невинно умученных... Прости им, Господи, прегрешения их, вольныя и невольныя...
Благословен Бог Наш, ныне и присно и во веки веков, аминь!.. Молим Тя, Преблагий Господи, помяни во Царствии Твоем православных воинов, на брани убиенных, и приими их в небесный чертог Твой, яко мучеников изъязвленных, обагренных своею кровию, яко пострадавших за Святую Церковь Твою и за Отечество, еже благословил еси, яко достояние Твое...
Напряженно замерла в стороне рота почетного караула.
По окончании литии к микрофону пригласили главу.
– Дорогие друзья! Сегодня мы хороним советских солдат, отдавших жизнь за свободу и независимость нашей Родины, за нас с вами. В преддверие Дня Победы над фашистскими захватчиками...
Родионов обернулся. По аллее, ведущей к воинскому захоронению, торопливо шагал командир поисковиков. Обойдя собравшихся с краю, аккуратно протиснулся сквозь толпу и встал рядом с чиновником, успел произнести:
– Пробки жуткие, Кирилл Сергеевич...
Окинул коротким взглядом пространство перед памятником... и начал меняться в лице. Так и замер с открытым ртом, окаменев скулами, лбом, подбородком.
– А почему четыре гроба?
– Все нормально, Леша, так надо, – ответил Родионов, не оборачиваясь.
Головач приблизился вплотную к чиновнику и зашептал в самое ухо:
– Нет, не нормально. Мы нашли одного солдата РККА, одного! Откуда четыре гроба? Вы что...
Командир не решился произнести вслух свою догадку, настолько она его оглушила.
– Отойдем, – сказал Родионов.
И он спокойно, обстоятельно рассказывал поисковику, что Народный совет Германии отказался принимать останки, потому что при них не обнаружено смертных медальонов, а значит, невозможно установить личность солдат вермахта, а значит, люди, которые занимаются этим в России, не получат со стороны Германии никакого вознаграждения. Он рассказывал, что в морге, куда поступили останки, не интересовались, кто немец, а кто русский, а службе по вопросам похоронного дела вообще все равно: они получили заявку на четыре гроба, вот и подготовили ровно четыре гроба, и выкопали могилу достаточной для этого ширины. Да, это ошибка, но они случаются в нашей работе, а собравшимся здесь людям не надо знать всей правды, иначе выйдет скандал. Родионов рассказывал убедительно, он умел это делать, но сам не верил ни единому произнесенному слову.
– Так действительно будет лучше для всех, – Родионов по-отечески положил руку на плечо командира.
– Да пошел ты! – Головач дернул плечом.
Круто развернулся и зашагал прочь. Лишь раз обернулся, чтобы произнести:
– Забудь мой номер.
Оркестр заиграл траурный марш, гробы поплыли к могиле. Почетный караул взял оружие на изготовку. Залп! Еще один! Родионов вздрагивал от выстрелов.
Командир удалялся походкой взбешенного человека, а чиновник не мог ему объяснить, почему все происходит именно так, а не иначе, да и себе не смог бы этого объяснить. И не виноват застройщик, который всего лишь хочет возвести жилой квартал и заработать денег. И не виноват глава, которого посадили в кресло под конкретную задачу. И не виновата девочка-журналистка, сбивчиво объяснявшая, что ее статью полностью переписали и велели молчать, это не ее слова. И он, Родионов, тоже не виноват, что у него есть жена и дочь, их надо кормить, раз в год вывозить на море, платить ипотеку за квартиру. Никто не виноват. И все виноваты... И уж точно Родионов не смог бы объяснить, почему три старых листочка одного письма, написанного много лет назад и случайно попавшего ему в руки, заставят его плюнуть на все и принять единственно верное решение. Может быть, самое важное за всю его жизнь, из тех решений, за которые апостол Петр пропускает в рай.
Вернувшись к захоронению, чиновник дождался своей очереди и бросил комок земли на крышку гроба.
Из неотправленного письма
Екатерины Синельниковой, сержанта,
санинструктора 891-го стрелкового полка 189-й стрелковой дивизии
Здравствуйте, глубокоуважаемая Мария Акимовна!
