Как-то светлым августом 2019 года мне позвонили с новосибирского телевидения. Я тогда служил завотделом прозы журнала «Сибирские огни», а жил в знаменитом Академгородке, который считал (и до сих пор считаю) лучшим местом на земле. Молодой человек, назвавшийся Игорем Мельниковым, пригласил меня в свою передачу для разговора о журнале и о современной литературе.
Я в общем-то человек не публичный, можно сказать – книжный червь, всегда имел дело с печатным словом, а не звучащим и поэтому слегка заробел. Но потом рассудил, что в кои-то веки мне представляется случай донести свои выстраданные мысли до широкой аудитории, и согласился.
На следующий день тележурналист прислал примерный список вопросов, которых он хотел бы коснуться. Готовясь к эфиру, я между делом навел справки о будущем собеседнике. Информация интернета повергла меня в изумление: ведущий телевизионной передачи оказался... слепым! Что больше могло бы потрясти воображение? Только если бы работник радио был глухим. Впрочем, без всякой предвзятости я набросал предварительные соображения по обозначенным темам и отправил их Мельникову.
...И вот я стою в футуристическом фойе телецентра, невольно приклеившись взглядом к огромному экрану, где струится некий отвлеченный видеоряд, а когда поворачиваю голову на приблизившиеся голоса, вижу улыбающегося парня в непроницаемых очках, с протянутой в пространство рукой. Мы обменялись рукопожатием.
Об этом человеке стоило бы написать отдельно, однако здесь я не ставлю такой задачи; кроме того, меня останавливает соображение, что, вне сомнения, это уже многие сделали до меня.
Прежде чем в сопровождении девушки с внешностью фотомодели пройти в студию, мы немного поговорили в коридоре. Когда я сравнил редактора с акушером (ведь хороший редактор, по сути, помогает автору родить в свет свое детище), а работу корректора уподобил ратному делу сапера («мин нет!»), Игорь искренне пришел в восторг и был полон энтузиазма.
Увы, в студии живого, непринужденного разговора не получилось. Разглагольствовать в частной беседе и рассуждать под пристальным оком телекамеры, да еще литературным языком, – две большие разницы. Недостаток опыта выступлений в эфире сказался. Я был скован, косноязычен, да и отсутствие между нами визуального контакта все-таки мешало.
Сейчас, спустя годы, я, волею семейных обстоятельств переехав в родной город Кемерово, смотрю на былое с трепетом и ностальгией. Журналу «Сибирские огни» я многим обязан, это была отличная школа, и все, что с ним связано, дорого мне. С другой стороны, сказанное тогда нисколько не потеряло актуальности, и я решил придать той забытой беседе на телевидении форму интервью, воспользовавшись моими старыми набросками – но основательно переработав их. Не все из предлагаемого материала прозвучало в эфире, а если прозвучало, то в иных выражениях. Так что настоящие записи представляют собой не столько отражение того, что было, сколько то, что должно было быть...
– Литературный журнал – зеркало времени. Поэты и прозаики пишут о тех темах, которые их волнуют и отражают ситуацию общественной жизни. Какую картину мира представляют нам «Сибирские огни»? Иными словами, что сегодня беспокоит, волнует писателей?
– В одной рукописи, которая лежит в нашем редакционном портфеле, есть такая формула: «Жизнь в целом незавидна, но в частностях прекрасна». Мне кажется, это очень точное наблюдение.
Если охватить широким взглядом публикуемую в журнале прозу, то картина мира вырисовывается, прямо скажем, не радужная. Порой товарищи, с которыми я советуюсь по поводу того или иного произведения, говорят: «Написано хорошо, слов нет, только больно уж мрачно». А что я могу поделать? Такова жизнь. Приведу лишь некоторые заголовки: «Одиночество», «Выкидыш», «Жизнь собачья», «Банальщина»...
В рассказе ангарского писателя Игоря Корниенко «Развилка» малышка на прогулке говорит: «А давайте кто быстрей?» – и бежит по левой дорожке, а родители – по правой. Через сотню шагов обе дорожки должны сойтись. Больше родители дочку не видели... В современной России ежегодно пропадает без вести 70 тысяч человек, и это стало уже обыденностью. Корниенко же показал эту чудовищную ситуацию через объектив художника. Он художественными средствами изобразил, как по-разному восприняли трагедию отец и мать, как исчезновение ребенка изменило их жизнь.
