***
Артём проспал до часа дня. Сразу, как попал после поезда домой, – залёг. Поездка изнурила его. Проснулся от телефонного звонка.
– Боже мой, я звоню, звоню, а ты не отвечаешь! – Майя едва не захлёбывалась словами.
– Я спал. – Артём ещё не в полной мере пришёл в себя.
– Уф, слава богу. А то я чего себе только не напридумывала.
– Ну прости.
Артём быстро привёл себя в порядок, вызвал такси на Студенческую. Определённость, пусть и на короткое время, всегда придавала ему сил.
Шалимов любил начало зимы, когда холодные запахи свежи, все ощущения новы и щёки после прогулок горят. А вот февраль ему никогда не нравился. Вроде бы всё в нём почти так же, как в декабре. Но при этом всё не так. Москва напоминает уставшую женщину, ничего в жизни так и не познавшую, кроме забот, холод не бодрит, а утомляет, и мир почти ничем не пахнет.
Майя вышла из подъезда, вид у неё был смятенный, её высокая фигура в густом мареве зимнего дня словно не могла сопротивляться давлению пространства.,
Зашли в кафе.
Девушка попросила большой латте. Артём купил ей напиток и, пока нёс, едва не пролил. Видимо, особым шиком для местных продавцов считалось налить «с горкой». «Какая бессмыслица!» – расстроился Артём.
Они сели напротив друг друга, хотя обычно в кафе и ресторанах садились рядом.
– Я вижу, что есть необходимость кое-что прояснить между нами. – Это Майя умела хорошо: взять инициативу в свои руки и, никого и ничего не жалея, высказаться. – Ты не в состоянии скрыть отношение к тому, что в последнее время тебе открылось. Я имею в виду наше общество, наши планы, чаяния.
– Не то чтобы...
– Не перебивай. Понимаю, что мы раньше никогда этого не обсуждали. Когда мы только познакомились, я полагала, что рано. И вот, когда мы теперь близки окончательно, целиком, как мне казалось, доверяем друг другу, я решила, что ты примешь меня такой как есть, будешь уважать то, что для меня важно. Похоже, я ошиблась. Ты капризничаешь... Это горько...
Пауза повисла. Никому б никогда не пришло в голову назвать её мхатовской.
– Я беспокоюсь за тебя. – Артём не собирался уступать. – Я уже говорил, что, если вас поймают, не пожалеют. Сломают жизнь. Это стоит того?
– Это низко.
– Что? Беспокоиться?
– Скрывать за заботой свою... своё малодушие.
– Хотела сказать, трусость?
– Да. Но не сказала. Эти люди, которые через час соберутся у тебя в библиотеке, – они для меня сейчас всё, ты слышишь? Без этого моя жизнь ничего не стоит. Если ты спросишь, кого я выберу – тебя или их?.. – Глаза Майи застыли.
– Я не спрошу. – Артём отвел взгляд.
Майя замолчала. Она разглядывала Артёма так, будто не видела его никогда. Сначала осмотрела лоб, большой и почти без морщин, если морщины и были, то малозаметные, тёмные волосы, чуть завивающиеся на концах, губы, довольно пухлые, никогда не сухие.
– Это значит, мы расстаёмся? – Майя взяла кружку, поднесла ко рту, но пить не стала, поставила назад.
– Это значит, мы идём в библиотеку.
Он улыбнулся широко, как она любила.
***
Майя испытала прилив нежности к Артёму, взяла его за щёки и длинно поцеловала. Потом заглянула ему в глаза и, похоже, не нашла там, что искала.
– Скажи, а твои товарищи что-нибудь спрашивали обо мне? Кто я тебе, к примеру? – Артём отвёл взгляд.
– Нет. У нас это не принято. Структура нашей организации такова, что каждый приводит кандидата сначала просто на вечеринку, там к нему присматриваемся, а потом уже, если он подходит, приглашаем на собрание, посвящаем в наш круг.
– Прямо гербалайф какой-то.
– Что? – Майя решила, что ослышалась. Слово незнакомое.
– Боже, ты такая юная ещё. Был в девяностых такой проект. Сетевой маркетинг. Продавали разную косметику или бады, я не помню. Там тоже каждому вменялось привести людей, увлечь их. Так они расширялись. Американская шняга. Потом куда-то сгинули они...
– Мы вообще-то ничем не торгуем. – Майю не заинтересовала эта тема.
– Я так. По аналогии.
Ветер бесцеремонно вмешивался в разговоры людей.
– Но я ведь не участвовал в вечеринках ваших? И даже слыхом про них не слыхивал. Как же меня допустили на собрание? – Артём показно негодовал.
– Ты внёс свой вклад. Предоставил место. И не ёрничай. Я так решила.
– Ясно. А что всё-таки это за вечеринки?
– Мы собираемся иногда у кого-нибудь. Мы же молодёжь. – Она задорно глянула на него. – Но не слишком часто. А ты ревнуешь?
Она неожиданно игриво схватила Артёма за нос и сразу отпустила.
Болезнь Веры в итоге не прилипла к ней, хотя она сопереживала всему искренне. По большому счёту, болезнь сестры её возлюбленного никак не влияла на её жизнь. Эмоции? Да. Но эмоции рано или поздно стихают. Когда тебе мало лет, болезнь и смерть – это только то, что с другими.
Майя попросилась в «чайный дом» погреться. Этот московский особняк почти на пересечении Сретенского бульвара и Мясницкой выделялся праздничным фасадом даже среди пышной московской эклектики.
Пока они пили чай, продавщица растратила все силы, чтобы уговорить их купить каких-нибудь конфет. В конце концов отчаялась и разозлилась...
Новый сбор Майиных соратников совсем не походил на предыдущий. Тогда в читальню ворвалась сама плоть хаоса, суета звуков и движений, неразбериха слов. Артём ещё поразился, сколько шума создаётся не такой уж внушительной группой людей. Сегодня же лица ребят были строги и жесты скупы. Они проходили в его кабинет тихо, здоровались с ним предельно вежливо. Он расположился чуть в стороне, собираясь слушать их внимательно, непредвзято, вникать. Ради Майи. И для того, чтобы определиться, кто есть он, кто есть они, как это всё сочетается и как ему со всем этим быть.
Они облепили его большой стол. Ему показалось, что людей больше, чем в прошлый раз. Никто не решался начать. Все словно чего-то ждали...
Артём испытал облегчение, когда вольнодумцы наконец выкатились из его кабинета. Теперь он снова здесь полноправный хозяин. Он уже не сожалел, что Майя вовлекла его во всё это. Худшим виделся сюжет, в котором он оставался в неведении о её революционности. Как только он почувствует, что над Майей сгущаются тучи, вмешается. Как? Просто запретит ей продолжать заниматься чепухой. А если её арестуют? Попросит помочь своё начальство в департаменте. Его ценят. Может, у кого-то найдутся выходы на московскую полицию. Он всё объяснит. Он оправдает любимую, прикроет её. Даже если придётся взять кое-что на себя. Готов ли он к самопожертвованию? Да, да, да.
