Сергей Павлов. Кузбасская сага. Книга 4. Иудин хлеб. (Продолжение) ч. 2

* * *
Новогоднюю пирушку друзьям пришлось отменить. Последние события настолько потрясли Егора, что он напрочь потерял дар речи.
Алена Ивановна сразу заметила необычное состояние внука. На все ее вопросы он никак не реагировал, смотрел в глаза и молчал. Убедившись, что он трезв, женщина решила для себя, что паренек просто устал, и уложила его спать. Наутро ничего не изменилось, и на все её вопросы Егор только качал головой: да или нет. Всерьез обеспокоенная его самочувствием, Алена Ивановна вместе с ним пришла в мехцех и сообщила начальнику, что внук ее немного приболел, и его надо показать шахтовому фельдшеру. Внимательно посмотрев на стоявшего в сторонке Егора, Тузов только развел руками: ну, надо, так покажите…
– А с виду он такой же, как и вчера был после смены.
– Да он смотрит как-то странно, будто не в себе, и молчит. Второй день голоса его не слышу…
– Ну, железки можно крутить без лишних разговоров, – хихикнул начальник, но, обнаружив, что женщина осталась хмурой от его шутки, тут же поправился. – Все понял, Алена Ивановна, прямо сейчас и идите на прием. Если даст доктор ему освобождение – пусть лечится, мы как-нибудь справимся и без него…
– А где Юрка Рыжов?
– Да здесь он, на наряде был, а сейчас, наверное, курит с мужиками.
И действительно, Рыжова она нашла в компании мужчин и поманила пальцем. Поёживаясь, он подошел к ней, лицо и голос выдавали в нем напряжение.
– Юра, что случилось у вас вчера? Что с Егором?
– Алена Ивановна, ничего не случилось! Честное слово, вот вам крест! – И он размашисто перекрестился.
– Не балуй! – последовал ответ. – В Бога не веришь, а крестишься! Грех это! Ты лучше скажи, где вы были вечером? Он что-то поздно пришел и весь какой-то… – Она не смогла найти подходящего слова и замолчала, с ожиданием и надеждой глядя на парня.
– Ну, честное слово, Алена Ивановна, не знаю. Я вчера сразу домой пошел и Егора не видел…
В голосе его она слышала какие-то фальшивые нотки, не верила ему, но взгляд его широко открытых глаз, казалось, требовал этой веры. Смутившись, она оставила парня в покое, но, уже уходя, попросила:
– Юра, если что-то узнаешь про Егора – скажи мне, очень прошу…
– Конечно, Алена Ивановна, – пылко отозвался Рыжий, – он же мой друг!
Пожилой фельдшер, выслушав Кузнецову, пригласил в кабинет Егора и долго осматривал его: замерил температуру, слушал дыхание и ритмы сердца, заглянул в рот, стукал резиновым молоточком по рукам и ногам, заглядывал с помощью лупы в зрачки…
– Вы знаете, матушка, – сказал он, когда Егор вышел в коридор, – явных признаков болезни нет. Похоже, он пережил какой-то сильный стресс… Это значит испуг, какое-то потрясение. Может быть, какую весть с фронта получили? У вас кто-то воюет?
– Да, сын мой, Никита, отец его…
– Вестей никаких не получали, ну… похоронку, например?
– Свят-свят! – женщина вся передернулась и гневно ответила: – Да разве можно так про живого человека!
– Простите, уважаемая, я никого не хороню, но мне нужно знать, так сказать, все обстоятельства дела… Скорее всего, это сильный испуг… Ну, не обязательно, что кто-то умер, хотя сейчас война, наверное, вы знаете, в каком ступоре бывают женщины, когда получают похоронку? – Видя, что лицо женщины остается напряженным и она готова снова взорваться, фельдшер поспешил увести разговор в сторону. – Бывает такое, что собака набросилась, испугала или кто-то плохо пошутил, разыграл… Может, он головой где-то ударился, хотя голову я смотрел, ни ран, ни ушибов нет… Сделайте ему настой из мяты, пусть спит больше, никакого спиртного… Хотя, знаете ли, иногда это больше помогает, чем всякие таблетки, взрослым помогает… Я дам ему освобождение на три дня, тридцатого подойдете. Не волнуйтесь, такое со всеми может быть, дня через три-четыре все пройдет…
Доложив Тузову о результатах визита к фельдшеру и показав справку о болезни, Алена Ивановна отправила Егора домой, строго наказав быть дома и отдыхать.