Или возьмем рассказ Марии Косовской «Открытый космос». Тринадцатилетняя девочка становится свидетельницей супружеской измены отца. Она летит кубарем со скамейки, с которой нечаянно подглядела шокирующую сцену, и вместе со скамейкой весь мир для нее переворачивается. Она переживает крушение своей детской вселенной...
Темы, которые волнуют писателей, в общем-то, вечные: любовь, смерть, материнство, совесть, предательство. Но на них проецируются, конечно, и специфические социальные пертурбации, которые страна переживает последние тридцать лет.
– А с каким периодом в развитии литературы вы бы сравнили нынешнее время?
– Лично я не стал бы соотносить наше время ни с какой другой исторической эпохой. Потому что время, в которое мы живем, во многом уникально. И хотя еще в древности сказано: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен» – однако таких перемен еще не было. Никогда в мировой истории социалистическая формация не сменялась капиталистической. Сейчас это произошло на наших глазах. Я – советский человек, и многие люди моего поколения воспринимают случившуюся контрреволюцию как крушение основ.
Интересно, что в редакционной почте попадаются произведения совсем молодых авторов, проникнутые ностальгией по советскому прошлому. Казалось бы, откуда у 25-летних это чувство? Они родились уже не в СССР, они Советский Союз не застали. И тем не менее остро чувствуют несправедливость настоящего общественного устройства, выхолащивание человеческих отношений, видят вопиющее социальное расслоение, которое ничем невозможно оправдать.
– Как живет сегодня журнальная культура? Умирает ли она?
– Когда-то мы были самой читающей нацией в мире. Мои родители имели большую библиотеку, выписывали три-четыре журнала, пусть не литературно-художественных, но познавательных, дающих пищу для ума, например «Науку и жизнь». Кстати, в наши дни даже активный читатель интерес к научно-популярной литературе потерял и имеет слабое представление о современном состоянии науки. Отсюда (особенно в связи с развитием социальных сетей) массовая утрата рационального мышления: люди не способны отличить великое от заурядного, подлинную новость от фейка и т. д.
Если посмотреть на журнальные тиражи, то нетрудно видеть: с 1990 года, последнего года советского века, тираж «Сибирских огней» упал в 60 раз. Тираж «Знамени» – почти в 1000 раз! Справедливости ради отмечу, что в лихие девяностые положение было еще хуже: те перебои и провалы в выходе номеров можно сравнить только с временами Великой Отечественной войны. Сегодня ситуация более-менее стабильная, но когда на планерке главный редактор Михаил Николаевич Щукин говорит с юмором: «Был в министерстве – хорошие новости: бюджет на будущий год не урезан» – ты понимаешь, как все зыбко.
Литература питается соками жизни. И точно так же, как целые социальные слои не живут, а выживают, так и журналы борются за жизнь ежедневно, ежечасно.
И все-таки надо жить... Мне вспоминается история, описанная шведским режиссером Ингмаром Бергманом. В поисках заключительной сцены для фильма он с престарелым отцом пришел в церковь. Священник на службу опаздывал. А когда появился, то сообщил прихожанам, что очень болен, температура – тридцать восемь и настоятель разрешил ему сократить богослужение. Отца Бергмана это страшно возмутило (он тоже был во время óóно пастором, но уже отошел от дел). Он прошел в ризницу, и там состоялся сердитый разговор. После чего служка радостно объявил, что служба пройдет по полной программе, священнику поможет его старший коллега. Так Бергман обрел финал для фильма и правило, которому стал следовать всегда: ты обязан, невзирая ни на что, совершить свое богослужение.
У каждого бог – свой. У журнала бог – литература. И мы, литературные работники, стараемся служить ему по мере сил. Редакция – это обогатительная фабрика, где перемалываются «тысячи тонн словесной руды». И в напряженные моменты подготовки очередного номера я порой забываю, какое сегодня число, какой день недели. Только знаю как редактор: я нахожусь... на 55-й странице повести Мамонтова «А потом поедем в Ялту». Честно, я мыслю в координатах рукописи.
– Вот вы упомянули социальные сети, правда, в негативном аспекте. Однако согласитесь, что интернет велик, могуч и безграничен. Он дает огромные возможности для популяризации, стирает границы общения. В связи с этим хочется спросить: кто кого ищет? Литературный журнал – писателя или наоборот?