Решимость и нерешительность в нём бились друг о друга, как волны бьются о волнорезы.
Он приблизился к девушке. Она не пошелохнулась. Он набросился на её губы яростно, не намереваясь останавливаться. Майя отвечала сперва вяловато, потом разохотилась...
– Сейчас куда-нибудь сходим. Только сестре позвоню. – Артём с огромным усилием сдержал себя. Иначе они бы занялись любовью прямо здесь...
– Да, конечно. Скажи, что я тоже переживаю, – откликнулась Майя. Она взяла сумочку, достала зеркальце, посмотрелась в него, затем потянулась за помадой, отвинтила колпачок, чуть подвела губы.
Вера ответила почти без промедления:
– Да, Артём.
– Ты как?
– Расстроилась, что ты не позвонил, когда доехал. – Голос её и вправду звучал обиженно.
– Прости! Дела навалились. Как ты?
– Без особых изменений. Но по кредиту есть продвижения. Так что, возможно, скоро в Париж...
– Ну, держись. У меня всё нормально. Волнуюсь за тебя...
– Не волнуйся. Я так просто не сдамся...
Майя оделась.
– Как она?
– Она молодец.
Артём улыбнулся. Он гордился своей сестрой...
Лёд на Чистых прудах уже готовился к таянию. Кое-где виднелись полыньи, похожие на уродливые глаза.
Они выбрали ресторан «Шатёр», большей своей частью располагавшийся на воде. Уж больно уютно поблёскивали его огни.
Прошли вдоль пруда. Беспамятные спящие деревья ещё не представляли себе, что через пару месяцев проснутся и зазеленеют.
После того как они сделали заказ, Майя вперилась в телефон. Видно было, что она с кем-то переписывается. На лице – выражение крайней серьёзности.
– Я тебе не мешаю?
– Это мама. – Майя подняла на него глаза, – Не будь таким нетерпеливым. – Она положила телефон на стол экраном вниз. – Ты, похоже, ещё не отошел от своих самарских новостей. Успокойся уже. Сестра твоя жива. О ней есть кому позаботиться. Да и все мы смертны, в конце концов. Чему быть, того не миновать. Не люблю, когда мужики сопли распускают. Мне представлялось, ты не из таких. Ошибалась.
– Что? – Артём поднялся – Ты так о моей сестре?
– Да. О твоей сестре. – Майя холодно и не моргая глядела ему прямо в глаза.
Бывают в жизни мужчин такие ситуации, когда нет иного выбора, как встать и уйти. Обида придушила его. Заполнила целиком, не оставив внутри места, где бы не звучали паскудные и жестокие слова Майи Кривицкой. Он вытащил из кармана пятитысячную купюру. Положил на стол.
– Рассчитаешься.
И быстро пошёл к выходу.
Любимая не окликнула его.
***
На Покровском бульваре Бульварное кольцо сужается, словно готовится к тому, чтобы прерваться. Дома попали сюда из разных эпох: тут и причудливый, в чём-то совсем несостоявшийся, но везде заметный сталинский ампир, и доходные дома, оставшиеся в городе с царских времён, и брежневская кирпичная одноподъездная башня – верх элитарного строительства эпохи застоя.
Москва уже устала от зимы, утомлённый снег рад бы был уже растаять, но природа ему этого ещё не дозволяла.
Он шёл, почти не разбирая дороги. Ему требовалось время, чтобы избыть обиду. Никогда он ещё так сильно не обижался на Майю. Или она так сильно его не обижала?
С самой юности он мечтал познакомиться с девушкой как-нибудь необычно. Ну, вроде того, как булгаковский Мастер познакомился с Маргаритой. Но жизнь ему не дарила такого случая. С Майей тоже всё началось весьма обыденно, и ухаживать за ней он начал потому, что просто не мог ничего с собой поделать. Тяга к ней явно перевешивала благоразумие; то, что она его намного младше, не смущало. Они увидели друг друга впервые на выступлении поэта со странным псевдонимом Марс-Кавказ. Организовать этот вечер Артёма очень просил его куратор из Департамента культуры Москвы. Марс-Кавказ приходился племянником одному крайне влиятельному человеку. Майя пришла на этот вечер со своей знакомой, которая относила себя к поклонницам поэта и практически заставила подругу составить ей компанию. Артём, слушая Марса, недоумевал: как у таких поэтов образуются поклонницы? Чем они их берут? Стихи-то ведь пустые и вторичные. Крик да истерика.
Марс-Кавказ, а на самом деле Григорий Плотников, заранее обговорил с Артёмом, что после чтений они соберутся в его кабинете, чтобы «выпить по стопарю». Артём поручил своим сотрудницам собрать что-нибудь на стол.
Майя тоже затесалась в числе тех, кому предстояло «выпить по стопарю» за здоровье новоявленной звезды отечественной поэзии.
Она как-то сразу приметила Артёма, они разговорились, обменялись телефонами. Он обещал звать её в читальню на литературные вечера. Она снисходительно согласилась.
На следующий день он позвонил ей. Пригласил поужинать. Ни о каком продолжении не думал. Просто по вечерам не всегда хотелось сидеть дома одному. Если бы она вежливо отказалась, забыл бы о ней навсегда. Но Майя обрадовалась его звонку. Вечер тогда выдался в Москве снежный. С неба слетал снег редкой чистоты и спокойствия. Он долго раздумывал, купить ей цветы или нет. Склонился всё-таки к тому, чтобы подарить ей белые розы.
Ужинали они в небольшом грузинском ресторане-баре на Остоженке, где два пожилых полноватых грузина пели печальные и красивые песни. Сперва он сидел напротив неё, потом переместился к ней ближе. Он ещё не коснулся её, а она уже сказала: «Поехали к тебе».
Его поразило даже не то, как складно у них всё вышло, каким сильным она позволила ему себя ощутить, а то, как увлечённо они потом разговаривали, как во многом обнаружили сходство. Он не спрашивал себя: что она во мне нашла? Для этого он был слишком самолюбив. Но её иногда в шутку колол таким вопросом. Она отвечала: всё.
Тоже, наверное, в шутку...
Дойдя почти до поворота на Солянку, он вызвал такси. Долго идти «куда глаза глядят» не получилось. Обида не отступала.
Лучше не оценивать всё это сейчас. Но ни в коем случае не звонить Майе, нахамившей ему в лицо, показавшей, что ей наплевать на его чувства и переживания.
Конечно, она погорячилась. Но ей следует извиниться. И никак иначе. Он этого не спустит ей. Без этого рана не затянется. Без хоть какой-то сатисфакции.
Холод мелко принялся пощипывать его изнутри.
«Надо выпить кофе», – подумал Шалимов. После сна в неудобной позе голова вспомнила утреннюю боль.
В «Венском кафе» он забрался на второй этаж. Почти все столики были свободны, и он сел у самого окна. Кофе приятно согрел его.
