Жил-был художник один Ах, этот волшебный Тбилиси, этот великолепный Тбилисо! Ах, эти потрясающие сациви и сулугуни, чахохбили и хачапури, хинкали и чанахи! Ах, эти «Цинандали» и «Киндзмараули», «Мукузани» и «Хванчкара»! Ах, этот Вахтанг со своей песенкой «Чито гврито»: «Чито гврито, чито маргалито да...» Дмитрий Петрович с женой Наденькой просто обалдели от красот чудесного города. Гуляли по запутанным улочкам Авлабари, заглядывали в сказочные дворики Старого Тбилиси, наполненные ароматами местной кухни и громкими голосами старожилов, удивлялись необычным строениям Мтацминды и смеялись радостно всякий раз, когда встречали на пути что-то неожиданное. А неожиданностей попадалось предостаточно. Старуха-торговка, завернутая с ног до головы в черные шали и предлагающая купить любую из них: «Э, дарагой, падары сваей жэнщине платок. Сматри, заморзла савсэм! Из лучшэй авцы сдэлан, самую лахматую стрыглы. На сэвэре грэть, как пэчка, станэт. Ты с сэвэра?» Подвыпивший велосипедист, горланящий на весь квартал «Тбилисо» и не дающий обогнать себя целой веренице машин. Постовой, увещевающий лохматого пса, пытающегося ухватить его за штанину: «Слушай, дарагой, атстан, а? Савсэм задрал, а? Гдэ твой совэст?» Комбинации, бюстгальтеры девятого размера и цветные семейные трусы, гордо реющие на веревке, перетянутой через дорогу между домами. – Просто замечательно! – цокал языком Дмитрий Петрович и вскидывал фотоаппарат. – Просто сказочно! – жмурилась от удовольствия Наденька, выщелкивая на камеру телефона гордых грузинских кошек. – Просто невероятно! – Просто чудо чудесное! Вот только куколок для моей коллекции найти, и тогда уж точно полная нирвана, – кивнула Наденька в сторону очередной сувенирной лавки. – Стоп! – пресек ее попытку супруг. – Мы же договорились: покупаем только редкие вещи и только на блошином рынке. – Ну, так пошли уже на этот чертов рынок! – капризно надула губы Наденька. – Сколько можно меня мариновать, измучилась совсем. Третий день в Грузии, а я все еще без куклы! Время пролетит, не заметишь. – Надюша, потерпи до завтра. Ты же знаешь, пойдем – пропадем. Сегодня город досмотрим, хинкали съедим, саперави выпьем, в театр сходим, а завтра с утра пораньше и окунемся в волшебный мир блох. Ты – кукол искать, я – картины высматривать. У нас четыре дня еще впереди, хватит. Дмитрий Петрович собирал картины, а Наденька – куколок. По возможности старались пополнять свои коллекции уникальными экземплярами, но чаще случались бесполезные покупки, которые потом расходились по друзьям и знакомым. Денег на такие приобретения хватало раз-два в год, а радость от удач держалась долго-долго. Наутро блошиный рынок Тбилиси встретил новых покупателей тепло и весело, как давних знакомых, моментально погрузив их в круговорот своей жизни. Аромат кофе и пряных булочек наполнял все пространство барахолки от Сухого до Саарбрюкенского моста, перекинутого через Куру. Почти вся торговля шла чуть ли не с земли. Всюду лежали покрывала и простыни, картон и байковые одеяла, газеты и даже ковры, на которых, порой в полнейшем беспорядке, валялась разная всячина – от поношенной обуви до виниловых пластинок. Тут можно было найти и истрепанные книги, и советскую бижутерию, и детские игрушки, и русские самовары, и напольные часы с патефонами, и саквояжи с фотоаппаратами. И только на облупленных столиках, раскладушках и самодельных прилавках товар выглядел упорядоченно: