ВЕРСИЯ ДЛЯ СЛАБОВИДЯЩИХ
Огни Кузбасса 2015 г.

Юлия Лавряшина. Серебряный ключ. Роман. Журнальный вариант ч. 2

- Смотри! – Настя взмахнула рукой, будто дарила ей Кемерово.
Ане хотелось напомнить, что ещё в начале лета Настя сама удрала отсюда в Новосибирск и не желала возвращаться. Но не стала портить сестре настроение, ведь тогда дело было совсем не в городе, а в том, что отец слишком бурно праздновал свою свободу. Но раз даже мама простила его, придётся привыкать к этой новой реальности, в которой нет ни друзей, ни школы. И которую Аня никогда не рисовала.
«Вот! – вдруг поняла она. – Я должна нарисовать Кемерово. По-другому к нему не привыкну. Как Наське удаётся так легко привязываться ко всему новому?»
И Аня убежала в соседнюю комнату, которую отдали сёстрам. Вид с балкончика здесь был тем же, что и из гостиной, где осталась Настя, а окна родительской спальни и кухни выходили в тихий, заросший старыми тополями двор. Схватив планшет, девочка устроилась перед окном и попыталась схватить движение струй фонтана, к которым по летней привычке ещё тянулись дети, хотя было уже холодновато.
«Первого сентября придётся тащиться в плаще, - думала Аня, делая набросок карандашом. – Надеюсь, здесь пятиклассников не заставляют носить школьную форму? Терпеть не могу быть, как все!»
Ей послышалось, будто Настя с кем-то разговаривает, но не хотелось отрываться от рисунка. И Аня решила, что, скорее всего, сестра опять придуривается или «актёрничает», как говорила мама. Была у неё привычка разыгрывать ею же придуманные сценки на разные голоса. И даже мама, которая знала толк в театре, признавала, что у старшей дочери это здорово получается! Правда, Настя в прошлом году твердила, будто станет фотографом, теперь объявила, что будет писателем, а ещё режиссёром и начнёт снимать кино по своим книгам. Но скромно допускала, что сама и сыграет в своём фильме главную роль. Это было просто детство какое-то! В чём-то Аня казалась себе гораздо старше, чем сестра. Уж она-то точно знала, кем хочет стать.
Хотя… В воскресенье она проснулась раньше Насти, но решила ещё поваляться в своё удовольствие. Повернув голову, Аня увидела пульсирующую на шее сестры жилку. Она билась так часто, будто Настя бежала куда-то, между тем, дышала она ровно и снилось ей явно что-то хорошее – её губы подрагивали улыбкой. Сразу вспомнилось, как мама гордилась тем, что её старшая дочь начала улыбаться на третий день после рождения. «В ней зажглось солнышко», - мама рассказывала это по телефону, думая, будто никто из домашних её не слышит, но Аня уловила её слова и запомнила их на всю жизнь. Почему-то она считалась в семье маминой дочкой, а старшая сестра – папиной, но эти слова о солнышке, живущем внутри Насти, неуловимо меняли всё.
«Почему у неё так быстро стучит сердце? Разве во сне пульс не замедляется? Надо почитать об этом…» – размышляла Аня, глядя на спящую сестру. И даже нашла на запястье отголосок своего сердца. Оно билось до того медленно, что ей стало стыдно. Как будто это доказывало то, как торопится жить Настя, как много хочется успеть ей… Аня отвернулась от сестры и закрыла глаза.
А теперь, наблюдая за девчонкой лет пяти, вскарабкавшейся на покатый бортик фонтана, она подумала, что Настя, если б оказалась рядом, уже подскочила бы – подстраховать. А не пыталась бы разглядеть выражение лица девочки, чтобы набросать его на листе. Портреты давались Ане с трудом и даже самой не особенно нравились, но она упорно училась передавать человеческие черты. И сейчас было так важно нарисовать эту девочку в клетчатом плащике, словно сам город открылся бы через её образ.
Но устоять на мокром бортике было непросто, и девочка вовсю махала руками, балансируя. Разглядеть её лицо было невозможно, и Аню это злило. Если б можно было усадить этого неугомонного ребёнка на стул, тогда работа пошла бы бойчее. Но девочка не желала даже постоять минутку, не то, что сесть!