– Если придурошные соседи опять будут водку пить да ругаться – не открывай дверь! Ты – на работе! Я приду как всегда, может, пораньше отпустят…

Не получилось пораньше. Если накануне внук пришел затемно, сегодня настал черед припоздниться бабушке. В конце рабочего дня в прачечную пришел участковый Петухов. Вальяжно прогуливаясь меж кипящими котлами и пугая женщин своим немигающим взглядом, наконец, остановился перед Аленой Ивановной.
– Кузнецова?
– Да, она самая…
Женщина уже сняла клеенчатый фартук, вытерла насухо руки и готова была идти домой, поскольку смена заканчивалась, но милиционер пригласил ее следовать за собой.
…Более часа продолжался ее допрос. От участкового она узнала о гибели Максима Шомонина (даже вездесущие бабы в прачечной не знали об этом!), об аресте Каткова. Милиционер внимательно слушал ее и что-то записывал: как они жили в доме Шомонина, о смерти сестры Веры, о причинах ухода их с внуком в барак. В конце допроса заставил расписаться и показал личные вещи погибшего – они лежали на углу стола, прикрытые газетой. Первое, что бросилось в глаза Алене Ивановны – зажигалка. Скрыв от милиционера свое волнение, она поспешила вернуться домой. Встретив вопросительный взгляд внука, она, не давая себя отчета, вдруг сказала резко и с некоторым озлоблением в голосе:
– А меня сейчас чуть не арестовали!..
– Как это?! – Егор вскочил с лавки, прижался к ней и разрыдался.
…Потом они долго сидели в темной горнице и разговаривали.
Позднее лежали каждый в своей постели, и Алена Ивановна с мольбой в голосе сказала:
– Егорушка, сынок, сторожись ты этого Рыжова, послушай свою старую бабку! Беду чую около него…
– Ладно, баб… – как-то неуверенно отозвался внук из темноты.

Перед самым Новым годом Рыжов на попутных подводах отправился на базар, который совсем недавно появился между поселками 2/3 и Черта. Там, в дальнем углу базарной площади, обнесенной высоким деревянным забором, находилась мясная лавка, где работал Кульков Борис Иванович. Ему было за пятьдесят, скуластое морщинистое лицо его сплошь заросло серым волосом – не всякий священник имел такую растительность на лице, но холодные бесцветные глаза заставляли усомниться, что их обладатель хоть какое-то отношение имеет к церкви, а насмешливый голос выдавал в нем человека злого и мстительного. Именно к нему Юрка Рыжов два раза в месяц приезжал и в глухом закутке строения докладывал обо всех событиях, происходящих на шахте «Пионерка». В первый раз он приехал сюда, когда только началась война, а самого базара еще и в помине не было – лишь несколько длинных столов-прилавков были вкопаны в землю, на которых первые торговцы уже раскладывали свой товар. Только начинала строиться и мясная лавка, где он сейчас и встречался с Борисом Ивановичем, да были установлены два столба – будущие ворота базара.
Много чего тут наговорил Юрий Рыжов за два года, в том числе и про Егора: о воришке керосина Диме-на-подхвате, который уже получил шесть лет лагерей, о беглом безымянном арестанте, еще недавно распевавшем блатные песни в бараке, а сейчас ожидавшем в Мариинской пересыльной тюрьме исполнения решения тройки НКВД. Но последней «приятной» новостью для Бориса Ивановича стала информация о том, как Егор Кузнецов, спасая дружка, отправил в шурф Максима Шомонина. Выслушав доклад Рыжего, Борис Иваныч довольно хмыкнул, затянулся «Беломором»:
– Ну, и ладно, Юрка, пришло его время – будем брать твоего дружка!..
