ВЕРСИЯ ДЛЯ СЛАБОВИДЯЩИХ
Огни Кузбасса 2015 г.

Виктор Чурилов. 413-ю повернуть на юг… Повесть ч. 2

«На Москву!»



Фюрер, страдавший помрачением эпилептика, заверил своих спотыкавшихся на каждом шагу, но неудержимо, словно саранча, наползавших на наши города и сёла, вояк, что «начинается последняя решающая битва этого года». На московском направлении ударной силой немцев была группа армий «Центр». Самый «железный» кулак – 2-я танковая армия, которой командовал генерал-полковник Гудериан, по прозвищу «Быстрый Гейнц». В состав армии входили: три танковых и два пехотных корпуса, а также кавалерийская дивизия. Эта броневая армада, действовавшая на правом фланге группы фашистских армий, пёрла, сметая на пути не успевавшего закрепиться противника. Двуногая, узколобая, тёмно-зелёная саранча, устилая зловонными трупами древнюю русскую землю, ползла и ползла на восток. Третьего октября, обойдя боевые порядки нашей 13-й армии Брянского фронта, 4-я танковая дивизия немцев вошла в Орёл.

Этой гудериановской армии фюрером было предоставлено право начать операцию по окружению и захвату Москвы под кодовым наименованием «Тайфун». Именно этой группировке противостоял наш Брянский фронт под командованием генерала Андрея Ивановича Ерёменко.

– Мой фюрер! Фронт русских за один день прорван на сто тридцать километров! – радостно докладывал по телефону Гитлеру Гудериан. – Захват Орла четвёртой танковой был молниеносным. Русские не успели опомниться, как наши танки уже мчались по улицам Орла, где ещё ходили трамваи!...

Но «Быстрый Гейнц» радовался рано. Уже через два дня он испытал «конфузию», о которой записал в дневнике:

«6 октября… южнее Мценска 4-я танковая дивизия была атакована русскими танками, и ей пришлось пережить тяжёлый момент. Впервые проявилось в резкой форме превосходство русских танков Т-34. Дивизия понесла значительные потери. Намеченное быстрое наступление на Тулу пришлось пока отложить».

«Пока…» Потому что в тот же день «на тульском направлении» другой его дивизией, 17-й танковой, был оккупирован Брянск и захвачен мост через Десну. Это донесение, как отмечал Гудериан, командованию 2-й танковой армии «доставило большую радость».

Но победы фашистов на тульском направлении, куда настойчиво двигало броневую армаду их главное командование, были «пирровы». Когда танковые бригады полковника Катукова и подполковника Бондарева, разгромив 4-ю танковую дивизию гудериановской армии, отошли на новые рубежи обороны, командир этой дивизии полковник Эбербах вместе со своим шефом совершил «экскурсию» на поле боя. Картина побоища была ужасной: на поле ещё дымились десятки обгорелых, изуродованных, опрокинутых машин со свастикой на броне, ещё недавно гордо катившихся по улицам Парижа, Варшавы и других поверженных городов Европы. Теперь они сами были повержены и уничтожены. У сопровождавших Гудериана и Эбербаха офицеров был вид испытавших душевное потрясение. Командир остатков ещё вчера мощного войскового соединения был подавлен. Такой позор ему и не снился!

Но командование группы армий «Центр» торопилось нанести удар по Туле, поворачивая 2-ю танковую на юг. Четырнадцатого октября Гудериан со своим штабом въехал в Орёл. Семнадцатого под Брянском пали смертью храбрых последние несдавшиеся бойцы нашей 50-й армии, сражавшиеся в окружении. Девятнадцатого – 43-й армейский корпус немцев, входивший в оперативное подчинение 2-й танковой, занял город Лихвин. До Тулы оставалось всего сто километров по прямой – не более трёх часов хода танка Т-4! Если бы… Если бы всё было так, как было в 1939-м в Западной Европе. О-о-о!.. Там была не война, а сплошной парад непобедимых танковых дивизий Германии!

