9. Обратная дорога
На следующий день отец и сын до трех были дома. Разбитый Почивалов стаканами хлебал чай. Ближе к обеду побрился. Смотреть на страдальческие глаза в зеркале было противно. В три позвонила Людмила, пригласила к себе. Васька хмурился, недовольно хмыкал, но переоделся молча, и отец с сыном отправились.
Люда, хотя и провела полдня в поликлинике, успела запечь в духовке цыпленка с картофелем. Салаты доделывали вместе. Андрей Васильевич привычно шинковал огурцы. Хозяйка очищала вареные яйца, терла на терке морковь и поминутно мыла руки душистым мылом. Руки пахли цветами. Почивалов открыл банку мидий с морской капустой.
Васька повертелся на кухне, понял, что он здесь лишний, и отправился в комнату смотреть телевизор.
Стол опять же накрыли в комнате.
Люда показала множество снимков. За ее плечиками проигрывающим фоном выглядывал Питер и Париж. В купальнике она возлежала возле радоновых источников. От них поднимался пар.
– Что ж, – сказала первая супруга, – думала, больше не увидимся. А вот и увиделись. Может, и не в последний раз.
– Ты бы поискала себе кого-нибудь, – осторожно заметил Андрей Васильевич. – Возраст еще позволяет.
– Эх, Почивалов! – ответила первая супруга.
Потом и сами фотографировались. Причем сыночек взбрыкнул – как всегда, по-глупому и, как всегда, обидно для матери.
Перед уходом Андрей Васильевич помог ей вымыть посуду.
– Вы оба похожи, – грустно сказала первая жена. – Что сын, что папа. Зачем ты приезжал? Толку от тебя...
Часы показывали четверть десятого.
На обратном пути купили в киоске полторашку арсеньевского живого кваса. Он был в непривычной белой пластиковой бутылке.
Над железной дверью сынка ярко сияла лампочка.
– Откуда она взялась? – тупо спросил Васька.
– Так бывает. Чего-нибудь не было, не было, а потом р-раз – и оно есть!
– Ты уже афоризмами заговорил. Тебе следовало поступать на философский факультет.
– Нет, я бы не потянул. Я и так в университете на тройки учился.
Андрей Васильевич вымылся в душе и напился кваса. Васька спал, негромко похрапывая. Почивалов подошел к окну и отдернул штору. За окном была ночь. Редкие автомобили на шоссе торопились добраться до своих гаражей. Окна в жилых домах на противоположной сопке сияли огоньками. Угомонились все: люди семейные и одинокие, счастливые и несчастные. И даже разное начальство крупной и средней руки, справив дневные труды на благо города, позевывая и почесываясь, отходило ко сну. В горшке на подоконнике, растопырив узкие, как ножи, листья, зверел в комнатных условиях циперус.
Утро наступило хмурое. Бледненький свет с трудом пробивался сквозь плотные облака. В эти сумеречные часы, пока Почиваловы спали, а циперус с отвращением увлажнял воздух, время пребывания гостя во Владивостоке стремительно приближалось к концу.
Но вот затрещал будильник. Дальше – умывание, завтрак. И начались сборы в дорогу.
– С каким настроением Владивосток покидаешь? – спросил Васька, когда вещи были уложены в сумку.
– Поездка получилась замечательной.
– И только?
Андрей Васильевич подумал и добавил:
– Посмотрел много нового. Ты и мать встретили радушно, за что вам большое спасибо. Что у тебя никаких перемен – огорчает. Оставлять вас жалко, но уже и домой тянет. Дай бог мне удачного пути до самого порога. Все.
Васька проводил гостя до электрички. Молчали, посматривали на часы. Говорить уже было не о чем.
– Если появится желание, приезжай ко мне летом, – выдавил Почивалов-старший, когда не-уклюже обнялись перед разлукой.
– Мать опять про работу. Как, говорит, жить будешь? А разве это важно? – Васька натянуто улыбался.
– Знаешь, ты все-таки, это... – отец замялся, пытаясь подобрать слова, – и не подобрал.
– Да ладно тебе. Проживу, не маленький.
