Евгений Чириков. Птицы, летая, машут крыльями. Повесть. ч.4

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Во всех трех группах диктант «Осенью» прошел без особых эксцессов.
«Ярко горели лампы. И все пел свою нехитрую песню самовар…» Клешнин писал медленно, чем раздражал однокашников.
– Не можешь запомнить ничего! Хватит переспрашивать!
По тому случаю, когда он разогнал восьмерых, групповое собрание так и не проводилось.
После уроков Воронов пошел на остановку к ДК шахты «Северная». Он стоял среди кучки ожидающих автобуса. Одноногий Тельников, живо прыгая на костылях, ловко пересек дорогу наперерез несущемуся транспорту. Он направлялся в училище, на репетицию своего музыкального кружка.
Подошел автобус. В нем уже ехало человек десять из 46-й группы. Они бурно приветствовали Воронова, который закомпостировал талон и сел у окна.
К нему пересел Шашечников:
– Что мы будем делать на следующем занятии?
– Писать сочинение.
– На какую тему?
– «Как я выбрал свою будущую профессию».
– Вы поставите мне пять?
– Если напишешь на шесть, я тебе и шесть поставлю.
– Значит, поставите пять? Договорились? Да? Договорились?
Он вновь пересел к дружкам. На остановке вошла девушка и засомневалась, куда бы сесть: свободных мест много.
– Конечно, она сядет к нашему учителю по литературе, ни к кому другому, – прокомментировал Шашечников.
К некоторому конфузу, так оно и вышло. За спиной Воронова раздались аплодисменты и радостный хохот. Девушка пахла душисто. Пряча смех, Воронов закрыл лицо рукой и отвернулся к окну.
– Стыдно стало, – продолжал комментировать Шашечников.
2
Пьяный Тимохин сдал в библиотеку книги и ушел с подписанным обходным листом. Наконец-то…
Лазарь Евсеевич привел за учебником советского права совместителя, которого называл Володей. Владимир Алексеевич, из Северного райкома КПСС.
– Эти тоже не годятся? – листал Лазарь Евсеевич учебники.
– Их забраковала Любовь Федоровна.
– Ах, эта стерва Любовь Федоровна!.. А зачем тебя Попова вызывала?
– Насчет стенда к 40-летию Победы.
– Святое дело!
На время обеда библиотеку Воронов поручил 44-й группе. Вернувшись, он застал Коршунову с романом «Что делать?» под мышкой.
– Юрий Сергеевич, я принесла вам Тургенева, а беру Чернышевского, – улыбнулась она.
На улыбку он не ответил и холодно сказал:
– Давайте запишем.
Конечно, она поняла, что это за ее «спросите у завуча», когда Воронов обратился к ней с просьбой.
Мальчик из 43-й носился в его шляпе. Он сорвал у товарища очки и ходил в них при шляпе в вестибюль посмотреться в зеркало: «Похож я на профессора?»
Мирра Николаевна прислала техничку для мытья затоптанного пола и ругалась за сломанный стул.
– Вы посмотрите на себя – где вы сидите, в грязной библиотеке! А стул! Стул сломали! Разве можно так? Я докладную директору напишу!

Домой ехали в «броневичке», то есть в автобусе училища. Старший мастер Колосников спорил с Фомкиным, грозясь лишить его премии за пьянство.
– Только попробуй лиши! – гремел Иван. – Тогда увидишь, что я сделаю! Ты получишь зарплату, а я возьму и положу ее в карман. И докажи, что я взял! Я никого не боюсь!
Колосников умолк в болезненной растерянности. Четверо – Сушкин, Фомкин, Фирсов и Неупокоев – вышли у винного магазина.
3
Позвонили из бибколлектора: надо срочно забрать 39 пачек литературы. Поехали в «броневичке» с Сосновским, раньше он всегда помогал Любе. Дорогой говорили об убийстве Индиры Ганди, о Кошкине, который, как и Тимохин, тоже бывший мент и тоже уволен, о лучшем пивбаре города, что в Кировском районе. Там демократическая форма подачи закуски: хочешь – бери, хочешь – не бери. Все культурно, раздеваешься и садишься за столик. Сосновский с нетерпением ждал вечера, чтобы посетить этот пивбар.
За столом в бибколлекторе сидела девушка в очках. Пачки грузили в лифт по конвейеру. Было тесно.