Усталость так глубоко проникла, что заняла всё его существо, и он погрузился в состояние бездействия душевного, как бы со стороны оценивая, утонет он в нём или вынырнет.
Город внизу копошился человечками, каждый из которых имел какую-то цель, перемещаясь между Солянкой, Солянским проездом и улицей Забелина. Кто-то ждал, пока ему приготовят шаурму, кто-то высматривал в сером мареве свой автобус, кто-то спешил к метро, кто-то жадно курил около дверей баров.
Он работает в московской библиотечной системе почти двадцать лет. Видел всякое. И скромную зарплату (хорошо, что ему не приходилось на неё жить: отец хорошо зарабатывал до самой смерти), и полное пренебрежение городских властей, и пришедшее им на смену надменное желание прикрыть библиотеки, поскольку в них никто не ходит, и нынешние попытки вдохнуть новую жизнь в старые стены.
Все эти годы к работе своей он относился прилежно, но без энтузиазма. Слишком много в ней формалистики, слишком мало манёвра. А творчества – просто ноль, как ни развлекай себя и ни уговаривай, что ты столп просвещения, что твоя задача – увлечь людей, вернуть их к чтению. Единственное, что его завораживало, – это книги. Чтение с годами превратилось почти в страсть. Если какая-то книга его захватывала, внутри себя он горевал, что другие её тоже прочтут. Каждым текстом он желал владеть безраздельно, ни с кем не делясь.
Это пошло с детства, когда он торчал около их домашнего книжного шкафа так долго, что родители отгоняли его, боясь, что мальчик надышится книжной пылью. Настало время, и том «Трёх мушкетёров», чей корешок манил больше всего, сняли с верхней полки и выдали ему. Он влюбился в той потрёпанной книге с нарисованным д’Артаньяном на обложке в каждую букву, в каждое начало строки, в каждое шрифтовое начертание, в каждого героя и героиню, даже в злодейку Миледи.
В библиотеке волшебство книги частично утрачивалось. Романы, повести, рассказы и стихи превращались просто в карточки в каталоге, а потом в строчки в электронном перечне. А теперь они ещё и часть НЭБА, громоздкого и непонятного проекта, который почти все библиотекари тихо ненавидели, хотя на отраслевых конференциях при начальстве взахлёб нахваливали за великое удобство. Ведь так здорово, когда читатель приходит в библиотеку и всё, что ему нужно, читает с экрана. (У него в читальне это новшество тоже внедрялось, разумеется. Он проверял: ни один из пришедших не открывал большого художественного текста.)
Чтобы его служба не притупляла его любовь к литературе, он устраивал встречи с авторами при любой возможности, о его читальне даже пошла по Москве слава как о приюте поэтов и любимом месте презентаций модных издательств.
Среди его коллег-библиотекарей встречались забавные экземпляры: тут и «бабушки» старой школы, расхаживающие по залам в тапочках и надеющиеся, что к ним сегодня никто из посетителей не забредёт, и гламурная молодёжь с безумными электронными идеями, и откровенные дельцы, и карьеристы, ждущие, когда их переведут на работу куда-нибудь повыше, в московский Департамент культуры или даже в федеральный минкульт. Все эти годы он не чувствовал себя своим среди них, хоть и старался ко всем, с кем сталкивался, отнестись с пониманием.
Он попросил счёт.
Телефон в кармане пискнул.
СМС пришло с неопределяемого номера. Видимо, отправили с компьютера, со специального сервиса. Он сам так раньше делал, когда надо было срочно кому-то написать, а денег на телефоне не было. Это было лет десять назад, когда мгновенные оплаты с карт ещё не были в ходу. Но сейчас-то кому понадобилось?
«Твой брат умер не своей смертью. А его убийцы до сих пор на свободе».
***
Во сне Артём рыдал – горько, безутешно, так, что самого себя жалко до невозможности. Снилось, что его родители умерли, а он совсем маленький. Проснувшись, удивился, что щёки его сухи. Слезы, ещё какие-то секунды назад стекавшие во сне, были так горячи... Он с минуту ещё находился под воздействием сновидения, но потом реальность проступила во всём своём паскудстве.
Рано. За окном только наметился рассвет, чуть коснулся неба, почти не изменил его, только чуть добавив серого в чёрное. Со своей тахты ему хорошо был виден небосвод. Прежде это настраивало его на романтический лад: его взгляд устремлялся в небеса, минуя землю. Сейчас сна ни в одном глазу. И никакой романтики. Так рано он давно не просыпался. Встающие ни свет ни заря обычно чувствуют свою избранность. Артём ничего подобного сейчас не испытывал. Хуже всего утром лежать и маяться, что уже не уснёшь, а внутри – беспокойство, и всё тело словно не твоё, неудобное, неповоротливое.
Вчера он, несмотря ни на что, порывался позвонить Майе и рассказать о дурацкой эсэмэске. Но обида перевесила. Если она позволяет себе такое в адрес его сестры, вряд ли она войдёт в его положение, посочувствует ему. Да и чем она ему, строго говоря, способна в этой ситуации помочь?
Его брат погиб почти сорок лет назад. И теперь кто-то сообщил ему, что Веню убили и убийцы всё ещё живы.
И что? Он примется их искать? Бред. Дешёвка. Пойти в полицию? Вряд ли там кто-то заинтересуется этим. Срок давности. Но... В случае убийства тоже есть срок давности? Это давно не имеет никакого значения. Брата не вернёшь. Но кому понадобилось ему это писать? Кто-то глумится? Стоит ли это выяснять? У него нет врагов, чтобы так жестоко над ним шутить. А если он не замечает этих врагов? Кто-то же это настрочил... Куда важнее отношения с Майей и всё, что происходит сейчас, а не сорок лет назад. Но...
Впервые в жизни он сталкивался с тем, что совсем не может ничего поделать с обстоятельствами, сжимавшими его, как неумолимые тиски. Он убеждал себя в одном, но тут же сам с собой не соглашался. Полная беспомощность. И Веру во всё это погружать сейчас он не имеет права – это свинство.
Что же делать? Сидеть просто так и ждать, когда его всё это поглотит и уничтожит? Когда тот, кто состряпал СМС, найдёт его лично? Когда в его библиотеку нагрянет ФСБ и предъявит за сборища вольнодумцев? Когда Вера умрёт, а Майя пошлёт его, нерешительного, никчёмного, куда подальше? Он же только вчера порывался спасать любимую девушку! Быть умным, вёртким, спокойным, обыгрывать противников, проявляя терпение и хитрость. А теперь он с трудом находит силы, чтобы жить.
Он поразмышлял некоторое время, стоит ли выходить на улицу и что это изменит, но грудь теснило всё больше.
Прошёл на кухню. Вид пустой пластиковой бутылки на столе только усилил жажду.
«В любом случае надо сходить за водой» – это была первая его определённая мысль за всё утро.