В вагоне оказалось всего четверо пассажиров. Андрей Васильевич припал к окну. Состав зашевелился, начиная движение. Что-то произошло за эти две недели. Он приехал в почти неизвестный Владивосток, а покидал давно знакомый город. Улетали назад улицы и кварталы. На дорогах копошились машины. Его Владик прощался с ним буднично и обыкновенно, будто не сомневался в следующей встрече. Лишь печальный стук колес напоминал: электричка летит в аэропорт.
Через час он уже выходил из вагона. Осталось спуститься по эскалатору и ждать начала регистрации.
Почивалов потягивал капучино за сто шестьдесят рублей и заглядывал в чашку. Удивляла цена, а кофе был обыкновенный.
За соседним столиком расположилась небольшая компания. Два среднего возраста пассажира своеобразно ухлестывали за молодой особой.
– Марина, а Максим Сергеич хочет угостить вас конфеткой.
– Только учтите: Денис Александрович ее уже надкусил.
– А у Максима Сергеича осталась еще целая коробка.
В зале терпеливо ждали своих рейсов люди с баулами, сумками и чемоданами.
Обратный путь сулил много неудобств. Самолет прибудет в Новосибирск поздно вечером (а с учетом возможных задержек и вовсе после двенадцати), там надо добраться до вокзала, дождаться поезда... Колготиться предстояло всю ночь.
Однако вышло как по маслу. Посадку совершили минута в минуту. От аэропорта до вокзала – на такси (800 рублей). Причем водитель уговаривал доставить прямо к дому – всего за пять тысяч, дешево. На вокзале Андрей Васильевич купил билет (670 рублей) и через семь минут был в поезде.
Место ему досталось неудобное, боковое, на второй полке, но это не смутило. Еще через пять минут вагон дернулся, состав двинулся в нужном направлении, и вскоре скрылись позади тысячи огней ночного Новосибирска.
Быстро разложив постель, Почивалов забрался на свою полку. Время было позднее, но спать не давали. В вагоне обживалась стайка школьников лет десяти – двенадцати. Ехали в Красноярск, с туристическими намерениями. Их опекали двое сопровождающих.
Ребятишки хоть и разговаривали шепотом, но шума было на весь вагон. Они сразу же сгрудились у титана и понесли на вытянутых руках залитое кипятком содержимое коробочек «доширака». Наконец угомонились и они.
В соседнем купе разговаривали.
– Капусту и морковь крупно порезать. А каждый зубчик чеснока поделить на половинки, – тихо объяснял певучий женский голос.
– А чеснока много? – уточнял мужской.
– Ни боже мой – две головки хватит. И обязательно держать под гнетом...
В купе по другую сторону выпивали двое. Первый, квадратный, как шкаф, с такой искривленной красной рожей, что Андрей Васильевич сразу вспомнил картины художницы-армянки, говорил решительно:
– Борщ она готовить могла, врать не буду. Мяса в него не жалела, этим и подловила. Ну, значит, встречаемся, я с цветочками, она с борщом. Все как полагается. Ем, похваливаю. На второй свиданке говорю, что неплохо бы совсем уж сблизить наши отношения. Для радости, а также для взаимного удовольствия. И тут-то она мне выдает, что, мол, с взаимным удовольствием может выйти заминка. Что ей, конечно, уже не двадцать лет (как будто я и сам не заметил), что мигрени у нее бывают и аппетит совсем плохой: скушает булочку – и сыта. И что ей секса один раз в неделю за глаза хватит. Нет, ты понял – один раз! Я прямо вскинулся: что такое один раз? Это как-то не по-человечески, все равно что от занозы – зуд и жжение, и ничего больше. «Накинь, – говорю, – хотя бы до семи!» А она ни в какую. Полтора часа торговались. Я до пяти сбросил, а она только до двух подняла. И тогда я понял: между нами пропасть. Непреодолимая. Доел тарелку борща, добавки еще похлебал и сказал ей: счастливо оставаться, я на такое рискованное дело не согласен! Она сразу: а чего ты? Что тебя не устраивает? Известно что: секса нет, и на здоровье жалуешься. Помнишь, говорю, как объяснял Владимир Ильич про гнилую стену? Чем-нибудь ткни в тебя – ты и развалишься.
