Между тем работа с редактором подвигалась к концу. Саша почти каждый день ездил в издательство, и наконец в конце августа, рукопись была сдана в производство. Золотой московской осенью, в сентябре, мы уезжали из Голицино. Заканчивалась самая трудная пора нашей жизни (так нам казалось) – время больших надежд.
Мы уезжали не с пустыми руками. Саша получил аванс за книгу, и одним из первых его приобретений стала пишущая машинка «Рейнметалл», купленная в небольшом магазинчике на станции Голицино. Лёгкая, компактная, в красивом футляре, она верой и правдой служила нам долгие годы. На ней печатали и я, и сам ее хозяин: романы и повести, статьи и очерки. Её хватило ещё на две диссертации – дочери и зятя. Она и сейчас хранится в семье как реликвия. Большой багаж, существенную часть которого составляли книги, рукописи и машинка, пришлось увозить на телеге, которую нашла для нас Серафима Ивановна. На этой телеге привозили продукты в Дом творчества, поскольку машины еще были редкостью.
Из Москвы решили лететь самолетом. Аэропорт Внуково. Мы приехали заранее и ждали посадки. Вдруг двери аэровокзала широко распахнулись и в зал под звуки аккордеона ввалилось веселое общество. Как оказалось, с нами вместе летит генерал Драгунский. Среди провожающих генерала был Николай Иванович Тупиков, с которым Саша познакомился в Москве. (Николай Иванович, участник Нюрнбергского процесса, рассказывал много интересных подробностей этого великого события). Состоялось приятное знакомство. Вся компания поднялась на второй этаж в ресторан, и расставание с Москвой отметили шумно и весело. Сколько будет ещё впереди таких бурных встреч и расставаний!
Это был мой первый полет. Впечатление не могу забыть до сих пор. Наш небольшой самолет, с тридцатью пассажирами на борту, то проваливался в воздушные ямы, то взлетал, вдавливая нас в сиденья, отчего и так долгий полет показался бесконечным. Особенно жестоко болтало нас над Уралом.
Из Новосибирска в Кемерово мы доехали поездом и сразу поселились в гостинице «Томь». Почему в гостинице? Александр Волошин вернулся, если не знаменитым пока писателем, то уже известным в городе литератором, автором романа, принятого в печать центральным издательством. В горисполкоме ему пообещали выделить квартиру. Однако время шло, а квартиры не было. Плату за номер в гостинице увеличили вдвое. Гостиницы в те времена больше напоминали общежития, где приезжие получали только кровать в общей комнате и «удобства в конце коридора». Но и отдельный наш номер угнетал своим убожеством, тяготил гостиничный неуют. К тому же я была на шестом месяце беременности.
Выручил нас тогда Алексей Косарь, поэт, литературный сотрудник газеты «Кузбасс», организатор литературной группы «Среда» и близкий друг Саши. Он пригласил нас пожить у него, отдал в наше распоряжение свой кабинет, одну из трех комнат в коммунальной квартире на Притомской набережной, или, как говорили в Кемерове, «на Притомском». Здесь мы встретили зиму, новый 1950 год, родившегося 11 января сына Павлушу и только в начале февраля переехали в свою первую квартиру на улице Ермака в доме №5.
В альманахе «Литературный Кузбасс» в 2003-2004 году были опубликованы воспоминания Алексея Косаря о Волошине. Мне понравилось, что в этих воспоминаниях интересно представлена картина становления молодой кузбасской литературы. Но мне показалось, много у Косаря литературного вымысла: длинные монологи своего рода литературного наставника Волошина; детально изображенные сцены встреч и подробности диалогов. Возможно, в воспоминаниях поэта так и должно быть?
Я согласна с Алексеем Васильевичем, когда он пишет о том, что в те далёкие годы было трудно. Жили, действительно, очень-очень бедно. Нам с Сашей Алексей и его жена Галя отдали самую мебелированную из трёх комнат, которые они к тому времени занимали в коммунальной квартире. Здесь были железная кровать, письменный стол и старый продавленный диван. В других комнатах мебели почти не было. В спальне стояла раскладушка. Буфет выполнял роль и хранилища посуды, и комода с вещами. Двое сыновей спали просто на полу.
Я часто оставалась в своей комнате одна: Саша уезжал то в Новосибирск, то ещё куда-то. В декабре вышел сигнальный экземпляр книги, и он поехал в Москву. Мне было тревожно и одиноко: подходил срок родов. Накануне Нового года пришла телеграмма: «Жди меня новый год будем встречать вместе».
Наступила новогодняя ночь. Наши друзья решили меня не тревожить, думая, вероятно, что я сплю. Вот и полночь миновала. Было холодно. Я сидела, закутавшись в платок, и дремала, когда уже часа в два ночи раздался стук, и Саша, к общей радости, явился с подарками, как настоящий Дед Мороз! Привезенные из Москвы лимоны и апельсины быстро украсили скромное новогоднее застолье, а рассказ о дорожных приключениях изрядно нас развеселил.