- Где её родители? – проворчала Аня, оторвав карандаш от листа. – Ни фига не следят за детьми…
И тут сердце её так и оборвалось: поскользнувшись на лужице, девочка в клетчатом плащике отчаянно вскинула руки. Но это не помогло ей удержаться, и обе ноги её в чёрных туфельках взлетели кверху. Аня вскрикнула и вскочила, уронив планшет. Ещё секунда и малышка ударилась бы затылком о гранитный бортик! Но то ли мощный порыв ветра, пронёсся над площадью, то ли… Нет, объяснить этого Аня не могла, хотя отчётливо видела: какая-то неведомая сила подхватила девочку и мягко опустила её на землю рядом с фонтаном.
Тут же к ней кинулась женщина в джинсах и кожаной куртке и, упав на колени, принялась ощупывать дочь. Раскрыв рот, Аня смотрела из окна на это чудо и впервые не испытывала ни малейшего желания нарисовать увиденное. Как можно было передать это карандашом?


****
Вот странно! Именно здесь, в бывшей бабушкиной квартире, наполненной свежим воздухом, я по-настоящему пришла в себя. Точно все последние дни, пока мы готовились к отъезду, я не была собой, а наблюдала со стороны, как девочка с моим лицом, Настя Ильина, складывает вещи, прощается с друзьями, целует Ромку. Даже авария по дороге и перелом руки не заставили меня очнуться…
А в Кемерово я будто вернулась в своё тело. И меня охватил такой восторг, что даже маленькое волшебство у фонтана ничуть не утомило! Сил было хоть отбавляй. Разноцветные струи тянулись со всех сторон, даря энергию солнца, их породившего. Они стекали с угловатых скал, срывались с уступов и обрушивались на зелень луга, по которой я готова была кататься от восторга. Трава была такой прохладной и ласковой, что не хотелось вставать. Я лежала, раскинувшись посреди этого чудного мира, широко открыв глаза, а радужные оттенки силы вливались в моё тело, приятно щекоча и заставляя смеяться от радости.
Аня не понимала, с чего я вдруг принялась, размахивая загипсованной рукой, носиться по комнатам, как маленькая, и даже подпрыгивать к высокому потолку, до которого было, конечно, не достать. И я не смогла бы объяснить ей всего, что со мной происходит… Да что там – ей! Я и сама-то с трудом понимала, почему вдруг и тоска по Ромке, и страх перед новыми-бывшими одноклассниками отступили, и мне стало на сто процентов ясно, что всё будет хорошо! Вот будет – и всё тут!
Это знание вскипало во мне таким ликованием, что вопли вырывались наружу, и мама не выдержала:
- Что ты с ума сходишь? Вторую руку хочешь сломать?
Можно было попытаться сказать ей:
- Это на автобусе четыре часа тащиться до Новосиба, а на машине-то за два с половиной долететь можно!
Но разве она поняла бы, о чём я? А у меня не возникало сомнений, что я не раз смогу уговорить папу съездить к нашим ребятам в гости. Ничего страшного не произошло. Зато здесь я оказалась единственной волшебницей на весь большой город! От этого меня просто распирала радость и даже гордость за себя, хотя нас обычно учат, что это не очень хорошее чувство. Но от ощущения, что детям Кемерова, кроме меня, просто не на кого положиться, даже голова кружилась, честное слово!
Правда, это здорово мешало мне писать сказку, которую я начала в дороге… По пути процесс шёл вроде хорошо, я даже сама была довольна, хотя обычно, когда перечитываю то, что насочиняла, начинаю рычать от злости. Всё оказывается совсем не таким, как представлялось, пока сердце колотилось от волнения, которое обычно называют вдохновением.