кинжалы и ножи отдельно, значки и медали отдельно, марки и открытки отдельно. Глаза покупателей вытанцовывали половецкие пляски, пытаясь отыскать в этом хаосе необходимую вещь. Вытанцовывали глаза и у Дмитрия Петровича. Выплясывали до тех пор, пока не наткнулись на прислоненную к чемодану картину какого-то местного художника. Работа была любительская и скорее всего недописанная, но, тем не менее, она привлекла к себе внимание. По всей видимости, художник изобразил на холсте сельский пейзаж. Хотя Дмитрий Петрович мог и ошибиться. На переднем плане особо выделялись темно-зеленые пятна то ли многочисленных кустов, то ли деревьев, но поручиться за это было нельзя. Прорисовка была нечеткой, размытой. Деревья могли оказаться и чем-то другим. В середине картины просматривалось подобие водоема, но и тут полной уверенности не было. При определенном положении водоем превращался в пашню или огород. На заднем плане угадывались сельские домики, за которыми синели горы, а может быть, и само небо. – Что скажэш? Правда, красыва? Тэбэ нравитса? – неожиданно прозвучало рядом. Дмитрий Петрович обернулся на голос. Возле него стоял типичный невысокий усатый грузин с классической кепкой-аэродромом на голове, с любовью рассматривающий произведение искусства. – Замэчатэлный жывапыс! Пазапрошлый вэк, канец дэвятнадцатого, старина еще при царэ. Втарой Пырасмани! Выжу по тваим глазам, что панравилса. Пакупай. Тэбэ, как знатаку, бонус. – А что за художник этот ваш второй Пиросмани? – весело сощурился Дмитрий Петрович. – Вай, ты нэ знаеш? – удивленно приподнял густые брови грузин. – Эта жэ Вано Вэпхвадзэ! Точна нэ знаэш? – Нет. – Вах, ви слыхалы, он нэ знаэт Вано Вэпхвадзэ! – повернулся продавец к соседям, и те укоризненно закивали. – Можэт, ты и Ван Гога нэ знаеш, и Кустадыева с русскими красавыцами? – Ван Гога знаю и Кустодиева тоже. – Вот выдиш, Ван Гога знаэш, Кустадыева тожэ, а Вано Вэпхвадзэ нэт. Это нэ справэдлыва, слюшай! Давай, купи картыну, дома на стэну павэсиш, будэш знат, кто такой Вано, будэш гастям паказыват, мнэ спасыбо гаварит. – Сколько стоит? – Какой маладэц, все панымает. Тэбэ, как цэнытэлю, за пятсот лари отдам, савсэм бэсплатна! – махнул вверх ладонью грузин. – Пятьсот? – изумленно уставился на него Дмитрий Петрович. – Што? Многа? – развел руками продавец. – Я тэбэ даром ее отдаю, а ты глаза на мэня вилуплаэш! Врэмя мае тратыш. Иды атсюда, можэт, гдэ дэшэвлэ вэликого Вэпхвадзэ купиш! – возмутился хозяин картины и обиженно отвернулся от покупателя. Дмитрий Петрович пожал плечами и продолжил обследовать рынок. Часа два супружеская пара внимательно изучала развал, с наслаждением втягивая в себя запахи ушедшего времени. От каждой вещи исходил свой неповторимый аромат – дух истории. Наденьке удалось пополнить свою коллекцию прелестной французской фарфоровой куколкой первой половины двадцатого века, а Дмитрий Петрович удачно сторговал у старой торговки, плохо говорившей по-русски, любопытный натюрморт с изображением абрикосов, рассыпанных по столу вокруг бокала с красным вином. Написан он был лет пятьдесят назад на фанерной крышке от посылочного ящика. Довольные собой и покупками супруги возвращались в гостиницу. – Э, слюшай, зачэм мима идеш, на картину савсэм нэ смотрыш? – раздался позади знакомый голос. – Нэ хочэш Вэпхвадзэ забират, так и скажи. А то я тэбя тут цэлий дэн жду, дамой нэ иду. Никаму этот шэдэвр нэ прадаю, голодный