V
И дедушка нашел в себе силы жить, трудиться. В Москве и по всем городам грянули салюты в честь Победы советского народа. Солдаты Красной Армии, заводчане, хлеборобы и, конечно, шахтеры победили фашистов! Выстояли! Выстрадали! Теперь наступает пора восстанавливать страну и, конечно, налаживать личную жизнь. Приметил Михаил молодую женщину – Екатерину Полянскую, что работала медсестрой на той же шахте. Светлорусая, добрая женщина с робким характером. Приехала она в Ленинск-Кузнецкий из Барнаула. Детство у нее несчастное. В двадцатые годы в село Белово, где жила ее семья, заехали красноармейцы. Начались репрессии. Отец Екатерины – Илларион Полянский – участник Русско-японской и Первой Мировой воин, уважаемый селянами казак на тот момент работал старостой при сельской церкви. Красноармейцы изъяли церковное имущество, закрыли храм. Иллариона, его супругу и детей вывели на пустырь и закололи штыками. Зарыли на том же месте неглубоко, так что земля через некоторое время обнажала их растерзанные тела. Спаслись только братья Захар с Петей и малютка Катя: их успели забросить на чердак. И там, через чердачное оконце она видела все, что произошло с ее семьей. Ужас от увиденного преступления и непонимание, почему так все произошло, навсегда поселились в ее сердце. Вот почему она всю свою жизнь чего-то страшилась, боялась говорить о родных, о Боге. Екатерина сохранила фотокарточку своего папы – Иллариона, на которой чуть позже, по ее просьбе, «страха ради смертного», фотограф-реставратор старательно затер на фуражке и кителе царские символы и ордена. Ребят воспитала и подняла на ноги тетушка. Они все получили хорошее образование. В Барнауле Екатерина вышла замуж за красавца-летчика Ивана Сысоева и родила сына - Валю. Когда началась война, ее муж тут же был направлен в военную авиацию, бомбил врагов. В воздушном бою сбит и погиб как герой. Екатерина долго оплакивала его смерть. Она все надеялась, что он выживет, все ждала во время войны и после. Суровая действительность не оправдала ее надежд: мужа не вернуть. И теперь Екатерина, от самого замужества не подавшая повода ни одному мужчине, думала о своей доле: остаться ли вдовой или писать свою личную жизнь с чистого листа. Приходил Михаил, вздыхал, когда видел ее борения, слезы - уходил и все же надеялся. Он был удал, спокоен, общителен, уважаем товарищами и тоже, как и она, покалечен судьбою. От него чувствовалась надежность, порядочность. Здравый ум подсказывал ей: «Смотри и не зевай, ведь за ним можно жить как за каменной стеной, а главное, он любит». Она внешне напоминала ему Машу. С «малых ногтей» до мужественного возраста и до самой старости он не пьянствовал, не распускал руки, не позволял себе выразиться грубым, нецензурным словом. Как рано он начал курить, так скоро бросил. Он далеко стоял от мелочей, капризов и от неправд, что очень нравилось Екатерине. После войны вдов, желающих устроить свою личную жизнь, было много, но они имели меньше шансов перед молоденькими невестами, не обремененными детьми. Мужчин же мало. Им легче связать себя с молоденькими девушками. Михаил мог взять в жены одну из них, но на сердце запечатлелся образ Екатерины. Он продолжал к ней ходить и вздыхать. Он надеялся и добился-таки ее согласия. Она вышла за него замуж. Для Михаила Кузьмича наступило время личного благоденствия, когда бежишь на работу, общаешься с товарищами, а на сердце сладость от ощущения, что у тебя есть семья и тебя дома ждут, что ты кому-то нужен. Теперь и Екатеринино сердце ему в ответ отозвалось любовью к Михаилу. Он же новую супругу и малого Валентина окружил заботой и достатком. В 48-ом году в семье Манаевых родился мальчик. Его назвали Николаем. Сохранились семейные фотокарточки от 53-ого года, где Манаевы вместе одной семьей (но без Вали), и в окружении семьи Петра Илларионовича Полянского. Работал Манаев по-прежнему на шахте имени Емельяна Ярославского запальщиком, как уже было сказано, затем проходчиком, в 48-ом году – горным мастером. В 54 году переводится в шахту Полысаевскую – «Вторую» (т.