– Что верно, то верно, – согласно подхватил второй. – Бабы – они как шурупы. Одних по часовой стрелке надо закручивать, других – против...
– Ой, да не вечер, да не ве-ечер, мне малым-мало спало-ось... – загудел первый.
– Хорошо жить в южной Европе, в маленькой стране, где север от юга отделяют два часа на машине.
– Что ж хорошего? – прервал песню первый. – Здесь я куда захотел, туда и пошел. А там только и следи, чтобы за границу не вывалиться.
– Нет, ты не понимаешь. Почему у нас столько бардака? Пределов нет! А нет пределов – и порядка никогда не будет.
– Ерунда это все.
– Не скажи. Я был в Италии. Страна такая, что не разбежишься. Как хочешь, так и крутись. За нынешних итальяшек все уже построили две тыщи лет назад. Чего им сейчас не жить?
– Наливай еще.
– Петь, а Петь, ответь мне – только честно.
– Да.
– Нет, ты только честно ответь.
– Ну.
– Ты пьешь от избытка того, что имеешь, или от недостатка того, что хотел бы иметь?
– Хм. Честно?
– Да, только честно.
– Совсем честно?
– Совсем.
– Тогда так: а пошел бы ты со своими рассуждениями. Пью и пью...
Под равномерное покачивание Андрей Васильевич задремал. Снилось ему что-то несвязное и беспокойное. Исправно стуча колесами, поезд между тем пересек границу Кемеровской области.
За сорок минут до родного Асинска Почивалов пробудился.
Из купе выпивавших раздавался храп. Зато в другом спать и не думали.
– Она мне говорит: он всегда так шикарно одет, у него такие красивые галстуки! – выводил тот же певучий голос.
– Ага.
– А я ей говорю: это все пустое, пыль в глаза. Ты посмотри на его носовые платки – они самые дешевые, неподрубленные. Она с обидой: и что? Если у человека шикарные галстуки, может ведь он хотя бы на платках экономить! Я ей на это: вряд ли, говорю, он их покупает. Такие раздают на похоронах, в память об усопшем. Разумеется, я оказалась права! А она теперь замужем за порядочным человеком.
– Да, чего только не бывает, – зевая, отвечал собеседник.
Тело Почивалова затекло на жесткой полке. Покряхтывая, он сполз в проход и с полотенцем проследовал в туалет. В освещенном тамбуре толстая неопрятная девушка в густо рассыпанных по лицу веснушках уткнулась в книгу. «Те и йети», – прочел Андрей Васильевич на обложке.
Отражение в зеркале над краном Андрею Васильевичу не понравилось. Он поморщился и еще раз взглянул. Серая кожа, тяжелые набрякшие веки, отчетливая щетина на щеках и подбородке. «Да, не мальчик уже...» Он долго растирал лицо холодной водой. Взбодрившись таким образом, обратно ложиться не стал, пристроился на краешке лавки и замер, мысленно подгоняя минуты.
За окном до самых звезд стояла ночь. Снизу ее подпирали черные верхушки проносившихся деревьев. Где-то в лесу зябли волки и спали в берлогах медведи. Внезапно перед глазами встала вся его поездка. И как с Васькой ходили с ведрами за водой, и как рыбу со льда неудачно ловили, и застолье у Шубиных. Особенно ярко он видел застолье. Казалось, что в той обстановке, в той дружеской атмосфере было что-то незыблемое, прочное – такое, что рассчитано на долгий срок. Не мог он знать, что в следующем году, в начале мая, ему позвонит Вадимушка и скажет, что умер Артем. А еще через четыре месяца уже Леночка сообщит ему печальную новость, что не стало Вадимушки.
В половине пятого утра Почивалов с нижней ступеньки вагона спрыгнул на асинскую землю. Было чертовски холодно. Ледяной ветер носился над рельсами, поднимал снежную пыль и кувыркался в ней. Прожекторы освещали пустой перрон. Около привокзальных берез лежали чистые сугробы. Андрей Васильевич втянул голову в плечи и мелкими шажками поспешил к стоянке такси, пройдя вокзал насквозь и оказавшись на улице с другой стороны.