Приключения начались в Новосибирске. Когда московский самолет приземлился в Новосибирске, поезд на Кемерово уже ушёл. Но обещание встретить Новый год надо было исполнить! Кстати, нашёлся попутчик-кемеровчанин, попавший в такую же ситуацию. Вдвоём они разыскали машиниста паровоза, который вел грузовой состав до Кемерова, и уговорили его пустить их к себе в кабину. «И вот я здесь! Почти не опоздал!» Легко могу представить, что уговорить машиниста нарушить правила, впустить в кабину двух незнакомцев, было делом непростым, но обаяния и способности убеждать моему мужу было не занимать.
Январь прошёл в хлопотах, связанных с рождением Павлуши. Имя сына было определено сразу. Павел – главный герой «Земли Кузнецкой». Саша проявил себя заботливым отцом: привез из Москвы приданое малышу и выслал багажом большую коляску, которую по тем временам в Кемерове купить было невозможно. Досадовал только, что в дороге украли из неё подвесные игрушки: «Вот гады! Ребёнка обокрасть не постеснялись!»
В феврале мы наконец переехали в собственные две комнаты на улице Ермака и принялись обустраивать семейное гнездо. Благо, деньги, полученные за книгу, дали возможность не только щедро угощать друзей и знакомых, приходящих с поздравлениями, но как-то почувствовать себя дома, где можно спокойно работать, жить и, никому не мешая, растить детей. Между тем, окна нашей квартиры, расположенной на первом этаже, уже частенько привлекали внимание любопытствующих кемеровчан, желающих заглянуть внутрь и посмотреть, как же живут писатели. И занавески не спасали!
Мебельных магазинов не было, поэтому всю обстановку покупали на рынке и в комиссионном. В первую очередь был куплен большой письменный стол с двумя тумбами, выдвижными ящиками и зеленым сукном на крышке. За этим столом и прошла трудовая жизнь писателя Александра Волошина. На нём обрела своё постоянное место пишущая машинка, а также мраморное пресс-папье с фигурой северного рыбака, держащего за голову огромную рыбу и, конечно, двойная чернильница с подставкой для ручек. К столу было куплено рабочее кресло. Без баловства: с плоскими подлокотниками, кожаным жестким сиденьем, жесткой деревянной спинкой, но широкое и прочное под стать хозяину. В спальню купили на рынке металлическую кровать (изделие кемеровских кустарей) и большой чешский шифоньер. Среди всех этих столь увлекательных для женской натуры забот и хлопот застало меня нешуточное испытание - встреча со свекровью.
Из Осинников к сыну-писателю, чтобы порадоваться с ним и полюбоваться на него, приехала мама Пелагея Афанасьевна. Пожаловала со своей периной. Саша дал мне денег, и мы в течение нескольких дней покупали подарки ей и всей осинниковской родне. Но в какой-то момент деньги у меня кончились. Я не требовала от мужа отчета о его заработках. Может быть, если бы я вела себя иначе, в нашей дальнейшей жизни не было бы бесконечных денежных проблем и долгов. Но я была на пятнадцать лет моложе, абсолютно доверяла ему. Заработки росли, и в эти счастливые времена мне не бросалась в глаза безоглядная расточительность моего мужа. Позже, когда огромная сумма литературной премии исчезнет в карманах бесконечных просителей и кассах гостиниц и ресторанов, я пойму наконец, что стремление жить широко и вольно не слишком сочетается с ролью отца и мужа.
А пока на очередное предложение Пелагеи Афанасьевны купить племяннику велосипед я ответила, что у меня нет на это денег. Она обиделась и рассердилась, решив, что я пожадничала. Вечером она резко выговаривала сыну: «Жена? Какая она тебе жена? Эта соплячка...» Он вспылил, ударил кулаком по столу и сказал, как отрезал: «Да, жена! И я буду с ней жить! А если не нравится тебе, забирай свою перину и уезжай!» На следующий день она уехала. Так непросто входила я в семью Волошиных.
Сложно было и моей свекрови принять меня: ей было жалко первую жену сына и особенно внука Валерия, увезенного далеко во Львов. Саша женился ещё до войны. Его первую жену звали Александра Андреевна. Она работала в библиотеке в Осинниках, а Саша много читал. Работал он тогда на шахте, но уже начал писать, опубликовал в осинниковской газете «За уголь» свой первый рассказ. В 1938 году у них родился сын Валерий. Но отношения в семье стали портиться, особенно после скандала в военном училище в Черемхово. После призыва в 1945 году Саша проходил там курсы сапёров. Во время вручения документов нашёлся какой-то человек из Осинников, который донес на своего земляка как на сына врага народа. Обидчик был наказан: произошла драка. На фронт Саша уезжал в штрафной роте. Он говорил Пелагее Афанасьевне, будто тогда и запала в его сердце обида на жену: вместо того, чтобы дать ему в дорогу кусок хлеба, она упрекала мужа за то, что он сорвался, полез в драку и оставил семью без льгот, положенных выпускникам училища. Сказал: «А ведь я ехал на смерть!»