…Гудериану вспомнился роскошный дворец польских графов Дона-Финкенштейн, который когда-то являлся штаб-квартирой Наполеона Бонапарта. Когда штаб корпуса Гудериана занял дворец, его страдающий тщеславием командир не преминул поселиться в бывшей «наполеоновской» комнате. Здесь, в России, подобная роскошь не подвернулась, пришлось довольствоваться обыкновенным старинным орловским особняком.

А ещё, ворочаясь в постели, генерал с удовольствием вспоминал, как однажды охотился в польском заказнике на оленей. Стоял золотой сентябрь. Дивизии 19-го армейского корпуса исполняли его приказ – подготовить до утра следующего дня переправу через реку. А он с адьютантом и местным охотоведом, облачившись в охотничьи доспехи, всю ночь пропадал в пуще. И вернулся с охоты, завалив матёрого оленя…

Вспомнилось и о том, как за одни сутки, с 16-го на 17-е сентября, всего одним полком была взята Брестская крепость, принадлежавшая тогда Польше. Русские оборонялись в этой же крепости целый месяц…

«…А французский поход с выходом к Ла-Маншу! Наблюдая трусость французов, их нежелание воевать, я приказал объединить дивизии корпуса в одну маршевую колонну, и она, буквально сметая артогнём авангарда мелкие заградотряды противника, вышла на оперативный простор. Солдаты понимали, что наш прорыв - это окончательная победа. Когда я обгонял идущие победным маршем войска, меня приветствовали восторженными криками: «Молодчина! Чудный парень!.. Видел быстроходного Гейнца!». И мы выжимали из моторов все лошадиные силы. До последней капли бензина!».

А день 14-го июня ему запомнился на всю жизнь: в тот день в 9 часов утра немецкие войска вступили в Париж…

Приятные воспоминания о тех победных походах сменились горечью размышлений о неудачах, которые нарастали как снежный ком. Чем дальше продвигались по русской земле его прославленные в былых компаниях дивизии, тем всё более тускнел ореол их былой славы. Он начинал понимать, что русские, до последнего мгновения не желавшие новой войны, до конца соблюдавшие букву договора о ненападении, теперь, убедившись в вероломстве немцев, будут стоять насмерть. И никогда не встанут на колени. Брестская крепость тому подтверждение. Закрой русские своевременно подступы к Бугу, придвинь основные войска к границе, вряд ли его дивизии смогли с ходу прорвать их оборону! Вот уже четвёртый месяц его 2-я танковая тащится по чужим негостеприимным просторам, как усталая хромая лошадь, спотыкаясь на каждом шагу. Гитлер, начиная эту кампанию, не верил в силы русских. Между тем, сильный удар Красной Армии под Оршей заставил его 17-ю танковую дивизию остановиться. А пехотный полк «Великая Германия» запросил о помощи…

Ожесточённые атаки русских не прекращались. Потеряв почти половину танков, вышла из строя 10-я танковая дивизия. Наступление на Дорогобуж провалилось…

Едва избежала больших потерь 10-я мотодивизия, не ожидавшая стремительной атаки русских. Лишь введением в бой последних сил, включая личный состав хлебопекарной роты, с большим трудом удалось избежать катастрофы на правом фланге. В войсках возникла острая необходимость получить подкрепление в личном составе и материальной части…



Поворот



Поливая своей и чужой кровью русскую землю, немцы рвались к Москве. В Московском военном округе решением Государственного комитета обороны в середине октября вводится осадное положение. Власть в столице и ближайших районах передаётся военным органам. За неподчинение – трибунал. За бандитизм и диверсии – расстрел на месте… Ещё двадцать четвёртого июня, на третий день войны, на железных дорогах был введён воинский график движения поездов. Эшелоны с войсками и техникой мчались по дорогам страны с рекордной скоростью – восемьсот километров в сутки! А в Генштаб и Ставку из действующих фронтов шли шифрограммы с запросами о пополнении в связи с потерями живой силы и техники. В конце октября, когда на подступах к Туле создалось угрожающее положение, первый секретарь Тульского обкома партии Жаворонков чуть ли не ежедневно звонил в Генштаб, взывал о помощи, зная проблемы Брянского фронта.

Требовал подкреплений и недавно назначенный командующим Западным фронтом, член Ставки, генерал армии Жуков.