– Как брать, Борис Иваныч?.. Вы же… Он же…
– Ага, испугался? Ладно, не бойся, не в тюрьму, а в дело возьмем, хватит его втемную использовать. Тебе же помощник нужен будет настоящий, когда ехал ко мне сюда, видел, сколько всяких мужиков да баб бегает там, около поселка площадку изучают, лес, железо и кирпич уже завозят? Скоро шахту новую строить будут, говорят, «Чертинская – 2/3» будет называться, вот где работа для вас с дружком начнется! Понаедут много новых людей, наверное, военнопленных пришлют, кого сразу не шлепнули. С ними тоже надо работать. Ты парень башковитый, все с лету схватываешь. Вот на пенсию пойду – тебя приставлю к делу, и будешь так же вот мясом торговать да разговоры вести с людишками разными…
– Это как это, Борис Иваныч? Как называется эта работа?
– Как называется – потом узнаешь, а я сейчас вроде как завхоз: хозяйство у меня большое, но никто или почти никто не знает ни про него, ни про меня, а я знаю про всех… Ну, почти про всех. Вот ты помогаешь мне – тоже голодом не сидишь, свой хлеб зарабатываешь! Что там твоя зарплата слесаря? А-а… А тут тебе и мяско подбрасывают, денежку иногда, а ботинки носишь, где ты такие видел в магазине?
– А откуда они, Борис Иваныч?
– Откуда?.. Это солдатские башмаки, им сносу нет! Ну, ладно, слушай меня, Юрка, и запоминай. Лишнего не трепи ни-ко-му! Гошку своего оставь в покое на какое-то время. Его бабка сейчас настропалила – он тебя сам сторониться будет. Связь прежняя – вторая и четвертая суббота каждого месяца. Меня будешь искать через Петухова только в крайнем случае: «Дяде хочу передать приятную новость» – все, я тебя найду сам. Если понадобишься срочно, тот же Петухов тебе скажет: «Дядя ждет тебя тогда-то и там-то» – все! Петухову ни слова лишнего!
А я потолкую с твоим дружком, посмотрю, каков он…
– А вы его не знали раньше?
– Я бы еще знакомился с разными сопляками! Папашка его ушел от меня, вот что жалко!
– Как ушел? Куда ушел?
– На фронт сбежал, сволочь!
– А-а… – Юрка так и застыл с раскрытым ртом: не дезертир Никита Кузнецов, не бандит, фрицев бьет, а для Бориса Ивановича он все равно сволочь?! Как же так?
Рыжов со страхом смотрел на старшего товарища, а по спине бегали мурашки. Впервые тот говорил с ним так открыто и зло.
– Что молчишь? Обделался поди? Ты думаешь, мы в бирюльки играем? Один дурачок тут стал хвалиться, что он на НКВД работает…
– Ну?.. – Юрка так и стоял с раскрытым ртом.
– …Загну!.. Расстреляли его по приговору тройки! Будешь болтать лишнего – и тебя расстреляют, а то просто в шурф столкнут!
– Ой, Борис Иваныч, я пойду, пожалуй, а то меня мамка потеряет…
– Ну-ну, иди да помни!
– Ага, я пошел, Борис Иваныч, до свидания…
– Давай, вали, Юрка Рыжий, да мясо-то забери, как-никак, а твой хлеб насущный, твоя зарплата…
Килограммовый кусок свинины лежал на столе, завернутый в серую бумагу. Схватив его, Юрка тут же выпустил: пальцы его были в крови, на столе, под свертком, остались кровавые потеки.
– Ох ты!..
– Ну, что делать, видать, без крови и здесь не обойдешься. Поросенка сегодня утром кололи, кровь, похоже, не спустили… Ладно, сейчас еще бумаги принесу.
Через минуту он вернулся, неся в руках большой кусок серой оберточной бумаги.
