Венцов ночевал в доме фокусника Никиты Голованова на огромной деревянной скрипучей кровати. Утром поднялся рано. Сегодня на родном пороге должен появиться «гастрион» Никита, вчера отработав концерт в соседнем совхозе. Мать Никиты напоила Андрея чаем с пенками. Он решил пройтись по селу. Улица была устлана дымами из труб домов и хибар. Вкусно пахло горящей берестой. Он подошел к сельсовету, но, увидев замок, проследовал дальше. За околицей села на берегу реки он встретил двух рыбаков. Оба были в брезентовых дождевиках. Венцов поздоровался. Один кивнул головой, другой, сидевший в метрах десяти, приложил руку к кепчонке, а потом палец к губам, дав понять, что разговоры здесь нежелательны. Андрей увидел корчагу у сидевшего ближе рыбака с хорошим уловом. Он постоял, мужики не обращали внимания. Был хороший утренний клев - жор. Ближний рыбак выловил несколько рыб средней величины. И на удочку ему попался огромный сом. Сняв его с крючка, мужик молча потянулся, сняв с головы собачий треух, вынул из него кисет, закурил.
- Терентий, кончай ночевать, пойдем бражку починять. - Он протянул Венцову кисет. Андрей ответил:
- Спасибо, не курю.
Шаркая по хрустящей траве, подошел второй, в его корчаге было гораздо меньше рыбы, чем у первого.
- Здорово, - приветствовал он. - Не нашенской? Чьих будешь?
- Да приехал навестить свою родню. Азею Стародубову знаете? А она, оказывается, куда-то уехала.
- Азея? Знаю, - лениво прохрипел мужик. - Она красноту мне свела на руке. Привязала кумачовый лоскут, что-то пошептала, дунула, плюнула, и все зажило как на собаке. Знатная у тебя тетка али кто она тебе?
- Да так - седьмая вода на киселе.
- Уехала?.. - усмехнулся рыбак в собачьем треухе. - Увезли ее в тюрьму, добро людям творила да чего-то натворила. У нас так, пока делаешь добро - Иван Петрович, перестал - паршива сволочь. Гладь всех по головке, а одному по носу щелчком - и ты нехорош.
- Не говори… - обронил второй рыбак.
- Терентий, што-то у тя сёдни невезуха? И сам ты какой-то квелый. А ну айда, пора завтрикать. - засуетился рыбак, затянулся самокруткой, бросил ее в траву и затоптал сыромятным ичигом.
Венцов распрощался с новыми знакомыми у сельсовета и вошел в дверь. Пахло березовыми дровами. Печка голландка, обитая черным железом, издавала веселые звуки. В сельсовете было холоднее, чем на улице.
Одетая в плюшевую дошку, Елизавета Георгиевна Балябина, председатель Осиновского Сельского Совета, встав из-за стола, поздоровалась и, указав рукой на стул, предложила Венцову сесть. Она подошла к голландке, руки за спину, прислонилась к печке:
- Мы нашли интересующие вас документы, Андрей Леонидыч. В августе сорок первого года Стародубова была назначена на должность заведующей родильным отделением. Медицинского образования у нее нет, видимо, были вынуждены принять. По каким-то причинам райбольница оказалась без акушеров, а Стародубову знали как повитуху. Через ее руки в родильном отделении прошло двадцать семь родов. Два ребенка были мертвые.
- По чьей вине? - спросил следователь и посмотрел в сторону старушки, сидевшей за соседним столом. Фëкла подобострастно улыбнулась, почти беззубым ртом. Венцову она увиделась смешной. В кошачьей минингитке** на дынеобразной голове, не то с рожками, не то с бантом на макушке. Глаза раскосые, на левом глазу бельмо. Средний палец правой руки был в чернилах, она, облизнув его языком, терла какой-то тряпицей. Чернила на руках в селе обозначали грамотность.
- Вина не ее, - пояснила Бояркина. - У одной роды начались в дороге. Фëкла, - обратилась она к секретарше, - ты-то в курсе дела.