– Ты ставь в сторонку, – посоветовал Сосновскому старый лифтер.
– Ты чего расшумелся?! – неожиданно вскипел Николай. – Кто ты такой, чтобы приказывать?!
– Да я только посоветовать хотел, как лучше…
– Не шуми, а то я тебя выведу отсюда! – протрубил Николай слоновьим басом.
Обиделся не столько лифтер, сколько женщины, загружавшие лифт пачками. Сосновский продолжал ворчать.
– Вам подсказывают, как правильно делать, а вы кричите! – возмутилась одна из женщин.
Внизу Сосновский потащил пачки на выход.
– Почему он кричит? – спросила женщина.
– Психанул.
– Психанул! Надо сдерживаться как-то… Откуда эта библиотека? А, из училища…
Восвояси приехали как раз к перемене. 45-я помогала таскать книги. Мирра Николаевна, а потом и завхоз Миколайчик ругались за столы, вытащенные из библиотеки в вестибюль.
– Эта орда разнесет их в щепки! Сидят на них…
Миколайчик посоветовал поставить их за барьер и за центральные стеллажи, чтобы класть на них книги. Через узкий проход пришлось протаскивать столы аж над стеллажами. Закревский забрался под самый потолок. Хороший парень, доброжелательный, живущий затаенно приподнятыми эмоциями.
– С кем ты ездил в бибколлектор? – спросил Воронова Лазарь Евсеевич. – Кто такой Медведев?
Очевидно, из библиотеки позвонили насчет скандала. Сосновский сидел здесь же, в библиотеке. От правды не уйти. Лазарь Евсеевич улыбнулся и ничего не сказал.
Он достал 32 новых (1982 года) учебника обществоведения, «сунув» за них бензин. Демьянов взял эти учебники, которые абсолютно ничем не отличались от старых, забракованных Любовью Федоровной.
Новенький мастер, лысый бородач, попахивающий бензином, искал в библиотеке учебник материаловедения. Дежурила группа Фомкина. Однако для мытья пола тот привел не своих, а Богатова и Малагина:
– Вы двое сегодня моете пол в библиотеке.
Он умеет приказывать так, что его слуша­ются.
– За что ты их наказываешь? – поинтересовался Воронов.
– Они знают, за что.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
– Срочно проведи диктант! – заскочил в библиотеку Сушкин. – Из облуправления прислали текст с грамматическим заданием. Не натягивай никому троек. Ставь как есть – двойки так двойки. Нам это выгодно, чем больше двоек, тем лучше. Значит, такие они к нам пришли. Потом составим план работы по исправлению пробелов.

Ну вот, пора и домой. В ожидании Лазаря Евсеевича стояли возле машины и курили.
Тельников тронул Воронова за рукав (это его привычка) и посетовал:
– Поиграли мои эстрадники и устали. Два часа всего играли и говорят: спины устали! Трудновато мне с ними. Всего два часа. Мне этого мало. Я хочу ритм поставить. Ведь музыка – это прежде всего ритм.
Он уныло покачал головой.
Из дверей училища вышел Лазарь Евсеевич. Тельников бросил окурок сигареты и заторопился к «броневичку». Вслед за ним на подножку поднялась хитренькая, улыбающаяся Коршунова с бледными курицами, которые выглядывали из сумки, а за ней Фомкин, почтительный к директору, как ни к кому другому.
Тельников сидел в заднем ряду со страдальческим лицом (неважно себя чувствовал). Когда на Радуге Фомкин и Колосников вышли, он пересел поближе к директору и потеребил его за рукав:
– Поиграли мои эстрадники два часа и устали. Трудновато мне с ними…
– Сколько их у тебя?
– А?
– Сколько их у тебя?
– Четыре человека.
– А шуму было на двадцать человек, – засмеялся Лазарь Евсеевич.
Все заулыбались.
– По журналу у меня двадцать человек. Я все часы расписал на месяц вперед, – печально противостоял юмору музрук.
2
45-я группа – группа мастера Татаринова. Юрий Сергеевич начал читать Тургенева перед пустыми глазами слушателей. Нахал с мутным и упрямым взглядом громко разговаривал, не реагируя на замечания. Пришлось взять его за плечо, изобразив гримасу ярости.
– Не надо, я сам выйду!– заторопился ученик.