А сейчас мне вообще никак не удавалось собраться с мыслями. Похоже, для того, чтобы сочинять историю о других, необходимо освободиться от собственных переживаний. И плохих, и хороших. Одинаково отвлекают! Как друзья, например… Если б Ромка сейчас был рядом, я болтала бы с ним, а не придумывала приключения Атенаис. Никто в целом мире ещё не знал этой девочки с собакой, а я видела их, как живых, и знала, о чём они думают и как чувствуют. Это такое классное чувство! Похожее на настоящее волшебство. Так что можно сказать, что я дважды стала волшебницей этим летом, ведь раньше мне не приходило в голову записывать истории, которые придумывались сами собой. Как та, которую любила моя сестра – про Элиота на зонтике…
То, что наше сказочное лето точно закончилось, я прочувствовала, когда мы отправились подавать документы в гимназию. На этот раз мама не доверила отцу знакомство с администрацией, которое не особо удалось ему и в прошлый раз, ведь меня сунули, как выяснилось, в самый отстойный класс. И ещё мама даже слышать не захотела о школе на Весенней, куда я предложила отдать хотя бы меня. Спорить с мамой, когда она уже всё решила, - легче застрелиться! Ей жизненно необходимо, чтобы её дочери учились в «сильной» школе, а потянем мы или нет – наши проблемы.
А та школа, в которую я просилась, тоже красивая, с колоннами, хоть и не гимназия… Весь центр Кемерова, как рассказывала бабушка, строили после войны пленные немцы. Как проигравшим солдатам удалось сотворить такую солнечную красоту – уму непостижимо! Именно так и говорила бабушка: «Уму непостижимо!» Может, создавая в Сибири этот жёлто-розовый каменный цветок с белыми стеблями колонн, немцы пытались искупить свою вину за разрушенные и сожжённые русские города? Или никакой вины они и не чувствовали? Забраться бы в мысли какого-нибудь из стариканов-фашистов, которых ещё время от времени отлавливают то в Аргентине, то ещё где-нибудь! Неужели они спят себе спокойно столько лет после того, как сжигали в печах людей и протыкали штыками младенцев? И кошмары их не мучают? Так и дала бы в нос каждому, чтоб хоть дышать не мог спокойно, если спит крепким сном! И не жалко, что старый… Если уж ты – мерзавец, так это на всю жизнь!
Такие мысли о фашистах сами собой одолевали меня, пока мы шли в гимназию по проспекту, засаженному липами. Стас Якушев, перебравшийся к нам в «Кобру» из Москвы, огорчался, что в Сибири липы какие-то низкорослые. Вроде, тополя вырастают высоченными, а липам не хватает сил подняться во весь рост. Хотя мне они казались вполне нормальными деревьями – не карликовые же, как в тундре!
Может, когда-нибудь мне удастся побывать в его краях и своими глазами увидеть эти мощные деревья. А потом обнять, чтобы пропитаться их двухсотлетней живучестью. Обидно, что человеческая жизнь такая коротенькая… Когда ночами я задумываюсь о смерти, то вокруг разверзается чёрная бездна, в которую лечу, оцепенев от ужаса. И тогда я напоминаю себе, что это - детский страх. А мне уже нечего бояться, ведь где-то в глубине меня давно поселилось и живёт знание о вечной жизни. Правда, как я понимаю, я удостоюсь её лишь в том случае, если не натворю на земле ничего отвратительного. Пока я пыталась как раз с этим и бороться, но кто знает, какой мне предстоит стать в шестнадцать лет?
Об этом думать было страшновато, и сразу хотелось на что-то отвлечься. А тут как раз опавшие липовые листочки, подгоняемые ветром, помчались нам навстречу настоящей золотой ордой. И я, не удержавшись, тоненько заверещала, чтобы посмешить Аню с мамой:
- О, спасайся, кто может! Армия осени возьмёт нас в плен и засушит. Мои ножки превратятся в хрустящий черенок! А-а, спасите-помогите!
Аня захихикала, как я и надеялась, но мама дёрнула меня за здоровую руку:
- Прекрати! На тебя обращают внимание.
- А это плохо? – удивилась я. – Разве люди не об этом мечтают – чтобы на них обратили внимание?
- Не все, - коротко отозвалась она, так и не объяснив, почему это - плохо?