– Интернет-то безграничен, но не безграничны силы редакционных работников. Смотрите: на портале «Проза.ру» 300 тысяч авторов! Ясно, что журнал не может искать здесь писателя вслепую. Даже когда ты обращаешься к конкретному, проверенному автору с просьбой дать новую вещь, всегда есть опасность, что эта новая вещь окажется хуже предыдущей. Творческая неудача – с кем не бывает? И тогда мы оба – и редактор и автор – окажемся в неудобном положении.
Ныне благодаря интернету и авторитету нашего бренда поток писем в редакцию очень большой, и всегда есть из чего выбрать. Поэтому, как правило, именно автор ищет журнал, а не наоборот. Я не говорю про именитых писателей, таких как Тарковский, Прашкевич, Сенчин, – с ними разговор особый.
– Как много авторов желают быть опубликованными и часто ли приходится им отказывать?
– Только прозаиков, которые присылают в редакцию свои произведения, у нас набирается до пятисот и более в год. Приходится ли им отказывать? А как же! Реально печатается примерно десятая часть. Причем эта доля будет уменьшаться, потому что по мере развития интернета объем почты будет расти, а объем журнала – нет.
– Какие основные причины отказа? Произведения не соответствуют уровню журнала?
– Да, эта причина – основная. Я всегда придерживался такой позиции: литература – это не «что», а «как». Как написано – это самое главное. Вы можете взять животрепещущую тему, но если написано шаблонно, среднеарифметическими словами – это никому не нужно. И у лучших авторов «Огней» язык ярко индивидуален. В упомянутом мной рассказе Корниенко «Развилка», когда мы еще не знаем, что пропала девочка, вдруг читаем загадочную фразу: «Отец был уверен: сороки всё видели». Что видели сороки? При чем тут сороки? От этой недосказанности – мурашки по коже. Вот это и есть настоящая литература – когда мурашки по коже.
Недостаточный литературный уровень не единственная причина отказов. Бывает, написано вроде и складно, но языком, не несущим на себе печати времени. Ты читаешь и не можешь понять: это написано сегодня или в 60-х годах? А ведь по «Сибирским огням» библиофил будущего будет судить о том, как говорили люди в начале XXI века, какие у них были прикольные словечки, выражения.
Иногда редакцию не устраивает предложенная автором тема. Наш журнал не закрыт для эмигрантов, он периодически публикует представителей русского зарубежья, но когда автор начинает расписывать подробности воинского призыва в армию Государства Израиль, остается только недоуменно пожать плечами.
– Дорожат ли сегодня авторитетом издания? Или, если не опубликовали здесь, пойду в другое место?
– Многие – дорожат. Зачастую даже слишком. Так, один географически очень удаленный автор (не буду называть его имени) уже не первый месяц бомбардирует редакцию своими опусами. Для него почему-то важно опубликоваться непременно в «Сибирских огнях».
Однако для большинства, я думаю, сам факт публикации важнее того, в каком именно журнале она состоялась. Иначе не существовало бы такого явления, как веерная рассылка, когда автор направляет произведения в несколько изданий одновременно. Кто-нибудь да примет рукопись, рассуждает он. Мы же такие рукописи вообще не рассматриваем. Мы тоже хотим быть первыми – открывать новые имена, новые произведения. Печатать пусть даже достойную вещь вдогонку «Нашему современнику» нам неинтересно.
– Главная проблема толстых литературных журналов?
– Общей бедой всех журналов мне видится недостаточное финансирование. О низких тиражах я уже говорил. Другой момент. Уже несколько лет существует премия «Сибирских огней», которая раз в год, в январе, вручается лучшим авторам по целому ряду номинаций. И вот, представьте, Геннадий Башкуев за отличный роман «Чемодан из Хайлара» – роман! – получает премию, в денежном выражении сопоставимую с зарплатой продавца супермаркета. Вообразите, сколько нужно труда и таланта, чтобы написать хороший роман! Вот вам рыночная оценка писательского труда, вот вам престиж профессии... Другой наболевший вопрос из той же оперы – символические гонорары. Впрочем, во многих журналах их вовсе нет.
Надо поднять материальную обеспеченность журналов. Только как это сделать при капитализме? Скажу вам честно: я не знаю.
Закончить хотелось бы словами поэта и прозаика из Академгородка с незапоминающейся фамилией Иванов, но запоминающимся именем-отчеством Константин Константинович, который когда-то написал: «Культуру спасает не тот, кто ее спасает, а тот, кто ее продолжает делать». И миссия толстых журналов в этом – продолжать делать культуру. Продолжать, невзирая ни на что.