- Но, дак у курсе. Мать блаженная везла ее на телеге. Зачались роды, она с воем давай понужать коня, нет бы, чо-то доспеть, помочь дочери, а она во так вот. И Азея приняла готового мертвеца. Во так вот.
- А второй? - спросил Венцов.
- А другая брюхатая баба дроболызнулась с возу сена, с телеги дроболызнулась, - сказала Фëкла. И прокашлявшись, заключила, - во так вот.
- Это получилось быстро, - махнув на секретаршу рукой, пояснила Елизавета Георгиевна, - Махоркину припëрло, она - в больницу, а на улице худо ей стало. Ехала доярка, сено везла. Махоркину три бабы затолкали на фуру, на возишко. До больницы по всей улице та ревела и уросила. Стали снимать Махоркину аккурат возле больницы. Бастрыг, за который она ухватилась, вырвался у нее из рук, и она - шлеп на каменья. Ну и мертвеца принесла. А одной… моей сестреннице делали кесерево сечение.
- Стародубова делала кесарево сечение?
- Нет, кесерево делал военврач с кордону. Вызвали его, к кому вызвали? - обратилась она к Фëкле.
- Ак к Митрошихе Пузановой. У ей эту вырезали… глухую, ой! сляпую кишку. Пендицит вырезали. Аккурат у твоей сестренницы, Лиза, и доспелось - Петька-то поперек пошел. От того у те племяш, Лизавета, всю жизнь поперечный, во так вот. В школе-то вон чо выкамаривал. - Словоохотливая, картавая Фëкла намерилась рассказать проделки Петьки, но наткнувшись на колючий взгляд «председательши», вздохнув, затворила свой беззубый рот.
Балябина рассказала, как Стародубова просилась уволить ее из больницы. Из областного центра прислали молодую специалистку, только что окончившую фельдшерско-акушерскую школу, и у них что-то не заладилось. И Стародубова ушла в пожарники.
- Ну, и?..
- Пожары были, - ответила Балябина Венцову, - тушила. Бабы, конечно помогали. Она насос да бочку с водой, с ведрами на телеге подвозила, да в колокол звонила, пока его не украли. Потом железяку приспособила. Жила здесь у брата Антона. У бабы его, сам Антон был на фронте. А Броня, баба его, была настоящей броней для Азеи. Конь всегда стоял в ограде возле навильника сенца. Пожары в те годы были частые пошто-то. Беда с бедой в обнимку ходят.
Андрей с Никитой встретились так, словно были знакомы всегда. Встретились два по сути дела одиноких человека, хоть и постоянно были на людях. Оба жертвы несчастливой любви. Никита, войдя в родной дом, не находил себе места. Его Дашу, любимую девушку, можно сказать, увели из-под носа. Уехала в Иркутск, поступила в институт и вышла замуж. Даша решила, что артисту Никите Голованову она не пара. Хотя они дружили со школьной скамьи, признались в любви. Никита первый дал повод для вечной разлуки. Его пригласили в областную филармонию. Там он стал работать фокусником. Этим искусством он увлекся в шестом классе. А на областном смотре самодеятельных коллективов его заметили и подставили под его стопы ковер заманчивых дорог. Сначала влюбленные переписывались часто, потом переписка стала все реже и реже, пока не прекратилась. Даша уехала из дома и вынуждена была скоро выйти замуж.
Для Никиты Осиновка опустела, друзей не осталось, поэтому Венцов для него стал нечаянной радостью. Товарищи находили много общего в жизни.
Шли они по улице, приближаясь к мосту, за которым таинственное «имение» Азеи Стародубовой. Никита в страхе содрогнулся: ему на память навернулся случай из детства: он услышал доносящийся из леса, раздирающий душу чей-то плач. Андрей продолжал начатый Никитой разговор: «Я понимаю, властям сейчас не до этого. Искусство всегда было уделом одержимых, в основном бессребреников». - «Советской власти не нужны граждане удивляющиеся. - Никита, как всегда, по привычке крутил в руке старинную монету. Упала, зазвенела, поднял. - Властям нужны послушные, подчиняющиеся их воле «прихожане». А до власти не доходит, что она сирота - в безотцовщине, в безматеринстве. Не имеющая ни друга, ни товарища, который бы указал ей на ее ошибки.