– Товарищ Жуков… – голос Сталина звучал негромко и как бы рассудительно. – Генштаб и Ставка разделяют вашу тревогу. Вчера Борис Михайлович Шапошников доложил: на Можайском и Волоколамском направлениях немец, скорее всего, временно, перешёл к обороне. А вот на юге на Тулу накатывается Гудериан. Кто такой этот танковый стратег, вы знаете. Сколько километров от Тулы до Москвы – тоже. Ближайшая к Туле пятидесятая армия Ермакова только вышла из окружения. По сути, это уже не армия, а дивизия. Секретарь обкома Жаворонков – молодец, организовал ополчение, строит оборону. Но этого мало. Давайте подумаем, как тулякам помочь. Тулу отдавать нельзя. К Москве идут свежие сибирские дивизии. По данным члена Военного Совета Московского округа Телегина, не сегодня-завтра Московский железнодорожный узел будет принимать 78-ю Белобородова и 413-ю Терешкова. Я разговаривал с Василевским… Считаю – первую необходимо включить в состав вашего Западного фронта и перебросить под Истру, а вторую повернуть на юг, к Туле, и передать Брянскому фронту. Что вы на это скажете как член Ставки, товарищ Жуков? – Товарищ Сталин, сибиряков я знаю. С Терешковым воевали на Халхин-Голе… Отличные бойцы! Побольше бы таких! Но без танков… – Будем считать, вопрос решён. Я позвоню в Генштаб Василевскому. Семьдесят восьмую – к Истре, в шестнадцатую армию Рокоссовского. Четыреста тринадцатую – к Туле. В пятидесятую Ермакова.



…Всё ближе осаждённая врагом столица. Кажется, мечта многих бойцов увидеть её хотя бы со стороны, сбывается. «Беспроводной» армейский телеграф сообщил: эшелон прибывает в старинный подмосковный городок Орехово-Зуево. Однако бойцы не знали, что ночью комдива вызвал к разговору по рации командующий пятидесятой армией генерал-майор Ермаков. – Терешков? С прибытием вас, сибиряки! Сегодня Ставка уточнила маршрут дивизии. От Орехова поворачивай на Ступино и дальше – на Каширу. Конечные пункты выгрузки – Сталиногорск, Узловая, Маклец. Торопись! Гудериан уже под Тулой…

«Значит, Тула… Гудериан…». Алексей Дмитриевич слышал об этом военачальнике вермахта. Наслышан был и о его непомерном тщеславии и покровительстве Гитлера. Особенно фюрер стал благоволить танковому генералу после его победного шествия по Европе. Ну что ж, с немецкими вояками Терешков был знаком ещё в Гражданскую, когда воевал рядом с богунцами Щорса. А потом – в рядах антифашистов в Испании… Он попросил принести карту, чтобы обозначить места выгрузки эшелонов дивизии. Счёт приближения переднего края фронта пошёл на часы.



Стажёр



Как падают бомбы, Иван помнил ещё с Халхин-Гола. Врёт тот, кто скажет, что это не страшно. Так может сказать только тот, кто ещё не был под бомбёжкой.

Медсанбат ещё не успел, как положено, развернуться в окраинной роще Узловой, а со станции уже начали поступать раненые. Разгрузка эшелонов шла под грохот и визг падающих бомб и трескотню зенитных пулемётов.

Иван уже сделал несколько рейсов и в промежуток между волнами налётов фашистских «хейнкелей» решил подрегулировать мотор, который что-то забарахлил на холостых оборотах. Он осторожно, стараясь не «переборщить», прокручивал винт топливного жиклёра карбюратора, пока мотор не заработал ритмично, спокойно, без провалов. Но только Иван захлопнул дверцу, чтобы ехать на станцию, к машине подбежала дивчина с санитарной сумкой. – Иван Тихонович, меня к вам послал командир батальона как к самому опытному шофёру, – зазвенел сквозь шум мотора в ушах грудной девичий голос.