Но я думаю, что основной причиной разрыва явилось её неверие в литературное будущее мужа. Из Сталинска, где они жили после возвращения Саши в 1945 году из Германии, Александра, забрав сына, уехала во Львов - там у неё жила сестра. А Саша колебался: ехать или нет? Тогда-то он и написал мне записку: «Забери меня…» Надо сказать, что с сыном Валерием Саша не терял связь никогда, они переписывались. Валерий приезжал к нам в Кемерово. Он окончил технологический институт в Новосибирске, стал авиаинженером. В 1970 году Саша летал к нему на Камчатку, в город Корф, где Валерий работал на аэродроме.
Сердилась Пелагея Афанасьевна недолго: сердце не камень. И снова она, сменив гнев на милость, приезжала к нам погостить. И не одна, а с внучкой Инной, дочкой Сашиной сестры Люси, как звали в семье Ольгу Никитичну.
Ольга Никитична Суднис жила со своей семьёй в доме матери, Пелагеи Афанасьевны. Она была замужем за главным инженером шахты «Капитальная» Эдуардом Леопольдовичем Суднисом, человеком весьма оригинальном. Я всем сердцем полюбила эту семью: Люсю, Эдуарда, их детей - Тамару, Инну и Вову. Они заслуживают отдельного рассказа. Необычное имя и звучащая на литовский лад фамилия главы семейства поражали слух. Когда Эдуард Леопольдович приезжал домой обедать, соседка, завидев его, кричала: «Афанасьевна, иди быстрее домой! Протувар приехал!»
Эдуард Леопольдович любил рассказывать о себе. Он родился в Петербурге и был, по семейным преданиям, потомком шведа, привезённого Петром Первым на литейный завод. Чтобы устроить внука в гимназию, дед Эдуарда продал старинные монеты петровских времён и дал взятку директору гимназии. Эдуард вспоминал, что во время революции он с друзьями-гимназистами целые дни проводил на улицах Петрограда, наблюдая толпы людей, заполонившие мостовые. Часто мы слышали от Эдуарда, что его отец был знаменитым борцом и боролся на арене цирка с самим Поддубным. И сам Эдуард Леопольдович любил похвастать недюжинной силой, особенно после застолья. «Как дам – так мертвец!» - говаривал он. Никто его, однако, не боялся. Человек он был добрый, бесконечно любил жену Люсю и детей. Когда ему в 1937 году предложили оставить беременную жену, чтобы не испортить карьеру (о причине я расскажу позже), он наотрез отказался.
Но вернусь к рассказу о свекрови. Подрастал внук Павлуша. Бабушка Поля пекла ему пирожки и шила из теплой фланели рубашки и широченные штанишки. Позже почти каждое лето мы гостили в Осинниках в её маленьком домике, она учила меня делать настоящие сибирские пельмени и знаменитый волошинский курник. Долгими вечерами я слушала рассказы свекрови о жизни в Петербурге до революции или как с первой получки сын-шахтёр купил ей поварёшку, а себе балалайку. А она любила слушать романы Драйзера, которые я читала ей вслух.
От свекрови узнала я подробности семейной истории. Волошины — коренные сибиряки. Предки их переселились из-под Полтавы давно. Они крестьянствовали где-то на территориях Омской и Новосибирской областей. Свекровь вспоминала, как ездили за рыбой на озеро Чаны. Её девичья фамилия была Лысенкова, и она называла себя чалдонкой. А чалдоны, в её понимании, были потомками первых сибирских казаков. Из Сибири был призван в армию её молодой муж Никита Лукич Волошин. Он родился в крестьянской семье 24 мая 1886 года. В связи с военной службой оказался в одном из полков, расквартированных в Петербурге. Никита Лукич получил начальное образование еще в Сибири. В Петербурге окончил школу прапорщиков, стал офицером, получил чин подпоручика. Он участвовал в боях Первой мировой войны. Был награждён Георгиевским крестом. Это то, что я знаю достоверно.
Жила семья Волошиных - жена с детьми - на казенной квартире на 19-ой линии Васильевского острова. С удовольствием вспоминала Пелагея Афанасьевна столичную жизнь. Как покупала продукты в соседнем магазине, где хозяин продавал их в долг, зная, что покупатели расплатятся, получив жалованье. Смеясь, рассказывала, как солдаты катали их маленького первенца Шуру в самодельной тележке, когда полк, в котором служил Никита Лукич, стоял в летних лагерях под Петербургом. В Петербурге родились и средний сын Володя (1914), и младшая Оля (1916).
Остались от тех времен несколько чудом уцелевших фотографий. На одной из них, сделанной, вероятно, перед отправкой на фронт, Никита Лукич с Пелагеей Афанасьевной и двумя сыновьями: старшим хорошеньким Шурой и маленьким Володей, сидящим на коленях отца.
В конце 1916 года с тремя маленькими детьми они вернулись на родину. Тогда мы не касались этой темы. Можно только догадываться, почему семья офицера с тремя детьми, мал мала меньше, отправилась в такую дальнюю дорогу, когда ещё шла война. Не сразу узнала я и то, что Никита Лукич был призван в армию Колчака, потом воевал в Красной армии, командовал отрядом разведчиков, после демобилизации работал на железной дороге в Каргате.