- Что ты думаешь, Никита, о колдунье Азее Стародубовой?
- Мне с ней общаться не доводилось. Видел, так со стороны. Но ведь говорят, она не колдунья, а магиня.
- А что, это ни одно и то же?
- Как я понимаю, - нет. Колдунья не знает, что у нее получится, а магиня - знает.
- Но она откликается на колдунью.
- Значит, не искренняя. Значит, есть чего скрывать.
- Знахарка, думаешь?
- Тут такое дело… тонкое…. Почему-то народная молва знахарство всегда сравнивает с колдовством, с шаманством. Ведуны и ведьмы из одной с ними компании. Насколько мне известно, костры инквизиции они принимали, как благо: вознесение на небо. А Магия, в добром смысле слова, особая статья, как говорится, другой коленкор. Это наука близка к астрологии, астрометрии, астрогнозии, пожалуй, кума алхимии. Химия-то детище алхимии. Нас, фокусников, во всем мире называют магиками, только в Советском Союзе мы иллюзионисты, то есть обманщики. Мы не пользуемся сверхъестественной силой. Но секреты свои не открываем на благо населения - заставляем удивляться. А вот он, дом с деревянной птицей, которая сейчас спит. - Парни остановились, послушали тишину. Никита добавил, - ветра нет.
Сульдэ* - бог, покровитель воинов.
Менингитка** - узкая шапочка, прикрывающая макушку и уши.
Красивая беретка
Молодой специалист, маркшейдер Федор Волокитин вошел в контору за своей первой получкой. У кассы в тесном коридоре была длинная очередь. Его опередил, оттолкнув в сторону, молодой шустрый парень в грязной робе:
- Кто последний?
- Последняя у попа жена, - ответила ему полная блондинка, стоящая в конце очереди, - а здесь ты будешь последний, вот за ним, - она указала на Федора.
- Чего это за ним? Я за тобой хочу.
- Выкусишь. Вечно - попэрэд батька в печку. Разве ты первый вошел? - она пригласила маркшейдера, встать рядом с собой, оттолкнув парня в грязной робе.
- Пусть он, ему скорей надо. - Федор встретился взглядом с девушкой, стоящей впереди блондинки и оторопел. Его словно молнией ударило.
Весовщица обогатительной фабрики Фаина Чагина смотрела на него большими темными глазами исподлобья. Между нижними веками и зрачками были белые кольца белков, по которым и качнулись радуги глаз. Ресницы черные длинные, а брови светло-русые. Это придавало лицу неповторимость – колдовство, обаяние и загадочность. Встретившись с ним взглядом, девушка отвела глаза в сторону, изменилась в лице. Постояв, она молча покинула очередь, вышла из конторы.
У девушки пора ожидания любви. Шофера рудовозы знали – с Файкой шутить нельзя. Так отполощет тебя за глупости, что другой раз пошутить, отпадет охота.
Потому-то ее уважали и в отношении с ней были осторожными и внимательными.
А Фаина ко всем относилась одинаково, с добрым расположением. На маевке весной Фаина Чагина удивила всех. Оказалось, у нее приятный, сильный голос с грудным тембром. Пела она задушевно, не стараясь нажимать на эффект, как это делают другие певцы из клубной самодеятельности.
Взгляд Федора Волокитина и в ее душе оставил болькую зарубку. Она сама не поняла, почему тогда покинула очередь.
После этой странной встречи Фая стала следить за собой особо, идя в кино, она надевала свое лучшее, а точнее, единственное платье, но тщательно поглаженное, ухоженное, желтую жакетку, которая досталась ей от матери. Придя в клуб, она с волнением в толпе искала глазами Федора, а Федор искал ее. И однажды, спустя долгих три недели он «навялился» проводить ее до дому. Шли они друг от друга на расстоянии, в котором могли поместиться два человека. Говорили, о чем попало, беспредметно. Здесь слова просто были неуместны, как снег летом и дождь зимой.