Все притихли, испуганные угрожающим поведением преподавателя. Нахал скучал в коридоре и требовал, чтобы выгнали и его дружка. Кудрявый парень в классе рассказывал о том, что где-то вычитал: пирожки из песка осыпаются, а из глины – нет, так как песчинки круглые в отличие от волокнистой глины. Это он говорил в связи с вороновским замечанием о песчаных замках, сделанным по ходу объяснения материала.
Малагин на уроке играл в морской бой, и аллах с ним. Но он сделал из авторучки духовое ружье, которое пришлось отобрать. Ахметгареев сбрасывал на пол здоровячка Жарова вместе со стулом и устраивал шумливую возню. Шанин отрешен. Он даже не смотрит в книгу и не вертит ее в руках, зато и не балуется. Черкасов сидел задумчиво-мечтательный. Все они отбывают время. Как им хватает терпения?
Группа буквально умоляла отпустить их с шестого урока. Мольба уперлась в твердую волю преподавателя. На уроке присутствовало 22 человека.
День спустя Малагин не переставая играл в морской бой. Только отберешь лист, он снова расчерчивает квадратики.
Многих задирал Жаров, вообще-то приятный, доброжелательный к преподавателю мальчик. Он довел до взрыва Ахметгареева, который бешено матерился и пытался ударить его в ухо. Юрий Сергеевич усмирил обоих. Ахметгареев зловеще прошипел, что разберется с Жаровым на перемене. Впрочем, на следующем уроке оба сидели вместе, предупредительные друг к другу до нежности.
Когда группа дежурила, человек десять - пятнадцать оккупировали библиотеку и начали резаться в шахматы. Звонок.
– Поднимайтесь на второй этаж.
– Давайте лучше здесь! Будем играть в шахматы! Все равно наша группа дежурная.
Уговоры не помогли. Пришел Сушкин.
– Не идут? Ну-ка, давайте поднимайтесь в кабинет!
– Нет, мы лучше здесь!
Сушкин ушел ни с чем.
– Хорошо, тогда вымойте библиотеку, раз ваша группа дежурная, – решил Воронов зайти с другой стороны. – Принесите ведро воды. Каждому достанется по квадратному метру пола.
– Давайте. По квадратному метру – это немного.
Двое в шахматы не играли, был резон послать их за водой. Гуреев пошел бы вместе с Черепановым, но тот поленился. В библиотеку ворвались еще несколько человек и тоже не пошли за водой.
– Это что – урок? – удивился Лазарь Евсеевич, случайно зайдя.
– Они говорят, что сегодня дежурят, поэтому не хотят учиться.
– Это они придуриваются.
Директор подвел Воронова к столам, стоявшим штабелями в вестибюле.
– Возьми несколько новых, а старые кому-нибудь отдай. Если кто спросит, скажи, что директор разрешил.
– Это мы можем, – согласилась 45-я принести столы.
Они приволокли несколько столов и снова уселись за шахматы. Ахметгареев спорил с Жаровым, сыгравшим по подсказке.
– Если еще раз так сделаешь, то я спорить не буду, а сразу врежу! – показал кулаком Ахметгареев на жаровский лоб.
Жаров по инерции вяло спорил. Ахметгареев с трудом остыл.
3
В честь Дня учителя в столовой за счет проф­кома организовали застолье с шампанским, водкой и хорошими закусками. «Любительница абсента», как называл ее Сосновский, Нелли Петровна Сиропина с вожделением смотрела на стаканы. Скупую речь произнес председатель профкома Протасеня. Попова поздравила коллектив от имени администрации.
Музрук Тельников пришел от водки в добродушное настроение. Чем-то неприятен был новый военрук, отец Татаринова, слишком жгучий брюнет лет шестидесяти, неприветливый, в форме капитана. С библиотекарем он всегда здоровался за руку, оставляя послечувствие огромной, рыхлой и вялой ладони.
Музыка из магнитофона в сочетании с напитками обостряла лирические желания. По окончании основной части застолья большинство сбросилось по два рубля и продолжило мероприятие. Сушкин сел за шахматы с Татариновым.
– Боря! Пойдем домой! – звала Сушкина жена, Колодина.
– Сейчас, сейчас.
– Боря, пойдем! Там Катя болеет.