е «Октябрьская»). Там же в Полысаево и поселился в небольшом домике. Трудился на шахте вплоть до 1977 года, когда его сын Николай уже женился на Татьяне Дмитриевне Донченко. Михаил Кузьмич и Екатерина Илларионовна всегда жили с ними. Дедушка никогда не унывал и жизнеутверждающе мыслил. Сидя на скамеечке, он ненавязчиво убеждал соседей и молодых простыми словами: «Надо жить и терпеть, трудиться и радоваться, иначе нельзя». Даже тогда, когда почила бабушка Катя, он не опустил руки, не сломался, но посвятил себя воспитанию внуков. Особым вниманием и теплой заботой он окружил Любу, свою старшую внучку. По вечерам, укладывая спать внучку, он усаживался рядом и читал или рассказывал по памяти ей сказки, будто он сам из сказочной страны. Днем, когда уже жили в благоустроенной квартире, играл с нею в прятки, водил на прогулку. Любе трудно было представить свое детство без дедушки. Он часто ей рассказывал истории встреч с интересными людьми, о том, как тяжело ему жилось, как он болел, умирал и выжил. Она смотрела на него и думала: «Мой милый и дорогой дедушка». Потом родились еще внуки Коля и Настенька. Настя почти не помнит дедушку. Когда ей было пять лет, он уже не мог ходить. Она просила поиграть с ним в прятки. Он, закрывая глаза, говорил: «Хорошо, беги, Настенька, прячься». Она пряталась за комод в спальне, а он сидел на месте, топал ногами по полу, имитируя шаги, говорил: «Прошел по залу, заглянул за шкаф, но там нет Настеньки. Прошел по кухне, заглянул под стол, но и там нет. Пойду-ка я в спаленку смотреть!» Настя, затаившаяся в своем углу, смеется, стараясь не выявить себя. Ей кажется, что он проходит мимо.
VI
Все когда-то кончается. Каждому положено в срок покинуть этот мир. Дедушка слег, врачи были бессильны. Николай зашел в молитвенный дом. На тот момент храм в Полысаево еще не был достроен. Душа, предчувствуя утрату, просила помощи у Высших сил. Ноги сами привели его сюда. Помолился, посидел, вышел на крыльцо и тут услышал, как кто-то его окрикнул:
– Николай Михалыч! Вас не узнать, вы бледны! Что-то случилось?
Николай увидел священника Александра. Священник одет не в церковное платье, а в рабочую робу. Он много трудился на церковной территории, ведь завершалось строительство церкви. По роду своей профкомовской деятельности Николай был знаком с отцом Александром.
– Отец мой умирает, – вздохнул Николай.
– О! Его надо срочно напутствовать таинствами, – настоятельно сказал священник.
– Я предлагал ему, батюшка, – еще раз вздохнул Николай. – А он мне: «Ты что вздумал?! Никаких попов мне не нужно!».
– Тогда сейчас же едем к нему! – потребовал отец Александр. – Садимся на мой мотоцикл и едем!
Николай хотел возразить, сказать, что все бесполезно, но, видя, как священник решительно зашагал к мотоциклу, последовал за ним. Доселе он не встречал в отце Александре такой прыти. Как правило, батюшка выглядел степенным; ходил медленно, как будто носил себя как святыню. И вдруг такая решительность.
Дедушка Миша не хотел верить своим глазам: перед ним действительно стоял священник. Он удивился от того, что священник в рабочей робе. На робе еще видны свежие следы строительных материалов. Он, к изумлению Николая, не сетовал, не роптал, не протестовал, но спокойно, даже с некоторым радушием пригласил священника присесть на стул.
– А почему вы не одеты в рясу? – спросил он.
– Так приходится работать не только кадилом, но и лопатой, и строительным мастерком, – ответил священник, радуясь, что завязывается разговор и его не прогонят.
– Я не думал, что вашего брата можно назвать трудягой, – озадачено отозвался дедушка.
– Я пришел вам рассказать о Боге, о церкви, о таинствах, – предложил священник.
Николай, убедившись, что разговор продолжается, и дед не протестует, решил не мешать им, вышел, прикрыв за собою дверь. Два часа священник проговорил с отцом, вышел и с облегчением вздохнул:
– У-у-ух! Слава Богу! Дедушка согласился исповедаться и причаститься. Я помчусь в храм, переоблачусь и возьму святые дары. Через час обернусь.