На улице разгуливал не мороз, морозец. Лёгкий ветерок делал его несговорчивым, но не придавал ему сил. Снег во дворе, радостно поблёскивая, поскрипывал под ногами. Детская площадка вся словно нахохлилась – выглядела неуютно и вычурно. Дворников почему-то не было видно.
Он вышел на Плющиху, машины толпились вдоль всей улицы, от тишины двора не осталось и следа. В круглосуточном магазине «Магнолия» заказал скверный кофе. Но продавщица улыбнулась ему искренне, и он тоже улыбнулся ей в ответ. Хотя, возможно, она улыбалась не ему, а каким-то своим мыслям.
Напиток обжигал пальцы через бумажный стакан, и он едва донёс его до столика. Это мини-кафе выглядело вполне сиротским, чтобы он пожалел себя. Он даже попробовал представить, как бы сейчас оценили всё это мама с папой. Но он, и когда они были живы, не особо подпускал их к своей личной жизни, только изредка сообщал, чтоб не волновались, что-то типа – сегодня буду поздно, иду на свидание с такой-то, поэтому сейчас ему никак не вызвать их тени для поддержки. Попытки объяснить себе Майину жестокость ни к чему не приводили, забыть вчерашнее чудовищное СМС не выходило.
Почти автоматически, без всякой цели, он взял телефон и полистал контакты. Зачем ему это потребовалось – непонятно. Едва ли там найдётся тот, кто нужен. Но тоску и неопределённость этого утра стоило развеять хоть каким-то действием. Люди. Их контакты. Он всё же не совсем один. С кем-то знаком, кто-то знаком с ним.
Он любил иногда размышлять о себе в третьем лице. Ему не хватало людей, хоть как-то его оценивающих, поэтому он частенько перемещал себя на их место. Тем самым он как бы вырабатывал у выдуманного мира виртуальное отношение к себе. А реальный мир был к нему по большей части безразличен – кроме Веры, родителей, нескольких женщин на короткое время и... Майи, как он себя убедил, но вчера эта убеждённость пропала. «Почему так? – иногда задавался он вопросом. – Ведь я достаточно открытый и общительный человек. Неплохой. Но мало кому нужный, по большому счёту. Хотя есть те, кому хуже».
Список контактов между тем открыл букву «Л». Лизавета, Верина дочка... Сейчас она учится в Питере.
Он отложил телефон. Прищурился.
А что, если?..
Мысль сегодня же, без всякой цели, поехать в Петербург наполнила его существо радостью.
Этого никто от него не ждёт.
Этого он сам от себя не ждёт.
Но в этом столько завораживающе бессмысленного.
В читальне проблем не будет. Он позвонит Синицыну и попросит его взять на себя хлопоты по оформлению ему отпуска на все дни, что у него есть в этом году. Их, кажется, семь или восемь. Бухгалтерия справится с этим. Саша Синицын подпишется за него на заявлении.
Что это ему даст? Что решит? Скорее всего, ничего. Но... Ему не нравится та точка, куда привела его жизнь. Значит, надо начать с другого места.
Вернувшись домой, он открыл ноутбук, вышел на сайт Туту.ру и быстро купил билет до Петербурга.
***
Майя томилась на лекции. Сосредоточиться на красивых фразах лектора не удавалось. С каждым днём учёбы очарование от специализации, которую она получала в этих стенах, таяло. Она уже давно признала, что РГГУ – это не то, о чём она мечтала. Она как проклятая готовилась к ЕГЭ, чтобы поступить с первого раза, ходила даже на подготовительные курсы, с восторгом открывая для себя в этих занятиях много заманчивого и неизвестного. После поступления некоторое время носила в себе счастье, а мать так просто ликовала. Училась Майя прилежно, каждый семестр подавала на повышенную стипендию и всегда получала её. И хоть учёба давалась ей легко (она даже иногда позволяла себе не слишком усердствовать), сам вуз тяготил её всё больше и больше. Много нудных преподов, непривлекательных, потухших, уставших талдычить всю жизнь одно и то же по одним и тем же конспектам, однокурсники – в основном тусовщики и снобы, толком ни в чём не разбирающиеся, несамостоятельные, инфантильные, прогуливающие родительские деньги.
Она притворялась, что записывала, а сама просто рисовала разные фигурки. Всё, что говорит этот нудила, есть в учебнике. Зачем мучить нас конспектами?..
Ещё ей мешали сосредоточиться разные моральные неудобства. Конечно, она осознавала, что поступила вчера по отношению к Артёму так себе, но не до такой степени, чтобы спешить извиняться. Он тоже мог бы войти в её положение и не устраивать спектакль с уходом и бросанием на стол денег. Ладно! Как-нибудь это разрешится. Если она напишет или позвонит ему первой, он зазнается. Такого нельзя допускать.
Пара закончилась.
Майя вышла в коридор, достала телефон. Почти все её однокурсники сделали то же самое. Свет из больших окон старого здания на Никольской касался стёкол на мобильниках, не переставая удивляться, почему люди прекратили разговаривать друг с другом, а смотрят лишь в синтезированное прямоугольное пространство так внимательно, словно оно вот-вот оживёт. На дисплее отобразился пропущенный вызов от Володи Яснова. Она как-то совсем забыла о нём вчера. А зря. Интересно, он до сих пор влюблён в неё? Есть ли у него теперь девушка? Такие размышления её чуть-чуть успокоили. Скорее всего, влюблён. Ведь пытался же он её поцеловать тогда, когда они встретились после долгого перерыва. Потом, правда, не лез. Выжидает... Возможно, его удастся увлечь их идеями. Каждый человек теперь на вес золота.
Писать или звонить Артёму она сегодня точно не будет. Она не удержалась от улыбки, представляя, как сейчас её любимый ищет повод преодолеть обиду и помириться с ней, как часто смотрит в телефон.
Майя никогда не размышляла о силе привязанности Шалимова к ней, но женское чутьё ей шептало, что её власть над ним бесспорна и он никогда не рискнёт порвать с ней по собственной воле. Даже если очень захочет – не выдержит. Что он без неё? Стареющий мужчина. Зря она вчера, конечно, так безжалостно высказалась о его сестре. Видимо, действительно он из-за Веры переживает. У него кроме неё никого нет. Все умерли.
С ним было о чём поговорить, он делал её жизнь более насыщенной, при этом не ограничивал её свободу, не нависал над ней, не требовал ежеминутной преданности, не мешал ей жить. Он не раз говорил, что они встречаются только потому, что обоим это приятно и не мучительно. Вчера кое-что всё же изменилось. Ладно, как-нибудь наладится. Если он уже совсем долго станет дуться, она его приманит.
Смерть – непоправима. А жизнь можно исправить...
Позвать Володьку на их следующую встречу в читальне? А почему нет? Или рано?
Студенты возвращались в аудиторию. Майя нехотя поплелась с ними, думая, как глупо она тратит время. Всё равно она сдаст сессию лучше всех. В отличие от многих она поступила сама, не по блату и не за деньги, и запас прочности в знаниях у неё ого-го какой.