– Ты кто? – убрал он ногу с педали газа, чтобы лучше слышать нежданную гостью . – Я? Рая… Я к вам стажёром. Я кончила курсы шоферов. А потом – санитаров…. Но я не хочу санитаром, а хочу шофёром, – затараторила белобрысая, синеглазая, в пилотке набекрень девчушка.

Ниже среднего роста, с остреньким носиком, она была похожа на мальчишку. Правда, только внешне. Ни брюки, ни кирзовые сапоги и фуфайка не могли скрыть её девичью природу.

– Стажёром, значит… – нахмурился Иван. А про себя подумал: «Этой заботы мне только и не хватало». – А что же до армии не стажировалась? Тебе лет-то сколько? – Восемнадцать. А стажёром не успела. Только кончила шофёрские курсы, райком комсомола послал на медицинские. А потом – медсанбат. Комбат сказал: будешь медсестрой, водительский состав у нас укомплектован. Стажируйся без отрыва от медслужбы. А там посмотрим. Если кого-то из шоферов убьют или ранят, сядешь за руль. – М-мда… Иван ещё раз, уже с интересом, оглядел нежданного напарника. Лукаво прищурился: – А заводную рукоятку-то крутить сможешь? – Да могу я, могу! – радостно затараторила стажёрка. – Только зажигание надо установить поточней и «воздушку» не забыть прикрыть. А то без рук останешься… – Молодец! Видно, в автошколе неплохо тебя подковали.

Иван ещё раз внимательно оглядел своего юного стажёра. – Ну, что ж, садись. Поехали за ранеными…



«Зачем ты здесь?»



В последних числах октября, буквально накануне прибытия первых эшелонов четыреста тринадцатой, немцы, прорвав оборону двести девяностой стрелковой дивизии, заняли Щёкино и Ясную Поляну. Штаб элитного пехотного полка «Великая Германия», входившего в оперативное подчинение гудериановской армии, разместился в старинной музейной усадьбе великого русского писателя. Сам командующий армией приехал взглянуть на толстовское родовое гнездо. Тщеславный Гейнц и тут не упустил возможность прикоснуться к всемирно известным памятным местам исторической личности, приказав устроить ему ночлег в спальне графа.

Во время осмотра помещений взгляд его приковала фотография, висевшая на одной из стен гостиной. На ней был запечатлён хозяин усадьбы. Граф держит в руках охотничье ружьё и во что-то целится. «Граф, как и я, был любителем охоты», – подумал Гудериан.

Поначалу он хотел поставить в спальне свою походную складную кровать, но потом передумал и, отдав приказание по мелочам не будить, блаженно растянулся на хозяйской железной. Заснул не сразу, хотя особого беспокойства не было. Его 2-я танковая, сметая всё на своём пути, как неудержимое половодье весной, уже охватило Тулу полукольцом. Ещё нажим, и главное препятствие на пути к Москве с юго-востока будет снесено…

Так, в блаженных раздумьях, он бы и заснул и спал до утра, не просыпаясь. Если бы… Если бы не этот сон! Не это странное, нелепое наваждение…

Он даже не понял – сон это или явь. Ему казалось, что он не спит, и, когда открыл глаза, пришёл в ужас. Перед ним стоял бородатый, с фотографии на стене, хозяин усадьбы. Он уставил на непрошенного гостя ружьё и страшным голосом, почти по слогам, произнёс: – Зачем ты здесь?! Произнёс по-русски, но «Быстрый Гейнц» понял сказанное без перевода. Оно подтверждалось уставленным на него ружьём. Гудериан в смятении хотел ответить, что он здесь не по своей воле, что он здесь временно, но язык не повиновался, а над ним продолжал рокотать страшный голос: – Зачем – ты – здесь?!

Гудериан судорожно сунул руку под подушку, нащупал холодную рукоятку «вальтера», машинально сдёрнул предохранитель и нажал на спусковой крючок.

На хлопок выстрела в спальню вбежал дежурный офицер:

– Герр генерал!..

Гудериан уже сидел в постеле.

– Машину! Быстро!

На полевом аэродроме в Щёкино, не объясняя причины столь поспешного возвращения в штаб армии, Гудериан торопил с подготовкой своего персонального «Шторьха» к вылету. На рассвете он уже был в Орле.



