщины и дети) собирались у костра и много нам рассказывали о прошлой и настоящей жизни в деревне. Они восстанавливали жилье всем по очереди. Работали и на колхозном поле, и для своей семьи тоже надо было что-то сажать. Вся работа лежала на плечах женщин, они и пахали сами, запрягаясь в плуг, ведь лошадей почти не осталось. Помогало огромное стремление выжить и детей вырастить, страну вытащить после такой страшной войны.
Этот поход в Хатынь нам запомнился навсегда. Богданов заронил в наши души что-то очень важное, что мы пронесли через всю жизнь.
В разгар лета нас повезли на фестиваль в Гродно. Со всей области съехались дети, чтобы показать свои таланты на большой сцене. Конечно, все были красиво одеты. А у нас, детдомовских, костюмы были из марли и из бумаги. Нашим «воспеткам» (так мы называли воспитателей) сделали выговор за костюмы, а за танцы похвалили.
Кормили нас в городской столовой по талонам – из расчета по три на день. Мы же договорились с кассиром, обменяли талоны на деньги и купили конфет. Первый раз в жизни наелись их досыта! Потом, гуляя по городу, видели, как хорошо живут люди, и радовались за городских. А мы в детдоме только работали да ходили везде строем, как солдаты.
Когда к нам приезжали взрослые, чтобы взять ребенка на воспитание, всех нас выстраивали в шеренгу; женщины и мужчины ходили и смотрели. Очень часто это было... Один раз приехала красивая, хорошо одетая женщина. Взяла себе дочь, побыла с ней сутки и увезла домой, но через неделю привезла назад, посадила на крыльцо и сказала: «Ты посиди здесь, я скоро приду». И исчезла. Мы все плакали вместе с той девочкой.
Меня тоже хотела удочерить портниха Марья Ивановна. Она была хорошая, ласковая, но к нежностям детей надо приучать раньше, а не в 14 лет, в переходном возрасте. Как «ежики колючие», мы жили под страхом постоянным, в себе всё держали и молчали. Я не согласилась жить у Марьи Ивановны, хотя потом, уже во время учебы в Бресте, чувствовала, как мне не хватает ее внимания, доброты и заботы.
Марья Ивановна шила девчонкам платья, подол которого должна была прострочить та воспитанница, которой придется носить это платье. Мне это очень не нравилось. Я была готова делать любую другую работу, только не шить. И вот летом
1957 года нас отправили учиться в Брест, в училище № 26, получать именно эту профессию – мастера по пошиву верхней одежды. Училище располагалось в центре города, рядом находилось и общежитие. О директоре училища, женщине высокой и сильно располневшей, было известно, что она воевала летчиком. Однако человеком себя проявила корыстным и жестоким. Ее муж работал вторым секретарем Брестского обкома партии. Они имели домработницу и няню, которая занималась сыном.
Учащиеся делились на двенадцать групп по
24 человека в каждой. Всем нам выдали черные хлопчатобумажные платья, полуботинки, черные шинели и шапки. Еда как в спецдетдоме. Везде ходили строем, за плохое поведение были предусмотрены очень строгие наказания. С нами учились девчонки из Сухуми, из Астрахани. Разные по национальности, мы все дружили друг с другом.
Мастером у нас был Николай Иванович – простой человек, который хорошо к нам относился. Подробно рассказывал, как держать иглу, наперсток, как правильно сидеть за машинкой. Так доходчиво все объяснял, что даже я стала среди первых по шитью.
Шили мы в основном мужские костюмы, брюки и пальто. Когда обрели твердые навыки, получили по двадцать – тридцать рублей и уже могли что-то купить. Накопив немного денег, покупали ситец и шили себе летние платья.
Брест – прекрасный, чистый город. Туристы из разных стран приезжали посмотреть крепость. Нас тоже водили на экскурсию, и мы видели развалины с надписями на стенах, вокруг воронки от снарядов и бомб, на земле валялись гильзы от патронов.
К нам в училище приглашали оставшихся в живых защитников Брестской крепости – бойцов, командиров, их в 1957 году оставалось еще немало. Приезжал даже один командир из Молдавии, очень больной мужчина. Помню и женщину-врача, красивую, в военной форме. Она работала в госпитале, мы нередко ее видели, когда выходили на учебу из общежития. Она шла на работу и всегда нам улыбалась.
В городе проводились разные соревнования – по легкой атлетике, футболу. К праздникам нас водили выборочно на тренировки по «живому лозунгу», а впоследствии мы тоже принимали участие в состязаниях. В выходные дни на стадионе, в парке и возле гостиницы играли музыканты.
Возле Бреста базировалось много воинских частей. По выходным военнослужащие в увольнении шли на танцы, катались на лодках в парке. Здесь хорошо отдыхалось, было многолюдно и очень весело. Рядом протекала река Буг. Гремела духовая музыка, бывало, и симфонические оркестры выступали, и артисты эстрадных жанров. Музыка в те годы как-то всех объединяла, и люди забывали свои обиды, горе.