Артём проспал до часа дня. Сразу, как попал после поезда домой, – залёг. Поездка изнурила его. Проснулся от телефонного звонка.
– Боже мой, я звоню, звоню, а ты не отвечаешь! – Майя едва не захлёбывалась словами.
– Я спал. – Артём ещё не в полной мере пришёл в себя.
– Уф, слава богу. А то я чего себе только не напридумывала.
– Ну прости.
Артём быстро привёл себя в порядок, вызвал такси на Студенческую. Определённость, пусть и на короткое время, всегда придавала ему сил.
Шалимов любил начало зимы, когда холодные запахи свежи, все ощущения новы и щёки после прогулок горят. А вот февраль ему никогда не нравился. Вроде бы всё в нём почти так же, как в декабре. Но при этом всё не так. Москва напоминает уставшую женщину, ничего в жизни так и не познавшую, кроме забот, холод не бодрит, а утомляет, и мир почти ничем не пахнет.
Майя вышла из подъезда, вид у неё был смятенный, её высокая фигура в густом мареве зимнего дня словно не могла сопротивляться давлению пространства.,
Зашли в кафе.
Девушка попросила большой латте. Артём купил ей напиток и, пока нёс, едва не пролил. Видимо, особым шиком для местных продавцов считалось налить «с горкой». «Какая бессмыслица!» – расстроился Артём.
Они сели напротив друг друга, хотя обычно в кафе и ресторанах садились рядом.
– Я вижу, что есть необходимость кое-что прояснить между нами. – Это Майя умела хорошо: взять инициативу в свои руки и, никого и ничего не жалея, высказаться. – Ты не в состоянии скрыть отношение к тому, что в последнее время тебе открылось. Я имею в виду наше общество, наши планы, чаяния.
– Не то чтобы...
– Не перебивай. Понимаю, что мы раньше никогда этого не обсуждали. Когда мы только познакомились, я полагала, что рано. И вот, когда мы теперь близки окончательно, целиком, как мне казалось, доверяем друг другу, я решила, что ты примешь меня такой как есть, будешь уважать то, что для меня важно. Похоже, я ошиблась. Ты капризничаешь... Это горько...
Пауза повисла. Никому б никогда не пришло в голову назвать её мхатовской.
– Я беспокоюсь за тебя. – Артём не собирался уступать. – Я уже говорил, что, если вас поймают, не пожалеют. Сломают жизнь. Это стоит того?
– Это низко.
– Что? Беспокоиться?
– Скрывать за заботой свою... своё малодушие.
– Хотела сказать, трусость?
– Да. Но не сказала. Эти люди, которые через час соберутся у тебя в библиотеке, – они для меня сейчас всё, ты слышишь? Без этого моя жизнь ничего не стоит. Если ты спросишь, кого я выберу – тебя или их?.. – Глаза Майи застыли.
– Я не спрошу. – Артём отвел взгляд.
Майя замолчала. Она разглядывала Артёма так, будто не видела его никогда. Сначала осмотрела лоб, большой и почти без морщин, если морщины и были, то малозаметные, тёмные волосы, чуть завивающиеся на концах, губы, довольно пухлые, никогда не сухие.
– Это значит, мы расстаёмся? – Майя взяла кружку, поднесла ко рту, но пить не стала, поставила назад.
– Это значит, мы идём в библиотеку.
Он улыбнулся широко, как она любила.
***
Майя испытала прилив нежности к Артёму, взяла его за щёки и длинно поцеловала. Потом заглянула ему в глаза и, похоже, не нашла там, что искала.
– Скажи, а твои товарищи что-нибудь спрашивали обо мне? Кто я тебе, к примеру? – Артём отвёл взгляд.
– Нет. У нас это не принято. Структура нашей организации такова, что каждый приводит кандидата сначала просто на вечеринку, там к нему присматриваемся, а потом уже, если он подходит, приглашаем на собрание, посвящаем в наш круг.
– Прямо гербалайф какой-то.
– Что? – Майя решила, что ослышалась. Слово незнакомое.
– Боже, ты такая юная ещё. Был в девяностых такой проект. Сетевой маркетинг. Продавали разную косметику или бады, я не помню. Там тоже каждому вменялось привести людей, увлечь их. Так они расширялись. Американская шняга. Потом куда-то сгинули они...
– Мы вообще-то ничем не торгуем. – Майю не заинтересовала эта тема.
– Я так. По аналогии.
Ветер бесцеремонно вмешивался в разговоры людей.
– Но я ведь не участвовал в вечеринках ваших? И даже слыхом про них не слыхивал. Как же меня допустили на собрание? – Артём показно негодовал.
– Ты внёс свой вклад. Предоставил место. И не ёрничай. Я так решила.
– Ясно. А что всё-таки это за вечеринки?
– Мы собираемся иногда у кого-нибудь. Мы же молодёжь. – Она задорно глянула на него. – Но не слишком часто. А ты ревнуешь?
Она неожиданно игриво схватила Артёма за нос и сразу отпустила.
Болезнь Веры в итоге не прилипла к ней, хотя она сопереживала всему искренне. По большому счёту, болезнь сестры её возлюбленного никак не влияла на её жизнь. Эмоции? Да. Но эмоции рано или поздно стихают. Когда тебе мало лет, болезнь и смерть – это только то, что с другими.
Майя попросилась в «чайный дом» погреться. Этот московский особняк почти на пересечении Сретенского бульвара и Мясницкой выделялся праздничным фасадом даже среди пышной московской эклектики.
Пока они пили чай, продавщица растратила все силы, чтобы уговорить их купить каких-нибудь конфет. В конце концов отчаялась и разозлилась...
Новый сбор Майиных соратников совсем не походил на предыдущий. Тогда в читальню ворвалась сама плоть хаоса, суета звуков и движений, неразбериха слов. Артём ещё поразился, сколько шума создаётся не такой уж внушительной группой людей. Сегодня же лица ребят были строги и жесты скупы. Они проходили в его кабинет тихо, здоровались с ним предельно вежливо. Он расположился чуть в стороне, собираясь слушать их внимательно, непредвзято, вникать. Ради Майи. И для того, чтобы определиться, кто есть он, кто есть они, как это всё сочетается и как ему со всем этим быть.
Они облепили его большой стол. Ему показалось, что людей больше, чем в прошлый раз. Никто не решался начать. Все словно чего-то ждали...
Артём испытал облегчение, когда вольнодумцы наконец выкатились из его кабинета. Теперь он снова здесь полноправный хозяин. Он уже не сожалел, что Майя вовлекла его во всё это. Худшим виделся сюжет, в котором он оставался в неведении о её революционности. Как только он почувствует, что над Майей сгущаются тучи, вмешается. Как? Просто запретит ей продолжать заниматься чепухой. А если её арестуют? Попросит помочь своё начальство в департаменте. Его ценят. Может, у кого-то найдутся выходы на московскую полицию. Он всё объяснит. Он оправдает любимую, прикроет её. Даже если придётся взять кое-что на себя. Готов ли он к самопожертвованию? Да, да, да.