В обход!



Наткнувшись на жёсткое пртиводействие остатков выходящих из брянского котла дивизий 50-й армии и тульского рабочего ополчения в районе Косой Горы, немцы прекратили лобовые атаки города.

Но Гудериан не хотел верить в непробиваемость обороны русских: считанные километры отделяли его от стен Тулы!

Неужели она крепче тех трёх больших городов – Орёл, Брянск, Калуга – которые он взял, один за другим, всего за десять дней? Правда, от Калуги до Тулы пришлось идти с непрерывными боями больше двух недель. Русские словно очнулись после четырёх месяцев отступления. И преградили путь с юга на Москву, которая была уже в полукольце, рукой подать: три-четыре часа хода среднего танка Т-4!

Тула оказалась костью в горле матёрого хищника, костью, которую и проглотить не хватает сил, и избавиться от неё невозможно!



– Авиаразведка доносит: путь на Сталиногорск свободен от войск противника. Замечены лишь небольшие группы пехоты в милицейской форме. Я пойду в обход Тулы, – заявил Гудериан своим генералам. – Пусть у русских дрожат колени от страха окружения. Я им устрою ещё один котёл – Тульский! Приказываю полку «Великая Германия» занять Узловую. Это важный железнодорожный объект на пути к Сталиногорску. От него дороги – железная и шоссейная – на Венёв и Каширу. А там… А там мои танки пройдут по московским мостовым!..

Отдавая этот приказ, Гудериан ещё не знал, что русские его опередили. Они свалились под Тулой на гитлеровцев, как снег на голову, нежданно-негадано, скомкав планы их обходного манёвра. В Сталиногорске уже вовсю шла разгрузка эшелонов сибирской дивизии! Её разведбатальон, совершив короткий марш, вошёл в Узловую и ближайшее село Новоселебное. А затем оседлал шоссейную дорогу Дедилово – Узловая, обнаружив на этом участке движение немецких моточастей на восток. Сразу с разгрузочных площадок занимали свои позиции три стрелковых полка дивизии. 1324-й с приданным ему в оперативное подчинение первым батальоном 1320-го полка стал окапываться на северной окраине Дедилова. 1320-й и 1322-й – северо-восточнее, в районе Болоховки и Больших Калмыков. Соседей ещё не было, и полкам дивизии предстояло сражаться, не имея надёжно прикрытых флангов. Разведчики выяснили: против сибиряков на рубеже Тула – Дедилово сосредотачивается пехотный полк «Великая Германия» и полк мотопехоты неустановленной нумерации. Бой грянул утром третьего ноября в районе Дедилова. Немцы шли в атаку чуть ли не парадным строем. Впереди – танки. Следом – в полный рост, не пригибаясь, автоматчики. Это были ещё не битые крепко фрицы. Холёные, откормленные, наглые, только что переброшенные под Тулу танкисты и пехотинцы, прошедшие триумфальным маршем по онемевшей от животного страха Европе. Гитлер их заверял: «Ударьте русских в солнечное сплетение – и они побегут, как драпали от вас французы!».



Первый бой



С наблюдательного пункта Терешков видел в бинокль их чёрные мундиры с белой окантовкой, с орлами на беретах, с черепом на петлицах…

«Первый бой – и сразу с «гвардией», – усмехнулся комдив.

Алексей Дмитриевич хорошо знал, что значит для самочувствия бойца первое соприкосновение с противником. Приехав на позиции дедиловской группы, он собрал командиров и политруков на «летучку».

– Ну что, славяне? Не убоимся ворога поганого, как говорили на Руси! У нас нет танков, зато есть пушки против танков, есть противотанковые ружья, есть гранаты… Вашей группе придан батальон артполка. Имейте ввиду – наводка быстрая, но не торопливая. Точный прицел – победа. Страх, паника – смерть. Покажем немцам, что и мы умеем воевать. Ни шагу назад без приказа! Скажите об этом всем бойцам…



Андрей Савченко был опытным наводчиком, орденоносцем. «Красное Знамя» он заслужил на Халхин-Голе, где испытал прочность японской брони. Правда, говорили, что немецкие танки крепче японских. «Что ж, посмотрим…» – думал он, рассматривая их в прицел – выползающих из леса, грязно-жёлтых, с белыми крестами на боках, кивающих на неровностях земли наростами дульных тормозов. Шли они без выстрелов, словно принюхиваясь, присматриваясь, рокоча мощными дизелями.