– Ну-ка, иди сюда, – приговаривая, Борис Иванович взял мясо, с силой сжал его над тазиком под рукомойником. Отжав таким образом лишнюю кровь, он завернул кусок в новую бумагу и передал Рыжову. – На, авось не размокнет до дому… – Он глянул на свои окровавленные руки и недовольно хмыкнул. – Ну, вот, через тебя и я весь в крови… Ладно, ступай, да не трепи языком!
Борис Иванович подошел к рукомойнику и долго мыл руки, но, как ни старался, дочиста отмыть их не смог. В полуоткрытую дверь лавки он видел долговязую фигуру Рыжова: тот шел в сторону грунтовой дороги, ведущей на шахту «Пионерка», а сверток с мясом держал на отлете – боялся испачкаться кровью.
– М-да, то ли я из-за тебя в крови измазался, то ли ты из-за меня – кто тут разберет… Видно, жизнь наша такая…
Проходивший мимо мясник спросил:
– Что вы сказали, Борис Иваныч, не понял?
– Иди, иди, не понял он. Тебе и не положено понимать!..
– А, ну да… Вы еще долго здесь будете или можно закрывать лавку? Будут еще покупатели, как вы думаете?
– Моих покупателей сегодня точно не будет, а своих ты сам карауль!..
Сняв с себя черный кожаный фартук, белый, запачканный кровью колпак, он надел военного образца полушубок, закрыл на ключ свою каморку и пошел по направлению к воротам, где можно было взять попутную подводу.
Для всех местных этот человек был торговцем мяса, Кульковым Борисом Ивановичем. Мало кто знал в Белово, что это бывший работник НКВД, младший лейтенант Кутько Богдан Иванович. Новое имя и новая личина позволяли ему жить спокойно, безбедно, без всякого опасения за свои прежние ошибки и прегрешения…

Глава 2

Как ни странно, но гибель Максима Шомонина на шахте прошла почти незаметно. Видимо, потому, что вскрытие показало: пьян был рукоятчик в рабочее время, мог сам поскользнуться и упасть в ствол шахты, который, в нарушение всех требований, у него всегда оставался открытым. Тут-то и пригодились инженеру по технике безопасности все его предписания, чтобы не сесть в тюрьму: я предупреждал, сигнализировал, ему выговор объявляли… Как бы то ни было, а Катков был арестован: его видели в то самое время у копра, и уже на первом допросе он сам сознался, что в тот день они гулеванили с Шомониным. Больше Каткова на шахте никто не видел. Горняки не без злорадства шутили: для такого, как Катков, всегда найдется готовая статья и место на нарах.
Также на допросе Катков сознался и в том, что Шомонин устроил поджог строящегося дома Кузнецовых. Следователь об этом факте сообщил в шахтовый профсоюз, и в конце января 43-го председатель профкома пригласил Алену Ивановну на беседу и сообщил, что после смерти Шомонина дом, оформленный на него, практически остался бесхозным, поскольку дочь Веры Шомониной, проживавшая ранее в Бачатах, сразу после смерти матери вместе с мужем и детьми выехала в неизвестном направлении. Следствие установило, что Шомонин сжег почти готовый дом Кузнецовых, и теперь погорельцы имеют полное право занять дом поджигателя.
– Решение свое шахтный комитет уже принял, Алена Ивановна, домовая книга переписана на вас с внуком – живите на здоровье!
Ошарашенная услышанным, Алена Ивановна едва дошла до барака и сбивчиво, словно не веря своим словам, обо все рассказала Егору, а потом встала на колени перед иконой в горнице и долго молилась. До ушей Егора долетели только несколько фраз, одна из которых звучала так: « Спасибо, Господи, что не оставил нас в трудный час!».

В жизни Егора тоже произошли события, резко изменившие ее. Сразу после Нового года Юрку Рыжова перевели в шахту на подземный транспорт, и потому теперь они с ним виделись урывками, отчего их проверенная временем дружба, казалось, прервалась. В какой-то мере здесь сказались и предупреждения бабушки. Оставался Славка Смирнов, но он был малоинтересен Егору, и вся их дружба ограничивалась общением на работе.