Жила Фаина с теткой в доме, который некогда был пятистенным, теперь он казался куцым, обрезанным. В передней половине дома случился пожар, который потушили, но уцелевшую от огня часть обрезали на дрова. И теперь солнечная наружная сторона была покрыта закопченной известью, а бывший дверной проем заколочен досками. Эта стена без окон наводила странное чувство запустения.
Когда сравнялись с Фаиным домом, девушка остановилась, спрятала обе руки за спину и душевно произнесла:
- Спасибо вам, Федор…
- Волокитин.
- Спасибо вам, Федор Волокитин, - она засмеялась и побежала в открытую калитку.
Федор остолбенел. Он стоял долго, а потом нехотя побрел в общежитие холостяков, где у него в четырехместной комнате была койка. Жили, правда, они втроем. Четвертый жилец болел и находился где-то у родителей. С соквартирниками маркшейдер в беседы почти не вступал. Оба соседа часто выпивали, а Федор к спиртному имел отвращение.
…Парень нервничал, он не встречал Фаю полторы недели. Однажды решил сходить на рудный склад обогатительной фабрики. Фая, повязанная белым платочком, сидела в новой тесовой будке, что-то заносила в журнал.
Подъехало сразу два самосвала. Первый заехал на большие весы, это был помост вровень с землей под навесом. Из кабины выпрыгнул чубастый, кепка набекрень, парень. Федор увидел, как этот ухарь, стоя сзади Фаины, склонился над ее головой, правой рукой оперся о стол, это создавало впечатление, что он намеревается обнять Фаину. У Федора забилось сердце.
Когда оба самосвала с грохотом выгрузив руду, отъехали от складов, Федор решил войти в Фаину будку. Скрипнула дверь, девушка вздрогнула, обернулась, краска залила ее лицо. Она сдвинула со щек платок. Показались завитки ее локонов.
- Здравствуйте, Фая. Чего-то вас долго не видать. Три хороших фильма пропустили.
- Тетка не велит в клуб ходить. Она тогда видела нас с вами, – опустив голову, тихо ответила Фая.
- А что это беда, большая?
- Беда не беда, а она меня берегет. Говорит, рано мне еще хахоньками займоваться. Вон Толька Андреев полгода обивал порог, а тетка его отшила: пинжак ему порвала.
Федор уже знал Фаину судьбу. Отца убили на фронте зимой сорок первого. Жили они с матерью на маленькой совхозной ферме. Мать простудилась, заболела и умерла. Забрала ее к себе материна сестра, вырастила, выходила. И теперь Фаина Чагина теткина подневольная. «Тетка у меня вздришная, идти супротив ее бесполезно». Как ни упрашивал Федор, Фаина на встречу согласия не дала. Парень почувствовал, что желание у нее есть, но она собой не распоряжается.
Подошел новый самосвал с рудой.
- Ладно, идите Федор, - улыбнулась, - Волокитин, у меня дела.
Через два дня Федор вновь решил навестить Фаю на работе. Но ее не было. Ему сказали, что она срочно уехала куда-то.
… Баба, опершись обеими руками о стол, низко пригнутой головой подкрадывалась к ложке. И словно не рот открывала, а выдвигала ящик комода, заливала щи и вновь тот ящик задвигала. А сама базедными, выпученными глазами исподлобья наблюдала за пришельцем, ровно тот намеревается завладеть чашкой ее щей.
По обе стороны подбородка торчали концы, в прошлом белого платка. Ему показалось – узел, которого не видно, служит своеобразным катком для выдвижения челюсти.