Машины – пять или шесть – застыли в ряд; лобовые стекла были припорошены снегом. Водители дремали, откинувшись на сиденьях. Почивалов подошел к крайней. В ней завозился, разлепив глаза, губастый паренек. И вскоре такси уже мчало его мимо оптовой базы, мимо мясокомбината, мимо строящегося нового, Восточного района. Мелькали безлюдные улицы. Фонари, отгоняющие темноту, работали сами на себя... Город был весь в белом, машину заносило на поворотах. Водитель, шлепая губами, объяснил, что вчера повалил снег, поднялась метель, а сегодня мороз ударил.
– Трасса что каток. Ручаюсь: битой техники будет много!
Проскочив мимо городской больницы и пед-училища, свернули на родную Кирпичную. Всякая дорога кончается у крыльца дома, в котором топится печка и в котором тебя кто-нибудь ждет. Кончилась и эта дорога.
Расплатившись с водителем, путешественник зашагал к калитке. Постучал в окно. Услышал, как всполошилась жена. Зажегся свет.
И вот он дома.
– Никто меня не искал? – спросил первым делом.
– Нет, все тихо.
– А как вообще?
– Валька с Семеном разругалась.
– Что, опять?
– Ну да. И когда только пить бросит?
Кошка замяукала, принялась тереться о ноги, заглядывать в глаза. Андрея Васильевича на миг кольнуло подозрение, что кошка обрадовалась его возвращению больше. А может, просто супруга не выспалась?
Через пятнадцать минут Почивалов уплетал подогретые в микроволновке котлеты с картошкой. По случаю возвращения и графинчик на столе появился. Жена сидела напротив.
– Как съездил-то? – спросила Люда.
И нынешняя, и две предыдущие жены были Людмилами.
– Нормально съездил, – сказал Андрей Васильевич. – И съездил нормально, и вернулся нормально. И там хорошо живут.
2015
На следующий день отец и сын до трех были дома. Разбитый Почивалов стаканами хлебал чай. Ближе к обеду побрился. Смотреть на страдальческие глаза в зеркале было противно. В три позвонила Людмила, пригласила к себе. Васька хмурился, недовольно хмыкал, но переоделся молча, и отец с сыном отправились.
Люда, хотя и провела полдня в поликлинике, успела запечь в духовке цыпленка с картофелем. Салаты доделывали вместе. Андрей Васильевич привычно шинковал огурцы. Хозяйка очищала вареные яйца, терла на терке морковь и поминутно мыла руки душистым мылом. Руки пахли цветами. Почивалов открыл банку мидий с морской капустой.
Васька повертелся на кухне, понял, что он здесь лишний, и отправился в комнату смотреть телевизор.
Стол опять же накрыли в комнате.
Люда показала множество снимков. За ее плечиками проигрывающим фоном выглядывал Питер и Париж. В купальнике она возлежала возле радоновых источников. От них поднимался пар.
– Что ж, – сказала первая супруга, – думала, больше не увидимся. А вот и увиделись. Может, и не в последний раз.
– Ты бы поискала себе кого-нибудь, – осторожно заметил Андрей Васильевич. – Возраст еще позволяет.
– Эх, Почивалов! – ответила первая супруга.
Потом и сами фотографировались. Причем сыночек взбрыкнул – как всегда, по-глупому и, как всегда, обидно для матери.
Перед уходом Андрей Васильевич помог ей вымыть посуду.
– Вы оба похожи, – грустно сказала первая жена. – Что сын, что папа. Зачем ты приезжал? Толку от тебя...
Часы показывали четверть десятого.
На обратном пути купили в киоске полторашку арсеньевского живого кваса. Он был в непривычной белой пластиковой бутылке.
Над железной дверью сынка ярко сияла лампочка.
– Откуда она взялась? – тупо спросил Васька.
– Так бывает. Чего-нибудь не было, не было, а потом р-раз – и оно есть!