г. Кемерово
Я в общем-то человек не публичный, можно сказать – книжный червь, всегда имел дело с печатным словом, а не звучащим и поэтому слегка заробел. Но потом рассудил, что в кои-то веки мне представляется случай донести свои выстраданные мысли до широкой аудитории, и согласился.
На следующий день тележурналист прислал примерный список вопросов, которых он хотел бы коснуться. Готовясь к эфиру, я между делом навел справки о будущем собеседнике. Информация интернета повергла меня в изумление: ведущий телевизионной передачи оказался... слепым! Что больше могло бы потрясти воображение? Только если бы работник радио был глухим. Впрочем, без всякой предвзятости я набросал предварительные соображения по обозначенным темам и отправил их Мельникову.
...И вот я стою в футуристическом фойе телецентра, невольно приклеившись взглядом к огромному экрану, где струится некий отвлеченный видеоряд, а когда поворачиваю голову на приблизившиеся голоса, вижу улыбающегося парня в непроницаемых очках, с протянутой в пространство рукой. Мы обменялись рукопожатием.
Об этом человеке стоило бы написать отдельно, однако здесь я не ставлю такой задачи; кроме того, меня останавливает соображение, что, вне сомнения, это уже многие сделали до меня.
Прежде чем в сопровождении девушки с внешностью фотомодели пройти в студию, мы немного поговорили в коридоре. Когда я сравнил редактора с акушером (ведь хороший редактор, по сути, помогает автору родить в свет свое детище), а работу корректора уподобил ратному делу сапера («мин нет!»), Игорь искренне пришел в восторг и был полон энтузиазма.
Увы, в студии живого, непринужденного разговора не получилось. Разглагольствовать в частной беседе и рассуждать под пристальным оком телекамеры, да еще литературным языком, – две большие разницы. Недостаток опыта выступлений в эфире сказался. Я был скован, косноязычен, да и отсутствие между нами визуального контакта все-таки мешало.
Сейчас, спустя годы, я, волею семейных обстоятельств переехав в родной город Кемерово, смотрю на былое с трепетом и ностальгией. Журналу «Сибирские огни» я многим обязан, это была отличная школа, и все, что с ним связано, дорого мне. С другой стороны, сказанное тогда нисколько не потеряло актуальности, и я решил придать той забытой беседе на телевидении форму интервью, воспользовавшись моими старыми набросками – но основательно переработав их. Не все из предлагаемого материала прозвучало в эфире, а если прозвучало, то в иных выражениях. Так что настоящие записи представляют собой не столько отражение того, что было, сколько то, что должно было быть...
– Литературный журнал – зеркало времени. Поэты и прозаики пишут о тех темах, которые их волнуют и отражают ситуацию общественной жизни. Какую картину мира представляют нам «Сибирские огни»? Иными словами, что сегодня беспокоит, волнует писателей?
– В одной рукописи, которая лежит в нашем редакционном портфеле, есть такая формула: «Жизнь в целом незавидна, но в частностях прекрасна». Мне кажется, это очень точное наблюдение.
Если охватить широким взглядом публикуемую в журнале прозу, то картина мира вырисовывается, прямо скажем, не радужная. Порой товарищи, с которыми я советуюсь по поводу того или иного произведения, говорят: «Написано хорошо, слов нет, только больно уж мрачно». А что я могу поделать? Такова жизнь. Приведу лишь некоторые заголовки: «Одиночество», «Выкидыш», «Жизнь собачья», «Банальщина»...
В рассказе ангарского писателя Игоря Корниенко «Развилка» малышка на прогулке говорит: «А давайте кто быстрей?» – и бежит по левой дорожке, а родители – по правой. Через сотню шагов обе дорожки должны сойтись. Больше родители дочку не видели... В современной России ежегодно пропадает без вести 70 тысяч человек, и это стало уже обыденностью. Корниенко же показал эту чудовищную ситуацию через объектив художника. Он художественными средствами изобразил, как по-разному восприняли трагедию отец и мать, как исчезновение ребенка изменило их жизнь.
Или возьмем рассказ Марии Косовской «Открытый космос». Тринадцатилетняя девочка становится свидетельницей супружеской измены отца. Она летит кубарем со скамейки, с которой нечаянно подглядела шокирующую сцену, и вместе со скамейкой весь мир для нее переворачивается. Она переживает крушение своей детской вселенной...