На нос бабы села муха и стала наслаждаться капелькой выступившего пота: видать, собралась там ночевать. Баба не дунула на муху, как обычно в таких случаях поступают, а забавно скосила свои глаза. Возможно, узнавая: та ли это муха…. Потом, не отправив очередную порцию в ящик, а, вылив обратно в чашку, подкралась к мухе ложкой и, странно загребая сверху вниз, хотела накрыть муху, но та улизнула… без точного расчета и как опьянелая ухнула в щи. На носу повисла капустинка. Не заботясь о капустинке, баба, приподняв голову, ложкой выловила муху из чашки, а уж из ложки достала двумя потрескавшимися пальцами зажатой в кулак левой руки. И покатав ее до полного успокоения, положила на стол рядом с такими же пострадавшими «безрассудницами».
И только тут он заметил – в кулаке бабы зажат мякиш непропеченного хлеба. Баба челюстью соскребла половину мякиша и вновь принялась заливать щи за выдвижной ящик.
- Вы мне не ответили, где находится сейчас Фая Чагина, ваша племянница.
Баба еще сколько-то раз наполнила «ящик» и, громко проглотив, категорически заявила:
- Ги не отвечу.
- Почему?
- А неохота.
- Вы меня понять должны…
- А ежлиф я не шибко понятливая, тожно чо? – Она скосила круглые глаза на какую-то особую муху. Ибо по столу их ползало несчетное количество. Оставив ложку в чашке, азартно хватанула ту «сволочь» и, вновь покатав между пальцами, положила вряд к другим «жертвам». Оторвав челюсть от столешницы, удивленно уставилась на мертвых мух:
- Ты погляди! А? На мертвую муху села друга, и толиф цалует, толиф сосет каво из ее, толиф топчет…. А?.. родственница, поди…. - И без всякого перехода заявила: - А от Файчи отвались на полшишки в сторону: изувечу. Изувечу ить!.. Файчу рóстила ни про кого другого… про себя Файчу рóстила. Может мать-то ее тебе завешшала? Пошто топеря приперся? Где был, когда она в коростах была, а сопли до нижной губы?.. Пошто ни тогда, когда волосенец ей в ногу впился, мне в больницу ее, а у самой слюна вожжой от истошшенья. Пошто ни тогда, когда она с крыши вон на завалину, на колья дроболызнулась? Пошто, когда я поставила ее на ноги, и она мало-мальски робить зачала? Пошто?!!
Баба яростно смела рукой на пол крошки со стола, не тронув при том дохлых мух.
- Выметайся отцедова!.. И дух свой прихвати. Рука у меня чижолая, а ухват почижалей будет… Мотри ты, какой выискался гранадёр…. Сомустители на мою погибель. Когда мы голодранили да холодранили - никаво, а туто-ка, глянь – сомуститель за сомустителем. Одного я важно отвадила…. Тот охламон подюжей, поди, тебя. С тобой-то мне доле того,… Где у ранешнего человека совесть водилась – у нонешного хрен вымахал,… а чо напрок будет? Напрок-от чо будет? - Баба встала, ударила по столу узловатым кулаком, потянулась за ухватом…
Федор попятился к двери. Запнувшись о порог, выскочил.
- Пробой не позабудь поцеловать, – в дверях подбоченясь левой рукой, правой опираясь на ухват, стояла воинственная Фаинина тетка.
- Сумасшедшая, как пить дать, сумасшедшая, верно, что вздришная, - уже в ограде вслух возмущался маркшейдер Федор Волокитин. Слово «вздришная» он понимал, как вздорная.
Но Федор не отступился. Как-то после работы он дождался, когда Фаина, сменившись, пошла в сторону дома, окликнул ее. Фаина не ожидала увидеть ухажера. Она смирилась с тем, что тетка отвадила и этого парня. Наверное, судьба у нее такая, думала она. И вот стоял перед, ней широко счастливо улыбаясь.