Потом я вспоминала этот момент и думала, что мама, сама того не зная, здорово помогла мне. Если б я не перестала дурачиться, то не уловила бы опасности, грозившей младенцу в синей коляске. Везёт же мне в последнее время на младенцев! Коляска стояла возле магазина, и в этом не было ничего особенно, то ведь мамы часто забегают за покупками во время прогулки. Меня насторожило то, что молодая женщина вышла не из магазина, а наискосок пересекла широкий тротуар. Как будто направлялась по своим делам, забыв про малыша, а потом просто наткнулась на коляску… Или…
Замедлив шаг, я быстро просканировала её: внутри был страх. Чего может бояться мать, гуляющая со своим ребёнком? Многого, конечно, но это обычно размытые опасения, неопределённые: «Забыла взять запасной памперс, а вдруг пригодится?» – вроде этого. А в этой женщине жил самый настоящий, густой страх, который просто обжёг меня. Она шла нам навстречу, ускоряя шаг, и глаза у неё были просто кричащие. Я чувствовала её боль, но не могла понять, с чем она связана. А понять это было необходимо, ведь здесь явно было что-то не так…
Когда мы поравнялись, я непроизвольно шагнула в сторону и загородила ей дорогу.
- Постойте, пожалуйста.
Мама обернулась на меня, и я почувствовала, как на губах у неё закипает возмущение: «Ну, что ещё?!»
- Отойди, девочка! – нервно выкрикнула женщина. – Я… Я тороплюсь.
- Это ведь не ваш ребёнок! – вырвалось у меня. – Куда вы его везёте?
И в этот момент из магазина вышла пожилая женщина, вскрикнула и выронила сумку. Схватившись за сердце, она заметалась по тротуару, выкрикивая:
- Где? Где он?
С силой толкнув меня коляской, похитительница младенцев попыталась прорваться, и мне пришлось отскочить в сторону. Ещё раз стукнув меня углом, она рванулась вперёд, не подозревая, с кем связалась… Направив луч своего внутреннего фонарика, я резко опустила металлическую планку тормоза, и коляска застопорилась. А страх женщины волшебным образом усилился до того, что она, вся дрожа, опустилась на бордюр и обхватила руками плечи. Я вцепилась в поручень коляски здоровой рукой, и бросила маме:
- Позвони в полицию!
Но она смотрела на меня стеклянными от потрясения глазами и не шевелилась. Аня очнулась первой и быстро набрала номер. Правда, трубку сунула маме, чтобы дежурная не посчитала этот звонок розыгрышем. В полиции очень не любят разговаривать с подростками…
- Он здесь! – крикнула я во весь голос, чтобы бабушка ребёнка услышала меня.
Между нами было уже метров тридцать, и прохожие, сгрудившиеся вокруг коляски, загородили её. Пришлось подпрыгнуть и помахать гипсом. Сидевшая на бордюре женщина подняла голову и посмотрела на меня с ненавистью:
- Чего полезла? Эта старуха бросила его… Ей плевать. А я любила бы его больше всех на свете…
- Но это же не ваш ребёнок, - пробормотала я.
Её слова заставили меня засомневаться, хотя я знала, что поступила правильно. Малыша, конечно, оставили без присмотра… Но бабушка ведь не желала ему зла! Может, она ему молоко покупала или что-то вроде этого… А его мама вообще с ума сошла бы, если б ребёнок пропал!
«Нет, я всё сделала правильно!» - убеждала я себя, стараясь не встречаться со жгучим взглядом безумной похитительницы. Не знаю, сколько я ещё промучилась бы сомнениями, если б не мама. Пока мы ждали полицию, она, обняв, отвела меня в сторону и тихо проговорила:
- Знаешь, однажды, когда тебе было года два с небольшим, ты не могла уснуть ночью. Я услышала, как ты вертишься и вздыхаешь. Обычно ты сразу же засыпала, поэтому я испугалась. Присела к тебе на кроватку, спросила, что случилось… А ты ответила: «Лежу тут, мучаюсь… Крылышков у меня нет». Так и сказала – я на всю жизнь запомнила. Так смешно и трогательно это прозвучало! Но, знаешь что, детка, похоже, у тебя есть крылышки…


****
До гимназии мы всё-таки добрались. А по пути я обнаружила вывеску, которой раньше не замечала - «Дом литераторов Кузбасса». И это как-то примирило меня с необходимостью ходить этой дорогой каждый день. Может, однажды я и решусь войти внутрь… Но не скоро, наверное. Это же просто жуть, как страшно – показать написанное тобой настоящим писателям! Одно дело Артур Кораблёв, который сам пришёл к нам в библиотеку, чтобы увезти её заведующую, которую любил тысячу лет… Да и посылать рукопись я ему собиралась по электронке. Если его и будет выворачивать от отвращения во время чтения, я этого не увижу. А тут – живые люди, с глазу на глаз…
Именно в таком положении мы и оказались с директрисой гимназии – Тамарой Семёновной. В прошлом году никто меня с ней не знакомил, и я видела эту шикарную даму всего пару раз на школьных праздниках. А тут Ане приспичило в туалет (тоже от страха, наверное!), когда мы сидели в приёмной, и мама потащила её, чтобы не заблудилась по дороге. Хотя логичнее было бы отправить меня, ведь я тут всё уже знала.