Пишет вам Катерина Синельникова, боевая подруга вашего сына Семена. Должна сообщить вам тяжелую новость, сын ваш, капитан Семенов Семен Иванович, пал смертью храбрых 16 декабря прошлого года, я была рядом с ним почти до самого конца и обещала ему написать вам письмо в случае чего. Вот и настал этот случай.
Сначала хотела написать вам из госпиталя (меня ранило в том бою, из которого не вернулся мой товарищ и ваш сын Семен), но врачи запретили, организму был нужен полный покой. Пишу вот сейчас, когда наши войска гонят фашистскую нечисть с ленинградской земли.
Перед тем, как обо всем вам поведать, я бы хотела сказать о самом Семене: это был верный друг, преданный товарищ, настоящий коммунист. Его любили и уважали все: от простых бойцов до командиров. Он умел увлечь людей, зажечь в их сердцах огонь, говорил всегда горячо и страстно, с огромной верой в каждое слово. Не знаю, писал он вам или нет, но его даже наградили медалью «За боевые заслуги», хотя агитаторов политотдела вообще редко награждают. Но уж такой он был, за любое дело брался смело и всегда доводил до конца.
Он и в тот день не должен был идти в атаку, но сам упросил командира полка, просто не мог стоять в стороне. Надо сказать, что офицеров не хватало, за три дня до этого наш полк безуспешно атаковал противника, даже занял траншеи на сутки, но сил их удержать не хватило. Очень многие погибли в том бою или были тяжело ранены.
В 09:28 началась мощная артиллеристская подготовка, и ровно в 09:30 командир 1-го батальона капитан Самохвалов отдал приказ к началу атаки. Только внезапной атаки не получилось. За две минуты до нашего артналета противник начал контрподготовку. Это значит, что немцы знали о нашем наступлении.
Атака практически сразу захлебнулась, бойцы залегли. Уже через несколько минут начался сильный минометный обстрел, немцы не жалели мин, а укрыться в ровном поле было негде. На острие атаки стояла рота штрафников, их командир старший лейтенант Леонтьев был тяжело ранен, а командир соседней роты автоматчиков старший лейтенант Алексеев был убит. Тогда капитан Самохвалов приказал Семену взять командование ротами на себя.
Ваш сын личным примером поднял бойцов в атаку, одним рывком роты преодолели 100–150 метров, отделявшие их от переднего края опорного пункта «Аппендицит». На моих глазах один солдат голыми руками задушил фашистского пулеметчика, но и сам погиб при этом. Бойцы ворвались в траншеи и захватили их практически без боя – немцы отошли на запасные позиции.
Начиная с 12 часов дня противник беспрерывно контратаковал, но все атаки удалось отбить при грамотном управлении боем со стороны капитана Семенова.
К вечеру силы наши иссякли, а подкрепление прислать не было возможности: немцы простреливали из пулеметов и минометов все подходы к опорному узлу сопротивления. Как только начало темнеть, Семен отправил меня вместе с ранеными бойцами в тыл, во время этого перехода я сама получила ранение от осколка мины. А сам он с десятью бойцами остался удерживать позиции. В этот момент немцы открыли шквальный огонь тяжелой артиллерией по всему фронту, а как только обстрел стих – молниеносной контратакой ворвались на захваченные нами позиции. Получается, Семен спас мне жизнь своим приказом: если бы я осталась, то непременно бы лежала сейчас убитой.
Сама я не видела, как он погиб, но двоим бойцам из штрафной роты удалось отступить к железной дороге, к позициям полка. Один из них и рассказал, что капитан Семенов был тяжело ранен после артобстрела, но сражался до последнего. Он умер с оружием в руках, сраженный автоматной очередью.
Перед тем, как отправить меня в тыл, он крепко сжал мою руку и попросил: «Только живи, Катюша! Если что случится – напиши моим родителям все как есть».
После возвращения из госпиталя я хотела забрать фотокарточки Семена, чтобы переслать их вам, но все его личные вещи уже были сданы по описи в штаб...
Перечитала письмо и поняла, что не смогу его отправить, военная цензура не пропустит. Поэтому не буду писать номер полевой почты, а когда кончится война – найду вас и передам все лично в руки. Ваш ленинградский адрес я взяла в штабе, в личной карточке Семена он есть.