– Сейчас, сейчас…
Борис Александрович углубился в размышления над партией. Не меньше часа длилось «сейчас, сейчас».
В вестибюле училища висит стенд, популяризующий статьи Уголовного кодекса. Во дворе сырость, дождь, желтые листья, мрак от туч, затянувших небо.
Пора домой, к любимой Светлане. «Броневичок» тронулся, выкатился из ворот, пристроился на трассе. У Коршуновой чуть гнусавый, смычковый голосок.
– Давайте поедем по старому мосту! А? Ну давайте! Леонид Александрович!
– Надя, говорите громче, вас не слышно, – просит музрук.
– У меня всегда один и тот же маршрут – только по новому мосту, – изрекает водитель Леонид Александрович.
Возле детской поликлиники ДТП. Мотоцикл с разбитой фарой у лужи на краю дороги. Огромная машина с прицепом ломаной кривой перегородила асфальт. Пришлось огибать это место через трамвайные пути и линию встречного движения. Все пассажиры прильнули к окнам.
– Не будет ездить на мотоцикле, – пошутил Фирсов.
– Надежда Викторовна, берите все часы по эстетике! – сказал Воронов, разрешая свои сомнения и угрызения.
Почему он должен жадничать?
Коршунова поблагодарила.
– Недавно я ехал с женой на своих «Жигулях», – начал Буданов. – Увидел, что у «зила» болтается номер и дребезжит фара. И надо же… Решил обогнать и сказать водителю. Только поравнялся с ним, как он, не обозначив поворота сигналом, начал разворачиваться – и в мою машину! Ну, права у него отобрали, за ремонт будет платить…
Дома у Воронова Светлана, телевизор и демагогическая речь Генерального секретаря ЦК КПСС Черненко о народном контроле.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Утро началось с линейки.
– Че ты толкаешься?! – упирался ученик, пока Татаринов с искаженным от гнева лицом выталкивал его на лестницу и спускал с нее.
Военрук отдал рапорт. Лазарь Евсеевич говорил с военными интонациями, не обращая внимания на ученика, стоящего напротив по стойке смирно с рукой в кармане телогрейки. Несколько учеников, сказал Лазарь Евсеевич, попало в вытрезвитель. У кого-то сняли сапоги, разули среди бела дня. И драка в 46-й! Полгруппы напало на одного! Мастер Грибов должен провести собрание с протоколом и выявить зачинщика. Если этого не будет сделано, то всей группе откажут в награждении по итогам соцсоревнования, если даже заслужат по главным показателям.
– По кабинетам ра-зой-тись!
Курение на крыльце – это необходимая отрада. Нервы успокаиваются, мысли уходят за горизонт училища. Во дворе Фирсов с метлой. Чуть пьян и весел.
– Я как Баба Яга! – шутит он.
Рая, смеясь, отбивается от двух жлобов сразу…
В библиотеке мастера Буданов и Коробков сражаются в шахматы. У Николая Филипповича Буданова две страсти – шахматы и рыбалка. Сегодня он жалуется на погоду, влияющую на самочувствие. Кладет под язык валидол. Морозова ищет речь Черненко о народном контроле. В училище она отвечает за народный контроль.
Хотя у литератора «окно», Сушкин приводит в библиотеку «на занятие» 45-ю группу, так как у них нет истории, стоящей в расписании. Пацаны играют в шахматы и шашки. Закревскому шашек не хватило.
– А если использовать костяшки старых счетов?
Счеты давно были разобраны, костяшки хранились в тарелке. Закревский обрадовался. Он уже знал, где костяшки лежат, и передал их над головой Козульского, перегородившего креслом вход за барьер. От партии с Шаниным, игравшим сравнительно неплохо, детская радость била ключом в Закревском. И еще оттого была радость, что мешал Богатов, совсем не умевший играть. Шутки и смех наполняли библиотеку. Пришел музрук и забрал пятерых на репетицию. Из его комнатки доносилось минорное дудение.
После занятий Воронов бродил по коридору в поисках Сушкина, чтобы отдать ключ от кабинета. Из углового класса крадучись вышел Козульский и тут же нырнул обратно. Услышав шум и смех, Юрий Сергеевич вошел вслед за ним.
Несколько человек сидело на партах верхом, другие стояли. На замызганном десятками ног и белом от мела полу катались два борющихся тела.
– Что здесь происходит?