Но как раз я-то и осталась на стульчике у окна, когда Тамара Семёновна открыла дверь своего кабинета. И прилипла к нему от страха, хотя понимала, что надо встать и поздороваться. Мы смотрели с ней друг на друга, наверное, несколько веков… По крайней мере, мне так показалось.
Меня спас гипс на руке. От страха я прижала сломанную руку к груди, точно защищаясь ею, и это сработало. В голосе директора послышались нотки сочувствия:
- Что с тобой случилось, девочка?
А во мне сразу переключилось что-то, и я вошла в роль несчастной девочки, такой маленькой, такой беззащитной… Не зря же в Новосибе я с первого класса занималась в театральной студии при школе! И произнесла таким тонким, жалобным голоском, что у самой слёзы навернулись:
- Я попала в аварию. Мальчик перебегал дорогу, и папе пришлось свернуть в кювет. Слава Богу, все живы остались! Только я вот…
И я протянула загипсованную руку, будто надеялась, что директор поцелует её, как обычно делают взрослые, чтобы у малыша быстрее заживало больное место. Целовать мой гипс она, конечно, не стала, но провела меня в свой кабинет и подвинула вазочку с конфетами:
- Угощайся. Из какого ты класса? Вроде бы, я тебя видела…
Пришлось нагрузить её доброе сердце подробностями бурной жизни моих темпераментных родителей, которые за один год успели развестись, насладиться свободой, затосковать и снова пожениться. Папа провернул регистрацию брака буквально за неделю, пока мы собирали вещи. У него же половина Новосибирска ходит в знакомых, и он быстренько нашёл связи в ЗАГСе. Правда, свадьбы устраивать не стали, чтобы не смешить людей, как заявила мама. Она решила, будто они вообще подают нам с Анькой дурной пример, и нас не взяли даже на регистрацию. Хотя мне было интересно там побывать, я же и на первой их свадьбе не присутствовала…
Тамара Семёновна слушала меня так внимательно, точно у неё других дел не было. А в приёмной уже зазвучал мамин голос. Похоже, она потеряла меня, и выясняла у секретарши, куда я делась. Пришлось признаваться, что я пришла не одна, и маму с Аней по селекторной связи пригласили войти в кабинет. Глаза у мамы, когда они с Аней возникли в дверях, были полны отчаяния. Она ни секунды не сомневалась: я уже специально всё испортила, чтобы пойти в другую школу.
К счастью, она не успела ничего сказать… Опередив маму, директор сообщила, что готова принять меня в гуманитарный класс – мой бывший оказался переполнен.
- В районе закрылась на реконструкцию одна из старейших школ, и детей временно распределили в другие учебные заведения, - пояснила она. – В том числе и к нам…
Мама нервно кивала, слушая её, и тискала ремешок сумки. Кажется, она больше нас волновалась о том, каково её девочкам придётся в новой школе. А я, после того, как стало известно, что из гуманитарного кто-то выбыл, и меня берут на его место, вообще ничего не боялась. Правда, я не удержалась и проверила директрису: правду ли она говорит, будто разглядела во мне незаурядную личность? Оказалось, не врёт – никакого жжения в горле я не почувствовала. Это было приятно! Смутило только то, что она как-то странно взглянула на меня в момент сканирования, словно ощутила мой луч. Никто до сих пор вообще не реагировал на такие проверки… Я заставила себя запомнить: с директрисой нужно быть настороже.
Хотя, если честно, я так обрадовалась, что не буду учиться с теми уродами, которые были моими одноклассниками в прошлом году, - чуть не бросилась её целовать! Тем более, даже учиться нам предстояло в разные смены. Но мама взглядом пригвоздила меня к стулу и очень вежливо поблагодарила директора.
- Но у нас ещё одна дочь, - сообщила она, голосом извиняясь за то, что они с папой не удержались и родили Аню.
