Анна Мамаенко
Нагорное
Вечер надвое криком разъяла выпь.
Но сомкнула протяжные воды Обь.
Солнца хватит – все купола покрыть.
А Сибири – все горе перемолоть.
К небу тянутся белые сны берез.
Их увидел однажды – и все, погиб.
Свет костров шаманьих плеснет до звезд,
чтобы Млечным Путем прирастал Транссиб.
Вырастают реки из берегов
во всю ширь, во весь рост, как в последний раз.
Если в этих сумерках есть любовь –
это то, что накрыло тебя сейчас.
Это те, кто с тобой по дороге вверх
через дождь и ветер несут огонь.
С кем делил стихи, как вино и хлеб,
у костра ночами, ладонь в ладонь.
Где Сибирь шагает по облакам,
наметая не снег – тополиный пух.
И чем дальше расходятся берега,
чем темнее ночи – теснее круг.
…Аd astra…
Константин Эдуардович гонит велосипед
вверх по калужским улицам, по сиротской
своей стране.
И смешки соотечественников растекаются
по спине,
впадая Окою в дождем разведенный свет.
Гимназической парты черная изрезанная доска
непохожа с виду на стартовый стол ничуть.
«Я еще научусь, – он думает, – научу
этих сытых лабазников думать про облака».
Видеть звезды, что скованы душной
суконной мглой.
Кумачовой осенью много осыплется листьев,
но больше – лиц.
В дождевом дребезжании гнутых
велосипедных спиц
глухая эпоха расслышит ракетный вой.
Константин Эдуардович льнет к слуховой
трубе,
словно мальчик, что ищет в ракушке шорох
далеких волн.
Но в ответ получает не то погребальный
звон,
не то слово «вечность», не то немоту небес.
Велосипед взлетает. Внизу, под ним,
Березуйский овраг похож на скользкий
расстрельный ров.
Константин Эдуардович, ваших лучших
учеников
истребят другие ваши лучшие ученики…
Но ему все равно. Он мудрый воздушный змей.
Реактивный двигатель.
Металлический дирижабль.
Тяготенье земное продразверзнутых калужан –
лишь расчетная схема,
небольшая погрешность в ней.
Константин Эдуардович разгоняет
свой драндулет.
Прямо по курсу – звезд болотные огоньки.
А на дне оврага светятся
бессмертники и васильки,
безотчетно радуясь, что их в этой
схеме нет.
Ангел ЧК
В 20-х годах прошлого столетия в здании
краснодарской поликлиники № 4 находилась
коммунальная квартира, в которой жил поэт и переводчик Самуил Маршак.
Согласно городской легенде, иногда в
поликлинике появляются призраки ее жильцов.
В четвертую поликлинику очередь в 6 утра:
тащат бутылочки, баночки, будто во
вторсырье.
Расходятся по кабинетам хмурые доктора
и, помолясь на компьютер, начинают прием.
И санбюллетени пугают людей
со стенки, где тени портретов вождей.
Но вдруг из глубин неведомых
в процедурной пахнёт борщом.
Заплачет навзрыд младенец.
Заплещет белье в тазах.
Мигнут и погаснут лампочки разбитые, а еще встрепенет пыльные фикусы
потусторонний сквозняк.
Из бывшей комнаты Маршака
выйдет суровый ангел ЧК.
В махорочном перегаре и скрипе тугих ремней,
неприступнее «Капитала», как тезис
апрельский, прост,
твердой рукой поглаживая маузер на бедре,
способный, если прикажут, дорогу прогрызть
до звезд.
Он лексикон сократить сумел
до слова единственного – расстрел.
Молча пройдет сквозь очередь,
через мочу и кал.
Придавит гранитным взглядом. Легонько
двинет под дых.
Предъявит ордер и скажет: «Я долго тебя
искал…» –
и, сплюнув под ноги матерно, добавит:
«Пошла на вых…»
И призрачными дверями в упор
коммунальный захлопает коридор.
Ангел ЧК вознесется с добычей в железных
когтях.
И тени с красными звездами слетятся
со всех сторон,
когда в раздевалке запутаюсь
в штанинах и рукавах,
хватаясь как за соломинку за выключенный
айфон.
По ходу молясь до сведенья скул
Самуилу Яковлевичу Маршаку.
А он смеется из темноты и говорит:
«Ну и дура ты…
Никаких привидений нет.
Что взять с тебя, кроме твоей мочи.
Еще раз санбюллетень прочти
и топай себе на свет.
Где ангел ЧК не совьет гнезда. Где красная
в поле гниет звезда.
Где нет ни добра, ни зла.
И помни: страшней и прекрасней нет
эпохи, когда ты пришел на свет».
И очередь подошла.