Хотела промолчать, но, наверное, не получится. Семен просил... Рассказать все как есть... Не могу спокойно писать, слезы наворачиваются. Конечно, мы были не только друзья с вашим сыном. Я полюбила его, а он полюбил меня. В госпитале врач мне сказал, что у меня будет ребенок.
А это значит, что Семен жив, он живет во мне.
С уважением, Катерина Синельникова.
– Алиса? Здравствуйте, у меня есть для вас материал.
Статья, вышедшая на следующий день после церемонии захоронения, вызвала эффект разорвавшейся бомбы. Городские власти попытались дать опровержение, но в распоряжении журналистов неизвестным образом оказались копии протоколов раскопа и эксгумации, фотографии останков, скриншоты переписки с Народным советом Германии. Новость дошла до федеральных телеканалов, и даже пресс-секретарь президента был вынужден дать краткий комментарий. Усугубило ситуацию то, что все произошло практически ко Дню Победы.
Из Москвы, из министерства обороны и администрации президента была направлена комиссия, чтобы на месте во всем разобраться. Коряков не усидел в своем кресле, его сняли через два дня. Да и никто бы не усидел в таких обстоятельствах. Земляные работы в районе опорного пункта «Аппендицит» были приостановлены до выяснения.
Комиссию ждали 12 мая. Днем ранее Родионов вместе с помощником военкома выехал на место, чтобы еще раз лично все проверить. Все так же ярко светило солнце, апрельская грязь успела подсохнуть за эти дни.
– Когда я служил в таможне, пришел к нам в отдел один паренек, Вадим Недвецкий, – не спеша начал Гнатюк. – Пацан как пацан, звезд с неба не хватал, знал свое место, понимал политику партии. Пришел по блату, но не шибко железному, так, знакомый хороших знакомых. Казалось бы, чего еще? Служи – не хочу. А тут из главка начались кадровые проверки: шерстили всех, кто в армии не отслужил. У него была отсрочка по учебе, и на ее излете он к нам и устроился. Шеф ему говорит: давай, Вадим, вот тебе месяц сроку, а вот тебе телефон хорошего человека. Позвонишь, скажешь, что от меня, заплатишь, сколько попросит, и будет тебе счастье и военный билет. А Вадим уперся и ни в какую. Нет, говорит, стыдно мне билет покупать, пойду служить. Дело, конечно, правильное, армия еще никому не вредила, только теплое место не будет ждать, пока принципиальный мальчик долг Родине отдает. Теплые места не могут долго оставаться в холоде, их должны греть такие же теплые задницы. Ему и так объясняют, и эдак, а он слышать не хочет.
– И что с ним дальше было?
– А я не знаю. Ушел в армию и пропал с горизонта. Больше я его никогда не видел.
– Поучительная история, – усмехнулся Родионов.
– Чужие ошибки никого не учат. Надо просто уметь слышать, что тебе умные люди говорят... Вы ведь знали, что в гробах будут фашисты?
– Знал.
– Я одного понять не могу: зачем? Коряков вас принял, обласкал, ввел в свою команду. Через пару месяцев стали бы начальником отдела, через год – замглавы... Зачем? Вы же опытный человек, прекрасно понимаете, что систему не победить и не изменить. Сейчас все поутихнет, на смену Корякову придет какой-нибудь Хряков, и территорию все равно застроят.
– Погода сегодня хорошая... – Родионов сощурился от ярких солнечных лучей, бивших прямо в глаза.
– Что?
– Я говорю, погода отличная. Наконец-то весной запахло.
– Вы какой-то блаженный, ей-Богу.
– Мне Головач рассказывал, что в поиске разные вещи происходят. Бывает, в одной воронке все так перемешано, что не разобрать, где чьи кости. Тогда по умолчанию принято считать, что останки – наши. Лучше похоронить немца на нашем кладбище, чем нашего солдата – на немецком. Так принято среди поисковиков.
– Какие, нахрен, кости? Вы и себе, и мне карьеру сломали.
Родионов остановился, внимательно посмотрел на помощника военкома.
– У нас под ногами лежат солдаты. И если им суждено прорасти камнем, то пусть это будет школа или детский сад. Тогда они не зря удобрили эту землю.
– Да вы романтик, Кирилл Сергеевич. Бойцы погибли много лет назад, им уже все равно, чем они прорастут.