Выползая на опушку в километре от позиций сибиряков, танковая колонна рассредотачивалась для атаки.



– Приготовиться! – услышал Андрей голос командира взвода и стал ловить в прицел выдвинувшийся вперёд танк.

Первыми не выдержали немцы. Теперь они шли, стреляя на ходу. Танки гремели пушками. Пехотинцы палили из автоматов.

– Огонь! – эта команда мгновенно сняла напряжение томительного ожидания начала боя и включила рабочую уверенность.

Для поражения цели Андрею обычно хватало трёх снарядов. Так вышло и сейчас. Недолёт…Перелёт… И – вот! Головной танк словно упёрся в невидимую стену. Из моторной части повалил чёрный дым, вспыхнули языки огня. По правую и левую стороны от позиции Савченко горело ещё два танка. По пехоте врага отсечно били пулемёты, трещали винтовочные залпы… Наконец немцы не выдержали парадного строя, залегли.

«Вот так вот!» – радовался Андрей, ловя в прицел уже другую, прущую прямо на него стальную махину. Хобот её ствола медленно опускался. Секунды и точность прицела решали: кто – кого!?

Он успел! Бронебойный – в стык, под башню!

И в то же мгновение позицию накрыла тень фашистского бомбовоза. Разорвавшаяся вблизи орудия бомба разметала расчёт, ударной волной опрокинуло пушку…

Бой разгорался. Атаки немцев следовали одна за другой. Огненно-броневым валом они накатывались на позиции сибиряков и, усеяв поле чёрными трупами и искорёженными танками, откатывались назад.

Только в ранних вечерних сумерках, оставив на поле боя полтора десятка танков, один сбитый зенитчиками самолёт и около батальона пехоты, немцы прекратили атаки и отошли к лесу на прежние позиции.



Когда Андрей Савченко очнулся, рядом никого не было. Перевёрнутая пушка одним колесом упиралась в бруствер окопчика, другое повисло в воздухе и покачивалось от сотрясения воздуха продолжающих огонь орудий его батальона. Издалека доносилось «Ура!». «Значит, станцию отстояли», – подумал он. Осмотрелся. «Ага… Вон он «его» второй танк. Почти рядом, метров пятьдесят от окопа. Ничего… Пусть постоит. Наверно на траках ещё французская грязь не высохла. Подумаешь, гвардия! Комдив, говорят, с такими имел дело ещё в Испании. Ничего… И этим обломаем рога! Жаль, пушек мало. И «ястребков» со звёздами что-то не видать. Потому бомбовозы фашистов и чувствуют себя вольготно, как на дежурстве: налетели, отбомбились – и домой…».

– Есть кто живой? – раздалось за спиной Андрея.

К окопу подползал облепленный грязью второй номер орудия, алтайский земляк Андрея Филипп Прилепов.

– Филя, ты? – обрадовался Андрей. – А я уж решил – хана расчёту!

– Ты воронку от бомбы видел? Там командир стоял. Когда полз сюда, наткнулся на его бинокль. И больше ничего… А где подносчик?.. Ты встать-то можешь? Я не могу. Нога вроде целая, да повёрнута чуть не задом наперёд. Вывих, должно быть…

Оба повернулись в сторону снарядного ровика. И невольно вздрогнули. Ровик был завален камнями. Из камней торчала рука…

Вдруг метрах в ста от них Андрей увидел девушку с санитарной сумкой на плече. Она стояла на коленях, склонившись над лежащим бойцом и делала перевязку. Они стали кричать, махать руками. Наконец она заметила их, кивнула как бы в знак того, что видит их, продолжая свою работу.