В 1937 году, как многие тысячи «бывших», он был арестован по обвинению в монархическом заговоре и расстрелян. Это произошло уже в Осинниках, куда Волошины приехали из Каргата в начале тридцатых годов. История обвинения, ареста и расправы подробно рассказана Вилем Рудиным в его прекрасных воспоминаниях о моём муже. Он работал с архивными документами КГБ, и его рассказ о «Деле Волошина» документально точен. Я могу только пересказать историю ареста, услышанную от мужа и свекрови. Осинники в те времена были маленьким шахтерским поселком. Жизнь шла вокруг рудника. Никита Лукич работал экспедитором треста «Молотовуголь», поэтому в доме был телефон – большая редкость! В день ареста домой позвонил сын Володя, работавший на электростанции, и предупредил отца: «Папа, готовься, - за тобой идут!» Домашние стали срочно прятать важные документы, фотографии: сохранить удалось немногое. Сам Никита Лукич не делал попыток скрыться, а старшему сыну приказал: «Уезжай немедленно!» И Александр уехал в Иркутскую область, в Черемхово, где прожил несколько лет.
Конечно, не сразу посвятили меня в подробности семейной драмы. Чтобы понять, какую роль она сыграла в судьбе моего мужа, надо представлять себе ту пропасть социальной отверженности и даже гибели, которая зияла под ногами «врагов народа» и их близких. По краю этой пропасти пришлось ему идти долгие годы после бегства из Осинников. Во всех анкетах приходилось придумывать себе биографию. И до сих пор в биографических справках можно прочитать, что происхождение у него было «правильное, пролетарское», поскольку отец — рабочий Путиловского завода. Возможно, поэтому и не пошёл он в Литературный институт, куда звали, и не переехал в Москву, где давали квартиру. Он не кривил душой, когда говорил, что любит Кузбасс, улицу Весеннюю и реку Томь, но была у этой любви и другая сторона. Когда говорят о чрезмерной любви Волошина к почестям и славе, мало кто знает, что слава несла с собой опасность разоблачения. Надо было иметь смелость, даже дерзость принять на себя роль человека, живущего на виду, открытого для доносчиков и завистников.
Славу принесла Сталинская премия. Из сибиряков лауреатами в области литературы за произведения, вышедшие в1949 году, стали Александр Волошин за роман «Земля Кузнецкая» и Константин Седых за роман «Даурия». Мы узнали эту новость по радио.
Ночью 8 марта нас разбудил звонок Алексея Косаря: «Саша, включай скорее радио! Ты получил премию!» Мы включили наш радиоприёмник «Нива» и услышали, что писатель Волошин награждён Сталинской премией второй степени за роман «Земля Кузнецкая». Радости не было конца! И тут же вся «Литературная среда», первая литературная организация в Кемерово, была у нас с поздравлениями!
Позже от Тупикова, друзья которого были вхожи в кремлёвские кабинеты, мы узнали, что на комиссии по премиям после зачитанного списка Сталин произнёс: «А я слышал, что в Сибири появился писатель-фронтовик и написал хорошую книгу о шахтёрах». Возможно, слышал от Симонова? (Как я читала в мемуарах, Сталин внимательно просматривал те книги, которые были предложены для награждения комиссией. Они лежали перед ним на столе во время заседания). Тут же Волошин был включён в список награждаемых. Судя по тому, что сейчас известно о присуждении Сталинских премий, это очень похоже на правду.
Вручение премии состоялось в Доме совета министров СССР на Охотном ряду. Кто конкретно вручал награды, не помню. Председателем комитета по Сталинским премиям был тогда Прокопий Иванович Лебедев. Возможно, он и вручил лауреатский диплом — большую папку в сафьяновом переплёте, - и медаль из серебра с золотым барельефом Сталина. Шампанское пили рядом, в гостинице «Москва». Тогда же, практически одновременно с премией, Саша получил членский билет Союза писателей. О таком оглушительном успехе мы даже не мечтали. (В 1962 году премия была переименована в Государственную премию. Заменили диплом - он стал меньше и скромнее; на медали профиль вождя заменила скромная лавровая веточка).
Размер денежного награждения составлял 50 тысяч рублей. Мы были счастливы и радовались свалившемуся богатству, как дети. Я смотрю сегодня на фотографии тех дней: какие же мы были по-детски весёлые и непрактичные! Вот я красуюсь в китайском шёлковом халате и кокетливой шляпе с цветами! Шляпа так понравилась Саше, что, покупая мне подарки с премии, он купил их целых две! Зачем? А вот понравились! Конечно, не только, и не столько «Вина и фрукты Армении», «Вина и фрукты Грузии», Азербайджана или Молдавии (так назывались любимые Сашины магазины на улице Горького, в которых для меня — фрукты, а для него — вина) съедали полученные деньги. Никаких банковских счетов и сберегательных книжек у нас не было. Деньги просто лежали в ящике письменного стола. И ящик этот всегда был открыт для тех, кто нуждался в помощи. А просителям не было конца. Особенно охотно он помогал своим пишущим друзьям. На свои деньги, не скупясь, экипировал и возил он Алексея Косаря и Михаила Небогатова в Москву, знакомил с редакторами журналов, литераторами. Нам казалось, что времена бедности прошли навсегда. Мы не поверили бы тогда, что самые большие беды и испытания ждут нас впереди.