савсэм. Двадцат чэлавэк хатэли картину купит, всэм атказал, тэбэ бэрег, а ты мима праходиш. Будэш пакупат? – За пятьсот лари? – Канэчна! Патрогай, – протянул грузин картину Дмитрию Петровичу, – натуральный масло, гдэ еще такой найдеш? Это тэбэ нэ в магазынэ для сывэниров. Там все нэ настаящее – эрзац. – Нет, дорого. – Пачэму дорого? Пэтсот лари – дорого? Савсэм жадный, да? Мнэ за нэе семсот лари давали, нэ прадал, тэбэ бэрег. А ты – дорого! Аграбыт мэня хочэшь, па мыру пустыт! Знал бы, што такой крукул, вчэра бы другому прадал за тысачу лари. – Так за семьсот хотели купить или за тысячу? – улыбнулся Дмитрий Петрович. – Вчэра за тысачу, сэгодна за сэмсот. Твой какая разныца? – возмутился продавец. – Иды давай дамой и нэ мароч мнэ голаву. Но павэр, завтра сам прыбэжыш, спат вся ноч нэ уснэш. Мэтатьса по падушкам будэш, про Вэпхвадзэ думат. Утром, сидя за кофе, Дмитрий Петрович с Наденькой наметили дневной план, со смехом предвкушая послеобеденное посещение Сухого моста. – За картиной второго Пиросмани? – Обязательно! Прогуляв всю первую половину дня в ботаническом саду, до краев наполненном магией, и откушав в одном из подвальчиков старого Тбилиси эрбохачо, харчо, чашушули и кучмачи, супруги, взявшись за руки, неторопливо направились к рынку. – Вай, сматры, Нино, идот! – донесся издалека до счастливой парочки зычный голос грузина. – Я тэбэ гаварыл, куда дэнэтса! Картина у нас валшэбная, нэ днем, нэ ночью нэ атпускаэт. Дмитрий Петрович широко заулыбался продавцу как старому доброму знакомому. – Вот, гуляем по городу. Заодно решили и по рядам пройтись, вдруг вчера чего не заметили, мимо проскочили. – А што здэс сматрэт? Сматры – нэ сматры, болшэ такой красату нэгдэ нэ увыдэш. Так толка Алэксэй Вэпхвадзэ мог нарысават! – Как Алексей? – удивился Дмитрий Петрович. – Вчера же Иван был. – Развэ? Ты точна помныш? – подозрительно покосился на него грузин. – Точно. Вы сами его Вано называли. – Нэ можэт быт! Што я, Вано от Алоши нэ атлычу? А тэбэ какой разныца, што Иван, што Алоша? Аны в адной сэмье жили. Это атэц и сын, нэ панымаэш, да? – Не скажите. Возможно, этот ваш Вепхвадзе Вано и второй Пиросмани, но тогда какой Алексей? Третий, что ли? А если третий, то и цена должна быть, как за третьего. – Умный, да? – сняв кепку, задумчиво потер затылок продавец. – Ладна, угаварыл, бэри Алошу за трыста лари. – Надо подумать. – Иды, думай. Толка долга нэ хады, купыт могут. И этот день оказался удачным. За двадцать лари Дмитрию Петровичу достался простенький городской пейзаж, по всей видимости, долго пылившийся где-то на чердаке или антресолях. Краска в некоторых местах осыпалась, и на изображении виднелись какие-то потеки, но в целом картинка выглядела вполне сносно. Наденька же нашла однорукую куклу-марионетку фотографа-грузина и была этому необыкновенно рада. Возвращаясь обратно, она повела взглядом в сторону знакомого продавца: – Нас, верно, высматривает. И действительно, тот тревожно рыскал глазами по пестрой толпе, снующей вдоль торговых рядов. А заметив Дмитрия Петровича, радостно замахал ему своей огромной кепкой: – Давай, давай, иды скарэй суда! Ужэ устали тэбя ждат с Нино. Думали, ушол – нэ прыдеш. Забыл, про тэбя тут Джаванни Вэпхвадзэ очэн скучаэт. – Какой еще Джованни? – от неожиданности подался назад Дмитрий Петрович. – Как какой? – нахмурился грузин и показал на давешнюю картину. – Вот этот. Чачу пыл или вина многа? – Не пил я