Темы, которые волнуют писателей, в общем-то, вечные: любовь, смерть, материнство, совесть, предательство. Но на них проецируются, конечно, и специфические социальные пертурбации, которые страна переживает последние тридцать лет.
– А с каким периодом в развитии литературы вы бы сравнили нынешнее время?
– Лично я не стал бы соотносить наше время ни с какой другой исторической эпохой. Потому что время, в которое мы живем, во многом уникально. И хотя еще в древности сказано: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен» – однако таких перемен еще не было. Никогда в мировой истории социалистическая формация не сменялась капиталистической. Сейчас это произошло на наших глазах. Я – советский человек, и многие люди моего поколения воспринимают случившуюся контрреволюцию как крушение основ.
Интересно, что в редакционной почте попадаются произведения совсем молодых авторов, проникнутые ностальгией по советскому прошлому. Казалось бы, откуда у 25-летних это чувство? Они родились уже не в СССР, они Советский Союз не застали. И тем не менее остро чувствуют несправедливость настоящего общественного устройства, выхолащивание человеческих отношений, видят вопиющее социальное расслоение, которое ничем невозможно оправдать.
– Как живет сегодня журнальная культура? Умирает ли она?
– Когда-то мы были самой читающей нацией в мире. Мои родители имели большую библиотеку, выписывали три-четыре журнала, пусть не литературно-художественных, но познавательных, дающих пищу для ума, например «Науку и жизнь». Кстати, в наши дни даже активный читатель интерес к научно-популярной литературе потерял и имеет слабое представление о современном состоянии науки. Отсюда (особенно в связи с развитием социальных сетей) массовая утрата рационального мышления: люди не способны отличить великое от заурядного, подлинную новость от фейка и т. д.
Если посмотреть на журнальные тиражи, то нетрудно видеть: с 1990 года, последнего года советского века, тираж «Сибирских огней» упал в 60 раз. Тираж «Знамени» – почти в 1000 раз! Справедливости ради отмечу, что в лихие девяностые положение было еще хуже: те перебои и провалы в выходе номеров можно сравнить только с временами Великой Отечественной войны. Сегодня ситуация более-менее стабильная, но когда на планерке главный редактор Михаил Николаевич Щукин говорит с юмором: «Был в министерстве – хорошие новости: бюджет на будущий год не урезан» – ты понимаешь, как все зыбко.
Литература питается соками жизни. И точно так же, как целые социальные слои не живут, а выживают, так и журналы борются за жизнь ежедневно, ежечасно.
И все-таки надо жить... Мне вспоминается история, описанная шведским режиссером Ингмаром Бергманом. В поисках заключительной сцены для фильма он с престарелым отцом пришел в церковь. Священник на службу опаздывал. А когда появился, то сообщил прихожанам, что очень болен, температура – тридцать восемь и настоятель разрешил ему сократить богослужение. Отца Бергмана это страшно возмутило (он тоже был во время óóно пастором, но уже отошел от дел). Он прошел в ризницу, и там состоялся сердитый разговор. После чего служка радостно объявил, что служба пройдет по полной программе, священнику поможет его старший коллега. Так Бергман обрел финал для фильма и правило, которому стал следовать всегда: ты обязан, невзирая ни на что, совершить свое богослужение.
У каждого бог – свой. У журнала бог – литература. И мы, литературные работники, стараемся служить ему по мере сил. Редакция – это обогатительная фабрика, где перемалываются «тысячи тонн словесной руды». И в напряженные моменты подготовки очередного номера я порой забываю, какое сегодня число, какой день недели. Только знаю как редактор: я нахожусь... на 55-й странице повести Мамонтова «А потом поедем в Ялту». Честно, я мыслю в координатах рукописи.
– Вот вы упомянули социальные сети, правда, в негативном аспекте. Однако согласитесь, что интернет велик, могуч и безграничен. Он дает огромные возможности для популяризации, стирает границы общения. В связи с этим хочется спросить: кто кого ищет? Литературный журнал – писателя или наоборот?