- Вы домой? А я вот шел мимо,…- он смутился, - очень рад, что встретил. – Фая радостно промолчала. – Вы торопитесь…. Может, прогуляемся? – нерешительно спросил он. Она еще раз кивнула. И они пошли в сторону речки. Федора разобрало красноречие. Он боялся, что Фая скажет ему «пора» и он опять останется один. Но она шла с ним рядом, скромными улыбками отвечала на его шутки, и молчала. На берегу они сели на корягу. Он полез в карман, достал пачку сигарет, а вместе с ней выпала фотография. Фая нагнулась, подняла ее, и первый раз за этот вечер спросила: «Кто это?»
- Мои родственники, а это сестра Анна. Я письмо получил….
- Какая у нее беретка красивая.
Сестра Федора на фотографии была в вязаной шляпке.
- Нравится? – спросил Федор.
- Да, – ответила Фая задумчиво. Помолчав, сказала. – Спасибо вам Федор за вечер. Мне пора.
Вот и сказано ненавистное слово «пора». Он знал, удерживать бессмысленно. Тяжело вздохнул, встал. - Я провожу вас, Фая?
- Нет не нужно. Я сама. До свиданья.
В следующий выходной Федор поехал к своей сестре Анне в деревню, Попарившись в баньке, понянчив племянников, собрался ехать на рудник. Уже на пороге спросил сестру.
- Слушай, Ань, а где твоя беретка?
- Какая беретка? – спросила та удивленно.
- Да та, в какой ты на фотографии с семьей.
- А-а-а. В ящике. Связала, а она мне маленькая. Один раз и надела, чтобы сфотографироваться. А зачем она тебе?
- Отдай мне ее.
- Зачем?
- Придет время - узнаешь, – с загадочной улыбкой сказал он.
- Пода-арок, – понимающе протянула Анна. – Ладно, забирай. – Завернув беретку в кусок бумаги, она чмокнула на прощанье брата.
Федору повезло, на попутной машине он доехал до самого рудоприемника. Он опаздывал на смену, но не терпелось отдать подарок и еще раз увидеть Фаину. Как ее большие зрачки качнутся от удивления, и губы, вздрогнув, растянутся в счастливой улыбке. Его сердце замирало и щемило от счастья. Он попросил водителя подождать пять минут, а сам помчался к приемнику. Фаина, увидев запыхавшегося Федора, испуганно спросила:
- Что-то случилось, Федя?
- Нет. Это вам, – он вложил сверток в руки ничего не понимающей Фаине. – Я побежал, опаздываю. После работы заскочу.
- Сев в машину, он махнул рукой улыбающейся Фае, а в ушах все звучал ее голос: «Что-то случилось, Федя, Федя, Федя?».
Когда машина скрылась за поворотом, Фаина развернула сверток. Перед ней лежала та самая беретка, которая была на сестре Федора на снимке. Фильдекосовые чулки из шотландской хлопчатобумажной нити, которую трудно от шелка отличить, и флакон одеколона «Гюльнара». Под всем этим лежала открытка: «Поздравляю, Фая, с Первым Мая», хоть до праздника было еще три дня. Сердце Фаины сжалось. Значит, он для нее привез подарок. Она сняла платок, пригладила волосы и осторожно надела беретку. В кусочке зеркала, стоящем на притолоке, она увидела часть лица и беретки. Ей очень понравилось. Вдруг просигналила машина – это самосвал привез руду. Записав в журнал вес руды, Фаина вышла на улицу, сказала шоферу, что звонила жена, просила срочно подъехать домой. Поднимался ветер. Серая туча несла с собой грозу. Очередным порывом с головы Фаи сдернуло беретку и понесло к отвалу. Она, растерявшись, побежала за береткой, которая зацепилась за какой-то камень, Фаина потянулась за береткой, ее рука уже прихватила за краешек, она не поняла, что сверху посыпалась руда. На шум сыпавшихся камней Фаина обернулась. Глаза ее расширились. Она даже не успела вскрикнуть. Громадная глыба сфалерита привалила ее.