Мы уезжали не с пустыми руками. Саша получил аванс за книгу, и одним из первых его приобретений стала пишущая машинка «Рейнметалл», купленная в небольшом магазинчике на станции Голицино. Лёгкая, компактная, в красивом футляре, она верой и правдой служила нам долгие годы. На ней печатали и я, и сам ее хозяин: романы и повести, статьи и очерки. Её хватило ещё на две диссертации – дочери и зятя. Она и сейчас хранится в семье как реликвия. Большой багаж, существенную часть которого составляли книги, рукописи и машинка, пришлось увозить на телеге, которую нашла для нас Серафима Ивановна. На этой телеге привозили продукты в Дом творчества, поскольку машины еще были редкостью.
Из Москвы решили лететь самолетом. Аэропорт Внуково. Мы приехали заранее и ждали посадки. Вдруг двери аэровокзала широко распахнулись и в зал под звуки аккордеона ввалилось веселое общество. Как оказалось, с нами вместе летит генерал Драгунский. Среди провожающих генерала был Николай Иванович Тупиков, с которым Саша познакомился в Москве. (Николай Иванович, участник Нюрнбергского процесса, рассказывал много интересных подробностей этого великого события). Состоялось приятное знакомство. Вся компания поднялась на второй этаж в ресторан, и расставание с Москвой отметили шумно и весело. Сколько будет ещё впереди таких бурных встреч и расставаний!
Это был мой первый полет. Впечатление не могу забыть до сих пор. Наш небольшой самолет, с тридцатью пассажирами на борту, то проваливался в воздушные ямы, то взлетал, вдавливая нас в сиденья, отчего и так долгий полет показался бесконечным. Особенно жестоко болтало нас над Уралом.
Из Новосибирска в Кемерово мы доехали поездом и сразу поселились в гостинице «Томь». Почему в гостинице? Александр Волошин вернулся, если не знаменитым пока писателем, то уже известным в городе литератором, автором романа, принятого в печать центральным издательством. В горисполкоме ему пообещали выделить квартиру. Однако время шло, а квартиры не было. Плату за номер в гостинице увеличили вдвое. Гостиницы в те времена больше напоминали общежития, где приезжие получали только кровать в общей комнате и «удобства в конце коридора». Но и отдельный наш номер угнетал своим убожеством, тяготил гостиничный неуют. К тому же я была на шестом месяце беременности.
Выручил нас тогда Алексей Косарь, поэт, литературный сотрудник газеты «Кузбасс», организатор литературной группы «Среда» и близкий друг Саши. Он пригласил нас пожить у него, отдал в наше распоряжение свой кабинет, одну из трех комнат в коммунальной квартире на Притомской набережной, или, как говорили в Кемерове, «на Притомском». Здесь мы встретили зиму, новый 1950 год, родившегося 11 января сына Павлушу и только в начале февраля переехали в свою первую квартиру на улице Ермака в доме №5.
В альманахе «Литературный Кузбасс» в 2003-2004 году были опубликованы воспоминания Алексея Косаря о Волошине. Мне понравилось, что в этих воспоминаниях интересно представлена картина становления молодой кузбасской литературы. Но мне показалось, много у Косаря литературного вымысла: длинные монологи своего рода литературного наставника Волошина; детально изображенные сцены встреч и подробности диалогов. Возможно, в воспоминаниях поэта так и должно быть?
Я согласна с Алексеем Васильевичем, когда он пишет о том, что в те далёкие годы было трудно. Жили, действительно, очень-очень бедно. Нам с Сашей Алексей и его жена Галя отдали самую мебелированную из трёх комнат, которые они к тому времени занимали в коммунальной квартире. Здесь были железная кровать, письменный стол и старый продавленный диван. В других комнатах мебели почти не было. В спальне стояла раскладушка. Буфет выполнял роль и хранилища посуды, и комода с вещами. Двое сыновей спали просто на полу.
Я часто оставалась в своей комнате одна: Саша уезжал то в Новосибирск, то ещё куда-то. В декабре вышел сигнальный экземпляр книги, и он поехал в Москву. Мне было тревожно и одиноко: подходил срок родов. Накануне Нового года пришла телеграмма: «Жди меня новый год будем встречать вместе».
Наступила новогодняя ночь. Наши друзья решили меня не тревожить, думая, вероятно, что я сплю. Вот и полночь миновала. Было холодно. Я сидела, закутавшись в платок, и дремала, когда уже часа в два ночи раздался стук, и Саша, к общей радости, явился с подарками, как настоящий Дед Мороз! Привезенные из Москвы лимоны и апельсины быстро украсили скромное новогоднее застолье, а рассказ о дорожных приключениях изрядно нас развеселил.