Решимость и нерешительность в нём бились друг о друга, как волны бьются о волнорезы.
Он приблизился к девушке. Она не пошелохнулась. Он набросился на её губы яростно, не намереваясь останавливаться. Майя отвечала сперва вяловато, потом разохотилась...
– Сейчас куда-нибудь сходим. Только сестре позвоню. – Артём с огромным усилием сдержал себя. Иначе они бы занялись любовью прямо здесь...
– Да, конечно. Скажи, что я тоже переживаю, – откликнулась Майя. Она взяла сумочку, достала зеркальце, посмотрелась в него, затем потянулась за помадой, отвинтила колпачок, чуть подвела губы.
Вера ответила почти без промедления:
– Да, Артём.
– Ты как?
– Расстроилась, что ты не позвонил, когда доехал. – Голос её и вправду звучал обиженно.
– Прости! Дела навалились. Как ты?
– Без особых изменений. Но по кредиту есть продвижения. Так что, возможно, скоро в Париж...
– Ну, держись. У меня всё нормально. Волнуюсь за тебя...
– Не волнуйся. Я так просто не сдамся...
Майя оделась.
– Как она?
– Она молодец.
Артём улыбнулся. Он гордился своей сестрой...
Лёд на Чистых прудах уже готовился к таянию. Кое-где виднелись полыньи, похожие на уродливые глаза.
Они выбрали ресторан «Шатёр», большей своей частью располагавшийся на воде. Уж больно уютно поблёскивали его огни.
Прошли вдоль пруда. Беспамятные спящие деревья ещё не представляли себе, что через пару месяцев проснутся и зазеленеют.
После того как они сделали заказ, Майя вперилась в телефон. Видно было, что она с кем-то переписывается. На лице – выражение крайней серьёзности.
– Я тебе не мешаю?
– Это мама. – Майя подняла на него глаза, – Не будь таким нетерпеливым. – Она положила телефон на стол экраном вниз. – Ты, похоже, ещё не отошел от своих самарских новостей. Успокойся уже. Сестра твоя жива. О ней есть кому позаботиться. Да и все мы смертны, в конце концов. Чему быть, того не миновать. Не люблю, когда мужики сопли распускают. Мне представлялось, ты не из таких. Ошибалась.
– Что? – Артём поднялся – Ты так о моей сестре?
– Да. О твоей сестре. – Майя холодно и не моргая глядела ему прямо в глаза.
Бывают в жизни мужчин такие ситуации, когда нет иного выбора, как встать и уйти. Обида придушила его. Заполнила целиком, не оставив внутри места, где бы не звучали паскудные и жестокие слова Майи Кривицкой. Он вытащил из кармана пятитысячную купюру. Положил на стол.
– Рассчитаешься.
И быстро пошёл к выходу.
Любимая не окликнула его.
***
На Покровском бульваре Бульварное кольцо сужается, словно готовится к тому, чтобы прерваться. Дома попали сюда из разных эпох: тут и причудливый, в чём-то совсем несостоявшийся, но везде заметный сталинский ампир, и доходные дома, оставшиеся в городе с царских времён, и брежневская кирпичная одноподъездная башня – верх элитарного строительства эпохи застоя.
Москва уже устала от зимы, утомлённый снег рад бы был уже растаять, но природа ему этого ещё не дозволяла.
Он шёл, почти не разбирая дороги. Ему требовалось время, чтобы избыть обиду. Никогда он ещё так сильно не обижался на Майю. Или она так сильно его не обижала?
С самой юности он мечтал познакомиться с девушкой как-нибудь необычно. Ну, вроде того, как булгаковский Мастер познакомился с Маргаритой. Но жизнь ему не дарила такого случая. С Майей тоже всё началось весьма обыденно, и ухаживать за ней он начал потому, что просто не мог ничего с собой поделать. Тяга к ней явно перевешивала благоразумие; то, что она его намного младше, не смущало. Они увидели друг друга впервые на выступлении поэта со странным псевдонимом Марс-Кавказ. Организовать этот вечер Артёма очень просил его куратор из Департамента культуры Москвы. Марс-Кавказ приходился племянником одному крайне влиятельному человеку. Майя пришла на этот вечер со своей знакомой, которая относила себя к поклонницам поэта и практически заставила подругу составить ей компанию. Артём, слушая Марса, недоумевал: как у таких поэтов образуются поклонницы? Чем они их берут? Стихи-то ведь пустые и вторичные. Крик да истерика.
Марс-Кавказ, а на самом деле Григорий Плотников, заранее обговорил с Артёмом, что после чтений они соберутся в его кабинете, чтобы «выпить по стопарю». Артём поручил своим сотрудницам собрать что-нибудь на стол.
Майя тоже затесалась в числе тех, кому предстояло «выпить по стопарю» за здоровье новоявленной звезды отечественной поэзии.
Она как-то сразу приметила Артёма, они разговорились, обменялись телефонами. Он обещал звать её в читальню на литературные вечера. Она снисходительно согласилась.
На следующий день он позвонил ей. Пригласил поужинать. Ни о каком продолжении не думал. Просто по вечерам не всегда хотелось сидеть дома одному. Если бы она вежливо отказалась, забыл бы о ней навсегда. Но Майя обрадовалась его звонку. Вечер тогда выдался в Москве снежный. С неба слетал снег редкой чистоты и спокойствия. Он долго раздумывал, купить ей цветы или нет. Склонился всё-таки к тому, чтобы подарить ей белые розы.
Ужинали они в небольшом грузинском ресторане-баре на Остоженке, где два пожилых полноватых грузина пели печальные и красивые песни. Сперва он сидел напротив неё, потом переместился к ней ближе. Он ещё не коснулся её, а она уже сказала: «Поехали к тебе».
Его поразило даже не то, как складно у них всё вышло, каким сильным она позволила ему себя ощутить, а то, как увлечённо они потом разговаривали, как во многом обнаружили сходство. Он не спрашивал себя: что она во мне нашла? Для этого он был слишком самолюбив. Но её иногда в шутку колол таким вопросом. Она отвечала: всё.
Тоже, наверное, в шутку...
Дойдя почти до поворота на Солянку, он вызвал такси. Долго идти «куда глаза глядят» не получилось. Обида не отступала.
Лучше не оценивать всё это сейчас. Но ни в коем случае не звонить Майе, нахамившей ему в лицо, показавшей, что ей наплевать на его чувства и переживания.
Конечно, она погорячилась. Но ей следует извиниться. И никак иначе. Он этого не спустит ей. Без этого рана не затянется. Без хоть какой-то сатисфакции.
Холод мелко принялся пощипывать его изнутри.
«Надо выпить кофе», – подумал Шалимов. После сна в неудобной позе голова вспомнила утреннюю боль.
В «Венском кафе» он забрался на второй этаж. Почти все столики были свободны, и он сел у самого окна. Кофе приятно согрел его.