Весть о том, что Фаина Чагина погибла, облетела в считанные минуты все рудоуправление. Федор не помнил, как оказался возле рудоприемника. Кто-то дернул его за руку, мол, не ходи туда. Но он шел, он не видел ничего и никого кроме этого тела, лежащего на расстеленной кем-то телогрейке. Край сознания схватывал слова, доносившиеся до него. Она полезла за береткой, которую снесло ветром. Тело девушки было растерзано булыжниками. Ноги, руки разбиты. А лицо уцелело, ни единой царапины. Выражение удивления и счастья сквозило на нем. Она улыбалась. Только на губе, как ягода, выступила капелька крови. В руке она сжимала что-то. Нагнувшись, Федор увидел злосчастную беретку. Подняв лицо к небу, Федор вдруг закричал.
…После похорон Фаины Федор Волокитин замкнулся в себе, перестал ходить на работу. Все уговаривали его, но он никого не слушал и, наверное, не слышал. Вызвали Анну. Он любил свою сестру, все думали, что она поможет, но ничего не вышло. Федор жил своей никому непонятной жизнью. Он часами сидел на своей кровати и смотрел в одну точку. Что видел он, что думал в этот момент – никому не дано было понять. Он перестал спать, перестал, есть и угасал на глазах. Врачи только пожимали плечами и успокаивали родных. Нужно было спасать его. Одна старушка посоветовала свозить к Азее.
- Кто такая? – спросила Анна.
- Колдовка, от разных немощей помогат. Ежели не она, то никто не поможет, – прошамкала старушка.
- А где живет та Азея?...
…Консилиум врачей дал заключение, что есть возможность выздоровления. Федора увезли родители к себе в село. Волокитин в себя не приходил третий месяц. Тогда отец поехал за колдуньей Азеей. Осмотрев больного, Азея сказала, что надо ждать до заморозков. Почему до заморозков, никто не понял. Когда ударили сильные морозы, отец Федора Баян Михайлович в санях привез колдунью. Отправились на поиски таза, чтобы его форма была сферическая. Едва нашли почти такой таз, который был нужен колдунье. В тазу заморозили глыбу льда, с помощью тряпки, вымоченной в горячей воде, Азея сделала огромную плоско-выгнутую «лупу». Поместили эту лупу в тазу перед больным, в которой он отразился, как в уменьшающем зеркале, приподняли ему изголовье, чтобы он все время, когда не спит, видел себя, колдунья изладила воду, наказала матери, чтобы она ежедневно три раза в день Федора умывала и поила ею. А когда воды останется в бутыли меньше трети, надо было долить полностью. Сказав, что она больше им не нужна, - уехала. Ледяной экран стоял в тазу на окне. В избе было прохладно. Федора укрывали тепло, стеганым ватным одеялом и тулупом. Он с интересом наблюдал себя на ледяном экране. Иногда вынимал руку из-под одеяла и сперва махал ею, а после стал выделывать всякие разные жесты. Когда он засыпал, таз с льдиной выносили в холодные сени.
Месяца через два с половиной Федор стал вести с родными осмысленные разговоры. К весне он поправился полностью, вновь научился ходить. На рудник он не вернулся: слишком потрясен был случившимся с его любимой Фаей. Федор Волокитин стал колхозным трактористом. Пахая, бороня или сея, он всегда пел. Пел грустные песни.
Следователь Венцов, когда приехал по делу колдуньи Азеи Елизаровны Стародубовой, встретился с Федором Волокитиным. Немного информации он добыл от первого свидетеля. Федор работал в поле. Он поднимал пары под озимые. Венцова на мотоцикле привез на поле паренек Федька, сосед и тезка Волокитина. Венцов сел на крыло трактора, потому что Волокитин не стал зря терять время и пригласил следователя прокатиться с ним. «На ходу и потолкуем», - предложил он Венцову.
«Как вы относитесь к Стародубовой, которая пользовала вас во время вашей болезни?» - кричал Венцов, перекрывая рокот трактора. - «А как я должен к ней относиться? Нормальная лекарша. Да я не запомнил ее личность». - «Но, она, говорят, подняла вас?» - «Поднялся я без нее. Я не помню ее. А что с ней?»