– Ничего. Вытирают пол, – засмеялся Мельников. – Мы тут моем пол.
Как добродушно он это сказал! Борцы застыли в какой-то мертвой позе, одно тело накрыло другое. Юрий Сергеевич шагнул вперед и заглянул в их лица. Лица, задохнувшиеся в злобе и напряжении. Он схватил верхнего, вцепившегося в горло противнику, и отлепил его от посиневшего Закревского. В верхнем он узнал Малагина. Юрий Сергеевич оторвал его хватку, однако в самого Малагина снизу вцепился лежащий Закревский. Он вертелся на полу и хватал противника за нижние конечности. Малагин размахнулся ногой и подло, ужасно пнул ботинком в лицо. Закревский вскочил и напал на Малагина с кулаками.
– Чего стоите? Возьмите его! – крикнул Юрий Сергеевич в возмущении троим свидетелям, спокойно стоявшим рядом.
В этот момент он держал уже Закревского. Трое встрепенулись.
– Че стоите?! Возьмите его! – бросил им
кто-то.
Они (среди них был и Мельников) живо схватили Закревского и уволокли за учительский стол, посадили на стул между столом и партой. Закревский оскорбил Мельникова матом. Ответил не один Мельников – все трое осыпали Закревского серией ругательств. Юрий Сергеевич прикрикнул на них.
Малагина тоже оттащили в сторону. Кто-то похлопал его по плечу в знак поздравления с победой.
– Иди умойся, – сказали ему, и он вышел в сопровождении как бы почетного эскорта.
Козульского упрекнули за то, что он вышел из класса, из-за чего и появился литератор. Закревский медленно и горько остывал, сидя как арестованный. Стремительно вошла 43-я группа, а вслед Коршунова с альбомом по истории автомобиля. У 43-й и 45-й – объединенный классный час. Позже всех показался Татаринов в синем рабочем халате.
– Не говорите ничего, – услышал Воронов шепоток проходящего мимо ученика.
Тем не менее он сообщил о ЧП мастеру.
– Малагин? Это маленький такой? С кем?.. Помирятся потом, – спокойно отреагировал Татаринов.
У Закревского на лице проступили черные синяки. Малагин вернулся из туалета розовый, остуженный и сел на свое место.
На следующий день урок с 45-й начался в неполном составе. Вскоре появился Богатов.
– Почему опоздал?
– Я их упрашивал, а они не идут.
Немного погодя хлынула толпа остальных, 13 человек. Урок прошел относительно спокойно. Ильин, Юрьев, Баранов, Ефремов, Закревский и Малагин – последние двое вместе сидели на первой парте – с трудом постигали смысл причастий и деепричастий и все же поддавались натаскиванию. Юрьев никак не мог понять разницу между «летая» и «летя». Он придумал предложение: «Птицы, летая, машут крыльями», но не мог, несмотря на подсказку и образцы, переделать его в «Птицы, летя в воздухе, машут крыльями».
Отработав урок, Воронов вышел из класса. В коридоре его ждал Татаринов.
– Вы не выручите еще раз?
– Рад бы, но ни копейки… Малагин и Закревский помирились?
– Помирились. Я их помирил. Они вместе мыли пол, раз вместе провинились. И староста тоже с ними, Варламов, высокий такой, за то что не препятствовал драке, она при нем началась. Закревский – звеньевой, а Малагин затеял с ним драку. Сделал бы он это в армии с сержантом – узнал бы!
2
44-я пришла в класс на спаренный урок. Сушкин предложил дать им учебники, пусть читают. Если бы читали! Никто не читает, некоторые лишь делают вид. «Неинтересно читать. Лучше помечтать». Один смотрит в пустоту блестящими синими глазами, лишенными мысли, другой – староста Гавриков, член ВОИР – бездумно полистывает страницы. Ученик по фамилии Фридрих и Степченко пытаются играть в морской бой. Преподаватель отбирает у них бумажки.
Фридрих любит индийские фильмы. Кое-что он слышал и о Дон Кихоте.
– Кого мы называем донкихотом сейчас, в наше время?
– Это человек, который влюбляется в девушку, – выдал Фридрих неожиданный ответ.
В последнее время обнаглел Харчев. Он изводил взглядом Степченко.
– Ты че смотришь?
– Может, ты красивый! (Смех.)