В первых числах марта в цехе неожиданно появился участковый Петухов. Поговорив с начальником цеха, он прошелся с ним по территории, заглядывая в самые укромные места, словно выискивая жуликов или похищенные вещи, затем направился на выход, но задержался на секунду около Егора, промывавшего в керосине зубчатые шестеренки комбайна, и сказал негромко, но строго:
– Сегодня после работы зайдешь ко мне…
В комнате, которую занимал участковый Петухов в здании шахтового комбината, хозяина не было. Вместо него за столом сидел сухопарый человек лет пятидесяти, неопрятно обросший серым грязным волосом – борода, усы и давно не чесанная грива на голове. С виду – старикашка, но колючие серые глаза смотрели на собеседника совсем по-молодому, с вызовом и с плохо скрытой угрозой.
– Ну-с, молодой человек, меня зовут Борис Иванович, а вас, как я понимаю, Кузнецов Егор Никитович, так?
– Правда ваша, Борис Иванович… – ответил Егор.
– Вот тут ты прав, Егор, за мной всегда правда, а ты должен слушать меня и выполнять то, что я тебе скажу.
– Это почему так? – в голосе парня слышались недоумение и протест.
– Но-но, пацан, ты мне тут норов кузнецовский не показывай, я ведь нянчиться с тобой не буду. Слышал от бабки, как твой дед помер? Его раскулачивать шли, а он помер! Но и это вас не спасло – в Нарым отдыхать поехали! Сколько вас там полегло? А где твой отец сейчас?
– На фронте воюет… – От волнения челюсти Егора словно судорогой свело, но все же он заставил себя преодолеть немоту.
– Может, воюет, а может, уже к фашистам подался. Его брать хотели, а он на фронт сбежал – хитер, бродяга!..
– Вы что такое говорите, Борис Иванович, ему же медаль «За отвагу» дали под Москвой…
– Так?! Откуда тебе это известно? Вы что, письма получаете от него? Ну, говори, щенок!
Поняв, что проговорился, Егор онемел от страха, а мужчина продолжал наседать:
– Вы что, думаете, что он в окопах там спрячется от НКВД? Найдем, вытащим и спрячем надолго, если не навсегда…
– Борис Иванович, за что? – Никто никогда не разговаривал с ним так, и оттого Егор, подавленный грубостью и напором незнакомого мужчины, находился в прострации. Борис Иваныч, понимая его состояние, продолжал беседу в том же ключе.
– А за что ты Шомонина в шахту сбросил, а?! Одинокий скромный мужчина, а ты его – в шурф! Ты знаешь, где место таким, как ты?
Бледный, едва переводя дыхание, Егор с ужасом смотрел на этого волосатого человека с серыми оловянными глазами, и ни одно слово не могло сорваться с его языка.
– Страшно? Понимаю, я готов помочь тебе, если ты сам этого захочешь. Ну, хочешь помочь себе?
Кульков встал из-за стола и коршуном завис над парнем.
– Х-хочу, но как?
– Уже лучше… Ну, а теперь вспоминай по порядку… Дмитрий Скулов, или Дима-на–подхвате, твоя работа?
– Какая работа? – не понял Егор.
– Ты мне дурочку не валяй! Он керосин у вас в цехе воровал, ты о нем доложил?
– Никому я не докладывал, Борис Иваныч, я только Юрке Рыжему сказал…
– А нам этого хватило! А беглый арестант в бараке?
– Что арестант?
– Ты мне не штокай, Кузнецов! Ты доложил о нем?
– Я только Юрке... – Его вдруг только сейчас осенило: Юрка, его дружок, обо всем докладывал в милицию…– А что, Юрка?..
– Да, наконец, понял: ты говорил Юрке, он говорил нам… А дом в Урском зачем спалил?
– Я?! – Егор даже на ноги вскочил от неожиданности.
– А то кто? Дом у вас отняли, вот и решил его сжечь, чтобы никому не достался, так?
– Нет, Борис Иванович, я не жег его!