Мы, детдомовские девушки – Алина Балабан, Раиса Турлюк и я, – ходили в парк по выходным и однажды встретили там нашего однокашника – Виктора Минкина. Он рассказал о себе. Из детдома он поехал на учебу в Ригу, в морское училище, а перед получением диплома попался пьяным на глаза начальнику, и его выгнали из училища, направили служить в танковые войска в Брест.
Мы очень рады были видеть его и договорились опять встретиться. Но «монашеское» воспитание не позволяло мне даже думать про какую-то там любовь... Виктор в последний раз проводил нас до общежития и сказал мне: «Зина, я скоро демобилизуюсь из армии и поеду на восток. Давай поедем вместе». Это предложение застало меня врасплох, ведь с нами никто никогда не говорил о семейных отношениях. Другие девчонки, смелые и решительные, ходили на танцплощадку, знакомились с парнями, даже целовались с ними, а потом хвастались, смеялись над нами, скромными. А я и не знала, как быть.
Прошло много лет, и только в преклонном возрасте я узнала про Виктора от сестры. «Зина, я однажды встретила Минкина в Мурманске, он просил твой адрес, а я не дала, – призналась Аня. – Он ведь известный писатель на Севере, а ты с двумя детьми, бедная, зачем он тебе?» Так сестра решила за меня!
В Бресте находится имение-музей полководца Суворова. Мы с девчонками бывали там на экскурсии. Дом двухэтажный, чистый, но никаких богатств мы не увидели, кроме медвежьей шубы. Еще нас водили в театр на спектакль «Кремлевские куранты». Уже перед тем, как направить на работу, к нам прикрепили воспитателя Розу Ивановну. Она учила нас хорошим манерам: как сервировать стол, как правильно сидеть, как держать в руке вилку, ложку, нож.
Роза Ивановна и другие старшие внушали нам, что они говорят только правду. Мы, девяносто восемь девчонок, верили им. И в результате по окончании учебы все оказались загнанными в Казахстан – отрабатывать по комсомольским путевкам...
В 1959 году нас посадили в поезд и без всяких сопровождающих отправили на целину. Мы очутились в Большой Михайловке близ Караганды. Поселили нас по 20–25 человек в один длинный дом. Ранее там держали животных, и запах скотины долго не выветривался... Через некоторое время нам выдали подъемные – по 500 рублей. В те годы таких денег многие никогда не видели. Девчонки на радостях пошли в магазин и накупили сладостей, закатили пир горой, но деньги скоро кончились...
На следующий день до работы пришлось идти пешком, оказалось – долго. Нас распределили по цехам, но большая часть попала во второй цех, весь забитый бракованными детскими пальто. Начальник цеха сказал: «Пока не избавимся от этих бракованных, новые не будем шить». И мы брали пальто и перешивали. Почти месяц работали без зарплаты, потому что деньги уже заплатили тем, кто сделал брак.
Питаться было не на что, и скоро многие девчонки стали падать в голодные обмороки, другие воровали хлеб в магазинах. Об этом стало известно властям. Только после этого нам выплатили кое-какие деньги.
Занялись мы пошивом детских пальто (размеров с 32-го по 38-й). Работа бригадная, каждый исполнял свой узел, а их было много. Пришлось изучать новые типы швейных машин – оверлоки двух-трехниточные, петельную машинку, осваивали такие операции, как обработка плечевого сустава (подшивка плечиков), пришивка пуговиц. Мне нравилось работать. Я быстро освоила разные типы машин и вскоре из простой мотористки доросла до того, что меня перевели в резервный цех.
Из нашей первой зарплаты высчитали подъемные. И опять нас надули. Что делать? Сытый голодного не разумеет. Поплакали и полуголодными пошли работать дальше...
Я-то из тех 500 рублей тратила понемногу, только на самое необходимое, экономила. И по работе все делала по совести, честно.
Когда мы шили зимние пальто с меховым воротником, излишки меха обрезали. Мне сказали, что это неликвиды. И вот эти обрезки я дома сшивала по ворсу и цвету. И сшила себе к зиме меховую шапку. А пальто зимнего не имела (у нас, кроме платьев, белья и тряпочных тапочек, вообще ничего не было). Тогда я и предложила: «Дайте нам пальто в счет зарплаты и постепенно высчитывайте, а на еду выдайте талоны – так мы хоть один раз в день покушаем горячего». Ведь в общаге условий для готовки не имелось.
Испытывая все эти трудности, мы поняли, как нас обманули, отправив в Казахстан с обещанием бесплатных овощей, фруктов и райской жизни. Так мы и вступили во взрослую жизнь, которая принесла свои радости и свое горе...
г. Топки
Назад |