– Ты уже афоризмами заговорил. Тебе следовало поступать на философский факультет.
– Нет, я бы не потянул. Я и так в университете на тройки учился.
Андрей Васильевич вымылся в душе и напился кваса. Васька спал, негромко похрапывая. Почивалов подошел к окну и отдернул штору. За окном была ночь. Редкие автомобили на шоссе торопились добраться до своих гаражей. Окна в жилых домах на противоположной сопке сияли огоньками. Угомонились все: люди семейные и одинокие, счастливые и несчастные. И даже разное начальство крупной и средней руки, справив дневные труды на благо города, позевывая и почесываясь, отходило ко сну. В горшке на подоконнике, растопырив узкие, как ножи, листья, зверел в комнатных условиях циперус.
Утро наступило хмурое. Бледненький свет с трудом пробивался сквозь плотные облака. В эти сумеречные часы, пока Почиваловы спали, а циперус с отвращением увлажнял воздух, время пребывания гостя во Владивостоке стремительно приближалось к концу.
Но вот затрещал будильник. Дальше – умывание, завтрак. И начались сборы в дорогу.
– С каким настроением Владивосток покидаешь? – спросил Васька, когда вещи были уложены в сумку.
– Поездка получилась замечательной.
– И только?
Андрей Васильевич подумал и добавил:
– Посмотрел много нового. Ты и мать встретили радушно, за что вам большое спасибо. Что у тебя никаких перемен – огорчает. Оставлять вас жалко, но уже и домой тянет. Дай бог мне удачного пути до самого порога. Все.
Васька проводил гостя до электрички. Молчали, посматривали на часы. Говорить уже было не о чем.
– Если появится желание, приезжай ко мне летом, – выдавил Почивалов-старший, когда не-уклюже обнялись перед разлукой.
– Мать опять про работу. Как, говорит, жить будешь? А разве это важно? – Васька натянуто улыбался.
– Знаешь, ты все-таки, это... – отец замялся, пытаясь подобрать слова, – и не подобрал.
– Да ладно тебе. Проживу, не маленький.
В вагоне оказалось всего четверо пассажиров. Андрей Васильевич припал к окну. Состав зашевелился, начиная движение. Что-то произошло за эти две недели. Он приехал в почти неизвестный Владивосток, а покидал давно знакомый город. Улетали назад улицы и кварталы. На дорогах копошились машины. Его Владик прощался с ним буднично и обыкновенно, будто не сомневался в следующей встрече. Лишь печальный стук колес напоминал: электричка летит в аэропорт.
Через час он уже выходил из вагона. Осталось спуститься по эскалатору и ждать начала регистрации.
Почивалов потягивал капучино за сто шестьдесят рублей и заглядывал в чашку. Удивляла цена, а кофе был обыкновенный.
За соседним столиком расположилась небольшая компания. Два среднего возраста пассажира своеобразно ухлестывали за молодой особой.
– Марина, а Максим Сергеич хочет угостить вас конфеткой.
– Только учтите: Денис Александрович ее уже надкусил.
– А у Максима Сергеича осталась еще целая коробка.
В зале терпеливо ждали своих рейсов люди с баулами, сумками и чемоданами.
Обратный путь сулил много неудобств. Самолет прибудет в Новосибирск поздно вечером (а с учетом возможных задержек и вовсе после двенадцати), там надо добраться до вокзала, дождаться поезда... Колготиться предстояло всю ночь.
Однако вышло как по маслу. Посадку совершили минута в минуту. От аэропорта до вокзала – на такси (800 рублей). Причем водитель уговаривал доставить прямо к дому – всего за пять тысяч, дешево. На вокзале Андрей Васильевич купил билет (670 рублей) и через семь минут был в поезде.
Место ему досталось неудобное, боковое, на второй полке, но это не смутило. Еще через пять минут вагон дернулся, состав двинулся в нужном направлении, и вскоре скрылись позади тысячи огней ночного Новосибирска.
Быстро разложив постель, Почивалов забрался на свою полку. Время было позднее, но спать не давали. В вагоне обживалась стайка школьников лет десяти – двенадцати. Ехали в Красноярск, с туристическими намерениями. Их опекали двое сопровождающих.