– Мне не все равно.
Благословен Бог Наш, ныне и присно и во веки веков, аминь!.. Молим Тя, Преблагий Господи, помяни во Царствии Твоем православных воинов, на брани убиенных, и приими их в небесный чертог Твой, яко мучеников изъязвленных, обагренных своею кровию, яко пострадавших за Святую Церковь Твою и за Отечество, еже благословил еси, яко достояние Твое...
Напряженно замерла в стороне рота почетного караула.
По окончании литии к микрофону пригласили главу.
– Дорогие друзья! Сегодня мы хороним советских солдат, отдавших жизнь за свободу и независимость нашей Родины, за нас с вами. В преддверие Дня Победы над фашистскими захватчиками...
Родионов обернулся. По аллее, ведущей к воинскому захоронению, торопливо шагал командир поисковиков. Обойдя собравшихся с краю, аккуратно протиснулся сквозь толпу и встал рядом с чиновником, успел произнести:
– Пробки жуткие, Кирилл Сергеевич...
Окинул коротким взглядом пространство перед памятником... и начал меняться в лице. Так и замер с открытым ртом, окаменев скулами, лбом, подбородком.
– А почему четыре гроба?
– Все нормально, Леша, так надо, – ответил Родионов, не оборачиваясь.
Головач приблизился вплотную к чиновнику и зашептал в самое ухо:
– Нет, не нормально. Мы нашли одного солдата РККА, одного! Откуда четыре гроба? Вы что...
Командир не решился произнести вслух свою догадку, настолько она его оглушила.
– Отойдем, – сказал Родионов.
И он спокойно, обстоятельно рассказывал поисковику, что Народный совет Германии отказался принимать останки, потому что при них не обнаружено смертных медальонов, а значит, невозможно установить личность солдат вермахта, а значит, люди, которые занимаются этим в России, не получат со стороны Германии никакого вознаграждения. Он рассказывал, что в морге, куда поступили останки, не интересовались, кто немец, а кто русский, а службе по вопросам похоронного дела вообще все равно: они получили заявку на четыре гроба, вот и подготовили ровно четыре гроба, и выкопали могилу достаточной для этого ширины. Да, это ошибка, но они случаются в нашей работе, а собравшимся здесь людям не надо знать всей правды, иначе выйдет скандал. Родионов рассказывал убедительно, он умел это делать, но сам не верил ни единому произнесенному слову.
– Так действительно будет лучше для всех, – Родионов по-отечески положил руку на плечо командира.
– Да пошел ты! – Головач дернул плечом.
Круто развернулся и зашагал прочь. Лишь раз обернулся, чтобы произнести:
– Забудь мой номер.
Оркестр заиграл траурный марш, гробы поплыли к могиле. Почетный караул взял оружие на изготовку. Залп! Еще один! Родионов вздрагивал от выстрелов.
Командир удалялся походкой взбешенного человека, а чиновник не мог ему объяснить, почему все происходит именно так, а не иначе, да и себе не смог бы этого объяснить. И не виноват застройщик, который всего лишь хочет возвести жилой квартал и заработать денег. И не виноват глава, которого посадили в кресло под конкретную задачу. И не виновата девочка-журналистка, сбивчиво объяснявшая, что ее статью полностью переписали и велели молчать, это не ее слова. И он, Родионов, тоже не виноват, что у него есть жена и дочь, их надо кормить, раз в год вывозить на море, платить ипотеку за квартиру. Никто не виноват. И все виноваты... И уж точно Родионов не смог бы объяснить, почему три старых листочка одного письма, написанного много лет назад и случайно попавшего ему в руки, заставят его плюнуть на все и принять единственно верное решение. Может быть, самое важное за всю его жизнь, из тех решений, за которые апостол Петр пропускает в рай.
Вернувшись к захоронению, чиновник дождался своей очереди и бросил комок земли на крышку гроба.
Из неотправленного письма
Екатерины Синельниковой, сержанта,
санинструктора 891-го стрелкового полка 189-й стрелковой дивизии
Здравствуйте, глубокоуважаемая Мария Акимовна!