– Ладно, разберемся… Его, похоже, какой-то местный пьяница сжег, Кочергин, помнишь такого?
– Немного помню, без руки он, а больше ничего о нем не знаю…
– Ладно, не причитай, разберемся! И, наконец, Шомонин! Тут уж не отвертишься – сгубил мужика почем зря, а?! Ну-у?!.. – Кульков грохнул кулаком по столу, отчего Егор соскользнул с лавки на пол и беспомощно закрылся руками, а по лицу ручьем бежали слезы.
– Я не хотел, дяденька, я б-больше не б-буду…
Мужчина был явно доволен своей работой и потому заговорил по-другому:
– Ладно, ты уже давно нам помогаешь, сам того не зная. А теперь будешь получать задания и отчитываться за них лично мне, понял?
– Понял…
– А что сразу не поймешь – у Рыжего спросишь. Ты грамотный? Ну, тогда вот тут распишись в бумаге и запомни, что ты никому не должен говорить о том, что ты секретный сотрудник НКВД, сексот, значит, слыхал? Твоя кличка будет «Племянник», понял? А я для тебя буду вроде как дядя. Скажет тебе кто-то, даже незнакомый: племянник, тебя дядя ждет… там-то и тогда-то – бегом туда, понял?
– П-понял… – голос Егора еле звучал от страха и тех чувств, что он успел пережить за время беседы с этим страшным человеком. Он многого не понимал из того, что сейчас услышал, но боялся рассердить Бориса Иваныча и потому со всем соглашался.
– Не вздумай своей бабке рассказать про наш разговор и про эту бумагу! Сразу попадешь в тюрьму. Ты сейчас уже не пацан, а тайный боец за советскую власть. Где услышишь что-то против советской власти, против товарища Сталина или других вождей – сразу докладывай мне. Ну, что застыл? Вот ручка, вот бумага, подпиши внизу… Так! Теперь запомни, что ты дал подписку о сотрудничестве с органами НКВД, и если не будешь выполнять наши задания или где-то проболтаешься – мигом полетишь в лагерь, а когда тебе исполнится восемнадцать лет, то и к стенке тебя можем поставить, понял?
Егор сидел онемевший, бледный, с широко раскрытыми глазами. Поняв состояние паренька, Кульков-Кутько чуть смягчил тон:
– Ладно, не умирай раньше времени. Ты уже нам помогал, и ничего не случилось, а теперь за хорошую работу будешь получать небольшие награды… Первое время держись за Юрку Рыжего, вместе с ним будешь приезжать ко мне на базар… Подкормить вас с бабкой надо да валенки тебе пора снимать, на улице весна уже. Сапоги-то есть?
– Не-а, старые малы, а новые…
– Вот придешь с Рыжим, я тебе ботинки выдам, но помни – не болтай никому! Ты видел плакат, где женщина говорит: «Не болтай!»?
– Видел…
–– Так это она тебе говорит! И с Юркой сильно-то не откровенничай, а то он и тебя сдаст за милую душу, тот еще чертенок! Но работать пока будете вместе. Ступай и молчи!
Долго добирался до дома Егор Кузнецов. Раз за разом прокручивая в голове весь разговор, он пытался себя убедить, что это был лишь розыгрыш со стороны этого волосатого мужика, но потом вспоминал все слова Бориса Иваныча, его тон, свою подпись на какой-то бумаге и все больше убеждался, что это совсем не шутка, что это серьезно и страшно, и теперь с этим придется жить…
Одного взгляда хватило Алене Ивановне, чтобы догадаться: с Егором опять творится что-то неладное, но на все ее вопросы он или молчал, или отвечал уклончиво. И старая женщина поняла: внук продолжает отдаляться от нее все больше и больше, взрослеет и становится чужим, и опять заныло в тревоге ее сердце …

***
Худые предчувствия недолго держали в плену Алену Ивановну. Недели не прошло с той поры, а по всем углам шахтерского поселка и на самой шахте только и разговоров, что об образовании Кемеровской области. Митинг даже прошел по такому случаю, но Алена Ивановна не пошла на него: из духоты и пара – да на мороз?! Заведующая прачечной уважила её возраст и тягость молодой беременной: оставила их в теплом помещении, а когда остальные прачки вернулись с митинга к своим бачкам, только и разговору у них было, что живут они уже не в Новосибирской области, а в Кемеровской! Чудачки, решила Алена Ивановна, где жили – там и живем; где работали – там и работаем, что изменилось-то, чему радоваться? Как бы то ни было, но спорить не стала, а решила для себя: поживем – увидим, хорошо жить в Кемеровской области или лучше в Новосибирской? А тревога за Егора продолжала беспокоить ее.