Усталость так глубоко проникла, что заняла всё его существо, и он погрузился в состояние бездействия душевного, как бы со стороны оценивая, утонет он в нём или вынырнет.
Город внизу копошился человечками, каждый из которых имел какую-то цель, перемещаясь между Солянкой, Солянским проездом и улицей Забелина. Кто-то ждал, пока ему приготовят шаурму, кто-то высматривал в сером мареве свой автобус, кто-то спешил к метро, кто-то жадно курил около дверей баров.
Он работает в московской библиотечной системе почти двадцать лет. Видел всякое. И скромную зарплату (хорошо, что ему не приходилось на неё жить: отец хорошо зарабатывал до самой смерти), и полное пренебрежение городских властей, и пришедшее им на смену надменное желание прикрыть библиотеки, поскольку в них никто не ходит, и нынешние попытки вдохнуть новую жизнь в старые стены.
Все эти годы к работе своей он относился прилежно, но без энтузиазма. Слишком много в ней формалистики, слишком мало манёвра. А творчества – просто ноль, как ни развлекай себя и ни уговаривай, что ты столп просвещения, что твоя задача – увлечь людей, вернуть их к чтению. Единственное, что его завораживало, – это книги. Чтение с годами превратилось почти в страсть. Если какая-то книга его захватывала, внутри себя он горевал, что другие её тоже прочтут. Каждым текстом он желал владеть безраздельно, ни с кем не делясь.
Это пошло с детства, когда он торчал около их домашнего книжного шкафа так долго, что родители отгоняли его, боясь, что мальчик надышится книжной пылью. Настало время, и том «Трёх мушкетёров», чей корешок манил больше всего, сняли с верхней полки и выдали ему. Он влюбился в той потрёпанной книге с нарисованным д’Артаньяном на обложке в каждую букву, в каждое начало строки, в каждое шрифтовое начертание, в каждого героя и героиню, даже в злодейку Миледи.
В библиотеке волшебство книги частично утрачивалось. Романы, повести, рассказы и стихи превращались просто в карточки в каталоге, а потом в строчки в электронном перечне. А теперь они ещё и часть НЭБА, громоздкого и непонятного проекта, который почти все библиотекари тихо ненавидели, хотя на отраслевых конференциях при начальстве взахлёб нахваливали за великое удобство. Ведь так здорово, когда читатель приходит в библиотеку и всё, что ему нужно, читает с экрана. (У него в читальне это новшество тоже внедрялось, разумеется. Он проверял: ни один из пришедших не открывал большого художественного текста.)
Чтобы его служба не притупляла его любовь к литературе, он устраивал встречи с авторами при любой возможности, о его читальне даже пошла по Москве слава как о приюте поэтов и любимом месте презентаций модных издательств.
Среди его коллег-библиотекарей встречались забавные экземпляры: тут и «бабушки» старой школы, расхаживающие по залам в тапочках и надеющиеся, что к ним сегодня никто из посетителей не забредёт, и гламурная молодёжь с безумными электронными идеями, и откровенные дельцы, и карьеристы, ждущие, когда их переведут на работу куда-нибудь повыше, в московский Департамент культуры или даже в федеральный минкульт. Все эти годы он не чувствовал себя своим среди них, хоть и старался ко всем, с кем сталкивался, отнестись с пониманием.
Он попросил счёт.
Телефон в кармане пискнул.
СМС пришло с неопределяемого номера. Видимо, отправили с компьютера, со специального сервиса. Он сам так раньше делал, когда надо было срочно кому-то написать, а денег на телефоне не было. Это было лет десять назад, когда мгновенные оплаты с карт ещё не были в ходу. Но сейчас-то кому понадобилось?
«Твой брат умер не своей смертью. А его убийцы до сих пор на свободе».
***
Во сне Артём рыдал – горько, безутешно, так, что самого себя жалко до невозможности. Снилось, что его родители умерли, а он совсем маленький. Проснувшись, удивился, что щёки его сухи. Слезы, ещё какие-то секунды назад стекавшие во сне, были так горячи... Он с минуту ещё находился под воздействием сновидения, но потом реальность проступила во всём своём паскудстве.
Рано. За окном только наметился рассвет, чуть коснулся неба, почти не изменил его, только чуть добавив серого в чёрное. Со своей тахты ему хорошо был виден небосвод. Прежде это настраивало его на романтический лад: его взгляд устремлялся в небеса, минуя землю. Сейчас сна ни в одном глазу. И никакой романтики. Так рано он давно не просыпался. Встающие ни свет ни заря обычно чувствуют свою избранность. Артём ничего подобного сейчас не испытывал. Хуже всего утром лежать и маяться, что уже не уснёшь, а внутри – беспокойство, и всё тело словно не твоё, неудобное, неповоротливое.
Вчера он, несмотря ни на что, порывался позвонить Майе и рассказать о дурацкой эсэмэске. Но обида перевесила. Если она позволяет себе такое в адрес его сестры, вряд ли она войдёт в его положение, посочувствует ему. Да и чем она ему, строго говоря, способна в этой ситуации помочь?
Его брат погиб почти сорок лет назад. И теперь кто-то сообщил ему, что Веню убили и убийцы всё ещё живы.
И что? Он примется их искать? Бред. Дешёвка. Пойти в полицию? Вряд ли там кто-то заинтересуется этим. Срок давности. Но... В случае убийства тоже есть срок давности? Это давно не имеет никакого значения. Брата не вернёшь. Но кому понадобилось ему это писать? Кто-то глумится? Стоит ли это выяснять? У него нет врагов, чтобы так жестоко над ним шутить. А если он не замечает этих врагов? Кто-то же это настрочил... Куда важнее отношения с Майей и всё, что происходит сейчас, а не сорок лет назад. Но...
Впервые в жизни он сталкивался с тем, что совсем не может ничего поделать с обстоятельствами, сжимавшими его, как неумолимые тиски. Он убеждал себя в одном, но тут же сам с собой не соглашался. Полная беспомощность. И Веру во всё это погружать сейчас он не имеет права – это свинство.
Что же делать? Сидеть просто так и ждать, когда его всё это поглотит и уничтожит? Когда тот, кто состряпал СМС, найдёт его лично? Когда в его библиотеку нагрянет ФСБ и предъявит за сборища вольнодумцев? Когда Вера умрёт, а Майя пошлёт его, нерешительного, никчёмного, куда подальше? Он же только вчера порывался спасать любимую девушку! Быть умным, вёртким, спокойным, обыгрывать противников, проявляя терпение и хитрость. А теперь он с трудом находит силы, чтобы жить.
Он поразмышлял некоторое время, стоит ли выходить на улицу и что это изменит, но грудь теснило всё больше.
Прошёл на кухню. Вид пустой пластиковой бутылки на столе только усилил жажду.
«В любом случае надо сходить за водой» – это была первая его определённая мысль за всё утро.