Пишет вам Катерина Синельникова, боевая подруга вашего сына Семена. Должна сообщить вам тяжелую новость, сын ваш, капитан Семенов Семен Иванович, пал смертью храбрых 16 декабря прошлого года, я была рядом с ним почти до самого конца и обещала ему написать вам письмо в случае чего. Вот и настал этот случай.
Сначала хотела написать вам из госпиталя (меня ранило в том бою, из которого не вернулся мой товарищ и ваш сын Семен), но врачи запретили, организму был нужен полный покой. Пишу вот сейчас, когда наши войска гонят фашистскую нечисть с ленинградской земли.
Перед тем, как обо всем вам поведать, я бы хотела сказать о самом Семене: это был верный друг, преданный товарищ, настоящий коммунист. Его любили и уважали все: от простых бойцов до командиров. Он умел увлечь людей, зажечь в их сердцах огонь, говорил всегда горячо и страстно, с огромной верой в каждое слово. Не знаю, писал он вам или нет, но его даже наградили медалью «За боевые заслуги», хотя агитаторов политотдела вообще редко награждают. Но уж такой он был, за любое дело брался смело и всегда доводил до конца.
Он и в тот день не должен был идти в атаку, но сам упросил командира полка, просто не мог стоять в стороне. Надо сказать, что офицеров не хватало, за три дня до этого наш полк безуспешно атаковал противника, даже занял траншеи на сутки, но сил их удержать не хватило. Очень многие погибли в том бою или были тяжело ранены.
В 09:28 началась мощная артиллеристская подготовка, и ровно в 09:30 командир 1-го батальона капитан Самохвалов отдал приказ к началу атаки. Только внезапной атаки не получилось. За две минуты до нашего артналета противник начал контрподготовку. Это значит, что немцы знали о нашем наступлении.
Атака практически сразу захлебнулась, бойцы залегли. Уже через несколько минут начался сильный минометный обстрел, немцы не жалели мин, а укрыться в ровном поле было негде. На острие атаки стояла рота штрафников, их командир старший лейтенант Леонтьев был тяжело ранен, а командир соседней роты автоматчиков старший лейтенант Алексеев был убит. Тогда капитан Самохвалов приказал Семену взять командование ротами на себя.
Ваш сын личным примером поднял бойцов в атаку, одним рывком роты преодолели 100–150 метров, отделявшие их от переднего края опорного пункта «Аппендицит». На моих глазах один солдат голыми руками задушил фашистского пулеметчика, но и сам погиб при этом. Бойцы ворвались в траншеи и захватили их практически без боя – немцы отошли на запасные позиции.
Начиная с 12 часов дня противник беспрерывно контратаковал, но все атаки удалось отбить при грамотном управлении боем со стороны капитана Семенова.
К вечеру силы наши иссякли, а подкрепление прислать не было возможности: немцы простреливали из пулеметов и минометов все подходы к опорному узлу сопротивления. Как только начало темнеть, Семен отправил меня вместе с ранеными бойцами в тыл, во время этого перехода я сама получила ранение от осколка мины. А сам он с десятью бойцами остался удерживать позиции. В этот момент немцы открыли шквальный огонь тяжелой артиллерией по всему фронту, а как только обстрел стих – молниеносной контратакой ворвались на захваченные нами позиции. Получается, Семен спас мне жизнь своим приказом: если бы я осталась, то непременно бы лежала сейчас убитой.
Сама я не видела, как он погиб, но двоим бойцам из штрафной роты удалось отступить к железной дороге, к позициям полка. Один из них и рассказал, что капитан Семенов был тяжело ранен после артобстрела, но сражался до последнего. Он умер с оружием в руках, сраженный автоматной очередью.
Перед тем, как отправить меня в тыл, он крепко сжал мою руку и попросил: «Только живи, Катюша! Если что случится – напиши моим родителям все как есть».
После возвращения из госпиталя я хотела забрать фотокарточки Семена, чтобы переслать их вам, но все его личные вещи уже были сданы по описи в штаб...
Перечитала письмо и поняла, что не смогу его отправить, военная цензура не пропустит. Поэтому не буду писать номер полевой почты, а когда кончится война – найду вас и передам все лично в руки. Ваш ленинградский адрес я взяла в штабе, в личной карточке Семена он есть.