Можно было подумать, будто Тамара Семёновна только сейчас заметила мою сестру. Конечно, она у нас тоненькая, как удочка, но ростом уже с меня, и не трудно предположить, что ей тоже надо бы ходить в школу. Мама скороговоркой сообщила, какая Аня талантливая художница и вообще умница-красавица. Теперь пришла моя очередь кивать, как лошади, чтобы помочь маме убедить директора. Но это не помогло: в пятом гуманитарном не оказалось места, а математический Аня сама не потянула бы. Существовал ещё класс естественно-научного направления, но и он был переполнен. Выходило, что Аню могли принять только в обычный класс – к тем ребятам, что пришли из другой школы.
Не нужно было обладать волшебной силой, чтобы почувствовать, как она испугалась. Локоток её дёрнулся несколько раз, и я взяла сестру за руку, чтобы хоть как-то поддержать.
- Но если место вдруг освободиться… - умоляюще произнесла мама.
- Конечно. Мы будем иметь в виду вашу дочь.
Это утешало, но не очень. Мне, конечно, хватило бы силы ради Ани, уложить кого-то из пятиклашек гимназических классов на больничную койку на целый год, но о таком даже думать было страшно. Не только потому, что это было против правил «Волнореза»… Я и сама никогда не пошла бы на это. Придётся справляться своими силами.
- Я на каждой перемене буду к тебе прибегать, - пообещала я, когда мы спустились с крыльца гимназии. – Хоть в одну смену оказались, уже плюс!
Аня кивнула, приняв мою поддержку, но настроение от этого у неё не улучшилось. Она брела впереди, пиная сухие листья, а мы с мамой шли за ней маленькой траурной процессией. Нужно было хоть как-то развеселить сестру, но ничего в голову не шло… И с горя я уцепилась за любимое развлечение нашего детства: схватив Аню за руку, затащила её на солнечный ковёр из тополиных листьев.
- Пошуршим?
Конечно, у неё было не то настроение, и я была готова к тому, что сестра оттолкнёт меня и огрызнётся. Но она только наспех утёрла мокрые щёки и кивнула. Я сделала вид, будто не заметила её слёз.


****
После того, как всё неожиданно удачно решилось со школой, меня потянуло продолжать свою сказку. И я наловчилась набирать текст одной левой! Получалось, конечно, не так быстро, как обеими руками сразу, но выбора у меня не было. Только я так уставала от этого процесса, что не оставалось сил на переписку в сетях. Не отделываться же одной фразой, если я начну общаться с Ромкой! Ему надо рассказать о моих приключениях в деталях и у него выспросить всё-всё… Надо же в подробностях узнать, как там Стас, Федот с Соней и остальные ребята, а на это нужно много времени.
Поэтому я всё откладывала момент, когда пообщаюсь с Ромкой, как следует, ведь тропинка в сказку могла закрыться, если не воспользоваться ею. Я надеялась, Ромка поймёт, как это пугает меня, и не обидится. Беспокоило лишь то, что стоило мне закрыть глаза, как он виделся почему-то запертым в избушке, спрятанной в чаще. Её крыша была покрыта изумрудным мхом, светившимся на солнце, наличники заменял вьющийся плющ. В общем, это был довольно симпатичный домик! Я не отказалась бы и сама пожить в таком. На рисунках в сказках жилище Бабы-Яги изображали совсем не таким, поэтому оставалась надежда, что Ромка застрял у какого-то лесника.
Но как бы там ни было, ему никак не удавалось оттуда выбраться. Ссутулившись, Ромка сидел, свесив ноги с русской печи, и ждал, когда же я спасу его. А паутина тянулась к нему изо всех углов и незаметно опутывала серебристым коконом. Что это значило? Я засыпала с этой мыслью и давала себе слово завтра же написать Ромке, а утром опять начиналась такая круговерть, что ни минутки не оставалось. Например, выяснилось, что в гимназии ввели форму даже для средних классов, и мама потащила нас с Аней по магазинам.
- В Кемерово такие цены – просто ужас! - раз сто повторила она, пролистывая клетчатые юбки и синие жакеты. – Всё, просто всё дороже, чем у нас…
- Может, съездим в Новосиб? – уцепилась я.
Её взгляд показался мне каким-то туманным и загадочным:
- Я уже сожгла все мосты.