– Интернет-то безграничен, но не безграничны силы редакционных работников. Смотрите: на портале «Проза.ру» 300 тысяч авторов! Ясно, что журнал не может искать здесь писателя вслепую. Даже когда ты обращаешься к конкретному, проверенному автору с просьбой дать новую вещь, всегда есть опасность, что эта новая вещь окажется хуже предыдущей. Творческая неудача – с кем не бывает? И тогда мы оба – и редактор и автор – окажемся в неудобном положении.
Ныне благодаря интернету и авторитету нашего бренда поток писем в редакцию очень большой, и всегда есть из чего выбрать. Поэтому, как правило, именно автор ищет журнал, а не наоборот. Я не говорю про именитых писателей, таких как Тарковский, Прашкевич, Сенчин, – с ними разговор особый.
– Как много авторов желают быть опубликованными и часто ли приходится им отказывать?
– Только прозаиков, которые присылают в редакцию свои произведения, у нас набирается до пятисот и более в год. Приходится ли им отказывать? А как же! Реально печатается примерно десятая часть. Причем эта доля будет уменьшаться, потому что по мере развития интернета объем почты будет расти, а объем журнала – нет.
– Какие основные причины отказа? Произведения не соответствуют уровню журнала?
– Да, эта причина – основная. Я всегда придерживался такой позиции: литература – это не «что», а «как». Как написано – это самое главное. Вы можете взять животрепещущую тему, но если написано шаблонно, среднеарифметическими словами – это никому не нужно. И у лучших авторов «Огней» язык ярко индивидуален. В упомянутом мной рассказе Корниенко «Развилка», когда мы еще не знаем, что пропала девочка, вдруг читаем загадочную фразу: «Отец был уверен: сороки всё видели». Что видели сороки? При чем тут сороки? От этой недосказанности – мурашки по коже. Вот это и есть настоящая литература – когда мурашки по коже.
Недостаточный литературный уровень не единственная причина отказов. Бывает, написано вроде и складно, но языком, не несущим на себе печати времени. Ты читаешь и не можешь понять: это написано сегодня или в 60-х годах? А ведь по «Сибирским огням» библиофил будущего будет судить о том, как говорили люди в начале XXI века, какие у них были прикольные словечки, выражения.
Иногда редакцию не устраивает предложенная автором тема. Наш журнал не закрыт для эмигрантов, он периодически публикует представителей русского зарубежья, но когда автор начинает расписывать подробности воинского призыва в армию Государства Израиль, остается только недоуменно пожать плечами.
– Дорожат ли сегодня авторитетом издания? Или, если не опубликовали здесь, пойду в другое место?
– Многие – дорожат. Зачастую даже слишком. Так, один географически очень удаленный автор (не буду называть его имени) уже не первый месяц бомбардирует редакцию своими опусами. Для него почему-то важно опубликоваться непременно в «Сибирских огнях».
Однако для большинства, я думаю, сам факт публикации важнее того, в каком именно журнале она состоялась. Иначе не существовало бы такого явления, как веерная рассылка, когда автор направляет произведения в несколько изданий одновременно. Кто-нибудь да примет рукопись, рассуждает он. Мы же такие рукописи вообще не рассматриваем. Мы тоже хотим быть первыми – открывать новые имена, новые произведения. Печатать пусть даже достойную вещь вдогонку «Нашему современнику» нам неинтересно.
– Главная проблема толстых литературных журналов?
– Общей бедой всех журналов мне видится недостаточное финансирование. О низких тиражах я уже говорил. Другой момент. Уже несколько лет существует премия «Сибирских огней», которая раз в год, в январе, вручается лучшим авторам по целому ряду номинаций. И вот, представьте, Геннадий Башкуев за отличный роман «Чемодан из Хайлара» – роман! – получает премию, в денежном выражении сопоставимую с зарплатой продавца супермаркета. Вообразите, сколько нужно труда и таланта, чтобы написать хороший роман! Вот вам рыночная оценка писательского труда, вот вам престиж профессии... Другой наболевший вопрос из той же оперы – символические гонорары. Впрочем, во многих журналах их вовсе нет.
Надо поднять материальную обеспеченность журналов. Только как это сделать при капитализме? Скажу вам честно: я не знаю.
Закончить хотелось бы словами поэта и прозаика из Академгородка с незапоминающейся фамилией Иванов, но запоминающимся именем-отчеством Константин Константинович, который когда-то написал: «Культуру спасает не тот, кто ее спасает, а тот, кто ее продолжает делать». И миссия толстых журналов в этом – продолжать делать культуру. Продолжать, невзирая ни на что.
г. Кемерово