На улице разгуливал не мороз, морозец. Лёгкий ветерок делал его несговорчивым, но не придавал ему сил. Снег во дворе, радостно поблёскивая, поскрипывал под ногами. Детская площадка вся словно нахохлилась – выглядела неуютно и вычурно. Дворников почему-то не было видно.
Он вышел на Плющиху, машины толпились вдоль всей улицы, от тишины двора не осталось и следа. В круглосуточном магазине «Магнолия» заказал скверный кофе. Но продавщица улыбнулась ему искренне, и он тоже улыбнулся ей в ответ. Хотя, возможно, она улыбалась не ему, а каким-то своим мыслям.
Напиток обжигал пальцы через бумажный стакан, и он едва донёс его до столика. Это мини-кафе выглядело вполне сиротским, чтобы он пожалел себя. Он даже попробовал представить, как бы сейчас оценили всё это мама с папой. Но он, и когда они были живы, не особо подпускал их к своей личной жизни, только изредка сообщал, чтоб не волновались, что-то типа – сегодня буду поздно, иду на свидание с такой-то, поэтому сейчас ему никак не вызвать их тени для поддержки. Попытки объяснить себе Майину жестокость ни к чему не приводили, забыть вчерашнее чудовищное СМС не выходило.
Почти автоматически, без всякой цели, он взял телефон и полистал контакты. Зачем ему это потребовалось – непонятно. Едва ли там найдётся тот, кто нужен. Но тоску и неопределённость этого утра стоило развеять хоть каким-то действием. Люди. Их контакты. Он всё же не совсем один. С кем-то знаком, кто-то знаком с ним.
Он любил иногда размышлять о себе в третьем лице. Ему не хватало людей, хоть как-то его оценивающих, поэтому он частенько перемещал себя на их место. Тем самым он как бы вырабатывал у выдуманного мира виртуальное отношение к себе. А реальный мир был к нему по большей части безразличен – кроме Веры, родителей, нескольких женщин на короткое время и... Майи, как он себя убедил, но вчера эта убеждённость пропала. «Почему так? – иногда задавался он вопросом. – Ведь я достаточно открытый и общительный человек. Неплохой. Но мало кому нужный, по большому счёту. Хотя есть те, кому хуже».
Список контактов между тем открыл букву «Л». Лизавета, Верина дочка... Сейчас она учится в Питере.
Он отложил телефон. Прищурился.
А что, если?..
Мысль сегодня же, без всякой цели, поехать в Петербург наполнила его существо радостью.
Этого никто от него не ждёт.
Этого он сам от себя не ждёт.
Но в этом столько завораживающе бессмысленного.
В читальне проблем не будет. Он позвонит Синицыну и попросит его взять на себя хлопоты по оформлению ему отпуска на все дни, что у него есть в этом году. Их, кажется, семь или восемь. Бухгалтерия справится с этим. Саша Синицын подпишется за него на заявлении.
Что это ему даст? Что решит? Скорее всего, ничего. Но... Ему не нравится та точка, куда привела его жизнь. Значит, надо начать с другого места.
Вернувшись домой, он открыл ноутбук, вышел на сайт Туту.ру и быстро купил билет до Петербурга.
***
Майя томилась на лекции. Сосредоточиться на красивых фразах лектора не удавалось. С каждым днём учёбы очарование от специализации, которую она получала в этих стенах, таяло. Она уже давно признала, что РГГУ – это не то, о чём она мечтала. Она как проклятая готовилась к ЕГЭ, чтобы поступить с первого раза, ходила даже на подготовительные курсы, с восторгом открывая для себя в этих занятиях много заманчивого и неизвестного. После поступления некоторое время носила в себе счастье, а мать так просто ликовала. Училась Майя прилежно, каждый семестр подавала на повышенную стипендию и всегда получала её. И хоть учёба давалась ей легко (она даже иногда позволяла себе не слишком усердствовать), сам вуз тяготил её всё больше и больше. Много нудных преподов, непривлекательных, потухших, уставших талдычить всю жизнь одно и то же по одним и тем же конспектам, однокурсники – в основном тусовщики и снобы, толком ни в чём не разбирающиеся, несамостоятельные, инфантильные, прогуливающие родительские деньги.
Она притворялась, что записывала, а сама просто рисовала разные фигурки. Всё, что говорит этот нудила, есть в учебнике. Зачем мучить нас конспектами?..
Ещё ей мешали сосредоточиться разные моральные неудобства. Конечно, она осознавала, что поступила вчера по отношению к Артёму так себе, но не до такой степени, чтобы спешить извиняться. Он тоже мог бы войти в её положение и не устраивать спектакль с уходом и бросанием на стол денег. Ладно! Как-нибудь это разрешится. Если она напишет или позвонит ему первой, он зазнается. Такого нельзя допускать.
Пара закончилась.
Майя вышла в коридор, достала телефон. Почти все её однокурсники сделали то же самое. Свет из больших окон старого здания на Никольской касался стёкол на мобильниках, не переставая удивляться, почему люди прекратили разговаривать друг с другом, а смотрят лишь в синтезированное прямоугольное пространство так внимательно, словно оно вот-вот оживёт. На дисплее отобразился пропущенный вызов от Володи Яснова. Она как-то совсем забыла о нём вчера. А зря. Интересно, он до сих пор влюблён в неё? Есть ли у него теперь девушка? Такие размышления её чуть-чуть успокоили. Скорее всего, влюблён. Ведь пытался же он её поцеловать тогда, когда они встретились после долгого перерыва. Потом, правда, не лез. Выжидает... Возможно, его удастся увлечь их идеями. Каждый человек теперь на вес золота.
Писать или звонить Артёму она сегодня точно не будет. Она не удержалась от улыбки, представляя, как сейчас её любимый ищет повод преодолеть обиду и помириться с ней, как часто смотрит в телефон.
Майя никогда не размышляла о силе привязанности Шалимова к ней, но женское чутьё ей шептало, что её власть над ним бесспорна и он никогда не рискнёт порвать с ней по собственной воле. Даже если очень захочет – не выдержит. Что он без неё? Стареющий мужчина. Зря она вчера, конечно, так безжалостно высказалась о его сестре. Видимо, действительно он из-за Веры переживает. У него кроме неё никого нет. Все умерли.
С ним было о чём поговорить, он делал её жизнь более насыщенной, при этом не ограничивал её свободу, не нависал над ней, не требовал ежеминутной преданности, не мешал ей жить. Он не раз говорил, что они встречаются только потому, что обоим это приятно и не мучительно. Вчера кое-что всё же изменилось. Ладно, как-нибудь наладится. Если он уже совсем долго станет дуться, она его приманит.
Смерть – непоправима. А жизнь можно исправить...
Позвать Володьку на их следующую встречу в читальне? А почему нет? Или рано?
Студенты возвращались в аудиторию. Майя нехотя поплелась с ними, думая, как глупо она тратит время. Всё равно она сдаст сессию лучше всех. В отличие от многих она поступила сама, не по блату и не за деньги, и запас прочности в знаниях у неё ого-го какой.