Приключения начались в Новосибирске. Когда московский самолет приземлился в Новосибирске, поезд на Кемерово уже ушёл. Но обещание встретить Новый год надо было исполнить! Кстати, нашёлся попутчик-кемеровчанин, попавший в такую же ситуацию. Вдвоём они разыскали машиниста паровоза, который вел грузовой состав до Кемерова, и уговорили его пустить их к себе в кабину. «И вот я здесь! Почти не опоздал!» Легко могу представить, что уговорить машиниста нарушить правила, впустить в кабину двух незнакомцев, было делом непростым, но обаяния и способности убеждать моему мужу было не занимать.
Январь прошёл в хлопотах, связанных с рождением Павлуши. Имя сына было определено сразу. Павел – главный герой «Земли Кузнецкой». Саша проявил себя заботливым отцом: привез из Москвы приданое малышу и выслал багажом большую коляску, которую по тем временам в Кемерове купить было невозможно. Досадовал только, что в дороге украли из неё подвесные игрушки: «Вот гады! Ребёнка обокрасть не постеснялись!»
В феврале мы наконец переехали в собственные две комнаты на улице Ермака и принялись обустраивать семейное гнездо. Благо, деньги, полученные за книгу, дали возможность не только щедро угощать друзей и знакомых, приходящих с поздравлениями, но как-то почувствовать себя дома, где можно спокойно работать, жить и, никому не мешая, растить детей. Между тем, окна нашей квартиры, расположенной на первом этаже, уже частенько привлекали внимание любопытствующих кемеровчан, желающих заглянуть внутрь и посмотреть, как же живут писатели. И занавески не спасали!
Мебельных магазинов не было, поэтому всю обстановку покупали на рынке и в комиссионном. В первую очередь был куплен большой письменный стол с двумя тумбами, выдвижными ящиками и зеленым сукном на крышке. За этим столом и прошла трудовая жизнь писателя Александра Волошина. На нём обрела своё постоянное место пишущая машинка, а также мраморное пресс-папье с фигурой северного рыбака, держащего за голову огромную рыбу и, конечно, двойная чернильница с подставкой для ручек. К столу было куплено рабочее кресло. Без баловства: с плоскими подлокотниками, кожаным жестким сиденьем, жесткой деревянной спинкой, но широкое и прочное под стать хозяину. В спальню купили на рынке металлическую кровать (изделие кемеровских кустарей) и большой чешский шифоньер. Среди всех этих столь увлекательных для женской натуры забот и хлопот застало меня нешуточное испытание - встреча со свекровью.
Из Осинников к сыну-писателю, чтобы порадоваться с ним и полюбоваться на него, приехала мама Пелагея Афанасьевна. Пожаловала со своей периной. Саша дал мне денег, и мы в течение нескольких дней покупали подарки ей и всей осинниковской родне. Но в какой-то момент деньги у меня кончились. Я не требовала от мужа отчета о его заработках. Может быть, если бы я вела себя иначе, в нашей дальнейшей жизни не было бы бесконечных денежных проблем и долгов. Но я была на пятнадцать лет моложе, абсолютно доверяла ему. Заработки росли, и в эти счастливые времена мне не бросалась в глаза безоглядная расточительность моего мужа. Позже, когда огромная сумма литературной премии исчезнет в карманах бесконечных просителей и кассах гостиниц и ресторанов, я пойму наконец, что стремление жить широко и вольно не слишком сочетается с ролью отца и мужа.
А пока на очередное предложение Пелагеи Афанасьевны купить племяннику велосипед я ответила, что у меня нет на это денег. Она обиделась и рассердилась, решив, что я пожадничала. Вечером она резко выговаривала сыну: «Жена? Какая она тебе жена? Эта соплячка...» Он вспылил, ударил кулаком по столу и сказал, как отрезал: «Да, жена! И я буду с ней жить! А если не нравится тебе, забирай свою перину и уезжай!» На следующий день она уехала. Так непросто входила я в семью Волошиных.
Сложно было и моей свекрови принять меня: ей было жалко первую жену сына и особенно внука Валерия, увезенного далеко во Львов. Саша женился ещё до войны. Его первую жену звали Александра Андреевна. Она работала в библиотеке в Осинниках, а Саша много читал. Работал он тогда на шахте, но уже начал писать, опубликовал в осинниковской газете «За уголь» свой первый рассказ. В 1938 году у них родился сын Валерий. Но отношения в семье стали портиться, особенно после скандала в военном училище в Черемхово. После призыва в 1945 году Саша проходил там курсы сапёров. Во время вручения документов нашёлся какой-то человек из Осинников, который донес на своего земляка как на сына врага народа. Обидчик был наказан: произошла драка. На фронт Саша уезжал в штрафной роте. Он говорил Пелагее Афанасьевне, будто тогда и запала в его сердце обида на жену: вместо того, чтобы дать ему в дорогу кусок хлеба, она упрекала мужа за то, что он сорвался, полез в драку и оставил семью без льгот, положенных выпускникам училища. Сказал: «А ведь я ехал на смерть!»
Но я думаю, что основной причиной разрыва явилось её неверие в литературное будущее мужа. Из Сталинска, где они жили после возвращения Саши в 1945 году из Германии, Александра, забрав сына, уехала во Львов - там у неё жила сестра. А Саша колебался: ехать или нет? Тогда-то он и написал мне записку: «Забери меня…» Надо сказать, что с сыном Валерием Саша не терял связь никогда, они переписывались. Валерий приезжал к нам в Кемерово. Он окончил технологический институт в Новосибирске, стал авиаинженером. В 1970 году Саша летал к нему на Камчатку, в город Корф, где Валерий работал на аэродроме.