Что это значит, интересно? Она вообще не собирается наведываться на родину?! Но это же невозможно!
Когда я заговорила об этом с Аней, сестра прямо огорошила меня:
- Ну и правильно! Нечего болтаться туда-сюда. Надо прибиться к одному берегу.
- Где это ты подцепила такую фразочку? – не удержалась я.
Меня просто бесило, когда Анька начинала выражаться, как взрослая. Она же на полтора года младше меня, хоть и училась всего на класс младше. До сих пор помню, какой концерт мне пришлось закатить, когда мама хотела оставить меня в детском саду ещё на год, чтобы мы с сестрой вместе пошли в первый класс. Никогда в жизни я не чувствовала себя более униженной, чем тогда, хоть мне и было всего шесть лет. Взрослые воображают, будто в этом возрасте переживания не могут быть так глубоки, как у них, но это просто чушь! Я страдала так, словно мама сорвала с меня купальник на пляже, посчитав, что мне ещё можно купаться голышом. Именно так я себя однажды чувствовала: все таращились на меня, а прикрыться было нечем. И маму это почему-то забавляло…
- Нигде я ничего не цепляла, - огрызнулась Аня.
Мы с ней обе здорово нервничали, ведь уже утром нам предстояло погружение в иную реальность. Гуманитарный класс казался мне спасением, но ведь я представления не имела, что за ребята там учатся. Конечно, мы пересекались с ними на переменах, но я ни с кем не успела познакомиться. А вдруг там гадючник похлеще, чем в бывшем классе? Ане было ещё страшнее, она же вообще никого не знала в новой школе, кроме меня. А я физически не могла постоянно находиться рядом, вот она и корчилась от страха под одеялом, пытаясь убедить себя, что она – взрослая и очень, очень самостоятельная.
Я не стала донимать её спорами и отвернулась к стене, надеясь поскорее уснуть. Унылые тёмно-синие юбки с жакетами и белые блузки уже висели на спинках стульев, дожидаясь утра. Мне больше нравится жёлтый цвет, но таких форм почему-то не выпускают. Улыбаясь в темноту, я представляла, как выглядел бы класс, заполненный учениками в солнечных одеждах… Разве не радостнее было бы учителю входить утром в кабинет? Даже если б оно выдалось пасмурным…
Но утро первого сентября выдалось отличным! Мой взгляд сразу уцепился за невесомые солнечные нити, и они вытянули меня из сна, в котором остался тоскующий на печи Ромка. Что значили эти повторяющиеся сны? Я как-то залезла в сонники, выложенные в Интернете, но там обнаружилась такая чушь, что было даже не смешно. Может, конечно, мои сны вообще ничего не значили, просто я скучала по Ромке, а он по мне, но это и без всяких дурацких сонников Фрейда или Миллера было понятно.
- А где тут мои ученицы? Кто сегодня идёт в школу? – мама вдруг заговорила таким тоном, словно мы отправлялись в первый класс.
Аня повернула голову, которую ещё не смогла оторвать от подушки, и я прочла в её глазах ужас. Наши кровати разделял узкий проход, и стоило мне протянуть руку, как пальцы сестры уже переплелись с моими.
- Не бойся, - шепнула я. – Если что, Элиот на зонтике выцепит нас оттуда!
Про этого выдуманного мной уже сто лет назад маленького человечка не знал никто, кроме нас. Ну, ещё Ромке было известно это имя, но история оставалась только нашей. Я рассказывала её Ане, когда атмосфера сгущалась до того, что становилось больно дышать. Как в последний раз, когда она сбежала из дома, разозлившись на то, что Ромка не влюбился в неё, но пряталась почему-то у его деда. Может, их сближала не только любовь к рисованию, но и злость на Ромку – дед встречал внука, точно инопланетянина-захватчика. Мне казалось: они даже говорили на разных языках! И всё из-за того, что Ромкин отец стал пожарным, а не художником, и старик требовал от внука, чтобы тот разделил его негодование по этому поводу.