Вечером 3 февраля, после работы, к Кузнецовым нагрянули все Никитины бригадники во главе с Кузьмой Иванычем. С порога он крикнул хозяйке:
– Алена Ивановна, с радостной вестью к тебе, встречай гостей!
Встрепенулась хозяйка, кинулась было к своим припасам, чтобы на стол выставить, а сама глазами съедает улыбающегося мужчину.
– Ой, не томи, Кузьма Иваныч, сказывай быстрее, а то я занедужила и третий день из дому не выхожу...
– А ну-ка покажи, хозяюшка, последнее письмо от Никиты, что я тебе приносил перед Новым годом, только не говори, что ты его сожгла! Ну?!
Алена Ивановна бросилась к божнице, а молодые помощники Сидорова спешно доставали из сумки хлеб, колбасу, вареную картошку в мундирах. Вернувшись к столу, женщина руками всплеснула от удивления, а Кузьма Иванович подхватил из ее рук письмо и быстро пробежал его глазами.
– Что тебе, Алена Ивановна, Никита писал? Держим оборону под Сталинградом, так?
– Ой, так и писал...
– Так вот, дорогая мама Никиты, вчера наша Красная Армия разбила фашистов под Сталинградом и добивает! И твой сын, дорогая Алена Ивановна, там, он их добивает!
Не переставая радостно смеяться, Кузьма Иваныч легко подхватил женщину на руки, закрутил вокруг себя, а потом, не удержавшись, крепко поцеловал в губы.
– Ну-ка, – вмиг охладила его пыл хозяйка, – не балуй, а то я тебя, как того фашиста под Сталинградом, побью!
От неожиданности повисла минутная пауза, потом все дружно рассмеялись, и вся неловкость исчезла. Пока хозяйка, Егор с Фаей и остальные парни накрывали стол, Сидоров вынул из-за пазухи газету «Кузбасс» и присел за стол.
– Эх, запоздала газетка, она за 27 января, но все равно правду говорит! – И он стал читать:
- В последний час… наши войска в основном закончили ликвидацию немецко-фашистских войск, окружив в районе Сталинграда...
А вот еще приказ товарища Сталина, где он объявляет благодарность командирам и доблестным воинам Юго-Западного, Южного, Донского... на подступах Сталинграда. На каком фронте воюет Никита?
– Не знаю, – растерянно пожала плечами Алена Ивановна, – не писал Никитка, видно, тайна это!
– Ай, неважно, на каком, главное – он бил там фашистов и сейчас бьет, и за это ему благодарность от самого товарища Сталина! Сашка, что рот раззявил – наливай! За нашу победу! – И он протянул хозяйке газету.
– Пусть она у тебя останется, Алена Ивановна! Как будешь думать о сыне – достань ее и читай, медленно читай, внимательно и чтобы потом у тебя не оставалось никакого сомнения, что с Никитой что-то случилось! Он – победитель, а победители всегда должны возвращаться домой живыми и... по возможности здоровыми!
– Ой, спасибо, Кузьма Иваныч! Ох, молодец, так успокоил, что теперь до самого конца войны буду верить, что Никитка живой!
– Вот-вот! – согласно кивал головой бригадир. – Сашка, почему не наливаешь?! Тут еще написано про то, что теперь мы живем в Кемеровской области, а не в Новосибирской! Теперь мы сами с усами, и нам сам черт не страшен! За нас! За Кузбасс!!!