Хотела промолчать, но, наверное, не получится. Семен просил... Рассказать все как есть... Не могу спокойно писать, слезы наворачиваются. Конечно, мы были не только друзья с вашим сыном. Я полюбила его, а он полюбил меня. В госпитале врач мне сказал, что у меня будет ребенок.
А это значит, что Семен жив, он живет во мне.
С уважением, Катерина Синельникова.
– Алиса? Здравствуйте, у меня есть для вас материал.
Статья, вышедшая на следующий день после церемонии захоронения, вызвала эффект разорвавшейся бомбы. Городские власти попытались дать опровержение, но в распоряжении журналистов неизвестным образом оказались копии протоколов раскопа и эксгумации, фотографии останков, скриншоты переписки с Народным советом Германии. Новость дошла до федеральных телеканалов, и даже пресс-секретарь президента был вынужден дать краткий комментарий. Усугубило ситуацию то, что все произошло практически ко Дню Победы.
Из Москвы, из министерства обороны и администрации президента была направлена комиссия, чтобы на месте во всем разобраться. Коряков не усидел в своем кресле, его сняли через два дня. Да и никто бы не усидел в таких обстоятельствах. Земляные работы в районе опорного пункта «Аппендицит» были приостановлены до выяснения.
Комиссию ждали 12 мая. Днем ранее Родионов вместе с помощником военкома выехал на место, чтобы еще раз лично все проверить. Все так же ярко светило солнце, апрельская грязь успела подсохнуть за эти дни.
– Когда я служил в таможне, пришел к нам в отдел один паренек, Вадим Недвецкий, – не спеша начал Гнатюк. – Пацан как пацан, звезд с неба не хватал, знал свое место, понимал политику партии. Пришел по блату, но не шибко железному, так, знакомый хороших знакомых. Казалось бы, чего еще? Служи – не хочу. А тут из главка начались кадровые проверки: шерстили всех, кто в армии не отслужил. У него была отсрочка по учебе, и на ее излете он к нам и устроился. Шеф ему говорит: давай, Вадим, вот тебе месяц сроку, а вот тебе телефон хорошего человека. Позвонишь, скажешь, что от меня, заплатишь, сколько попросит, и будет тебе счастье и военный билет. А Вадим уперся и ни в какую. Нет, говорит, стыдно мне билет покупать, пойду служить. Дело, конечно, правильное, армия еще никому не вредила, только теплое место не будет ждать, пока принципиальный мальчик долг Родине отдает. Теплые места не могут долго оставаться в холоде, их должны греть такие же теплые задницы. Ему и так объясняют, и эдак, а он слышать не хочет.
– И что с ним дальше было?
– А я не знаю. Ушел в армию и пропал с горизонта. Больше я его никогда не видел.
– Поучительная история, – усмехнулся Родионов.
– Чужие ошибки никого не учат. Надо просто уметь слышать, что тебе умные люди говорят... Вы ведь знали, что в гробах будут фашисты?
– Знал.
– Я одного понять не могу: зачем? Коряков вас принял, обласкал, ввел в свою команду. Через пару месяцев стали бы начальником отдела, через год – замглавы... Зачем? Вы же опытный человек, прекрасно понимаете, что систему не победить и не изменить. Сейчас все поутихнет, на смену Корякову придет какой-нибудь Хряков, и территорию все равно застроят.
– Погода сегодня хорошая... – Родионов сощурился от ярких солнечных лучей, бивших прямо в глаза.
– Что?
– Я говорю, погода отличная. Наконец-то весной запахло.
– Вы какой-то блаженный, ей-Богу.
– Мне Головач рассказывал, что в поиске разные вещи происходят. Бывает, в одной воронке все так перемешано, что не разобрать, где чьи кости. Тогда по умолчанию принято считать, что останки – наши. Лучше похоронить немца на нашем кладбище, чем нашего солдата – на немецком. Так принято среди поисковиков.
– Какие, нахрен, кости? Вы и себе, и мне карьеру сломали.
Родионов остановился, внимательно посмотрел на помощника военкома.
– У нас под ногами лежат солдаты. И если им суждено прорасти камнем, то пусть это будет школа или детский сад. Тогда они не зря удобрили эту землю.
– Да вы романтик, Кирилл Сергеевич. Бойцы погибли много лет назад, им уже все равно, чем они прорастут.
– Мне не все равно.
Назад |