Сердилась Пелагея Афанасьевна недолго: сердце не камень. И снова она, сменив гнев на милость, приезжала к нам погостить. И не одна, а с внучкой Инной, дочкой Сашиной сестры Люси, как звали в семье Ольгу Никитичну.
Ольга Никитична Суднис жила со своей семьёй в доме матери, Пелагеи Афанасьевны. Она была замужем за главным инженером шахты «Капитальная» Эдуардом Леопольдовичем Суднисом, человеком весьма оригинальном. Я всем сердцем полюбила эту семью: Люсю, Эдуарда, их детей - Тамару, Инну и Вову. Они заслуживают отдельного рассказа. Необычное имя и звучащая на литовский лад фамилия главы семейства поражали слух. Когда Эдуард Леопольдович приезжал домой обедать, соседка, завидев его, кричала: «Афанасьевна, иди быстрее домой! Протувар приехал!»
Эдуард Леопольдович любил рассказывать о себе. Он родился в Петербурге и был, по семейным преданиям, потомком шведа, привезённого Петром Первым на литейный завод. Чтобы устроить внука в гимназию, дед Эдуарда продал старинные монеты петровских времён и дал взятку директору гимназии. Эдуард вспоминал, что во время революции он с друзьями-гимназистами целые дни проводил на улицах Петрограда, наблюдая толпы людей, заполонившие мостовые. Часто мы слышали от Эдуарда, что его отец был знаменитым борцом и боролся на арене цирка с самим Поддубным. И сам Эдуард Леопольдович любил похвастать недюжинной силой, особенно после застолья. «Как дам – так мертвец!» - говаривал он. Никто его, однако, не боялся. Человек он был добрый, бесконечно любил жену Люсю и детей. Когда ему в 1937 году предложили оставить беременную жену, чтобы не испортить карьеру (о причине я расскажу позже), он наотрез отказался.
Но вернусь к рассказу о свекрови. Подрастал внук Павлуша. Бабушка Поля пекла ему пирожки и шила из теплой фланели рубашки и широченные штанишки. Позже почти каждое лето мы гостили в Осинниках в её маленьком домике, она учила меня делать настоящие сибирские пельмени и знаменитый волошинский курник. Долгими вечерами я слушала рассказы свекрови о жизни в Петербурге до революции или как с первой получки сын-шахтёр купил ей поварёшку, а себе балалайку. А она любила слушать романы Драйзера, которые я читала ей вслух.
От свекрови узнала я подробности семейной истории. Волошины — коренные сибиряки. Предки их переселились из-под Полтавы давно. Они крестьянствовали где-то на территориях Омской и Новосибирской областей. Свекровь вспоминала, как ездили за рыбой на озеро Чаны. Её девичья фамилия была Лысенкова, и она называла себя чалдонкой. А чалдоны, в её понимании, были потомками первых сибирских казаков. Из Сибири был призван в армию её молодой муж Никита Лукич Волошин. Он родился в крестьянской семье 24 мая 1886 года. В связи с военной службой оказался в одном из полков, расквартированных в Петербурге. Никита Лукич получил начальное образование еще в Сибири. В Петербурге окончил школу прапорщиков, стал офицером, получил чин подпоручика. Он участвовал в боях Первой мировой войны. Был награждён Георгиевским крестом. Это то, что я знаю достоверно.
Жила семья Волошиных - жена с детьми - на казенной квартире на 19-ой линии Васильевского острова. С удовольствием вспоминала Пелагея Афанасьевна столичную жизнь. Как покупала продукты в соседнем магазине, где хозяин продавал их в долг, зная, что покупатели расплатятся, получив жалованье. Смеясь, рассказывала, как солдаты катали их маленького первенца Шуру в самодельной тележке, когда полк, в котором служил Никита Лукич, стоял в летних лагерях под Петербургом. В Петербурге родились и средний сын Володя (1914), и младшая Оля (1916).
Остались от тех времен несколько чудом уцелевших фотографий. На одной из них, сделанной, вероятно, перед отправкой на фронт, Никита Лукич с Пелагеей Афанасьевной и двумя сыновьями: старшим хорошеньким Шурой и маленьким Володей, сидящим на коленях отца.
В конце 1916 года с тремя маленькими детьми они вернулись на родину. Тогда мы не касались этой темы. Можно только догадываться, почему семья офицера с тремя детьми, мал мала меньше, отправилась в такую дальнюю дорогу, когда ещё шла война. Не сразу узнала я и то, что Никита Лукич был призван в армию Колчака, потом воевал в Красной армии, командовал отрядом разведчиков, после демобилизации работал на железной дороге в Каргате.