У Харчева нет большого пальца на правой руке, в детстве оторвало железкой (залез под машину для сварки, с кузова скатилась бочка). Его дразнят «беспалым». Он занимался боксом у Козленко. Занимался бы и Чулков, да боится, что выбьют зубы.
Замечания на Харчева не действовали, пришлось изгнать. Чулков просил это сделать «так же, как меня», то есть сильным броском. Харчев, впрочем, не ждал повторного приглашения выйти. Зато, выйдя, он приоткрывал дверь и всовывался в щель. Юрий Сергеевич вытолкал его в коридор.
– Че ты толкаешься?! – вызверился Харчев с жалким протестом воробышка.
Юрий Сергеевич вежливо извинился и заметил, что при его поведении другого выхода не видит. На какое-то время Харчев исчез. И – вновь кривляется в дырке разбитой стеклянной двери. Чулков попросил разрешения «сделать так, чтобы Харчев больше не появлялся». Как это можно сделать? Вместо объяснений Чулков вышел и прогнал Харчева. Тот замаячил за стеклом лишь в конце занятия. Что до Чулкова, то он был не такой уж и простой. Еще в школе собрал снегоход-мопед на трех лыжах с максимальной скоростью 60 километров в час.
Хохотушка Степченко устраивал драчки с Большеголовом, Фридрихом и Мамой, то есть полненьким Ермолкиным. Тот стойко туп в учебе, но при этом неплохой шашист, что выяснилось в библиотеке. Лучше всех в шашки играл Бубенцов, у него отец – разрядник. Юрий Сергеевич с большим напряжением выиграл у Бубенцова матч.
Через небольшое время Харчев вдруг стал ручной, его дикость прошла. Теперь он всегда почтительно здоровался и прощался. Любопытно было видеть, как этот хулиганишка сюсюкал с дочкой-малышкой Фомкина.
Харчев, Фомин и Гавриков ходили в новой, полученной у Мирры Николаевны форме – одинаковых синих болоньевых курточках и фуражках.

И вот однажды Юрий Сергеевич решился на замену классики фантастикой.
– Кто может рассказать о прочитанном?
Первым вызвался Юсупов. Он пересказал романы Беляева «Вечный хлеб» и «Продавец воздуха», называя их «рассказами».
Рыжий Григорьев вышел к доске и рассказал «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери. «Был один пожарник. И там еще была одна механическая собака. Ну, он сжигал книги…» Далее все действующие лица слились в «он» и «она».
– Стой прямо, не ломайся! – кричали Григорьеву с парт. – Ты что все «он» да «он»? Кто «он»?
Тем не менее его дослушали. Затем Бубенцов поделился «Туманностью Андромеды».
В русском языке и в этой группе дошли до причастий и деепричастий. Причастие от «плыть» они упорно образовывали – «плыл».
– Расскажите нам лучше какую-нибудь историю!
Кое-как удалось добиться образования причастий от Мамы и Трофимова. Не меньше мучился Степченко.
– Если к концу урока не придумаешь, поставлю двойку.
Он придумал.
– Теперь двойку не поставите?
– Проверьте мой диктант, – сам вызвался в конце урока Бубенцов и неслышно считал, сколько раз авторучка с красной пастой опустится на бумагу.
– Вынужден поставить два, – тихо сказал ему Воронов.
Бубенцов шагнул от учительского стола с листком в руке.
– Сколько? Сколько? – посыпались вопросы.
– Три.
– Сколько?!
– Три, – глухо врал он, стесняясь сказать правду.
Да, он старался писать этот диктант…
3
Загоревшись идеей литературно-художественной композиции, впервые в жизни Воронов решил проявить свои невидимые миру способности. Он порылся на стендах и отыскал сборники Маяковского и Блока, на ходу выбрав несколько отрывков из «Хорошо!», «Левого марша» и «Двенадцати».
Собрав на репетицию чтецов – Юсупова, Фридриха, Бубенцова, Степченко, Колобкова, он показал им, с какой мощью должен декламироваться стих Маяковского.
Предвкушая эффект на публике, Юсупов восхищенно хихикал, проговаривая:
– Какой-то смущенный сукин сын. Над ним путиловец нежней папаши…
Тельников обещал, что кто-нибудь ударит тарелкой в тот самый момент «Двенадцати», когда «и – бац – растянулась!».