ничего. – Нэ пыл, а Джаванни нэ узнал. Можэт, тэмпэратура? – Может, у вас температура? – У мэна зачэм? – Да просто бред какой-то, – потер висок Дмитрий Петрович. – Этот ваш Джованни с утра был Алешей, а вчера так и вовсе Иваном. – Правда? – в свою очередь удивился грузин. – Вчера Иваном бил? Точна? – Ну да, Иваном. – И што тут нэ ясна? Иван, Джаванни – одна имя. – Ага, то русское, то итальянское, то грузинское. – Слушай, што прэстал, как в банэ лыст? Нэ знаэш нэчэго, так малчы, да? Джаванни – эта внук Вано, сын Алошы, он в Италии радылса, в самом Мыланэ, там, гдэ ЛаСкала. Там Паваротти пэл. Ты опэру лубыш? – Люблю. – А гаварыш, што нэ знаэш, пачэму Джаванни. Вот мама и папа, каторый Алоша, его так назвалы. В чэст дэда. Толка на италянском. У тэбя внуки эст? – Нет. – Вот кагда будут, ты их тожэ в чэст дэда назавы. Так всэ дэлают. Памят. – Ну, ладно. А картина тогда чья? – Всэх! – обозлился грузин. – Ты савсэм нэ панымаэш? Или издэваэшса. – Почему издеваюсь? Не понимаю, – искренно посмотрел на продавца Дмитрий Петрович. – Вся сэмья Вэпхвадзэ – художныки. Аны всэ вмэстэ картыны рысуют. Всу жызн, из пакалэныя в пакалэныя. – Сколько лет? – Многа. Можэт, сто, можэт, болшэ. Дэд начынаэт, сын патом далшэ прадалжаэт, внуки заканчывают. Вэздэ так. – И поэтому дорого? – Канэчна! А как ты хатэл? Здэс какой труд? Сто лэт картыну пышут, нэ раз-два ляп. Одын зэмлю рысуэт, другой – лэс и полэ, трэтый – нэбо и воду. Патом адын шэдэвр палучаэтса. Сам выдыш. – Ну уж, конечно, шедевр, – скептически ухмыльнулся Дмитрий Петрович. – А ты выдыш, какой здэс мазок, выдыш, какой тэн? – обиделся грузин. – Нет, не вижу, – сделал шаг в сторону от картины Дмитрий Петрович. – Правэлно, нэ выдыш! У абыкнавэннаго художныка всо проста, а у классыка нэчэго нэ панятна, патаму и дорага. Павэсыш такую картыну на гвозд и ходыш вакруг нэе всу жызн, и думаеш, што там на нэй нарысована. И мэчтаеш всэгда. Сэгодна адна мэчта у тэбя, патаму што солнце так пасвэтило на краски, завтра у тэбя втарая мэчта, патаму што солнца луч на картыну лег с другой стараны, а послэзавтра трэтий мэчта, патаму што солнца луч вапшэ нэкуда нэ лег, тэмно на улыцэ, вэтэр адын и дожд идот. Сагласэн? – Ну, наверное, и так бывает. Только мне авангард не нужен, я пейзажи люблю. – Э, какой авангард, слюшай. Мнэ самаму авангард нэ нужэн. Маяковский толька замэчатэлный, но он – грузын, у нас радылса. Тут ныкакой нэ авангард, тут пэйзаж и ест, как у Лэвэтана. Помныш его картыну «Кладбищэ на Волгэ»? Я в Масквэ в Трэтаковкэ бил, кагда в сэсэре жили, Лэвэтана увидэл – лубов на всу жызн. Вэпхвадзэ тожэ Лэвэтан, толка в Грузии. – Да ну? – Нэ вэрыш? А вот пасматры, – стал тыкать пальцем в темно-зеленые пятна на холсте грузин, – вот горы, выдыш, Казбэк. – А почему они зеленые? Горы, если вдали, чаще синие. – Какой сыные? Сыный нэбо, а тут лэс в гарах. Ты што, лэса нэ видэл? – Видел. Ну, допустим, тут лес, а где тогда Казбек? Там же снег круглый год на вершине. – Э, какой снэг? Расстаэл снэг, экалогия такой сэгодна, тэпло вэздэ, парник на зэмлэ. Заводы там, фабрыки, машины ездат, воздуха нэ стала савсэм, адын газ. Вот и на Казбэк дашол, всо атравыл. Купишь картыну? – Не знаю. Надо подумать еще. Тут даже авторской подписи нет. Как определишь – Вепхвадзе это или нет? – Ты какой-та тугой дум, вродэ так па русски. Очен долга думаэш, два дня ужэ. Так и памэрэт можна. И што здэс апрэдэлат, и так выдна – настаящый