– Батюшка, а чай пить? – предложила Татьяна.
Отец Александр уже бежал по ступенькам вниз. Он махнул рукой и, не оборачиваясь, крикнул:
– Не заслужил еще… через час. Ждите!
Николай зашел к отцу и еще с большим удивлением заметил, что тот плачет и улыбается.
– Хороший у нас батюшка, – сказал дедушка.
Николая удивляло все в отце: взор, улыбка, слезы и эти слова - «наш батюшка». Как он может стать для него «своим», когда тот его увидел впервые?
– «Наш батюшка?» – в растерянности спросил Николай.
– Я видел его руки… Они в мозолях. Спасибо, что пригласил его.
Дедушка с нетерпение ждал священника. Отец Александр его исповедал и причастил. Дедушка тепло попрощался с ним. Весь день он проплакал, но не от отчаяния, а от умиления.
VII
Молиться он не умел, да и поздно, считал. Просто, не отрывая глаз, смотрел на образок, оставленный священником. Что-то теплилось в его душе. Ему вспомнилась белая церковь, куда водила его малышом мама, потом мачеха. Дедушка даже вспомнил, как церковный праздник назвала мама – «Медовым Спасом». В храме пахло воском и, потрескивая, горели свечи. В полумраке они освещали лики святых. И эти лики строго смотрели на Мишутку. Мама беседует со священником. Потом (дивное дело!) целует ему руку и подводит Мишутку. Священник старенький, с большою окладистой бородой. Он полагает руку Мишке на голову и что-то читает в маленькой книжке. Мишка рассматривает пуговки и узоры на его ризе, бороду. Мама стоит и с умилением смотрит на него, а он из-под руки священника на нее. Потом с мамой он подошел к мальчику, что неподвижно стоял в длиннополой красивой одежде с подносом в руках. У мальчика лицо светлое, глаза большие. На подносе круглые, красивые хлебцы. На них запечатлены святые с бородками, как тот священник, крестики и, как показалось Мишутке, бабочки.
– Какую просвирку ты, Мишутка, выберешь? – спрашивает мать.
– С бабочкой.
– Бери! Глупыш, какая же это бабочка! – смеется она. – Это такой ангелочек. Вот как звать его - не помню… Ты знаешь, Тимоша?
И мальчик в длиннополом одеянии как будто оживает и говорит:
– Я еще многого не знаю. Али его звать «серафимом», али «херувимом»… не помню.
На прощанье Мишка спрашивает Тимошку:
– А тебе не трудно ходить в такой вот… как ее… ну, в этой рубашке, не запинаешься?
Мальчик не ответил. Мишка ест хлебец, и кажется ему, что ничего дотоле не ел слаще, и нет на земле счастливее человека, чем он. На улице люди угощали друг друга освященным медом. Все так же счастливы, радуются, смеются, и колокольный звон льется над церковью, домами, речкой и лугами. Солнце светит ярко-ярко!
***
Дедушки не стало 14 августа 1992 года в день «Медового Спаса». На этом мое повествование о дедушке завершено. Осталось только назвать заслуги дедушки. От 2 ноября 1946 года указом Пленума Верховного Совета СССР он награжден медалью «За добросовестный труд в Великой Отечественной Войне 1941-1945 гг.»; в 1948 году медалью «Трудового отличия»; в 1955 году от Министерства Угольной промышленности СССР удостоен Почетной грамотой.
Сын его трудился на шахте и теперь на пенсии. Внук Николай до отъезда в Германию тоже работал на шахте. Настя вышла замуж за шахтера. Люба стала моей супругой. О себе же скажу, что первое мое образование шахтерское. Сам я прихожусь внуком того машиниста по имени Алексей Степанов. Как моего дедушку, так и Михаила Кузьмича в живых не застал. На этом с вами и расстаюсь. Будем жить!
P.S.
Как хорошо, что в России появилась традиция: выходить на главную площадь в День Победы с портретами отцов, сражавшимися на фронте или потрудившимися в тылу. Эта традиция получила название «Бессмертный полк». Вот и мы нашли фотокарточки Михаила и машиниста Степанова, и сделали из них наш семейный транспарант, и теперь выходим на демонстрацию. Это наши святыни! И мы ими дорожим. Мы смотрим на них, а они взирают на нас.
Назад |