Ребятишки хоть и разговаривали шепотом, но шума было на весь вагон. Они сразу же сгрудились у титана и понесли на вытянутых руках залитое кипятком содержимое коробочек «доширака». Наконец угомонились и они.
В соседнем купе разговаривали.
– Капусту и морковь крупно порезать. А каждый зубчик чеснока поделить на половинки, – тихо объяснял певучий женский голос.
– А чеснока много? – уточнял мужской.
– Ни боже мой – две головки хватит. И обязательно держать под гнетом...
В купе по другую сторону выпивали двое. Первый, квадратный, как шкаф, с такой искривленной красной рожей, что Андрей Васильевич сразу вспомнил картины художницы-армянки, говорил решительно:
– Борщ она готовить могла, врать не буду. Мяса в него не жалела, этим и подловила. Ну, значит, встречаемся, я с цветочками, она с борщом. Все как полагается. Ем, похваливаю. На второй свиданке говорю, что неплохо бы совсем уж сблизить наши отношения. Для радости, а также для взаимного удовольствия. И тут-то она мне выдает, что, мол, с взаимным удовольствием может выйти заминка. Что ей, конечно, уже не двадцать лет (как будто я и сам не заметил), что мигрени у нее бывают и аппетит совсем плохой: скушает булочку – и сыта. И что ей секса один раз в неделю за глаза хватит. Нет, ты понял – один раз! Я прямо вскинулся: что такое один раз? Это как-то не по-человечески, все равно что от занозы – зуд и жжение, и ничего больше. «Накинь, – говорю, – хотя бы до семи!» А она ни в какую. Полтора часа торговались. Я до пяти сбросил, а она только до двух подняла. И тогда я понял: между нами пропасть. Непреодолимая. Доел тарелку борща, добавки еще похлебал и сказал ей: счастливо оставаться, я на такое рискованное дело не согласен! Она сразу: а чего ты? Что тебя не устраивает? Известно что: секса нет, и на здоровье жалуешься. Помнишь, говорю, как объяснял Владимир Ильич про гнилую стену? Чем-нибудь ткни в тебя – ты и развалишься.
– Что верно, то верно, – согласно подхватил второй. – Бабы – они как шурупы. Одних по часовой стрелке надо закручивать, других – против...
– Ой, да не вечер, да не ве-ечер, мне малым-мало спало-ось... – загудел первый.
– Хорошо жить в южной Европе, в маленькой стране, где север от юга отделяют два часа на машине.
– Что ж хорошего? – прервал песню первый. – Здесь я куда захотел, туда и пошел. А там только и следи, чтобы за границу не вывалиться.
– Нет, ты не понимаешь. Почему у нас столько бардака? Пределов нет! А нет пределов – и порядка никогда не будет.
– Ерунда это все.
– Не скажи. Я был в Италии. Страна такая, что не разбежишься. Как хочешь, так и крутись. За нынешних итальяшек все уже построили две тыщи лет назад. Чего им сейчас не жить?
– Наливай еще.
– Петь, а Петь, ответь мне – только честно.
– Да.
– Нет, ты только честно ответь.
– Ну.
– Ты пьешь от избытка того, что имеешь, или от недостатка того, что хотел бы иметь?
– Хм. Честно?
– Да, только честно.
– Совсем честно?
– Совсем.
– Тогда так: а пошел бы ты со своими рассуждениями. Пью и пью...
Под равномерное покачивание Андрей Васильевич задремал. Снилось ему что-то несвязное и беспокойное. Исправно стуча колесами, поезд между тем пересек границу Кемеровской области.
За сорок минут до родного Асинска Почивалов пробудился.
Из купе выпивавших раздавался храп. Зато в другом спать и не думали.
– Она мне говорит: он всегда так шикарно одет, у него такие красивые галстуки! – выводил тот же певучий голос.
– Ага.