В медсанбате контуженный Андрей вспомнил о своём шофёре-приятеле Иване Чурилове, с которым не виделся уже три недели со дня отправки на фронт. Попросил передать ему привет и просьбу зайти, если сможет. Иван, узнав о товарище, тут же пришёл в палатку раненых, где лежал Андрей. Оба были рады встрече. Вспоминали Свободный, дальневосточные будни, общих знакомых, которых военная специальность развела в разные части.

– Знаешь, Ваня, хоть мы и знакомы четыре месяца, а я часто вспоминаю нашу формировку, тебя, Костю Хиромена, наши разговоры о войне. Помнишь, ты говорил: «Никто не может знать, что его ждёт завтра…». Но это было тогда… В тылу… За тысячи километров от войны! А здесь – фронт… Тем более, никто не может знать… Во время боя, правда, думаешь о другом. Там – кто кого… Жалко терять ребят. С кем сдружился. Чуть ли не сроднился. Кто не подведёт тебя, не предаст… А что делать? Руки вверх и идти к фрицам на поклон? Авось в живых останешься?.. Да, ты слышал, что о нас немцы говорят? Это от местных жителей, у кого они на постой устроились. «Ахтунг! Ахтунг!» – это по-русски «Внимание! Внимание!» – Пришла дикая дивизия сибиряков!». Бояться их, значит, надо. Вот и пусть боятся! Наломали им бока под Узловой. Теперь в рост ходить в атаку не будут. Будут пригибаться.

– Слышал об этом, Андрей. Молодцы ваши пушкари. Да и пехота не подвела, пулемётчики… Вот автоматов, говорят, мало. А штыковой, рукопашной немцы боятся, как япошки.

– Как у тебя дома, Ваня? Пишут?

– Пишут, конечно. Только, видать, не успевают письма за нами, – улыбнулся Иван. – Мы ведь мчались быстрей почтовых. Жду каждый день.

– И я жду с Алтая. У меня дочь растёт. Нынче в школу пойдёт. Глядишь, и она что-нибудь припишет к жениному письму…



Под огнём



Иван ехал в полк за ранеными.

Ещё шёл бой, но из полкового медпункта требовали как можно быстрее вывезти с передовой тяжелораненых, которых нужно оперировать.

Иван и Рая вслушивались в непрекращавшиеся ни на минуту разрывы бомб и снарядов, треск пулемётных очередей, вой висевших над окопами передовой фашистских штурмовиков. Противостоять им было почти некому. Зенитные орудия можно было пересчитать по пальцам, да и те чаще вступали в поединок с танками, чем били по самолётам. Наших истребителей нигде не было видно. Уже на подъезде к передовой около машины Ивана начали падать мины. Иван увеличил скорость, стремясь как можно быстрее проскочить опасный участок. Машину трясло, как в лихорадке, а он давил и давил педаль газа, словно уходил от погони.

Всё же одна – злющая и коварная – догнала. Крохотный, горячий кусочек железа пробил ветровое стекло, обжёг правое плечо Ивана. Рука, самая главная, без которой не стронешь с места рычаг коробки перемены передач, беспомощно повисла… Невероятным усилием, ещё сгоряча, Иван остановил машину.

– Всё, Раюха! Смени меня. Рука…

– Иван Тихонович, ты что? Ранен? – Рая по привычке схватила санитарную сумку, но Иван остановил её:

– Потом. Я сам… Быстро садись за руль. Ждут ведь… Мужики, – крикнул он в салон, – помогите!

Один из санитаров достал из сумки резиновый жгут, перетянул руку Ивана чуть ли не под мышкой. Рукав его замасленной фуфайки уже намок от крови.

В медпункте полка Рая, пока санитары заносили в автобус пострадавших бойцов, быстро обработала рану Ивана и теперь бережно её перевязывала. Когда она делала перевязку, Иван старался ей помочь, поддерживая раненую правую руку левой. И старательно отклонял голову от её огненно-красных локонов. А та – то ли случайно, то ли нет – то и дело касалась ими его щеки. Пряди нежных мягких волос, как она их ни поправляла, выбивались из-под шапки…

«Вот зараза, – улыбнулся про себя Иван, – А ведь славная девчонка. Ещё чего доброго, влюбишься!..»