Но Ромка упрямился и твердил, что каждый выбирает по себе… Хотя нет, кажется это строчка из каких-то стихов, а Ромка высказывался по-другому. Но смысл точно был таким. Он ведь и сам собирался стать спасателем, чтобы продолжать помогать людям, даже когда его волшебная сила истощится. Знал бы дед о его планах! Вообще на порог не пустил бы…
С Аней я о Ромке старалась даже не заговаривать - вдруг она до сих пор переживает из-за него? И хотя я думала о нём всю дорогу до гимназии, потому что герберы в моих руках так напоминали ромашки, которые Ромка подарил мне однажды, болтали мы с сестрой о чём угодно, только не о Новосибирске.
Утро выдалось таким тёплым, что я просто накинула на плечи свой красный плащ, чтобы не проталкивать загипсованную руку в узкий рукав. И всю дорогу украдкой поглядывала на свои чёрные туфельки на каблучке, купленные только вчера. Аня и раньше носила обувь на каблуке, ведь по выражению нашего папы, она была вся такая «девочка-девочка». А я решилась надеть «взрослые» туфли впервые, и страшно боялась подвернуть ногу – не хватало мне ещё одного гипса! Представляю, как угорал бы весь класс...
Торжественную линейку по случаю хорошей погоды проводили прямо перед крыльцом гимназии, и нам с сестрой пришлось разделиться, потому что наши классы оказались далековато друг от друга. Сердце у меня колотилось прямо в голове, когда я приблизилась к табличке «6Б». Ни одного лица я не видела, кроме учительского: у нашей классной, которую звали Зоей Константиновной, были мягкие щёки и внимательные серые глаза. Хотя день только начинался, узел её каштановых волос уже расползался на макушке, и выбившиеся пряди свешивались вдоль лица, но это меня даже обрадовало. Больше всего я боялась угодить в руки какой-нибудь высокомерной стервы, которая наверняка невзлюбила бы меня. Не знаю – за что, но почему-то я в этом не сомневалась.
- Ты же училась в «Г»? Она же «гэшкой» была в прошлом году! С чего вдруг к нам?
Я обернулась на голос. И увидела ту самую стерву, которою побаивалась. Только в подростковом варианте. Если б она уже не дёрнулась на меня и я просто встретилась бы с ней на улице, то первым делом подумала, какая же она красивая. Правда, очень похожая на всех участниц конкурсов красоты вместе взятых, в этаком уменьшенном варианте, но всё равно даже у меня дыхание остановилось от того, до чего же эта длинноволосая блондинка была… обложечной! Она смотрела на меня свысока, что было обычным делом при моём росте, но я сразу почувствовала: ничего не изменилось бы, даже если б я оказалась выше неё. Такая красота давала право на всех глядеть, как на пигмеев - в этом она ни секунды не сомневалась.
- Ксения, - обратилась к ней Зоя Константиновна таким тоном, что девчонка сразу изменилась в лице, - а поприветливей нельзя? Гонор убавь. Остальных тоже касается.
И я мгновенно полюбила эту учительницу всем сердцем! Сдвинув бровки-стрелочки, Ксения притихла, а Зоя Константиновна сообщила всем, кто я такая и почему отныне буду учиться в гуманитарном классе: у меня незаурядные литературные способности. Я прямо онемела, услышав такое! В общем-то, возразить было нечего, но откуда нашей классной стало известно, что я пишу тайком?! Может, она владеет волшебством, которое не истощилось к шестнадцати годам, как у членов «Волнореза»? Или… Мне увиделось, как мама на минутку возвращается в кабинет директора, оставив нас с Аней в приёмной… Неужели и обо мне она сказала доброе слово?
- Ну, супер, - блестящие Ксюшины губы дрогнули презрением. – Да пусть учится, мне то что! Писака!
Если б в эту секунду я смолчала, противное прозвище прилипло бы ко мне насмерть. И как ни боялась я разочаровать Зою Константиновну, мне нужно было постоять за себя. Я шагнула к долговязой красавице и так ткнула её гипсом в ребро, что она охнула и скрючилась.
- Ещё раз такое скажешь, нос сломаю.
Я произнесла это совсем тихо, но мне показалось, что Зоя Константиновна тоже уловила мои слова. Возражать она не стала. А остальные как-то попятились от меня, точно увидели гипсового терминатора, который сейчас начнёт крушить всё вокруг. Ни в одних глазах я не увидела улыбки… И стало понятно: лёгкой жизни не бывает нигде. Только бегать от трудностей я больше не собиралась.