Вэпхвадзэ. Нэ вэрыш? Тэбя как завут? – Дмитрий. – О, Димэтр, харошее имя, умное. А мэна – Арчыл, или Арчи завы. А ты знаэш, аткуда твой имя? – Вроде греческое. – Маладэц, знаэш. Димэтр – это бог в Греции, он палями и уражаями рукавадыл. Ты сам аткуда прыехал? – Из Калининграда. – О, Лэнинград, красывый город, чут хужэ Тбилисо. Я там бил давно, эшо в савэтскае врэмя. В Эрмитаж хадыл, на Аврору хадыл, в Лэтнэм саду хадыл, в Пэтропавлавку хадыл, по Нэвскаму хадыл. Панравылса мнэ Лэнинград. Но скучна. Грузын мала, пэсэн мала, Куры нэт, Авлабара нэт, вино – дран. Прасты. Картину завэрнут? – Я еще не решил, – задумчиво посмотрел на «шедевр» Дмитрий Петрович. – Пачэму нэ рэшил, а? Иза подпэси, да? Ка мнэ ужэ сорак чэлавэк падхадилы, прадат прасылы, пэтсот лари давалы, на подпыс нэ сматрэлы. Нэ прадал, тэбэ бэрог, как другу. А ты – нэ рэшил. За двэсти лари нэ рэшил. Бэсплатно савсэм! Бэри, пака дошева, – настаивал Арчил. – Я думаю. – Вах, ты слышала, Нино, он эще думаэт. Индук тожэ думал, пака в харчо нэ папал. Можэт, чачи выпьем, чтобы думал быстрэе? Или в нарды сыграэм? – Нет, сегодня не могу. Сейчас в консерваторию идем оперу Доницетти слушать. – Навэрно, «Лубовный напыток»? – Точно, – удивился эрудиции грузина Дмитрий Петрович. – Какой маладэц! Завтра расскажэш, как пэли. Я патом тэбэ «Сулико» спаю. Сравныш. И, повернувшись к жене, Арчил добавил: – Пасматры, Нино, Димэтр на опэру идот, наш чэлавэк, настаящый грузын. После спектакля супруги в отличном настроении неспешно возвращались в гостиницу. По дороге они делились впечатлениями об опере, консерваторской акустике, актерах и певцах, об оркестре и зрителях. И только в номере вспомнили о продавце-грузине. – Когда к Арчилу завтра пойдем торговать Вепхвадзе? – подмигнула супругу Наденька. – Как обычно, после обеда. – А давай с утра. С утра мы туда еще не ходили. – Ну, давай, – согласился Дмитрий Петрович. – Позавтракаем и пойдем. – Нет, давай совсем рано пойдем, когда еще и торговли нет, а продавцы только-только подтягиваются к рынку и начинают раскладывать свои сокровища. – Так это часам к восьми надо уже там быть. Встанешь? – Встану, – уверенно ответила Наденька и хитро прищурилась. – А ты представь, какое лицо будет у нашего замечательного грузина, когда он увидит, что мы его уже ждем! – Нет, не могу. Хотя... – вдруг рассмеялся Дмитрий Петрович. – Вот-вот. Арчил, впряженный в самодельную коляску, наполненную товаром, полусонно двигался к Сухому мосту. Рядом с ним, высоко подняв подбородок, аристократично вышагивала Нино, раскрыв над головой китайский зонтик и придерживая подмышкой дамскую сумочку. Ее взгляд был устремлен поверх голов идущих навстречу людей. – Гамарджоба, Арчи! Гамарджоба, Нино! – приветствовали пару ранние торговцы. – Гагимарджос, Гиви! Гагимарджос, Ашот! Гагимарджос, Елена! – кланялся в ответ Арчил. – Гагимарджос, – небрежно отвечала Нино. – Арчи, Нино, там вас уже ждут, – предупредили по дороге супружескую чету. – Ждут? Кто ждет, скажи? – окончательно проснулся Арчил. – Увидишь. – Димэтр! Надин! – широко улыбаясь, закричал на весь рынок грузин, заметив стоящих на его торговом пятачке знакомых. – Вах, какой нам падарок, Нино! Пакупатэли раншэ прадавца прэшлы. Эта балшой чэст для нас! Давно ждош? – заключил Дмитрия Петровича в свои объятия Арчил. – Еще солнце не встало, пришли, – пошутил Дмитрий Петрович, аккуратно высвобождаясь от цепкой хватки. – Ты слышала, Нино, какой