– А я ей говорю: это все пустое, пыль в глаза. Ты посмотри на его носовые платки – они самые дешевые, неподрубленные. Она с обидой: и что? Если у человека шикарные галстуки, может ведь он хотя бы на платках экономить! Я ей на это: вряд ли, говорю, он их покупает. Такие раздают на похоронах, в память об усопшем. Разумеется, я оказалась права! А она теперь замужем за порядочным человеком.
– Да, чего только не бывает, – зевая, отвечал собеседник.
Тело Почивалова затекло на жесткой полке. Покряхтывая, он сполз в проход и с полотенцем проследовал в туалет. В освещенном тамбуре толстая неопрятная девушка в густо рассыпанных по лицу веснушках уткнулась в книгу. «Те и йети», – прочел Андрей Васильевич на обложке.
Отражение в зеркале над краном Андрею Васильевичу не понравилось. Он поморщился и еще раз взглянул. Серая кожа, тяжелые набрякшие веки, отчетливая щетина на щеках и подбородке. «Да, не мальчик уже...» Он долго растирал лицо холодной водой. Взбодрившись таким образом, обратно ложиться не стал, пристроился на краешке лавки и замер, мысленно подгоняя минуты.
За окном до самых звезд стояла ночь. Снизу ее подпирали черные верхушки проносившихся деревьев. Где-то в лесу зябли волки и спали в берлогах медведи. Внезапно перед глазами встала вся его поездка. И как с Васькой ходили с ведрами за водой, и как рыбу со льда неудачно ловили, и застолье у Шубиных. Особенно ярко он видел застолье. Казалось, что в той обстановке, в той дружеской атмосфере было что-то незыблемое, прочное – такое, что рассчитано на долгий срок. Не мог он знать, что в следующем году, в начале мая, ему позвонит Вадимушка и скажет, что умер Артем. А еще через четыре месяца уже Леночка сообщит ему печальную новость, что не стало Вадимушки.
В половине пятого утра Почивалов с нижней ступеньки вагона спрыгнул на асинскую землю. Было чертовски холодно. Ледяной ветер носился над рельсами, поднимал снежную пыль и кувыркался в ней. Прожекторы освещали пустой перрон. Около привокзальных берез лежали чистые сугробы. Андрей Васильевич втянул голову в плечи и мелкими шажками поспешил к стоянке такси, пройдя вокзал насквозь и оказавшись на улице с другой стороны.
Машины – пять или шесть – застыли в ряд; лобовые стекла были припорошены снегом. Водители дремали, откинувшись на сиденьях. Почивалов подошел к крайней. В ней завозился, разлепив глаза, губастый паренек. И вскоре такси уже мчало его мимо оптовой базы, мимо мясокомбината, мимо строящегося нового, Восточного района. Мелькали безлюдные улицы. Фонари, отгоняющие темноту, работали сами на себя... Город был весь в белом, машину заносило на поворотах. Водитель, шлепая губами, объяснил, что вчера повалил снег, поднялась метель, а сегодня мороз ударил.
– Трасса что каток. Ручаюсь: битой техники будет много!
Проскочив мимо городской больницы и пед-училища, свернули на родную Кирпичную. Всякая дорога кончается у крыльца дома, в котором топится печка и в котором тебя кто-нибудь ждет. Кончилась и эта дорога.
Расплатившись с водителем, путешественник зашагал к калитке. Постучал в окно. Услышал, как всполошилась жена. Зажегся свет.
И вот он дома.
– Никто меня не искал? – спросил первым делом.
– Нет, все тихо.
– А как вообще?
– Валька с Семеном разругалась.
– Что, опять?
– Ну да. И когда только пить бросит?
Кошка замяукала, принялась тереться о ноги, заглядывать в глаза. Андрея Васильевича на миг кольнуло подозрение, что кошка обрадовалась его возвращению больше. А может, просто супруга не выспалась?
Через пятнадцать минут Почивалов уплетал подогретые в микроволновке котлеты с картошкой. По случаю возвращения и графинчик на столе появился. Жена сидела напротив.
– Как съездил-то? – спросила Люда.
И нынешняя, и две предыдущие жены были Людмилами.
– Нормально съездил, – сказал Андрей Васильевич. – И съездил нормально, и вернулся нормально. И там хорошо живут.
2015
Назад |