А вслух сказал:

– Раюха, когда ты взяла у меня руль, я наблюдал за тобой. Ты уже неплохо водишь. А замечание такое: резко тормозишь без нужды. Старайся помягче прижимать педаль к полу. В общем, двигай ногами так же нежно, как ты умеешь это делать руками на перевязке…

Их глаза встретились, и девушка залилась румянцем:

– Иван Тихонович, ну уж ты скажешь…

– Ладно. Шофери. Нас уж поди заждались. Сегодня я у тебя стажёр. Однорукий…

Вернулись в санбат без происшествий. Рая вела машину так старательно, что никто из раненых не ойкнул из-за тряски. Пожилой боец даже похвалил:

– Везёшь нас, как молоко. Молодец, дочка!



Наверно, ничто не сплачивает, не сближает людей так, как общая опасность. На войне – каждодневная, к которой привыкнуть нельзя. Ещё вчера совсем чужие люди, волею судеб оказавшись рядом, занимаясь общим трудом, нередко под огнём врага, становятся почти родными, почти братьями и сёстрами, а то и ещё ближе…

Рана, к радости Ивана, оказалась неопасной. Уже через неделю он бодро крутил баранку своей «санитарки». А его Раюха, стажёр и санинструктор, командовала закреплёнными за ней красноармейцами-нестроевиками, готовая в любой момент подменить Ивана на шофёрском месте.

Оба они настолько сработались, что понимали друг друга с полуслова. В своих товарищеских отношениях они боялись только одного – перейти запретную грань невозврата. И больше всего боялся он.



Смерть комиссара

Комиссара Соловцева в полку любили. За храбрость. За неугодничество перед начальством. За непоказную каждодневную близость к бойцам. И они – рядовые стрелки и младшие командиры платили ему тем же – большим уважением, радостью общения. «Наш Кузьма что Фёдор Клычков чапаевский!» – говорили между собой бойцы.

Начинал он трудовой путь с учительства в одной из школ Кемерова. А потом – партшкола, артиллерийское училище, политрук… батальонный комиссар. Служил на Дальнем Востоке. А боевое крещение состоялось, как у многих кадровиков дивизии, на Халхин-Голе. Там он совершил свой первый подвиг, будучи замкомбата по политчасти. Батарея противотанковых пушек отбивала третью за день атаку противника. Увидев, что одно орудие осталось без расчёта, он бросился к нему, вспомнив навыки, полученные в училище, и, действуя один за все номера пушки, стал посылать снаряд за снарядом, остановив два японских танка, один из которых загорелся.



Как-то Кузьма Васильевич беседовал с бойцами полковой батареи «сорокапяток». Спрашивал о службе, знакомил с положением на фронтах Красной Армии, в первую очередь – под Москвой. Обратил внимание на угрюмый вид Савченко: боец как в воду опущен, взгляд рассеянный, вряд ли то, что он говорит его сослуживцам, доходит до него. Спросил, что случилось. Услышал глухое: «Да ничего…».

– Жена у него занедужила, товарищ комиссар, – пояснил его молодой напарник Александр Дерягин. – А дети малые… Пишет она ему, жалуется, плачет…

После беседы с бойцами Кузьма Васильевич задержал Андрея в блиндаже. Наедине тот открылся, поведал о своём горе. Живёт его Мария с детьми в своём доме. Огород, слава богу, убрала. А дров на зиму запасти не успела, слегла. Теперь не знает, как быть.

Кузьма Васильевич, как мог, успокоил его, пообещав помочь.

– Я обязательно напишу в ваш райвоенкомат. Он должен держать на учёте таких красноармеек. Будет этого мало, обращусь в райком партии.

– Так ведь я беспартийный, товарищ комиссар…

– Ничего, партия помогает всем – и коммунистам, и беспартийным. Кстати, боец ты, я слышал, неплохой, а почему до сих пор не в партии? Командир полка, помню, назвал тебя среди лучших наводчиков батареи. Подумай и подавай заявление. Рассмотрим…

– Повезло вам с комиссаром, – услышав рассказ Андрея при встрече, подтвердил Иван Чурилов. – Я о нём и от других слышал. Побольше бы таких рядом!