джигит – Димэтр! Ночю, в тэмнатэ к нам с табой са сваей Надин пашол! Нэ напугалса! Настаяшый гэрой! Мцыри! Я тэбэ за эта Бруно Вэпхвадзэ за сто лари падару! Павэсиш дома на стэну, Арчи с Нино добрым словом помныт будэш. Мы ыкат станэм, тэбя с Надин вспомним. Дай, пацэлую! – Слушай, Арчил, – от переизбытка чувств перешел на «ты» Дмитрий Петрович, – а почему сегодня уже Бруно? Вчера еще Джованни был. Второй внук, да? – Ай, маладэц, Димэтр! Умный какой! Пачты чут-чут нэ угадал, – весело рассмеялся грузин. – Бруно – это правнук Вано. У Вэпхвадзэ цэлый дынастия художныкав, как у вас Рурыки. Ат кназа Игара до батки-цара Ивана Грознава. Сэмсот лэт Русью правэли, так и у нас Вэпхвадзэ болшэ сто лэт рысуют. Дай Бог им таланта эшо на пэтсот лэт и далшэ. Я тэбэ тут подпыс напысал на картынэ от всэх Вэпхвадзэ. Тэпэр купиш? – Какую подпись? – у Дмитрия Петровича отвисла челюсть от изумления. – Ну, ты вчэра жалэл, што подпысы художнэка нэт. Я падпысал. Тэпэр эст, сматры, – развернул Арчил перед ошарашенным покупателем полотно. – Правда, красыва? Внизу картины, слева направо, во всю ширь, красным фломастером кривыми русскими буквами было написано: «Вэбхвадзэ Вано – атэц, Вэбхвадзэ Алоша – сын, Вэбхвадзэ Джавани – внук, Вэбхвадзэ Бруно – правнук. Картынэ сто лэт. Пэйзаш. Казбэк в лэсу». – Мама родная! – ахнул Дмитрий Петрович. Наденька, отвернувшись в сторону, кусала носовой платок, плечи ее вздрагивали. – Нравытса тэпэр? – улыбался Арчил, вопросительно глядя на покупателя. – Бэрош? – Очень нравится! С подписью просто шедевр! За такое и переплатить не жалко. Гениально! Беру! – отсчитал сто пятьдесят лари Дмитрий Петрович. – Вай, маладэц, Димэтр! Тэбэ – удача, мнэ – удача. Ты замэчатэлный пакупатэл! Лучшый у мэна. – А ты, Арчил, замечательный продавец! Лучший у меня. – И у меня, – подтвердила Наденька, вызвав первую улыбку на лице Нино. Грузин протянул деньги супруге: – Нино, царыца мая, схады к Софико, вазми у нэе чачу, хачапури, винаград. Скажи, Арчи друга встрэтил, из Лэнинграда прэлэтэл са сваэй Надин. Празнык у нас. Шашлыки у Дато купы, у нэго из настаяшэй авцы. – Моя Надя чачу не пьет, крепкая она. – Пачэму – крэпкая? Нэчэго нэ крэпкая, чут крэпчэ вина, савсэм как лэманад. – Да и времени у нас нет. – Пачэму нэт? – нахмурился грузин. – Зачэм абижаэш? Всэго час пасэдим, пагаварым, я тэбэ «Сулико» спаю. В нарды играэш? – Нет. – Научу. Через два часа, выпив из пластикового стаканчика очередную порцию чачи, Арчил выпрямился, зажмурил глаза и в третий раз затянул: – Сада хар чемо Сулико? Второй куплет подхватили соседи Арчила, тоже поднявшись со своих мест во весь рост, а третий куплет запевал уже весь рынок. Закончилось невероятное исполнение дуэтом Арчила и Нино. – Это тэбэ на пращаниэ от всэй Грузии, – склонил голову Арчи. – Боже, какие голоса, какие голоса! – плакала в восторге Наденька. – Ты должен к нам приехать, Арчи, слышишь, должен, – требовал у грузина ответа совершенно обалдевший Дмитрий Петрович. – Обязательно с Нино! Мы вместе решим, где повесить твою картину. Дай слово, что приедешь. – Прыеду, дарагой, абэзатэлна прыеду. Давно хачу в Лэнинград. И Нино пускай пасмотрыт на втарой Тбилисо. – В Калининград, – обнимая за плечи Арчила, поправил Дмитрий Петрович. – Э, какой в этам разныца, Калынинград-Лэнинград. Главнаэ, што у нас с табой, Димэтр, Грузия и Расия навсэгда! – У нас с тобой, Арчи, точно Россия и Грузия навеки!