Зайдя на репетицию, Фирсов хотел стрельнуть сигарету у Колобкова, читавшего «Левый марш». У того не нашлось. Тогда мастер где-то раздобыл сигаретку и поделился с учеником, оставил Колобкову бычок.
Между делом Попова забегала в поисках материала для доклада.
– Разве трудно сказать все простыми сло­вами?
– Трудно. Помогите мне.
– Какова основная мысль?
– Октябрь.
– Октябрь – это не мысль, а тема.
Попова порылась в журналах «Агитатор», ничего не нашла. Библиотекарь снова намекнул, что выступать можно и без «материалов».
– Насколько я знаю, – возразила она, – все так готовятся. Никто из своей головы не выдумывает.
Литературную композицию репетировали в библиотеке. Генеральную репетицию провели на сцене красного уголка. Чтецы бросились к пианино сыграть «Собачий вальс». Степченко спорил с Бубенцовым о праве на «бац», а Юсупов все восхищался тем, как он будет «материться» со сцены: «какой-то смущенный сукин сын…» С трудом удалось оторвать разболтанных пацанов от игр и беготни. Степченко бегал по залу, за ним гонялся Фридрих. Но репетиция показала хорошие результаты, акустика работала на стих. В центре композиции стоял Женя Колобков. Они с Сережей Бубенцовым относились ко всему серьезно, без баловства.
В библиотеке чтецы сделали уборку. Колобков и Юсупов подмели пол. Но Степченко наотрез отказался мыть окна. Фирсов пытался отправить его на уборку в красный уголок.
– Не пойду!
– Ты как со мной разговариваешь?
– А че?
– Поговори еще у меня!
– А че?
– Степченко, ты подумай, как со мной разговариваешь! Ведь нам с тобой еще три года жить вместе! И может быть, за эти три года ты не вый­дешь отсюда шофером: аттестат о среднем образовании получишь, а шофером не будешь! Я, как мастер, сделаю все от меня зависящее, – завершил монолог Фирсов, уходя.
– Напугал! – крикнул Степченко вслед ему.
Колобков и Юсупов ловили его, чтобы заставить мыть окно, а он убегал, хохоча.
Три солидных парня зашли поиграть в шахматы.
Появился Иван Фомкин:
– Быстро встали и застеклили окна на втором этаже!
Молчание.
– Быстро встали и вставили окна! Ну!
Молча сидят.
– Из какой вы группы?
– Мы из 823-й! Уроки кончились, мы уже всё – свободны!
– Встали!
– Ладно, пойдем, – сдается один.
За ним встает и другой.
– Из 823-й самые блатные, что ли?
– Да, самые блатные, – огрызается третьекурсник, но покорно следует за Фомкиным.
– Юрий Сергеевич, зайдите к Поповой, пожалуйста, – открыл дверь Протасеня.
В кабинете Поповой стояла Раиса Игоревна, которую директор за глаза называл не иначе как «старой шлюхой». Она славилась похождениями и до сих пор не ушла на покой.
– Юрий Сергеевич, – подняла глаза Попова, – помните, о чем мы с вами договаривались? Я вас просила помочь в подготовке доклада.
– Ах вот что! Но мы ни о чем не договаривались. Вы порылись в журналах и ушли. Я сделал вывод, что вы этим удовлетворились.
– Нет, мне нужны материалы к докладу. Обязательно! Завтра доклад, мне срочно нужны материалы. Я сегодня здесь до четырех часов. Юрий Сергеевич, помогите мне, пожалуйста!
– Чем я могу помочь?
– Я так поняла, что вам легко было бы написать. Напишите! Может быть, вы сами его и прочтете? Любовь Николаевна читала у нас доклад об Октябре.
– Нет, нет…
– Ну, тогда подберите что-нибудь!
– Вся библиотека к вашим услугам. Приходите и выбирайте.
– Вы, как библиотекарь, должны подбирать литературу.
– Я не знаю, что вас интересует.
– Октябрь.
– Это слишком большая тема.
– Вы должны владеть материалом, – неприятно вмешалась Раиса Игоревна. – Мы можем попросить вас подобрать литературу по любому вопросу.
– Надежда Ивановна, сформулируйте задание конкретно.
– Подобрать передовицу любого журнала или газеты, лучше двух.
Он принес пару передовиц.
– Спасибо!