В 1937 году, как многие тысячи «бывших», он был арестован по обвинению в монархическом заговоре и расстрелян. Это произошло уже в Осинниках, куда Волошины приехали из Каргата в начале тридцатых годов. История обвинения, ареста и расправы подробно рассказана Вилем Рудиным в его прекрасных воспоминаниях о моём муже. Он работал с архивными документами КГБ, и его рассказ о «Деле Волошина» документально точен. Я могу только пересказать историю ареста, услышанную от мужа и свекрови. Осинники в те времена были маленьким шахтерским поселком. Жизнь шла вокруг рудника. Никита Лукич работал экспедитором треста «Молотовуголь», поэтому в доме был телефон – большая редкость! В день ареста домой позвонил сын Володя, работавший на электростанции, и предупредил отца: «Папа, готовься, - за тобой идут!» Домашние стали срочно прятать важные документы, фотографии: сохранить удалось немногое. Сам Никита Лукич не делал попыток скрыться, а старшему сыну приказал: «Уезжай немедленно!» И Александр уехал в Иркутскую область, в Черемхово, где прожил несколько лет.
Конечно, не сразу посвятили меня в подробности семейной драмы. Чтобы понять, какую роль она сыграла в судьбе моего мужа, надо представлять себе ту пропасть социальной отверженности и даже гибели, которая зияла под ногами «врагов народа» и их близких. По краю этой пропасти пришлось ему идти долгие годы после бегства из Осинников. Во всех анкетах приходилось придумывать себе биографию. И до сих пор в биографических справках можно прочитать, что происхождение у него было «правильное, пролетарское», поскольку отец — рабочий Путиловского завода. Возможно, поэтому и не пошёл он в Литературный институт, куда звали, и не переехал в Москву, где давали квартиру. Он не кривил душой, когда говорил, что любит Кузбасс, улицу Весеннюю и реку Томь, но была у этой любви и другая сторона. Когда говорят о чрезмерной любви Волошина к почестям и славе, мало кто знает, что слава несла с собой опасность разоблачения. Надо было иметь смелость, даже дерзость принять на себя роль человека, живущего на виду, открытого для доносчиков и завистников.
Славу принесла Сталинская премия. Из сибиряков лауреатами в области литературы за произведения, вышедшие в1949 году, стали Александр Волошин за роман «Земля Кузнецкая» и Константин Седых за роман «Даурия». Мы узнали эту новость по радио.
Ночью 8 марта нас разбудил звонок Алексея Косаря: «Саша, включай скорее радио! Ты получил премию!» Мы включили наш радиоприёмник «Нива» и услышали, что писатель Волошин награждён Сталинской премией второй степени за роман «Земля Кузнецкая». Радости не было конца! И тут же вся «Литературная среда», первая литературная организация в Кемерово, была у нас с поздравлениями!
Позже от Тупикова, друзья которого были вхожи в кремлёвские кабинеты, мы узнали, что на комиссии по премиям после зачитанного списка Сталин произнёс: «А я слышал, что в Сибири появился писатель-фронтовик и написал хорошую книгу о шахтёрах». Возможно, слышал от Симонова? (Как я читала в мемуарах, Сталин внимательно просматривал те книги, которые были предложены для награждения комиссией. Они лежали перед ним на столе во время заседания). Тут же Волошин был включён в список награждаемых. Судя по тому, что сейчас известно о присуждении Сталинских премий, это очень похоже на правду.
Вручение премии состоялось в Доме совета министров СССР на Охотном ряду. Кто конкретно вручал награды, не помню. Председателем комитета по Сталинским премиям был тогда Прокопий Иванович Лебедев. Возможно, он и вручил лауреатский диплом — большую папку в сафьяновом переплёте, - и медаль из серебра с золотым барельефом Сталина. Шампанское пили рядом, в гостинице «Москва». Тогда же, практически одновременно с премией, Саша получил членский билет Союза писателей. О таком оглушительном успехе мы даже не мечтали. (В 1962 году премия была переименована в Государственную премию. Заменили диплом - он стал меньше и скромнее; на медали профиль вождя заменила скромная лавровая веточка).
Размер денежного награждения составлял 50 тысяч рублей. Мы были счастливы и радовались свалившемуся богатству, как дети. Я смотрю сегодня на фотографии тех дней: какие же мы были по-детски весёлые и непрактичные! Вот я красуюсь в китайском шёлковом халате и кокетливой шляпе с цветами! Шляпа так понравилась Саше, что, покупая мне подарки с премии, он купил их целых две! Зачем? А вот понравились! Конечно, не только, и не столько «Вина и фрукты Армении», «Вина и фрукты Грузии», Азербайджана или Молдавии (так назывались любимые Сашины магазины на улице Горького, в которых для меня — фрукты, а для него — вина) съедали полученные деньги. Никаких банковских счетов и сберегательных книжек у нас не было. Деньги просто лежали в ящике письменного стола. И ящик этот всегда был открыт для тех, кто нуждался в помощи. А просителям не было конца. Особенно охотно он помогал своим пишущим друзьям. На свои деньги, не скупясь, экипировал и возил он Алексея Косаря и Михаила Небогатова в Москву, знакомил с редакторами журналов, литераторами. Нам казалось, что времена бедности прошли навсегда. Мы не поверили бы тогда, что самые большие беды и испытания ждут нас впереди.
Назад |