г. Краснодар
Нагорное
Вечер надвое криком разъяла выпь.
Но сомкнула протяжные воды Обь.
Солнца хватит – все купола покрыть.
А Сибири – все горе перемолоть.
К небу тянутся белые сны берез.
Их увидел однажды – и все, погиб.
Свет костров шаманьих плеснет до звезд,
чтобы Млечным Путем прирастал Транссиб.
Вырастают реки из берегов
во всю ширь, во весь рост, как в последний раз.
Если в этих сумерках есть любовь –
это то, что накрыло тебя сейчас.
Это те, кто с тобой по дороге вверх
через дождь и ветер несут огонь.
С кем делил стихи, как вино и хлеб,
у костра ночами, ладонь в ладонь.
Где Сибирь шагает по облакам,
наметая не снег – тополиный пух.
И чем дальше расходятся берега,
чем темнее ночи – теснее круг.
…Аd astra…
Константин Эдуардович гонит велосипед
вверх по калужским улицам, по сиротской
своей стране.
И смешки соотечественников растекаются
по спине,
впадая Окою в дождем разведенный свет.
Гимназической парты черная изрезанная доска
непохожа с виду на стартовый стол ничуть.
«Я еще научусь, – он думает, – научу
этих сытых лабазников думать про облака».
Видеть звезды, что скованы душной
суконной мглой.
Кумачовой осенью много осыплется листьев,
но больше – лиц.
В дождевом дребезжании гнутых
велосипедных спиц
глухая эпоха расслышит ракетный вой.
Константин Эдуардович льнет к слуховой
трубе,
словно мальчик, что ищет в ракушке шорох
далеких волн.
Но в ответ получает не то погребальный
звон,
не то слово «вечность», не то немоту небес.
Велосипед взлетает. Внизу, под ним,
Березуйский овраг похож на скользкий
расстрельный ров.
Константин Эдуардович, ваших лучших
учеников
истребят другие ваши лучшие ученики…
Но ему все равно. Он мудрый воздушный змей.
Реактивный двигатель.
Металлический дирижабль.
Тяготенье земное продразверзнутых калужан –
лишь расчетная схема,
небольшая погрешность в ней.
Константин Эдуардович разгоняет
свой драндулет.
Прямо по курсу – звезд болотные огоньки.
А на дне оврага светятся
бессмертники и васильки,
безотчетно радуясь, что их в этой
схеме нет.
Ангел ЧК
В 20-х годах прошлого столетия в здании
краснодарской поликлиники № 4 находилась
коммунальная квартира, в которой жил поэт и переводчик Самуил Маршак.
Согласно городской легенде, иногда в
поликлинике появляются призраки ее жильцов.
В четвертую поликлинику очередь в 6 утра:
тащат бутылочки, баночки, будто во
вторсырье.
Расходятся по кабинетам хмурые доктора
и, помолясь на компьютер, начинают прием.
И санбюллетени пугают людей
со стенки, где тени портретов вождей.
Но вдруг из глубин неведомых
в процедурной пахнёт борщом.
Заплачет навзрыд младенец.
Заплещет белье в тазах.
Мигнут и погаснут лампочки разбитые, а еще встрепенет пыльные фикусы
потусторонний сквозняк.
Из бывшей комнаты Маршака
выйдет суровый ангел ЧК.
В махорочном перегаре и скрипе тугих ремней,
неприступнее «Капитала», как тезис
апрельский, прост,
твердой рукой поглаживая маузер на бедре,
способный, если прикажут, дорогу прогрызть
до звезд.
Он лексикон сократить сумел
до слова единственного – расстрел.
Молча пройдет сквозь очередь,
через мочу и кал.
Придавит гранитным взглядом. Легонько
двинет под дых.
Предъявит ордер и скажет: «Я долго тебя
искал…» –
и, сплюнув под ноги матерно, добавит:
«Пошла на вых…»
И призрачными дверями в упор
коммунальный захлопает коридор.
Ангел ЧК вознесется с добычей в железных
когтях.
И тени с красными звездами слетятся
со всех сторон,
когда в раздевалке запутаюсь
в штанинах и рукавах,
хватаясь как за соломинку за выключенный
айфон.
По ходу молясь до сведенья скул
Самуилу Яковлевичу Маршаку.
А он смеется из темноты и говорит:
«Ну и дура ты…
Никаких привидений нет.
Что взять с тебя, кроме твоей мочи.
Еще раз санбюллетень прочти
и топай себе на свет.
Где ангел ЧК не совьет гнезда. Где красная
в поле гниет звезда.
Где нет ни добра, ни зла.
И помни: страшней и прекрасней нет
эпохи, когда ты пришел на свет».
И очередь подошла.
г. Краснодар
